Страница:
Баранова Ольга
Соблазнение монаха
Ольга БАРАНОВА
СОБЛАЗНЕНИЕ МОНАХА
ПРОЛОГ
Жил-был монах. И рядом с ним жил монарх. У монарха были огромные черные усы и дочь Сарина. Еще у него был дом, двадцать пять человек прислуги и восемьсот воинов.
Монарх был так богат, что приказал в одном из покоев (как идешь на женскую половину) сделать золотые ступеньки - всего три, но все равно приятно. Когда идешь по золоту, то так хорошо! И частички золота на обуви, на подошвах, разносятся по всему дому. Еще у них была дочь - старшая дочь, но она выкинула такой фортель, о котором я расскажу позже. Так вот, она сбежала с одним иностранцем, монарх ее вернул, но потом оказалось, что пожалуй, зря! (решил ее выдать не за такого уж богатого - за очень богатого нельзя, потому что история получила огласку - в то время даже оставаться с мужчиной наедине нельзя было, и пришлось отдавать за не очень богатого, но согласного). Монарх разозлился - его легко можно было разозлить. Даже когда он сам женился, то злился, и пока жил с женой, все время злился. Но младшая Сарина вышла отличной, и монарх говорил, что она - его надежда и опора. Бог не дал ему сына, справедливо полагая, что они оба раздерутся - даже с Сариной монарх иногда спорил, унижая себя до спора с женщиной - и порубают друг друга.
Монарх был широк костью, мордаст (звали его Падишах) и интеллигентного в нем было - только плащ, искусно расшитый золотом, тонкой золотой нитью - а то тяжелый - дворцовыми мастерицами.
Султанша не играла роли в его жизни. Он вступил в тот возраст, когда мужчина любит не женщину, а женщин - это сродни юношескому состоянию любви, но монарху было сорок лет.
Монах жил в его краях давно. Государство это было такое маленькое, что монарх распорядился выложить его края (границы) плиткой. Знаете, как на юге, в Сочи. Зеленая плиточка, потом - белейшая, следом бледно-красная и т.д. Монарх сам уложил несколько плит, переступая то на свою территорию, то - на соседнюю. Неважно, что в любой момент и без усилий можно было перейти границу, главное, что красиво и без особых затрат. "Если я захочу, - думал монарх - я передвину границу чуть подальше и "завоюю" соседей, хотя бы лишний метр или вольт" (Не знаю, как у них мера длины называлась, со временем такие подробности выскакивают из головы).
Так я дорасскажу. Она вернулась в отчий дом и собиралась замуж (естественно, за того, кого ей выбрал отец), но тут выяснилось, что все это дело - побег и иностранец - дело рук того самого жениха, которого ей выбрал Падишах. Он подговорил иностранца и дал тому сто рупий, потому что взять в жены брошенную дочь Падишаха легче, то есть, дешевле, чем сразу, до побега. Но скандал получился такой огромный, что даже этот второй жених (если считать первого, иностранца) вынужден был отказаться от брака, потому что невыгодно жениться на очень уж ославившейся девушке.
На Сарину эта история не произвела ни малейшего впечатления. С тех пор, как ее сестре - сбежавшей с иностранцем, а потом вернувшейся исполнилось чуть больше тринадцати лет, только и шли разговоры - сестра говорила с матерью, султаншей, о приданом и о свадьбах, и о той сумме, которую предложат женихи. В нормальных странах либо женихи, либо невесты платят, Падишах же ввел двойной налог - невеста отдавала деньги жениху, а жених - Падишаху. Так что Падишах ничего не терял, а даже приобретал - не приходилось тратиться на содержание дочери. Кое-как спихнув дочь (потом оказалось - падишах прямо выл от злости - что эту историю затеяла его дочь - сама, сама! - чтобы выйти за кого надо) четвертому, уже довольно бедному по падишаховым меркам жениху, он поклялся не иметь больше дела с местными и иностранцами, и поехал по дальним странам сам искать своей второй дочери пару. Но так как он был жаден и неимоверно туп - например, не мог отличить добра от зла - то Сарине исполнился уже девятнадцатый год, когда падишах в очередной раз отправился на поиски. И последний - сказал он. Кого привезу, за того и пойдешь, мне надоело.
Вот такое мошенничество. Сарина, между тем, жила, и монах - тоже. Однажды ее друзья затеяли пойти к монаху и спросить у него, в чем смысл жизни - то есть немного поиздеваться над ним, как любят издеваться молодые люди над теми, кто старше, задавая им вопросы и надеясь получить ответ. Чтобы было весело, они надели яркие одежды и отправились.
И вот что из этого вышло.
1. САРИНА
Томас стоял на балконе, и его длинные волосы раздувал ветер. У него было вытянутое лицо, длинный нос и острый сухой подбородок, но при этом могучие плечи и тонкий, переходящий в быстрые ноги торс. Так привычнее описывать оленя или собаку, говоря: "вот у нее острый нюх, или - длинный язык, который она (собака) высовывает, когда дышит". Непривычно видеть человека, который дышит, высунув язык, но для пса - это норма. Я не хочу сказать, что Томас был похож на собаку - нет, никоим образом, но есть такие люди-звери, которые и одновременно - лист травы. Есть такие травы у них мелкие листья, а цветков нет, следи хоть всю осень или все лето нет цветков, и все. А живут. Падишах такие травы называл "падишаховыми". Когда он ходил по лугу, пиная сапогами траву (от переизбытка сил, потому что ему и готовили, и стирали, и на работу ходить не надо было) и стараясь найти цветки нецветущих трав, он злился. Обычно люди злятся из-за чего-нибудь, а он сначала злился, а потом находил причину.
