Вольдемар Балязин
Начало Петровской эпохи
АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ
Царь, Морозов и Милославские
Алексей был третьим ребенком в царской семье и первым из сыновей. Он родился 19 марта 1629 года и рос крепким, здоровым мальчиком. Научившись чтению, письму, счету и началам богословия и церковной истории, Алексей стал знакомиться с географией, историей России и своей династии, а также и с основами ратного строя. К двенадцати годам у царевича уже была маленькая библиотека, в которой имелись «Лексикон», «Грамматика» и «Космография». Мальчика обучали музыке и правилам поведения во дворце и церкви.
Алексей преуспел в катехизисе, церковной истории, началах богословия и особенно полюбил церковный и дворцовый чин – порядок отправления церков-
ных служб и проведения дворцовых церемоний.
С пяти лет его дядькой-воспитателем стал ближний боярин Борис Иванович Морозов – пятидесятилетний царедворец, сосредоточивший в своих руках важнейшие нити государственного управления. Морозов был просвещенным человеком, не чурался общения с европейцами и даже наряжал своего воспитанника в немецкое платье.
После того как умерли отец и мать Алексея, шестнадцатилетний царь доверился своему дядьке, который сразу же возглавил руководство четырьмя важнейшими приказами: Стрелецким, Большой казны, Новой Четверти, ведавшим сбором кабацких денег, и Аптекарским, также весьма важным, ибо в нем готовились лекарства для царской семьи и двора и велись дела иноземных лекарей и фармацевтов, лечивших московскую знать и богачей.
Возле Морозова собрался тесный кружок людей, таких же любомудров и книгочеев, каким был и сам Борис Иванович. Главные роли в кружке играли богатый русский гость (купец) Назарий Чистый, первый дьяк приказа Большой казны, а затем и дьяк Посольского приказа, неоднократно бывавший за границей, купец и заводчик голландец Андрей Виниус, еще один дьяк Посольского приказа Афанасий Ордин-Нащокин, а чуть позже – царский постельничий Федор Ртищев и думный дворянин Артамон Матвеев.
Все они оставили по себе добрую память своими делами в развитии просвещения и дипломатии, промышленности и торговли в европейском духе. Виниус строил железоделательные и литейные заводы. Ртищев открыл первую в Москве больницу и создал кружок «Ревнителей благочестия», остальные по мере сил совершенствовали административную и финансовую системы.
Через два года после восшествия на престол Алексей Михайлович решил жениться и, действуя как и его отец, велел привезти в Москву самых красивых девушек. Их привезли более двухсот, и жених выбрал дочь знатного, но бедного дворянина Евфимию Всеволожскую. Как только имя невесты было оглашено, сильно переволновавшаяся девушка потеряла сознание и упала.
Ее родных тут же обвинили в том, что они скрыли болезнь Евфимии – падучую (так называлась в то время эпилепсия. – В. Б.), и сослали на север вместе с больной невестой.
Наконец через год свадьба Алексея Михайловича все-таки состоялась. Его выбор пал на дочь мелкопоместного дворянина Ильи Даниловича Милославского – двадцатидвухлетнюю красавицу Марию. Отец невесты был настолько беден, что не мог содержать двух дочерей у себя дома. Поэтому Мария жила в услужении у дьяка Посольского приказа Ивана Грамотина. Ее сестры зарабатывали на жизнь тем, что летом и осенью собирали в лесу грибы, а потом продавали их на базаре, покупая на вырученные деньги хлеб и квас.
Алексей Михайлович оказался в доме Грамотина благодаря стараниям Морозова. Мария Милославская попала на глаза царю тоже не случайно: Морозов знал ее и решил сосватать за нее своего воспитанника, поскольку сам влюбился в сестру Марии – Анну.
Морозов был уверен, что Илья Милославский не откажет ему в браке с Анной, и тогда если Алексей Михайлович женится на Марии, то они породнятся, став свояками.
Расчет Морозова оправдался: царь женился на Марии, а через неделю сыграл свадьбу и Борис Иванович. Как только это произошло, стали говорить, что болезнь Евфимии Всеволожской – дело рук Морозова, уже тогда замышлявшего свою и царя женитьбу на сестрах Милославских.
Как бы то ни было, но Мария Ильинична стала царицей и за двадцать лет родила тринадцать детей – восемь девочек и пять мальчиков. Из них впоследствии только трое сыграют свои роли в истории – царевна Софья и царевичи Федор и Иван. Четверо детей умерли в детстве, а остальные следа в истории не оставили.
Алексей преуспел в катехизисе, церковной истории, началах богословия и особенно полюбил церковный и дворцовый чин – порядок отправления церков-
ных служб и проведения дворцовых церемоний.
С пяти лет его дядькой-воспитателем стал ближний боярин Борис Иванович Морозов – пятидесятилетний царедворец, сосредоточивший в своих руках важнейшие нити государственного управления. Морозов был просвещенным человеком, не чурался общения с европейцами и даже наряжал своего воспитанника в немецкое платье.
После того как умерли отец и мать Алексея, шестнадцатилетний царь доверился своему дядьке, который сразу же возглавил руководство четырьмя важнейшими приказами: Стрелецким, Большой казны, Новой Четверти, ведавшим сбором кабацких денег, и Аптекарским, также весьма важным, ибо в нем готовились лекарства для царской семьи и двора и велись дела иноземных лекарей и фармацевтов, лечивших московскую знать и богачей.
