Страница:
– И еще труднее поверить, что за этим стоял Фрэнк?
– Просто невозможно.– Сэнджер заговорил сдержанно, ровным голосом, внимательно наблюдая за моей реакцией.– Фрэнк – последний во всей Эстрелья-де-Мар, кто мог бы поджечь дом Холлингеров. Ему нравились разного рода двусмысленности, скептические сентенции, коварные и неразрешимые вопросы. Поджог – это решительный поступок, разом прекращающий любого рода дискуссии. Я хорошо знал Фрэнка, когда-то мы вместе играли в бридж в клубе «Наутико». Скажите, Фрэнк в детстве не страдал клептоманией?
Я помедлил с ответом, но Сэнджер явно задал мне этот вопрос без всякого умысла, и я проникся к нему едва ли не теплотой.
– Наша мать умерла, когда мы были еще детьми. Это лишило нас… семьи. Фрэнк был просто в отчаянии.
– Так значит, он крал?
– Его кражи объединили нас. Я прикрывал его и пытался брать вину на себя. Впрочем, это было неважно, отец редко нас наказывал.
– А сами вы никогда не крали?
– Нет. Полагаю, Фрэнк делал это за меня.
– И вы завидовали ему?
– И сейчас завидую. Это означало, что он внутренне свободен, а я, увы, нет.
– И теперь вы чувствуете себя в той же роли, словно вытаскиваете Фрэнка из очередной переделки?
– Для этого я и приехал. Самое странное, у меня нет полной уверенности в том, что это не он поджег дом Холлингеров.
– И конечно, по-прежнему завидуете ему как «преступнику». Неудивительно, что вас так привлекает Бобби Кроуфорд.
– Вы правы, в этой его безудержной и беспорядочной энергии есть какое-то гипнотическое очарование. Кроуфорд околдовывает людей, ведь он всегда играет с огнем. Он словно показывает им, что можно быть по-настоящему грешным и безнравственным. С другой стороны, почему же они его терпят?
Слишком возбужденный, чтобы усидеть на месте, я встал и зашагал по комнате, натыкаясь на коробки, а Сэнджер слушал меня, сложив длинные тонкие пальцы домиком.
– Сегодня вечером я гонялся за ним по всей Эстрелья-де-Мар. Он такого успел натворить за это время, – его сто раз можно было арестовать. Он поистине разрушительная сила, он возглавляет целую сеть торговцев наркотиками, угонщиков и проституток. Да, Кроуфорд привлекателен, просто душка, но почему никто не потребует, чтобы он немедленно убрался? Без него Эстрелья-де-Мар действительно могла бы стать раем.
Сэнджер энергично тряхнул головой, перестав складывать пальцы домиком.
– Не думаю. В действительности, если Эстрелья-де-Мар и вправду рай, то только благодаря Бобби Кроуфорду.
– Театральные клубы, галереи, хоры? Кроуфорд не имеет к ним никакого отношения.
– Еще как имеет. До появления здесь Бобби Кроуфорда Эстрелья-де-Мар была просто одним из многих курортных местечек на Коста-дель-Соль. Люди здесь вели растительное существование в тумане водки и валиума. Должен признаться, тогда у меня было множество пациентов. Я помню тихие теннисные корты клуба, да и возле бассейна редко можно было увидеть хотя бы одного человека. За целый день никто не нарушал зеркальную гладь воды. На ней даже пыль скапливалась.
– И как же Кроуфорд возродил все это к жизни? Этот теннисист…
– Нет, Эстрелья-де-Мар пробудил к жизни вовсе не его мощный удар слева. Для этого ему потребовались другие таланты.
Сэнджер встал и подошел к окну, прислушиваясь к пронзительному вою охранной сигнализации, разносившемуся в вечернем воздухе.
– В определенном смысле Кроуфорда можно считать спасителем всего Коста-дель-Соль, и не только. Вы ведь были в Гибралтаре? Один из последних гордых аванпостов мелкой скупости, открыто наживающейся на коррупции. Нечего удивляться, что брюссельские бюрократы пытаются ликвидировать этот британский анклав. Наши правительства готовятся к тому, что впереди – невиданные масштабы безработицы, а такое будущее неизбежно означает расцвет мелкой преступности. Мы будем жить в обществе праздности, подчиненном лишь досугу, очень похожем на то, что вы видите на этом побережье. Люди по-прежнему будут работать, по крайней мере, некоторые, но не более десятка лет за всю жизнь. Они будут удаляться от дел еще до сорока, а впереди у них будет полвека сплошной праздности.
– Миллиарды балконов под солнцем. И тем не менее это означает, что не будет ни войн, ни сражений на идеологическом фронте.
– Но как растормошить людей, как дать им ощущение сообщества? Безвольный и сонный мир уязвим для любого пронырливого хищника. Политика – приятное времяпрепровождение для касты профессионалов, но едва ли в состоянии увлечь остальных. Религиозная вера требует огромных усилий воображения и чувств, которые трудно разбудить, если вы плохо соображаете после изрядной дозы снотворного. Единственное, что еще может взбодрить людей, – это угроза, прямая и недвусмысленная: она-то и вынуждает сплотиться и действовать сообща.
– Преступление?
– Преступление и асоциальное поведение, то есть поступки, не обязательно нарушающие закон, но провоцирующие нас, дающие выход нашим сильным эмоциям, ускоряющие реакции нервной системы, которая потеряла чувствительность из-за праздности и полной бездеятельности.– Сэнджер показал рукой на вечернее небо, словно лектор планетария, привлекающий внимание своей аудитории к рождению новой звезды.– Оглянитесь вокруг, жители Эстрелья-де-Мар все это уже радушно приняли.
– И Бобби Кроуфорд – новый мессия? – Я допил принесенную Сэнджером воду, надеясь избавиться от неприятного вкуса во рту.– Ну и как же ничтожный теннисист-профессионал постиг эту новую истину?
– Он не постиг ее. Он просто на нее наткнулся от полного отчаяния. Я помню, как он шагал по этим пустым кортам, без конца сражаясь со своей машиной. Однажды вечером он с отвращением ушел из клуба и несколько часов подряд угонял машины и крал всякие мелочи из магазинов. Не исключено, что это было просто совпадением, но на следующее утро в его теннисный класс записались двое учеников.
– По-вашему, одно вытекает из другого? Не верю. Если кто-то ограбит мой дом, убьет собаку и изнасилует служанку, едва ли я брошусь открывать художественную галерею.
– Возможно, ваша первая реакция будет иной. Но позднее, когда вы зададите себе вопрос, почему это произошло, а потом задумаетесь, как устроен мир вокруг вас… Искусство и преступность всегда процветают бок о бок.
