Страница:
Выражалось это так. Садай стоял навытяжку, а Падишах бегал вокруг него и говорил: "Ну-у, как Сариночка?.. Вот в детстве она была шаловливая..." - и шли воспоминания из детства, когда Сарина укусила Падишаха за палец, когда тот хотел в шутку отнять у нее игрушку. "Как собачка! - восхищался Падишах. - Цап! И кровь пошла!" И он показывал Садаю то место на руке, куда Сарина его укусила. Садаю никогда не удавалось даже вставить слово, как Сарина... "Знаю, знаю! - махал руками в золотых перстнях Падишах. - Знаю!!! Все знаю! Я - отец! Что сказала - знаю, как посмотрела - ведаю!.. Я - оте-е-ец!"
Поэтому Падишах утомлял Сарину. Стоило ей открыть рот, как он кричал "Помнишь?.. Дедушка упал с алебастра? Вспомни, вспомни! Тебе годик было. Или два?.. Два! Точно! Два!" Сарина хотела сказать, что она одинока, что ее мучают вопросы: "Как жить дальше? Кого любить?" Но Падишах орал: "А дедушка? Помнишь дедушку?.. Велика-а-ан!" Так - на примерах отцов Падишах воспитывал дочь. Что ж удивляться, что у Сарины появилась железная воля (наслушавшись о похождениях отца и братьев отца, и правнуков того деда, который в пятницу после обеда сбил - что бы вы думали? Фигуру "Падишах" в падишаховых городках!), которую она закалила, слушая отца невозможно не заснуть под его бредни, и Сарина крепилась и воспитывала силу воли.
Только не надо думать, что Падишах не знал о мучивших девочку вопросах. "Перебесится - мука будет, - думал он, - я сам такой был, а теперь ничего, живу".
"Мир жесток, - думал Падишах, - и надо, чтоб она знала, что не все и не всегда будут отвечать на ее вопросы".
Теперь Падишаху донесли, что Сарина и ее подружки, и их дружки отправились, нарядившись в свои лучшие платья и захватив с собой корзины с едой. "Пусть идут, - думал Падишах, - надо отправить пару одеял старикам". И он распорядился, чтобы родителям Садая выдали по два одеяла, ковру и новому видеомагнитофону. "Пока Садай там, я свободен", - думал Падишах, придавая слову "свобода" некий незнакомый мне оттенок. Что он имел в виду? Свободу от мыслей? Или свободу от дочери?
Поэтому Сарина обрадовалась, когда впервые увидела Томаса. Наконец-то ей удалось преодолеть себя и прийти сюда. Если бы Томас был семи пядей во лбу, которые росли из него и загибались рогами, если бы имел мохнатый хвост или отвисшие губы, она все равно полюбила бы его. Любовь жила внутри нее, но Томас представлял собой довольно молодого человека, худого, вытянутого и - настоящего великана (что касается его мыслей), и странное дело! Сарина не полюбила его.
Быстрым движением откинув темные волосы с лица (Сарина ходила с распущенными волосами, как когда-то - ее мать; матери не было у Сарины, но это значит, что кровь текла в ней, и не только Падишахова. А кое-что осталось от тихой женщины и пылкой любовницы - женщины вынуждены совмещать и то, и это), она подошла к монаху - хотя ему полагалось подходить к ней и сказала:
- Я - Сарина.
Она хотела сказать: "Я - Сарина, дочь Падишаха", но вышло: "Я Сарина".
- Я знаю, - сказал монах и улыбнулся, - ты очень похожа на своего отца.
3. САРИНА У ТОМАСА
Он оказался совсем не злым. С ним можно было поговорить о чем угодно. Почему-то влюбленные упирают именно на этот факт - "С ним (или с ней) можно что хочешь говорить!" - когда характеризуют предмет своей любви. Да выйди на улицу и говори о чем угодно! Хоть с кем можно поговорить о чем угодно, хоть - с трамвайным попутчиком: "Здрасьте!" "Цены сегодня падают..." "Как это - падают???.." "А так!!! Падают и бьют всех по головам." "До свидания!" "Какой приятный попутчик!" (Дома - жене.) "Какие коты умные пошли! Я ему: "Цены падают!" А он - "Мур-р! Да-а!" (Тоже дома. Второй жене.)
Мясо тем отличается от любви, что бывает мертвое и живое. А любовь только живая? Или - только мертвая? Сарина замучила Томаса своими философскими, понятными только ей одной, вопросами. Где истина? Как ее найти? Очень трудно ответить на вопрос, если истина внутри тебя. Томас молчал. Сарину раздражали его ответы: "Не знаю" или - молчание; и она говорила одна, не прерываясь на то, чтобы его спросить. Какой смысл спрашивать, если ответ не ясен?
Поэтому Томас молчал и принялся разглядывать Сарину. Кроме того, что он был монах, он был мужчина - то есть другой человек. Он впервые видел девушку, которая не нуждалась ни в ком, и тем не менее пришла сюда и говорила не столько с ним, сколько - около него. Сарина поставила Томаса в тупик. Это иногда бывает даже с такими мужчинами, как Томас. Он хорошо знал ее отца и ее деда - они вместе начинали жить в этой стране, даже их дома - монастырь и падишаховый дом (об этом я расскажу позже) - были построены одним архитектором и по одному проекту. Но дом, как собака, имеет свойство приобретать лик того человека, который в нем находится. Если дом Падишаха расползся в стороны, как лежащий на кровати домовладелец, и расслабился донельзя - многочисленные комнатки внутри и снаружи, перегородочки, ненужная роскошь, то дом монаха представлял собой образец рационального использования пространства. Прямо из комнаты, что напротив выхода (газетчики любят этот штамп - "что напротив выставки" или - "дом, что рядом с домом") на втором этаже, шел коридорчик, и из него две дверцы. Одна вела в сад - по мелкой крутой лестнице, через арку и ступеньки крыльца. Да что там - сад! Круто сказано! Пара кустов можжевельника, привезенные монахом еще с родины - он их очень любил; несмотря на то, что можжевельник не цвел, как кипарис или магнолия, куда в чашку цветка - зарываешь свой нос, и воздух вокруг становится магнолиевым - мохнатые веточки рассекали его пальцы, когда он прикасался к ним, а твердый ствол шуршал своей кожурой-корой и рассказывал далекие истории, когда монах наклонялся и окапывал куст.
Он был уже стар. Пятьдесят восемь лет - не шутка. Против девятнадцати. Но, если встречаются два человека, они равны, независимо от возраста и положения, если, конечно, хотят этого равенства. А Сарина в свои девятнадцать лет забивала монаха глупыми вопросами, на которые он давно нашел ответ - так давно, что забыл, какой ответ должен быть. Сарина же, наоборот, искала. Поэтому ему хотелось, чтоб она ушла. Страсть к познанию не всегда полезна, особенно, если дело касается мужчины и женщины.
