— Тебе повезло, Писец — повезло, что ты служишь писцом в нашей Бригаде, — сказал Генал, когда приблизилась Холли.
Я кивнул.
— Согласен. Лучше Холли не готовит никто.
Она бросила на меня быстрый подозрительный взгляд, эта юная девушка, в чью задачу входило готовить и убирать для бригады мастеривших кирпичи, а потом, когда придет её очередь, работать деревянным шпателем из дерева струм. Полагаю, вид моей страхолюдной рожи заставил её заколебаться с ответом. Из-за открытия, что я владею довольно редким искусством читать и писать — все тот же дар таблетки с генетически закодированным обучением языку, что была дана мне так давно Масперо, моим наставником в легендарном городе Афазое — меня автоматически зачислили в писцы, то есть одним их тех, кто вел подсчет сделанных кирпичей, выполненной работы, достигнутых квот. Писцы стояли повсюду среди зданий — как стояли, ведя учет, во время сева и сбора урожая на принадлежащих Магдагу полеводческих фермах.
Из-за этого простого умения писать и читать я избавился от многих ужасов, выпадавших на долю настоящих рабов — тех, кто надрывался, обтесывая камень в карьерах или выдавая на-гора большие двуручные корзины самоцветов, или греб прикованный к весельным скамьям галер.
Магдаг, несмотря на свою грандиозную строительную программу, господствовавшую в жизни всех обитавших в радиусе пятидесяти дуабуров от города, был, по существу, морским портом, городом внутреннего моря.
И вот я сидел здесь — моряк, приговоренный считать кирпичи, когда слышно было, как море омывает причалы, а у этих причалов ждут, покачиваясь на волнах, корабли! Как я жаждал тогда вырваться в море! Щекотавший ноздри морской бриз вызывал у меня острое, до зуда в подошвах, желание ощутить под ногами палубу, а в волосах — ветер, услышать скрип канатов и блоков, почуять самую живую кровь моря!
Мы все уселись обедать, и Холли, как и обещала, выделила Геналу двойную порцию, а он предложил ей сделать тоже самое и для меня. Все мы носили обыкновенные серые набедренные повязки, или набедренники, рабочих. Некоторые женщины одевали также серые туники, но большинство их не утруждало себя этим, желая иметь свободные руки для нескончаемой работы. Когда Холли нагнулась передо мной, я посмотрел на её юное лицо. Она выглядела совсем молодой и наивной — темноволосая, с серьезными глазами и нежными, казалось, едва сформировавшимися губами.
— А с каких это пор писец стал заслуживать лишнего пайка, украденного с риском для жизни? — спросила она Генала.
Он вспыхнул и вскочил, но я положил ему руку на плечо, и он опустился на место, хотя и с некоторым усилием.
— Это не имеет значения.
— А по моему, имеет…
Я не ответил. Среди бригад рабочих, обедавших в полдень, к нам бежал человек с искаженным гневом лицом, раздавая на бегу удары по плечам длинной балассовой палкой.
— Вставайте, ленивые расты! За работу. Вставай!
Генал поднялся со звуком возмущения и гнева, напоминавшим рычание щенка. Его юное лицо раскраснелось, глаза горели. Холли быстро шагнула рядом с ним. Голова её только-только доходила ему до плеча. И им обоим приходилось подымать голову, чтобы посмотреть мне в лицо.
— Пугнарсес, — с отвращением произнес Генал. Он добавил бы ещё пару ласковых слов, но Холли положила ему на руку свою нежную ладонь.
Бежавший был надсмотрщиком, рабочим вроде нас самих, но избранным из наших несчастных рядов и получивший в знак своей мелкой власти балассовую палку — баласс похож на земное черное дерево — и серую тунику с нашитыми на спине и на груди черно-зелеными знаками принадлежности к начальству. Его отличали высокий рост, почти с меня, массивное телосложение, нечесаные черные волосы и заостренный нос. Над поблескивающими злобой глазами хмурились лохматые брови. Он служил бригадиром десяти бригад и ни за что не потерпел бы недоработки или халтуры. Над Пугнарсесом всегда висела угроза кнута, так как среди мегалитов Магдага от неё было никуда не деться.
Мы все быстро поднялись, ворча и потягиваясь, быстро набивая рты остатками пищи.
Я ясно видел, что Пугнарсес лупил своей палкой со свирепостью, проистекавшей от собственного едва сдерживаемого гнева на то, чем ему приходилось заниматься. Он считал себя человеком, родившимся не в том слое общества. Ему следовало быть сыном какого-нибудь высокопоставленного магната, важно расхаживать в кольчужной броне и с мечом на боку и отдавать приказы скорее в гуще боя, а не среди рабочих о качестве и количестве глиняных кирпичей.
Теперь мы услышали громкие крики других надсмотрщиков и протяжные стенающие завывания сотен рабочих и невольников.
Пробегая среди путаницы кирпичного производства и мимо места, где оторвались от обеда каменщики, мы увидели крылатую статую футов в сто[11] высотой, влекомую сотнями мужчин и женщин. Эта колоссальная статуя возвышалась над нами словно башня, великолепный образчик варварского вдохновения и культурного достижения.
Много дней ушло на ваяние этих неподвижных черт, этого лба, подобного утесу, короны из перьев, сложенных рук с атрибутами полубожественной власти, распахнутых крыльев, на которых было отчетливо высечено каждое перо. Массивные катки из ленка под пьедесталом скрипели от тяжести. Покуда одна группа рабочих и невольников тащила, надрываясь на жаре, эту ужасающую массу при помощи длинных веревок, другая подымала последний освободившийся каток и переносила его вперед. Там старший надсмотрщик с цветным знаком на белой тунике, ярко горящим в лучах солнц, и скрученным в спираль кнутом в правой руке указывал, куда именно следует положить этот каток.
Нас поспешно поставили на веревки, и мы навалились со всей силы. Обливающийся потом Пугнарсес кричал и размахивал балассовой палкой. Дергая в такт отчаянным рывкам других рабов, мы втащили чудовищную статую наверх по пологому склону, который и послужил причиной минутной задержки и последовавшего за ней вызова новой группы тяглового скота — мужчин и женщин, рабочих Магдага.
Вместе, потратив много сил на проклятия, брань и взывания к Гракки-Гродно, небесному покровителю тяглового скота, под обрушивающиеся на наши голые спины удары балассовых палок и кнутов надсмотрщиков, мы втянули этого кумира вверх по склону, а потом проволокли полпути к затененному входу вышиной в четыреста футов[12], через который он должен был быть доставлен на свое место у стены. Там ему было суждено служить лишь ещё одним напоминанием о величии и мощи Магдага.