И вот так бродя по лугу - все маки и флоксы он вытоптал и на лугу ничего не цвело, кроме его косой треуголки, желтой и малиновой, и оранжево-серых штанов, а рубашки он носил блеклые, слабо-пастельные или голубоватые - по ему одному известной моде. Ну не любил он ярких рубах, и все! - так вот, бродя по лугу, он одним глазом косился на замок Томаса. Замок назывался "монастырь", но падишах давно уже думал, как прибрать его к рукам, и, бродя по лугу, высчитывал, сколько комнат разместятся на первом этаже, сколько - на втором, и так далее. Хотя отчетливо было видно, что в "замке" два этажа, Падишах не верил своим очам. Об этих монастырях ходило столько легенд! Во-первых, тайные переходы и ловушки (а кто его знает, может, с виду два этажа, а на самом деле - десять?) - как технарь, Падишах начинал с устройства, и только потом следовала - во-вторых неуловимая сила монахов, и в-третьих, какие-то страшные покровители. Начинать надо было с третьего, но Падишах был не знаком с религией - его отец, когда умирал, а умирал он страшно - упал с лошади и повредил лодыжку - себе, а не лошади, лошадь успела отскочить, а весил папаша на наши мерки центнер с небольшим, и если бы упал на лошадь, придавил бы ее и убил, а так убился сам; кстати, Падишах так же умер. Я думаю, я не открыла большой тайны, сказав, что он умер - все мы смертны, а сейчас он стоял и смотрел, как папа барахтается в грязи, а сам он не мог ему помочь - Падишах был еще маленький, и стоял ножками на подоконнике, а сзади его поддерживала мать или кормилица. Или это было в другой раз? Да, точно, в другой! В тот раз папа упал с белой лошади, а в предыдущий - с черной, а в последний (когда умирал) - с гнедой. Любил папа выпить... Но здоровяк был, каких свет не видывал! Слово "простуда" не мог выговорить, а уж "таблетка" - тем более. Болезни обрадовались, что папа (нашей Сарине, значит, дедушка) умирает, и налетели на него вмиг - у него мгновенно началась оспа, ангина - какие еще болезни бывают, больше не знаю, короче, двойная оспа и двойная ангина. Впрочем, может быть, на белом свете всего одна болезнь, и лечить ее надо одним лекарством. Но не тем, которым лечил папа. Опрокинув стаканчик - я не хочу сказать, что он был алкоголик, да и диагноза такого тогда еще не было, тем более на персидском языке - папа и на персидском, и на своем родном хорошо шпарил. Так с чего я начала? Папа лежал, - его подняли... внесли в палату... нет, в покои... Он быстро сунул в руку Падишаху (тому исполнилось одиннадцать лет - длинный такой, с ушами-лопухами, это потом он стал толстым - мужчина в теле, как говорится) огромный перстень весь из бриллиантов и алмазов и сказал: "Теперь твоя власть". И сдох. Я извиняюсь, умер. Придворные подумали, что это - действительно перстень, а это была связка ключей от всех сейфов и сокровищ, и, вскрыв все сокровищницы, Падишах стал править, а до этого правила его мать.
Так всем тайнам гипноза и умения владеть собой, то есть людьми - (ой, не надо думать, что люди так уж отличаются друг от друга! Научитесь владеть собой - научитесь владеть людьми, но папа Падишаха почему-то использовал знания не в ту сторону), научил его Томас. С тех пор они с Томасом поссорились - Томас тогда был еще молодой, а монахом становишься с годами, и поклялся никому из людей не выдавать больше своих секретов сначала клятва держала его, а потом время стерло ее в пыль, и ему уже не приходило в голову предлагать кому-нибудь, даже друзьям, свои знания.
Монарх - тогда еще папа - обнес владения монастыря заповедной зоной (2 километра цветущего луга) и построил себе роскошный дом (бархат, шелк, искусственная слоновая кость, челядь, маргарины, апельсины, мандарины) и стал издали наблюдать за монахом, спрятавшись за штору и купив, точнее, отобрав, у заезжего китайца бинокль - нельзя же всерьез считать жизнь платой за такую чудесную штучку. "Захочу - удалю, захочу - приближу!" кричал монарх, переворачивая бинокль и наслаждаясь тем, что "замок" и монах становились то маленькими, то - толстыми, хотя настоящему замку от этого ничего не делалось. ("Что за страна такая?" - спросите вы, - где зло - беззлобно, а добро не нужно?" Это моя родина, скажу я вам, и буду права, потому что Сарина родилась в тот день и час, когда луна сменяется солнцем, и стоит безлуние, и вместо луны светит что-то другое. Когда солнце закрывает все небо блестящими лепестками, то не видно луны и звезд, но, когда уходят и луна и звезды, что-то другое, третье или четвертое, светит вместо них. Как приемники бывают коротковолновые и длинноволновые, и японские, так люди бывают короткозвездные и другозвездные - кто какую звезду успел принять, тот так и живет. Сарина родилась в новолуние, когда темное небо чисто, как шахматная доска - смотришь, смотришь на черную клетку, и не знаешь, туда или нет поставить слона.)
Скобочки закроем и продолжим дальше. Два мешка золота - смехотворная плата за бинокль. Монарх топнул ногой от радости, так что штукатурка этажом ниже обвалилась - он весил больше центнера, не забыли?
Дом монаха и монарха разделяло поле. Маленькая Сарина гуляла по нему, но Падишах говорил: "Нельзя!" каждый раз, когда она тянула ручки к дому монаха. Дети часто лучше знают, чего они хотят, а взрослые их постоянно ограничивают. Любой другой умный монарх постарался бы увезти дочь подальше от этого места, и астрологи его говорили, что дочь станет монахиней. Эти пророчества так трудно истолковать. "Нет, ты мне скажи конкретно! приставал Падишах к астрологу, - в каком году моя дочь уйдет в монастырь?" "Конкретно не могу, могу - истинно, - говорил астролог, - звезды говорят..." "Что звезды говорят? Говори конкретно!" "Конкретно не могу, могу истинно", - заладил астролог. Монарх приказал выгнать астролога, и астролог пошел к монаху жаловаться, и тот его тоже не принял, потому что любил одиночество. Точнее, он его принял и выслушал, и спустился к нему со ступенек (в тот момент, когда астролог пришел, Томас сидел на втором этаже), но ничем не мог ему помочь.
"Тебе дана жизнь, - думал монах, слушая астролога, - разве я могу дать тебе больше?" Эти мысли лились и потоком очищали астролога, и он ушел из государства, а Падишах остался без придворного кудесника.
Томас поднялся, сложил руки, и, потерев кисти рук друг о друга, положил еще горячие руки на холодный камень - по второму этажу здания шел балкон, и его холодные каменные перила хранили в себе топот множества ног, выкрики, приглушенные голоса и магические мысли. Томас привез этот монастырь в разобранном виде из дальних стран и устроил напротив дома монарха, когда они еще были друзьями.
С тех пор прошло много лет. Томас высох, и взгляд его изменился - в нем не было той горячности юности, которая притягивает нас, но так же спокойно может оттолкнуть или отпустить; а появился блеск магнита холодного магнита, который тянет тебя, где бы ты ни была.
Я долго не могла понять, почему я любила этого человека. Иногда мне казалось, что люди рождаются уже женатыми или замужними, и у них есть только один человек, за которого они могут пойти замуж или жениться. Он не был суперменом. Я видела многих мужчин - они были сильны, красивы, многие - умны, но ни с одним из них мне не было так спокойно, как с Томасом. Он был как стена, как дом, я не чувствовала ничего, когда с ним нахожусь, он был весь - я.
Впрочем, я увлеклась. Воспоминания отвратительны тем, что сбываются. Глава называется "Сарина", и продолжим о Сарине.
