Страница:
Спустя одно мгновение мы были на судне и, благодаря гигантской силе Билля, начали отдаляться от берега. Шхуна теперь мягко и быстро скользила по речонке, но прежде чем мы успели отойти на порядочное расстояние, раздались крики, свидетельствовавшие о том, что нас заметили. Немедленно отряд дикарей бросился в воду и поплыл по направлению к нам; к счастью, мы двигались быстрее их, и они не могли нас догнать. Только один огромный человек, ухватившись за канат, свисающий с борта, быстро начал взбираться на палубу. Билль заметил его, как только голова дикаря показалась над перилами. Он не переставал грести, делая вид, что не видит его, хотя расстояние между ними было не больше ярда. Вдруг, неожиданно оторвав руку от весла, он ударил его кулаком по лбу. Дикарь, как подкошенный, упал на палубу. Взяв его на руки, Билль швырнул тело в воду и снова принялся грести.
Теперь нам грозила новая опасность – дикари успели обежать берег и готовились броситься в воду впереди шхуны. Если их намерение увенчается успехом – мы погибли. На одно мгновение Билль застыл в нерешительности, затем, вытащив пистолет из-за кушака, подскочил к пушке и выстрелил. Громовый раскат несколько раз откликнулся в горах, этого было достаточно для того, чтобы дикари немедленно повернули обратно.
Мы уже вышли в океан, подул легкий бриз, и паруса шхуны медленно развевались в воздухе. Разочарованные возгласы дикарей становились все тише и тише. Мы медленно отдалялись, подталкиваемые ровным ветром.
Глава XVI
В течение всего этого дня я пережил так много волнений, что едва держался на ногах. Усталость расплывалась по моему телу, постепенно завоевывая и мозг. Теперь, когда опасность миновала, легкий бриз Тихого океана приятно освежал мою разгоряченную голову, и мягкое журчанье ударявшихся о шхуну волн постепенно успокаивало бурлившее во мне волнение. Я, как сноп, свалился на палубу и уснул мертвым сном.
Из этого состояния меня быстро вывел Билль, теребивший меня за руку, приговаривая:
– Алло, Ральф! Вставай, паренек, мы в безопасности! Вот бедняга, да он, кажется, в обмороке!
Подняв меня на руки, он уложил меня на свернутый парус, продолжая что-то говорить.
– Ну-ка, проглоти капельку, это тебе поможет! – добавил он, и в голосе его прозвучали не слышанные мною до сих пор нотки нежности, когда он поднес к моим губам фляжку с ромом.
Я с благодарностью посмотрел на него, глотнув живительной жидкости, а через несколько секунд голова моя тяжело опустилась на руку, и я снова уснул.
Спал я, очевидно, очень долго, так как. проснувшись, увидел сияющее высоко над горизонтом солнце. Я лежал не двигаясь, с открытыми глазами для того, чтобы не нарушать сладостного чувства отдыха. Царила мертвая тишина. Море казалось натянутой материей, переливающейся всеми цветами радуги под солнечными лучами. Воздух еще не успел накалиться до духоты, и было легко дышать. Я бы, наверное, долго пролежал так, наслаждаясь этой мирной картиной, если бы не вспомнил о Билле, которого я увидел, приподнявшись на локте. Он сидел, согнувшись, опустив голову, и, казалось, спал, но достаточно было моего движения для того, чтобы он поднял голову и сказал:
– Ну, Ральф, проснись, мой мальчик; ты спал долго и крепко.
Увидев его лицо, я вскочил, обеспокоенный. Он был мертвенно бледен, спутанные волосы его спадали ему на лицо и были окрашены кровью. Кровь также виднелась на его провалившихся щеках и густо окрасила перед белой рубашки.
– О, Билль, что с вами? Вы больны? Вас, должно быть, ранили?
– Да, брат! – ответил Билль ласковым голосом, устраиваясь на койке, с которой я только что поднялся. – Боюсь, что у меня поганая рана, я все ждал, чтобы ты проснулся, хотел попросить у тебя капельку рома и кусок хлеба. А ты так сладко спал, что мне не хотелось тебя беспокоить. Сейчас мне трудно говорить!
Не дождавшись, пока он закончит фразу, я быстро сбежал вниз и вернулся обратно с бутылкой рома и кусочками бисквита. Съев принесенное мной и выпив воды, смешанной с ромом, он облегченно вздохнул. Не прошло и нескольких минут, как он уснул, и я с беспокойством следил за его дыханием, пока он не проснулся. Меня интересовала его рана, которую я до сих пор еще не видел.
– Алло! – воскликнул он, проснувшись через час. – Мне стало лучше. Ральф, я чувствую себя в два раза сильнее, чем раньше, – он попытался встать, но сразу упал назад с громким стоном.
– Нет, Билль, вы не должны двигаться, лежите тихо, а я посмотрю вашу рану. Я устрою вам здесь, на палубе, удобное ложе и приготовлю завтрак. Потом вы мне расскажете, как вас ранили. Веселее, Билль! – добавил я, заметив, что он мрачно отвернул голову. – Скоро вам станет легче, и я буду прекрасной сиделкой, хотя и не получил медицинского образования.
Я оставил его, чтобы приготовить завтрак. Пока разгорался огонь, я направился в кладовую и выбрал там продукты. Скоро завтрак поспел, и я возвратился к моему товарищу. Ему было гораздо лучше: он ласково смотрел на меня, когда я, сидя перед ним, держал чашку кофе и поднос с яйцами и хлебом.
– Ну что, Билль? – спросил я весело. – Как дела? Я сам здорово голоден; но как же это?.. А рана? – вспомнил я. – Покажите-ка мне ее…
Я сразу понял, что рана в груди Билля – следствие пистолетного выстрела. Она мало кровоточила и так как была расположена с правой стороны, я надеялся, что это не очень серьезно. Билль с грустью покачал головой.
– Садись, Ральф, я тебе расскажу все подробно. Как только мы высадились из лодки и стали пробираться через кусты, как я и думал, люди пошли прямо на мое ружье. Но, к несчастью, выстрела не было. Я сам видел, как один из мужчин разорвал веревку ногой, и слышал, как щелкнул курок, но пистон не взорвался. Видно, отсырел. Сам понимаешь, как я был огорчен, да и вдобавок волнение мешало мне соображать. Но, как говорится, «необходимость – мать изобретательности», и блестящая мысль неожиданно осенила меня. Я выскочил вперед, делая вид, что хочу как можно скорее приблизиться к дикарям, потом нарочно споткнулся об лежащее на земле дерево и упал на карабин. Раздался выстрел. В ответ на это в лагере дикарей поднялось такое, что и описать невозможно. Я встал и бросился вперед со всеми остальными, когда вдруг капитан приказал остановиться.