В длинных рядах налегавших вместе с нами на веревки невольников и рабочих я увидел множество полулюдей Крегена. Там трудились оши, рапы — стервятникообразные субъекты, чей запах так раздражал человеческое обоняние — и даже кучка фрислов. Попадалось и множество зверолюдей других, неизвестных мне видов. Но среди рабов я не увидел ни одного чулика.
Другие люди, оши и рапы в мечами и кнутами в руках охраняли и погоняли людей, ошей и рап. Воистину, мироздание на Крегене уравняло все виды. Хотя человек явно доминировал в этой части планеты, он отнюдь не являлся венцом творения. Я увидел множество людей, смазывавших веревки на месте связок и проверявших по очереди каждый высвобождающийся каток в поисках трещин или слабин. Многие из них были рыжими, а значит, вполне могли быть уроженцами Лаха — континента укрытых за стенами садов и женщин под прозрачными покрывалами, что лежал к юго-востоку от Турисмонда в Закатном море, ближе к Вэллии, чем восточная оконечность Турисмонда, где среди моря варварства процветали лишь отдельные изолированные города. Мысль о Вэллии с её островной империей, которую я никогда не видел, потянула за собой другие непрошеные воспоминания, от которых мне так никогда и не удалось избавиться, и я с проклятием налег на веревку.
— Ей Зим-Зар, — выдохнул рослый, сильный и совершенно голый раб, тянувший рядом со мной за соседнюю веревку. — Чтоб этой проклятой языческой статуе опрокинуться и разлететься на тысячу обломков!
— Молчать, раб! — чулик щелкнул коварным кнутом, оставив на спине соседа рубец. — Тащи!
Раб, блестя на солнцах копной кудрявых черных волос, выругался, но у него не нашлось слюны, чтобы достойно выразить свое презрение.
— Мерзкие звери, — тихо крякнул он, налегая веревку так, что затрещали мускулы. У него была здоровая загорелая кожа, надменный крючковатый нос и тонкие губы. — Ей Зантристар Милостивый! Будь у меня сейчас на боку мой меч…
Мы тянули и тянули — и водворили наконец этого колосса на предназначенное ему место.
Он станет, как я знал, ещё одним прекрасным обиталищем для пауков.
Когда мы, перемешавшись, всей толпой повалили к высокому выходу, рабочие — смеясь и болтая, поскольку работа была закончена, а невольники — мрачные и молчаливые, я постарался пристроиться рядом с курчавым.
— Ты помянул Зима, — сказал я.
Он вытер окруженный бородой рот мускулистым предплечьем. И осторожно посмотрел на меня.
— А если и так, разве это удивит еретика?
Я покачал головой. Мы вышли на свет.
— Я не еретик. Я думал, что Зар…
— Гродно — это небесное божество, которому поклоняются эти бедные обманутые дураки, хотя все живущие на свете знают, что спасения мы должны искать у Зара, — он смерил меня взглядом. — Ты ведь недолго был рабом? Ты чужеземец?
— Из Сегестеса.
— Мы здесь, в Оке Мира, ничего не знаем о внешнем океане. Если ты чужеземец, то ради спасения твоей бессмертной души советую тебе всячески избегать Гродно. Спасения следует искать только у Зара. Магнаты Магдага уволокли меня с моей галеры. Они заклеймили меня и обратили в рабство. Но я сбегу и вернусь через внутреннее море в Святой Санурказз.
В давке нас растолкали в разные стороны, но я успел схватить его за руку. Вот сведения, которых я жаждал. Название «Санурказз» пленило мое воображение. Я упоминал, как запульсировала моя кровь, когда я впервые услышал слово «Стромбор» и почувствовал, как передо мной разворачивается образ золотого великолепия. И сейчас я ощутил здесь то же самое, когда моего слуха впервые коснулось название «Санурказз».
— Ты не мог бы рассказать мне, дружище… — начал было я.
Он перебил меня, взглянув на мою ладонь у него на руке.
— Я раб, чужеземец. Я страдаю от кнута, оков и баласса. Но никакой невольник или рабочий не поднимет на меня руки.
Я отнял руку. Убрал я её не слишком поспешно и не стал выражать сожаления, так как взял за правило никогда не извиняться, но кивнул, и мое лицо, должно быть, заставило его не торопиться с действиями.
— Как тебя зовут, чужеземец?
— Люди называют меня Писцом, но…
— Писец. Я — Зорг. Зорг ти-Фельтераз.
Мы продолжили бы разговор, но надсмотрщики кнутами отогнали рабов и наорали на рабочих, и нам пришлось расстаться. Этот человек произвел на меня сильное впечатление. Возможно, его и сделали рабом, но не сломили.
К тому времени, как мы вернулись на кирпичное производство, временную площадку среди строящихся повсюду колоссальных зданий, время нашего полуденного перерыва прошло, и нас сразу же снова поставили на изготовление кирпичей. Проверяя продукцию и делая аккуратные метки крегенским курсивным письмом, ибо там всегда велся строгий учет, я размышлял об этом человеке — Зорге из Фельтераза. Он, совершенно очевидно, не разделял преклонения перед божеством зеленого солнца Гродно. Он был последователем Зара. Вот потому-то он и стал невольником, а не рабочим. Различия между этими состояниям были невелики. Они существовали, и одни возмущались ими, а другие гордо провозглашали их, но для свободного человека присущая последним гордость казалась жалкой.
Мои дни среди мегалитических зданий Магдага проходили один за другим.
Меня изумлял чистый масштаб комплексов. Мастера взбирались на шаткие деревянные леса на высоту в пятьсот футов[13], выполняя чудесные фризы на архитравах. Скульптуры варьировались от статуй в натуральную величину до огромных творений из искусственно скрепленных масс камня. Сколько искусства, сколько мастерства, сколько изнурительного труда затрачивалось всего лишь для украшения и декорирования огромных пустых храмов. Некоторые их этих зданий были воистину гигантскими. Я слышал разрозненные замечания о времени умирания, времени Великой Смерти и Великого Рождения, но они не складывались ни в какую систему, помимо того, что могло быть простым сельскохозяйственным циклом смерти и возрождения.
Я был уверен в одном. Мы строили не гигантские мавзолеи, жертвы живых мертвым. Эти мегалиты отнюдь не гробницы, не крегенские пирамиды.
