Страница:
– Билл очень хорошо отзывался о вас, – сказала она.
– Я сначала не был уверен, что он возьмет меня.
– Да-да, – сказала она, – очень хорошо отзывался. Частично потому, что вы занимались боксом. Он сам был профессиональным боксером.
– Правда?
– Я думала, он говорил вам. Это было тридцать лет назад. Еще до того, как он стал работать на мистера Уайтхеда. Хотите тостов?
– Если есть.
Она встала, отрезала два ломтя белого хлеба и засунула их в тостер. Она чуть-чуть замешкалась, прежде чем вернуться к столу. – Мне право очень неудобно...
– За яйцо?
– За слова о Нике и воровстве...
– Я сам спросил, – ответил Марти. – Между прочим, у вас есть полное право быть осторожной. Я экс-зек. Даже не экс. Я могу вернуться обратно, если сделаю неверный шаг...
Ему было неприятно говорить об этом; но умалчивая, он делал действительное положение вещей менее реальным.
– ...но я не собираюсь подставлять мистера Тоя. Или себя. О'кей?
Она кивнула, явно оживленная тем, что между ними больше не было никакой тени, и снова присела допить кофе.
– Вы не похожи на Ника, – сказала она. – Я уже могу об этом заявить.
– Он был какой-то не такой? – сказал Марти. – Может, со стеклянным глазом или что-то в этом роде?
– Да, н-нет...
Казалось, она сожалела о сказанном.
– Это неважно, – бросила она, уходя от ответа.
– Нет. Продолжайте.
– Ох, ну вы не обращайте внимания, я думаю, у него были долги.
Марти попытался изобразить не более чем средний интерес. Но что-то наверняка промелькнуло в его глазах, возможно, паника. Перл нахмурилась.
– Что за долги? – ненавязчиво спросил он. Тосты выскочили, отвлекая внимание Перл. Она отошла, чтобы вытащить ломтики, и принесла их к столу.
– Извините, что пальцами, – проговорила она.
– Спасибо.
– Я не знаю, сколько он был должен.
– Да нет, я не о том, насколько большие долги, я имею в виду... где он наделал их?
Он думал, прозвучало ли это как простое любопытство, или она все-таки смогла заметить по тому, как он сжал вилку, или внезапно перестал жевать, что это был важный вопрос? Однако он вполне мог спросить ее об этом. Она задумалась, прежде чем ответить. Когда она ответила, в ее слегка пониженном голосе было что-то от уличной сплетницы; что бы ни было сказано потом, это было их секретом.
– Он часто приходил сюда в любое время дня и звонил по телефону. Он говорил, что звонит партнерам по бизнесу – он был спортсменом, или когда-то был, – но я вскоре обнаружила, что он влез в долги. А уж как он умудрился их наделать – можно только догадываться. Я думаю – какие-то азартные игры.
Каким-то образом Марти знал ответ до того, как он прозвучал. Напрашивался, конечно, следующий вопрос: было ли простым совпадением, что Уайтхед нанял двух телохранителей, которые оба, в какой-то момент жизни, играли в азартные игры. Оба – как выяснилось – ворыпо своему хобби? Той никогда не проявлял особого интереса к этому аспекту его жизни. Но ведь, наверное, все эти заметные факты были в деле, которое Сомервиль всегда приносил: отчеты психолога, биография, все, что Тою нужно было знать о причинах, принудивших Марти к воровству. Он передернул плечами, пытаясь сбросить то неудобство, которое он чувствовал. В конце концов, какого черта все это значит? Это все было в прошлом, теперь он был другим.
– Вы закончили?
– Да, спасибо.
– Еще кофе?
– Я сам.
Перл забрала тарелку у Марти, выскребла недоеденную пищу на другую тарелку.
– Для птиц, – сказала она, и принялась загружать тарелки, приборы и кастрюльки во что-то, похожее на посудомоечную машину. Марти налил себе кофе и наблюдал за ее работой. Она была привлекательной женщиной; средний возраст шел ей.
– Сколько народу работает здесь у Уайтхеда?
– У мистераУайтхеда, – она мягко поправила его. – Народу? Ну, вот я. Я прихожу и ухожу, как я уже говорила. Еще, конечно, мистер Той.