– Ты сделал это нарочно, негодяй! – прервал он, сопровождая фразу неслыханным ругательством, вытащил пистолет из-за кушака и выпустил мне прямо в грудь пулю. Я сразу упал и потерял сознание, очнувшись только от страшных воплей. Я быстро вскочил, осмотрелся и сквозь деревья увидел огромный костер, около которого, привязанные к столбам, стояли капитан и команда. Я поспешно прыгнул из кустов в лес. Чернокожие увидели меня, но не успели помешать мне, как ты знаешь, вскочить в лодку.
Билль очень утомился, рассказывая мне о своих приключениях, и я постарался отвлечь его мысли от страшных переживаний.
– Теперь, Билль, – сказал я, – нам нужно подумать о нашем будущем и решить, что мы предпримем. Сейчас мы находимся в огромном просторе Тихого океана на прекрасно оборудованной шхуне, являющейся нашей собственностью, и перед нами лежит весь мир… Подымается бриз, нам пора подумать о том, как ставить паруса.
– Ральф, милый мальчик! – тихо ответил мой приятель. – Мне все равно, в какую сторону нас понесет. Боюсь, что жить мне осталось недолго. Делай как знаешь, я полагаюсь на тебя.
– Тогда, Билль, я думаю, нам лучше взять курс на Коралловый остров и постараться скорее встретиться с моими дорогими товарищами Джеком и Петеркином. Мне кажется, что остров не имеет названия, но однажды капитан показал мне его на карте. Так как мы хорошо знаем наше настоящее местонахождение – я думаю, что смогу направить судно к нему. Конечно, мне трудно одному натягивать паруса, но, к счастью, их поставлено уже достаточно, а в случае шквала я всегда смогу без посторонней помощи спустить некоторые из них, чтобы ослабить силу ветра. А если мы будем все время идти при легком бризе, я устрою систему блоков и прикреплю их к марсель-фалу, так что смогу поднять парус без чужой помощи. Правда, мне придется потратить на это дело больше полдня, но об этом не стоит думать. На палубе я поставлю что-нибудь вроде ширмы, чтобы защитить нас от солнца, и если вы только можете сидеть у румпеля и управлять судном часа два в день, чтобы я мог в это время немного поспать, то избавлю вас от всех остальных обязанностей в течение двадцати двух часов. А если почувствуете себя так плохо, что не сможете управлять, я придумаю что-нибудь другое; словом, как-нибудь уж доберемся до острова.
Билль слабо улыбался, слушая меня.
Видно было, что целый ряд мыслей копошился у него в голове. Он не верил в возможность оправиться от тяжелого ранения, и чувствовалась его полная готовность покончить счеты с жизнью.
– Милый Ральф! – прерывающимся голосом начал Билль. – Не утешай меня и не уговаривай; я смерти не боюсь. Я устал жить. Жизнь не очень баловала меня радостями и благополучием. Мне жаль, что на моих глазах свершилось так много злых и позорных дел, и стыдно, до слез стыдно, – не удивляйся, дружище, у старого Билля есть еще слезы в груди, – да, до слез стыдно, что я сам принимал участие в этих отвратительных делах.
Слушая его, мое сердце наполнилось такой жалостью к этому несчастному человеку, что мне захотелось обнять и приласкать его. Билль понял мой порыв. Глаза его вспыхнули благодарностью, и, легонько отстранив меня, он продолжал:
– Когда-то и я был честным человеком; я никогда не верил в то, что люди рождаются негодяями. Негодяями нас делает жизнь. Вот эта-то злодейка жизнь не пощадила и меня. Что говорить, я не первый и не последний. Но так уж устроен человек, что острее всего чувствует свои горести, а несчастье другого в этих случаях нисколько не ослабляет силы личных переживаний. Что-то я расфилософствовался, ты еще молод и можешь не понять всех этих рассуждений. Да и не хочется мне засорять твою голову лишними мыслями. Ты хороший парень, Ральф, и мне очень хочется, чтобы жизнь отнеслась к тебе более ласково, чем ко мне. Ты заслуживаешь этого. Может быть, даже наверное, я обязан тебе очень многим. Во всяком случае, если я еще способен на раскаяние, то в этом помог мне ты. Если бы теперь мне пришлось оправиться от своей раны и продолжать жизнь, я с уверенностью могу сказать, что согласился бы терпеть и голод, и холод, только бы не возвращаться к прежнему. Этот переворот во мне совершил ты. Помнишь твой первый разговор с капитаном? Он произвел на меня огромное впечатление. Как сейчас вижу твое спокойное и решительное лицо, слышу смелые ответы, чувствую твердую волю и уверенность в правильности своих поступков. Много я слышал разговоров капитана с такими же новичками, каким был тогда ты, но ни разу никто с таким достоинством не отвечал этому негодяю. Не люблю хвалить, никогда не любил, но ты, Ральф, молодец! Я тебя уважаю!
Его голос внезапно оборвался, и, одной рукой прикрыв глаза, он протянул мне вторую для пожатия. Поспешно схватив эту руку, горячую, влажную той особой неприятной влагой умирающего человека, я пожал ее своей крепкой сухой рукой. Несколько минут длилось молчание. Потом Билль, как бы вспомнив, что еще не все успел мне рассказать, с лихорадочной поспешностью, прерывая себя через каждые несколько фраз для того, чтобы перевести дыхание, будто боясь, что не успеет излить все, что за эти долгие годы накопилось в его душе, начал снова:
– Да, так вот, когда я был честным человеком, у меня была семья. Небольшая семья, но хорошая. Жена такая простая, тихая женщина. Дочь и наконец… – Билль помолчал и, собравшись с силами, продолжал: – И… сын. Сын был моей единственной надеждой в жизни. Каждый день, возвращаясь вечером с работы, – я служил мастером на корабельном заводе, – я думал о том, как навстречу мне, едва держась на ногах, выбежит мой маленький мальчик и бросится мне на шею с радостным криком: «Папа, папа пришел домой!» Жилось нам нелегко, зарабатывал я немного, а расходы были не маленькие. Вот думал все: выбьюсь, выбьюсь и жизнь наладится; а она, проклятая, и не думала налаживаться. Иду я как-то домой, как всегда думая о своем мальчике, и сам не знаю почему сжалось у меня сердце. Не верю я в предчувствия, и сейчас не верю, глупости это все да бабьи сказки. Отмахнулся я от этого чувства и быстрее зашагал. Прихожу, вхожу в дом – тихо, дверь открыта, на столе кастрюля с молоком, краюха хлеба и чашка. Духовка открыта, в плите одинокая несгоревшая головешка тлеет, на полу валяется передник моей жены и полураспущенный клубок шерстяных ниток. Я несколько раз окликнул по имени жену, дочь, сына. Никто не отвечал. Я едва справлялся с чувством волнения, охватившим меня. Обойдя несколько раз наши две крохотные комнатки, я отправился к соседке. Ее тоже не было! В квартире все брошено, – видно было, что человека неожиданно оторвали от хозяйственных дел. Волнение мое росло с каждой минутой.
