Страница:
– А должны были бы появиться.
Я рассмеялся про себя, абсолютно уверенный, что эта абсурдная ошибка вскоре будет исправлена.
– Где произошли эти убийства?
– В Эстрелья-де-Мар. На вилле Холлингеров.
– И кто там погиб?
– Мистер Холлингер, его жена и их племянница. А также молоденькая горничная и секретарь.
– Это какое-то безумие.
Я придержал портфели, не давая ему снова приступить к взвешиванию.
– Зачем Фрэнку хотеть их смерти? Дайте мне повидаться с ним. Он станет все отрицать.
– Нет, мистер Прентис.
Сеньор Данвила отодвинулся от меня на шаг. Вердикт суда был для него уже совершенно ясен.
– Ваш брат не опровергает обвинения. Он признал себя виновным в убийстве всех пятерых. Я повторяю, мистер Прентис: виновным.
2
3
Я рассмеялся про себя, абсолютно уверенный, что эта абсурдная ошибка вскоре будет исправлена.
– Где произошли эти убийства?
– В Эстрелья-де-Мар. На вилле Холлингеров.
– И кто там погиб?
– Мистер Холлингер, его жена и их племянница. А также молоденькая горничная и секретарь.
– Это какое-то безумие.
Я придержал портфели, не давая ему снова приступить к взвешиванию.
– Зачем Фрэнку хотеть их смерти? Дайте мне повидаться с ним. Он станет все отрицать.
– Нет, мистер Прентис.
Сеньор Данвила отодвинулся от меня на шаг. Вердикт суда был для него уже совершенно ясен.
– Ваш брат не опровергает обвинения. Он признал себя виновным в убийстве всех пятерых. Я повторяю, мистер Прентис: виновным.
2
Пожар в доме Холлингеров
– Чарльз? Данвила говорил, что ты приехал. Это здорово. Я знал, что обязательно тебя увижу.
Когда я вошел в комнату для свиданий, Фрэнк поднялся со стула. Он казался стройнее и старше, чем я его помнил, а яркий флуоресцентный свет придавал его коже матовый блеск. Он все заглядывал мне через плечо, словно ожидая увидеть там кого-то, потом опустил глаза, чтобы не встречаться со мной взглядом.
– Фрэнк… Ты как?
Я наклонился над столом, чтобы пожать ему руку, но полицейский, который стоял почти рядом с нами, предостерегающе вскинул руку, точно резким движением включив турникет.
– Данвила объяснил мне, что произошло, в общих чертах. Это какое-то безумное недоразумение. Жаль, что я не был в суде.
– Но теперь ты здесь. Только это и важно.
Фрэнк положил локти на стол, пытаясь скрыть от меня свою усталость.
– Как ты долетел?
– Самолет опоздал. У авиакомпаний свое ощущение времени, они отстают на два часа от всего мира. В Гибралтаре я взял машину напрокат. Фрэнк, у тебя такой вид…
– Со мной все нормально.
Он с трудом взял себя в руки и даже ухитрился изобразить на лице некое подобие улыбки.
– Ну и как тебе понравился Гиб?
– Я там пробыл всего несколько минут. Довольно необычное местечко, но это побережье еще более странное.
– Надо было приехать сюда несколько лет назад. Тебе было бы о чем написать.
– Мне есть о чем писать, Фрэнк…
– Здесь интересно, Чарльз…
Фрэнк наклонился и заговорил быстро, не слыша самого себя, стремясь во что бы то ни стало увести нашу беседу в сторону.
– Тебе надо пожить здесь некоторое время. Это будущее Европы. Скоро везде будет так же.
– Надеюсь, что нет. Послушай, я уже разговаривал с Данвилой. Он пытается добиться аннулирования результатов предварительного слушания. Я не очень понял все эти юридические штучки, но есть вероятность провести новое слушание, когда ты изменишь свои показания. Ты расскажешь о каких-нибудь смягчающих обстоятельствах: от горя у тебя помутился рассудок или ты не понимал, что говорил переводчик… По крайней мере, будет хоть какая-нибудь зацепка.
– Данвила… да…
Фрэнк повертел в руках пачку сигарет.
– …Приятный человек. Кажется, он потрясен. Да и ты тоже.
На лице у него вновь заиграла дружеская, но хитроватая улыбка, он откинулся на спинку стула, закинув руки за голову, уверенный теперь, что сможет выдержать мое присутствие, словно мы снова играем все те же знакомые с детства роли: он – сбившаяся с праведного пути творческая личность с бурным воображением, а я – лишь невозмутимый и туповатый старший брат, до которого шутки доходят медленно. Для Фрэнка я всегда был чем-то вроде любимого развлечения.
На нем был серый костюм и белая рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами. Видя, что я его разглядываю, он провел рукой по подбородку.
– Галстук у меня отобрали. Его разрешено надевать только в суде. Видишь ли, из него можно сделать петлю, – вот судьи и позаботились, чтобы я не покончил с собой.
– По-моему, Фрэнк, именно этим ты и занимаешься. С какой стати ты признал свою вину?
– Чарльз…– устало махнул он рукой.– Так получилось, я не мог сказать ничего другого.
– Но это же бред. Да причем тут ты?
– А кто же еще, Чарльз?
– Ты устроил пожар? Скажи мне, это останется между нами. Ты действительно поджег дом Холлингеров?
– Да… На самом деле, да.
Он достал из пачки сигарету и подождал, пока полицейский даст ему прикурить. Над видавшей виды латунной зажигалкой вспыхнуло пламя, и Фрэнк секунду-другую пристально вглядывался в него, прежде чем склониться к зажигалке с сигаретой во рту. На какое-то мгновение свет живого огня озарил его лицо. Это было спокойное лицо человека, смирившегося с судьбой.
– Фрэнк, посмотри на меня.
Я помахал рукой, чтобы развеять призрачные клубы табачного дыма.
– Я хочу услышать твой ответ. Это ты, именно ты поджег дом Холлингеров?
– Я уже ответил.
– И это была смесь эфира и бензина?
– Да. Не повторяй мой опыт. Она чудовищно горюча.
– Я не верю. Ради бога, скажи, зачем? Фрэнк!…
Он пустил кольцо дыма к потолку, а потом заговорил спокойным, почти бесстрастным голосом:
– Тебе надо некоторое время пожить в Эстрелья-де-Мар, чтобы хоть что-нибудь понять. Избавь меня от расспросов. Если я стану объяснять, что именно произошло, для тебя это ровным счетом ничего не будет значить. Здесь другой мир, Чарльз. Это не Бангкок и не какие-нибудь Мальдивские острова.