Большую часть жизни на корабле занимает ожидание, и поэтому мне не составило труда вписаться в жизнь среди мегалитов Магдага, так как уж чего-чего, а ждать-то я научился отлично. Я знал, что если попытаться вырваться без разрешения Звездных Владык — к этому времени я убедил себя в том, что в нынешнем положении я оказался именно с их помощью — то меня накажут, отправив обратно на Землю.
Как писец, я пользовался некоторой свободой и мог перемещаться среди зданий. Я потратил некоторое время на поиски того зарянина — Зорга из Фельтерназа, но не нашел его. Однако я буду говорить только о вещах, имеющих непосредственное касательство к тому, что воспоследовало, оставив за рамками большую часть неприятных наказаний, голодовки, следующие за сдачей недостаточного количества продукции или недостижение должной высоты стен к определенному сроку; спорадические бунты, безжалостно подавляемые охранниками-зверолюдьми; нечастые дни буйных пиров; драки, ссоры и воровство в «нахаловке», где мы жили. Они делали жизнь жестокой, причудливой, требовательной — такой, какую не следует выносить ни одному мужчине и ни одной женщине.
— Почему ты и твой народ надрываетесь и страдаете из-за магнатов лишь для того, чтобы строить для них новые пустые монументы? — спросил я Генала. — Неужели вы не желаете жить собственной жизнью?
Он стиснул кулаки.
— Да, Писец, я-то желаю! Но бунт…такое дело надо тщательно обдумать… тщательно обдумать… — и он беспокойно осмотрелся по сторонам.
Многие мужчины и женщины говорили о бунте. И невольники, и рабочие — все говорили о том времени, когда они в результате восстания станут свободными людьми. Но, по-моему, никто из них в это время не поднимался мыслью от просто восстания к настоящей революции.
Может быть, говоря так, я проявляю несправедливость к Пророку.
Наверно, он даже тогда видел сквозь кровавую утробную реакцию восстания проблески идеалов революции, ибо впоследствии он показал себя благородным человеком. Его называли просто Пророком; несомненно, у него было имя, но это имя забыли. Раба могут называть так, как того захочет хозяин. Меня, например, стали называть Писцом, по выполняемой мной работе, и я даже не ведал об этом, пока употребление данного имени не стало привычным. Среди тесных построек «нахаловки» на сухопутной границе города, за пределами пестрых и величественных районов, где жили в роскоши магнаты Магдага, овеваемые при дневной жаре прохладным ветерком с моря, Пророк двигался уверенной поступью, проповедуя. Он попросту говорил, что ни один человек не должен владеть другим как рабом, что ни один человек не должен съеживаться от страха перед кнутом — ни невольник, ни рабочий, ни свободный, что люди должны в какой-то мере распоряжаться тем, что происходит с ними в жизни.
Я время от времени встречал его, бродящего по «нахаловке» среди невольников и рабочих, произносящего свои пламенные речи, которые наталкивались лишь на тусклые взгляды и разочарованные пожимания плечами, на отсутствие всякой надежды. Он постоянно скрывался от стражников. Рабочие питали к нему жалость и некоторую приязнь, какую вызывал бы слепой пес, которого они не дали бы убить. Поэтому они прятали его, кормили и переправляли из убежища в убежище. В этом лабиринте древних кирпичных и глиняных стен, проваливающихся крыш и обветшавших стен и башен могла заблудиться целая армия. Стражники осмеливались соваться вглубь «нахаловки» на свой страх и риск и только с крупными силами.
На два дня из каждых двенадцати рабочие могли возвращаться домой в «нахаловку». Зачастую они умудрялись задержаться там подольше — пока их не вспугивали стражники. Вот тогда-то Пророк и обращался к ним со своей проповедью, пытаясь воспламенить их и пробудить от спячки.
Так как он даже по крегенским стандартам был стар — полагаю, ему было лет сто восемьдесят — его волосы уже полностью поседели. Седая грива, борода и усы были только признаком возраста, а удивительное сходство с тем, как обычно представляют себе пророков являлось всего лишь случайным совпадением. Но его старые глаза, когда он говорил, так и впивались в меня, что твоя барракуда, а хриплый голос гремел, как труба, разносясь на добрые четверть дуабура. Такие люди известны и на нашей родной Земле.
Стражники, как звери, так и люди, редко совались в заселенную рабами «нахаловку». Холли, Генал и я стояли в дверях, слушая Пророка, и лица у обоих моих молодых друзей горели от внутренней страсти. Они, по крайней мере, видели смысл в том, что говорил Пророк. В рассеянном свете факелов стоявшая перед нами масса рабочих и невольников слушала его, словно развлекаясь спектаклем. Их дух уже был сломлен кнутом. Внезапно раздались крики и вопли, топот кованых копыт и лязг оружия.
Из боковой улицы с пением и криками тяжело вывалил отряд облаченных в кольчуги воинов, мгновенно развернулся и врезался в толпу народа. Их мечи обрушивались на нас, и били они отнюдь не плашмя. Хлынула кровь. Пророк исчез. Холли пронзительно закричала. Я схватил её за руку, а Генал за другую, и мы юркнули обратно в дом. Не успели покоробленные двери захлопнуться за нами, как мимо процокали копыта скакунов.
— Они не охотятся за Пророком, — сказала Холли, тяжело дыша и глядя широко раскрытыми дикими глазами. — Для них это просто развлечение, великий Джикай!
Я скривился, услышав это слово в таком презренном контексте.
— Да, — зло бросил Генал. — Для них настало время поохотиться для забавы, — его страстный голос сломался. — Для забавы!
— Сегодня ночью у меня будет работа, — произнесла Холли. Я уставился на нее, совершенно не понимая, что она имела в виду.
Вскоре я это выяснил.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Я кивнул.
— Согласен. Лучше Холли не готовит никто.
Она бросила на меня быстрый подозрительный взгляд, эта юная девушка, в чью задачу входило готовить и убирать для бригады мастеривших кирпичи, а потом, когда придет её очередь, работать деревянным шпателем из дерева струм. Полагаю, вид моей страхолюдной рожи заставил её заколебаться с ответом. Из-за открытия, что я владею довольно редким искусством читать и писать — все тот же дар таблетки с генетически закодированным обучением языку, что была дана мне так давно Масперо, моим наставником в легендарном городе Афазое — меня автоматически зачислили в писцы, то есть одним их тех, кто вел подсчет сделанных кирпичей, выполненной работы, достигнутых квот. Писцы стояли повсюду среди зданий — как стояли, ведя учет, во время сева и сбора урожая на принадлежащих Магдагу полеводческих фермах.