Прошли томительные полчаса, показавшиеся мне вечностью. Я ходил, бессмысленно глядя себе под ноги, не зная, что начать. Итак, через полчаса пришла моя жена. Трудно представить себе перемену, происшедшую в ней с утра, когда мы с ней расстались. Из молодой женщины она сразу превратилась в старуху. Бледное, почти каменное лицо ее выражало тупое отчаяние, она молчала, не в силах выговорить страшное слово, ставшее еще более страшной действительностью. Рядом с ней стояла моя дочь и тихо плакала. Печальное шествие завершала соседка, громко всхлипывающая и причитающая. Из ее причитаний я понял, что случилось. Вот прошло с тех пор уже пятнадцать лет. За эти годы я многое видел и немало пережил, но то, что я понял из причитаний старухи, до сих пор приводит меня в трепет. Мне трудно сейчас говорить, да и к чему это. Скажу только, а все остальное ты сам поймешь, что мой мальчик, – он остановился, с трудом переведя дыхание, – мой мальчик, играя на улице, был раздавлен мчавшимся дилижансом!
Билль замолчал, закрыл глаза, и крупные слезы одна за другой покатились по его щекам. Я наклонился к нему и, прикоснувшись рукой к его горячему лбу, прошептал невнятные слова сочувствия. Странно было видеть этого огромного человека, сейчас такого беспомощного, раздавленного несчастьем, изменившим всю его жизнь.
Затем Билль рассказал мне о том, как он начал с горя пить и постепенно стал опускаться на дно. История обыкновенная и в результате ничего нового собой не представляет. Только пути к этому результату разные.
Окончив свой рассказ, он с тяжелым стоном откинулся назад. Море, как бы из симпатии к нему, внезапно зашумело.
– Слушай, Ральф! – сказал Билль, открывая глаза. – Надвигается шквал. Поворачивайся, дружище, не успеешь оглянуться, как он будет здесь!
Я уже вскочил на ноги и действительно успел заметить надвигающийся шквал.
Увлеченный рассказом Билля, я не чувствовал свежего ветра и пропустил приближение шквала. Спустив немного паруса, я вернулся обратно к Биллю. Он лежал с запекшимися губами, нервно перебирая пальцами простыню и едва внятно шепча какие-то слова. Я наклонился к нему и с трудом услышал то, что он говорил.
– Ральф, милый мальчик, я умираю. Спасибо тебе… спасибо… за все, за все! Ты и сам не знаешь, чем ты был для меня в эти последние минуты моей жизни. Мне так легко стало после того, как я поделился с тобой, будто снял давившую на меня тяжесть. Ты веришь мне, Ральф, ты веришь мне, что и я был когда-то честным человеком?
Вместо ответа я обнял уже почти безжизненное тело Билля и крепко прижал его к своей груди.
Небо становилось все темнее и темнее, покрываясь черными тучами, ветер рвал паруса и сильно кренил наше судно набок. Мачты стонали и скрипели, как бы оплакивая умирающего Билля. Я с трудом удерживался на ногах. Рука моя крепко держала румпель, и мне приходилось напрягать все свои силы для того, чтобы управлять шхуной. Целый час бушевал океан, заливая палубу огромными волнами. Через час шквал прошел, и мы опять легонько покачивались на вздымающейся груди Тихого океана.
Как только я смог оставить румпель, я подошел к Биллю. Он еле дышал. Я поспешно бросился вниз, принес рому, спирта и старался влить ему капли жидкости, с трудом раздвигая плотно сжатые зубы. Все мои усилия оказались тщетными. Когда я выпустил из своей руки его похолодевшие пальцы, рука его безжизненно упала на палубу. Я приложил ухо к его сердцу и несколько секунд прислушивался, почти не дыша. Оно не билось! Пират умер!
Глава XVII
С чувством глубокого уважения и горя я смотрел на моего погибшего друга, на его изменившиеся черты. Мысли мои витали вокруг его грустного прошлого, и я почти забыл о том, что нахожусь один на огромном просторе Тихого океана, с очень малым представлением о том, как надо управлять шхуной, да вдобавок шхуной, требующей не менее десяти человек команды. Я не буду утруждать читателя длинными объяснениями и описаниями своих чувств, переживаний и действий в течение первых дней после смерти моего товарища. Только скажу, что, привязав к его ногам тяжелый снаряд, я с грустью опустил его на дно океана.
Целую неделю с востока не переставал дуть бриз. И так как мой путь лежал на запад, я быстро двигался к цели. Погода, казалось, установилась, и мне посчастливилось попасть в благоприятные условия в смысле ветра. Я начал делать приготовления для того, чтобы поднять паруса. Это было не легко, и должен признаться, что все первые попытки окончились неудачей. Происходило это в большей мере из-за того, что я совершенно не был знаком с элементарными законами механики. Первой ошибкой было применение мной системы блоков, пользование слишком слабой веревкой, сразу оборвавшейся. При этом я от неожиданности с одним концом веревки в руках упал прямо с палубы в каюту. Результатами падения были довольно сильные ушибы всего тела и несколько ярких царапин, красовавшихся на моем лице. Тем не менее я считал для себя счастьем то, что остался живым. Спустя некоторое время я все-таки приспособил свои блоки, и не мог не выругать себя за то, что никогда не интересовался раньше такими полезными вещами, ожидая случая, заставившего меня спешно обучиться этим премудростям. Наконец все было готово, но мне нельзя было ни на одну секунду оставить румпеля для того, чтобы спуститься вниз и приготовить себе какую-нибудь еду. Ночью спать не приходилось из-за боязни, что может неожиданно подняться ветер и шхуна, предоставленная сама себе, пойдет по неправильному пути.
Немало беспокоила меня возможность второго шквала, но я предусмотрительно приготовил все паруса к тому, чтобы успеть быстро спустить их в нужный момент.