Возле Морозова собрался тесный кружок людей, таких же любомудров и книгочеев, каким был и сам Борис Иванович. Главные роли в кружке играли богатый русский гость (купец) Назарий Чистый, первый дьяк приказа Большой казны, а затем и дьяк Посольского приказа, неоднократно бывавший за границей, купец и заводчик голландец Андрей Виниус, еще один дьяк Посольского приказа Афанасий Ордин-Нащокин, а чуть позже – царский постельничий Федор Ртищев и думный дворянин Артамон Матвеев.
Все они оставили по себе добрую память своими делами в развитии просвещения и дипломатии, промышленности и торговли в европейском духе. Виниус строил железоделательные и литейные заводы. Ртищев открыл первую в Москве больницу и создал кружок «Ревнителей благочестия», остальные по мере сил совершенствовали административную и финансовую системы.
Через два года после восшествия на престол Алексей Михайлович решил жениться и, действуя как и его отец, велел привезти в Москву самых красивых девушек. Их привезли более двухсот, и жених выбрал дочь знатного, но бедного дворянина Евфимию Всеволожскую. Как только имя невесты было оглашено, сильно переволновавшаяся девушка потеряла сознание и упала.
Ее родных тут же обвинили в том, что они скрыли болезнь Евфимии – падучую (так называлась в то время эпилепсия. – В. Б.), и сослали на север вместе с больной невестой.
Наконец через год свадьба Алексея Михайловича все-таки состоялась. Его выбор пал на дочь мелкопоместного дворянина Ильи Даниловича Милославского – двадцатидвухлетнюю красавицу Марию. Отец невесты был настолько беден, что не мог содержать двух дочерей у себя дома. Поэтому Мария жила в услужении у дьяка Посольского приказа Ивана Грамотина. Ее сестры зарабатывали на жизнь тем, что летом и осенью собирали в лесу грибы, а потом продавали их на базаре, покупая на вырученные деньги хлеб и квас.
Алексей Михайлович оказался в доме Грамотина благодаря стараниям Морозова. Мария Милославская попала на глаза царю тоже не случайно: Морозов знал ее и решил сосватать за нее своего воспитанника, поскольку сам влюбился в сестру Марии – Анну.
Морозов был уверен, что Илья Милославский не откажет ему в браке с Анной, и тогда если Алексей Михайлович женится на Марии, то они породнятся, став свояками.
Расчет Морозова оправдался: царь женился на Марии, а через неделю сыграл свадьбу и Борис Иванович. Как только это произошло, стали говорить, что болезнь Евфимии Всеволожской – дело рук Морозова, уже тогда замышлявшего свою и царя женитьбу на сестрах Милославских.
Как бы то ни было, но Мария Ильинична стала царицей и за двадцать лет родила тринадцать детей – восемь девочек и пять мальчиков. Из них впоследствии только трое сыграют свои роли в истории – царевна Софья и царевичи Федор и Иван. Четверо детей умерли в детстве, а остальные следа в истории не оставили.
Примерный отец и муж
Все, кто знал Алексея Михайловича и писал о нем, единодушно утверждали, что он был красив, хотя и не высок, имел благородную осанку, обладал большой силой, а к концу жизни пополнел. Он отличался искренним благочестием и глубокой нравственностью. Сохранилось лишь одно свидетельство о его внебрачной связи: о романе с женой боярина Мусина-Пушкина, у которой от царя якобы был сын – Платон.
Гораздо больше осталось свидетельств о любви царя к своей жене и детям. Уцелело письмо Алексея Михайловича к домочадцам, в котором он, находясь при армии, приглашал их приехать в Вязьму. В нем были такие строки: «Я радуюсь свиданию с вами, как слепой радуется увидеть свет».
Мягкий характером, редко вспыльчивый, любящий отец и муж – таков Алексей Михайлович в семейной жизни. Таков он, по крайней мере, в начале царствования – и в отношении со своими приближенными.
Гораздо больше осталось свидетельств о любви царя к своей жене и детям. Уцелело письмо Алексея Михайловича к домочадцам, в котором он, находясь при армии, приглашал их приехать в Вязьму. В нем были такие строки: «Я радуюсь свиданию с вами, как слепой радуется увидеть свет».
Мягкий характером, редко вспыльчивый, любящий отец и муж – таков Алексей Михайлович в семейной жизни. Таков он, по крайней мере, в начале царствования – и в отношении со своими приближенными.
Матвеев и царь
Только что мы познакомились с Морозовым и Милославскими, теперь же автор предлагает познакомиться с Матвеевым и Нарышкиной, обставляя, таким образом, царя Алексея Михайловича знакомыми персонажами и акцентируя внимание не на социально-экономических вопросах и проблемах классовой борьбы, а на придании истории личностного характера, когда в центре внимания оказываются живые люди, а не философские, социальные и экономические категории.
Автор делает это намеренно, ибо, по его представлениям, история общества – прежде всего история людей и их взаимоотношений.
Автор обходит стороной городские восстания середины XVII века, в том числе и два знаменитых бунта – Соляной и Медный, крестьянско-казацкое восстание Степана Разина, потому что данная книга не может воспроизводить весь ход русской истории, а лишь иллюстрирует отдельные его стороны.