Из-за этого простого умения писать и читать я избавился от многих ужасов, выпадавших на долю настоящих рабов — тех, кто надрывался, обтесывая камень в карьерах или выдавая на-гора большие двуручные корзины самоцветов, или греб прикованный к весельным скамьям галер.
Магдаг, несмотря на свою грандиозную строительную программу, господствовавшую в жизни всех обитавших в радиусе пятидесяти дуабуров от города, был, по существу, морским портом, городом внутреннего моря.
И вот я сидел здесь — моряк, приговоренный считать кирпичи, когда слышно было, как море омывает причалы, а у этих причалов ждут, покачиваясь на волнах, корабли! Как я жаждал тогда вырваться в море! Щекотавший ноздри морской бриз вызывал у меня острое, до зуда в подошвах, желание ощутить под ногами палубу, а в волосах — ветер, услышать скрип канатов и блоков, почуять самую живую кровь моря!
Мы все уселись обедать, и Холли, как и обещала, выделила Геналу двойную порцию, а он предложил ей сделать тоже самое и для меня. Все мы носили обыкновенные серые набедренные повязки, или набедренники, рабочих. Некоторые женщины одевали также серые туники, но большинство их не утруждало себя этим, желая иметь свободные руки для нескончаемой работы. Когда Холли нагнулась передо мной, я посмотрел на её юное лицо. Она выглядела совсем молодой и наивной — темноволосая, с серьезными глазами и нежными, казалось, едва сформировавшимися губами.
— А с каких это пор писец стал заслуживать лишнего пайка, украденного с риском для жизни? — спросила она Генала.
Он вспыхнул и вскочил, но я положил ему руку на плечо, и он опустился на место, хотя и с некоторым усилием.
— Это не имеет значения.
— А по моему, имеет…
Я не ответил. Среди бригад рабочих, обедавших в полдень, к нам бежал человек с искаженным гневом лицом, раздавая на бегу удары по плечам длинной балассовой палкой.
— Вставайте, ленивые расты! За работу. Вставай!
Генал поднялся со звуком возмущения и гнева, напоминавшим рычание щенка. Его юное лицо раскраснелось, глаза горели. Холли быстро шагнула рядом с ним. Голова её только-только доходила ему до плеча. И им обоим приходилось подымать голову, чтобы посмотреть мне в лицо.
— Пугнарсес, — с отвращением произнес Генал. Он добавил бы ещё пару ласковых слов, но Холли положила ему на руку свою нежную ладонь.
Бежавший был надсмотрщиком, рабочим вроде нас самих, но избранным из наших несчастных рядов и получивший в знак своей мелкой власти балассовую палку — баласс похож на земное черное дерево — и серую тунику с нашитыми на спине и на груди черно-зелеными знаками принадлежности к начальству. Его отличали высокий рост, почти с меня, массивное телосложение, нечесаные черные волосы и заостренный нос. Над поблескивающими злобой глазами хмурились лохматые брови. Он служил бригадиром десяти бригад и ни за что не потерпел бы недоработки или халтуры. Над Пугнарсесом всегда висела угроза кнута, так как среди мегалитов Магдага от неё было никуда не деться.
Мы все быстро поднялись, ворча и потягиваясь, быстро набивая рты остатками пищи.
Я ясно видел, что Пугнарсес лупил своей палкой со свирепостью, проистекавшей от собственного едва сдерживаемого гнева на то, чем ему приходилось заниматься. Он считал себя человеком, родившимся не в том слое общества. Ему следовало быть сыном какого-нибудь высокопоставленного магната, важно расхаживать в кольчужной броне и с мечом на боку и отдавать приказы скорее в гуще боя, а не среди рабочих о качестве и количестве глиняных кирпичей.
Теперь мы услышали громкие крики других надсмотрщиков и протяжные стенающие завывания сотен рабочих и невольников.
Пробегая среди путаницы кирпичного производства и мимо места, где оторвались от обеда каменщики, мы увидели крылатую статую футов в сто[11] высотой, влекомую сотнями мужчин и женщин. Эта колоссальная статуя возвышалась над нами словно башня, великолепный образчик варварского вдохновения и культурного достижения.
Много дней ушло на ваяние этих неподвижных черт, этого лба, подобного утесу, короны из перьев, сложенных рук с атрибутами полубожественной власти, распахнутых крыльев, на которых было отчетливо высечено каждое перо. Массивные катки из ленка под пьедесталом скрипели от тяжести. Покуда одна группа рабочих и невольников тащила, надрываясь на жаре, эту ужасающую массу при помощи длинных веревок, другая подымала последний освободившийся каток и переносила его вперед. Там старший надсмотрщик с цветным знаком на белой тунике, ярко горящим в лучах солнц, и скрученным в спираль кнутом в правой руке указывал, куда именно следует положить этот каток.
Нас поспешно поставили на веревки, и мы навалились со всей силы. Обливающийся потом Пугнарсес кричал и размахивал балассовой палкой. Дергая в такт отчаянным рывкам других рабов, мы втащили чудовищную статую наверх по пологому склону, который и послужил причиной минутной задержки и последовавшего за ней вызова новой группы тяглового скота — мужчин и женщин, рабочих Магдага.
Вместе, потратив много сил на проклятия, брань и взывания к Гракки-Гродно, небесному покровителю тяглового скота, под обрушивающиеся на наши голые спины удары балассовых палок и кнутов надсмотрщиков, мы втянули этого кумира вверх по склону, а потом проволокли полпути к затененному входу вышиной в четыреста футов[12], через который он должен был быть доставлен на свое место у стены. Там ему было суждено служить лишь ещё одним напоминанием о величии и мощи Магдага.
В длинных рядах налегавших вместе с нами на веревки невольников и рабочих я увидел множество полулюдей Крегена. Там трудились оши, рапы — стервятникообразные субъекты, чей запах так раздражал человеческое обоняние — и даже кучка фрислов. Попадалось и множество зверолюдей других, неизвестных мне видов. Но среди рабов я не увидел ни одного чулика.
Другие люди, оши и рапы в мечами и кнутами в руках охраняли и погоняли людей, ошей и рап. Воистину, мироздание на Крегене уравняло все виды. Хотя человек явно доминировал в этой части планеты, он отнюдь не являлся венцом творения. Я увидел множество людей, смазывавших веревки на месте связок и проверявших по очереди каждый высвобождающийся каток в поисках трещин или слабин. Многие из них были рыжими, а значит, вполне могли быть уроженцами Лаха — континента укрытых за стенами садов и женщин под прозрачными покрывалами, что лежал к юго-востоку от Турисмонда в Закатном море, ближе к Вэллии, чем восточная оконечность Турисмонда, где среди моря варварства процветали лишь отдельные изолированные города. Мысль о Вэллии с её островной империей, которую я никогда не видел, потянула за собой другие непрошеные воспоминания, от которых мне так никогда и не удалось избавиться, и я с проклятием налег на веревку.