Я не переставал следить за барометром, готовый, заметив его падение, принять срочные меры. Так я плыл благополучно в течение двух недель, подгоняемый свежим ветром, и, по моим расчетам, расстояние между мной и Коралловым островом уменьшалось с каждым часом. При одной мысли об этом сердце мое готово было выпрыгнуть из груди.
Единственная книга, которую я нашел на судне после долгих поисков, была томик «Путешествий капитана Кука». Очевидно, капитан пиратов взял ее с собой для того, чтобы руководствоваться ею и черпать нужные ему сведения относительно островов и морей. Мне показалась эта книга страшно интересной, и я благодаря ей познакомился с целым рядом неизвестных мне доселе вещей. Прибавив эти новые сведения к собственному опыту, я имел уже довольно приличный багаж знаний. Кроме чтения книги и ежедневных занятий, связанных с моим путешествием, ничего особенного со мной не произошло, если не считать одного случая.
Однажды ночью, воспользовавшись исключительно тихой погодой, я уснул. Когда я проснулся, было еще совершенно темно, и каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что плаваю по поверхности воды, освещенной ярко-голубым сиянием. Мне часто приходилось наблюдать фантастическое зрелище фосфоресцирующей стихии, но ничего подобного я никогда не видел. Немедленно встав, я поспешил опустить в море кадку, наполнившуюся водой. Спустившись вниз, в каюту, и поднеся кадку к лампе, я увидел, что свет, поразивший меня, исчез. Уйдя в дальний угол каюты, где было темно, я снова обнаружил таинственный свет на воде. Затем, взяв стекло из телескопа, я принялся рассматривать воду, вылив ее в небольшом количестве на свою ладонь. Я сразу заметил прозрачные существа, похожие на застывшее желе. Они были такие тоненькие, что увидеть их простым глазом было невозможно. Так я узнал, что прекрасный фосфорический свет, которым я так часто любовался, испускали разные сорта медуз и рыбок, в большом количестве населяющие морское дно.
К вечеру четырнадцатого дня моего путешествия я был разбужен громким криком и, вскочив, увидел огромного альбатроса, величественно парящего над шхуной. Я почему-то вообразил, что это тот самый альбатрос, которого мы однажды видели с Джеком и Петеркином недалеко от нашего острова, и сердце мое переполнилось радостью. Он следовал за мной в продолжение всего дня, и только когда начала надвигаться ночь, я потерял его из виду.
На следующее утро голова моя нестерпимо болела, ночью я почти не спал. Солнце еще не встало, и, очнувшись от тяжелого кошмара, я пристально вглядывался в горизонт. Мне показалось, что на темном небе появилась черная туча. Готовый всегда к шквалу, я поспешно занялся приведением судна в боевую готовность. Ко времени восхода солнца все было в полном порядке. Я снова стал всматриваться в темную точку. Когда первый солнечный луч засверкал над океаном, я увидел… неужели это не сон? Я увидел… Коралловый остров.
Я чуть не упал, так закружилась моя голова и забилось сердце. Я не спускал глаз с моего прекрасного острова. До него еще оставалось много миль, но все же уже можно было отчетливо рассмотреть знакомые очертания гор. Мне хотелось прыгать, хлопать в ладоши, бегать взад и вперед по палубе и громко кричать.
Затем я спустился вниз за телескопом и в течение десяти минут тщетно старался поймать остров в фокус, – оказалось, что, рассматривая фосфоресцирующую воду, я снял большое стекло, забыв поставить его обратно.
Нетерпение охватило меня. Я с огорчением посмотрел на паруса, жалея о том, что слишком рано спустил их. Собирался даже натянуть их снова, но вспомнил, что это займет больше полдня, в то время как всего-то до острова оставалось плыть какие-нибудь два часа.
Весь остаток времени я провел в лихорадочных приготовлениях к встрече с моими дорогими товарищами. Я вспомнил, что они никогда не вставали раньше шести часов утра, а так как было всего только три часа, то я надеялся разбудить их. Я занялся якорем, готовясь опустить его в воду в самом глубоком месте около берега для того, чтобы подвести шхуну как можно ближе к нашему жилищу. К счастью, якорь висел на крамболе, иначе я не мог бы им воспользоваться. Теперь мне нужно было только перерезать канаты для того, чтобы он от собственной тяжести упал вниз. В поисках флагов я нашел страшный черный флаг, который и поднял кверху.
Пока я это делал, мне пришла в голову блестящая мысль. Я подошел к кладовке, где хранился порох и, взяв хороший заряд, зарядил медную пушку. Так как в течение всего путешествия я ею не пользовался, мне пришлось хорошо смазать жерло жиром.
Теперь все было готово. Дул ровный ветер с силой в пять узлов. До берега оставалось не больше четверти мили. Скоро я достиг входа в риф, и шхуна ловко проскользнула в неширокое отверстие. Красиво изогнувшись, она остановилась как раз напротив нашего жилища. Я быстро опустил якорь и, подойдя к пушке, дал залп, гулко рассыпавшийся в горах.
Это было очень эффектно, но не могло сравниться со зрелищем, которое представлял собой Петеркин, выскочивший из хижины в довольно странном костюме, с почти выкатившимися от ужаса глазами. Увидев шхуну, он пронзительно закричал и с быстротою дикой кошки бросился в кусты. Спустя мгновение то же самое проделал Джек, с той только разницей, что движения его были не так стремительны, как у Петеркина.
– Алло! – заорал я. – Как живете? Петеркин, Джек, алло, это я!
Мой крик удержал их от бегства. Остановились, обернулись, и я видел, что они узнали мой голос. Оба побежали к берегу. Я не мог больше владеть собой и, сбросив куртку, прыгнул в воду, одновременно с Джеком. Через минуту мы встретились в море, схватили друг друга за шеи и, конечно, пошли ко дну. Мы едва не задохнулись и с трудом выплыли на поверхность, где Петеркин, плача и смеясь, барахтался, как раненая утка.
То, что произошло, когда мы все трое в насквозь промокших одеждах вылезли на берег, описать невозможно. Это был какой-то хаос звуков, возгласов, криков, восторгов и объятий. Ничего определенного о следующих часах после нашей встречи сказать нельзя, поэтому я сразу перейду к описанию того, что случилось через три дня.
В продолжение большей части этого периода Петеркин не делал ничего другого, кроме того, что жарил свинину и кормил меня сливами, картофелем и кокосовыми орехами. В это время я рассказывал ему и Джеку обо всех моих приключениях с момента нашей разлуки. Когда я кончил рассказ, они заставили меня начать сначала, а выслушав все во второй раз, приходилось приступать к изложению всех событий в третий раз.