Характеризуя Алексея Михайловича далее, следует отметить, что именно при нем в Москве появился первый театр, построен первый военный корабль – «Орел», созданы полки нового строя – прообраз будущей регулярной армии, увеличилось число школ и мануфактур.
Все эти нововведения не обходились без помощи западных купцов, мастеров, инженеров, аптекарей, врачей, офицеров, обосновавшихся в разных московских слободах, а более всего в Немецкой слободе на берегу Яузы.
Иноземный быт с его опрятностью, комфортом, картинами и зеркалами, заморскими яствами, механическими музыкальными шкатулками и часами оказался привлекательным и для русских дьяков и купцов, имевших дело с иноземцами в Москве либо бывавших за границей. И они, первыми из соотечественников, стали вводить в домашний обиход наиболее привлекательные элементы западной жизни и культуры. Алексей Михайлович, любивший умную беседу за столом, пробовавший писать стихи, интересовавшийся архитектурой и живописью, быстро почувствовал вкус к иноземным новациям.
С годами менялось царское окружение: Ртищев отошел от государственных дел, Виниус и Назарий Чистый бывали в Москве наездами. И случилось так, что ближе прочих стал Алексею Михайловичу тихий, скромный и неутомимый труженик Артамон Сергеевич Матвеев.
Он был женат на Евдокии Петровне Гамильтон, происходившей из знатного шотландского рода, переселившегося в Россию при Иване Грозном. (Впоследствии фамилия Гамильтон в России трансформировалась в Хомутовых.)
В какой-то мере благодаря жене, а скорее из-за личных пристрастий и европейской образованности Матвеева часто навещали иностранцы. Этому способствовала и его служба в Посольском приказе. Дом Матвеева казался залетевшим в Китай-город осколком Немецкой слободы: комнаты украшали венецианские зеркала и картины западных мастеров; оригинальности его часов, изысканности посуды и богатству библиотеки дивились даже избалованные иноземцы.
Алексей Михайлович стал чаще, чем прежде, навещать Матвеева, приводя тем в недоумение многих своих сородичей и заставляя их теряться в догадках о причинах столь малопонятной привязанности.
Эти визиты еще более участились после кончины 3 марта 1669 года Марии Ильиничны. Алексей Михайлович тяжело переживал смерть любимой жены, с которой прожил двадцать лет, оставившей ему к тому времени четверых сыновей и шестерых дочерей. Старшей, Евдокии, шел двадцатый год, а младшему, Ивану, только третий. Наследнику престола, Алексею Алексеевичу, в феврале исполнилось пятнадцать лет, но судьба была неблагосклонна к юноше: он умер вскоре после матери, 17 января 1670 года.
Когда Алексей, старший сын Алексея Михайловича, был еще жив, отец искренне и глубоко страдал, вспоминая покойную жену, но жизнь взяла свое, и ему следовало подумать и о дальнейшей своей судьбе.
Автор делает это намеренно, ибо, по его представлениям, история общества – прежде всего история людей и их взаимоотношений.
Автор обходит стороной городские восстания середины XVII века, в том числе и два знаменитых бунта – Соляной и Медный, крестьянско-казацкое восстание Степана Разина, потому что данная книга не может воспроизводить весь ход русской истории, а лишь иллюстрирует отдельные его стороны.
Характеризуя Алексея Михайловича далее, следует отметить, что именно при нем в Москве появился первый театр, построен первый военный корабль – «Орел», созданы полки нового строя – прообраз будущей регулярной армии, увеличилось число школ и мануфактур.
Все эти нововведения не обходились без помощи западных купцов, мастеров, инженеров, аптекарей, врачей, офицеров, обосновавшихся в разных московских слободах, а более всего в Немецкой слободе на берегу Яузы.
Иноземный быт с его опрятностью, комфортом, картинами и зеркалами, заморскими яствами, механическими музыкальными шкатулками и часами оказался привлекательным и для русских дьяков и купцов, имевших дело с иноземцами в Москве либо бывавших за границей. И они, первыми из соотечественников, стали вводить в домашний обиход наиболее привлекательные элементы западной жизни и культуры. Алексей Михайлович, любивший умную беседу за столом, пробовавший писать стихи, интересовавшийся архитектурой и живописью, быстро почувствовал вкус к иноземным новациям.
С годами менялось царское окружение: Ртищев отошел от государственных дел, Виниус и Назарий Чистый бывали в Москве наездами. И случилось так, что ближе прочих стал Алексею Михайловичу тихий, скромный и неутомимый труженик Артамон Сергеевич Матвеев.
Он был женат на Евдокии Петровне Гамильтон, происходившей из знатного шотландского рода, переселившегося в Россию при Иване Грозном. (Впоследствии фамилия Гамильтон в России трансформировалась в Хомутовых.)
В какой-то мере благодаря жене, а скорее из-за личных пристрастий и европейской образованности Матвеева часто навещали иностранцы. Этому способствовала и его служба в Посольском приказе. Дом Матвеева казался залетевшим в Китай-город осколком Немецкой слободы: комнаты украшали венецианские зеркала и картины западных мастеров; оригинальности его часов, изысканности посуды и богатству библиотеки дивились даже избалованные иноземцы.