Но Сарине было наплевать на эти условности. Она впервые почувствовала себя свободной. Никто не стоял над душой, не выклянчивал любви (а Сарина считала, что папа выклянчивает любовь - она его и так любит, что еще?). Никто не прогонял ее и не звал остаться. Конечно, она бы предпочла, чтобы монах звал ее - все мы хотим обожания; чтобы нас закидывали цветами, лепетали нежные речи, а когда приходит обожание, становится так скучно, что не знаешь, куда бежать.
"Почему мне скучно?" - мучила Сарина монаха. "Мне все противны - весь мир. Почему так? Я ни с кем не могу ужиться." "А себя ты любишь?" спрашивал монах. Он не спрашивал, но она представляла, как он спросит, и что она ему ответит - громадная умственная работа происходила в ней. Даже укрывшись тонким ковром, она продолжала думать о нем - о его мыслях, ответах ей, о своих мечтах - все ее мечты сводились к одной - она не хотела быть, как все. Трудное осознание себя в мире и слитности с миром не пришло еще к ней, а монах не понимал, как может быть иначе ведь он - часть Сарины, и она - часть него. Любовь - только стремление к цели, а не сама цель. Сама цель - мир.
Людей она услала домой. Садай, Клара... Как давно это было!
День назад! Вчера!
Сарина явилась, распустив волосы и накинув на плечи и тонкую спину мощный вязаный платок - не стоило шутить с природой. Одетая женщина интересней раздетой, а одетая до пят - интересней вдвойне. Так считают и мужчины, и женщины. Ах, как здорово ходить в длинном платье! Оно льется за тобой, как хвост, и складки прыгают на ветру, и ты - такая стройненькая, просто прелесть!
Саринино платье касалось каблучков - сзади, и ажурных брошек на туфельках - спереди. Платок на плечах тоже был ажурный. Все - темного цвета. Сарина не любила яркого. Как ночь любит свои краски, так Сарина, оглядев себя в зеркале, находила, что ей лучше светло-серый или бордо. Гри де перл - говорили древние - жемчужный. Но жемчужного не было у нее. Коричневый, в лучшем случае - серый. Зато волосы - прекрасны. Спускаются по плечам и абсолютно прямые. Так льется река из серебра коричневого цвета - тяжелые и теплые.
Сарина смотрела на Томаса, и ему казалось, что ночь смотрит на него. Но, как ни великолепен котенок, прыгающий у вас на ковре и смотрящий на вас огромными зелеными глазами, - это котенок. Когда Сарина наклоняла голову и смотрела на Томаса (как всегда, отстаивая очередную свою теорию например, что власть может быть обильной, но не очень), он подходил, и она выпрямляла шею, смотря прямо вглубь него - она действительно смотрела вглубь него, как мы смотрим в космос, а не на себя или - от себя. И Томас чувствовал, что она проникает вглубь него, но не до самой глубины. Что мы видим, глядя на небо? Темноту и звездочки в ней. Что видела Сарина в Томасе? Возможно, многое, но не до конца. А ей хотелось до конца. "Не понимаю, - бормотала она, залезая в постель, - не понимаю."
Она уже неделю жила в замке. Монастырь казался ей замком, а если откровенно - домом. То же расположение комнат с небольшими изменениями, которые Сарина сразу же выучила. Две дверцы - одна ведет в сад, другая тайный ход. Но тайный ход давно зарос травой и грязью, и ходить по нему нельзя. Это Сарина узнала от Томаса. Томас провел ее и показал ей - но она скорее бы умерла, чем прикоснулась к нему - чем сильнее манит нас любовь, тем мучительней последние шаги, и Сарина думала вполне прозаически: "Почему он не любит меня? Почему мы не можем жить, как все люди? (Хотя она первая отрицала принцип "жить, как все") - И прочую ерунду, которую думают женщины, когда хотят замуж. Вы думаете, женщина рождается в первую ночь? Ошибаетесь, мои дорогие. Женщина рождается из желания стать женщиной, то есть, попросту говоря, властительницей мира.
Томас хотел на родину. Много лет назад он пришел в этот край, но настоящая родина - та, что осталась, манила его. Он видел, что ход зарастает травой, а могучие лестницы рушатся, и, встав рядом, но - в двух шагах от Сарины - он думал: "Где моя родина? Где?"
Они стояли на длинном балконе второго этажа. Каменный балкон, как пояс, опоясывал здание. Каменные перила холодили руки, когда люди на них опирались, но сейчас Сарина стояла, обняв сама себя руками, а Томас не нуждался в подпорках. Они молчали. Сарина чувствовала, что сказала все, что знала. А теперь чувствовала, что думает Томас. Мысли его были далеко. Так далеко, что Сарина не могла разобрать, где. Он сел на каменный выступ, который шел чуть ниже перил - спиной к саду и лицом к Сарине. Он впервые оказался ниже ее.
Ветер шевелил ветки можжевельника и кипарисов - вокруг дома-монастыря много кипарисов, и воздух над ними свежий, густой, а чуть дальше - за границей - видны были цветные плитки, которыми папа-Падишах выложил границу. Ее никто не охранял - да и кому она нужна? Но каждый порядочный человек считал своим долгом покинуть страну именно в золотые ворота, которые выстроил Падишах в двух днях пути от своего дома - чтобы все видели, что он богат! А на забор денег не хватило. Но и что! Так лучше! И те, кто покидал страну на время - независимо от границ, люди живут там, где им удобнее - старались пройти под этими воротами, чтобы было что вспомнить. Томас тоже хотел покинуть страну легально. Хотя вот он - лес. Прямо за цветными плитами и кипарисами, так, что тени от елей падали на чужую территорию, росли ели, липы и эвкалипты. Не знаю, в какой меловой период это происходило, но это сочетание - ели и эвкалипты - помню точно. У меня на столе до сих пор лежит - рядом с лазерным приемником - веточка от эвкалипта, шишка ели и шишечка кипариса с раскрывшимися створками, так что семена высыпались и разбросались по комнате от ветра - я еще хотела посадить, чтобы на балконе вырос эвкалипт - растут же пальмы в горшках! Или кипарис - на память о том путешествии.
Звездное небо раскинулось над ними. Напрасно спрашивала Сарина названия звезд. Для Томаса они все были - звездочки. Сарина ушла раздосадованная. А говорят еще, что эти монахи предсказывают будущее по звездам! Она хотела, чтобы Томас сказал ей: "Я люблю тебя. Я хочу быть с тобой. Я хочу, чтобы ты была со мной." Но ничего такого не было.