— Ей Зим-Зар, — выдохнул рослый, сильный и совершенно голый раб, тянувший рядом со мной за соседнюю веревку. — Чтоб этой проклятой языческой статуе опрокинуться и разлететься на тысячу обломков!
— Молчать, раб! — чулик щелкнул коварным кнутом, оставив на спине соседа рубец. — Тащи!
Раб, блестя на солнцах копной кудрявых черных волос, выругался, но у него не нашлось слюны, чтобы достойно выразить свое презрение.
— Мерзкие звери, — тихо крякнул он, налегая веревку так, что затрещали мускулы. У него была здоровая загорелая кожа, надменный крючковатый нос и тонкие губы. — Ей Зантристар Милостивый! Будь у меня сейчас на боку мой меч…
Мы тянули и тянули — и водворили наконец этого колосса на предназначенное ему место.
Он станет, как я знал, ещё одним прекрасным обиталищем для пауков.
Когда мы, перемешавшись, всей толпой повалили к высокому выходу, рабочие — смеясь и болтая, поскольку работа была закончена, а невольники — мрачные и молчаливые, я постарался пристроиться рядом с курчавым.
— Ты помянул Зима, — сказал я.
Он вытер окруженный бородой рот мускулистым предплечьем. И осторожно посмотрел на меня.
— А если и так, разве это удивит еретика?
Я покачал головой. Мы вышли на свет.
— Я не еретик. Я думал, что Зар…
— Гродно — это небесное божество, которому поклоняются эти бедные обманутые дураки, хотя все живущие на свете знают, что спасения мы должны искать у Зара, — он смерил меня взглядом. — Ты ведь недолго был рабом? Ты чужеземец?
— Из Сегестеса.
— Мы здесь, в Оке Мира, ничего не знаем о внешнем океане. Если ты чужеземец, то ради спасения твоей бессмертной души советую тебе всячески избегать Гродно. Спасения следует искать только у Зара. Магнаты Магдага уволокли меня с моей галеры. Они заклеймили меня и обратили в рабство. Но я сбегу и вернусь через внутреннее море в Святой Санурказз.
В давке нас растолкали в разные стороны, но я успел схватить его за руку. Вот сведения, которых я жаждал. Название «Санурказз» пленило мое воображение. Я упоминал, как запульсировала моя кровь, когда я впервые услышал слово «Стромбор» и почувствовал, как передо мной разворачивается образ золотого великолепия. И сейчас я ощутил здесь то же самое, когда моего слуха впервые коснулось название «Санурказз».
— Ты не мог бы рассказать мне, дружище… — начал было я.
Он перебил меня, взглянув на мою ладонь у него на руке.
— Я раб, чужеземец. Я страдаю от кнута, оков и баласса. Но никакой невольник или рабочий не поднимет на меня руки.
Я отнял руку. Убрал я её не слишком поспешно и не стал выражать сожаления, так как взял за правило никогда не извиняться, но кивнул, и мое лицо, должно быть, заставило его не торопиться с действиями.
— Как тебя зовут, чужеземец?
— Люди называют меня Писцом, но…
— Писец. Я — Зорг. Зорг ти-Фельтераз.
Мы продолжили бы разговор, но надсмотрщики кнутами отогнали рабов и наорали на рабочих, и нам пришлось расстаться. Этот человек произвел на меня сильное впечатление. Возможно, его и сделали рабом, но не сломили.
К тому времени, как мы вернулись на кирпичное производство, временную площадку среди строящихся повсюду колоссальных зданий, время нашего полуденного перерыва прошло, и нас сразу же снова поставили на изготовление кирпичей. Проверяя продукцию и делая аккуратные метки крегенским курсивным письмом, ибо там всегда велся строгий учет, я размышлял об этом человеке — Зорге из Фельтераза. Он, совершенно очевидно, не разделял преклонения перед божеством зеленого солнца Гродно. Он был последователем Зара. Вот потому-то он и стал невольником, а не рабочим. Различия между этими состояниям были невелики. Они существовали, и одни возмущались ими, а другие гордо провозглашали их, но для свободного человека присущая последним гордость казалась жалкой.
Мои дни среди мегалитических зданий Магдага проходили один за другим.
Меня изумлял чистый масштаб комплексов. Мастера взбирались на шаткие деревянные леса на высоту в пятьсот футов[13], выполняя чудесные фризы на архитравах. Скульптуры варьировались от статуй в натуральную величину до огромных творений из искусственно скрепленных масс камня. Сколько искусства, сколько мастерства, сколько изнурительного труда затрачивалось всего лишь для украшения и декорирования огромных пустых храмов. Некоторые их этих зданий были воистину гигантскими. Я слышал разрозненные замечания о времени умирания, времени Великой Смерти и Великого Рождения, но они не складывались ни в какую систему, помимо того, что могло быть простым сельскохозяйственным циклом смерти и возрождения.
Я был уверен в одном. Мы строили не гигантские мавзолеи, жертвы живых мертвым. Эти мегалиты отнюдь не гробницы, не крегенские пирамиды.
Большую часть жизни на корабле занимает ожидание, и поэтому мне не составило труда вписаться в жизнь среди мегалитов Магдага, так как уж чего-чего, а ждать-то я научился отлично. Я знал, что если попытаться вырваться без разрешения Звездных Владык — к этому времени я убедил себя в том, что в нынешнем положении я оказался именно с их помощью — то меня накажут, отправив обратно на Землю.
Как писец, я пользовался некоторой свободой и мог перемещаться среди зданий. Я потратил некоторое время на поиски того зарянина — Зорга из Фельтерназа, но не нашел его. Однако я буду говорить только о вещах, имеющих непосредственное касательство к тому, что воспоследовало, оставив за рамками большую часть неприятных наказаний, голодовки, следующие за сдачей недостаточного количества продукции или недостижение должной высоты стен к определенному сроку; спорадические бунты, безжалостно подавляемые охранниками-зверолюдьми; нечастые дни буйных пиров; драки, ссоры и воровство в «нахаловке», где мы жили. Они делали жизнь жестокой, причудливой, требовательной — такой, какую не следует выносить ни одному мужчине и ни одной женщине.
— Почему ты и твой народ надрываетесь и страдаете из-за магнатов лишь для того, чтобы строить для них новые пустые монументы? — спросил я Генала. — Неужели вы не желаете жить собственной жизнью?
