Накануне казни Циклер объявил, что в свое время Софья и покойный ныне боярин Иван Милославский подговаривали его убить Петра.
Тогда Петр обставил казнь следующим образом: он велел выкопать гроб с прахом Милославского, привезти его на свиньях в Преображенское и поставить раскрытым под помост, где ждали казни приговоренные к смерти.
Циклера и Соковнина четвертовали: сначала им рубили руки и ноги, а потом головы, и кровь их стекала в раскрытый гроб.
Пушкиным отрубили головы, после чего все четыре отвезли на Красную площадь и воткнули на железные спицы, установленные на высоком столбе.
За Софьей же после этого был усилен надзор и увеличены караулы, но и на сей раз в монахини ее не постригли и доступ к ней сестер сохранили.
ВЕЛИКОЕ ПОСОЛЬСТВО
Рига и Митава – столицы Лифляндии и Курляндии
Пребывание Петра в Кенигсберге
Остановка в нидерландском городе Саардаме
Петр в Амстердаме
Тогда Петр обставил казнь следующим образом: он велел выкопать гроб с прахом Милославского, привезти его на свиньях в Преображенское и поставить раскрытым под помост, где ждали казни приговоренные к смерти.
Циклера и Соковнина четвертовали: сначала им рубили руки и ноги, а потом головы, и кровь их стекала в раскрытый гроб.
Пушкиным отрубили головы, после чего все четыре отвезли на Красную площадь и воткнули на железные спицы, установленные на высоком столбе.
За Софьей же после этого был усилен надзор и увеличены караулы, но и на сей раз в монахини ее не постригли и доступ к ней сестер сохранили.
ВЕЛИКОЕ ПОСОЛЬСТВО
Рига и Митава – столицы Лифляндии и Курляндии
Когда все смуты были покончены, Петр опять дал приказание посольству собираться в путешествие.
Посольство поехало на своих лошадях на Тверь, Псков и Ригу в Пруссию. Из Пскова воевода написал рижскому губернатору, что посольство едет, и требовал приличного приема, как то положено по договору со Швецией. Губернатор Дальберг отвечал, что ему надобно знать, как велико число людей, составляющих посольство, но что на всякий случай он велел приготовить подводы и содержание, а для исполнения назначил особого пристава; но в то же время присовокуплял, что в Лифляндии большой голод, и потому просил довольствоваться, чем Бог послал.
За милю от Риги посольство дожидались три легкие кареты от губернатора, а за полмили – 60 рейтаров и 6 карет, в том числе одна золоченая. Начальник рейтар сказал поздравительную речь, за ним вторую произнес начальник выборных рижских граждан (шварцгейптеров); они выехали навстречу на прекрасных лошадях, в богатой сбруе, в роскошной бархатной одежде, в парадных мантиях, с белыми страусовыми перьями на шляпах и с обнаженными мечами в руках, со знаменами, трубами и литаврами. Посольство торжественно въехало в Ригу и поместилось в трех нарочно для них приготовленных домах.
На следующий день двое посольских дворян представлялись Дальбергу и благодарили его за хороший прием; он отвечал ласково, обещая позаботиться обо всех нуждах посольства, и извинялся в тех неудобствах, какие посольство встретило на дороге и которые произошли единственно оттого, что в Лифляндии неурожайный и голодный год.
Петр был доволен приемом, но Двина вскрылась и продолжать путешествие нельзя было, надобно было неделю прожить в полном бездействии. Со стороны губернатора пошли неприятности; он не доставлял съестных припасов, не позволял посольским людям свободно ходить по городу, за ними присматривали, как за шпионами; сам Дальберг не отдал визита посольству, и хотя ему известно было, что царь находился в свите, он делал вид, что этого не знает, и не постарался доставить Петру ни малейшего удовольствия, не позволил осмотреть крепости и достопримечательности Риги. Он не позволил ему даже издали, в зрительную трубу, посмотреть на крепость; от Лефорта он требовал, чтобы никто из русских не выходил из домов и не позволял себе никаких вольностей. Лефорт всеми силами доказывал раздраженному Петру, что Дальберг имеет право так поступать, потому что Рига пограничный город и губернатор должен заботиться о том, чтобы система ее укреплений осталась тайною для такого опасного соседа, как Россия, но Петр был оскорблен такою невнимательностью и Ригу прозвал проклятым местом, а при первой возможности, в рыбачьей лодке с несколькими из своих бомбардиров, переправился через Двину и один уехал в Курляндию, предоставив посольству пробираться далее, как оно знает.
Прием, сделанный посольству в Курляндии герцогом, был самый радушный. Он лично отдал визит посольству и долго разговаривал с Петром и послами о польских и турецких делах. Посольство провело неделю в Митаве, но Петру и здесь стало скучно: нечего было делать, нечего осматривать – ни заводов, ни фабрик. Он оставил Великое посольство, поблагодарил герцога и поехал в Либаву.
Посольство поехало на своих лошадях на Тверь, Псков и Ригу в Пруссию. Из Пскова воевода написал рижскому губернатору, что посольство едет, и требовал приличного приема, как то положено по договору со Швецией. Губернатор Дальберг отвечал, что ему надобно знать, как велико число людей, составляющих посольство, но что на всякий случай он велел приготовить подводы и содержание, а для исполнения назначил особого пристава; но в то же время присовокуплял, что в Лифляндии большой голод, и потому просил довольствоваться, чем Бог послал.
За милю от Риги посольство дожидались три легкие кареты от губернатора, а за полмили – 60 рейтаров и 6 карет, в том числе одна золоченая. Начальник рейтар сказал поздравительную речь, за ним вторую произнес начальник выборных рижских граждан (шварцгейптеров); они выехали навстречу на прекрасных лошадях, в богатой сбруе, в роскошной бархатной одежде, в парадных мантиях, с белыми страусовыми перьями на шляпах и с обнаженными мечами в руках, со знаменами, трубами и литаврами. Посольство торжественно въехало в Ригу и поместилось в трех нарочно для них приготовленных домах.
На следующий день двое посольских дворян представлялись Дальбергу и благодарили его за хороший прием; он отвечал ласково, обещая позаботиться обо всех нуждах посольства, и извинялся в тех неудобствах, какие посольство встретило на дороге и которые произошли единственно оттого, что в Лифляндии неурожайный и голодный год.