– Попробуй все-таки объяснить. Ты кого-то покрываешь?
– Нет, зачем?
– И ты лично знал Холлингеров?
– Я хорошо их знал.
– Данвила говорит, в шестидесятые он был вроде киномагната.
– Недолго. В основном он занимался земельными сделками и строительством офисов в Сити. Его жена была одной из последних старлеток «Школы шарма» Рэнка [8]. Сюда они переехали около двадцати лет назад.
– Они часто приходили в «Наутико»?
– Строго говоря, постоянными клиентами они не были, просто заходили в клуб время от времени.
– И ты был у них в тот вечер, когда возник пожар? Ты был в их доме?
– Да! Ты начинаешь допрашивать меня, как Кабрера. Истина – последнее, что хочет выяснить любой дознаватель.
Фрэнк смял сигарету в пепельнице и слегка обжег пальцы.
– Пойми, для меня их смерть – это трагедия.
Интонационно он никак не выделил свои последние слова, произнося их так же, как однажды в десятилетнем возрасте, войдя в дом из сада, сообщил мне, что умерла его любимая черепашка. Я знал, что сейчас он сказал правду.
– Мне сказали, что к ночи ты вернешься в Малагу, – заговорил я снова.– Я навещу тебя там, как только смогу.
– Всегда приятно повидаться с тобой, Чарльз. Он ухитрился схватить меня за руку, прежде чем полицейский успел сделать шаг вперед.
– Ты заботился обо мне, когда умерла мама, и сейчас продолжаешь в том же духе. Ты здесь надолго?
– На неделю. Мне надо в Хельсинки, готовить документальный телефильм. Но я вернусь.
– Вечно ты скитаешься по миру. Нескончаемые путешествия, все эти залы отлета… У тебя хоть раз было чувство, что ты действительно куда-то прибыл?
– Трудно сказать. Иногда я думаю, что превратил джет-лаг [9] в новую философию. Это ближайший доступный нам аналог покаяния.
– А что с твоей книгой о самых крупных публичных домах мира? Ты уже начал?
– Пока продолжаю изыскания.
– Помнится, ты говорил то же самое и в школе. Мол, все, что тебя интересует в жизни, – это опиум и бордели. Настоящий Грэм Грин, но в этом всегда было что-то героическое. Опиум по-прежнему куришь?
– От случая к случаю.
– Не беспокойся, я не скажу отцу. Как он?
– Мы перевезли его в маленький частный санаторий. Он меня уже не узнаёт. Когда выберешься отсюда, надо будет его навестить. Думаю, тебя он вспомнит.
– Я ведь никогда его не любил.
– Он как ребенок, Фрэнк. Все позабыл. Теперь он может только пускать слюни и дремать.
Фрэнк откинулся назад, улыбаясь в потолок своим воспоминаниям, которые освежили серый фон его хандры.
– Помнишь, как мы начали воровать? Странно… все это началось в Эр-Рияде, когда заболела мама. Я тащил все, что попадалось под руку. Ты ко мне присоединился, чтобы я чувствовал себя увереннее.
– Фрэнк, все же понимали, что это пройдет.
– Кроме отца. Он не смог справиться с собой, когда у мамы начались проблемы с психикой. Завел романчик со своей секретаршей не первой молодости.
– Он просто был в отчаянии.
– За мои кражи он ругал тебя. Обнаруживал, что у меня карманы набиты конфетами, которые я стащил в «Эр-Рияд Хилтон», но виноватым всегда оказывался ты.
– Я был старше. Он считал, что я должен был тебя остановить. Он знал, что я тебе завидовал.
– Мать совершенно спивалась, а никто и пальцем не пошевелил. Я воровал, потому что только так я мог в полной мере почувствовать свою вину. Потом эти ваши долгие ночные прогулки… Куда вы ходили? Я даже не догадывался.
– Никуда. Просто бродили вокруг теннисного корта. Примерно тем же самым я занимаюсь и сейчас.
– Вероятно, тогда у тебя и появился к этому вкус. Вот почему ты делаешься сам не свой, когда возникает перспектива пустить корни. Ты не представляешь, насколько жизнь в Эстрелья-де-Мар похожа на ту, что была в Саудовской Аравии. Потому, наверное, я и приехал сюда…
Он мрачно уставился в стол, измученный всеми этими воспоминаниями. Не обращая внимания на полицейского, я, перегнувшись через стол, обнял брата за худые вздрагивающие плечи и попытался хоть как-то успокоить. Вдруг он взглянул на меня с радостью, словно только что узнав, и в его улыбке больше не было иронии.
– Фрэнк?…
– Все в порядке.
Он выпрямился, и было видно, что он повеселел.
– Между прочим, я давно хотел спросить, как Эстер?
– Прекрасно. Мы разошлись три месяца назад.
– Очень жаль. Она всегда мне нравилась. Немного высокомерная, но как-то по-особенному. Однажды она задала мне кучу странных вопросов о порнографии. Они не имели к тебе никакого отношения.
– Прошлым летом она увлеклась планеризмом, все уик-энды парила над Южным Даунсом [10]. Я догадывался: это значит, что ей хочется со мной расстаться. Теперь она с подругами летает на соревнования в Австралию и Нью-Мексико. Я все пытаюсь представить, как она там наверху, в этом безмолвии…
– Ты встретишь другую женщину.
– Возможно…
Полицейский открыл дверь и встал к нам спиной. Он позвал офицера, сидевшего за письменным столом в коридоре. Я наклонился над столом и быстро зашептал:
– Фрэнк, слушай. Если Данвила сможет вытащить тебя отсюда под залог, будет шанс кое-что устроить.
– Что именно?… Чарльз?
– Я о Гибралтаре…
Полицейский снова стал следить за нами.
– Ты же знаешь, какие там, в Гибралтаре, мастера на все руки… Твое дело противоречит здравому смыслу. Абсолютно ясно, что ты не убивал Холлингеров.
– Это не совсем так.
Фрэнк отстранился. На губах у него снова заиграла ироничная улыбка.
– В это трудно поверить, но я действительно виновен.
– Не говори так!
Потеряв терпение, я сбросил его сигареты на пол. Пачка упала к ногам полицейского.
– Не заикайся Данвиле о Гибралтаре. Как только мы вытащим тебя обратно в Англию, ты сможешь оправдаться.