Он стиснул кулаки.
— Да, Писец, я-то желаю! Но бунт…такое дело надо тщательно обдумать… тщательно обдумать… — и он беспокойно осмотрелся по сторонам.
Многие мужчины и женщины говорили о бунте. И невольники, и рабочие — все говорили о том времени, когда они в результате восстания станут свободными людьми. Но, по-моему, никто из них в это время не поднимался мыслью от просто восстания к настоящей революции.
Может быть, говоря так, я проявляю несправедливость к Пророку.
Наверно, он даже тогда видел сквозь кровавую утробную реакцию восстания проблески идеалов революции, ибо впоследствии он показал себя благородным человеком. Его называли просто Пророком; несомненно, у него было имя, но это имя забыли. Раба могут называть так, как того захочет хозяин. Меня, например, стали называть Писцом, по выполняемой мной работе, и я даже не ведал об этом, пока употребление данного имени не стало привычным. Среди тесных построек «нахаловки» на сухопутной границе города, за пределами пестрых и величественных районов, где жили в роскоши магнаты Магдага, овеваемые при дневной жаре прохладным ветерком с моря, Пророк двигался уверенной поступью, проповедуя. Он попросту говорил, что ни один человек не должен владеть другим как рабом, что ни один человек не должен съеживаться от страха перед кнутом — ни невольник, ни рабочий, ни свободный, что люди должны в какой-то мере распоряжаться тем, что происходит с ними в жизни.
Я время от времени встречал его, бродящего по «нахаловке» среди невольников и рабочих, произносящего свои пламенные речи, которые наталкивались лишь на тусклые взгляды и разочарованные пожимания плечами, на отсутствие всякой надежды. Он постоянно скрывался от стражников. Рабочие питали к нему жалость и некоторую приязнь, какую вызывал бы слепой пес, которого они не дали бы убить. Поэтому они прятали его, кормили и переправляли из убежища в убежище. В этом лабиринте древних кирпичных и глиняных стен, проваливающихся крыш и обветшавших стен и башен могла заблудиться целая армия. Стражники осмеливались соваться вглубь «нахаловки» на свой страх и риск и только с крупными силами.
На два дня из каждых двенадцати рабочие могли возвращаться домой в «нахаловку». Зачастую они умудрялись задержаться там подольше — пока их не вспугивали стражники. Вот тогда-то Пророк и обращался к ним со своей проповедью, пытаясь воспламенить их и пробудить от спячки.
Так как он даже по крегенским стандартам был стар — полагаю, ему было лет сто восемьдесят — его волосы уже полностью поседели. Седая грива, борода и усы были только признаком возраста, а удивительное сходство с тем, как обычно представляют себе пророков являлось всего лишь случайным совпадением. Но его старые глаза, когда он говорил, так и впивались в меня, что твоя барракуда, а хриплый голос гремел, как труба, разносясь на добрые четверть дуабура. Такие люди известны и на нашей родной Земле.
Стражники, как звери, так и люди, редко совались в заселенную рабами «нахаловку». Холли, Генал и я стояли в дверях, слушая Пророка, и лица у обоих моих молодых друзей горели от внутренней страсти. Они, по крайней мере, видели смысл в том, что говорил Пророк. В рассеянном свете факелов стоявшая перед нами масса рабочих и невольников слушала его, словно развлекаясь спектаклем. Их дух уже был сломлен кнутом. Внезапно раздались крики и вопли, топот кованых копыт и лязг оружия.
Из боковой улицы с пением и криками тяжело вывалил отряд облаченных в кольчуги воинов, мгновенно развернулся и врезался в толпу народа. Их мечи обрушивались на нас, и били они отнюдь не плашмя. Хлынула кровь. Пророк исчез. Холли пронзительно закричала. Я схватил её за руку, а Генал за другую, и мы юркнули обратно в дом. Не успели покоробленные двери захлопнуться за нами, как мимо процокали копыта скакунов.
— Они не охотятся за Пророком, — сказала Холли, тяжело дыша и глядя широко раскрытыми дикими глазами. — Для них это просто развлечение, великий Джикай!
Я скривился, услышав это слово в таком презренном контексте.
— Да, — зло бросил Генал. — Для них настало время поохотиться для забавы, — его страстный голос сломался. — Для забавы!
— Сегодня ночью у меня будет работа, — произнесла Холли. Я уставился на нее, совершенно не понимая, что она имела в виду.
Вскоре я это выяснил.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Приманка для магнатов
Дева-с-Множеством-Улыбок, самая большая луна Крегена, плыла по небу, неомрачаемая облаками. Яркий розовый лунный свет лился на пустынную площадь на окраине «нахаловки». Во многих дверях поджидали прохожих человеческие яркоглазые девы. Учитывая размеры луны — почти вдвое больше спутника Земли, — глухой час и блеск ночи, площадь освещалась так же ярко, как многие площади днем на Земле. Девушки поджидали в тенях между освещенными луной местами . Вскоре явились солдаты, наемники и стражники. Они несли подарки, деньги, нетерпеливые улыбки, разнообразные желания.
В одном из затемненных дверных проемов — так, что в мягком лунном свете виднелась только длинный участок стройной ножки, — стояла в ожидании Холли.
— Ты уверен? — прошептал я Геналу.
— Да. Мы уже это проделывали. — Тихо вы, глупые калсании! — шикнул со злостью и плохо скрытым нетерпением Пугнарсес.
Его балассовая палка исчезла; теперь он сжимал в руке дубину из невзрачного дерева стурм. Мы следили, как мужчины в богатых одеждах, с завитыми и надушенными волосами прохаживались, сверкая перстнями на пальцах, вдоль аркад и дверей, выходящих на площадь, постепенно заполняя её, по мере того как появлялось все больше людей, освобожденных от дневных забот. Ножка Холли была открыта на грани приличия, а потому выглядела маняще и завлекательно в лучах струящегося розового лунного света. Две другие луны, тоже полные, проносились низко над дырявыми крышами домов «нахаловки».
Ратники теперь расстались со своими стальными кольчугами, которые только помешали бы любовным утехам.
Один такой приблизился к Холли. Это был высокий и мрачный субъект с вислыми черными усами и ртом как у раста, одетый в роскошный зеленый плащ, обильно украшенный серебряным шитьем. Кошелек с монетами так и позванивал в такт его шагам. На поясе у него висел длинный кинжал.
— Я вам нравлюсь, господин? — спросила Холли.
Его глаза нагло ощупали девушку.
— Нравишься, девочка — по внешности. Но можешь ли ты показать мастерство?