– Но он же не живет здесь?
– Он остается на ночь, когда у них бывают конференции.
– Это часто?
– О, да. В доме проходит много встреч. Люди постоянно приезжают и уезжают. Поэтому мистер Уайтхед так озабочен безопасностью.
– Он когда-нибудь уезжает в Лондон?
– Не теперь, – сказала она. – Он иногда летал. В Нью-Йорк или Гамбург или еще куда. Но не теперь. Сейчас он просто сидит здесь круглый год и заставляет весь остальной мир приходить к нему. Так о чем я?
– Персонал.
– Ах, да. Когда-то здесь была толпа народу. Служба охраны; прислуга; горничные. Но затем он стал очень подозрительным. Стал опасаться, что кто-то может отравить его или убить в ванной. И он всех выгнал: просто так. Сказал, что ему будет лучше с теми, кому он доверяет. Так что он не окружен людьми, которых он не знает.
– Он не знает меня.
– Пока что нет. Но он очень хитрый: самый хитрый из людей, что я знала.
Зазвонил телефон. Она взяла трубку. Он знал, что на другом конце провода Уайтхед. Перл выглядела, как пойманная на месте преступления.
– О... да. Это я виновата. Я заговорила его. Сейчас.
Трубка была быстро повешена на место.
– Мистер Уайтхед ждет вас. Вам нужно поторопиться. Он в собачьем питомнике.
14
15
– Я сначала не был уверен, что он возьмет меня.
– Да-да, – сказала она, – очень хорошо отзывался. Частично потому, что вы занимались боксом. Он сам был профессиональным боксером.
– Правда?
– Я думала, он говорил вам. Это было тридцать лет назад. Еще до того, как он стал работать на мистера Уайтхеда. Хотите тостов?
– Если есть.
Она встала, отрезала два ломтя белого хлеба и засунула их в тостер. Она чуть-чуть замешкалась, прежде чем вернуться к столу. – Мне право очень неудобно...
– За яйцо?
– За слова о Нике и воровстве...
– Я сам спросил, – ответил Марти. – Между прочим, у вас есть полное право быть осторожной. Я экс-зек. Даже не экс. Я могу вернуться обратно, если сделаю неверный шаг...
Ему было неприятно говорить об этом; но умалчивая, он делал действительное положение вещей менее реальным.
– ...но я не собираюсь подставлять мистера Тоя. Или себя. О'кей?
Она кивнула, явно оживленная тем, что между ними больше не было никакой тени, и снова присела допить кофе.
– Вы не похожи на Ника, – сказала она. – Я уже могу об этом заявить.
– Он был какой-то не такой? – сказал Марти. – Может, со стеклянным глазом или что-то в этом роде?
– Да, н-нет...
Казалось, она сожалела о сказанном.
– Это неважно, – бросила она, уходя от ответа.
– Нет. Продолжайте.
– Ох, ну вы не обращайте внимания, я думаю, у него были долги.
Марти попытался изобразить не более чем средний интерес. Но что-то наверняка промелькнуло в его глазах, возможно, паника. Перл нахмурилась.
– Что за долги? – ненавязчиво спросил он. Тосты выскочили, отвлекая внимание Перл. Она отошла, чтобы вытащить ломтики, и принесла их к столу.
– Извините, что пальцами, – проговорила она.
– Спасибо.
– Я не знаю, сколько он был должен.
– Да нет, я не о том, насколько большие долги, я имею в виду... где он наделал их?
Он думал, прозвучало ли это как простое любопытство, или она все-таки смогла заметить по тому, как он сжал вилку, или внезапно перестал жевать, что это был важный вопрос? Однако он вполне мог спросить ее об этом. Она задумалась, прежде чем ответить. Когда она ответила, в ее слегка пониженном голосе было что-то от уличной сплетницы; что бы ни было сказано потом, это было их секретом.
– Он часто приходил сюда в любое время дня и звонил по телефону. Он говорил, что звонит партнерам по бизнесу – он был спортсменом, или когда-то был, – но я вскоре обнаружила, что он влез в долги. А уж как он умудрился их наделать – можно только догадываться. Я думаю – какие-то азартные игры.