Раздосадованная, Сарина улеглась спать. Мы сами не понимаем своей души. Когда мы хотим чего-то, не можем об этом сказать. А скажем - и волшебная цель уплывает куда-то далеко, и на месте нее - обыденность, вроде этого одеяла - Сарина сидела, полуприкрывшись одеялом, в легком ночном халате из пестрых кусков материи - тогда еще не умели ткать набивных тканей, и Сарине пришлось совместить два куска материи, чтобы получить узор. Она приказала отцу и слугам прислать ей халат, одеяла, ковры... Длинный список из двадцати наименований. Отец быстро выслал, снарядив слуг. Кларе и Ко она сразу же сказала, как только увидела монаха: "Убирайтесь отсюда", так, что они даже не успели толком его разглядеть. Одно им запомнилось - очень молодой (они пришли вечером, ближе к ночи когда солнце уже село, а ночь не наступила - пока прособирались, пока то, се) - и его длинные ноги, которые скрывала сутана или - честно говоря, не знаю, как называется длинная мужская кофта до пят из грубой с виду, но мягкой материи - не успела спросить, что за наряд, не до того было, но ведь у разных народов он называется по-разному - может быть, лачуга или дерюга - что-то в этом роде. Главное, без узоров. Что самое-то главное совсем без узоров. Я была в шоке. Зачем? Хоть бы птичку какую-нибудь вышил - аиста или альбатроса - ведь сколько времени свободного! Нет, ходит в старом! Для чего? Не понимаю!
Когда он двигался, двигалось все его тело. Иногда мне казалось, что вместе с ним двигается все пространство, но ведь мы - часть пространства, всего лишь часть! Заключенная в оболочку из тела и костей. Как мне хочется вырваться на свободу!
4. ПАДИШАХ
Падишах обрадовался, когда узнал, что Сарина осталась у монаха. "Вот и славненько, - думал он, потирая руки. - Ну и ладушки! Ай-ай-ай! Она оправдала мои надежды!" Он послал ей кофе и ковров - все, что она просила. И выпустил родителей Садая из тюрьмы - теперь не понадобятся. Странное дело - Садай, вместо того, чтобы бежать и избежать новых притеснений, вернулся в свой дом (вместе с папой и мамой) и зажил там припеваючи.
"Милая моя, родная моя, милая моя, - думал счастливый папа, наконец-то я от тебя дождался того, чего хотел".
Но я чувствую, что мне необходимо пояснить его радость. Если смогу, конечно.
Монах считался одним из лучших людей в королевстве. За ним давно закрепилось такое мнение. Никого не интересовало - может быть, он изменился со временем? Никого! Люди любят стереотипы. Шепотком говорили: "Один из лучших людей..." Если бы Томас умер, остался бы один лучший человек - Падишах. Казалось бы, Падишах должен ненавидеть монаха, что тот отнимает у него власть, но этого не случилось.
"Как хорошо, что Сариночка ушла к нему! Как хорошо!" - напевал Падишах. Он все время влазит со своей радостью, так что отодвинем его в сторону и продолжим без него.
Сариночка полюбила монаха. Это то же самое, что полюбить столб. Энергия уйдет в землю, как при грозе. Не будет никаких иностранцев. Так примерно думал папа. Сариночка вернется домой и заживет, как надо.
Падишаху не приходило в голову, что монах захочет покинуть свой пост ради любви земной - Падишаху ведь никогда не приходило в голову, что он может быть не-падишахом. Тем более, что Падишах знал Томаса еще с младенчества - со своего младенчества. Он бы хотел его свергнуть, но, что приходит с детства - то навсегда.
Поэтому Падишах был шокирован, когда узнал, что Сарина убежала с монахом, и замок пуст. Сбылась одна мечта - можно занять монастырь, но исчезла другая. Где дочь?
Падишах особо не торопился. Все владения были его, а до золотых ворот два дня пути. Кстати, можно проверить, как сторожат ворота - такую ценную вещь нельзя оставлять без присмотра, и Падишах назначил двух стражников, чтобы те охраняли ворота (по очереди), то есть сказал им: "Стойте здесь и смотрите", - и они встали, как вкопанные.
Падишах провозился со своим войском - устраивал смотр, проверял (лично) копыта у лошадей - хорошо ли подкованы, и так утомился, что пришлось отложить поход на следующий день. Предположим, сегодня утром Падишах узнал о побеге. День он провошкался, бегал, орал, лег спать, а наутро (значит, прошли уже сутки) проснулся и приказал идти.
Сам Падишах ехал на черной лошади, его сподвижники - на белых и гнедых. "Никто не должен выделяться! - приказал Падишах. - Если увижу, кто вперед меня едет, хуже будет!" И он скакал впереди всех, радуясь, что победил в скачках, и всех обогнал, так что воинству пришлось его догонять, и он дал им нагоняй, что они его не обогнали. "Мне не интересно! - кричал он, раскрасневшись от жары и топота копыт Рамбонда, который он, казалось, слышит над самым ухом, хотя лошадь была внизу. - Мне не интересно! Вы все отстали! Мне скучно с вами соревноваться, воители!" - сказал он с презрением, и сам же расстроился. "Что за паршивое у меня войско, - думал он, - обогнать не могут, догнать - тоже." В духе Падишаха было давать противоречивые указания, а потом самому же расстраиваться из-за их невыполнения. Или это была игра? Как в случае с Сариной. Падишах отлично знал, чего хочет дочь, но делал все наоборот. Теперь же бешенство с тихой яростью поднималось в нем, смешиваясь, как коктейль, и пузырясь. Во-первых, Сариночка сбежала. Хоть бы предупредила, куда. Во-вторых, войско разболталось и не слушалось - даешь им ценные указания, а они не выполняют. В-третьих, сам Падишах устал после скачек. Поэтому он устроил привал и велел жечь костры. Воины поснимали с себя латы, но Падишах закричал, на мгновенье проснувшись (он всегда чувствовал, что происходит в его войске): "Немедленно одеться! Всем - подъем! Вдруг противник нападет ночью!" И заснул. А войско бродило по лесу (Падишах сделал привал под эвкалиптами, на чужой земле, чтобы не топтать свою территорию - как известно, после стоянки остается мусор) и не знало, чем заняться. Указаний Падишах не дал, а ослушаться и делать что-то свое никто не решился. Вы спросите, откуда такая власть? А откуда такая власть у любого человека, облеченного властью? Просто люди любят подчиняться и отдают часть своей жизни властолюбцу. Власть Падишаха держалась на убеждении людей, что ими кто-то должен управлять. Монах не считал себя хорошим и управлял собой. Томас считал, что надо жить, а остальное приложится. Поэтому он обладал властью. Падишах же считал, что людьми надо управлять, и люди так считали, но войско разбегалось, не слушалось, и Падишаху приходилось все больше звереть.