— Идемте со мной, господин, и я дам вам отведать таких восторгов, каких сама страстная Гифимеда — бессмертная возлюбленная — не удостаивала снискавшего милость у Гродно.
Глаза ратника сверкнули, и он провел по узким губам кончиком языка.
— Ты меня заинтересовала, девочка. Два серебряных весла.
Я догадался, что Холли надулась и ещё более волнующе покачивает бедрами, натягивая тонкий материал шуш-чифа, похожего на саронг одеяния, которое девушки носят по праздникам.
— Три серебряных весла, господин, — улещивала она.
— Два.
Генал рядом со мной беспокойно зашевелился, а Пугнарсес приглушенно громыхнул:
— Макку-Гродно побери эту деваху! Какое значение имеют деньги?! Пусть поторапливается!
— Она должна играть свою роль, — поспешно вступился Генал.
Сошлись на двух серебряных и двух медных «веслах» — так назывались тусклые монеты Магдага, на реверсе которых были изображены два скрещенных весла, а на аверсе — лица различных магдагских магнатов с неизменно постным выражением. Мужчина нагнул голову и последовал за Холли в дверной проем, со сладострастным смешком на устах. Он уже протянул руки, готовый сорвать с неё шуш-чиф, но тут Генал и Пугнарсес, стоявшие по сторонам двери, ударили его по голове, и он без звука рухнул ничком ко мне в объятия, после чего я уволок его внутрь. Никто из нас не произнес ни слова. Я уставился на Холли. В своем шуш-чифе она и впрямь выглядела удивительно прекрасной, нежной юной и свежей — воплощением сладострастных обещаний молодости.
Затем она вернулась на свой пост, дерзко щеголяя своей красотой в розовом свете лун, как приманка для людей.
Той ночью, первой для меня на такой работе, мы накололи шестерых ратников, пожелавших опробовать товары Холли. Мы связали их, заткнули рты кляпами и забрали одежду, драгоценности, деньги и оружие. Эта черта Холли изумила меня: я увидел, что она способна вести себя с уверенной целеустремленностью зрелой женщины. Ратникам предстояло отправиться известными Холли тайными путями в «нахаловку». Оттуда, голые и связанные, они найдут дорогу в отдаленные бригады рабов, трудящиеся по другую сторону строительного комплекса. Им будет невозможно доказать, кто они такие, когда они столкнутся с непосредственной реакцией стражников и магнатов на подобные попытки, которая обычно заключалась в ударе по голове. Холли, однако, редко шла даже на такой риск. Обычно она настаивала, чтобы «клиентов» отправляли на галеры. Кто не задрожит, услышав эту простую фразу? Отправляли на галеры.
Когда я спросил, почему ненавистных стражников и магнатов не убивают тут же на месте, Генал посмотрел на меня как на сумасшедшего.
— Что?! — воскликнул он. — Отправить их прямо на Генодрас, сидеть в сиянии одесную Гродно, прежде чем они настрадаются вволю на земле?! Я хочу знать, что сперва они хорошенько помучаются, прежде чем умрут и будут приняты в Зеленый Ореол.
Я ничего не ответил.
Весьма важным моментом в структуре жизни Ока Мира мне показалось то обстоятельство, что в то время как невольники в большинстве своем верили в божество красного солнца, Зара; рабочие, которым полагалось от всей души почитать Гродно, отличались самым небрежным и свободным отношением к вере. Эта мысль о том, что смерть освободит их и даст возможность отправиться навстречу своим надеждам, к сиянию зеленого солнца, была, наверно, самым твердым религиозным догматом, какого они придерживались.
Сельскую округу терроризировали воины в кольчугах. Непосредственно за чертой города и за пределами огромных, работающих словно автоматизированные фабрики по производству продовольствия, ферм, они забирали все, что хотели. Благодаря галерам и кавалерии они господствовали на северном побережье. На северном берегу существовали и другие города, но все они и рядом не стояли с Магдагом по размерам. мощи и великолепию.
Покамест я ни разу не видел ни зорок, ни вавов — великолепных верховых животных Сегестеса. Магнаты ездили на шестиногих зверях, сильно похожих на пугливых мулов, с тупыми мордами, злыми глазами, острыми ушами и голубовато-серыми шкурами, поросшими редкими и жесткими волосами, которые магнаты подстригали и умащивали. Я гадал, насколько они пригодны в кавалерии; шестиногий аллюр должен быть неуклюж и неудобен для всадника. Всадники не пользовались копьями, полагаясь на свои длинные мечи. Я видел мало свидетельств применения луков, и в этих случаях неизменно использовались стандартные луки — короткие и прямые. Ни изогнутых составных луков, из каких стреляли мои кланнеры, ни больших английских тисовых луков в Магдаге не попадалось. Те верховые животные — сектриксы — казались мне хорошими крепкими зверьми, хотя я сомневался в их выносливости. Кроме того, по моей оценке они были не достаточно высокими в холке, чтобы обеспечить кланнеру желанный простор для размаха секиры или палаша.
Я все больше и больше видел в Магдаге не более чем огромную стройплощадку. Невольники и рабочие, а иногда и свободные ремесленники жили в своих крошечных лачугах из соломы, дранки или глиняных кирпичей, которые лепились к стенам возводимых и украшаемых ими громадных зданий. Эти здания содержали огромное богатство — массы золотых листов, инкрустации, акры драгоценных камней, порфира, чемзита, халцедонов и резной кости, каласбрюна, мраморных плит с прожилками и без — сиявшее на солнце. А внутри похожих на лабиринты районов, где под тенью этого богатства, среди грязи и вони, собирались рабы, был только глиняный кирпич, глина, неотесанный камень и ничтожное количество дерева стурм. Контраст между великолепием и ужасающей нищетой был ещё более разительным, чем на моей родной Земле в конце восемнадцатого века.
В одном из затемненных дверных проемов — так, что в мягком лунном свете виднелась только длинный участок стройной ножки, — стояла в ожидании Холли.
— Ты уверен? — прошептал я Геналу.
— Да. Мы уже это проделывали. — Тихо вы, глупые калсании! — шикнул со злостью и плохо скрытым нетерпением Пугнарсес.
Его балассовая палка исчезла; теперь он сжимал в руке дубину из невзрачного дерева стурм. Мы следили, как мужчины в богатых одеждах, с завитыми и надушенными волосами прохаживались, сверкая перстнями на пальцах, вдоль аркад и дверей, выходящих на площадь, постепенно заполняя её, по мере того как появлялось все больше людей, освобожденных от дневных забот. Ножка Холли была открыта на грани приличия, а потому выглядела маняще и завлекательно в лучах струящегося розового лунного света. Две другие луны, тоже полные, проносились низко над дырявыми крышами домов «нахаловки».