Алексей Михайлович стал чаще, чем прежде, навещать Матвеева, приводя тем в недоумение многих своих сородичей и заставляя их теряться в догадках о причинах столь малопонятной привязанности.
Эти визиты еще более участились после кончины 3 марта 1669 года Марии Ильиничны. Алексей Михайлович тяжело переживал смерть любимой жены, с которой прожил двадцать лет, оставившей ему к тому времени четверых сыновей и шестерых дочерей. Старшей, Евдокии, шел двадцатый год, а младшему, Ивану, только третий. Наследнику престола, Алексею Алексеевичу, в феврале исполнилось пятнадцать лет, но судьба была неблагосклонна к юноше: он умер вскоре после матери, 17 января 1670 года.
Когда Алексей, старший сын Алексея Михайловича, был еще жив, отец искренне и глубоко страдал, вспоминая покойную жену, но жизнь взяла свое, и ему следовало подумать и о дальнейшей своей судьбе.
Царская невеста – Наталья Нарышкина
Несколько месяцев он постился, пребывая в глубоком трауре, подолгу молился за упокой души рабы Божией Марии, но как-то однажды снова заехал к Матвееву и обратил внимание на красивую молодую девушку, жившую на хлебах у своего богатого родственника. Ее звали Натальей Кирилловной, ей было двадцать лет; и так же, как и первый тесть царя Илья Данилович Милославский, отец девушки Кирилл Полиектович Нарышкин был бедным дворянином. Однако благодаря протекции Матвеева он стал полковником стрелецкого полка в бытность Артамона Сергеевича головой московских стрельцов. Наталья Нарышкина к тому же доводилась дальней родственницей жене Матвеева.
Девушка была не только красива, но образованна и хорошо воспитана, а кроме того, умна, любознательна и добра. Все это сокрушило сердце сорокалетнего вдовца, и он вскоре решил взять ее в жены.
Однако, чтобы соблюсти приличия и обычаи старины, царь, объявив о намерении жениться, имени невесты не назвал, а для пущего сокрытия тайны назначил сбор невест для смотрин. На сей раз смотрины продолжались семь месяцев – с конца ноября 1669 по май 1670 года.
Они были прерваны на сорок дней по случаю кончины Алексея Алексеевича, но после этого срока продолжены. Конечно же, царь и на сей раз тоже сильно горевал, хороня своего старшего сына, к тому же уже достаточно взрослого. Горе отца усугублялось тем, что юноша был способным и любознательным. Его учителя, Матвеев и Симеон Полоцкий, искренне восхищались умом и знаниями царевича. Да и умер он внезапно, и это придало еще больший трагизм его кончине.
Царю было бы гораздо тяжелее переносить смерть сына, если бы не влюбленность его в Наталью Кирилловну.
Чтобы не нарушать традиционного хода событий, смотрины решено было продолжить. Теперь они носили еще более формальный характер, чем вначале, ибо практически царь знал, на ком он женится.
22 января 1671 года, через год после смерти старшего сына и почти через два года после смерти жены, состоялось венчание Алексея Михайловича и Натальи Кирилловны.
Девушка была не только красива, но образованна и хорошо воспитана, а кроме того, умна, любознательна и добра. Все это сокрушило сердце сорокалетнего вдовца, и он вскоре решил взять ее в жены.
Однако, чтобы соблюсти приличия и обычаи старины, царь, объявив о намерении жениться, имени невесты не назвал, а для пущего сокрытия тайны назначил сбор невест для смотрин. На сей раз смотрины продолжались семь месяцев – с конца ноября 1669 по май 1670 года.
Они были прерваны на сорок дней по случаю кончины Алексея Алексеевича, но после этого срока продолжены. Конечно же, царь и на сей раз тоже сильно горевал, хороня своего старшего сына, к тому же уже достаточно взрослого. Горе отца усугублялось тем, что юноша был способным и любознательным. Его учителя, Матвеев и Симеон Полоцкий, искренне восхищались умом и знаниями царевича. Да и умер он внезапно, и это придало еще больший трагизм его кончине.
Царю было бы гораздо тяжелее переносить смерть сына, если бы не влюбленность его в Наталью Кирилловну.
Чтобы не нарушать традиционного хода событий, смотрины решено было продолжить. Теперь они носили еще более формальный характер, чем вначале, ибо практически царь знал, на ком он женится.
22 января 1671 года, через год после смерти старшего сына и почти через два года после смерти жены, состоялось венчание Алексея Михайловича и Натальи Кирилловны.
Пророчество звездочета
Спустя семь месяцев, в ночь на 29 августа 1671 года, московский звездочет и астролог монах Симеон Полоцкий заметил далеко от планеты Марс новую, невиданную им дотоле звезду. Симеон был первым в России придворным стихотворцем и главным воспитателем детей Алексея Михайловича. Кроме того, он считался авторитетнейшим богословом, чьи книги признавались иерархами православной церкви «жезлом из чистого серебра Божия слова».
Симеон имел свободный доступ к царю и на следующее утро явился к Алексею Михайловичу, чтобы сообщить ему о новой звезде, а заодно истолковать увиденный сон.