– Чарльз… Я смогу найти оправдание только здесь.
– Но, выйдя под залог, ты, по крайней мере, будешь жить не в тюрьме, а где-нибудь в безопасном месте.
– Где-нибудь, где не соблюдают договор о выдаче обвиняемых в убийстве?
Фрэнк встал и толчком придвинул свой стул к столу.
– Ты станешь брать меня с собой в путешествия. Мы будем вместе колесить по миру. Мне нравится такая перспектива…
Полицейский не стал ждать, пока я выйду из комнаты, и отнес мой стул к стене. Фрэнк обнял меня и отошел на шаг, по-прежнему улыбаясь своей странноватой улыбкой. Он поднял пачку сигарет и кивнул мне на прощание.
– Поверь, Чарльз, тут мне самое место.
Когда я вошел в комнату для свиданий, Фрэнк поднялся со стула. Он казался стройнее и старше, чем я его помнил, а яркий флуоресцентный свет придавал его коже матовый блеск. Он все заглядывал мне через плечо, словно ожидая увидеть там кого-то, потом опустил глаза, чтобы не встречаться со мной взглядом.
– Фрэнк… Ты как?
Я наклонился над столом, чтобы пожать ему руку, но полицейский, который стоял почти рядом с нами, предостерегающе вскинул руку, точно резким движением включив турникет.
– Данвила объяснил мне, что произошло, в общих чертах. Это какое-то безумное недоразумение. Жаль, что я не был в суде.
– Но теперь ты здесь. Только это и важно.
Фрэнк положил локти на стол, пытаясь скрыть от меня свою усталость.
– Как ты долетел?
– Самолет опоздал. У авиакомпаний свое ощущение времени, они отстают на два часа от всего мира. В Гибралтаре я взял машину напрокат. Фрэнк, у тебя такой вид…
– Со мной все нормально.
Он с трудом взял себя в руки и даже ухитрился изобразить на лице некое подобие улыбки.
– Ну и как тебе понравился Гиб?
– Я там пробыл всего несколько минут. Довольно необычное местечко, но это побережье еще более странное.
– Надо было приехать сюда несколько лет назад. Тебе было бы о чем написать.
– Мне есть о чем писать, Фрэнк…
– Здесь интересно, Чарльз…
Фрэнк наклонился и заговорил быстро, не слыша самого себя, стремясь во что бы то ни стало увести нашу беседу в сторону.
– Тебе надо пожить здесь некоторое время. Это будущее Европы. Скоро везде будет так же.
– Надеюсь, что нет. Послушай, я уже разговаривал с Данвилой. Он пытается добиться аннулирования результатов предварительного слушания. Я не очень понял все эти юридические штучки, но есть вероятность провести новое слушание, когда ты изменишь свои показания. Ты расскажешь о каких-нибудь смягчающих обстоятельствах: от горя у тебя помутился рассудок или ты не понимал, что говорил переводчик… По крайней мере, будет хоть какая-нибудь зацепка.
– Данвила… да…
Фрэнк повертел в руках пачку сигарет.
– …Приятный человек. Кажется, он потрясен. Да и ты тоже.
На лице у него вновь заиграла дружеская, но хитроватая улыбка, он откинулся на спинку стула, закинув руки за голову, уверенный теперь, что сможет выдержать мое присутствие, словно мы снова играем все те же знакомые с детства роли: он – сбившаяся с праведного пути творческая личность с бурным воображением, а я – лишь невозмутимый и туповатый старший брат, до которого шутки доходят медленно. Для Фрэнка я всегда был чем-то вроде любимого развлечения.
На нем был серый костюм и белая рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами. Видя, что я его разглядываю, он провел рукой по подбородку.
– Галстук у меня отобрали. Его разрешено надевать только в суде. Видишь ли, из него можно сделать петлю, – вот судьи и позаботились, чтобы я не покончил с собой.
– По-моему, Фрэнк, именно этим ты и занимаешься. С какой стати ты признал свою вину?
– Чарльз…– устало махнул он рукой.– Так получилось, я не мог сказать ничего другого.
– Но это же бред. Да причем тут ты?
– А кто же еще, Чарльз?
– Ты устроил пожар? Скажи мне, это останется между нами. Ты действительно поджег дом Холлингеров?
– Да… На самом деле, да.
Он достал из пачки сигарету и подождал, пока полицейский даст ему прикурить. Над видавшей виды латунной зажигалкой вспыхнуло пламя, и Фрэнк секунду-другую пристально вглядывался в него, прежде чем склониться к зажигалке с сигаретой во рту. На какое-то мгновение свет живого огня озарил его лицо. Это было спокойное лицо человека, смирившегося с судьбой.
– Фрэнк, посмотри на меня.
Я помахал рукой, чтобы развеять призрачные клубы табачного дыма.
– Я хочу услышать твой ответ. Это ты, именно ты поджег дом Холлингеров?
– Я уже ответил.
– И это была смесь эфира и бензина?
– Да. Не повторяй мой опыт. Она чудовищно горюча.
– Я не верю. Ради бога, скажи, зачем? Фрэнк!…
Он пустил кольцо дыма к потолку, а потом заговорил спокойным, почти бесстрастным голосом:
– Тебе надо некоторое время пожить в Эстрелья-де-Мар, чтобы хоть что-нибудь понять. Избавь меня от расспросов. Если я стану объяснять, что именно произошло, для тебя это ровным счетом ничего не будет значить. Здесь другой мир, Чарльз. Это не Бангкок и не какие-нибудь Мальдивские острова.
– Попробуй все-таки объяснить. Ты кого-то покрываешь?
– Нет, зачем?
– И ты лично знал Холлингеров?
– Я хорошо их знал.
– Данвила говорит, в шестидесятые он был вроде киномагната.
– Недолго. В основном он занимался земельными сделками и строительством офисов в Сити. Его жена была одной из последних старлеток «Школы шарма» Рэнка [8]. Сюда они переехали около двадцати лет назад.
– Они часто приходили в «Наутико»?
– Строго говоря, постоянными клиентами они не были, просто заходили в клуб время от времени.
– И ты был у них в тот вечер, когда возник пожар? Ты был в их доме?
– Да! Ты начинаешь допрашивать меня, как Кабрера. Истина – последнее, что хочет выяснить любой дознаватель.
Фрэнк смял сигарету в пепельнице и слегка обжег пальцы.
– Пойми, для меня их смерть – это трагедия.