Каким-то образом Марти знал ответ до того, как он прозвучал. Напрашивался, конечно, следующий вопрос: было ли простым совпадением, что Уайтхед нанял двух телохранителей, которые оба, в какой-то момент жизни, играли в азартные игры. Оба – как выяснилось – ворыпо своему хобби? Той никогда не проявлял особого интереса к этому аспекту его жизни. Но ведь, наверное, все эти заметные факты были в деле, которое Сомервиль всегда приносил: отчеты психолога, биография, все, что Тою нужно было знать о причинах, принудивших Марти к воровству. Он передернул плечами, пытаясь сбросить то неудобство, которое он чувствовал. В конце концов, какого черта все это значит? Это все было в прошлом, теперь он был другим.
– Вы закончили?
– Да, спасибо.
– Еще кофе?
– Я сам.
Перл забрала тарелку у Марти, выскребла недоеденную пищу на другую тарелку.
– Для птиц, – сказала она, и принялась загружать тарелки, приборы и кастрюльки во что-то, похожее на посудомоечную машину. Марти налил себе кофе и наблюдал за ее работой. Она была привлекательной женщиной; средний возраст шел ей.
– Сколько народу работает здесь у Уайтхеда?
– У мистераУайтхеда, – она мягко поправила его. – Народу? Ну, вот я. Я прихожу и ухожу, как я уже говорила. Еще, конечно, мистер Той.
– Но он же не живет здесь?
– Он остается на ночь, когда у них бывают конференции.
– Это часто?
– О, да. В доме проходит много встреч. Люди постоянно приезжают и уезжают. Поэтому мистер Уайтхед так озабочен безопасностью.
– Он когда-нибудь уезжает в Лондон?
– Не теперь, – сказала она. – Он иногда летал. В Нью-Йорк или Гамбург или еще куда. Но не теперь. Сейчас он просто сидит здесь круглый год и заставляет весь остальной мир приходить к нему. Так о чем я?
– Персонал.
– Ах, да. Когда-то здесь была толпа народу. Служба охраны; прислуга; горничные. Но затем он стал очень подозрительным. Стал опасаться, что кто-то может отравить его или убить в ванной. И он всех выгнал: просто так. Сказал, что ему будет лучше с теми, кому он доверяет. Так что он не окружен людьми, которых он не знает.
– Он не знает меня.
– Пока что нет. Но он очень хитрый: самый хитрый из людей, что я знала.
Зазвонил телефон. Она взяла трубку. Он знал, что на другом конце провода Уайтхед. Перл выглядела, как пойманная на месте преступления.
– О... да. Это я виновата. Я заговорила его. Сейчас.
Трубка была быстро повешена на место.
– Мистер Уайтхед ждет вас. Вам нужно поторопиться. Он в собачьем питомнике.
14
Питомник был расположен за группой строений, возможно, когда-то бывших конюшнями, в паре сотен ярдов за главным зданием. Сараи из прессованной угольной крошки с заграждениями из проволочной сетки должны были служить служебными помещениями, и строитель не заботился об изяществе или архитектурном соответствии; потому они немного резали глаз.
На воздухе было холодно и, пересекая похрустывающий газон по направлению к питомнику. Марти вскоре пожалел, что вышел в одной рубашке. Однако в голосе Перл чувствовалась срочность, когда она отсылала его, и ему не хотелось заставлять Уайтхеда – нет, ему нужно научиться думать об этом человеке, как о мистереУайтхеде – ждать дольше, чем он уже ждал. На самом деле, великий человек, казалось, абсолютно не был обеспокоен его опозданием.
– Я подумал, что нам сегодня следует посмотреть на собак. Затем мы, может быть, пройдемся по окрестностям, да?
– Да, сэр.
Он был одет в тяжелое черное пальто, его голова, казалось, покоилась на толстом меховом воротнике.
– Вы любите собак?
– Вы хотите, чтобы я ответил честно, сэр?
– Конечно.
– Не очень.
– Может, вашу мать когда-то покусала собака или вас? – Тень улыбки промелькнула в налитых кровью глазах.
– Никого из нас, насколько я могу припомнить, сэр.
Уайтхед неопределенно хрюкнул.