Беря на себя изрядную смелость, звездочет объявил царю, что его молодая жена зачала в эту ночь сына и, стало быть, родит его 30 мая 1672 года. Симеон не ограничился этим, а высказал и некое пророчество о царевиче: «Он будет знаменит на весь мир и заслужит такую славу, какой не имел никто из русских царей. Он будет великим воином и победит многих врагов. Он будет встречать сопротивление своих подданных и в борьбе с ними укротит много беспорядков и смут. Искореняя злодеев, он будет поощрять и любить трудолюбивых, сохранит веру и совершит много других славных дел, о чем непреложно свидетельствуют и что совершенно точно предзнаменуют и предсказывают небесные светила. Все это я видел как в зеркале и представляю все сие письменно».
С этой минуты осторожный и подозрительный Алексей Михайлович приставил к дому ученого монаха караул и снял его только тогда, когда убедился, что его жена действительно забеременела.
Симеон имел свободный доступ к царю и на следующее утро явился к Алексею Михайловичу, чтобы сообщить ему о новой звезде, а заодно истолковать увиденный сон.
Беря на себя изрядную смелость, звездочет объявил царю, что его молодая жена зачала в эту ночь сына и, стало быть, родит его 30 мая 1672 года. Симеон не ограничился этим, а высказал и некое пророчество о царевиче: «Он будет знаменит на весь мир и заслужит такую славу, какой не имел никто из русских царей. Он будет великим воином и победит многих врагов. Он будет встречать сопротивление своих подданных и в борьбе с ними укротит много беспорядков и смут. Искореняя злодеев, он будет поощрять и любить трудолюбивых, сохранит веру и совершит много других славных дел, о чем непреложно свидетельствуют и что совершенно точно предзнаменуют и предсказывают небесные светила. Все это я видел как в зеркале и представляю все сие письменно».
С этой минуты осторожный и подозрительный Алексей Михайлович приставил к дому ученого монаха караул и снял его только тогда, когда убедился, что его жена действительно забеременела.
Рождение Петра Великого
28 мая у царицы начались предродовые схватки, и Алексей Михайлович призвал Симеона к себе. Роды были трудными. Однако Симеон уверил царя, что все окончится благополучно, а новорожденного следует наречь Петром. Все так и произошло.
Вот как об этом эпизоде писал историк М. П. Погодин: «При начале родильных скорбей Симеон Полоцкий пришел во дворец и сказал, что царица будет мучиться трое суток. Он остался в покоях с царем Алексеем Михайловичем. Они плакали вместе и молились. Царица изнемогала так, что на третий день сочли нужным приобщить ее Святых тайн, но Симеон Полоцкий приободрил всех, сказав, что она родит благополучно через пять часов. Когда наступил пятый час, он пал на колени и начал молиться о том, чтоб царица помучилась еще час. Царь с гневом рек: „Что вредно просишь?“ – „Если царевич родится в первом получасе, – отвечал Симеон, – то веку его будет 50 лет, а если – во втором, то доживет до 70“.
И в эту минуту принесли царю известие, что царица разрешилась от бремени и Бог дал ему сына...»
Это случилось в Кремлевском дворце 30 мая 1672 года, в день преподобного Исаакия Далматского, в четверг, «в отдачу часов ночных», т. е. перед рассветом.
Ребенок был длиной одиннадцать, а шириной три вершка, т. е. длиной пятьдесят, а шириной четырнадцать сантиметров. Младенца крестили в кремлевском Чудовом монастыре в храме Чуда Михаила Архангела, где до него были крещены цари Алексей Михайлович и Федор Алексеевич Романовы, а после Петра, в 1818 году, здесь же крестили и царя-освободителя Александра II.
Мальчик рос и воспитывался так же, как в свое время его старшие братья (по их матери – Милославские). До семи лет он находился под опекой мамок и нянек, а после этого перешел в мужские руки. Его первыми воспитателями стали боярин Родион Матвеевич Стрешнев и стольник Тимофей Борисович Юшков. Среди воспитателей Петра был и другой Стрешнев – Тихон Никитич, которого молва называла подлинным отцом царевича Петра. Этот слух распускала старшая сестра Петра – Софья Алексеевна, бывшая всего на шесть лет младше своей мачехи и не любившая ее.
Приводя потом доказательства особых отношений между Петром и Тихоном Никитичем Стрешневым, Софья отмечала сильную любовь Петра к последнему, а также тот факт, что он в письмах называл Тихона Никитича отцом. Однако это не совсем так. Петр называл Стрешнева Святым Отцом. Это было шутливое обращение, скорее прозвище, прижившееся в кругу друзей Петра в более поздние годы.
Однако версия об отцовстве Стрешнева была не единственной. Более нелепой, хотя и стойкой, оказалась сплетня об отцовстве патриарха Никона – собинного (особенного) друга Алексея Михайловича. Верившие этой сплетне отмечали сильное сходство Петра с Никоном, в том числе высокий рост, указывали на крайне доверительные и близкие отношения патриарха и Натальи Кирилловны.
Могло быть, наверно, и так, если бы не следующее обстоятельство: Никона за четыре года до рождения Петра сослали на Север – в Ферапонтов монастырь, откуда он никогда более в Москву не возвращался, а умер, когда Петру было девять лет.
Что касается династических событий в детские годы Петра, то следует отметить неожиданную смерть Алексея Михайловича, последовавшую 29 января 1676 года. Она повлекла за собой опалу Нарышкиных, так как на престоле оказался Федор Алексеевич, чьей матерью была покойная Мария Ильинична Милославская.