Интонационно он никак не выделил свои последние слова, произнося их так же, как однажды в десятилетнем возрасте, войдя в дом из сада, сообщил мне, что умерла его любимая черепашка. Я знал, что сейчас он сказал правду.
– Мне сказали, что к ночи ты вернешься в Малагу, – заговорил я снова.– Я навещу тебя там, как только смогу.
– Всегда приятно повидаться с тобой, Чарльз. Он ухитрился схватить меня за руку, прежде чем полицейский успел сделать шаг вперед.
– Ты заботился обо мне, когда умерла мама, и сейчас продолжаешь в том же духе. Ты здесь надолго?
– На неделю. Мне надо в Хельсинки, готовить документальный телефильм. Но я вернусь.
– Вечно ты скитаешься по миру. Нескончаемые путешествия, все эти залы отлета… У тебя хоть раз было чувство, что ты действительно куда-то прибыл?
– Трудно сказать. Иногда я думаю, что превратил джет-лаг [9] в новую философию. Это ближайший доступный нам аналог покаяния.
– А что с твоей книгой о самых крупных публичных домах мира? Ты уже начал?
– Пока продолжаю изыскания.
– Помнится, ты говорил то же самое и в школе. Мол, все, что тебя интересует в жизни, – это опиум и бордели. Настоящий Грэм Грин, но в этом всегда было что-то героическое. Опиум по-прежнему куришь?
– От случая к случаю.
– Не беспокойся, я не скажу отцу. Как он?
– Мы перевезли его в маленький частный санаторий. Он меня уже не узнаёт. Когда выберешься отсюда, надо будет его навестить. Думаю, тебя он вспомнит.
– Я ведь никогда его не любил.
– Он как ребенок, Фрэнк. Все позабыл. Теперь он может только пускать слюни и дремать.
Фрэнк откинулся назад, улыбаясь в потолок своим воспоминаниям, которые освежили серый фон его хандры.
– Помнишь, как мы начали воровать? Странно… все это началось в Эр-Рияде, когда заболела мама. Я тащил все, что попадалось под руку. Ты ко мне присоединился, чтобы я чувствовал себя увереннее.
– Фрэнк, все же понимали, что это пройдет.
– Кроме отца. Он не смог справиться с собой, когда у мамы начались проблемы с психикой. Завел романчик со своей секретаршей не первой молодости.
– Он просто был в отчаянии.
– За мои кражи он ругал тебя. Обнаруживал, что у меня карманы набиты конфетами, которые я стащил в «Эр-Рияд Хилтон», но виноватым всегда оказывался ты.
– Я был старше. Он считал, что я должен был тебя остановить. Он знал, что я тебе завидовал.
– Мать совершенно спивалась, а никто и пальцем не пошевелил. Я воровал, потому что только так я мог в полной мере почувствовать свою вину. Потом эти ваши долгие ночные прогулки… Куда вы ходили? Я даже не догадывался.
– Никуда. Просто бродили вокруг теннисного корта. Примерно тем же самым я занимаюсь и сейчас.
– Вероятно, тогда у тебя и появился к этому вкус. Вот почему ты делаешься сам не свой, когда возникает перспектива пустить корни. Ты не представляешь, насколько жизнь в Эстрелья-де-Мар похожа на ту, что была в Саудовской Аравии. Потому, наверное, я и приехал сюда…
Он мрачно уставился в стол, измученный всеми этими воспоминаниями. Не обращая внимания на полицейского, я, перегнувшись через стол, обнял брата за худые вздрагивающие плечи и попытался хоть как-то успокоить. Вдруг он взглянул на меня с радостью, словно только что узнав, и в его улыбке больше не было иронии.
– Фрэнк?…
– Все в порядке.
Он выпрямился, и было видно, что он повеселел.
– Между прочим, я давно хотел спросить, как Эстер?
– Прекрасно. Мы разошлись три месяца назад.
– Очень жаль. Она всегда мне нравилась. Немного высокомерная, но как-то по-особенному. Однажды она задала мне кучу странных вопросов о порнографии. Они не имели к тебе никакого отношения.
– Прошлым летом она увлеклась планеризмом, все уик-энды парила над Южным Даунсом [10]. Я догадывался: это значит, что ей хочется со мной расстаться. Теперь она с подругами летает на соревнования в Австралию и Нью-Мексико. Я все пытаюсь представить, как она там наверху, в этом безмолвии…
– Ты встретишь другую женщину.
– Возможно…
Полицейский открыл дверь и встал к нам спиной. Он позвал офицера, сидевшего за письменным столом в коридоре. Я наклонился над столом и быстро зашептал:
– Фрэнк, слушай. Если Данвила сможет вытащить тебя отсюда под залог, будет шанс кое-что устроить.
– Что именно?… Чарльз?
– Я о Гибралтаре…
Полицейский снова стал следить за нами.
– Ты же знаешь, какие там, в Гибралтаре, мастера на все руки… Твое дело противоречит здравому смыслу. Абсолютно ясно, что ты не убивал Холлингеров.
– Это не совсем так.
Фрэнк отстранился. На губах у него снова заиграла ироничная улыбка.
– В это трудно поверить, но я действительно виновен.
– Не говори так!
Потеряв терпение, я сбросил его сигареты на пол. Пачка упала к ногам полицейского.
– Не заикайся Данвиле о Гибралтаре. Как только мы вытащим тебя обратно в Англию, ты сможешь оправдаться.
– Чарльз… Я смогу найти оправдание только здесь.
– Но, выйдя под залог, ты, по крайней мере, будешь жить не в тюрьме, а где-нибудь в безопасном месте.
– Где-нибудь, где не соблюдают договор о выдаче обвиняемых в убийстве?
Фрэнк встал и толчком придвинул свой стул к столу.
– Ты станешь брать меня с собой в путешествия. Мы будем вместе колесить по миру. Мне нравится такая перспектива…
Полицейский не стал ждать, пока я выйду из комнаты, и отнес мой стул к стене. Фрэнк обнял меня и отошел на шаг, по-прежнему улыбаясь своей странноватой улыбкой. Он поднял пачку сигарет и кивнул мне на прощание.
– Поверь, Чарльз, тут мне самое место.