Я прошел за ним к двери и подождал, пока он вызывал по телефону такси. Разговаривая, он смотрелся в зеркало, приглаживал брови и поправлял волосы, словно актер в уборной. Не намекает ли он, что дом Холлингеров поджег Бобби Кроуфорд, каким-то образом принудив Фрэнка взять на себя вину?
Когда мы стояли на ступеньках возле разрисованных ворот, поблескивавших под лампами охранной сигнализации, я сказал:
– В вашей схеме кое-чего не хватает, а именно ошушения вины. Ведь если вы правы, все должны мучаться раскаянием.
– Но в Эстрелья-де-Мар нет места угрызениям совести. Мы не позволяем себе такую роскошь, мистер Прентис. Асоциальное поведение здесь – общественное благо. Всякое чувство вины выхолащивается, каким бы застарелым и глубоко укоренившимся оно ни было. Фрэнк это уже обнаружил. Возможно, и вам это предстоит.
– Надеюсь, да. Последний вопрос: кто убил Холлингеров? Бобби Кроуфорд? Ему явно свойственно влечение к огню.
Сэнджер уставился в небо. Похоже, он болезненно реагировал на визг тормозов и рев музыки.
– Сомневаюсь. Этот пожар был слишком разрушительным. А потом, он очень любил Биби и Анну Холлингер.
– Ему не нравилась пожилая пара.
– Пусть даже так.– Сэнджер повел меня по гравию навстречу такси, осветившему фарами подъездную дорожку.– Вы никогда не найдете виновного, если будете размышлять о мотивах. В Эстрелья-де-Мар преступления совершают без всяких мотивов – скоро так будет повсюду. Вам следует искать поджигателя, у которого не было очевидных причин убивать Холлингеров.
17
– Просто невозможно.– Сэнджер заговорил сдержанно, ровным голосом, внимательно наблюдая за моей реакцией.– Фрэнк – последний во всей Эстрелья-де-Мар, кто мог бы поджечь дом Холлингеров. Ему нравились разного рода двусмысленности, скептические сентенции, коварные и неразрешимые вопросы. Поджог – это решительный поступок, разом прекращающий любого рода дискуссии. Я хорошо знал Фрэнка, когда-то мы вместе играли в бридж в клубе «Наутико». Скажите, Фрэнк в детстве не страдал клептоманией?
Я помедлил с ответом, но Сэнджер явно задал мне этот вопрос без всякого умысла, и я проникся к нему едва ли не теплотой.
– Наша мать умерла, когда мы были еще детьми. Это лишило нас… семьи. Фрэнк был просто в отчаянии.
– Так значит, он крал?
– Его кражи объединили нас. Я прикрывал его и пытался брать вину на себя. Впрочем, это было неважно, отец редко нас наказывал.
– А сами вы никогда не крали?
– Нет. Полагаю, Фрэнк делал это за меня.
– И вы завидовали ему?
– И сейчас завидую. Это означало, что он внутренне свободен, а я, увы, нет.
– И теперь вы чувствуете себя в той же роли, словно вытаскиваете Фрэнка из очередной переделки?
– Для этого я и приехал. Самое странное, у меня нет полной уверенности в том, что это не он поджег дом Холлингеров.
– И конечно, по-прежнему завидуете ему как «преступнику». Неудивительно, что вас так привлекает Бобби Кроуфорд.
– Вы правы, в этой его безудержной и беспорядочной энергии есть какое-то гипнотическое очарование. Кроуфорд околдовывает людей, ведь он всегда играет с огнем. Он словно показывает им, что можно быть по-настоящему грешным и безнравственным. С другой стороны, почему же они его терпят?
Слишком возбужденный, чтобы усидеть на месте, я встал и зашагал по комнате, натыкаясь на коробки, а Сэнджер слушал меня, сложив длинные тонкие пальцы домиком.
– Сегодня вечером я гонялся за ним по всей Эстрелья-де-Мар. Он такого успел натворить за это время, – его сто раз можно было арестовать. Он поистине разрушительная сила, он возглавляет целую сеть торговцев наркотиками, угонщиков и проституток. Да, Кроуфорд привлекателен, просто душка, но почему никто не потребует, чтобы он немедленно убрался? Без него Эстрелья-де-Мар действительно могла бы стать раем.
Сэнджер энергично тряхнул головой, перестав складывать пальцы домиком.
– Не думаю. В действительности, если Эстрелья-де-Мар и вправду рай, то только благодаря Бобби Кроуфорду.
– Театральные клубы, галереи, хоры? Кроуфорд не имеет к ним никакого отношения.
– Еще как имеет. До появления здесь Бобби Кроуфорда Эстрелья-де-Мар была просто одним из многих курортных местечек на Коста-дель-Соль. Люди здесь вели растительное существование в тумане водки и валиума. Должен признаться, тогда у меня было множество пациентов. Я помню тихие теннисные корты клуба, да и возле бассейна редко можно было увидеть хотя бы одного человека. За целый день никто не нарушал зеркальную гладь воды. На ней даже пыль скапливалась.
– И как же Кроуфорд возродил все это к жизни? Этот теннисист…
– Нет, Эстрелья-де-Мар пробудил к жизни вовсе не его мощный удар слева. Для этого ему потребовались другие таланты.
Сэнджер встал и подошел к окну, прислушиваясь к пронзительному вою охранной сигнализации, разносившемуся в вечернем воздухе.
– В определенном смысле Кроуфорда можно считать спасителем всего Коста-дель-Соль, и не только. Вы ведь были в Гибралтаре? Один из последних гордых аванпостов мелкой скупости, открыто наживающейся на коррупции. Нечего удивляться, что брюссельские бюрократы пытаются ликвидировать этот британский анклав. Наши правительства готовятся к тому, что впереди – невиданные масштабы безработицы, а такое будущее неизбежно означает расцвет мелкой преступности. Мы будем жить в обществе праздности, подчиненном лишь досугу, очень похожем на то, что вы видите на этом побережье. Люди по-прежнему будут работать, по крайней мере, некоторые, но не более десятка лет за всю жизнь. Они будут удаляться от дел еще до сорока, а впереди у них будет полвека сплошной праздности.
– Миллиарды балконов под солнцем. И тем не менее это означает, что не будет ни войн, ни сражений на идеологическом фронте.
– Но как растормошить людей, как дать им ощущение сообщества? Безвольный и сонный мир уязвим для любого пронырливого хищника. Политика – приятное времяпрепровождение для касты профессионалов, но едва ли в состоянии увлечь остальных. Религиозная вера требует огромных усилий воображения и чувств, которые трудно разбудить, если вы плохо соображаете после изрядной дозы снотворного. Единственное, что еще может взбодрить людей, – это угроза, прямая и недвусмысленная: она-то и вынуждает сплотиться и действовать сообща.
– Преступление?