Она была высока и худа, как худы все девушки в восемнадцать лет - это у них называется стройностью, но на сколько ниже Томаса - не знаю. Они никогда не вставали рядом, и в какие бы ни попадали передряги, всегда оказывалось так, что Томас сидел, а Сарина, предположим, стояла и качала рукой над рекой, распугивая лягушек (в сцене после костра), или лежала, когда была больна, а он мчался к Есею - беда в том, что роман уже сложился у меня в голове, и мне скучно рассказывать его заново, но я поднапрягусь и попробую - недаром столько лет занималась в монастыре. Правда, настоящие монахи могут сказать, что монастырь у меня не настоящий, а игрушечный, на что я могу добавить, что ничего в мире нет игрушечного, что, впрочем, не мешает из любого предмета сделать игрушку или оружие. Я пишу для размышлений, и следующую главу начну, с чего начала - "Томас стоял на балконе, на втором этаже, и его длинные (до плеча) волосы раздувал легкий ночной ветер - даже не ветер, а шевеление можжевельников и кипарисов в ночи..."
2. ТОМАС
Сарина родилась счастливой, и это отразилось на ее внешности. У нее были длинные руки, ноги и стройное - даже по тем временам - туловище. Спокойные волосы распущены по плечам и спускаются ниже лопаток. Взгляд выражает волю и еще что-то. На этом "что-то" остановимся подробнее. Где бы Сарина ни была, она повсюду чувствовала покровительство своего отца. Народ не боялся ее, но словно невидимый щит прикрывал девушку от несчастий и напастей. У нее не было друзей, как у всякой будущей королевы - а, судя по всему, она стала бы королевой - в те времена так все перепуталось, что непонятно было, то ли монархия царит в стране, то ли чей-нибудь престол, то ли вообще невиданная никому власть - не в обиду будь сказано, народ и в те времена не очень разбирался во власти, и больше интересовался властью желудка, чем других людей. Поэтому монархи (шахи, падишахи, адмиралы) жили как бы сами по себе, а народ - сам по себе. Сарину уважали, но не боялись, привечали, но не любили. Как дерево вырастает в пустыне без воды, пользуясь крохами влаги, зажатой в почве, и не знает благотворного влияния дождя, так Сарина росла в доме Падишаха, пользуясь остатками любви, которую он мог ей предложить. Ее мать умерла год назад, а до этого мирилась с положением женщины, которую не любят, и которая вынуждена завести себе любовника, чтобы не оставаться одной. Если бы не покровительство ее отца - Тьму-Таракана, наследного шаха, который правил в соседней империи, то дела с любовниками не прошли бы даром - Падишах взял ее из дома отца в пятнадцать лет, а теперь Сарине уже - девятнадцать (скоро), и не ясно, чем эта история закончится. Падишах сто раз клял себя - зачем женился на этой женщине! Хоть бы один сын! Хоть бы маленький - сам бы воспитал!.. Но обычай запрещал взять приемыша, и царствовать надлежало Сарине. Скрипя сердцем и зубами, Падишах обучал ее трем заповедям власти: "Правильно клади руку на скипетр", "Вставай рано утром", "Имей армию, даже если тебе ничто не угрожает". Сарина слушала равнодушно, и Падишах подозревал, что в голове у нее платья и дружки.
С некоторых пор Сарина приблизила к себе трех мужчин: вислоухого Садая - он всегда ходил в колпаке с "ушами" и смешил Сарину, кувыркаясь через голову; длинного Колю - этот всегда молчал, когда ей не хотелось говорить, и Амана. Аман был толстенький и походкой напоминал папу Падишаха. Чтоб они не скучали, Сарина добавила в компанию двух девушек смешливую смуглую Глору и синеокую Клару. Клара и Глора были влюблены в Колю и Садая, а Аман смешил всех четверых - Сарина никогда не смеялась.
Вот и сейчас Клара сидела на подоконнике, оборотившись к свету так, что из комнаты были видны ее волосы, разделенные на две пряди и скрученные в немыслимых сочетаниях на затылке и макушке, а само лицо - с тонкими яркими губами и синими глазами, было скрыто от глаз Сарины. Сарина сидела, развалясь на диване, а Глора заплетала косу, одновременно гладя ногой таксу по спине. Глора сняла туфлю, и туфля лежала рядом с таксой, слегка сверкая бисеринками, которыми была вышита. Такса грызла деревянную, выточенную из твердого дерева, игрушку - маленький мальчик держит в руках овечку. Такса любила грызть всякие вещи. Таксу купил папа. Имени у таксы не было.
Глора доплела косу, и, замотав ее синей лентой, закинула косу на голову и закрепила там, обмотав теперь и голову концами длинной ленты. "Мальчики" пошли за фруктами, и без них стало скучно.
- Скучно, - сказал Глора.
- Скучно? - переспросила Клара и хотела еще что-то сказать, но не успела.
- Сариночка! - послышался ласковый голос Падишаха за дверью (он специально тренировал голос, чтобы тот не хрипел, не свистел, не орал папа очень быстро выходил из себя, если голос начинал орать, и орал тоже с ним вместе. "Что это? - кричал Падишах. - Это что?" Показывал на ковер или мягкую подушку. "Подушка - а? - орал Падишах. - Почему подушка?" И швырял подушку в угол или пинал ногой. Слуге было непонятно, за что он сердится, но часто ли мы понимаем причину своего гнева и ненависти вообще? Если кто знает причину несчастий - скажите! А я не знаю, так же, как Падишах не знал причину своего вечного плохого настроения. Одна Сариночка его веселила. Он заранее приучал ее к царствованию и, заходя к ней в апартаменты, стучал, чего с ним никогда не случалось, заходи он к жене или в любую комнату - замок-то его, Падишаховый!)
- Сариночка! - (Падишах уже просунул круглую голову и шею в комнату и увидел Глору.) - Девочки! Что вы тут делаете? Пошли вон, девочки! Мне с Сариночкой поговорить надо!
Сарина поднялась с дивана и встала у окна, на место Клары, спиной к Падишаху.
- Сариночка! Чтобы стать хорошим царедворцем... нет, цареуправителем, нет... Я хотел сказать, таким же, как я, надо...
Падишах не успел закончить, как в комнату ворвались Коля и лопоухий Садай. В руках Садай держал коробку с фруктами: замороженная клюква, только что из Сибири, и тундровый ананас - облепиха. Облепиху научились выращивать в тундре, где гуляет тундровый северный олень и летает тундровая ворона.
- Дай-ка, - сказал Падишах и вырвал коробку с фруктами из рук растерявшегося Садая, хотя одного взгляда Падишаха было достаточно, чтобы Садай упал на колени и ползком добрался до Падишаха и отдал тому фрукты. Но Падишах любил все делать сам. Ни слова ни говоря, он ушел с коробкой фруктов. В дверь заглянули Глора и Клара. Сарина села на диван.
- Сейчас опять припрется, - сказала она, - будет воспитывать. Что я должна, а что - нет.