3
Теннисная машина
Нет, Фрэнку там было совсем не место. Свернув с подъездной дороги отеля в ЛосМонтеросе, я выехал на прибрежное шоссе, которое вело в Малагу. Я с такой силой барабанил по рулю, что из-под ногтя большого пальца выступила кровь. Вдоль края дороги тянулись неоновые щиты, рекламировавшие пляжные бары, рыбные рестораны и ночные клубы под соснами, вокруг гудели машины, едва не заглушая пронзительный сигнал тревоги, доносящийся из городского суда Марбельи.
Фрэнк невиновен, как полагали почти все, кто занимался расследованием этого убийства. Его признание казалось шарадой, частью какой-то изощренной игры, которую он вел против себя самого и в которой не желала участвовать даже полиция. Они целую неделю тянули с предъявлением Фрэнку обвинений, значит, наверняка не примут его признания. В этом я убедился, поговорив с инспектором Кабрерой после встречи с Фрэнком.
В отличие от сеньора Данвилы, корректного, изысканно-вежливого, задумчивого испанского юриста старой закалки, Кабрера являл собой новый тип представителей этой профессии. Будучи выпускником полицейской академии в Мадриде, он больше походил на молодого профессора колледжа, чем на детектива. В его голове еще были свежи воспоминания о сотне семинаров по криминальной психологии. В деловом костюме он чувствовал себя непринужденно, умудрялся одновременно вести себя жестко и внушать симпатию, не теряя при этом бдительности. Кабрера радушно пригласил меня в свой кабинет и сразу же перешел к делу. Он попросил меня рассказать о детстве Фрэнка и поинтересовался, не обладал ли тот ярким воображением еще в детстве.
– Возможно, у него была бурная фантазия? Если у ребенка трудное детство, он часто уходит в создание воображаемых миров. Не был ли ваш брат одиноким ребенком, мистер Прентис, часто ли он оставался один, пока вы играли со старшими мальчиками?
– Нет, он никогда не был одинок. На самом деле у него было больше друзей, чем у меня. Он всегда хорошо ладил с другими детьми, был практичен и не витал в облаках. Это я давал волю воображению.
– Полезный дар для писателя-путешественника, – прокомментировал Кабрера, перелистывая мой паспорт.– Возможно, еще ребенком ваш брат пытался изображать мученика, брать на себя вину за чужие проступки?…
– Нет, на мученика он был совершенно не похож. Играя в теннис, он двигался очень быстро и всегда хотел победить.
Почувствовав, что Кабрера отличается большей вдумчивостью, чем большинство полицейских, с которыми мне приходилось иметь дело, я решил поговорить с ним начистоту.
– Инспектор, мы можем быть откровенны друг с другом? Фрэнк невиновен. И вы, и я знаем, что он не совершал этих убийств. Не понимаю, почему мой брат взял вину на себя, наверно, кто-нибудь втайне на него давит. Или, возможно, он кого-то покрывает. Если мы не узнаем правды, на испанские суды ляжет вся ответственность за трагическую ошибку правосудия.
Кабрера молча наблюдал за мной, ожидая, пока мое негодование развеется вместе со струйкой дыма от его сигареты. Он помахал рукой, разгоняя дым.
– Мистер Прентис, испанских судей, как и их английских коллег, не заботит истина – они предоставляют решать, что есть истина, более высокой инстанции. Судьи пытаются восстановить наиболее вероятное развитие событий на основании имеющихся улик. Это дело будет расследовано самым тщательным образом, и в свое время ваш брат предстанет перед судом. Все, что вам остается делать, – ждать приговора.
– Инспектор…– Мне стоило немалых усилий сдержаться.– Фрэнк может признавать свою вину, но это вовсе не означает, что он действительно совершил эти ужасные преступления. Вся эта история – какой-то безумный фарс.
– Мистер Прентис…
Кабрера поднялся, отошел от стола и рукой показал на стену, словно решая задачу на классной доске перед аудиторией тугодумов.
– Позвольте напомнить вам, что сгорело пять человек, что они преднамеренно убиты, причем самым жестоким образом. Ваш брат настаивает на том, что виноват именно он. Английские газеты, например, да и вы, считают, что поскольку он упорствует столь громогласно, то, возможно, невиновен. На самом деле его признание может оказаться частью какого-нибудь хитроумного плана, попыткой запутать всех, как…
– Вроде укороченной подачи возле самой сетки?
– Именно. И это очень умно. Вначале у меня тоже были сомнения, но должен сказать вам, что теперь я склонен думать, что ваш брат мог это совершить.
Кабрера покосился на мою кричаще-яркую моментальную фотографию в паспорте, словно пытаясь выяснить, а вдруг и сам я в чем-нибудь виноват.
– Между тем расследование продолжается. Ваше присутствие здесь оказалось более полезным, чем вы можете вообразить.
Выйдя из суда магистрата, мы с сеньором Данвилой стали спускаться с холма к старому городу. Этот небольшой анклав позади выстроившихся вдоль берега отелей представлял собой отреставрированную деревушку со стилизованными в духе древней Андалусии улицами, антикварными магазинами и открытыми кафе под апельсиновыми деревьями. В этой сценической декорации мы молча прихлебывали кофе со льдом и наблюдали, как владелец кафе отгонял кипятком бездомных кошек, пристающих к его клиентам.
Этот душ, ошпаривавший несчастных животных, еще один пример несправедливой жестокости, мгновенно вскипятил и меня. Сеньор Данвила позволил мне выговориться, лишь горестно кивая апельсинам над моей головой в знак согласия с моими аргументами. Я чувствовал, что ему хотелось взять меня за руку, что он озабочен моим состоянием не меньше, чем судьбой Фрэнка. Видимо, он осознавал, что признание братом вины втягивает и меня в этой странный круговорот событий.
Он легко согласился с невиновностью Фрэнка – мол, задержка с предъявлением обвинения наводит на мысль, что и полиция сомневалась в его виновности.
– Но теперь неповоротливой судебной машине дан ход, и дело идет к тому, что его признают виновным, – предостерег он меня.– У судов и у полиции есть основания не возражать против добровольного признания. Это просто избавляет их от лишней работы.
– Даже если они будут знать, что судят невиновного?
Сеньор Данвила поднял глаза к небу.
– Сейчас судьи, может быть, почти уверены в этом, но что будет через три-четыре месяца, когда ваш брат станет давать показания на процессе? Добровольное признание вины их очень устраивает, им так легче. Материалы следствия могут быть сданы в архив, возможно, следователи, занимавшиеся делом Фрэнка, перейдут на другие должности. Я говорю вам это, мистер Прентис, потому что сочувствую вам.