– Преступление и асоциальное поведение, то есть поступки, не обязательно нарушающие закон, но провоцирующие нас, дающие выход нашим сильным эмоциям, ускоряющие реакции нервной системы, которая потеряла чувствительность из-за праздности и полной бездеятельности.– Сэнджер показал рукой на вечернее небо, словно лектор планетария, привлекающий внимание своей аудитории к рождению новой звезды.– Оглянитесь вокруг, жители Эстрелья-де-Мар все это уже радушно приняли.
– И Бобби Кроуфорд – новый мессия? – Я допил принесенную Сэнджером воду, надеясь избавиться от неприятного вкуса во рту.– Ну и как же ничтожный теннисист-профессионал постиг эту новую истину?
– Он не постиг ее. Он просто на нее наткнулся от полного отчаяния. Я помню, как он шагал по этим пустым кортам, без конца сражаясь со своей машиной. Однажды вечером он с отвращением ушел из клуба и несколько часов подряд угонял машины и крал всякие мелочи из магазинов. Не исключено, что это было просто совпадением, но на следующее утро в его теннисный класс записались двое учеников.
– По-вашему, одно вытекает из другого? Не верю. Если кто-то ограбит мой дом, убьет собаку и изнасилует служанку, едва ли я брошусь открывать художественную галерею.
– Возможно, ваша первая реакция будет иной. Но позднее, когда вы зададите себе вопрос, почему это произошло, а потом задумаетесь, как устроен мир вокруг вас… Искусство и преступность всегда процветают бок о бок.
Я прошел за ним к двери и подождал, пока он вызывал по телефону такси. Разговаривая, он смотрелся в зеркало, приглаживал брови и поправлял волосы, словно актер в уборной. Не намекает ли он, что дом Холлингеров поджег Бобби Кроуфорд, каким-то образом принудив Фрэнка взять на себя вину?
Когда мы стояли на ступеньках возле разрисованных ворот, поблескивавших под лампами охранной сигнализации, я сказал:
– В вашей схеме кое-чего не хватает, а именно ошушения вины. Ведь если вы правы, все должны мучаться раскаянием.
– Но в Эстрелья-де-Мар нет места угрызениям совести. Мы не позволяем себе такую роскошь, мистер Прентис. Асоциальное поведение здесь – общественное благо. Всякое чувство вины выхолащивается, каким бы застарелым и глубоко укоренившимся оно ни было. Фрэнк это уже обнаружил. Возможно, и вам это предстоит.
– Надеюсь, да. Последний вопрос: кто убил Холлингеров? Бобби Кроуфорд? Ему явно свойственно влечение к огню.
Сэнджер уставился в небо. Похоже, он болезненно реагировал на визг тормозов и рев музыки.
– Сомневаюсь. Этот пожар был слишком разрушительным. А потом, он очень любил Биби и Анну Холлингер.
– Ему не нравилась пожилая пара.
– Пусть даже так.– Сэнджер повел меня по гравию навстречу такси, осветившему фарами подъездную дорожку.– Вы никогда не найдете виновного, если будете размышлять о мотивах. В Эстрелья-де-Мар преступления совершают без всяких мотивов – скоро так будет повсюду. Вам следует искать поджигателя, у которого не было очевидных причин убивать Холлингеров.
17
Новый роман
Фрэнк, как всегда непредсказуемый, решил со мной повидаться. Сеньор Данвила принес эту добрую весть в клуб «Наутико», совершенно уверенный в том, что теперь ситуация в корне изменится. Он ждал меня в вестибюле, когда я возвращался из бассейна, и, казалось, не удивился, что я не узнал его на фоне английских гравюр со спортивными сюжетами.
– Мистер Прентис?… Вы спешите?
– Нет. Сеньор Данвила? – Сняв солнцезащитные очки, я сразу вспомнил этого беспокойного человека с двумя портфелями, которые он то и дело перекладывал из руки в руку.– Чем могу служить?
– Срочное дело, касающееся вашего брата. Сегодня утром он наконец заявил, что теперь готов вас принять.
– Хорошо…
– Мистер Прентис! – Адвокат прошел следом за мной к лифту и закрыл рукой кнопку вызова.– Вы меня поняли? Вам разрешили навестить брата. Он согласен повидаться с вами.
– Это… чудесно. Вы знаете, почему он передумал?
– Это не имеет значения. Важно, чтобы вы встретились с ним. Он может что-то рассказать вам. Возможно, вы узнаете новые факты по этому делу.
– Не исключено. Это превосходные новости. У него, видимо, было время все обдумать.
– Совершенно верно.– Хотя Данвила и производил впечатление настойчивого, но усталого школьного учителя, он вдруг взглянул на меня с неожиданной проницательностью.– Мистер Прентис, когда увидитесь с братом, дайте ему возможность выговориться. Посещения разрешены сегодня в половине пятого. Он просил, чтобы вы взяли с собой доктора Гамильтон.
– Это еще лучше. Я позвоню ей в клинику. Я знаю, она очень хочет поговорить с ним. А что будет с процессом? Мой разговор с Фрэнком как-то на него повлияет?
– Если он откажется от признания, я обращусь с ходатайством в суд Марбельи. Все зависит от вашей сегодняшней встречи. Будьте с ним помягче, мистер Прентис.
Мы договорились встретиться на автомобильной стоянке для посетителей тюрьмы. Я проводил Данвилу до его машины, и, пока он укладывал свои портфели на пассажирское сиденье, я достал из кармана купального халата набор ключей, которые нашел в лимонной роще. Я проверил, не подходят ли они к дверному замку, и убедился, что они не от этой машины. Но Данвила заметил, что я на минуту отвлекся.
– Мистер Прентис, вам нравится в Эстрелья-де-Мар?
– Не очень. Но это место обладает огромным обаянием, даже определенной магией.
– Да, конечно, магией.– Данвила держал руль, словно укрощая строптивое животное.– Вы становитесь похожим на брата…
Я вернулся в квартиру Фрэнка, пытаясь понять, почему он передумал. Отказавшись встречаться со мной или своими друзьями и коллегами по клубу «Наутико», он подвел черту под своим делом, взяв на себя всю тяжесть ответственности за смерть Холлингеров, – так министр уходит в отставку из-за должностного преступления, совершенного его подчиненным. Одновременно он делал все, чтобы не напоминать мне об угрызениях совести, которые мы оба испытывали после смерти матери. В детстве мы упорно старались поддержать ее, помогая подняться по лестнице и подметая осколки разбитых стаканов из-под виски на полу ванной комнаты.
Я ощутил прилив братской любви к Фрэнку, припомнив восьмилетнего мальчишку, решительно бравшегося за полировку грязных ножей на кухне. Только теперь я смог признаться самому себе, что потерянная, убитая одиночеством домохозяйка, вероятнее всего, даже не замечала своих маленьких сыновей и едва ли в большей мере осознавала саму себя, пристально вглядываясь в зеркала, развешанные по всему дому, словно пыталась вспомнить, где она видела эту женщину, смотревшую на нее из Зазеркалья.