Он проснулся в плохом настроении - мало сказать! В препротивном. Ему надо было кого-то пнуть, чтобы почувствовать себя лучше. Он выбрал самого беззащитного - Амана - и пнул его. После бегства принцессы Аман остался без работы. Ему пришлось вступить в армию. Но это был неверный шаг. Аман был настоящий уродец - маленький, карликовый (хотя - не карлик, просто маленького роста), а ребята в армии - рослые и могучие. Падишах специально набирал себе армию и самых красивых сынов забрал в нее. "На их фоне я буду выглядеть еще лучше", - думал Падишах, хотя логики никакой не было. Падишах был маленький мужчина, выше Амана на полсантиметра. Но иногда ум или желание власти делают человека великаном для окружающих. Впрочем, любое желание плодотворно - оно приближает нас к смерти.
Войско набрано из людей смелых и решительных, но им некуда было девать свою смелость и решительность. Войн не было - Падишах еще не такой дурак, чтобы воевать маленьким государством (в войске было всего 200 воинов) против всего мира. Кроме того, он не знал, а какую сторону идти то ли на юг, то ли на север. Кроме и этого, существовало звездное небо. Падишах вылазил из своего походного шатра и любовался на звезды, любоваться на которые никому не запрещено. "Сариночка, - думал он, Сариночка моя!" Но одновременно - есть ли другие миры? Что, если звездное небо - только занавеска, отделяющая Падишаха от другого эвкалиптового мира? В просветы между эвкалиптами виднелись спящие воины, лежащие и сидящие, и Падишах оставался наедине со своими мыслями, и залезал в палатку и продолжал думать.
На рассвете его разбудили звон воинских лат, крики и гортанные вопли самых смелых - чтобы показать свою смелость, они орали, подражая Падишаху. Падишах пулей выскочил из палатки, чтобы наказать того, кто посмел нарушить его сон. Такой хороший сон! Ему снилось, что Сариночка подает ему полотенце для утирания. Чем нежнее в нас любовь, тем она нужнее окружающим.
Эти же чувства испытывал Аман. Как странно, что один человек, который сейчас убьет другого, испытывает те же чувства, что и его товарищ. Держу пари, что вы сейчас подумали, что Падишах убьет Амана. Только самые умные и мстительные продумали вторую версию - Аман выхватит нож и, в ответ на все оскорбления, пронзит толстую Падишахову грудь, рядом с сердцем, но поток крови, хлынувший из раны, не даст тканям сомкнуться и заживиться. Сама по себе кровь целительна, и хорошо, когда она хлещет из раны, вымывая все бактерии и загрязнения - мы автономны от мира, и грязь на песке и грязь на дороге в городе - разные вещи. В городе - это неудобство, и мы стремимся избавиться от нее, а в лесу или на море - часть мира. Избавляясь от части мира, мы избавляемся от себя. Я специально хочу вас запутать, потому что сама не могу найти вопрос - точнее, вопрос-то я нашла, а теперь - где ответ? Стоит упустить вопрос, как появляется ответ. Нет ответа - и вопрос уполз в сторону. Расползаются, как жуки. Вот и лови их! Сарина рассматривала жука, впервые увидев этот вид - крылышки синенькие, а лапки - желтые. На самом деле жук ее волновал не больше, чем она - жука. Сарина краем глаза и частью разума следила за Томасом. Томас разжигал костер. Дым уже поднимался к небу, огибая эвкалиптовые ветки на той стороне границы. Томас и Сарина расположились в осиновом лесу, единственном лесу на пути к золотым воротам. Везде - редкий кустарник чакча-вакча с сиреневыми цветами. Цветы осыпались, и зеленые ветви торчали без них. Пахло дымом. Сарина оглянулась, перестала делать вид, что ищет жука, и подошла к костру.
- Целый день! - сказала она. - Мы идем целый день! Где же золотые ворота?
- Еще день, - сказал монах, - еще день! Я говорил тебе - еще день. Всего два дня.
- Хочу сейчас, - сказала Сарина, - хочу сейчас к золотым воротам.
Монах ничего не ответил на эти слова. Он ломал своими мускулистыми худыми руками ветки эвкалипта, которые подобрал на этой стороне - ветер обрывал ветки и заносил их на эту сторону.
Вдруг из-за толстых, хорошо просвечиваемых солнцем и довольно далеко стоящих друг от друга гладких широких стволов эвкалипта появился маленький человек и принялся двигаться к ним. Монах отчетливо видел маленькую шапочку-берет человека, бряцающее оружие у него за спиной - меч и кинжал, но так как меч и кинжал были рассчитаны на нормального человека, а не на Амана (а это был он, Аман), то казались настоящими великанами рядом с маленьким человеком.
Аман приблизился, и, сняв свою шапочку, сказал: "Здравствуйте!"
5. АМАН
Как только Аман приблизился, монах толкнул Сарину так, что она упала в кусты и замерла там, даже не успев вскрикнуть, а потом заснула.
- Здесь, кажется, сидела женщина, - сказал Аман, поздоровавшись и указывая на то место, где сидела Сарина - после рассматривания жука она успела сесть, и тут появился Аман. Покрывало, которое несла Сарина с собой (естественно, нес монах, но оно нужно было Сарине), еще хранило следы ее башмачков, и в складках синего атласного покрывала замерли бусы - желтые янтарно-коричневые бусы.
- Хорошие бусы, - сказал Аман, поднимая цепочку золотых камней. Такие есть только у Сарины. Ей отец привез из Индии.
Монах молчал. Он стоял, как изваяние, и только мысль двигалась в нем. По его худому лицу двигались невидимые судороги. "Неужели конец, - думал Томас, - конец моей счастливой монашеской жизни. Я жил пятьдесят восемь лет, но мне кажется - что один день, и я хочу еще, хочу - еще".
Аман угадал его мысли. Он сел у костра и закурил трубочку. Терпкий дым табака смешался с дымом эвкалиптовых мыслей - ветки мыслили, и их думы навевали на человека странный сон.
"Может быть, я так же умру, как этот человек, который сейчас боится смерти", - думал Аман, глядя на Томаса. Томас был моложе Амана. Отсутствие людей и злобы вернули ему человеческий лик - лик незапятнанного ничем восемнадцатилетнего юноши. Иногда старики моложе нас, и я почувствовала это на собственном опыте.
Аман снова закурил, вдыхая дым костра. Теперь уже он принимал в себя мысли огня - древние умели общаться с природой и внутри себя, и - вне.
- Отец ищет дочь, - сказал он, - и он найдет ее.
Ни слова больше ни говоря, он поднялся и, повернувшись спиной, ушел. Томас видел, как болтается на его уродливой кряжистой спине нож и кинжал кинжал с длинной рукояткой и лезвием раньше назывался "мечом".