После того как они меня «осушили до дна», как говорил Петеркин, я попросил их рассказать мне обо всем, что постигло их в мое отсутствие, а главное, о том, как они выбрались из Бриллиантовой пещеры.
Теперь нам грозила новая опасность – дикари успели обежать берег и готовились броситься в воду впереди шхуны. Если их намерение увенчается успехом – мы погибли. На одно мгновение Билль застыл в нерешительности, затем, вытащив пистолет из-за кушака, подскочил к пушке и выстрелил. Громовый раскат несколько раз откликнулся в горах, этого было достаточно для того, чтобы дикари немедленно повернули обратно.
Мы уже вышли в океан, подул легкий бриз, и паруса шхуны медленно развевались в воздухе. Разочарованные возгласы дикарей становились все тише и тише. Мы медленно отдалялись, подталкиваемые ровным ветром.
Глава XVI
Билль ранен. – Шквал, – Рассказ Билля. – Смерть. – Снова один.
В течение всего этого дня я пережил так много волнений, что едва держался на ногах. Усталость расплывалась по моему телу, постепенно завоевывая и мозг. Теперь, когда опасность миновала, легкий бриз Тихого океана приятно освежал мою разгоряченную голову, и мягкое журчанье ударявшихся о шхуну волн постепенно успокаивало бурлившее во мне волнение. Я, как сноп, свалился на палубу и уснул мертвым сном.
Из этого состояния меня быстро вывел Билль, теребивший меня за руку, приговаривая:
– Алло, Ральф! Вставай, паренек, мы в безопасности! Вот бедняга, да он, кажется, в обмороке!
Подняв меня на руки, он уложил меня на свернутый парус, продолжая что-то говорить.
– Ну-ка, проглоти капельку, это тебе поможет! – добавил он, и в голосе его прозвучали не слышанные мною до сих пор нотки нежности, когда он поднес к моим губам фляжку с ромом.
Я с благодарностью посмотрел на него, глотнув живительной жидкости, а через несколько секунд голова моя тяжело опустилась на руку, и я снова уснул.
Спал я, очевидно, очень долго, так как. проснувшись, увидел сияющее высоко над горизонтом солнце. Я лежал не двигаясь, с открытыми глазами для того, чтобы не нарушать сладостного чувства отдыха. Царила мертвая тишина. Море казалось натянутой материей, переливающейся всеми цветами радуги под солнечными лучами. Воздух еще не успел накалиться до духоты, и было легко дышать. Я бы, наверное, долго пролежал так, наслаждаясь этой мирной картиной, если бы не вспомнил о Билле, которого я увидел, приподнявшись на локте. Он сидел, согнувшись, опустив голову, и, казалось, спал, но достаточно было моего движения для того, чтобы он поднял голову и сказал:
– Ну, Ральф, проснись, мой мальчик; ты спал долго и крепко.
Увидев его лицо, я вскочил, обеспокоенный. Он был мертвенно бледен, спутанные волосы его спадали ему на лицо и были окрашены кровью. Кровь также виднелась на его провалившихся щеках и густо окрасила перед белой рубашки.
– О, Билль, что с вами? Вы больны? Вас, должно быть, ранили?
– Да, брат! – ответил Билль ласковым голосом, устраиваясь на койке, с которой я только что поднялся. – Боюсь, что у меня поганая рана, я все ждал, чтобы ты проснулся, хотел попросить у тебя капельку рома и кусок хлеба. А ты так сладко спал, что мне не хотелось тебя беспокоить. Сейчас мне трудно говорить!
Не дождавшись, пока он закончит фразу, я быстро сбежал вниз и вернулся обратно с бутылкой рома и кусочками бисквита. Съев принесенное мной и выпив воды, смешанной с ромом, он облегченно вздохнул. Не прошло и нескольких минут, как он уснул, и я с беспокойством следил за его дыханием, пока он не проснулся. Меня интересовала его рана, которую я до сих пор еще не видел.
– Алло! – воскликнул он, проснувшись через час. – Мне стало лучше. Ральф, я чувствую себя в два раза сильнее, чем раньше, – он попытался встать, но сразу упал назад с громким стоном.
– Нет, Билль, вы не должны двигаться, лежите тихо, а я посмотрю вашу рану. Я устрою вам здесь, на палубе, удобное ложе и приготовлю завтрак. Потом вы мне расскажете, как вас ранили. Веселее, Билль! – добавил я, заметив, что он мрачно отвернул голову. – Скоро вам станет легче, и я буду прекрасной сиделкой, хотя и не получил медицинского образования.
Я оставил его, чтобы приготовить завтрак. Пока разгорался огонь, я направился в кладовую и выбрал там продукты. Скоро завтрак поспел, и я возвратился к моему товарищу. Ему было гораздо лучше: он ласково смотрел на меня, когда я, сидя перед ним, держал чашку кофе и поднос с яйцами и хлебом.
– Ну что, Билль? – спросил я весело. – Как дела? Я сам здорово голоден; но как же это?.. А рана? – вспомнил я. – Покажите-ка мне ее…
Я сразу понял, что рана в груди Билля – следствие пистолетного выстрела. Она мало кровоточила и так как была расположена с правой стороны, я надеялся, что это не очень серьезно. Билль с грустью покачал головой.
– Садись, Ральф, я тебе расскажу все подробно. Как только мы высадились из лодки и стали пробираться через кусты, как я и думал, люди пошли прямо на мое ружье. Но, к несчастью, выстрела не было. Я сам видел, как один из мужчин разорвал веревку ногой, и слышал, как щелкнул курок, но пистон не взорвался. Видно, отсырел. Сам понимаешь, как я был огорчен, да и вдобавок волнение мешало мне соображать. Но, как говорится, «необходимость – мать изобретательности», и блестящая мысль неожиданно осенила меня. Я выскочил вперед, делая вид, что хочу как можно скорее приблизиться к дикарям, потом нарочно споткнулся об лежащее на земле дерево и упал на карабин. Раздался выстрел. В ответ на это в лагере дикарей поднялось такое, что и описать невозможно. Я встал и бросился вперед со всеми остальными, когда вдруг капитан приказал остановиться.