Как ни странно, после переезда в Эстрелья-де-Мар мои угрызения совести исчезли почти без остатка, испарившись под благотворным солнечным светом подобно утреннему туману над бассейнами этого курортного местечка. Я оставил сообщение на автоответчике Полы в клинике и заказал столик на двоих для ланча в клубе «Наутико» перед поездкой в Малагу. Приняв душ, я стоял на балконе и наблюдал за теннисистами, разминавшимися на кортах, как всегда, под неусыпным надзором Бобби Кроуфорда.
Теннисные ракетки Фрэнка лежали в шкафу для спортивных принадлежностей, и я испытал соблазн выйти на корты и вызвать Кроуфорда на сет. Он, конечно, легко разобьет меня, вот только интересно, с каким преимуществом. Видимо, сначала будут очки с первой резкой подачи и удар сверху, нацеленный мне в голову, но потом он снизит класс, уступив мне несколько очков, чтобы я острее ощутил вкус к соперничеству. Если я притворюсь, что промахнулся по мячу, то он, возможно, уступит мне слишком большое преимущество, и я выманю его на один-два безумных рывка к сетке…
Его «порше» на автомобильной стоянке стоял посреди черного пятна, оставленного на асфальте сгоревшим «рено». Кроуфорд всегда припарковывал машину на этом месте, то ли для того, чтобы лишний раз напомнить мне о пожаре, то ли для того, чтобы продемонстрировать какое-то извращенное сочувствие. Еще утром я попытался открыть «порше» найденными ключами. Глядя на старые номера журнала «Экономист», пачку турецких сигарет и авиационные очки с янтарными стеклами на полочке в салоне, я испытал огромное облегчение, когда ключи не подошли.
Ожидая Полу, я собрал чистую одежду для Фрэнка. Копаясь в платяном шкафу в поисках чистых рубашек, я случайно нашел кружевную шаль, доставшуюся нам с Фрэнком по наследству от бабушки. На фоне мохеровых свитеров эта пожелтевшая ткань казалась саваном, и я вспомнил, как окутал ею плечи матери, сидевшей за туалетным столиком: запах ее кожи навсегда слился в моей памяти с резким запахом виски.
«БМВ» Полы повернул на стоянку и остановился рядом с «порше». Узнав эту спортивную машину, она недовольно сморщила нос и задним ходом переехала на другое место. Пола достала апельсин из стоявшей на пассажирском сиденье корзинки для фруктов, вышла из машины и быстрым шагом направилась ко входу в клуб. Я как всегда был рад ее видеть. В белом брючном костюме и туфлях на высоких каблуках, с шелковым шарфом, развевавшимся за плечами, она была больше похожа на богатую прожигательницу жизни, приплывшую на роскошной яхте в Пуэрто-Банус, чем на врача.
– Пола?… Это вы?
– Собственной персоной.
Она закрыла за собой дверь и сразу же вышла на балкон. Подбрасывая и снова ловя апельсин, другой рукой она показала на овал обожженного асфальта автомобильной стоянки.
– Жаль, что на автостоянке не убрали. Надо сказать Дэвиду Хеннесси. Слава богу, вас не было в машине.
– Я крепко спал. Это произошло после полуночи.
– Вы могли заснуть за рулем или подглядывать за какой-нибудь парочкой, увлеченно занимающейся любовью. Некоторые это любят, непонятно почему.
Она бросила мне апельсин и прислонилась к перилам.
– Как вы себя чувствуете? Для человека, подвергшегося нападению эскадрильи дельтапланеристов и едва не задушенного, вы изумительно выглядите.
– Да, вы правы, но у меня кружится голова при мысли о предстоящей встрече с Фрэнком.
– Несомненно, только от этого.– Улыбаясь, она подошла ко мне и обняла за плечи, прижавшись щекой к моей щеке.– Мы так переживаем за беднягу. Теперь, по крайней мере, узнаем, что он там придумал.
– Будем надеяться. Наверное, что-то заставило его передумать, но что?
– Это важно? – Она обвела пальцами синяки у меня на горле.– Главное, что мы встретимся. Вы хотите увидеться с Фрэнком?
– Несомненно. Просто… Я не знаю, что ему сказать. Все это как гром с ясного неба, и, может быть, ничего из этого не выйдет. Кабрера наверняка рассказал ему о том, что на меня напали. Полагаю, Фрэнк хочет, чтобы я вернулся в Лондон.
– А вы? Вы хотите вернуться?
– Не очень. Эстрелья-де-Мар намного интереснее, чем я думал вначале. И потом…
Теннисисты разошлись на ланч, вернувшись в раздевалки. Кроуфорд сновал вокруг безмолвной теннисной машины, собирая разбросанные мячи и укладывая их в загрузочный лоток, а потом бросился вслед за игроками с задорным кличем: «А ну наперегонки к душевым кабинкам! Кто меня обгонит?» Восхищенный его энергией, я решил помахать ему рукой, но Пола удержала меня за локоть.
– Чарльз…
– В чем дело?
– Не увлекайтесь. Бобби Кроуфорд интересует вас больше, чем собственный брат.
– Это неправда.– Я прошел вслед за Полой в спальню, где она начала перекладывать вещи Фрэнка, которые я сложил в чемодан.– Но Кроуфорд действительно интересная личность. Он неотделим от Эстрелья-де-Мар. На днях я говорил с Сэнджером. Он полагает, что мы – прототип общества будущего, в котором станет царить праздность.
– И вы согласны с ним?
– Отчасти. Он странный человек. Не утратил вкуса к молодым девушкам, но пытается скрыть это от самого себя. Однако как психиатр – весьма прозорлив. По его мнению, движущая сила Эстрелья-де-Мар – преступность. Преступность и то, что Сэнджер называет асоциальным поведением. Вас это не удивляет, Пола?
Она пожала плечами и защелкнула замки чемодана.
– Никто не заявляет в полицию.
– Это и есть самая совершенная преступность. Жертвы либо желают быть жертвами, либо не осознают, что они жертвы.
– И Фрэнк – одна из таких жертв?
– Возможно. Здесь все подчинено весьма странной логике. Полагаю, Фрэнк отдавал себе в этом отчет.
– Можете спросить его сегодня вечером. Переодевайтесь, нам пора на ланч.
Она стояла у двери, ожидая, пока я достану паспорт и бумажник из ящика бюро и отсчитаю двадцать купюр по тысяче песет.
– Для чего это? Только не говорите, что Дэвид Хеннесси выставляет вам счет за ланч.