Томас молчал. "Смогу ли я любить ее, как раньше? - подумал он, иногда и мысли - ложь".
Сарина проснулась и принялась расспрашивать монаха. "Надо бежать, сказала она, - надо скорее бежать". Она принялась свертывать покрывало и сунула его в руки монаху. "Скорей, - сказала она, - скорей! Мы еще успеем."
Поэтому Падишах утомлял Сарину. Стоило ей открыть рот, как он кричал "Помнишь?.. Дедушка упал с алебастра? Вспомни, вспомни! Тебе годик было. Или два?.. Два! Точно! Два!" Сарина хотела сказать, что она одинока, что ее мучают вопросы: "Как жить дальше? Кого любить?" Но Падишах орал: "А дедушка? Помнишь дедушку?.. Велика-а-ан!" Так - на примерах отцов Падишах воспитывал дочь. Что ж удивляться, что у Сарины появилась железная воля (наслушавшись о похождениях отца и братьев отца, и правнуков того деда, который в пятницу после обеда сбил - что бы вы думали? Фигуру "Падишах" в падишаховых городках!), которую она закалила, слушая отца невозможно не заснуть под его бредни, и Сарина крепилась и воспитывала силу воли.
Только не надо думать, что Падишах не знал о мучивших девочку вопросах. "Перебесится - мука будет, - думал он, - я сам такой был, а теперь ничего, живу".
"Мир жесток, - думал Падишах, - и надо, чтоб она знала, что не все и не всегда будут отвечать на ее вопросы".
Теперь Падишаху донесли, что Сарина и ее подружки, и их дружки отправились, нарядившись в свои лучшие платья и захватив с собой корзины с едой. "Пусть идут, - думал Падишах, - надо отправить пару одеял старикам". И он распорядился, чтобы родителям Садая выдали по два одеяла, ковру и новому видеомагнитофону. "Пока Садай там, я свободен", - думал Падишах, придавая слову "свобода" некий незнакомый мне оттенок. Что он имел в виду? Свободу от мыслей? Или свободу от дочери?
Поэтому Сарина обрадовалась, когда впервые увидела Томаса. Наконец-то ей удалось преодолеть себя и прийти сюда. Если бы Томас был семи пядей во лбу, которые росли из него и загибались рогами, если бы имел мохнатый хвост или отвисшие губы, она все равно полюбила бы его. Любовь жила внутри нее, но Томас представлял собой довольно молодого человека, худого, вытянутого и - настоящего великана (что касается его мыслей), и странное дело! Сарина не полюбила его.
Быстрым движением откинув темные волосы с лица (Сарина ходила с распущенными волосами, как когда-то - ее мать; матери не было у Сарины, но это значит, что кровь текла в ней, и не только Падишахова. А кое-что осталось от тихой женщины и пылкой любовницы - женщины вынуждены совмещать и то, и это), она подошла к монаху - хотя ему полагалось подходить к ней и сказала:
- Я - Сарина.
Она хотела сказать: "Я - Сарина, дочь Падишаха", но вышло: "Я Сарина".
- Я знаю, - сказал монах и улыбнулся, - ты очень похожа на своего отца.
3. САРИНА У ТОМАСА
Он оказался совсем не злым. С ним можно было поговорить о чем угодно. Почему-то влюбленные упирают именно на этот факт - "С ним (или с ней) можно что хочешь говорить!" - когда характеризуют предмет своей любви. Да выйди на улицу и говори о чем угодно! Хоть с кем можно поговорить о чем угодно, хоть - с трамвайным попутчиком: "Здрасьте!" "Цены сегодня падают..." "Как это - падают???.." "А так!!! Падают и бьют всех по головам." "До свидания!" "Какой приятный попутчик!" (Дома - жене.) "Какие коты умные пошли! Я ему: "Цены падают!" А он - "Мур-р! Да-а!" (Тоже дома. Второй жене.)
Мясо тем отличается от любви, что бывает мертвое и живое. А любовь только живая? Или - только мертвая? Сарина замучила Томаса своими философскими, понятными только ей одной, вопросами. Где истина? Как ее найти? Очень трудно ответить на вопрос, если истина внутри тебя. Томас молчал. Сарину раздражали его ответы: "Не знаю" или - молчание; и она говорила одна, не прерываясь на то, чтобы его спросить. Какой смысл спрашивать, если ответ не ясен?
Поэтому Томас молчал и принялся разглядывать Сарину. Кроме того, что он был монах, он был мужчина - то есть другой человек. Он впервые видел девушку, которая не нуждалась ни в ком, и тем не менее пришла сюда и говорила не столько с ним, сколько - около него. Сарина поставила Томаса в тупик. Это иногда бывает даже с такими мужчинами, как Томас. Он хорошо знал ее отца и ее деда - они вместе начинали жить в этой стране, даже их дома - монастырь и падишаховый дом (об этом я расскажу позже) - были построены одним архитектором и по одному проекту. Но дом, как собака, имеет свойство приобретать лик того человека, который в нем находится. Если дом Падишаха расползся в стороны, как лежащий на кровати домовладелец, и расслабился донельзя - многочисленные комнатки внутри и снаружи, перегородочки, ненужная роскошь, то дом монаха представлял собой образец рационального использования пространства. Прямо из комнаты, что напротив выхода (газетчики любят этот штамп - "что напротив выставки" или - "дом, что рядом с домом") на втором этаже, шел коридорчик, и из него две дверцы. Одна вела в сад - по мелкой крутой лестнице, через арку и ступеньки крыльца. Да что там - сад! Круто сказано! Пара кустов можжевельника, привезенные монахом еще с родины - он их очень любил; несмотря на то, что можжевельник не цвел, как кипарис или магнолия, куда в чашку цветка - зарываешь свой нос, и воздух вокруг становится магнолиевым - мохнатые веточки рассекали его пальцы, когда он прикасался к ним, а твердый ствол шуршал своей кожурой-корой и рассказывал далекие истории, когда монах наклонялся и окапывал куст.
Он был уже стар. Пятьдесят восемь лет - не шутка. Против девятнадцати. Но, если встречаются два человека, они равны, независимо от возраста и положения, если, конечно, хотят этого равенства. А Сарина в свои девятнадцать лет забивала монаха глупыми вопросами, на которые он давно нашел ответ - так давно, что забыл, какой ответ должен быть. Сарина же, наоборот, искала. Поэтому ему хотелось, чтоб она ушла. Страсть к познанию не всегда полезна, особенно, если дело касается мужчины и женщины.