Петр был доволен приемом, но Двина вскрылась и продолжать путешествие нельзя было, надобно было неделю прожить в полном бездействии. Со стороны губернатора пошли неприятности; он не доставлял съестных припасов, не позволял посольским людям свободно ходить по городу, за ними присматривали, как за шпионами; сам Дальберг не отдал визита посольству, и хотя ему известно было, что царь находился в свите, он делал вид, что этого не знает, и не постарался доставить Петру ни малейшего удовольствия, не позволил осмотреть крепости и достопримечательности Риги. Он не позволил ему даже издали, в зрительную трубу, посмотреть на крепость; от Лефорта он требовал, чтобы никто из русских не выходил из домов и не позволял себе никаких вольностей. Лефорт всеми силами доказывал раздраженному Петру, что Дальберг имеет право так поступать, потому что Рига пограничный город и губернатор должен заботиться о том, чтобы система ее укреплений осталась тайною для такого опасного соседа, как Россия, но Петр был оскорблен такою невнимательностью и Ригу прозвал проклятым местом, а при первой возможности, в рыбачьей лодке с несколькими из своих бомбардиров, переправился через Двину и один уехал в Курляндию, предоставив посольству пробираться далее, как оно знает.
Прием, сделанный посольству в Курляндии герцогом, был самый радушный. Он лично отдал визит посольству и долго разговаривал с Петром и послами о польских и турецких делах. Посольство провело неделю в Митаве, но Петру и здесь стало скучно: нечего было делать, нечего осматривать – ни заводов, ни фабрик. Он оставил Великое посольство, поблагодарил герцога и поехал в Либаву.
Пребывание Петра в Кенигсберге
Проехав через Либаву и наняв купеческий корабль «Святой Георгий», Петр 2 мая вышел из гавани. 4 мая он был уже в Пруссии.
Курфюрст Фридрих III пригласил его в Кенигсберг, и он прибыл туда в ожидании своего посольства.
Здесь, называя его обер-командором, заботились о том, чтобы Петр ни в чем не нуждался.
Петр осматривал Кенигсберг и занялся изучением артиллерии под руководством главного инженера прусских крепостей Штейнера фон Штернфельда, восхитившегося его искусством в стрельбе и признавшего Петра Михайлова «осторожным и искусным огнестрельным художником», что и было написано в выданном ему дипломе.
Для посольства был приготовлен роскошный стол с яствами на серебряной посуде, тосты провозглашал генерал-кригс-комиссар, а когда пили за здоровье Петра, гремели литавры, трубы и пушечные выстрелы.
На первом приеме курфюрста, в зале, который назывался «Московским», русское посольство было в парчовых кафтанах, унизанных жемчугами и бриллиантами.
Курфюрст пригласил их, сидя на троне, под балдахином, в красной бархатной одежде, усеянной бриллиантами, в шляпе с перьями, с рыцарским знаком, тоже усаженным бриллиантами на груди.
Петр остался в Кенигсберге долее, чем предполагал: его задержали волнения в Польше, где французская партия усиливалась; чтобы противодействовать ей, Петр послал грамоты своему послу, в которых ясно выразил, что всеми силами будет противодействовать избранию короля, находящегося в дружбе с Турцией и Крымом, враждебными России.
Грамота Петра пришла за два дня до выборов и произвела желанное действие: в Польше две партии избрали двух королей: одна партия избрала французского принца Конти; другая – курфюрста саксонского Августа; последнего поддерживал русский резидент. Петр послал поздравительную грамоту Августу и велел объявить польским избирателям, что для защиты республики от Конти и его партии к литовской границе придвинуто войско. Август со своим войском вступил в Польшу, присягнул, принял католичество и дал честное слово царю быть с ним заодно против врагов христианской веры.
Устроив польские дела, Петр решился продолжать свое путешествие. Выехал он с посольством, но, по своему обыкновению, оставил его в дороге и поехал вперед один.
Курфюрст Фридрих III пригласил его в Кенигсберг, и он прибыл туда в ожидании своего посольства.
Здесь, называя его обер-командором, заботились о том, чтобы Петр ни в чем не нуждался.
Петр осматривал Кенигсберг и занялся изучением артиллерии под руководством главного инженера прусских крепостей Штейнера фон Штернфельда, восхитившегося его искусством в стрельбе и признавшего Петра Михайлова «осторожным и искусным огнестрельным художником», что и было написано в выданном ему дипломе.
Для посольства был приготовлен роскошный стол с яствами на серебряной посуде, тосты провозглашал генерал-кригс-комиссар, а когда пили за здоровье Петра, гремели литавры, трубы и пушечные выстрелы.
На первом приеме курфюрста, в зале, который назывался «Московским», русское посольство было в парчовых кафтанах, унизанных жемчугами и бриллиантами.
Курфюрст пригласил их, сидя на троне, под балдахином, в красной бархатной одежде, усеянной бриллиантами, в шляпе с перьями, с рыцарским знаком, тоже усаженным бриллиантами на груди.
Петр остался в Кенигсберге долее, чем предполагал: его задержали волнения в Польше, где французская партия усиливалась; чтобы противодействовать ей, Петр послал грамоты своему послу, в которых ясно выразил, что всеми силами будет противодействовать избранию короля, находящегося в дружбе с Турцией и Крымом, враждебными России.
Грамота Петра пришла за два дня до выборов и произвела желанное действие: в Польше две партии избрали двух королей: одна партия избрала французского принца Конти; другая – курфюрста саксонского Августа; последнего поддерживал русский резидент. Петр послал поздравительную грамоту Августу и велел объявить польским избирателям, что для защиты республики от Конти и его партии к литовской границе придвинуто войско. Август со своим войском вступил в Польшу, присягнул, принял католичество и дал честное слово царю быть с ним заодно против врагов христианской веры.
Устроив польские дела, Петр решился продолжать свое путешествие. Выехал он с посольством, но, по своему обыкновению, оставил его в дороге и поехал вперед один.