– Пока нет. Эти деньги сделают более сговорчивым любого тюремного начальника, который сможет помочь Фрэнку. Следовало бы назвать это взяткой, но это так неблагозвучно…
– Вы правы.– Пола одобрительно кивнула, по-новому завязывая шарф и поправляя декольте.– Не забудьте ключи от машины.
– Это… запасной комплект.
На бюро лежали ключи, которые я нашел в лимонной роще. Я ничего не сказал о них Поле, решив при случае попробовать их на ее «БМВ».
– Пола? – обратился я к ней.
– В чем дело? Вы мечетесь, словно мотылек вокруг пламени.– Она подошла ко мне, намереваясь посмотреть зрачки.– Что-нибудь принимали?
– Ничего особенного.– Я повернулся к ней лицом.– Видите ли, я не уверен, что смогу сегодня выдержать встречу с Фрэнком.
– Почему, Чарльз?
– Поезжайте одна. Поверьте, сегодня неподходящий день. Произошло столько всего странного…
– Но он просил вас приехать.– Пола пыталась угадать правду по выражению моего лица.– Что я, по-вашему, смогу ему сказать? У него случится шок, когда он услышит, что вы отказались повидаться с ним.
– Не случится. Я знаю Фрэнка. Он решил признать себя виновным, и эта встреча ничего не изменит.
– Может быть, выяснилось что-то новое. Что я скажу Кабрере? Вы же не уезжаете из Эстрелья-де-Мар?
– Нет.– Я положил руки ей на плечи, чтобы успокоить.– Поймите, я хочу увидеться с Фрэнком, но не сегодня и не для того, чтобы говорить о процессе. Все это отодвинулось на задворки моего сознания. Есть другие вещи, которыми я обязан заняться.
– Вещи, в которых замешан Бобби Кроуфорд?
– Полагаю, да. Он ключ ко всему. Подобраться поближе к Кроуфорду – единственный способ помочь Фрэнку, а для этого незачем ехать в тюрьму Сарсуэлья.
– Прекрасно.
Пола немного расслабилась, сжав мои руки. Она согласилась слишком быстро, и я заподозрил, что у нее есть собственный план действий. Она водила меня по внешним коридорам лабиринта, направляя к следующей двери всякий раз, когда ей казалось, что я могу дрогнуть и отступить. Она ждала, пока я не налюбуюсь вволю ее грудями, явно выставляя их напоказ в низком вырезе пиджака.
– Пола, вы слишком хороши для тюремных охранников.– Я сдвинул отвороты пиджака.– Или так вы поддерживаете жизненный тонус своих престарелых пациентов?
– Груди – это для Фрэнка. Я хочу взбодрить его. Сработает, как вы думаете?
– Нисколько не сомневаюсь. Если вы не уверены, всегда можно проверить на ком-нибудь другом.
– Провести что-то вроде испытания? Возможно… Но где я могла бы это сделать? В клинике?
– Это было бы безнравственно.
– А я вообще безнравственная. Впрочем, это идея…
Я отодвинул чемодан Фрэнка и сел на кровать. Пола стояла передо мной, положив мне руки на плечи, и внимательно наблюдала, как я расстегиваю ее пиджак. Я чувствовал, как под моей тяжестью проседал матрац, и представил себе, как эту молодую женщину раздевает Фрэнк, раздвигая ее бедра точно так же, как это делал сейчас я. Раскаяние – ведь я, воспользовавшись отсутствием Фрэнка, замыслил заняться сексом с его бывшей любовницей в его же постели – переставало терзать меня при мысли, что я уже начал замещать его в Эстрелья-де-Мар. Я никогда не видел, как Фрэнк занимается любовью, но догадывался, что он целовал бедра Полы и ее пупок, как теперь целовал я, обводя языком его впадинку, источавшую запах устриц, словно эта женщина вышла ко мне обнаженной из моря. Он приподнимал ее груди и целовал влажную кожу со следами чашечек бюстгальтера, он охватывал губами то один, то другой сосок. Я прижался щекой к ее лобку, вдыхая тот же пьянящий аромат, который, ощущали ноздри Фрэнка, раздвигал опушенные шелковистыми волосками губы, к которым он прикасался сотни раз.
Как ни мало я был знаком с Полой, видимо, за долгие месяцы романа, когда мой брат успел до мельчайших подробностей изучить ее тело, они настолько привыкли друг к другу, что теперь она благосклонно приняла и меня, и вот я, отбросив сомнения, ласкал ее вульву и наслаждался запахом желез вокруг анального отверстия. Я поцеловал ее колени, а потом потянул к кровати, облизывая подмышки, пробуя на вкус их влажные ложбинки, покрытые легким пушком. Ощущая не только вожделение, но и почти братскую любовь, воображая, как в прошлом она обнимала Фрэнка, я прижал ее к груди.
– Пола, я…
Она закрыла мне рот ладонью.
– Нет… Не рассказывай мне о своей любви. Ты все испортишь. Фрэнку нравился мой левый сосок…
Она приподняла левую грудь и прижала ее к моему рту, глядя мне прямо в глаза и улыбаясь, словно умненькая восьмилетняя девочка, решившая поэкспериментировать со своим младшим братом. Она занималась любовью отстраненно, глядя на себя со стороны, словно мы с ней – незнакомцы; которые договорились часок поиграть в теннис. И все же когда я лежал у нее между ног, прижимая к плечам ее колени, она смотрела, как я кончаю, потеплевшим взглядом, с выражением лица, какого я прежде не видел. Она притянула меня к себе обеими руками и крепко обняла. Сначала ее ладони искали знакомые очертания тела Фрэнка, но потом радостно обхватили меня. Взяв мой пенис в руку, она начала мастурбировать, не отрывая взгляда от его еще сочащейся головки и указательным пальцем раздвигая губы.
– Пола, позволь мне…
Я попытался подсунуть свою руку под ее ладонь, но она оттолкнула меня.
– Нет, я быстрее кончу сама.
Во время бурного оргазма Пола на миг замерла, не дыша и зажав промежность ладонью. Потом, часто дыша, поцеловала меня в губы и уютно устроилась, прижавшись ко мне, на время забыв о цинизме, который она непрестанно демонстрировала миру.
Любуясь ею, я легонько провел пальцем по ее губам, и она томно улыбнулась, но когда я положил руку ей на лобок, она остановила меня.
– Нет, не сейчас…
– Пола, почему я не могу тебя погладить?
– Потом. Это мой ящик Пандоры. Откройте его, и все мрачные тайны доктора Гамильтон разлетятся…
– Мрачные тайны?… А они есть? Держу пари, что Фрэнк этому не верил.– Я взял ее ладонь и поднес пальцы к носу, вдыхая запах ее вульвы, напоминающий аромат влажных роз.– Я впервые по-настоящему завидую ему.
– Фрэнк очень мил. Хотя и не такой романтик, как ты.