Но Сарине было наплевать на эти условности. Она впервые почувствовала себя свободной. Никто не стоял над душой, не выклянчивал любви (а Сарина считала, что папа выклянчивает любовь - она его и так любит, что еще?). Никто не прогонял ее и не звал остаться. Конечно, она бы предпочла, чтобы монах звал ее - все мы хотим обожания; чтобы нас закидывали цветами, лепетали нежные речи, а когда приходит обожание, становится так скучно, что не знаешь, куда бежать.
"Почему мне скучно?" - мучила Сарина монаха. "Мне все противны - весь мир. Почему так? Я ни с кем не могу ужиться." "А себя ты любишь?" спрашивал монах. Он не спрашивал, но она представляла, как он спросит, и что она ему ответит - громадная умственная работа происходила в ней. Даже укрывшись тонким ковром, она продолжала думать о нем - о его мыслях, ответах ей, о своих мечтах - все ее мечты сводились к одной - она не хотела быть, как все. Трудное осознание себя в мире и слитности с миром не пришло еще к ней, а монах не понимал, как может быть иначе ведь он - часть Сарины, и она - часть него. Любовь - только стремление к цели, а не сама цель. Сама цель - мир.
Людей она услала домой. Садай, Клара... Как давно это было!
День назад! Вчера!
Сарина явилась, распустив волосы и накинув на плечи и тонкую спину мощный вязаный платок - не стоило шутить с природой. Одетая женщина интересней раздетой, а одетая до пят - интересней вдвойне. Так считают и мужчины, и женщины. Ах, как здорово ходить в длинном платье! Оно льется за тобой, как хвост, и складки прыгают на ветру, и ты - такая стройненькая, просто прелесть!
Саринино платье касалось каблучков - сзади, и ажурных брошек на туфельках - спереди. Платок на плечах тоже был ажурный. Все - темного цвета. Сарина не любила яркого. Как ночь любит свои краски, так Сарина, оглядев себя в зеркале, находила, что ей лучше светло-серый или бордо. Гри де перл - говорили древние - жемчужный. Но жемчужного не было у нее. Коричневый, в лучшем случае - серый. Зато волосы - прекрасны. Спускаются по плечам и абсолютно прямые. Так льется река из серебра коричневого цвета - тяжелые и теплые.
Сарина смотрела на Томаса, и ему казалось, что ночь смотрит на него. Но, как ни великолепен котенок, прыгающий у вас на ковре и смотрящий на вас огромными зелеными глазами, - это котенок. Когда Сарина наклоняла голову и смотрела на Томаса (как всегда, отстаивая очередную свою теорию например, что власть может быть обильной, но не очень), он подходил, и она выпрямляла шею, смотря прямо вглубь него - она действительно смотрела вглубь него, как мы смотрим в космос, а не на себя или - от себя. И Томас чувствовал, что она проникает вглубь него, но не до самой глубины. Что мы видим, глядя на небо? Темноту и звездочки в ней. Что видела Сарина в Томасе? Возможно, многое, но не до конца. А ей хотелось до конца. "Не понимаю, - бормотала она, залезая в постель, - не понимаю."
Она уже неделю жила в замке. Монастырь казался ей замком, а если откровенно - домом. То же расположение комнат с небольшими изменениями, которые Сарина сразу же выучила. Две дверцы - одна ведет в сад, другая тайный ход. Но тайный ход давно зарос травой и грязью, и ходить по нему нельзя. Это Сарина узнала от Томаса. Томас провел ее и показал ей - но она скорее бы умерла, чем прикоснулась к нему - чем сильнее манит нас любовь, тем мучительней последние шаги, и Сарина думала вполне прозаически: "Почему он не любит меня? Почему мы не можем жить, как все люди? (Хотя она первая отрицала принцип "жить, как все") - И прочую ерунду, которую думают женщины, когда хотят замуж. Вы думаете, женщина рождается в первую ночь? Ошибаетесь, мои дорогие. Женщина рождается из желания стать женщиной, то есть, попросту говоря, властительницей мира.
Томас хотел на родину. Много лет назад он пришел в этот край, но настоящая родина - та, что осталась, манила его. Он видел, что ход зарастает травой, а могучие лестницы рушатся, и, встав рядом, но - в двух шагах от Сарины - он думал: "Где моя родина? Где?"
Они стояли на длинном балконе второго этажа. Каменный балкон, как пояс, опоясывал здание. Каменные перила холодили руки, когда люди на них опирались, но сейчас Сарина стояла, обняв сама себя руками, а Томас не нуждался в подпорках. Они молчали. Сарина чувствовала, что сказала все, что знала. А теперь чувствовала, что думает Томас. Мысли его были далеко. Так далеко, что Сарина не могла разобрать, где. Он сел на каменный выступ, который шел чуть ниже перил - спиной к саду и лицом к Сарине. Он впервые оказался ниже ее.
Ветер шевелил ветки можжевельника и кипарисов - вокруг дома-монастыря много кипарисов, и воздух над ними свежий, густой, а чуть дальше - за границей - видны были цветные плитки, которыми папа-Падишах выложил границу. Ее никто не охранял - да и кому она нужна? Но каждый порядочный человек считал своим долгом покинуть страну именно в золотые ворота, которые выстроил Падишах в двух днях пути от своего дома - чтобы все видели, что он богат! А на забор денег не хватило. Но и что! Так лучше! И те, кто покидал страну на время - независимо от границ, люди живут там, где им удобнее - старались пройти под этими воротами, чтобы было что вспомнить. Томас тоже хотел покинуть страну легально. Хотя вот он - лес. Прямо за цветными плитами и кипарисами, так, что тени от елей падали на чужую территорию, росли ели, липы и эвкалипты. Не знаю, в какой меловой период это происходило, но это сочетание - ели и эвкалипты - помню точно. У меня на столе до сих пор лежит - рядом с лазерным приемником - веточка от эвкалипта, шишка ели и шишечка кипариса с раскрывшимися створками, так что семена высыпались и разбросались по комнате от ветра - я еще хотела посадить, чтобы на балконе вырос эвкалипт - растут же пальмы в горшках! Или кипарис - на память о том путешествии.
Звездное небо раскинулось над ними. Напрасно спрашивала Сарина названия звезд. Для Томаса они все были - звездочки. Сарина ушла раздосадованная. А говорят еще, что эти монахи предсказывают будущее по звездам! Она хотела, чтобы Томас сказал ей: "Я люблю тебя. Я хочу быть с тобой. Я хочу, чтобы ты была со мной." Но ничего такого не было.