Ратники теперь расстались со своими стальными кольчугами, которые только помешали бы любовным утехам.
Один такой приблизился к Холли. Это был высокий и мрачный субъект с вислыми черными усами и ртом как у раста, одетый в роскошный зеленый плащ, обильно украшенный серебряным шитьем. Кошелек с монетами так и позванивал в такт его шагам. На поясе у него висел длинный кинжал.
— Я вам нравлюсь, господин? — спросила Холли.
Его глаза нагло ощупали девушку.
— Нравишься, девочка — по внешности. Но можешь ли ты показать мастерство?
— Идемте со мной, господин, и я дам вам отведать таких восторгов, каких сама страстная Гифимеда — бессмертная возлюбленная — не удостаивала снискавшего милость у Гродно.
Глаза ратника сверкнули, и он провел по узким губам кончиком языка.
— Ты меня заинтересовала, девочка. Два серебряных весла.
Я догадался, что Холли надулась и ещё более волнующе покачивает бедрами, натягивая тонкий материал шуш-чифа, похожего на саронг одеяния, которое девушки носят по праздникам.
— Три серебряных весла, господин, — улещивала она.
— Два.
Генал рядом со мной беспокойно зашевелился, а Пугнарсес приглушенно громыхнул:
— Макку-Гродно побери эту деваху! Какое значение имеют деньги?! Пусть поторапливается!
— Она должна играть свою роль, — поспешно вступился Генал.
Сошлись на двух серебряных и двух медных «веслах» — так назывались тусклые монеты Магдага, на реверсе которых были изображены два скрещенных весла, а на аверсе — лица различных магдагских магнатов с неизменно постным выражением. Мужчина нагнул голову и последовал за Холли в дверной проем, со сладострастным смешком на устах. Он уже протянул руки, готовый сорвать с неё шуш-чиф, но тут Генал и Пугнарсес, стоявшие по сторонам двери, ударили его по голове, и он без звука рухнул ничком ко мне в объятия, после чего я уволок его внутрь. Никто из нас не произнес ни слова. Я уставился на Холли. В своем шуш-чифе она и впрямь выглядела удивительно прекрасной, нежной юной и свежей — воплощением сладострастных обещаний молодости.
Затем она вернулась на свой пост, дерзко щеголяя своей красотой в розовом свете лун, как приманка для людей.
Той ночью, первой для меня на такой работе, мы накололи шестерых ратников, пожелавших опробовать товары Холли. Мы связали их, заткнули рты кляпами и забрали одежду, драгоценности, деньги и оружие. Эта черта Холли изумила меня: я увидел, что она способна вести себя с уверенной целеустремленностью зрелой женщины. Ратникам предстояло отправиться известными Холли тайными путями в «нахаловку». Оттуда, голые и связанные, они найдут дорогу в отдаленные бригады рабов, трудящиеся по другую сторону строительного комплекса. Им будет невозможно доказать, кто они такие, когда они столкнутся с непосредственной реакцией стражников и магнатов на подобные попытки, которая обычно заключалась в ударе по голове. Холли, однако, редко шла даже на такой риск. Обычно она настаивала, чтобы «клиентов» отправляли на галеры. Кто не задрожит, услышав эту простую фразу? Отправляли на галеры.
Когда я спросил, почему ненавистных стражников и магнатов не убивают тут же на месте, Генал посмотрел на меня как на сумасшедшего.
— Что?! — воскликнул он. — Отправить их прямо на Генодрас, сидеть в сиянии одесную Гродно, прежде чем они настрадаются вволю на земле?! Я хочу знать, что сперва они хорошенько помучаются, прежде чем умрут и будут приняты в Зеленый Ореол.
Я ничего не ответил.
Весьма важным моментом в структуре жизни Ока Мира мне показалось то обстоятельство, что в то время как невольники в большинстве своем верили в божество красного солнца, Зара; рабочие, которым полагалось от всей души почитать Гродно, отличались самым небрежным и свободным отношением к вере. Эта мысль о том, что смерть освободит их и даст возможность отправиться навстречу своим надеждам, к сиянию зеленого солнца, была, наверно, самым твердым религиозным догматом, какого они придерживались.
Сельскую округу терроризировали воины в кольчугах. Непосредственно за чертой города и за пределами огромных, работающих словно автоматизированные фабрики по производству продовольствия, ферм, они забирали все, что хотели. Благодаря галерам и кавалерии они господствовали на северном побережье. На северном берегу существовали и другие города, но все они и рядом не стояли с Магдагом по размерам. мощи и великолепию.
Покамест я ни разу не видел ни зорок, ни вавов — великолепных верховых животных Сегестеса. Магнаты ездили на шестиногих зверях, сильно похожих на пугливых мулов, с тупыми мордами, злыми глазами, острыми ушами и голубовато-серыми шкурами, поросшими редкими и жесткими волосами, которые магнаты подстригали и умащивали. Я гадал, насколько они пригодны в кавалерии; шестиногий аллюр должен быть неуклюж и неудобен для всадника. Всадники не пользовались копьями, полагаясь на свои длинные мечи. Я видел мало свидетельств применения луков, и в этих случаях неизменно использовались стандартные луки — короткие и прямые. Ни изогнутых составных луков, из каких стреляли мои кланнеры, ни больших английских тисовых луков в Магдаге не попадалось. Те верховые животные — сектриксы — казались мне хорошими крепкими зверьми, хотя я сомневался в их выносливости. Кроме того, по моей оценке они были не достаточно высокими в холке, чтобы обеспечить кланнеру желанный простор для размаха секиры или палаша.
Я все больше и больше видел в Магдаге не более чем огромную стройплощадку. Невольники и рабочие, а иногда и свободные ремесленники жили в своих крошечных лачугах из соломы, дранки или глиняных кирпичей, которые лепились к стенам возводимых и украшаемых ими громадных зданий. Эти здания содержали огромное богатство — массы золотых листов, инкрустации, акры драгоценных камней, порфира, чемзита, халцедонов и резной кости, каласбрюна, мраморных плит с прожилками и без — сиявшее на солнце. А внутри похожих на лабиринты районов, где под тенью этого богатства, среди грязи и вони, собирались рабы, был только глиняный кирпич, глина, неотесанный камень и ничтожное количество дерева стурм. Контраст между великолепием и ужасающей нищетой был ещё более разительным, чем на моей родной Земле в конце восемнадцатого века.