Остановка в нидерландском городе Саардаме
Выехав из Кенигсберга вместе со всем Великим посольством, Петр в очередной раз, теперь уже у реки Липпе, опять оставил его и в лодке спустился далее, пробрался к Рейну и по нему, с восемнадцатью человеками волонтеров, поплыл в Голландию. В первой голландской гостинице русских рассматривали с любопытством, потому что весть о приближавшемся Великом посольстве царя русского уже дошла до Голландии и его там ожидали с нетерпением. Петр по каналам и по рукаву Рейна отправился к Саардаму, или Заандаму, – местечко на северо-запад от Амстердама. Всех своих спутников царь оставил в Амстердаме, взяв с собою только шестерых, в том числе царевича Имеретийского, Гавриила и Александра Меншиковых, своих любимых Преображенских плотников-бомбардиров, и с ними поплыл к Саардаму на лодке. Ночь 7 августа застала его неподалеку от места назначения, и он, к величайшей досаде своей, должен был остановиться. На другой день на рассвете царь поплыл дальше; под городом в Фоузане он заметил знакомого; на лодке ловил рыбу бывший в России кузнец Кист: Петр окликнул его; Кист не верил глазам своим и остолбенел от удивления, когда в одежде голландского плотника – красной фризовой куртке, белых холщовых шароварах, с круглой клеенчатой шляпой на голове – увидел перед собою царя Московского. Удивление его еще усилилось, когда царь сказал ему:
– Ну, Кист, я твой жилец и прошу тебя дать мне у себя в доме квартиру!
– Царь, я беден, жить тебе в моей лачуге не пристало, да и свободной комнаты у меня нет.
– Все равно, отдай мне чулан какой-нибудь: неужели ты один занимаешь весь дом?
– Что у меня за дом? просто хижина: в одной половине я сам живу с женою, а в задней половине живет у меня вдова поденщика.
Петр настоял на том, чтобы эта задняя часть дома была приготовлена для него, дал задаток; Кист причалил и опрометью бросился домой, чтобы исполнить царскую волю; за семь гульденов он уговорил вдову очистить квартиру.
Царь со своими спутниками пока вошел в гостиницу «Выдры». День был воскресный; народ толпился на улицах. Русский костюм царских спутников привлекал внимание, и в народе слышались вопросы: «Кто они? Откуда? Какого звания? Зачем приехали?»
– Мы простые плотники, ищем работы; за тем только и приехали!
Из гостиницы Петр отправился в дом к кузнецу Кисту. Это был простой деревянный дом в два окна, разделенный перегородкой на две небольшие комнаты, с изразцовою разрисованною печкою для приготовления пищи; у Петра была глухая каморка для кровати и чулан при входе в сени, где он сохранял свои плотничьи инструменты. Дом находился в самой уединенной части Саардама. Петр нашел, что помещение очень хорошо, и первую ночь ночевал в своем новом дворце.
Он с нетерпением ожидал рассвета и в понедельник рано утром отправился в лавку, накупил себе плотничьих инструментов и в то же утро записался плотником на корабельной верфи Линста Рогге в Бейтензане под именем Петра Михайлова.
Ежедневно, с восходом солнца, отправлялся он на работу и не отставал ни в чем от простых плотников; работал без отдыха и перерыва до полудня; тут он заходил в какую-нибудь гостиницу или харчевню, обедал или отправлялся к какому-нибудь семейству саардамских корабельных плотников, уехавших в Москву. В их потомстве до сих пор сохранились предания о том, что делал, что говорил у них царь Московский. У одной старухи он выпил стакан вина, у другой обедал; третья пришла к молодому, красивому московскому плотнику разузнавать о своем муже, той он отвечал:
– Он хороший и прилежный мастер, я хорошо его знаю, потому что рядом с ним строил корабль.
Голландка недоверчиво посмотрела на царя и спросила:
– Разве ты тоже плотник?
– Да, я плотник, – отвечал царь.
Чаще других заходил Петр к вдове умершего в Москве искусного корабельного мастера Клауса Муша. Незадолго до приезда чудного плотника она получила от русского царя подарок в пятьсот гульденов; она догадывалась, что и Петр Михайлов не простой плотник, и потому убедительно просила его при случае сказать московскому царю, что она его благодарит за помощь, оказанную ей: помощь эта облегчила ей тяжесть первого устройства после потери мужа. Петр обещался слово в слово передать царю ее благодарность и охотно остался у нее обедать.
В свободное от работ время русский плотник ходил по фабрикам и заводам; все осматривал со вниманием и вникал в мельчайшие подробности; иногда его вопросы ставили мастеров в недоумение, иногда они не умели отвечать на его вопросы или не хотели и тогда отделывались грубою выходкою от навязчивого и любопытного плотника. Очень часто он сам брался за дело и всегда показывал большую ловкость и переимчивость. Однажды он был на бумажной фабрике, под фирмою «Кохъ», осматривал все производство работ, долго приглядывался к приемам мастера черпальщика и, наконец, попросил у него форму, взял ее, проворно из чана черпнул массы, сколько нужно, стряхнул и выкинул превосходный лист, без малейшего недостатка. Мастер похвалил его за ловкость, а он подарил ему талер на водку. С таким же вниманием и любопытством осматривал он лесопильни, маслобойни, бумагопрядильни, сукноваляльни и другие мельницы, наполнявшие Заанландские деревни. Он помогал строить крупчатку для купца Кальфа; она существует до сих пор под названием крупчатки великого князя.
На другой день после приезда в Саардам Петр купил для себя за 40 гульденов лодку, на которой катался каждый вечер после работы.
Но приемы иностранного плотника, его замечательная красота, привычка повелевать, нетерпеливые движения, гнев, по временам вырывавшийся у него во время противоречий, – все показывало, что он не принадлежит к тому сословию, в котором он находился. Голландцы и особенно голландки не могли поверить, чтобы человек с такою необыкновенною наружностью был простой плотник, и им хотелось узнать: кто он? Они начали наводить расспросы, с любопытством следили за каждым его шагом и очень часто надоедали ему.