Раздосадованная, Сарина улеглась спать. Мы сами не понимаем своей души. Когда мы хотим чего-то, не можем об этом сказать. А скажем - и волшебная цель уплывает куда-то далеко, и на месте нее - обыденность, вроде этого одеяла - Сарина сидела, полуприкрывшись одеялом, в легком ночном халате из пестрых кусков материи - тогда еще не умели ткать набивных тканей, и Сарине пришлось совместить два куска материи, чтобы получить узор. Она приказала отцу и слугам прислать ей халат, одеяла, ковры... Длинный список из двадцати наименований. Отец быстро выслал, снарядив слуг. Кларе и Ко она сразу же сказала, как только увидела монаха: "Убирайтесь отсюда", так, что они даже не успели толком его разглядеть. Одно им запомнилось - очень молодой (они пришли вечером, ближе к ночи когда солнце уже село, а ночь не наступила - пока прособирались, пока то, се) - и его длинные ноги, которые скрывала сутана или - честно говоря, не знаю, как называется длинная мужская кофта до пят из грубой с виду, но мягкой материи - не успела спросить, что за наряд, не до того было, но ведь у разных народов он называется по-разному - может быть, лачуга или дерюга - что-то в этом роде. Главное, без узоров. Что самое-то главное совсем без узоров. Я была в шоке. Зачем? Хоть бы птичку какую-нибудь вышил - аиста или альбатроса - ведь сколько времени свободного! Нет, ходит в старом! Для чего? Не понимаю!
Когда он двигался, двигалось все его тело. Иногда мне казалось, что вместе с ним двигается все пространство, но ведь мы - часть пространства, всего лишь часть! Заключенная в оболочку из тела и костей. Как мне хочется вырваться на свободу!
4. ПАДИШАХ
Падишах обрадовался, когда узнал, что Сарина осталась у монаха. "Вот и славненько, - думал он, потирая руки. - Ну и ладушки! Ай-ай-ай! Она оправдала мои надежды!" Он послал ей кофе и ковров - все, что она просила. И выпустил родителей Садая из тюрьмы - теперь не понадобятся. Странное дело - Садай, вместо того, чтобы бежать и избежать новых притеснений, вернулся в свой дом (вместе с папой и мамой) и зажил там припеваючи.
"Милая моя, родная моя, милая моя, - думал счастливый папа, наконец-то я от тебя дождался того, чего хотел".
Но я чувствую, что мне необходимо пояснить его радость. Если смогу, конечно.
Монах считался одним из лучших людей в королевстве. За ним давно закрепилось такое мнение. Никого не интересовало - может быть, он изменился со временем? Никого! Люди любят стереотипы. Шепотком говорили: "Один из лучших людей..." Если бы Томас умер, остался бы один лучший человек - Падишах. Казалось бы, Падишах должен ненавидеть монаха, что тот отнимает у него власть, но этого не случилось.
"Как хорошо, что Сариночка ушла к нему! Как хорошо!" - напевал Падишах. Он все время влазит со своей радостью, так что отодвинем его в сторону и продолжим без него.
Сариночка полюбила монаха. Это то же самое, что полюбить столб. Энергия уйдет в землю, как при грозе. Не будет никаких иностранцев. Так примерно думал папа. Сариночка вернется домой и заживет, как надо.
Падишаху не приходило в голову, что монах захочет покинуть свой пост ради любви земной - Падишаху ведь никогда не приходило в голову, что он может быть не-падишахом. Тем более, что Падишах знал Томаса еще с младенчества - со своего младенчества. Он бы хотел его свергнуть, но, что приходит с детства - то навсегда.
Поэтому Падишах был шокирован, когда узнал, что Сарина убежала с монахом, и замок пуст. Сбылась одна мечта - можно занять монастырь, но исчезла другая. Где дочь?
Падишах особо не торопился. Все владения были его, а до золотых ворот два дня пути. Кстати, можно проверить, как сторожат ворота - такую ценную вещь нельзя оставлять без присмотра, и Падишах назначил двух стражников, чтобы те охраняли ворота (по очереди), то есть сказал им: "Стойте здесь и смотрите", - и они встали, как вкопанные.
Падишах провозился со своим войском - устраивал смотр, проверял (лично) копыта у лошадей - хорошо ли подкованы, и так утомился, что пришлось отложить поход на следующий день. Предположим, сегодня утром Падишах узнал о побеге. День он провошкался, бегал, орал, лег спать, а наутро (значит, прошли уже сутки) проснулся и приказал идти.
Сам Падишах ехал на черной лошади, его сподвижники - на белых и гнедых. "Никто не должен выделяться! - приказал Падишах. - Если увижу, кто вперед меня едет, хуже будет!" И он скакал впереди всех, радуясь, что победил в скачках, и всех обогнал, так что воинству пришлось его догонять, и он дал им нагоняй, что они его не обогнали. "Мне не интересно! - кричал он, раскрасневшись от жары и топота копыт Рамбонда, который он, казалось, слышит над самым ухом, хотя лошадь была внизу. - Мне не интересно! Вы все отстали! Мне скучно с вами соревноваться, воители!" - сказал он с презрением, и сам же расстроился. "Что за паршивое у меня войско, - думал он, - обогнать не могут, догнать - тоже." В духе Падишаха было давать противоречивые указания, а потом самому же расстраиваться из-за их невыполнения. Или это была игра? Как в случае с Сариной. Падишах отлично знал, чего хочет дочь, но делал все наоборот. Теперь же бешенство с тихой яростью поднималось в нем, смешиваясь, как коктейль, и пузырясь. Во-первых, Сариночка сбежала. Хоть бы предупредила, куда. Во-вторых, войско разболталось и не слушалось - даешь им ценные указания, а они не выполняют. В-третьих, сам Падишах устал после скачек. Поэтому он устроил привал и велел жечь костры. Воины поснимали с себя латы, но Падишах закричал, на мгновенье проснувшись (он всегда чувствовал, что происходит в его войске): "Немедленно одеться! Всем - подъем! Вдруг противник нападет ночью!" И заснул. А войско бродило по лесу (Падишах сделал привал под эвкалиптами, на чужой земле, чтобы не топтать свою территорию - как известно, после стоянки остается мусор) и не знало, чем заняться. Указаний Падишах не дал, а ослушаться и делать что-то свое никто не решился. Вы спросите, откуда такая власть? А откуда такая власть у любого человека, облеченного властью? Просто люди любят подчиняться и отдают часть своей жизни властолюбцу. Власть Падишаха держалась на убеждении людей, что ими кто-то должен управлять. Монах не считал себя хорошим и управлял собой. Томас считал, что надо жить, а остальное приложится. Поэтому он обладал властью. Падишах же считал, что людьми надо управлять, и люди так считали, но войско разбегалось, не слушалось, и Падишаху приходилось все больше звереть.