– В самом деле? Это меня удивляет. Я полагал, что романтик именно он. А что можно сказать о вас, Пола? Не раскаиваетесь, что стали доктором?
– Пожалуй, у меня не было выбора.– Кончиком пальца она осторожно прикоснулась к синякам у меня на горле.– В четырнадцать лет я уже знала, что должна стать в точности похожей на тетю. Я подумывала уйти в монастырь.
– По религиозным мотивам?
– Нет, по сексуальным. Меня одолевала зависть к этим мастурбирующим сестрам, мысленно совокупляющимся с Христом. Что может быть эротичнее? Я была в отчаянии, когда нас бросила мать. Меня одолевали эмоции, которые я была не в силах контролировать. Во мне было так много ненависти и злобы. Тетя показала мне выход. Она относилась к людям без иллюзий, никто не мог обидеть или удивить ее. Медицина помогла мне понять все это.
– Медицина и сарказм? Признайся честно, Пола, ты ведь втихомолку потешаешься над большинством людей?
– Ну… Большинство людей покажутся смешными, если посмотреть на них отстраненно. Но в общем они мне нравятся. Я не презираю людей.
– А как ты относишься к себе самой? Ты очень сдержанна в проявлении чувств.
– Я просто… реалистка. Полагаю, у меня заниженная самооценка, но, пожалуй, так и надо себя вести. Люди не настолько прекрасны.
– Но разве люди на Коста-дель-Соль не прекрасны? Тогда почему ты здесь?
– Среди всех этих алкоголиков на жарком солнце, которые едва ползают, на ощупь отыскивая друг друга, как ископаемые омары? – Рассмеявшись, она припала к моему плечу.– Никогда не загорай, Чарльз, или я тебя разлюблю. Люди здесь по-своему симпатичны.
– Мистер Прентис?… Вы спешите?
– Нет. Сеньор Данвила? – Сняв солнцезащитные очки, я сразу вспомнил этого беспокойного человека с двумя портфелями, которые он то и дело перекладывал из руки в руку.– Чем могу служить?
– Срочное дело, касающееся вашего брата. Сегодня утром он наконец заявил, что теперь готов вас принять.
– Хорошо…
– Мистер Прентис! – Адвокат прошел следом за мной к лифту и закрыл рукой кнопку вызова.– Вы меня поняли? Вам разрешили навестить брата. Он согласен повидаться с вами.
– Это… чудесно. Вы знаете, почему он передумал?
– Это не имеет значения. Важно, чтобы вы встретились с ним. Он может что-то рассказать вам. Возможно, вы узнаете новые факты по этому делу.
– Не исключено. Это превосходные новости. У него, видимо, было время все обдумать.
– Совершенно верно.– Хотя Данвила и производил впечатление настойчивого, но усталого школьного учителя, он вдруг взглянул на меня с неожиданной проницательностью.– Мистер Прентис, когда увидитесь с братом, дайте ему возможность выговориться. Посещения разрешены сегодня в половине пятого. Он просил, чтобы вы взяли с собой доктора Гамильтон.
– Это еще лучше. Я позвоню ей в клинику. Я знаю, она очень хочет поговорить с ним. А что будет с процессом? Мой разговор с Фрэнком как-то на него повлияет?
– Если он откажется от признания, я обращусь с ходатайством в суд Марбельи. Все зависит от вашей сегодняшней встречи. Будьте с ним помягче, мистер Прентис.
Мы договорились встретиться на автомобильной стоянке для посетителей тюрьмы. Я проводил Данвилу до его машины, и, пока он укладывал свои портфели на пассажирское сиденье, я достал из кармана купального халата набор ключей, которые нашел в лимонной роще. Я проверил, не подходят ли они к дверному замку, и убедился, что они не от этой машины. Но Данвила заметил, что я на минуту отвлекся.
– Мистер Прентис, вам нравится в Эстрелья-де-Мар?
– Не очень. Но это место обладает огромным обаянием, даже определенной магией.
– Да, конечно, магией.– Данвила держал руль, словно укрощая строптивое животное.– Вы становитесь похожим на брата…
Я вернулся в квартиру Фрэнка, пытаясь понять, почему он передумал. Отказавшись встречаться со мной или своими друзьями и коллегами по клубу «Наутико», он подвел черту под своим делом, взяв на себя всю тяжесть ответственности за смерть Холлингеров, – так министр уходит в отставку из-за должностного преступления, совершенного его подчиненным. Одновременно он делал все, чтобы не напоминать мне об угрызениях совести, которые мы оба испытывали после смерти матери. В детстве мы упорно старались поддержать ее, помогая подняться по лестнице и подметая осколки разбитых стаканов из-под виски на полу ванной комнаты.
Я ощутил прилив братской любви к Фрэнку, припомнив восьмилетнего мальчишку, решительно бравшегося за полировку грязных ножей на кухне. Только теперь я смог признаться самому себе, что потерянная, убитая одиночеством домохозяйка, вероятнее всего, даже не замечала своих маленьких сыновей и едва ли в большей мере осознавала саму себя, пристально вглядываясь в зеркала, развешанные по всему дому, словно пыталась вспомнить, где она видела эту женщину, смотревшую на нее из Зазеркалья.
Как ни странно, после переезда в Эстрелья-де-Мар мои угрызения совести исчезли почти без остатка, испарившись под благотворным солнечным светом подобно утреннему туману над бассейнами этого курортного местечка. Я оставил сообщение на автоответчике Полы в клинике и заказал столик на двоих для ланча в клубе «Наутико» перед поездкой в Малагу. Приняв душ, я стоял на балконе и наблюдал за теннисистами, разминавшимися на кортах, как всегда, под неусыпным надзором Бобби Кроуфорда.
Теннисные ракетки Фрэнка лежали в шкафу для спортивных принадлежностей, и я испытал соблазн выйти на корты и вызвать Кроуфорда на сет. Он, конечно, легко разобьет меня, вот только интересно, с каким преимуществом. Видимо, сначала будут очки с первой резкой подачи и удар сверху, нацеленный мне в голову, но потом он снизит класс, уступив мне несколько очков, чтобы я острее ощутил вкус к соперничеству. Если я притворюсь, что промахнулся по мячу, то он, возможно, уступит мне слишком большое преимущество, и я выманю его на один-два безумных рывка к сетке…
Его «порше» на автомобильной стоянке стоял посреди черного пятна, оставленного на асфальте сгоревшим «рено». Кроуфорд всегда припарковывал машину на этом месте, то ли для того, чтобы лишний раз напомнить мне о пожаре, то ли для того, чтобы продемонстрировать какое-то извращенное сочувствие. Еще утром я попытался открыть «порше» найденными ключами. Глядя на старые номера журнала «Экономист», пачку турецких сигарет и авиационные очки с янтарными стеклами на полочке в салоне, я испытал огромное облегчение, когда ключи не подошли.