От женщин молва о том, что Петр Михайлов не простой плотник, распространилась, и вскоре дознались, кто он такой. Один саардамский плотник, отправившийся в Москву, написал своему отцу, что в Голландию отправляется Великое русское посольство и в его свите находится сам царь; что он много наслышался о Саардаме и наверное побывает в нем; узнать его не трудно по приметам: он очень высокого роста, у него голова трясется, он очень часто размахивает правой рукой и у него есть небольшая бородавка на правой щеке. Отец плотника с письмом этим пришел к цирюльнику, и они вместе читали и перечитывали его, соображая, уж нет ли царя посреди этих на днях прибывших плотников; и в это время дверь цирюльни отворилась и вошли шестеро иностранцев; один из них говорил с жаром и размахивал правой рукой; остальные приметы тоже подходили, и цирюльник разгласил о своем открытии. Но дело это казалось до того неправдоподобным, что никто верить не хотел, и многие с расспросами обратились к Кисту: он хранил тайну и твердо отвечал, что у него в доме живет простой плотник; но жена его, бывшая при разговоре, с досадою слушала уверения мужа и воскликнула:
– Терпеть не могу, когда ты говоришь неправду!
Молва росла, во всем находила пищу, а Петр по-прежнему работал на верфи; однажды, наработавшись до полного утомления, он возвращался домой и по дороге купил себе много слив, высыпал их себе в шляпу и шел, кушая их, по дороге. К нему пристала толпа мальчишек и начали просить у него слив; некоторым он дал по нескольку слив, другим ничего не дал, он забавлялся тем, что первые радовались, дразнили вторых, а те сердились; но они начали бранить Петра, потом бросать в него песком, грязью и каменьями, и кидали так метко и так много, что Петр должен был спрятаться в гостиницу «Трех Лебедей»; его рассердила дерзость мальчишек, он приказал тотчас позвать бургомистра.
Бургомистр явился к Петру и расспросил, как все было, извинился перед ним, посоветовался с другими членами управы и обнародовал следующее распоряжение: «Члены магистрата, к своему сожалению, узнали, что мальчишки осмелились бросать грязью и каменьями в знатных чужестранцев, которые у нас гостят и хотят быть неизвестными; мы строжайше запрещаем такого рода своевольство, под опасением жестокого наказания».
В тот же день на мосту, через который Петру надобно было идти, чтобы попасть в дом Киста, поставили караул, с приказанием не позволять народу толпиться и надоедать путешественнику; это еще более подтверждало слухи, что в Саардаме живет русский царь.
Молва о царе-плотнике дошла и до Амстердама; один богатый фабрикант, бывавший в Архангельске и много раз принимавший царя в своем доме, послал в Саардам своего главного приказчика посмотреть, точно ли царь там. Когда приказчик донес ему, что царь действительно в Саардаме, негоциант немедленно отправился туда сам, встретил царя, взглянул на его матросскую куртку, снял перед ним шляпу, низко поклонился ему и с изумлением воскликнул:
– Вы ли это, ваше величество?
– Вы сами видите, что я! – ласково отвечал царь, пригласил его к себе в дом и долго разговаривал с ним. Потом вместе пошли на верфь, и Петр купил себе за четыреста пятьдесят гульденов красивый и прочный буер и сам приделал к нему новый бушприт. Моряки удивлялись, с каким старанием и с каким искусством царь приделал бушприт и как отлично исправил всю оснастку буера.
Весь следующий день Петр провел на воде. Но любопытные голландцы всюду подкарауливали его и всюду следовали за ним. Он решился пристать к берегу, причалить к плотине, отделявшей Немецкое море от залива, но и тут стояла сплошная толпа любопытных. Петр, однако ж, причалил, ловко выскочил на берег; толпа сомкнулась вокруг него, и он должен был проталкиваться. Петр рассердился, глаза его грозно сверкнули, а тут один мещанин, Корнелий Марсен, с разинутым ртом, выпученными глазами, неотвязнее прочих лез к нему и не давал ему дороги; царь раза два отталкивал его, но тот все вывертывался, и его глупая рожа опять торчала перед Петром; он рассердился и дал пощечину Марсену. В толпе раздался хохот и послышались слова: «Браво, Марсен! Ты пожалован в рыцари!» – и с этих пор его постоянно называли рыцарем Марсеном. Петр протолкался через толпу и заперся в гостинице, где и просидел до самого вечера, и ушел к себе домой только поздно вечером, когда весь народ уже разошелся.
– Ну, Кист, я твой жилец и прошу тебя дать мне у себя в доме квартиру!
– Царь, я беден, жить тебе в моей лачуге не пристало, да и свободной комнаты у меня нет.
– Все равно, отдай мне чулан какой-нибудь: неужели ты один занимаешь весь дом?
– Что у меня за дом? просто хижина: в одной половине я сам живу с женою, а в задней половине живет у меня вдова поденщика.
Петр настоял на том, чтобы эта задняя часть дома была приготовлена для него, дал задаток; Кист причалил и опрометью бросился домой, чтобы исполнить царскую волю; за семь гульденов он уговорил вдову очистить квартиру.
Царь со своими спутниками пока вошел в гостиницу «Выдры». День был воскресный; народ толпился на улицах. Русский костюм царских спутников привлекал внимание, и в народе слышались вопросы: «Кто они? Откуда? Какого звания? Зачем приехали?»
– Мы простые плотники, ищем работы; за тем только и приехали!
Из гостиницы Петр отправился в дом к кузнецу Кисту. Это был простой деревянный дом в два окна, разделенный перегородкой на две небольшие комнаты, с изразцовою разрисованною печкою для приготовления пищи; у Петра была глухая каморка для кровати и чулан при входе в сени, где он сохранял свои плотничьи инструменты. Дом находился в самой уединенной части Саардама. Петр нашел, что помещение очень хорошо, и первую ночь ночевал в своем новом дворце.
Он с нетерпением ожидал рассвета и в понедельник рано утром отправился в лавку, накупил себе плотничьих инструментов и в то же утро записался плотником на корабельной верфи Линста Рогге в Бейтензане под именем Петра Михайлова.
Ежедневно, с восходом солнца, отправлялся он на работу и не отставал ни в чем от простых плотников; работал без отдыха и перерыва до полудня; тут он заходил в какую-нибудь гостиницу или харчевню, обедал или отправлялся к какому-нибудь семейству саардамских корабельных плотников, уехавших в Москву. В их потомстве до сих пор сохранились предания о том, что делал, что говорил у них царь Московский. У одной старухи он выпил стакан вина, у другой обедал; третья пришла к молодому, красивому московскому плотнику разузнавать о своем муже, той он отвечал:
– Он хороший и прилежный мастер, я хорошо его знаю, потому что рядом с ним строил корабль.
Голландка недоверчиво посмотрела на царя и спросила:
– Разве ты тоже плотник?