– Ты сделал это нарочно, негодяй! – прервал он, сопровождая фразу неслыханным ругательством, вытащил пистолет из-за кушака и выпустил мне прямо в грудь пулю. Я сразу упал и потерял сознание, очнувшись только от страшных воплей. Я быстро вскочил, осмотрелся и сквозь деревья увидел огромный костер, около которого, привязанные к столбам, стояли капитан и команда. Я поспешно прыгнул из кустов в лес. Чернокожие увидели меня, но не успели помешать мне, как ты знаешь, вскочить в лодку.
Билль очень утомился, рассказывая мне о своих приключениях, и я постарался отвлечь его мысли от страшных переживаний.
– Теперь, Билль, – сказал я, – нам нужно подумать о нашем будущем и решить, что мы предпримем. Сейчас мы находимся в огромном просторе Тихого океана на прекрасно оборудованной шхуне, являющейся нашей собственностью, и перед нами лежит весь мир… Подымается бриз, нам пора подумать о том, как ставить паруса.
– Ральф, милый мальчик! – тихо ответил мой приятель. – Мне все равно, в какую сторону нас понесет. Боюсь, что жить мне осталось недолго. Делай как знаешь, я полагаюсь на тебя.
– Тогда, Билль, я думаю, нам лучше взять курс на Коралловый остров и постараться скорее встретиться с моими дорогими товарищами Джеком и Петеркином. Мне кажется, что остров не имеет названия, но однажды капитан показал мне его на карте. Так как мы хорошо знаем наше настоящее местонахождение – я думаю, что смогу направить судно к нему. Конечно, мне трудно одному натягивать паруса, но, к счастью, их поставлено уже достаточно, а в случае шквала я всегда смогу без посторонней помощи спустить некоторые из них, чтобы ослабить силу ветра. А если мы будем все время идти при легком бризе, я устрою систему блоков и прикреплю их к марсель-фалу, так что смогу поднять парус без чужой помощи. Правда, мне придется потратить на это дело больше полдня, но об этом не стоит думать. На палубе я поставлю что-нибудь вроде ширмы, чтобы защитить нас от солнца, и если вы только можете сидеть у румпеля и управлять судном часа два в день, чтобы я мог в это время немного поспать, то избавлю вас от всех остальных обязанностей в течение двадцати двух часов. А если почувствуете себя так плохо, что не сможете управлять, я придумаю что-нибудь другое; словом, как-нибудь уж доберемся до острова.
Билль слабо улыбался, слушая меня.
Видно было, что целый ряд мыслей копошился у него в голове. Он не верил в возможность оправиться от тяжелого ранения, и чувствовалась его полная готовность покончить счеты с жизнью.
– Милый Ральф! – прерывающимся голосом начал Билль. – Не утешай меня и не уговаривай; я смерти не боюсь. Я устал жить. Жизнь не очень баловала меня радостями и благополучием. Мне жаль, что на моих глазах свершилось так много злых и позорных дел, и стыдно, до слез стыдно, – не удивляйся, дружище, у старого Билля есть еще слезы в груди, – да, до слез стыдно, что я сам принимал участие в этих отвратительных делах.
Слушая его, мое сердце наполнилось такой жалостью к этому несчастному человеку, что мне захотелось обнять и приласкать его. Билль понял мой порыв. Глаза его вспыхнули благодарностью, и, легонько отстранив меня, он продолжал:
– Когда-то и я был честным человеком; я никогда не верил в то, что люди рождаются негодяями. Негодяями нас делает жизнь. Вот эта-то злодейка жизнь не пощадила и меня. Что говорить, я не первый и не последний. Но так уж устроен человек, что острее всего чувствует свои горести, а несчастье другого в этих случаях нисколько не ослабляет силы личных переживаний. Что-то я расфилософствовался, ты еще молод и можешь не понять всех этих рассуждений. Да и не хочется мне засорять твою голову лишними мыслями. Ты хороший парень, Ральф, и мне очень хочется, чтобы жизнь отнеслась к тебе более ласково, чем ко мне. Ты заслуживаешь этого. Может быть, даже наверное, я обязан тебе очень многим. Во всяком случае, если я еще способен на раскаяние, то в этом помог мне ты. Если бы теперь мне пришлось оправиться от своей раны и продолжать жизнь, я с уверенностью могу сказать, что согласился бы терпеть и голод, и холод, только бы не возвращаться к прежнему. Этот переворот во мне совершил ты. Помнишь твой первый разговор с капитаном? Он произвел на меня огромное впечатление. Как сейчас вижу твое спокойное и решительное лицо, слышу смелые ответы, чувствую твердую волю и уверенность в правильности своих поступков. Много я слышал разговоров капитана с такими же новичками, каким был тогда ты, но ни разу никто с таким достоинством не отвечал этому негодяю. Не люблю хвалить, никогда не любил, но ты, Ральф, молодец! Я тебя уважаю!
Его голос внезапно оборвался, и, одной рукой прикрыв глаза, он протянул мне вторую для пожатия. Поспешно схватив эту руку, горячую, влажную той особой неприятной влагой умирающего человека, я пожал ее своей крепкой сухой рукой. Несколько минут длилось молчание. Потом Билль, как бы вспомнив, что еще не все успел мне рассказать, с лихорадочной поспешностью, прерывая себя через каждые несколько фраз для того, чтобы перевести дыхание, будто боясь, что не успеет излить все, что за эти долгие годы накопилось в его душе, начал снова:
– Да, так вот, когда я был честным человеком, у меня была семья. Небольшая семья, но хорошая. Жена такая простая, тихая женщина. Дочь и наконец… – Билль помолчал и, собравшись с силами, продолжал: – И… сын. Сын был моей единственной надеждой в жизни. Каждый день, возвращаясь вечером с работы, – я служил мастером на корабельном заводе, – я думал о том, как навстречу мне, едва держась на ногах, выбежит мой маленький мальчик и бросится мне на шею с радостным криком: «Папа, папа пришел домой!» Жилось нам нелегко, зарабатывал я немного, а расходы были не маленькие. Вот думал все: выбьюсь, выбьюсь и жизнь наладится; а она, проклятая, и не думала налаживаться. Иду я как-то домой, как всегда думая о своем мальчике, и сам не знаю почему сжалось у меня сердце. Не верю я в предчувствия, и сейчас не верю, глупости это все да бабьи сказки. Отмахнулся я от этого чувства и быстрее зашагал. Прихожу, вхожу в дом – тихо, дверь открыта, на столе кастрюля с молоком, краюха хлеба и чашка. Духовка открыта, в плите одинокая несгоревшая головешка тлеет, на полу валяется передник моей жены и полураспущенный клубок шерстяных ниток. Я несколько раз окликнул по имени жену, дочь, сына. Никто не отвечал. Я едва справлялся с чувством волнения, охватившим меня. Обойдя несколько раз наши две крохотные комнатки, я отправился к соседке. Ее тоже не было! В квартире все брошено, – видно было, что человека неожиданно оторвали от хозяйственных дел. Волнение мое росло с каждой минутой.