Клара и Ко почтительно молчали - если дочь ругает отца, не значит, что остальным тоже можно ругать Падишаха. Попробовали бы они хоть слово сказать против нее или Падишаха - она бы им показала! Она приблизила их к себе не для того, чтобы делить с ними свои мысли, а чтобы они помалкивали и в какой-то мере защищали от Падишаха - Падишах не любил скопищ народу, и, если Коля, Садай и Клара-Глора находились все вместе около Сарины, он не лез к ней с нравоучениями. Надо сказать, что Падишах не учил свою дочь ничему. Все его нравоучения - как большинство учений в мире - сводились к тому, что Сарина должна быть такой же, как Падишах, повторять его мысли и движения - величественный жест, которым он подзывал слугу, или окрик. Сарина не нуждалась в рекомендациях. Жест и окрик перешли к ней с кровью, и она часто молчала в присутствии людей, увидев, что они сжимаются вроде бы от невинных ее слов. "В мире несправедливость" - говорила она. И народ сжимался, думая: "Будет новый налог". "Я не люблю вас, - говорила она, вы такие жадные, толстые, противные", и народ думал: "А сама-то какая? На золоте спишь, серебром укрываешься." Им не приходило в голову, что, если молодой человек критикует, он объединяет себя со всеми и ищет выход для всех - для себя лично человек с мозгами выход всегда найдет.
Сарина снова подошла к открытому окну.
- Монах - мой подданный, - сказала она, глядя на монастырь, который вырисовывался километрах в пяти-шести от дома Падишаха, - я хочу его видеть... Я живу двадцать лет, - продолжала она (девятнадцать с половиной, но она прибавила себе полгода по примеру тех руководителей, которые прибавляют себе мозгов), - и не видела его. Где он? Что он ест? Где спит?
- Государыня, - сказал Садай и почтительно приблизился (с того момента, как Сарина подошла к окну и начала говорить, все замерли на своих местах - Клара с поднятой к голове рукой, которой она хотела поправить прядь волос; Аман - присев на корточки, Глора - зевнув и застыв с открытым ртом. Ничто не могло шевельнуться, когда королева говорила. Некоторые люди любят власть, многие - любят подчиняться, но я еще не видела ни одного человека, который бы добровольно отказался от власти над группой людей будь власть шутки и смеха, которой обладает весельчак, развлекающий всю группу усатыми историями о похождениях, или - власть молочника, раздающего молоко тем, у кого нет коровы, а лишь утята. Так правила и Сарина. Ее власть была властью ее отца, и Падишах не возражал, чтобы Сарина немного потренировалась на своих подданных, и спокойно смотрел на Компанию и Глор-Клар.)
- Государыня, - повторил Садай, - монах не выходит из своего монастыря, а если выходит, то не для того, чтобы посетить Вас.
"Как ты смеешь! - подумала Сарина о Садае. - Негодяй, клоп, мразь!" Но сдержалась. Не стоило показывать виду, что слова холопа ее разозлили.
- Так, значит, он не идет ко мне? - задумчиво повторила Сарина. Тогда я пойду к нему! - (блестяще повторив фразу "Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе", с той лишь разницей, что Сарина эту пословицу не знала.)
Этот разговор, незначительно меняясь, повторялся уже раз семь или восемь, так что Садаю надоело объяснять, что монах не ходит туда, куда его зовут, а ходит туда, куда ему, монаху, угодно. "Вот настоящая власть, думала Сарина, - это тебе не под папочкину дудку плясать! Того нельзя, туда - посторонним ход запрещен..." Все (и Садай, и Глора, и даже Аман а, может быть, он в большей степени, чем другие - Аман любил Сарину, но любил не так, как любят монахиню или женщину - Аман был подданный и ниже Сарины ростом - двойное препятствие) понимали, что Сарину тянет к монаху. Неизвестное всегда притягивает, пока не становится знакомым. В любви больше познания, чем в алгебраической машине или целом курсе лекций, и это познание всегда кончается, как звонок, извещающий о конце "пары" (студенческий термин).
Садай тоже любил посмотреть на стены монастыря. Они навевали на него покой и свободу. Но если в обществе свобода заключена в монастырях, то есть является чем-то незначительным и мелким на фоне протянувшихся дорог, выгнувшихся строений, то превращается в чужеродное тело, а люди подозрительно относятся ко всему чужеродному. Если я скажу, что свобода и власть - одинаковые понятия, люди меня осмеют. Даже самые забитые знают, что свобода - это нечто такое... непохожее на власть. Сарина же стремилась к свободе, чтобы получить власть. Она хотела владеть мыслями людей, как Падишах владел их телами - люди день и ночь работали на красавицу Сарину и ее папашу - ткали платья, плели кресла и циновки-половики, выращивали овощи и фрукты.
Падишах вернулся с пустой коробкой. Он бегал покормить ручных слоников. Когда он увидел облепиху, вспомнил, слоны любят ягоды. Забыл обо всем на свете и помчался кормить, а так все ноги не доходили - пнешь что-нибудь, а потом - больно. Но если каратисты пинают с целью, то Падишах пинал без цели. Потом мочил ноги в ванне или растирал.
- Сариночка, - сказал он, - я скушал ягоды (слоны Падишаха - мои слоны, - думал сумасброд, - значит, я - это часть слона, а слон съест меня, если я его не покормлю, а если я его покормлю, это такое же удовольствие, как будто ел сам).
Сарина молчала.
- Я пойду, - сказал Падишах и поставил пустую коробку на пол, - я скушал ягоды. Я пойду.
Несчастный отец вышел, думая: "Почему она меня не любит? Слонов купил, таксу купил. Что еще надо? Как ни зайду, эти молодчики сидят и пялятся на меня. Я такой в детстве не был!"
Падишах действительно в детстве такой не был. Как только он вырос, он закрутил с женщинами, и в доме его не видели. А Сариночка все сидела и сидела. Хоть бы убежала куда-нибудь, что ли!
Подсознательно Падишах хотел, чтобы дочери были похожи на него крутили, гуляли, но умишком понимал, что ничего из этого не выйдет. Старшая убежала с иностранцем, так Падишах ее первый наругал. Падишах был похож на того человека, который держит собаку на цепи и кричит ей: "Беги, беги!" Собака рвется, цепь не пускает, а человек все сильнее кричит, вместо того, чтобы отвязать цепь. Наконец он сдыхает от ярости, что собака не слушает его, или собака его кусает, или выходит жена и говорит: "Иди домой, что ты тут прыгаешь", и он идет домой и думает, и недоумевает. Думанье тем отличается от мысли, что мысль кого-то освобождает.
Но Падишах принял меры. Чтобы Сарина не сбежала (при слове "иностранец" Падишах вздрагивал), он приставил к ней Садая, а родителей Садая запер в подвал и сказал им там жить. "Так-то надежнее, - думал Падишах. - Сариночка сбежит, опять же этот идиот здесь, он сбежит или поможет ей - так его родители тут". Падишах приказывал хорошо кормить родителей и дважды в день выводить на прогулку. Положа руку на сердце, кто бы из нас отказался от таких условий? И Садай хорошо ценил это и хорошо служил. Каждый вечер, как только Сарина заснет, он приходил к Падишаху и докладывал ему, как Сариночка себя вела.