Вот как об этом эпизоде писал историк М. П. Погодин: «При начале родильных скорбей Симеон Полоцкий пришел во дворец и сказал, что царица будет мучиться трое суток. Он остался в покоях с царем Алексеем Михайловичем. Они плакали вместе и молились. Царица изнемогала так, что на третий день сочли нужным приобщить ее Святых тайн, но Симеон Полоцкий приободрил всех, сказав, что она родит благополучно через пять часов. Когда наступил пятый час, он пал на колени и начал молиться о том, чтоб царица помучилась еще час. Царь с гневом рек: „Что вредно просишь?“ – „Если царевич родится в первом получасе, – отвечал Симеон, – то веку его будет 50 лет, а если – во втором, то доживет до 70“.
И в эту минуту принесли царю известие, что царица разрешилась от бремени и Бог дал ему сына...»
Это случилось в Кремлевском дворце 30 мая 1672 года, в день преподобного Исаакия Далматского, в четверг, «в отдачу часов ночных», т. е. перед рассветом.
Ребенок был длиной одиннадцать, а шириной три вершка, т. е. длиной пятьдесят, а шириной четырнадцать сантиметров. Младенца крестили в кремлевском Чудовом монастыре в храме Чуда Михаила Архангела, где до него были крещены цари Алексей Михайлович и Федор Алексеевич Романовы, а после Петра, в 1818 году, здесь же крестили и царя-освободителя Александра II.
Мальчик рос и воспитывался так же, как в свое время его старшие братья (по их матери – Милославские). До семи лет он находился под опекой мамок и нянек, а после этого перешел в мужские руки. Его первыми воспитателями стали боярин Родион Матвеевич Стрешнев и стольник Тимофей Борисович Юшков. Среди воспитателей Петра был и другой Стрешнев – Тихон Никитич, которого молва называла подлинным отцом царевича Петра. Этот слух распускала старшая сестра Петра – Софья Алексеевна, бывшая всего на шесть лет младше своей мачехи и не любившая ее.
Приводя потом доказательства особых отношений между Петром и Тихоном Никитичем Стрешневым, Софья отмечала сильную любовь Петра к последнему, а также тот факт, что он в письмах называл Тихона Никитича отцом. Однако это не совсем так. Петр называл Стрешнева Святым Отцом. Это было шутливое обращение, скорее прозвище, прижившееся в кругу друзей Петра в более поздние годы.
Однако версия об отцовстве Стрешнева была не единственной. Более нелепой, хотя и стойкой, оказалась сплетня об отцовстве патриарха Никона – собинного (особенного) друга Алексея Михайловича. Верившие этой сплетне отмечали сильное сходство Петра с Никоном, в том числе высокий рост, указывали на крайне доверительные и близкие отношения патриарха и Натальи Кирилловны.
Могло быть, наверно, и так, если бы не следующее обстоятельство: Никона за четыре года до рождения Петра сослали на Север – в Ферапонтов монастырь, откуда он никогда более в Москву не возвращался, а умер, когда Петру было девять лет.
Что касается династических событий в детские годы Петра, то следует отметить неожиданную смерть Алексея Михайловича, последовавшую 29 января 1676 года. Она повлекла за собой опалу Нарышкиных, так как на престоле оказался Федор Алексеевич, чьей матерью была покойная Мария Ильинична Милославская.
В. О. Ключевский об Алексее Михайловиче
«Люди прежних поколений боялись брать у Запада даже материальные удобства, чтобы ими не повредить нравственного завета отцов и дедов, с которыми не хотели расставаться, как со святыней, после у нас стали охотно пренебрегать этим заветом, чтобы тем вкуснее были материальные удобства, заимствованные у Запада.
Царь Алексей и его сверстники не менее предков дорожили своей православной стариной, но некоторое время они были уверены, что можно щеголять в немецком кафтане, даже смотреть на иноземную потеху, «комедийное действо», и при этом сохранить в неприкосновенности те чувства и понятия, какие необходимы, чтобы с набожным страхом помышлять о возможности нарушать пост в крещенский сочельник до звезды».
Другая мысль Ключевского посвящена двойственности помыслов и действий Алексея Михайловича: «Привычка, родственные и другие отношения привязывали его к стародумам. (Стародумами Ключевский называл консерваторов, ярых приверженцев старины. – В. Б.). Нужды государства, отзывчивость на все хорошее, личное сочувствие тянули его на сторону умных и энергичных людей, которые во имя народного блага хотели вести дела не по-старому. Царь не мешал этим новаторам, даже поддерживал их, но только до первого раздумья, до первого энергического возражения со стороны стародумов».