– Но ведь Фрэнк может провести в тюрьме ближайшие двадцать лет. Неужели полиция не будет искать настоящего преступника?
– И что они найдут? Не забывайте, стоит осудить бывшего британского подданного, и не понадобится искать виновного испанца. Андалусии туризм жизненно необходим. Это ведь один из беднейших регионов Испании. Местных инвесторов не слишком беспокоит преступность среди туристов.
Я оттолкнул свой стакан с кофе.
– Пока еще Фрэнк – ваш клиент, сеньор Данвила. Кто убил этих пятерых людей? Мы знаем, что отвечать за это должен не Фрэнк. Но кто-то устроил пожар.
Данвила не ответил. Он осторожно отщипывал кусочки закусок – ветчины и сыра – и бросал их поджидавшим кошкам.
Если не Фрэнк, то кто? Поскольку полиция закончила расследование, мне предстояло нанять более энергичного испанского адвоката, чем этот бездеятельный и подавленный Данвила. Возможно, чтобы докопаться до истины, надо будет обратиться в какое-нибудь британское частное детективное агентство. Я ехал по прибрежной дороге в Малагу мимо белостенных особняков отставных дельцов, возвышавшихся как айсберги среди площадок для гольфа, и вспоминал, что почти ничего не знаю о курортном местечке Эстрелья-де-Мар, где произошло это несчастье. Фрэнк как-то прислал мне несколько почтовых открыток с видами своего клуба – сплошь привычные корты для сквоша, джакузи и бассейны для прыжков в воду, но я имел только самое туманное представление о повседневной жизни британцев, поселившихся на этом побережье.
Пять человек погибло при пожаре, уничтожившем дом Холлингеров. Мощный очаг огня неожиданно возник около семи часов вечера 15 июня, во время официального празднования дня рождения королевы. Хватаясь, как утопающий за соломинку, за нелепую мысль о том, что это совпадение – не случайно, и вспомнив агрессивный настрой пограничной жандармерии в Гибралтаре, я размышлял о том, что пожар мог устроить спятивший испанский полицейский, протестуя тем самым против сохранения Скалы за британцами. Я представлял себе траекторию полета горящей свечки, заброшенной через высокую стену на сухую как трут крышу виллы…
Но на самом деле пожар был устроен поджигателем, который вошел в особняк и сделал свою черную работу на лестничной площадке. Три пустые бутылки с остатками эфира и бензина были найдены на кухне. Четвертую, полупустую, мой брат держал в руках в тот момент, когда сдавался полиции. Пятая, наполненная до горлышка и заткнутая одним из галстуков Фрэнка с эмблемой теннисного клуба, лежала на заднем сиденье его машины, припаркованной на узенькой улочке в сотне ярдов от сгоревшего дома.
Имение Холлингеров, сказал мне Кабрера, было одним из старейших частных владений в Эстрелья-де-Мар, деревянные брусья его внутренних перекрытий и стропила крыши высохли, как бисквит, пролежавший на солнце сотни июлей. Я подумал о пожилой паре, которая уехала из Лондона в мирный покой этого тихого побережья – в пристанище людей, отошедших от дел. Было трудно вообразить, что у кого-то хватило энергии и злобы их убить. Греющие на солнце ревматические суставы, мирно потягивающие солнечное вино, днем слоняющиеся по стриженым зеленым площадкам для гольфа, а по вечерам дремлющие перед своими спутниковыми телевизорами, обитатели Коста-дель-Соль жили в мире, где не бывает никаких происшествий.
По мере приближения к Эстрелья-де-Мар жилые комплексы выстраивались вдоль пляжа плечом к плечу. Здесь будущее уже высадилось на берег и улеглось на отдых среди сосен. Сиявшие белыми стенами пуэбло напомнили мне поездку в Аркосанти – сторожевую заставу послезавтрашнего дня, которую создал посреди пустыни в Аризоне Паоло Солери [11]. Жилые постройки Эстрелья-де-Мар, тоже выполненные в кубистском стиле и расположенные террасами, всем видом призывали отменить счет времени в угоду своим пожилым обитателям, нашедшим здесь пристанище после выхода на пенсию, и на благо огромному миру всех тех, кого старость еще только подкарауливает.
В поисках поворота на Эстрелья-де-Мар я свернул со скоростного шоссе на Малагу и оказался в лабиринте дорог, ведущими к многочисленным пуэбло. Пытаясь сориентироваться, я заехал на заправочную станцию. Пока молодая француженка наполняла бак, я прошелся мимо супермаркета, примыкавшего к станции. Вдоль его прилавков с охлажденными продуктами проплывали, как разноцветные облака, пожилые женщины в пушистых махровых халатах.
Я вышел на дорожку, выложенную голубой плиткой, поднялся по ней на вершину поросшего травой холмика и посмотрел вниз. Венецианские окна, внутренние дворики и миниатюрные бассейны производили забавный успокаивающий эффект. Создавалось впечатление, будто все эти огороженные резиденции – британские, голландские и немецкие – образуют единый комплекс площадок для выгула душевнобольных, – ландшафт, призванный умиротворить и одомашнить это эмигрантское население. Я чувствовал, что Коста-дель-Соль, подобно оккупированным пенсионерами побережью Флориды, островам Карибского моря и Гавайям, не имеет никакого отношения к стремлению людей путешествовать или наслаждаться отдыхом, а просто представляет собой лагерь для особого рода добровольного заточения.
Хотя пуэбло казались пустынными, в действительности они были более густо заселены, чем я думал. В тридцати футах от меня на балконе сидела пара среднего возраста. Женщина держала в руках книгу, не читая, а ее муж заторможенно изучал поверхность воды в плавательном бассейне, блики от которой золотистыми змейками играли на стенах соседнего многоквартирного дома. Почти невидимые с первого взгляда, люди сидели на террасах и во внутренних двориках, уставившись на невидимый горизонт, точно персонажи картин Эдварда Хоппера [12].
Уже подумывая о путевых заметках, я мысленно перечислял особенности этого безмолвного мира: белая архитектура, стирающая в памяти все иные впечатления; вынужденный досуг, который превращает в окаменелость нервную систему; почти африканский внешний вид, хотя здешняя Северная Африка изобретена кем-то, кто никогда не бывал в Магрибе; явное отсутствие любого подобия социальной структуры; какая-то застывшая вечность за пределами скуки, без прошлого, без будущего, в неумолимо убывающем настоящем. Неужели таким будет наше будущее, целиком состоящее из досуга, без всяких забот? Ничто не могло произойти в этом царстве бездеятельности, где быстро успокаивалась даже водная гладь тысяч плавательных бассейнов.