– Да, я плотник, – отвечал царь.
Чаще других заходил Петр к вдове умершего в Москве искусного корабельного мастера Клауса Муша. Незадолго до приезда чудного плотника она получила от русского царя подарок в пятьсот гульденов; она догадывалась, что и Петр Михайлов не простой плотник, и потому убедительно просила его при случае сказать московскому царю, что она его благодарит за помощь, оказанную ей: помощь эта облегчила ей тяжесть первого устройства после потери мужа. Петр обещался слово в слово передать царю ее благодарность и охотно остался у нее обедать.
В свободное от работ время русский плотник ходил по фабрикам и заводам; все осматривал со вниманием и вникал в мельчайшие подробности; иногда его вопросы ставили мастеров в недоумение, иногда они не умели отвечать на его вопросы или не хотели и тогда отделывались грубою выходкою от навязчивого и любопытного плотника. Очень часто он сам брался за дело и всегда показывал большую ловкость и переимчивость. Однажды он был на бумажной фабрике, под фирмою «Кохъ», осматривал все производство работ, долго приглядывался к приемам мастера черпальщика и, наконец, попросил у него форму, взял ее, проворно из чана черпнул массы, сколько нужно, стряхнул и выкинул превосходный лист, без малейшего недостатка. Мастер похвалил его за ловкость, а он подарил ему талер на водку. С таким же вниманием и любопытством осматривал он лесопильни, маслобойни, бумагопрядильни, сукноваляльни и другие мельницы, наполнявшие Заанландские деревни. Он помогал строить крупчатку для купца Кальфа; она существует до сих пор под названием крупчатки великого князя.
На другой день после приезда в Саардам Петр купил для себя за 40 гульденов лодку, на которой катался каждый вечер после работы.
Но приемы иностранного плотника, его замечательная красота, привычка повелевать, нетерпеливые движения, гнев, по временам вырывавшийся у него во время противоречий, – все показывало, что он не принадлежит к тому сословию, в котором он находился. Голландцы и особенно голландки не могли поверить, чтобы человек с такою необыкновенною наружностью был простой плотник, и им хотелось узнать: кто он? Они начали наводить расспросы, с любопытством следили за каждым его шагом и очень часто надоедали ему.
От женщин молва о том, что Петр Михайлов не простой плотник, распространилась, и вскоре дознались, кто он такой. Один саардамский плотник, отправившийся в Москву, написал своему отцу, что в Голландию отправляется Великое русское посольство и в его свите находится сам царь; что он много наслышался о Саардаме и наверное побывает в нем; узнать его не трудно по приметам: он очень высокого роста, у него голова трясется, он очень часто размахивает правой рукой и у него есть небольшая бородавка на правой щеке. Отец плотника с письмом этим пришел к цирюльнику, и они вместе читали и перечитывали его, соображая, уж нет ли царя посреди этих на днях прибывших плотников; и в это время дверь цирюльни отворилась и вошли шестеро иностранцев; один из них говорил с жаром и размахивал правой рукой; остальные приметы тоже подходили, и цирюльник разгласил о своем открытии. Но дело это казалось до того неправдоподобным, что никто верить не хотел, и многие с расспросами обратились к Кисту: он хранил тайну и твердо отвечал, что у него в доме живет простой плотник; но жена его, бывшая при разговоре, с досадою слушала уверения мужа и воскликнула:
– Терпеть не могу, когда ты говоришь неправду!
Молва росла, во всем находила пищу, а Петр по-прежнему работал на верфи; однажды, наработавшись до полного утомления, он возвращался домой и по дороге купил себе много слив, высыпал их себе в шляпу и шел, кушая их, по дороге. К нему пристала толпа мальчишек и начали просить у него слив; некоторым он дал по нескольку слив, другим ничего не дал, он забавлялся тем, что первые радовались, дразнили вторых, а те сердились; но они начали бранить Петра, потом бросать в него песком, грязью и каменьями, и кидали так метко и так много, что Петр должен был спрятаться в гостиницу «Трех Лебедей»; его рассердила дерзость мальчишек, он приказал тотчас позвать бургомистра.
Бургомистр явился к Петру и расспросил, как все было, извинился перед ним, посоветовался с другими членами управы и обнародовал следующее распоряжение: «Члены магистрата, к своему сожалению, узнали, что мальчишки осмелились бросать грязью и каменьями в знатных чужестранцев, которые у нас гостят и хотят быть неизвестными; мы строжайше запрещаем такого рода своевольство, под опасением жестокого наказания».
В тот же день на мосту, через который Петру надобно было идти, чтобы попасть в дом Киста, поставили караул, с приказанием не позволять народу толпиться и надоедать путешественнику; это еще более подтверждало слухи, что в Саардаме живет русский царь.
Молва о царе-плотнике дошла и до Амстердама; один богатый фабрикант, бывавший в Архангельске и много раз принимавший царя в своем доме, послал в Саардам своего главного приказчика посмотреть, точно ли царь там. Когда приказчик донес ему, что царь действительно в Саардаме, негоциант немедленно отправился туда сам, встретил царя, взглянул на его матросскую куртку, снял перед ним шляпу, низко поклонился ему и с изумлением воскликнул:
– Вы ли это, ваше величество?
– Вы сами видите, что я! – ласково отвечал царь, пригласил его к себе в дом и долго разговаривал с ним. Потом вместе пошли на верфь, и Петр купил себе за четыреста пятьдесят гульденов красивый и прочный буер и сам приделал к нему новый бушприт. Моряки удивлялись, с каким старанием и с каким искусством царь приделал бушприт и как отлично исправил всю оснастку буера.
Весь следующий день Петр провел на воде. Но любопытные голландцы всюду подкарауливали его и всюду следовали за ним. Он решился пристать к берегу, причалить к плотине, отделявшей Немецкое море от залива, но и тут стояла сплошная толпа любопытных. Петр, однако ж, причалил, ловко выскочил на берег; толпа сомкнулась вокруг него, и он должен был проталкиваться. Петр рассердился, глаза его грозно сверкнули, а тут один мещанин, Корнелий Марсен, с разинутым ртом, выпученными глазами, неотвязнее прочих лез к нему и не давал ему дороги; царь раза два отталкивал его, но тот все вывертывался, и его глупая рожа опять торчала перед Петром; он рассердился и дал пощечину Марсену. В толпе раздался хохот и послышались слова: «Браво, Марсен! Ты пожалован в рыцари!» – и с этих пор его постоянно называли рыцарем Марсеном. Петр протолкался через толпу и заперся в гостинице, где и просидел до самого вечера, и ушел к себе домой только поздно вечером, когда весь народ уже разошелся.