СОБЛАЗНЕНИЕ МОНАХА
ПРОЛОГ
Жил-был монах. И рядом с ним жил монарх. У монарха были огромные черные усы и дочь Сарина. Еще у него был дом, двадцать пять человек прислуги и восемьсот воинов.
Монарх был так богат, что приказал в одном из покоев (как идешь на женскую половину) сделать золотые ступеньки - всего три, но все равно приятно. Когда идешь по золоту, то так хорошо! И частички золота на обуви, на подошвах, разносятся по всему дому. Еще у них была дочь - старшая дочь, но она выкинула такой фортель, о котором я расскажу позже. Так вот, она сбежала с одним иностранцем, монарх ее вернул, но потом оказалось, что пожалуй, зря! (решил ее выдать не за такого уж богатого - за очень богатого нельзя, потому что история получила огласку - в то время даже оставаться с мужчиной наедине нельзя было, и пришлось отдавать за не очень богатого, но согласного). Монарх разозлился - его легко можно было разозлить. Даже когда он сам женился, то злился, и пока жил с женой, все время злился. Но младшая Сарина вышла отличной, и монарх говорил, что она - его надежда и опора. Бог не дал ему сына, справедливо полагая, что они оба раздерутся - даже с Сариной монарх иногда спорил, унижая себя до спора с женщиной - и порубают друг друга.
Монарх был широк костью, мордаст (звали его Падишах) и интеллигентного в нем было - только плащ, искусно расшитый золотом, тонкой золотой нитью - а то тяжелый - дворцовыми мастерицами.
Султанша не играла роли в его жизни. Он вступил в тот возраст, когда мужчина любит не женщину, а женщин - это сродни юношескому состоянию любви, но монарху было сорок лет.
Монах жил в его краях давно. Государство это было такое маленькое, что монарх распорядился выложить его края (границы) плиткой. Знаете, как на юге, в Сочи. Зеленая плиточка, потом - белейшая, следом бледно-красная и т.д. Монарх сам уложил несколько плит, переступая то на свою территорию, то - на соседнюю. Неважно, что в любой момент и без усилий можно было перейти границу, главное, что красиво и без особых затрат. "Если я захочу, - думал монарх - я передвину границу чуть подальше и "завоюю" соседей, хотя бы лишний метр или вольт" (Не знаю, как у них мера длины называлась, со временем такие подробности выскакивают из головы).
Так я дорасскажу. Она вернулась в отчий дом и собиралась замуж (естественно, за того, кого ей выбрал отец), но тут выяснилось, что все это дело - побег и иностранец - дело рук того самого жениха, которого ей выбрал Падишах. Он подговорил иностранца и дал тому сто рупий, потому что взять в жены брошенную дочь Падишаха легче, то есть, дешевле, чем сразу, до побега. Но скандал получился такой огромный, что даже этот второй жених (если считать первого, иностранца) вынужден был отказаться от брака, потому что невыгодно жениться на очень уж ославившейся девушке.
На Сарину эта история не произвела ни малейшего впечатления. С тех пор, как ее сестре - сбежавшей с иностранцем, а потом вернувшейся исполнилось чуть больше тринадцати лет, только и шли разговоры - сестра говорила с матерью, султаншей, о приданом и о свадьбах, и о той сумме, которую предложат женихи. В нормальных странах либо женихи, либо невесты платят, Падишах же ввел двойной налог - невеста отдавала деньги жениху, а жених - Падишаху. Так что Падишах ничего не терял, а даже приобретал - не приходилось тратиться на содержание дочери. Кое-как спихнув дочь (потом оказалось - падишах прямо выл от злости - что эту историю затеяла его дочь - сама, сама! - чтобы выйти за кого надо) четвертому, уже довольно бедному по падишаховым меркам жениху, он поклялся не иметь больше дела с местными и иностранцами, и поехал по дальним странам сам искать своей второй дочери пару. Но так как он был жаден и неимоверно туп - например, не мог отличить добра от зла - то Сарине исполнился уже девятнадцатый год, когда падишах в очередной раз отправился на поиски. И последний - сказал он. Кого привезу, за того и пойдешь, мне надоело.
Вот такое мошенничество. Сарина, между тем, жила, и монах - тоже. Однажды ее друзья затеяли пойти к монаху и спросить у него, в чем смысл жизни - то есть немного поиздеваться над ним, как любят издеваться молодые люди над теми, кто старше, задавая им вопросы и надеясь получить ответ. Чтобы было весело, они надели яркие одежды и отправились.
И вот что из этого вышло.
1. САРИНА
Томас стоял на балконе, и его длинные волосы раздувал ветер. У него было вытянутое лицо, длинный нос и острый сухой подбородок, но при этом могучие плечи и тонкий, переходящий в быстрые ноги торс. Так привычнее описывать оленя или собаку, говоря: "вот у нее острый нюх, или - длинный язык, который она (собака) высовывает, когда дышит". Непривычно видеть человека, который дышит, высунув язык, но для пса - это норма. Я не хочу сказать, что Томас был похож на собаку - нет, никоим образом, но есть такие люди-звери, которые и одновременно - лист травы. Есть такие травы у них мелкие листья, а цветков нет, следи хоть всю осень или все лето нет цветков, и все. А живут. Падишах такие травы называл "падишаховыми". Когда он ходил по лугу, пиная сапогами траву (от переизбытка сил, потому что ему и готовили, и стирали, и на работу ходить не надо было) и стараясь найти цветки нецветущих трав, он злился. Обычно люди злятся из-за чего-нибудь, а он сначала злился, а потом находил причину.