Фрэнк невиновен, как полагали почти все, кто занимался расследованием этого убийства. Его признание казалось шарадой, частью какой-то изощренной игры, которую он вел против себя самого и в которой не желала участвовать даже полиция. Они целую неделю тянули с предъявлением Фрэнку обвинений, значит, наверняка не примут его признания. В этом я убедился, поговорив с инспектором Кабрерой после встречи с Фрэнком.
В отличие от сеньора Данвилы, корректного, изысканно-вежливого, задумчивого испанского юриста старой закалки, Кабрера являл собой новый тип представителей этой профессии. Будучи выпускником полицейской академии в Мадриде, он больше походил на молодого профессора колледжа, чем на детектива. В его голове еще были свежи воспоминания о сотне семинаров по криминальной психологии. В деловом костюме он чувствовал себя непринужденно, умудрялся одновременно вести себя жестко и внушать симпатию, не теряя при этом бдительности. Кабрера радушно пригласил меня в свой кабинет и сразу же перешел к делу. Он попросил меня рассказать о детстве Фрэнка и поинтересовался, не обладал ли тот ярким воображением еще в детстве.
– Возможно, у него была бурная фантазия? Если у ребенка трудное детство, он часто уходит в создание воображаемых миров. Не был ли ваш брат одиноким ребенком, мистер Прентис, часто ли он оставался один, пока вы играли со старшими мальчиками?
– Нет, он никогда не был одинок. На самом деле у него было больше друзей, чем у меня. Он всегда хорошо ладил с другими детьми, был практичен и не витал в облаках. Это я давал волю воображению.
– Полезный дар для писателя-путешественника, – прокомментировал Кабрера, перелистывая мой паспорт.– Возможно, еще ребенком ваш брат пытался изображать мученика, брать на себя вину за чужие проступки?…
– Нет, на мученика он был совершенно не похож. Играя в теннис, он двигался очень быстро и всегда хотел победить.
Почувствовав, что Кабрера отличается большей вдумчивостью, чем большинство полицейских, с которыми мне приходилось иметь дело, я решил поговорить с ним начистоту.
– Инспектор, мы можем быть откровенны друг с другом? Фрэнк невиновен. И вы, и я знаем, что он не совершал этих убийств. Не понимаю, почему мой брат взял вину на себя, наверно, кто-нибудь втайне на него давит. Или, возможно, он кого-то покрывает. Если мы не узнаем правды, на испанские суды ляжет вся ответственность за трагическую ошибку правосудия.
Кабрера молча наблюдал за мной, ожидая, пока мое негодование развеется вместе со струйкой дыма от его сигареты. Он помахал рукой, разгоняя дым.
– Мистер Прентис, испанских судей, как и их английских коллег, не заботит истина – они предоставляют решать, что есть истина, более высокой инстанции. Судьи пытаются восстановить наиболее вероятное развитие событий на основании имеющихся улик. Это дело будет расследовано самым тщательным образом, и в свое время ваш брат предстанет перед судом. Все, что вам остается делать, – ждать приговора.
– Инспектор…– Мне стоило немалых усилий сдержаться.– Фрэнк может признавать свою вину, но это вовсе не означает, что он действительно совершил эти ужасные преступления. Вся эта история – какой-то безумный фарс.
– Мистер Прентис…
Кабрера поднялся, отошел от стола и рукой показал на стену, словно решая задачу на классной доске перед аудиторией тугодумов.
– Позвольте напомнить вам, что сгорело пять человек, что они преднамеренно убиты, причем самым жестоким образом. Ваш брат настаивает на том, что виноват именно он. Английские газеты, например, да и вы, считают, что поскольку он упорствует столь громогласно, то, возможно, невиновен. На самом деле его признание может оказаться частью какого-нибудь хитроумного плана, попыткой запутать всех, как…
– Вроде укороченной подачи возле самой сетки?
– Именно. И это очень умно. Вначале у меня тоже были сомнения, но должен сказать вам, что теперь я склонен думать, что ваш брат мог это совершить.
Кабрера покосился на мою кричаще-яркую моментальную фотографию в паспорте, словно пытаясь выяснить, а вдруг и сам я в чем-нибудь виноват.
– Между тем расследование продолжается. Ваше присутствие здесь оказалось более полезным, чем вы можете вообразить.
Выйдя из суда магистрата, мы с сеньором Данвилой стали спускаться с холма к старому городу. Этот небольшой анклав позади выстроившихся вдоль берега отелей представлял собой отреставрированную деревушку со стилизованными в духе древней Андалусии улицами, антикварными магазинами и открытыми кафе под апельсиновыми деревьями. В этой сценической декорации мы молча прихлебывали кофе со льдом и наблюдали, как владелец кафе отгонял кипятком бездомных кошек, пристающих к его клиентам.
Этот душ, ошпаривавший несчастных животных, еще один пример несправедливой жестокости, мгновенно вскипятил и меня. Сеньор Данвила позволил мне выговориться, лишь горестно кивая апельсинам над моей головой в знак согласия с моими аргументами. Я чувствовал, что ему хотелось взять меня за руку, что он озабочен моим состоянием не меньше, чем судьбой Фрэнка. Видимо, он осознавал, что признание братом вины втягивает и меня в этой странный круговорот событий.
Он легко согласился с невиновностью Фрэнка – мол, задержка с предъявлением обвинения наводит на мысль, что и полиция сомневалась в его виновности.
– Но теперь неповоротливой судебной машине дан ход, и дело идет к тому, что его признают виновным, – предостерег он меня.– У судов и у полиции есть основания не возражать против добровольного признания. Это просто избавляет их от лишней работы.
– Даже если они будут знать, что судят невиновного?
Сеньор Данвила поднял глаза к небу.
– Сейчас судьи, может быть, почти уверены в этом, но что будет через три-четыре месяца, когда ваш брат станет давать показания на процессе? Добровольное признание вины их очень устраивает, им так легче. Материалы следствия могут быть сданы в архив, возможно, следователи, занимавшиеся делом Фрэнка, перейдут на другие должности. Я говорю вам это, мистер Прентис, потому что сочувствую вам.
– Но ведь Фрэнк может провести в тюрьме ближайшие двадцать лет. Неужели полиция не будет искать настоящего преступника?