Он проснулся в плохом настроении - мало сказать! В препротивном. Ему надо было кого-то пнуть, чтобы почувствовать себя лучше. Он выбрал самого беззащитного - Амана - и пнул его. После бегства принцессы Аман остался без работы. Ему пришлось вступить в армию. Но это был неверный шаг. Аман был настоящий уродец - маленький, карликовый (хотя - не карлик, просто маленького роста), а ребята в армии - рослые и могучие. Падишах специально набирал себе армию и самых красивых сынов забрал в нее. "На их фоне я буду выглядеть еще лучше", - думал Падишах, хотя логики никакой не было. Падишах был маленький мужчина, выше Амана на полсантиметра. Но иногда ум или желание власти делают человека великаном для окружающих. Впрочем, любое желание плодотворно - оно приближает нас к смерти.
Войско набрано из людей смелых и решительных, но им некуда было девать свою смелость и решительность. Войн не было - Падишах еще не такой дурак, чтобы воевать маленьким государством (в войске было всего 200 воинов) против всего мира. Кроме того, он не знал, а какую сторону идти то ли на юг, то ли на север. Кроме и этого, существовало звездное небо. Падишах вылазил из своего походного шатра и любовался на звезды, любоваться на которые никому не запрещено. "Сариночка, - думал он, Сариночка моя!" Но одновременно - есть ли другие миры? Что, если звездное небо - только занавеска, отделяющая Падишаха от другого эвкалиптового мира? В просветы между эвкалиптами виднелись спящие воины, лежащие и сидящие, и Падишах оставался наедине со своими мыслями, и залезал в палатку и продолжал думать.
На рассвете его разбудили звон воинских лат, крики и гортанные вопли самых смелых - чтобы показать свою смелость, они орали, подражая Падишаху. Падишах пулей выскочил из палатки, чтобы наказать того, кто посмел нарушить его сон. Такой хороший сон! Ему снилось, что Сариночка подает ему полотенце для утирания. Чем нежнее в нас любовь, тем она нужнее окружающим.
Эти же чувства испытывал Аман. Как странно, что один человек, который сейчас убьет другого, испытывает те же чувства, что и его товарищ. Держу пари, что вы сейчас подумали, что Падишах убьет Амана. Только самые умные и мстительные продумали вторую версию - Аман выхватит нож и, в ответ на все оскорбления, пронзит толстую Падишахову грудь, рядом с сердцем, но поток крови, хлынувший из раны, не даст тканям сомкнуться и заживиться. Сама по себе кровь целительна, и хорошо, когда она хлещет из раны, вымывая все бактерии и загрязнения - мы автономны от мира, и грязь на песке и грязь на дороге в городе - разные вещи. В городе - это неудобство, и мы стремимся избавиться от нее, а в лесу или на море - часть мира. Избавляясь от части мира, мы избавляемся от себя. Я специально хочу вас запутать, потому что сама не могу найти вопрос - точнее, вопрос-то я нашла, а теперь - где ответ? Стоит упустить вопрос, как появляется ответ. Нет ответа - и вопрос уполз в сторону. Расползаются, как жуки. Вот и лови их! Сарина рассматривала жука, впервые увидев этот вид - крылышки синенькие, а лапки - желтые. На самом деле жук ее волновал не больше, чем она - жука. Сарина краем глаза и частью разума следила за Томасом. Томас разжигал костер. Дым уже поднимался к небу, огибая эвкалиптовые ветки на той стороне границы. Томас и Сарина расположились в осиновом лесу, единственном лесу на пути к золотым воротам. Везде - редкий кустарник чакча-вакча с сиреневыми цветами. Цветы осыпались, и зеленые ветви торчали без них. Пахло дымом. Сарина оглянулась, перестала делать вид, что ищет жука, и подошла к костру.
- Целый день! - сказала она. - Мы идем целый день! Где же золотые ворота?
- Еще день, - сказал монах, - еще день! Я говорил тебе - еще день. Всего два дня.
- Хочу сейчас, - сказала Сарина, - хочу сейчас к золотым воротам.
Монах ничего не ответил на эти слова. Он ломал своими мускулистыми худыми руками ветки эвкалипта, которые подобрал на этой стороне - ветер обрывал ветки и заносил их на эту сторону.
Вдруг из-за толстых, хорошо просвечиваемых солнцем и довольно далеко стоящих друг от друга гладких широких стволов эвкалипта появился маленький человек и принялся двигаться к ним. Монах отчетливо видел маленькую шапочку-берет человека, бряцающее оружие у него за спиной - меч и кинжал, но так как меч и кинжал были рассчитаны на нормального человека, а не на Амана (а это был он, Аман), то казались настоящими великанами рядом с маленьким человеком.
Аман приблизился, и, сняв свою шапочку, сказал: "Здравствуйте!"
5. АМАН
Как только Аман приблизился, монах толкнул Сарину так, что она упала в кусты и замерла там, даже не успев вскрикнуть, а потом заснула.
- Здесь, кажется, сидела женщина, - сказал Аман, поздоровавшись и указывая на то место, где сидела Сарина - после рассматривания жука она успела сесть, и тут появился Аман. Покрывало, которое несла Сарина с собой (естественно, нес монах, но оно нужно было Сарине), еще хранило следы ее башмачков, и в складках синего атласного покрывала замерли бусы - желтые янтарно-коричневые бусы.
- Хорошие бусы, - сказал Аман, поднимая цепочку золотых камней. Такие есть только у Сарины. Ей отец привез из Индии.
Монах молчал. Он стоял, как изваяние, и только мысль двигалась в нем. По его худому лицу двигались невидимые судороги. "Неужели конец, - думал Томас, - конец моей счастливой монашеской жизни. Я жил пятьдесят восемь лет, но мне кажется - что один день, и я хочу еще, хочу - еще".
Аман угадал его мысли. Он сел у костра и закурил трубочку. Терпкий дым табака смешался с дымом эвкалиптовых мыслей - ветки мыслили, и их думы навевали на человека странный сон.
"Может быть, я так же умру, как этот человек, который сейчас боится смерти", - думал Аман, глядя на Томаса. Томас был моложе Амана. Отсутствие людей и злобы вернули ему человеческий лик - лик незапятнанного ничем восемнадцатилетнего юноши. Иногда старики моложе нас, и я почувствовала это на собственном опыте.
Аман снова закурил, вдыхая дым костра. Теперь уже он принимал в себя мысли огня - древние умели общаться с природой и внутри себя, и - вне.
- Отец ищет дочь, - сказал он, - и он найдет ее.
Ни слова больше ни говоря, он поднялся и, повернувшись спиной, ушел. Томас видел, как болтается на его уродливой кряжистой спине нож и кинжал кинжал с длинной рукояткой и лезвием раньше назывался "мечом".
Томас молчал. "Смогу ли я любить ее, как раньше? - подумал он, иногда и мысли - ложь".
Сарина проснулась и принялась расспрашивать монаха. "Надо бежать, сказала она, - надо скорее бежать". Она принялась свертывать покрывало и сунула его в руки монаху. "Скорей, - сказала она, - скорей! Мы еще успеем."