И вот так бродя по лугу - все маки и флоксы он вытоптал и на лугу ничего не цвело, кроме его косой треуголки, желтой и малиновой, и оранжево-серых штанов, а рубашки он носил блеклые, слабо-пастельные или голубоватые - по ему одному известной моде. Ну не любил он ярких рубах, и все! - так вот, бродя по лугу, он одним глазом косился на замок Томаса. Замок назывался "монастырь", но падишах давно уже думал, как прибрать его к рукам, и, бродя по лугу, высчитывал, сколько комнат разместятся на первом этаже, сколько - на втором, и так далее. Хотя отчетливо было видно, что в "замке" два этажа, Падишах не верил своим очам. Об этих монастырях ходило столько легенд! Во-первых, тайные переходы и ловушки (а кто его знает, может, с виду два этажа, а на самом деле - десять?) - как технарь, Падишах начинал с устройства, и только потом следовала - во-вторых неуловимая сила монахов, и в-третьих, какие-то страшные покровители. Начинать надо было с третьего, но Падишах был не знаком с религией - его отец, когда умирал, а умирал он страшно - упал с лошади и повредил лодыжку - себе, а не лошади, лошадь успела отскочить, а весил папаша на наши мерки центнер с небольшим, и если бы упал на лошадь, придавил бы ее и убил, а так убился сам; кстати, Падишах так же умер. Я думаю, я не открыла большой тайны, сказав, что он умер - все мы смертны, а сейчас он стоял и смотрел, как папа барахтается в грязи, а сам он не мог ему помочь - Падишах был еще маленький, и стоял ножками на подоконнике, а сзади его поддерживала мать или кормилица. Или это было в другой раз? Да, точно, в другой! В тот раз папа упал с белой лошади, а в предыдущий - с черной, а в последний (когда умирал) - с гнедой. Любил папа выпить... Но здоровяк был, каких свет не видывал! Слово "простуда" не мог выговорить, а уж "таблетка" - тем более. Болезни обрадовались, что папа (нашей Сарине, значит, дедушка) умирает, и налетели на него вмиг - у него мгновенно началась оспа, ангина - какие еще болезни бывают, больше не знаю, короче, двойная оспа и двойная ангина. Впрочем, может быть, на белом свете всего одна болезнь, и лечить ее надо одним лекарством. Но не тем, которым лечил папа. Опрокинув стаканчик - я не хочу сказать, что он был алкоголик, да и диагноза такого тогда еще не было, тем более на персидском языке - папа и на персидском, и на своем родном хорошо шпарил. Так с чего я начала? Папа лежал, - его подняли... внесли в палату... нет, в покои... Он быстро сунул в руку Падишаху (тому исполнилось одиннадцать лет - длинный такой, с ушами-лопухами, это потом он стал толстым - мужчина в теле, как говорится) огромный перстень весь из бриллиантов и алмазов и сказал: "Теперь твоя власть". И сдох. Я извиняюсь, умер. Придворные подумали, что это - действительно перстень, а это была связка ключей от всех сейфов и сокровищ, и, вскрыв все сокровищницы, Падишах стал править, а до этого правила его мать.
Так всем тайнам гипноза и умения владеть собой, то есть людьми - (ой, не надо думать, что люди так уж отличаются друг от друга! Научитесь владеть собой - научитесь владеть людьми, но папа Падишаха почему-то использовал знания не в ту сторону), научил его Томас. С тех пор они с Томасом поссорились - Томас тогда был еще молодой, а монахом становишься с годами, и поклялся никому из людей не выдавать больше своих секретов сначала клятва держала его, а потом время стерло ее в пыль, и ему уже не приходило в голову предлагать кому-нибудь, даже друзьям, свои знания.
Монарх - тогда еще папа - обнес владения монастыря заповедной зоной (2 километра цветущего луга) и построил себе роскошный дом (бархат, шелк, искусственная слоновая кость, челядь, маргарины, апельсины, мандарины) и стал издали наблюдать за монахом, спрятавшись за штору и купив, точнее, отобрав, у заезжего китайца бинокль - нельзя же всерьез считать жизнь платой за такую чудесную штучку. "Захочу - удалю, захочу - приближу!" кричал монарх, переворачивая бинокль и наслаждаясь тем, что "замок" и монах становились то маленькими, то - толстыми, хотя настоящему замку от этого ничего не делалось. ("Что за страна такая?" - спросите вы, - где зло - беззлобно, а добро не нужно?" Это моя родина, скажу я вам, и буду права, потому что Сарина родилась в тот день и час, когда луна сменяется солнцем, и стоит безлуние, и вместо луны светит что-то другое. Когда солнце закрывает все небо блестящими лепестками, то не видно луны и звезд, но, когда уходят и луна и звезды, что-то другое, третье или четвертое, светит вместо них. Как приемники бывают коротковолновые и длинноволновые, и японские, так люди бывают короткозвездные и другозвездные - кто какую звезду успел принять, тот так и живет. Сарина родилась в новолуние, когда темное небо чисто, как шахматная доска - смотришь, смотришь на черную клетку, и не знаешь, туда или нет поставить слона.)
Скобочки закроем и продолжим дальше. Два мешка золота - смехотворная плата за бинокль. Монарх топнул ногой от радости, так что штукатурка этажом ниже обвалилась - он весил больше центнера, не забыли?
Дом монаха и монарха разделяло поле. Маленькая Сарина гуляла по нему, но Падишах говорил: "Нельзя!" каждый раз, когда она тянула ручки к дому монаха. Дети часто лучше знают, чего они хотят, а взрослые их постоянно ограничивают. Любой другой умный монарх постарался бы увезти дочь подальше от этого места, и астрологи его говорили, что дочь станет монахиней. Эти пророчества так трудно истолковать. "Нет, ты мне скажи конкретно! приставал Падишах к астрологу, - в каком году моя дочь уйдет в монастырь?" "Конкретно не могу, могу - истинно, - говорил астролог, - звезды говорят..." "Что звезды говорят? Говори конкретно!" "Конкретно не могу, могу истинно", - заладил астролог. Монарх приказал выгнать астролога, и астролог пошел к монаху жаловаться, и тот его тоже не принял, потому что любил одиночество. Точнее, он его принял и выслушал, и спустился к нему со ступенек (в тот момент, когда астролог пришел, Томас сидел на втором этаже), но ничем не мог ему помочь.
"Тебе дана жизнь, - думал монах, слушая астролога, - разве я могу дать тебе больше?" Эти мысли лились и потоком очищали астролога, и он ушел из государства, а Падишах остался без придворного кудесника.
Томас поднялся, сложил руки, и, потерев кисти рук друг о друга, положил еще горячие руки на холодный камень - по второму этажу здания шел балкон, и его холодные каменные перила хранили в себе топот множества ног, выкрики, приглушенные голоса и магические мысли. Томас привез этот монастырь в разобранном виде из дальних стран и устроил напротив дома монарха, когда они еще были друзьями.
С тех пор прошло много лет. Томас высох, и взгляд его изменился - в нем не было той горячности юности, которая притягивает нас, но так же спокойно может оттолкнуть или отпустить; а появился блеск магнита холодного магнита, который тянет тебя, где бы ты ни была.
Я долго не могла понять, почему я любила этого человека. Иногда мне казалось, что люди рождаются уже женатыми или замужними, и у них есть только один человек, за которого они могут пойти замуж или жениться. Он не был суперменом. Я видела многих мужчин - они были сильны, красивы, многие - умны, но ни с одним из них мне не было так спокойно, как с Томасом. Он был как стена, как дом, я не чувствовала ничего, когда с ним нахожусь, он был весь - я.
Впрочем, я увлеклась. Воспоминания отвратительны тем, что сбываются. Глава называется "Сарина", и продолжим о Сарине.