– И что они найдут? Не забывайте, стоит осудить бывшего британского подданного, и не понадобится искать виновного испанца. Андалусии туризм жизненно необходим. Это ведь один из беднейших регионов Испании. Местных инвесторов не слишком беспокоит преступность среди туристов.
Я оттолкнул свой стакан с кофе.
– Пока еще Фрэнк – ваш клиент, сеньор Данвила. Кто убил этих пятерых людей? Мы знаем, что отвечать за это должен не Фрэнк. Но кто-то устроил пожар.
Данвила не ответил. Он осторожно отщипывал кусочки закусок – ветчины и сыра – и бросал их поджидавшим кошкам.
Если не Фрэнк, то кто? Поскольку полиция закончила расследование, мне предстояло нанять более энергичного испанского адвоката, чем этот бездеятельный и подавленный Данвила. Возможно, чтобы докопаться до истины, надо будет обратиться в какое-нибудь британское частное детективное агентство. Я ехал по прибрежной дороге в Малагу мимо белостенных особняков отставных дельцов, возвышавшихся как айсберги среди площадок для гольфа, и вспоминал, что почти ничего не знаю о курортном местечке Эстрелья-де-Мар, где произошло это несчастье. Фрэнк как-то прислал мне несколько почтовых открыток с видами своего клуба – сплошь привычные корты для сквоша, джакузи и бассейны для прыжков в воду, но я имел только самое туманное представление о повседневной жизни британцев, поселившихся на этом побережье.
Пять человек погибло при пожаре, уничтожившем дом Холлингеров. Мощный очаг огня неожиданно возник около семи часов вечера 15 июня, во время официального празднования дня рождения королевы. Хватаясь, как утопающий за соломинку, за нелепую мысль о том, что это совпадение – не случайно, и вспомнив агрессивный настрой пограничной жандармерии в Гибралтаре, я размышлял о том, что пожар мог устроить спятивший испанский полицейский, протестуя тем самым против сохранения Скалы за британцами. Я представлял себе траекторию полета горящей свечки, заброшенной через высокую стену на сухую как трут крышу виллы…
Но на самом деле пожар был устроен поджигателем, который вошел в особняк и сделал свою черную работу на лестничной площадке. Три пустые бутылки с остатками эфира и бензина были найдены на кухне. Четвертую, полупустую, мой брат держал в руках в тот момент, когда сдавался полиции. Пятая, наполненная до горлышка и заткнутая одним из галстуков Фрэнка с эмблемой теннисного клуба, лежала на заднем сиденье его машины, припаркованной на узенькой улочке в сотне ярдов от сгоревшего дома.
Имение Холлингеров, сказал мне Кабрера, было одним из старейших частных владений в Эстрелья-де-Мар, деревянные брусья его внутренних перекрытий и стропила крыши высохли, как бисквит, пролежавший на солнце сотни июлей. Я подумал о пожилой паре, которая уехала из Лондона в мирный покой этого тихого побережья – в пристанище людей, отошедших от дел. Было трудно вообразить, что у кого-то хватило энергии и злобы их убить. Греющие на солнце ревматические суставы, мирно потягивающие солнечное вино, днем слоняющиеся по стриженым зеленым площадкам для гольфа, а по вечерам дремлющие перед своими спутниковыми телевизорами, обитатели Коста-дель-Соль жили в мире, где не бывает никаких происшествий.
По мере приближения к Эстрелья-де-Мар жилые комплексы выстраивались вдоль пляжа плечом к плечу. Здесь будущее уже высадилось на берег и улеглось на отдых среди сосен. Сиявшие белыми стенами пуэбло напомнили мне поездку в Аркосанти – сторожевую заставу послезавтрашнего дня, которую создал посреди пустыни в Аризоне Паоло Солери [11]. Жилые постройки Эстрелья-де-Мар, тоже выполненные в кубистском стиле и расположенные террасами, всем видом призывали отменить счет времени в угоду своим пожилым обитателям, нашедшим здесь пристанище после выхода на пенсию, и на благо огромному миру всех тех, кого старость еще только подкарауливает.
В поисках поворота на Эстрелья-де-Мар я свернул со скоростного шоссе на Малагу и оказался в лабиринте дорог, ведущими к многочисленным пуэбло. Пытаясь сориентироваться, я заехал на заправочную станцию. Пока молодая француженка наполняла бак, я прошелся мимо супермаркета, примыкавшего к станции. Вдоль его прилавков с охлажденными продуктами проплывали, как разноцветные облака, пожилые женщины в пушистых махровых халатах.
Я вышел на дорожку, выложенную голубой плиткой, поднялся по ней на вершину поросшего травой холмика и посмотрел вниз. Венецианские окна, внутренние дворики и миниатюрные бассейны производили забавный успокаивающий эффект. Создавалось впечатление, будто все эти огороженные резиденции – британские, голландские и немецкие – образуют единый комплекс площадок для выгула душевнобольных, – ландшафт, призванный умиротворить и одомашнить это эмигрантское население. Я чувствовал, что Коста-дель-Соль, подобно оккупированным пенсионерами побережью Флориды, островам Карибского моря и Гавайям, не имеет никакого отношения к стремлению людей путешествовать или наслаждаться отдыхом, а просто представляет собой лагерь для особого рода добровольного заточения.
Хотя пуэбло казались пустынными, в действительности они были более густо заселены, чем я думал. В тридцати футах от меня на балконе сидела пара среднего возраста. Женщина держала в руках книгу, не читая, а ее муж заторможенно изучал поверхность воды в плавательном бассейне, блики от которой золотистыми змейками играли на стенах соседнего многоквартирного дома. Почти невидимые с первого взгляда, люди сидели на террасах и во внутренних двориках, уставившись на невидимый горизонт, точно персонажи картин Эдварда Хоппера [12].
Уже подумывая о путевых заметках, я мысленно перечислял особенности этого безмолвного мира: белая архитектура, стирающая в памяти все иные впечатления; вынужденный досуг, который превращает в окаменелость нервную систему; почти африканский внешний вид, хотя здешняя Северная Африка изобретена кем-то, кто никогда не бывал в Магрибе; явное отсутствие любого подобия социальной структуры; какая-то застывшая вечность за пределами скуки, без прошлого, без будущего, в неумолимо убывающем настоящем. Неужели таким будет наше будущее, целиком состоящее из досуга, без всяких забот? Ничто не могло произойти в этом царстве бездеятельности, где быстро успокаивалась даже водная гладь тысяч плавательных бассейнов.