Прошли томительные полчаса, показавшиеся мне вечностью. Я ходил, бессмысленно глядя себе под ноги, не зная, что начать. Итак, через полчаса пришла моя жена. Трудно представить себе перемену, происшедшую в ней с утра, когда мы с ней расстались. Из молодой женщины она сразу превратилась в старуху. Бледное, почти каменное лицо ее выражало тупое отчаяние, она молчала, не в силах выговорить страшное слово, ставшее еще более страшной действительностью. Рядом с ней стояла моя дочь и тихо плакала. Печальное шествие завершала соседка, громко всхлипывающая и причитающая. Из ее причитаний я понял, что случилось. Вот прошло с тех пор уже пятнадцать лет. За эти годы я многое видел и немало пережил, но то, что я понял из причитаний старухи, до сих пор приводит меня в трепет. Мне трудно сейчас говорить, да и к чему это. Скажу только, а все остальное ты сам поймешь, что мой мальчик, – он остановился, с трудом переведя дыхание, – мой мальчик, играя на улице, был раздавлен мчавшимся дилижансом!
Билль замолчал, закрыл глаза, и крупные слезы одна за другой покатились по его щекам. Я наклонился к нему и, прикоснувшись рукой к его горячему лбу, прошептал невнятные слова сочувствия. Странно было видеть этого огромного человека, сейчас такого беспомощного, раздавленного несчастьем, изменившим всю его жизнь.
Затем Билль рассказал мне о том, как он начал с горя пить и постепенно стал опускаться на дно. История обыкновенная и в результате ничего нового собой не представляет. Только пути к этому результату разные.
Окончив свой рассказ, он с тяжелым стоном откинулся назад. Море, как бы из симпатии к нему, внезапно зашумело.
– Слушай, Ральф! – сказал Билль, открывая глаза. – Надвигается шквал. Поворачивайся, дружище, не успеешь оглянуться, как он будет здесь!
Я уже вскочил на ноги и действительно успел заметить надвигающийся шквал.
Увлеченный рассказом Билля, я не чувствовал свежего ветра и пропустил приближение шквала. Спустив немного паруса, я вернулся обратно к Биллю. Он лежал с запекшимися губами, нервно перебирая пальцами простыню и едва внятно шепча какие-то слова. Я наклонился к нему и с трудом услышал то, что он говорил.
– Ральф, милый мальчик, я умираю. Спасибо тебе… спасибо… за все, за все! Ты и сам не знаешь, чем ты был для меня в эти последние минуты моей жизни. Мне так легко стало после того, как я поделился с тобой, будто снял давившую на меня тяжесть. Ты веришь мне, Ральф, ты веришь мне, что и я был когда-то честным человеком?
Вместо ответа я обнял уже почти безжизненное тело Билля и крепко прижал его к своей груди.
Небо становилось все темнее и темнее, покрываясь черными тучами, ветер рвал паруса и сильно кренил наше судно набок. Мачты стонали и скрипели, как бы оплакивая умирающего Билля. Я с трудом удерживался на ногах. Рука моя крепко держала румпель, и мне приходилось напрягать все свои силы для того, чтобы управлять шхуной. Целый час бушевал океан, заливая палубу огромными волнами. Через час шквал прошел, и мы опять легонько покачивались на вздымающейся груди Тихого океана.
Как только я смог оставить румпель, я подошел к Биллю. Он еле дышал. Я поспешно бросился вниз, принес рому, спирта и старался влить ему капли жидкости, с трудом раздвигая плотно сжатые зубы. Все мои усилия оказались тщетными. Когда я выпустил из своей руки его похолодевшие пальцы, рука его безжизненно упала на палубу. Я приложил ухо к его сердцу и несколько секунд прислушивался, почти не дыша. Оно не билось! Пират умер!
Глава XVII
В океане. – «Необходимость – мать изобретательности». – Ценная книга. – Светлый день в моей истории. – В обратный путь.
С чувством глубокого уважения и горя я смотрел на моего погибшего друга, на его изменившиеся черты. Мысли мои витали вокруг его грустного прошлого, и я почти забыл о том, что нахожусь один на огромном просторе Тихого океана, с очень малым представлением о том, как надо управлять шхуной, да вдобавок шхуной, требующей не менее десяти человек команды. Я не буду утруждать читателя длинными объяснениями и описаниями своих чувств, переживаний и действий в течение первых дней после смерти моего товарища. Только скажу, что, привязав к его ногам тяжелый снаряд, я с грустью опустил его на дно океана.
Целую неделю с востока не переставал дуть бриз. И так как мой путь лежал на запад, я быстро двигался к цели. Погода, казалось, установилась, и мне посчастливилось попасть в благоприятные условия в смысле ветра. Я начал делать приготовления для того, чтобы поднять паруса. Это было не легко, и должен признаться, что все первые попытки окончились неудачей. Происходило это в большей мере из-за того, что я совершенно не был знаком с элементарными законами механики. Первой ошибкой было применение мной системы блоков, пользование слишком слабой веревкой, сразу оборвавшейся. При этом я от неожиданности с одним концом веревки в руках упал прямо с палубы в каюту. Результатами падения были довольно сильные ушибы всего тела и несколько ярких царапин, красовавшихся на моем лице. Тем не менее я считал для себя счастьем то, что остался живым. Спустя некоторое время я все-таки приспособил свои блоки, и не мог не выругать себя за то, что никогда не интересовался раньше такими полезными вещами, ожидая случая, заставившего меня спешно обучиться этим премудростям. Наконец все было готово, но мне нельзя было ни на одну секунду оставить румпеля для того, чтобы спуститься вниз и приготовить себе какую-нибудь еду. Ночью спать не приходилось из-за боязни, что может неожиданно подняться ветер и шхуна, предоставленная сама себе, пойдет по неправильному пути.
Немало беспокоила меня возможность второго шквала, но я предусмотрительно приготовил все паруса к тому, чтобы успеть быстро спустить их в нужный момент.
Я не переставал следить за барометром, готовый, заметив его падение, принять срочные меры. Так я плыл благополучно в течение двух недель, подгоняемый свежим ветром, и, по моим расчетам, расстояние между мной и Коралловым островом уменьшалось с каждым часом. При одной мысли об этом сердце мое готово было выпрыгнуть из груди.