Петр в Амстердаме
В те дни, когда Петр жил в Саардаме, Великое посольство находилось в столице Голландии – Амстердаме, ожидая, когда царь присоединится к нему. Присоединясь к посольской свите, Петр присутствовал при всех торжествах, какими встретили в Амстердаме русское чрезвычайное посольство; Штаты не поскупились и назначили, сверх положенных в подобных случаях сумм на прием посольств, еще немало гульденов.
Особенно понравилось Петру примерное морское сражение в заливе Эй, под начальством опытного адмирала Схея, заключившее все торжества, данные городом Амстердамом по случаю посещения русского царя. Все парусные суда, какие можно было собрать, выстроились в две боевые линии при входе в залив. Петр, вместе с бургомистрами и послами, приехал на богато украшенной яхте ост-индской компании. Флот приветствовал царя залпом из всех орудий, а затем начались морские эволюции с непрерывной пушечной пальбой с береговых батарей и с судов; по словам очевидцев, облака дыма заслоняли солнце, и от пушечного грома ничего нельзя было расслышать. Царь не вытерпел, не мог оставаться спокойным зрителем; он с яхты перешел на военный корабль и постоянно направлял его туда, где огонь был сильнее.
В Амстердаме Петр записался плотником к корабельному мастеру Герриту-Класу Полю на верфи ост-индской компании и разместил своих волонтеров по разным работам, для изучения корабельного дела. «Спальники, – писал Петр Виниусу, – посланные мною раньше, выучились употреблению компаса, не побывав на море, и собрались было ехать домой в Москву, думая, что выполнили поручение; но адмирал наш и я об этом рассудили иначе и приказали им на корабле отправиться к устью Эльбы, чтобы на деле познакомиться с морем и с компасом во время плавания».
Первые три недели пребывания Петра на верфи прошли в подготовке материалов, и только 9 сентября он собственноручно заложил фрегат в сто футов длиною, во имя апостолов Петра и Павла, и на следующий день написал об этом митрополиту: «Мы теперь живем в Нидерландах, в городе Амстердаме; живы и здоровы вашими молитвами; исполняя слово Божие, сказанное Адаму, трудимся в поте лица своего; делаем это не из нужды, а для того, чтобы изучить морское дело, чтобы по возвращении оставаться победителями над врагами имени Господня и освободить христиан из-под ига нечестивого, чего я до последнего дыхания своего не перестану желать».
Петр работал, как простой плотник, и беспрекословно исполнял всякое приказание своего мастера. Однажды один знатный англичанин нарочно приехал в Амстердам, чтобы посмотреть на знаменитого плотника; он пришел на верфь и просил мастера показать ему царя; в это время Петр сидел на бревне и отдыхал; другие плотники тащили тяжелое бревно; мастер крикнул ему:
– Петр, плотник Саардамский! Что же ты сидишь и не поможешь своим товарищам?
Петр тотчас встал и подставил свое плечо под бревно, которое несли.
В течение многих десятков лет рабочие на верфи рассказывали своим женам и детям о том, как Петр работал, как искусно он владел инструментами, какую необыкновенную силу выказывал и как иногда, утомленный, садился на обрубок дерева, вытирал пот, катившийся с лица его, сидел, опустив топор между коленями, и разговаривал с товарищами, шутил и рассказывал им разные занимательные случаи. Любопытные ежедневно приходили посмотреть на знаменитого работника и поговорить с ним; он разговаривал охотно, когда, обращаясь к нему, говорили просто: Piter timmerrman (Петр-плотник), но отворачивался и не отвечал, когда обращались к нему со словами: Ваше Величество или государь! Но он постоянно дорожил временем и избегал длинных разговоров; после короткого отдыха опять принимался за дело.
Так проходил целый день, но и ночью Петр не отдыхал достаточно; с каждою почтою из Москвы приходили кипы бумаг, писем и дел; все надобно было прочесть, обдумать, решить и на все отвечать.
Он издали продолжал следить за общим ходом дел, писал приказания и в то же время находил время отвечать на веселые письма своих ближних бояр и каждую пятницу отсылал свою корреспонденцию в Москву. Иногда не успевал отвечать на частные письма, тогда просил не печалиться, писал, что он здоров, а не пишет частью за недосугом, частью за отлучкой для знакомства с тем, чего нет в России, частью за «хмельницким» (за пирами). Волю свою боярам-правителям он всегда выражал ясно, твердо и очень часто резко.
В Голландии Петр занимался не одним кораблестроением: с бургомистром Витзеном и Лефортом ездил он в Утрехт, чтобы повидаться и познакомиться с голландским штатгальтером и Вильгельмом Оранским, английским королем. Витзену было поручено все показывать царю и повсюду провожать его, а это было дело нелегкое; Петр все хотел знать, все видеть; он подробно осмотрел китоловные суда и все производство на них, ни один чан, ни один котел для жира не ускользнул от его внимания. Он ходил по госпиталям, по воспитательному дому, бывал на фабриках, в мастерских, ко всему руку прикладывал и всегда выказывал ловкость и проворность.
Он познакомился, при помощи Витзена, с тогдашними знаменитыми учеными в Голландии. Особенно понравился ему знаменитый профессор анатомии – Рюйш.
Рассказывают, что царь остановился, как пораженный громом, когда в первый раз увидел знаменитый анатомический театр этого ученого; с любопытством рассматривал его и, когда подошел к стеклянному ящику, в котором сохранялся труп набальзамированного Рюйшом дитяти, не мог оторваться от него: дитя лежало, как живое, с улыбкой, точно будто спит и видит что-то хорошее во сне. Петр не верил, что дитя мертвое: Рюйш открыл стеклянную крышку и только прикосновением царь убедился, что это труп; царь наклонился и поцеловал дитя. Долго оставался Петр в этом привлекательном для него кабинете и впоследствии часто бывал у Рюйша, обедал у него запросто и присутствовал на его лекциях; ходил с ним в госпиталь Святого Петра, смотрел, как он исследует болезни, как обращается с больными; он так часто ходил в госпиталь, что для него была нарочно проделана отдельная дверь, с целью избавить его от назойливости любопытных, преследовавших его повсюду. Следы этой двери до сих пор существуют. Петр и впоследствии помнил о Рюйше, переписывался с ним и посылал ему редких животных, какие ему случалось находить. Рюйш со своей стороны писал ему, как удобнее сохранять пойманных животных, как кормить личинки насекомых, или гусеницы, как накалывать бабочек и пересылать их.