Она была высока и худа, как худы все девушки в восемнадцать лет - это у них называется стройностью, но на сколько ниже Томаса - не знаю. Они никогда не вставали рядом, и в какие бы ни попадали передряги, всегда оказывалось так, что Томас сидел, а Сарина, предположим, стояла и качала рукой над рекой, распугивая лягушек (в сцене после костра), или лежала, когда была больна, а он мчался к Есею - беда в том, что роман уже сложился у меня в голове, и мне скучно рассказывать его заново, но я поднапрягусь и попробую - недаром столько лет занималась в монастыре. Правда, настоящие монахи могут сказать, что монастырь у меня не настоящий, а игрушечный, на что я могу добавить, что ничего в мире нет игрушечного, что, впрочем, не мешает из любого предмета сделать игрушку или оружие. Я пишу для размышлений, и следующую главу начну, с чего начала - "Томас стоял на балконе, на втором этаже, и его длинные (до плеча) волосы раздувал легкий ночной ветер - даже не ветер, а шевеление можжевельников и кипарисов в ночи..."
2. ТОМАС
Сарина родилась счастливой, и это отразилось на ее внешности. У нее были длинные руки, ноги и стройное - даже по тем временам - туловище. Спокойные волосы распущены по плечам и спускаются ниже лопаток. Взгляд выражает волю и еще что-то. На этом "что-то" остановимся подробнее. Где бы Сарина ни была, она повсюду чувствовала покровительство своего отца. Народ не боялся ее, но словно невидимый щит прикрывал девушку от несчастий и напастей. У нее не было друзей, как у всякой будущей королевы - а, судя по всему, она стала бы королевой - в те времена так все перепуталось, что непонятно было, то ли монархия царит в стране, то ли чей-нибудь престол, то ли вообще невиданная никому власть - не в обиду будь сказано, народ и в те времена не очень разбирался во власти, и больше интересовался властью желудка, чем других людей. Поэтому монархи (шахи, падишахи, адмиралы) жили как бы сами по себе, а народ - сам по себе. Сарину уважали, но не боялись, привечали, но не любили. Как дерево вырастает в пустыне без воды, пользуясь крохами влаги, зажатой в почве, и не знает благотворного влияния дождя, так Сарина росла в доме Падишаха, пользуясь остатками любви, которую он мог ей предложить. Ее мать умерла год назад, а до этого мирилась с положением женщины, которую не любят, и которая вынуждена завести себе любовника, чтобы не оставаться одной. Если бы не покровительство ее отца - Тьму-Таракана, наследного шаха, который правил в соседней империи, то дела с любовниками не прошли бы даром - Падишах взял ее из дома отца в пятнадцать лет, а теперь Сарине уже - девятнадцать (скоро), и не ясно, чем эта история закончится. Падишах сто раз клял себя - зачем женился на этой женщине! Хоть бы один сын! Хоть бы маленький - сам бы воспитал!.. Но обычай запрещал взять приемыша, и царствовать надлежало Сарине. Скрипя сердцем и зубами, Падишах обучал ее трем заповедям власти: "Правильно клади руку на скипетр", "Вставай рано утром", "Имей армию, даже если тебе ничто не угрожает". Сарина слушала равнодушно, и Падишах подозревал, что в голове у нее платья и дружки.
С некоторых пор Сарина приблизила к себе трех мужчин: вислоухого Садая - он всегда ходил в колпаке с "ушами" и смешил Сарину, кувыркаясь через голову; длинного Колю - этот всегда молчал, когда ей не хотелось говорить, и Амана. Аман был толстенький и походкой напоминал папу Падишаха. Чтоб они не скучали, Сарина добавила в компанию двух девушек смешливую смуглую Глору и синеокую Клару. Клара и Глора были влюблены в Колю и Садая, а Аман смешил всех четверых - Сарина никогда не смеялась.
Вот и сейчас Клара сидела на подоконнике, оборотившись к свету так, что из комнаты были видны ее волосы, разделенные на две пряди и скрученные в немыслимых сочетаниях на затылке и макушке, а само лицо - с тонкими яркими губами и синими глазами, было скрыто от глаз Сарины. Сарина сидела, развалясь на диване, а Глора заплетала косу, одновременно гладя ногой таксу по спине. Глора сняла туфлю, и туфля лежала рядом с таксой, слегка сверкая бисеринками, которыми была вышита. Такса грызла деревянную, выточенную из твердого дерева, игрушку - маленький мальчик держит в руках овечку. Такса любила грызть всякие вещи. Таксу купил папа. Имени у таксы не было.
Глора доплела косу, и, замотав ее синей лентой, закинула косу на голову и закрепила там, обмотав теперь и голову концами длинной ленты. "Мальчики" пошли за фруктами, и без них стало скучно.
- Скучно, - сказал Глора.
- Скучно? - переспросила Клара и хотела еще что-то сказать, но не успела.
- Сариночка! - послышался ласковый голос Падишаха за дверью (он специально тренировал голос, чтобы тот не хрипел, не свистел, не орал папа очень быстро выходил из себя, если голос начинал орать, и орал тоже с ним вместе. "Что это? - кричал Падишах. - Это что?" Показывал на ковер или мягкую подушку. "Подушка - а? - орал Падишах. - Почему подушка?" И швырял подушку в угол или пинал ногой. Слуге было непонятно, за что он сердится, но часто ли мы понимаем причину своего гнева и ненависти вообще? Если кто знает причину несчастий - скажите! А я не знаю, так же, как Падишах не знал причину своего вечного плохого настроения. Одна Сариночка его веселила. Он заранее приучал ее к царствованию и, заходя к ней в апартаменты, стучал, чего с ним никогда не случалось, заходи он к жене или в любую комнату - замок-то его, Падишаховый!)
- Сариночка! - (Падишах уже просунул круглую голову и шею в комнату и увидел Глору.) - Девочки! Что вы тут делаете? Пошли вон, девочки! Мне с Сариночкой поговорить надо!
Сарина поднялась с дивана и встала у окна, на место Клары, спиной к Падишаху.
- Сариночка! Чтобы стать хорошим царедворцем... нет, цареуправителем, нет... Я хотел сказать, таким же, как я, надо...
Падишах не успел закончить, как в комнату ворвались Коля и лопоухий Садай. В руках Садай держал коробку с фруктами: замороженная клюква, только что из Сибири, и тундровый ананас - облепиха. Облепиху научились выращивать в тундре, где гуляет тундровый северный олень и летает тундровая ворона.
- Дай-ка, - сказал Падишах и вырвал коробку с фруктами из рук растерявшегося Садая, хотя одного взгляда Падишаха было достаточно, чтобы Садай упал на колени и ползком добрался до Падишаха и отдал тому фрукты. Но Падишах любил все делать сам. Ни слова ни говоря, он ушел с коробкой фруктов. В дверь заглянули Глора и Клара. Сарина села на диван.
- Сейчас опять припрется, - сказала она, - будет воспитывать. Что я должна, а что - нет.