Единственная книга, которую я нашел на судне после долгих поисков, была томик «Путешествий капитана Кука». Очевидно, капитан пиратов взял ее с собой для того, чтобы руководствоваться ею и черпать нужные ему сведения относительно островов и морей. Мне показалась эта книга страшно интересной, и я благодаря ей познакомился с целым рядом неизвестных мне доселе вещей. Прибавив эти новые сведения к собственному опыту, я имел уже довольно приличный багаж знаний. Кроме чтения книги и ежедневных занятий, связанных с моим путешествием, ничего особенного со мной не произошло, если не считать одного случая.
Однажды ночью, воспользовавшись исключительно тихой погодой, я уснул. Когда я проснулся, было еще совершенно темно, и каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что плаваю по поверхности воды, освещенной ярко-голубым сиянием. Мне часто приходилось наблюдать фантастическое зрелище фосфоресцирующей стихии, но ничего подобного я никогда не видел. Немедленно встав, я поспешил опустить в море кадку, наполнившуюся водой. Спустившись вниз, в каюту, и поднеся кадку к лампе, я увидел, что свет, поразивший меня, исчез. Уйдя в дальний угол каюты, где было темно, я снова обнаружил таинственный свет на воде. Затем, взяв стекло из телескопа, я принялся рассматривать воду, вылив ее в небольшом количестве на свою ладонь. Я сразу заметил прозрачные существа, похожие на застывшее желе. Они были такие тоненькие, что увидеть их простым глазом было невозможно. Так я узнал, что прекрасный фосфорический свет, которым я так часто любовался, испускали разные сорта медуз и рыбок, в большом количестве населяющие морское дно.
К вечеру четырнадцатого дня моего путешествия я был разбужен громким криком и, вскочив, увидел огромного альбатроса, величественно парящего над шхуной. Я почему-то вообразил, что это тот самый альбатрос, которого мы однажды видели с Джеком и Петеркином недалеко от нашего острова, и сердце мое переполнилось радостью. Он следовал за мной в продолжение всего дня, и только когда начала надвигаться ночь, я потерял его из виду.
На следующее утро голова моя нестерпимо болела, ночью я почти не спал. Солнце еще не встало, и, очнувшись от тяжелого кошмара, я пристально вглядывался в горизонт. Мне показалось, что на темном небе появилась черная туча. Готовый всегда к шквалу, я поспешно занялся приведением судна в боевую готовность. Ко времени восхода солнца все было в полном порядке. Я снова стал всматриваться в темную точку. Когда первый солнечный луч засверкал над океаном, я увидел… неужели это не сон? Я увидел… Коралловый остров.
Я чуть не упал, так закружилась моя голова и забилось сердце. Я не спускал глаз с моего прекрасного острова. До него еще оставалось много миль, но все же уже можно было отчетливо рассмотреть знакомые очертания гор. Мне хотелось прыгать, хлопать в ладоши, бегать взад и вперед по палубе и громко кричать.
Затем я спустился вниз за телескопом и в течение десяти минут тщетно старался поймать остров в фокус, – оказалось, что, рассматривая фосфоресцирующую воду, я снял большое стекло, забыв поставить его обратно.
Нетерпение охватило меня. Я с огорчением посмотрел на паруса, жалея о том, что слишком рано спустил их. Собирался даже натянуть их снова, но вспомнил, что это займет больше полдня, в то время как всего-то до острова оставалось плыть какие-нибудь два часа.
Весь остаток времени я провел в лихорадочных приготовлениях к встрече с моими дорогими товарищами. Я вспомнил, что они никогда не вставали раньше шести часов утра, а так как было всего только три часа, то я надеялся разбудить их. Я занялся якорем, готовясь опустить его в воду в самом глубоком месте около берега для того, чтобы подвести шхуну как можно ближе к нашему жилищу. К счастью, якорь висел на крамболе, иначе я не мог бы им воспользоваться. Теперь мне нужно было только перерезать канаты для того, чтобы он от собственной тяжести упал вниз. В поисках флагов я нашел страшный черный флаг, который и поднял кверху.
Пока я это делал, мне пришла в голову блестящая мысль. Я подошел к кладовке, где хранился порох и, взяв хороший заряд, зарядил медную пушку. Так как в течение всего путешествия я ею не пользовался, мне пришлось хорошо смазать жерло жиром.
Теперь все было готово. Дул ровный ветер с силой в пять узлов. До берега оставалось не больше четверти мили. Скоро я достиг входа в риф, и шхуна ловко проскользнула в неширокое отверстие. Красиво изогнувшись, она остановилась как раз напротив нашего жилища. Я быстро опустил якорь и, подойдя к пушке, дал залп, гулко рассыпавшийся в горах.
Это было очень эффектно, но не могло сравниться со зрелищем, которое представлял собой Петеркин, выскочивший из хижины в довольно странном костюме, с почти выкатившимися от ужаса глазами. Увидев шхуну, он пронзительно закричал и с быстротою дикой кошки бросился в кусты. Спустя мгновение то же самое проделал Джек, с той только разницей, что движения его были не так стремительны, как у Петеркина.
– Алло! – заорал я. – Как живете? Петеркин, Джек, алло, это я!
Мой крик удержал их от бегства. Остановились, обернулись, и я видел, что они узнали мой голос. Оба побежали к берегу. Я не мог больше владеть собой и, сбросив куртку, прыгнул в воду, одновременно с Джеком. Через минуту мы встретились в море, схватили друг друга за шеи и, конечно, пошли ко дну. Мы едва не задохнулись и с трудом выплыли на поверхность, где Петеркин, плача и смеясь, барахтался, как раненая утка.
То, что произошло, когда мы все трое в насквозь промокших одеждах вылезли на берег, описать невозможно. Это был какой-то хаос звуков, возгласов, криков, восторгов и объятий. Ничего определенного о следующих часах после нашей встречи сказать нельзя, поэтому я сразу перейду к описанию того, что случилось через три дня.
В продолжение большей части этого периода Петеркин не делал ничего другого, кроме того, что жарил свинину и кормил меня сливами, картофелем и кокосовыми орехами. В это время я рассказывал ему и Джеку обо всех моих приключениях с момента нашей разлуки. Когда я кончил рассказ, они заставили меня начать сначала, а выслушав все во второй раз, приходилось приступать к изложению всех событий в третий раз.
После того как они меня «осушили до дна», как говорил Петеркин, я попросил их рассказать мне обо всем, что постигло их в мое отсутствие, а главное, о том, как они выбрались из Бриллиантовой пещеры.