Ожидая Полу, я собрал чистую одежду для Фрэнка. Копаясь в платяном шкафу в поисках чистых рубашек, я случайно нашел кружевную шаль, доставшуюся нам с Фрэнком по наследству от бабушки. На фоне мохеровых свитеров эта пожелтевшая ткань казалась саваном, и я вспомнил, как окутал ею плечи матери, сидевшей за туалетным столиком: запах ее кожи навсегда слился в моей памяти с резким запахом виски.
«БМВ» Полы повернул на стоянку и остановился рядом с «порше». Узнав эту спортивную машину, она недовольно сморщила нос и задним ходом переехала на другое место. Пола достала апельсин из стоявшей на пассажирском сиденье корзинки для фруктов, вышла из машины и быстрым шагом направилась ко входу в клуб. Я как всегда был рад ее видеть. В белом брючном костюме и туфлях на высоких каблуках, с шелковым шарфом, развевавшимся за плечами, она была больше похожа на богатую прожигательницу жизни, приплывшую на роскошной яхте в Пуэрто-Банус, чем на врача.
– Пола?… Это вы?
– Собственной персоной.
Она закрыла за собой дверь и сразу же вышла на балкон. Подбрасывая и снова ловя апельсин, другой рукой она показала на овал обожженного асфальта автомобильной стоянки.
– Жаль, что на автостоянке не убрали. Надо сказать Дэвиду Хеннесси. Слава богу, вас не было в машине.
– Я крепко спал. Это произошло после полуночи.
– Вы могли заснуть за рулем или подглядывать за какой-нибудь парочкой, увлеченно занимающейся любовью. Некоторые это любят, непонятно почему.
Она бросила мне апельсин и прислонилась к перилам.
– Как вы себя чувствуете? Для человека, подвергшегося нападению эскадрильи дельтапланеристов и едва не задушенного, вы изумительно выглядите.
– Да, вы правы, но у меня кружится голова при мысли о предстоящей встрече с Фрэнком.
– Несомненно, только от этого.– Улыбаясь, она подошла ко мне и обняла за плечи, прижавшись щекой к моей щеке.– Мы так переживаем за беднягу. Теперь, по крайней мере, узнаем, что он там придумал.
– Будем надеяться. Наверное, что-то заставило его передумать, но что?
– Это важно? – Она обвела пальцами синяки у меня на горле.– Главное, что мы встретимся. Вы хотите увидеться с Фрэнком?
– Несомненно. Просто… Я не знаю, что ему сказать. Все это как гром с ясного неба, и, может быть, ничего из этого не выйдет. Кабрера наверняка рассказал ему о том, что на меня напали. Полагаю, Фрэнк хочет, чтобы я вернулся в Лондон.
– А вы? Вы хотите вернуться?
– Не очень. Эстрелья-де-Мар намного интереснее, чем я думал вначале. И потом…
Теннисисты разошлись на ланч, вернувшись в раздевалки. Кроуфорд сновал вокруг безмолвной теннисной машины, собирая разбросанные мячи и укладывая их в загрузочный лоток, а потом бросился вслед за игроками с задорным кличем: «А ну наперегонки к душевым кабинкам! Кто меня обгонит?» Восхищенный его энергией, я решил помахать ему рукой, но Пола удержала меня за локоть.
– Чарльз…
– В чем дело?
– Не увлекайтесь. Бобби Кроуфорд интересует вас больше, чем собственный брат.
– Это неправда.– Я прошел вслед за Полой в спальню, где она начала перекладывать вещи Фрэнка, которые я сложил в чемодан.– Но Кроуфорд действительно интересная личность. Он неотделим от Эстрелья-де-Мар. На днях я говорил с Сэнджером. Он полагает, что мы – прототип общества будущего, в котором станет царить праздность.
– И вы согласны с ним?
– Отчасти. Он странный человек. Не утратил вкуса к молодым девушкам, но пытается скрыть это от самого себя. Однако как психиатр – весьма прозорлив. По его мнению, движущая сила Эстрелья-де-Мар – преступность. Преступность и то, что Сэнджер называет асоциальным поведением. Вас это не удивляет, Пола?
Она пожала плечами и защелкнула замки чемодана.
– Никто не заявляет в полицию.
– Это и есть самая совершенная преступность. Жертвы либо желают быть жертвами, либо не осознают, что они жертвы.
– И Фрэнк – одна из таких жертв?
– Возможно. Здесь все подчинено весьма странной логике. Полагаю, Фрэнк отдавал себе в этом отчет.
– Можете спросить его сегодня вечером. Переодевайтесь, нам пора на ланч.
Она стояла у двери, ожидая, пока я достану паспорт и бумажник из ящика бюро и отсчитаю двадцать купюр по тысяче песет.
– Для чего это? Только не говорите, что Дэвид Хеннесси выставляет вам счет за ланч.
– Пока нет. Эти деньги сделают более сговорчивым любого тюремного начальника, который сможет помочь Фрэнку. Следовало бы назвать это взяткой, но это так неблагозвучно…
– Вы правы.– Пола одобрительно кивнула, по-новому завязывая шарф и поправляя декольте.– Не забудьте ключи от машины.
– Это… запасной комплект.
На бюро лежали ключи, которые я нашел в лимонной роще. Я ничего не сказал о них Поле, решив при случае попробовать их на ее «БМВ».
– Пола? – обратился я к ней.
– В чем дело? Вы мечетесь, словно мотылек вокруг пламени.– Она подошла ко мне, намереваясь посмотреть зрачки.– Что-нибудь принимали?
– Ничего особенного.– Я повернулся к ней лицом.– Видите ли, я не уверен, что смогу сегодня выдержать встречу с Фрэнком.
– Почему, Чарльз?
– Поезжайте одна. Поверьте, сегодня неподходящий день. Произошло столько всего странного…
– Но он просил вас приехать.– Пола пыталась угадать правду по выражению моего лица.– Что я, по-вашему, смогу ему сказать? У него случится шок, когда он услышит, что вы отказались повидаться с ним.
– Не случится. Я знаю Фрэнка. Он решил признать себя виновным, и эта встреча ничего не изменит.
– Может быть, выяснилось что-то новое. Что я скажу Кабрере? Вы же не уезжаете из Эстрелья-де-Мар?
– Нет.– Я положил руки ей на плечи, чтобы успокоить.– Поймите, я хочу увидеться с Фрэнком, но не сегодня и не для того, чтобы говорить о процессе. Все это отодвинулось на задворки моего сознания. Есть другие вещи, которыми я обязан заняться.
– Вещи, в которых замешан Бобби Кроуфорд?