Третья мысль замечательного историка: «Несмотря на свой пассивный характер, на свое добродушно-нерешительное отношение к вопросам времени, царь Алексей много помог успеху преобразовательного движения. Своими часто беспорядочными и непоследовательными порывами к новому и своим уменьем все сглаживать и улаживать он приручил пугливую русскую мысль к влияниям, шедшим с чужой стороны. Он не дал руководящих идей для реформы, но помог первым реформаторам с их идеями... не дал ни плана, ни направления преобразованиям, но создал преобразовательное направление... В этом лице отразился первый момент преобразовательного движения, когда вожди его еще не думали разрывать со своим прошлым и ломать существующее. Царь Алексей Михайлович принял в преобразовательном движении позу, соответствующую такому взгляду на дело: одной ногой он еще крепко упирался в родную православную старину, а другую занес уж было за ее черту, да так и остался в этом нерешительном переходном положении. Он вырос вместе с поколением, которое нужда впервые заставила заботливо и тревожно посматривать на еретический Запад в чаянии найти там средства для выхода из домашних затруднений, не отрекаясь от понятий, привычек и верований благочестивой старины.
Это было у нас единственное поколение, так думавшее: так не думали прежде и перестали думать потом».
Царь Алексей и его сверстники не менее предков дорожили своей православной стариной, но некоторое время они были уверены, что можно щеголять в немецком кафтане, даже смотреть на иноземную потеху, «комедийное действо», и при этом сохранить в неприкосновенности те чувства и понятия, какие необходимы, чтобы с набожным страхом помышлять о возможности нарушать пост в крещенский сочельник до звезды».
Другая мысль Ключевского посвящена двойственности помыслов и действий Алексея Михайловича: «Привычка, родственные и другие отношения привязывали его к стародумам. (Стародумами Ключевский называл консерваторов, ярых приверженцев старины. – В. Б.). Нужды государства, отзывчивость на все хорошее, личное сочувствие тянули его на сторону умных и энергичных людей, которые во имя народного блага хотели вести дела не по-старому. Царь не мешал этим новаторам, даже поддерживал их, но только до первого раздумья, до первого энергического возражения со стороны стародумов».
Третья мысль замечательного историка: «Несмотря на свой пассивный характер, на свое добродушно-нерешительное отношение к вопросам времени, царь Алексей много помог успеху преобразовательного движения. Своими часто беспорядочными и непоследовательными порывами к новому и своим уменьем все сглаживать и улаживать он приручил пугливую русскую мысль к влияниям, шедшим с чужой стороны. Он не дал руководящих идей для реформы, но помог первым реформаторам с их идеями... не дал ни плана, ни направления преобразованиям, но создал преобразовательное направление... В этом лице отразился первый момент преобразовательного движения, когда вожди его еще не думали разрывать со своим прошлым и ломать существующее. Царь Алексей Михайлович принял в преобразовательном движении позу, соответствующую такому взгляду на дело: одной ногой он еще крепко упирался в родную православную старину, а другую занес уж было за ее черту, да так и остался в этом нерешительном переходном положении. Он вырос вместе с поколением, которое нужда впервые заставила заботливо и тревожно посматривать на еретический Запад в чаянии найти там средства для выхода из домашних затруднений, не отрекаясь от понятий, привычек и верований благочестивой старины.
Это было у нас единственное поколение, так думавшее: так не думали прежде и перестали думать потом».
МОЗАИКА КОНЦА XVI И ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XVII ВЕКОВ
Предтеча ордена Святого Георгия Победоносца
О том, что в годы борьбы с польско-шведской интервенцией героизм был явлением массовым, свидетельствует то, что только за 1613–1619 годы было роздано 34 тысячи наград. Из них 620 крупных золотых – воеводам и командирам отрядов, а рядовым ратникам и ополченцам – маленькие золотые или серебряные монеты, которые носились на рукаве или на шапке.
На каждой монете было выбито изображение Георгия Победоносца, который являлся как бы предтечей тому Георгию, в честь которого Екатериной II 26 ноября 1769 года был учрежден военный орден Святого великомученика и победоносца Георгия, считавшегося на Руси покровителем воинов.
На каждой монете было выбито изображение Георгия Победоносца, который являлся как бы предтечей тому Георгию, в честь которого Екатериной II 26 ноября 1769 года был учрежден военный орден Святого великомученика и победоносца Георгия, считавшегося на Руси покровителем воинов.
Первый столичный водопровод
Первый водопровод в Москве был построен в 1600–1601 годах, когда вода из Москвы-реки подавалась в Кремль на царский конюшенный двор, располагавшийся у Водовзводной башни Кремля. Оттого и башня, прежде называвшаяся Свибловой, стала именоваться Водовзводной.
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!»
Одним из самых важных государственных актов конца XVI столетия был указ, запрещающий переходить крестьянину от одного хозяина к другому. До этого русские крестьяне имели право на такой переход в день Егория Холодного, который отмечался 26 ноября старого стиля.
Так как Георгий, Егор и Юрий – одно и то же имя, то этот день называли также и Юрьевым днем. И именно на Юрьев день, окончив все сельскохозяйственные работы, крестьяне получали расчет и могли перейти от одного хозяина к другому, если им почему-либо не хотелось больше жить и работать у прежнего помещика. Указ 1592 года запретил такой переход, которого раньше крестьяне ждали иногда не один год. Это породило поговорку: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Из-за того, что при расчетах хозяева часто обманывали крестьян, появилось и выражение «объегорить», где в основе слова лежит то же имя – Егор.