Во время своей поездки в Лейден Петр познакомился с другим знаменитым профессором медицины Бургавом и также осматривал его анатомический кабинет; в нем не было отвращения к трупам; он долго стоял перед одним из них, у которого мускулы были раскрыты для того, чтобы насытить их терпентином.
Голландские провожатые не успевали удовлетворять любознательности своего великого гостя; он с жадностью хотел все знать, все видеть. Каждый новый предмет поражал его, он останавливался и спрашивал: «Что это такое? Я должен это видеть!» Никакие отговорки, никакие убеждения, никакие опасности его не останавливали, он все рассматривал, все исследовал, всему учился, все замечал. Даже ночью, во время путешествия, он не мог оставаться без дела. Иногда темный контур какого-либо здания или мельницы поражал его, он останавливал экипаж, приказывал зажигать фонари, факелы и при свете их осматривал предмет, возбудивший его внимание.
Петр в Амстердаме перепробовал много новых для него искусств и мастерств; он даже пробовал гравировальное искусство, и до сих пор в Петербургской Публичной библиотеке сохраняется оттиск гравюры, сделанной Петром под руководством художника Шхонебека; на гравюре опять выражается господствующая мысль Петра: торжество христианской религии над мусульманской, – в овальной рамке изображен ангел с крестом и пальмовой ветвью в руках, ногами он попирает рог луны и турецкие бунчуки; оригинальный оттиск этой гравюры сохраняется в амстердамском музее, и на нем современная надпись на голландском языке: «Петр Алексеев, Великий русский царь награвировал это иглою и крепкою водкою, под надзором Адриана Шхонебека, в Амстердаме, в 1698 году, в спальне своей квартиры на верфи ост-индской компании»; на гравюре можно приметить поправки, сделанные искусною рукою Шхонебека.
Из Москвы Петр получил приятные для него известия: постройка кораблей кумпанствами быстро подвигалась, военные предприятия и постройка крепостей на юге шли успешно, из Швеции получено в подарок триста пушек для зарождающегося флота, другие пушки там заказаны, но этого еще недостаточно было для того, чтобы спустить флот, его надобно было оснастить, найти опытных капитанов и порядочных матросов, на Петре лежала трудная обязанность найти и закупить все нужное за границей, но для этого требовались большие деньги, а их недоставало у Петра. Царь решился просить помощи у Голландии, и послы его отправились в Гаагу; в свите отправился сам царь, оставив на несколько дней свои работы. Послов приняли торжественно, Петр у богатой Голландии не просил денег, а только просил дать ему опытных и надежных капитанов и матросов, кроме того, оружия, боевых снарядов, полотна и канатов, обещаясь за все щедро заплатить впоследствии. Купцы-правители осыпали посольство любезностями, обещаниями, не хотели ссориться с Турцией и под предлогом, что их финансы в настоящую минуту расстроены войной с Францией, отказались помочь царю; но дали ему право самому отыскивать мореходцев, покупать оружие и всякого рода корабельные припасы, заключать контракты и сделки с голландскими купцами.
Особенно понравилось Петру примерное морское сражение в заливе Эй, под начальством опытного адмирала Схея, заключившее все торжества, данные городом Амстердамом по случаю посещения русского царя. Все парусные суда, какие можно было собрать, выстроились в две боевые линии при входе в залив. Петр, вместе с бургомистрами и послами, приехал на богато украшенной яхте ост-индской компании. Флот приветствовал царя залпом из всех орудий, а затем начались морские эволюции с непрерывной пушечной пальбой с береговых батарей и с судов; по словам очевидцев, облака дыма заслоняли солнце, и от пушечного грома ничего нельзя было расслышать. Царь не вытерпел, не мог оставаться спокойным зрителем; он с яхты перешел на военный корабль и постоянно направлял его туда, где огонь был сильнее.
В Амстердаме Петр записался плотником к корабельному мастеру Герриту-Класу Полю на верфи ост-индской компании и разместил своих волонтеров по разным работам, для изучения корабельного дела. «Спальники, – писал Петр Виниусу, – посланные мною раньше, выучились употреблению компаса, не побывав на море, и собрались было ехать домой в Москву, думая, что выполнили поручение; но адмирал наш и я об этом рассудили иначе и приказали им на корабле отправиться к устью Эльбы, чтобы на деле познакомиться с морем и с компасом во время плавания».
Первые три недели пребывания Петра на верфи прошли в подготовке материалов, и только 9 сентября он собственноручно заложил фрегат в сто футов длиною, во имя апостолов Петра и Павла, и на следующий день написал об этом митрополиту: «Мы теперь живем в Нидерландах, в городе Амстердаме; живы и здоровы вашими молитвами; исполняя слово Божие, сказанное Адаму, трудимся в поте лица своего; делаем это не из нужды, а для того, чтобы изучить морское дело, чтобы по возвращении оставаться победителями над врагами имени Господня и освободить христиан из-под ига нечестивого, чего я до последнего дыхания своего не перестану желать».
Петр работал, как простой плотник, и беспрекословно исполнял всякое приказание своего мастера. Однажды один знатный англичанин нарочно приехал в Амстердам, чтобы посмотреть на знаменитого плотника; он пришел на верфь и просил мастера показать ему царя; в это время Петр сидел на бревне и отдыхал; другие плотники тащили тяжелое бревно; мастер крикнул ему:
– Петр, плотник Саардамский! Что же ты сидишь и не поможешь своим товарищам?
Петр тотчас встал и подставил свое плечо под бревно, которое несли.