– Полагаю, да. Он ключ ко всему. Подобраться поближе к Кроуфорду – единственный способ помочь Фрэнку, а для этого незачем ехать в тюрьму Сарсуэлья.
– Прекрасно.
Пола немного расслабилась, сжав мои руки. Она согласилась слишком быстро, и я заподозрил, что у нее есть собственный план действий. Она водила меня по внешним коридорам лабиринта, направляя к следующей двери всякий раз, когда ей казалось, что я могу дрогнуть и отступить. Она ждала, пока я не налюбуюсь вволю ее грудями, явно выставляя их напоказ в низком вырезе пиджака.
– Пола, вы слишком хороши для тюремных охранников.– Я сдвинул отвороты пиджака.– Или так вы поддерживаете жизненный тонус своих престарелых пациентов?
– Груди – это для Фрэнка. Я хочу взбодрить его. Сработает, как вы думаете?
– Нисколько не сомневаюсь. Если вы не уверены, всегда можно проверить на ком-нибудь другом.
– Провести что-то вроде испытания? Возможно… Но где я могла бы это сделать? В клинике?
– Это было бы безнравственно.
– А я вообще безнравственная. Впрочем, это идея…
Я отодвинул чемодан Фрэнка и сел на кровать. Пола стояла передо мной, положив мне руки на плечи, и внимательно наблюдала, как я расстегиваю ее пиджак. Я чувствовал, как под моей тяжестью проседал матрац, и представил себе, как эту молодую женщину раздевает Фрэнк, раздвигая ее бедра точно так же, как это делал сейчас я. Раскаяние – ведь я, воспользовавшись отсутствием Фрэнка, замыслил заняться сексом с его бывшей любовницей в его же постели – переставало терзать меня при мысли, что я уже начал замещать его в Эстрелья-де-Мар. Я никогда не видел, как Фрэнк занимается любовью, но догадывался, что он целовал бедра Полы и ее пупок, как теперь целовал я, обводя языком его впадинку, источавшую запах устриц, словно эта женщина вышла ко мне обнаженной из моря. Он приподнимал ее груди и целовал влажную кожу со следами чашечек бюстгальтера, он охватывал губами то один, то другой сосок. Я прижался щекой к ее лобку, вдыхая тот же пьянящий аромат, который, ощущали ноздри Фрэнка, раздвигал опушенные шелковистыми волосками губы, к которым он прикасался сотни раз.
Как ни мало я был знаком с Полой, видимо, за долгие месяцы романа, когда мой брат успел до мельчайших подробностей изучить ее тело, они настолько привыкли друг к другу, что теперь она благосклонно приняла и меня, и вот я, отбросив сомнения, ласкал ее вульву и наслаждался запахом желез вокруг анального отверстия. Я поцеловал ее колени, а потом потянул к кровати, облизывая подмышки, пробуя на вкус их влажные ложбинки, покрытые легким пушком. Ощущая не только вожделение, но и почти братскую любовь, воображая, как в прошлом она обнимала Фрэнка, я прижал ее к груди.
– Пола, я…
Она закрыла мне рот ладонью.
– Нет… Не рассказывай мне о своей любви. Ты все испортишь. Фрэнку нравился мой левый сосок…
Она приподняла левую грудь и прижала ее к моему рту, глядя мне прямо в глаза и улыбаясь, словно умненькая восьмилетняя девочка, решившая поэкспериментировать со своим младшим братом. Она занималась любовью отстраненно, глядя на себя со стороны, словно мы с ней – незнакомцы; которые договорились часок поиграть в теннис. И все же когда я лежал у нее между ног, прижимая к плечам ее колени, она смотрела, как я кончаю, потеплевшим взглядом, с выражением лица, какого я прежде не видел. Она притянула меня к себе обеими руками и крепко обняла. Сначала ее ладони искали знакомые очертания тела Фрэнка, но потом радостно обхватили меня. Взяв мой пенис в руку, она начала мастурбировать, не отрывая взгляда от его еще сочащейся головки и указательным пальцем раздвигая губы.
– Пола, позволь мне…
Я попытался подсунуть свою руку под ее ладонь, но она оттолкнула меня.
– Нет, я быстрее кончу сама.
Во время бурного оргазма Пола на миг замерла, не дыша и зажав промежность ладонью. Потом, часто дыша, поцеловала меня в губы и уютно устроилась, прижавшись ко мне, на время забыв о цинизме, который она непрестанно демонстрировала миру.
Любуясь ею, я легонько провел пальцем по ее губам, и она томно улыбнулась, но когда я положил руку ей на лобок, она остановила меня.
– Нет, не сейчас…
– Пола, почему я не могу тебя погладить?
– Потом. Это мой ящик Пандоры. Откройте его, и все мрачные тайны доктора Гамильтон разлетятся…
– Мрачные тайны?… А они есть? Держу пари, что Фрэнк этому не верил.– Я взял ее ладонь и поднес пальцы к носу, вдыхая запах ее вульвы, напоминающий аромат влажных роз.– Я впервые по-настоящему завидую ему.
– Фрэнк очень мил. Хотя и не такой романтик, как ты.
– В самом деле? Это меня удивляет. Я полагал, что романтик именно он. А что можно сказать о вас, Пола? Не раскаиваетесь, что стали доктором?
– Пожалуй, у меня не было выбора.– Кончиком пальца она осторожно прикоснулась к синякам у меня на горле.– В четырнадцать лет я уже знала, что должна стать в точности похожей на тетю. Я подумывала уйти в монастырь.
– По религиозным мотивам?
– Нет, по сексуальным. Меня одолевала зависть к этим мастурбирующим сестрам, мысленно совокупляющимся с Христом. Что может быть эротичнее? Я была в отчаянии, когда нас бросила мать. Меня одолевали эмоции, которые я была не в силах контролировать. Во мне было так много ненависти и злобы. Тетя показала мне выход. Она относилась к людям без иллюзий, никто не мог обидеть или удивить ее. Медицина помогла мне понять все это.
– Медицина и сарказм? Признайся честно, Пола, ты ведь втихомолку потешаешься над большинством людей?
– Ну… Большинство людей покажутся смешными, если посмотреть на них отстраненно. Но в общем они мне нравятся. Я не презираю людей.
– А как ты относишься к себе самой? Ты очень сдержанна в проявлении чувств.
– Я просто… реалистка. Полагаю, у меня заниженная самооценка, но, пожалуй, так и надо себя вести. Люди не настолько прекрасны.
– Но разве люди на Коста-дель-Соль не прекрасны? Тогда почему ты здесь?
– Среди всех этих алкоголиков на жарком солнце, которые едва ползают, на ощупь отыскивая друг друга, как ископаемые омары? – Рассмеявшись, она припала к моему плечу.– Никогда не загорай, Чарльз, или я тебя разлюблю. Люди здесь по-своему симпатичны.