Так как Георгий, Егор и Юрий – одно и то же имя, то этот день называли также и Юрьевым днем. И именно на Юрьев день, окончив все сельскохозяйственные работы, крестьяне получали расчет и могли перейти от одного хозяина к другому, если им почему-либо не хотелось больше жить и работать у прежнего помещика. Указ 1592 года запретил такой переход, которого раньше крестьяне ждали иногда не один год. Это породило поговорку: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Из-за того, что при расчетах хозяева часто обманывали крестьян, появилось и выражение «объегорить», где в основе слова лежит то же имя – Егор.
«Жен и детей заложим!»
Самое знаменитое крылатое выражение во всю эпоху Смуты: «Жен и детей заложить», означающее не пожалеть ничего ради торжества великого дела, принадлежит одному из вождей нижегородского ополчения Кузьме Минину, когда тот обратился к гражданам Нижнего Новгорода с призывом помочь Москве в отражении польско-шведской интервенции.
Один из известнейших русских историков XIX века Сергей Михайлович Соловьев дает эти слова Кузьмы Захарьевича Минина в таком варианте: «Захотим помочь Московскому государству – так не жалеть нам имения своего, не жалеть ничего – дворы продавать, жен и детей закладывать».
Александр Николаевич Островский в драме «Козьма Захарьич Минин-Сухорук» дает этот призыв в такой интерпретации: «Не пожалеем наших достояний! Не пощадим казны и животов! Мы продадим дворы свои и домы! А будет мало: жен, детей заложим!»
Один из известнейших русских историков XIX века Сергей Михайлович Соловьев дает эти слова Кузьмы Захарьевича Минина в таком варианте: «Захотим помочь Московскому государству – так не жалеть нам имения своего, не жалеть ничего – дворы продавать, жен и детей закладывать».
Александр Николаевич Островский в драме «Козьма Захарьич Минин-Сухорук» дает этот призыв в такой интерпретации: «Не пожалеем наших достояний! Не пощадим казны и животов! Мы продадим дворы свои и домы! А будет мало: жен, детей заложим!»
Рождено эпохой
XVII век принес в наш язык немало крылатых фраз. Они живут в нашем языке до настоящего времени. Познакомимся с некоторыми из них.
«Делу время и потехе час»
Вспомним выражение «Делу время и потехе час». Оно появилось в 1656 году и принадлежало Алексею Михайловичу. По его приказу была составлена книга, в которой содержались правила соколиной охоты, любимой потехи царя.
В конце книги Алексей Михайлович сделал приписку: «Правды же и суда и милостивые любве и ратного строя не забывайте: делу время и потехе час», – т. е., увлекаясь потехой, охотники должны были не забывать и о главном деле – службе царю и Отечеству.
В конце книги Алексей Михайлович сделал приписку: «Правды же и суда и милостивые любве и ратного строя не забывайте: делу время и потехе час», – т. е., увлекаясь потехой, охотники должны были не забывать и о главном деле – службе царю и Отечеству.
Верста коломенская
Одним из самых старых и самых любимых царских подмосковных сел было Коломенское. В нем находился огромный затейливый Потешный дворец из 270 зал и комнат, а из Москвы вела к Коломенскому широкая, ровная дорога, посыпанная песком, с крепкими мостами, с верстовыми столбами по бокам. Эти верстовые столбы были в сажень высотой, и потому высоких людей москвичи стали называть «верста коломенская».
Долгий ящик
В Коломенском возле царского дворца, на возвышении, стоял особый ящик, охраняемый стрельцом с бердышом и саблей. Этот ящик был предназначен для подачи жалоб любым человеком, кто бы он ни был. Так как жалоб было очень много, то и ящик сделали большим, глубоким и длинным, или, как тогда говорили, долгим. Из-за того, что разбор множества жалоб, поступавших от простых смертных, не имевших лазеек во дворец, происходил очень долго, и возникла поговорка: «Положить дело в долгий ящик».
«У черта на куличках»
Была когда-то пословица: «Москва стоит на болоте, ржи в ней не молотят». И в самом деле, на территории Москвы и вокруг нее было немало болот, которые называли кулички, или кулишки. А так как, по народным поверьям, в болотах водилась всякая нечистая сила, то и чертей стали называть кулишами. Отсюда появилось и выражение: «У черта на куличках». Только в старой Москве было минимум три церкви, стоявшие на болотах: Рождества Богородицы, Трех Святителей и наиболее известная – Всех Святых на Кулишках в Китай-городе, сохранившаяся и поныне. Она была построена на месте деревянной церкви Дмитрия Донского, поставленной после возвращения русских ратей в 1380 году с Куликова поля. И хотя теперь выражение «У черта на куличках» означает глушь, даль и захолустье, церковь Всех Святых на Кулишках стоит в полуверсте на северо-восток от Кремля. Болот в Москве было много, и в полуверсте к югу от Кремля тоже было болото, сохранившее о себе память тем, что на его месте возникла Болотная площадь, где в 1775 году был казнен Емельян Иванович Пугачев (1742–1775).
«На курьих ножках»
Выражение «Избушка на курьих ножках» обозначало не только жилище сказочной Бабы-яги, но в реальной жизни применялось к тем деревянным срубам, которые ставили на пеньки с обрубленными корнями, чтобы предохранить эти срубы от загнивания.
В Москве даже была маленькая деревянная церквушка, стоявшая на пеньках и называвшаяся «Никола на курьих ножках».
В Москве даже была маленькая деревянная церквушка, стоявшая на пеньках и называвшаяся «Никола на курьих ножках».