В течение многих десятков лет рабочие на верфи рассказывали своим женам и детям о том, как Петр работал, как искусно он владел инструментами, какую необыкновенную силу выказывал и как иногда, утомленный, садился на обрубок дерева, вытирал пот, катившийся с лица его, сидел, опустив топор между коленями, и разговаривал с товарищами, шутил и рассказывал им разные занимательные случаи. Любопытные ежедневно приходили посмотреть на знаменитого работника и поговорить с ним; он разговаривал охотно, когда, обращаясь к нему, говорили просто: Piter timmerrman (Петр-плотник), но отворачивался и не отвечал, когда обращались к нему со словами: Ваше Величество или государь! Но он постоянно дорожил временем и избегал длинных разговоров; после короткого отдыха опять принимался за дело.
Так проходил целый день, но и ночью Петр не отдыхал достаточно; с каждою почтою из Москвы приходили кипы бумаг, писем и дел; все надобно было прочесть, обдумать, решить и на все отвечать.
Он издали продолжал следить за общим ходом дел, писал приказания и в то же время находил время отвечать на веселые письма своих ближних бояр и каждую пятницу отсылал свою корреспонденцию в Москву. Иногда не успевал отвечать на частные письма, тогда просил не печалиться, писал, что он здоров, а не пишет частью за недосугом, частью за отлучкой для знакомства с тем, чего нет в России, частью за «хмельницким» (за пирами). Волю свою боярам-правителям он всегда выражал ясно, твердо и очень часто резко.
В Голландии Петр занимался не одним кораблестроением: с бургомистром Витзеном и Лефортом ездил он в Утрехт, чтобы повидаться и познакомиться с голландским штатгальтером и Вильгельмом Оранским, английским королем. Витзену было поручено все показывать царю и повсюду провожать его, а это было дело нелегкое; Петр все хотел знать, все видеть; он подробно осмотрел китоловные суда и все производство на них, ни один чан, ни один котел для жира не ускользнул от его внимания. Он ходил по госпиталям, по воспитательному дому, бывал на фабриках, в мастерских, ко всему руку прикладывал и всегда выказывал ловкость и проворность.
Он познакомился, при помощи Витзена, с тогдашними знаменитыми учеными в Голландии. Особенно понравился ему знаменитый профессор анатомии – Рюйш.
Рассказывают, что царь остановился, как пораженный громом, когда в первый раз увидел знаменитый анатомический театр этого ученого; с любопытством рассматривал его и, когда подошел к стеклянному ящику, в котором сохранялся труп набальзамированного Рюйшом дитяти, не мог оторваться от него: дитя лежало, как живое, с улыбкой, точно будто спит и видит что-то хорошее во сне. Петр не верил, что дитя мертвое: Рюйш открыл стеклянную крышку и только прикосновением царь убедился, что это труп; царь наклонился и поцеловал дитя. Долго оставался Петр в этом привлекательном для него кабинете и впоследствии часто бывал у Рюйша, обедал у него запросто и присутствовал на его лекциях; ходил с ним в госпиталь Святого Петра, смотрел, как он исследует болезни, как обращается с больными; он так часто ходил в госпиталь, что для него была нарочно проделана отдельная дверь, с целью избавить его от назойливости любопытных, преследовавших его повсюду. Следы этой двери до сих пор существуют. Петр и впоследствии помнил о Рюйше, переписывался с ним и посылал ему редких животных, какие ему случалось находить. Рюйш со своей стороны писал ему, как удобнее сохранять пойманных животных, как кормить личинки насекомых, или гусеницы, как накалывать бабочек и пересылать их.
Во время своей поездки в Лейден Петр познакомился с другим знаменитым профессором медицины Бургавом и также осматривал его анатомический кабинет; в нем не было отвращения к трупам; он долго стоял перед одним из них, у которого мускулы были раскрыты для того, чтобы насытить их терпентином.
Голландские провожатые не успевали удовлетворять любознательности своего великого гостя; он с жадностью хотел все знать, все видеть. Каждый новый предмет поражал его, он останавливался и спрашивал: «Что это такое? Я должен это видеть!» Никакие отговорки, никакие убеждения, никакие опасности его не останавливали, он все рассматривал, все исследовал, всему учился, все замечал. Даже ночью, во время путешествия, он не мог оставаться без дела. Иногда темный контур какого-либо здания или мельницы поражал его, он останавливал экипаж, приказывал зажигать фонари, факелы и при свете их осматривал предмет, возбудивший его внимание.
Петр в Амстердаме перепробовал много новых для него искусств и мастерств; он даже пробовал гравировальное искусство, и до сих пор в Петербургской Публичной библиотеке сохраняется оттиск гравюры, сделанной Петром под руководством художника Шхонебека; на гравюре опять выражается господствующая мысль Петра: торжество христианской религии над мусульманской, – в овальной рамке изображен ангел с крестом и пальмовой ветвью в руках, ногами он попирает рог луны и турецкие бунчуки; оригинальный оттиск этой гравюры сохраняется в амстердамском музее, и на нем современная надпись на голландском языке: «Петр Алексеев, Великий русский царь награвировал это иглою и крепкою водкою, под надзором Адриана Шхонебека, в Амстердаме, в 1698 году, в спальне своей квартиры на верфи ост-индской компании»; на гравюре можно приметить поправки, сделанные искусною рукою Шхонебека.
Из Москвы Петр получил приятные для него известия: постройка кораблей кумпанствами быстро подвигалась, военные предприятия и постройка крепостей на юге шли успешно, из Швеции получено в подарок триста пушек для зарождающегося флота, другие пушки там заказаны, но этого еще недостаточно было для того, чтобы спустить флот, его надобно было оснастить, найти опытных капитанов и порядочных матросов, на Петре лежала трудная обязанность найти и закупить все нужное за границей, но для этого требовались большие деньги, а их недоставало у Петра. Царь решился просить помощи у Голландии, и послы его отправились в Гаагу; в свите отправился сам царь, оставив на несколько дней свои работы. Послов приняли торжественно, Петр у богатой Голландии не просил денег, а только просил дать ему опытных и надежных капитанов и матросов, кроме того, оружия, боевых снарядов, полотна и канатов, обещаясь за все щедро заплатить впоследствии. Купцы-правители осыпали посольство любезностями, обещаниями, не хотели ссориться с Турцией и под предлогом, что их финансы в настоящую минуту расстроены войной с Францией, отказались помочь царю; но дали ему право самому отыскивать мореходцев, покупать оружие и всякого рода корабельные припасы, заключать контракты и сделки с голландскими купцами.