Клара и Ко почтительно молчали - если дочь ругает отца, не значит, что остальным тоже можно ругать Падишаха. Попробовали бы они хоть слово сказать против нее или Падишаха - она бы им показала! Она приблизила их к себе не для того, чтобы делить с ними свои мысли, а чтобы они помалкивали и в какой-то мере защищали от Падишаха - Падишах не любил скопищ народу, и, если Коля, Садай и Клара-Глора находились все вместе около Сарины, он не лез к ней с нравоучениями. Надо сказать, что Падишах не учил свою дочь ничему. Все его нравоучения - как большинство учений в мире - сводились к тому, что Сарина должна быть такой же, как Падишах, повторять его мысли и движения - величественный жест, которым он подзывал слугу, или окрик. Сарина не нуждалась в рекомендациях. Жест и окрик перешли к ней с кровью, и она часто молчала в присутствии людей, увидев, что они сжимаются вроде бы от невинных ее слов. "В мире несправедливость" - говорила она. И народ сжимался, думая: "Будет новый налог". "Я не люблю вас, - говорила она, вы такие жадные, толстые, противные", и народ думал: "А сама-то какая? На золоте спишь, серебром укрываешься." Им не приходило в голову, что, если молодой человек критикует, он объединяет себя со всеми и ищет выход для всех - для себя лично человек с мозгами выход всегда найдет.
Сарина снова подошла к открытому окну.
- Монах - мой подданный, - сказала она, глядя на монастырь, который вырисовывался километрах в пяти-шести от дома Падишаха, - я хочу его видеть... Я живу двадцать лет, - продолжала она (девятнадцать с половиной, но она прибавила себе полгода по примеру тех руководителей, которые прибавляют себе мозгов), - и не видела его. Где он? Что он ест? Где спит?
- Государыня, - сказал Садай и почтительно приблизился (с того момента, как Сарина подошла к окну и начала говорить, все замерли на своих местах - Клара с поднятой к голове рукой, которой она хотела поправить прядь волос; Аман - присев на корточки, Глора - зевнув и застыв с открытым ртом. Ничто не могло шевельнуться, когда королева говорила. Некоторые люди любят власть, многие - любят подчиняться, но я еще не видела ни одного человека, который бы добровольно отказался от власти над группой людей будь власть шутки и смеха, которой обладает весельчак, развлекающий всю группу усатыми историями о похождениях, или - власть молочника, раздающего молоко тем, у кого нет коровы, а лишь утята. Так правила и Сарина. Ее власть была властью ее отца, и Падишах не возражал, чтобы Сарина немного потренировалась на своих подданных, и спокойно смотрел на Компанию и Глор-Клар.)
- Государыня, - повторил Садай, - монах не выходит из своего монастыря, а если выходит, то не для того, чтобы посетить Вас.
"Как ты смеешь! - подумала Сарина о Садае. - Негодяй, клоп, мразь!" Но сдержалась. Не стоило показывать виду, что слова холопа ее разозлили.
- Так, значит, он не идет ко мне? - задумчиво повторила Сарина. Тогда я пойду к нему! - (блестяще повторив фразу "Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе", с той лишь разницей, что Сарина эту пословицу не знала.)
Этот разговор, незначительно меняясь, повторялся уже раз семь или восемь, так что Садаю надоело объяснять, что монах не ходит туда, куда его зовут, а ходит туда, куда ему, монаху, угодно. "Вот настоящая власть, думала Сарина, - это тебе не под папочкину дудку плясать! Того нельзя, туда - посторонним ход запрещен..." Все (и Садай, и Глора, и даже Аман а, может быть, он в большей степени, чем другие - Аман любил Сарину, но любил не так, как любят монахиню или женщину - Аман был подданный и ниже Сарины ростом - двойное препятствие) понимали, что Сарину тянет к монаху. Неизвестное всегда притягивает, пока не становится знакомым. В любви больше познания, чем в алгебраической машине или целом курсе лекций, и это познание всегда кончается, как звонок, извещающий о конце "пары" (студенческий термин).
Садай тоже любил посмотреть на стены монастыря. Они навевали на него покой и свободу. Но если в обществе свобода заключена в монастырях, то есть является чем-то незначительным и мелким на фоне протянувшихся дорог, выгнувшихся строений, то превращается в чужеродное тело, а люди подозрительно относятся ко всему чужеродному. Если я скажу, что свобода и власть - одинаковые понятия, люди меня осмеют. Даже самые забитые знают, что свобода - это нечто такое... непохожее на власть. Сарина же стремилась к свободе, чтобы получить власть. Она хотела владеть мыслями людей, как Падишах владел их телами - люди день и ночь работали на красавицу Сарину и ее папашу - ткали платья, плели кресла и циновки-половики, выращивали овощи и фрукты.
Падишах вернулся с пустой коробкой. Он бегал покормить ручных слоников. Когда он увидел облепиху, вспомнил, слоны любят ягоды. Забыл обо всем на свете и помчался кормить, а так все ноги не доходили - пнешь что-нибудь, а потом - больно. Но если каратисты пинают с целью, то Падишах пинал без цели. Потом мочил ноги в ванне или растирал.
- Сариночка, - сказал он, - я скушал ягоды (слоны Падишаха - мои слоны, - думал сумасброд, - значит, я - это часть слона, а слон съест меня, если я его не покормлю, а если я его покормлю, это такое же удовольствие, как будто ел сам).
Сарина молчала.
- Я пойду, - сказал Падишах и поставил пустую коробку на пол, - я скушал ягоды. Я пойду.
Несчастный отец вышел, думая: "Почему она меня не любит? Слонов купил, таксу купил. Что еще надо? Как ни зайду, эти молодчики сидят и пялятся на меня. Я такой в детстве не был!"
Падишах действительно в детстве такой не был. Как только он вырос, он закрутил с женщинами, и в доме его не видели. А Сариночка все сидела и сидела. Хоть бы убежала куда-нибудь, что ли!
Подсознательно Падишах хотел, чтобы дочери были похожи на него крутили, гуляли, но умишком понимал, что ничего из этого не выйдет. Старшая убежала с иностранцем, так Падишах ее первый наругал. Падишах был похож на того человека, который держит собаку на цепи и кричит ей: "Беги, беги!" Собака рвется, цепь не пускает, а человек все сильнее кричит, вместо того, чтобы отвязать цепь. Наконец он сдыхает от ярости, что собака не слушает его, или собака его кусает, или выходит жена и говорит: "Иди домой, что ты тут прыгаешь", и он идет домой и думает, и недоумевает. Думанье тем отличается от мысли, что мысль кого-то освобождает.
Но Падишах принял меры. Чтобы Сарина не сбежала (при слове "иностранец" Падишах вздрагивал), он приставил к ней Садая, а родителей Садая запер в подвал и сказал им там жить. "Так-то надежнее, - думал Падишах. - Сариночка сбежит, опять же этот идиот здесь, он сбежит или поможет ей - так его родители тут". Падишах приказывал хорошо кормить родителей и дважды в день выводить на прогулку. Положа руку на сердце, кто бы из нас отказался от таких условий? И Садай хорошо ценил это и хорошо служил. Каждый вечер, как только Сарина заснет, он приходил к Падишаху и докладывал ему, как Сариночка себя вела.