– Что же, сейчас вы увидите всю компанию, Штраусс, нравится вам это или нет. Очень важно, чтобы они узнавали вас. Они натренированы разрывать пришельцев на части. Мы не хотим, чтобы они ошиблись.
Из одного из больших сараев появилась фигура, несущая цепь с удавкой. Марти не смог определить с первого взгляда, мужчина это или женщина. Постриженные волосы, потертый анорак и ботинки наводили на мысль о мужском роде, но в форме лица было что-то, что разрушало это представление.
– Это Лилиан. Она присматривает за собаками.
Женщина кивнула в знак приветствия, даже не взглянув на Марти.
При ее появлении несколько собак – огромные лохматые эльзасцы – выскочили из своих конур и стали принюхиваться сквозь сетку, приветственно поскуливая. Она шикнула на них, но безуспешно: приветствие переросло в лай, и уже два огромных пса стояли на длинных задних ногах, навалившись почти человеческим весом на сетку, и яростно размахивали хвостами. Шум усилился.
– Тихо, – резко крикнула она на них, и почти все послушно замолчали. Только один самый большой самец, все еще стоял упершись в сетку, требуя внимания, пока Лилиан не сняла свою кожаную перчатку и не просунула руку сквозь сетку, чтобы почесать ему его меховую шею.
– Вместо Ника мы взяли Мартина, – сказал Уайтхед. – Он теперь все время будет здесь. Я подумал, что ему следует встретиться с собаками, да и собакам нужно познакомиться с ним.
– Разумно, – без всякого энтузиазма ответила Лилиан.
– Сколько их здесь? – поинтересовался Марти.
– Взрослых? Девять. Пять самцов и четыре самки. Это Сол, – сказала она, указывая на пса, которого она все еще гладила. – Он самый старший и самый большой. Вон тот самец в углу – Джоб. Он один из сыновей Сола. Сейчас он не совсем здоров.
Джоб полулежал в углу клетки и с энтузиазмом вылизывал свои яички. Казалось, он понял, что стал центром внимания, потому что на какой-то момент отвлекся от своего туалета. Во взгляде, который он бросил на них, было все, что Марти ненавидел в этих животных: угроза, хитрость и едва скрытая обида на своих хозяев.
– Вон те сучки...
Две собаки взад и вперед ходили по клетке.
– ...та, что посветлее, это Дидона, а потемнее, это Зоя.
Было странно слышать, что этих животных называют такими именами: они казались абсолютно неподходящими. И, наверняка, они обижались на женщину, которая их так окрестила; возможно, посмеивались над ней за ее спиной.
– Подойдите сюда, – сказала Лилиан, подзывая Марти, как будто одного из своих питомцев. Как и они, он подошел.
– Сол, – сказала она зверюге за сеткой, – это друг. Подойдите ближе, – обратилась она к Марти. – Он не может учуять вас там.
Собака опустилась на все четыре лапы. Марти осторожно приблизился к сетке.
– Не бойтесь. Подойдите прямо к нему. Дайте ему хорошенько принюхаться.
– Они чувствуют запах страха, – сказал Уайтхед. – Правда, Лилиан?
– Совершенно верно. Если они учуяли его в вас, они знают, что теперь вы – их. Тогда они беспощадны. Вам придется подойти к ним.
Марти приблизился к собаке. Пес злобно уставился на него. Он взглянул на него в ответ.
– Не пытайтесь переглядеть его, – посоветовала Лилиан. – Это делает пса агрессивным. Просто дайте ему почуять ваш запах, чтобы он мог узнавать вас.
Сол обнюхал ноги Марти, высунув нос сквозь сетку. Затем, очевидно полностью удовлетворенный, побрел обратно.
– Неплохо, – сказала Лилиан. – В следующий раз без сетки. И вскоре вы будете управляться с ним. – Ей доставляла определенное удовольствие растерянность Марти, он был уверен в этом. Но ничего не сказав, он последовал за ней к самому большому сараю.
– Теперь вы должны познакомиться с Беллой, – сказала она.
Внутри запах дезинфекции, застоявшейся мочи и шерсти был намного сильнее. Появление Лилиан было встречено еще одной непрерывной очередью лая и прыжков на сетку. В сарае был проход в центре, справа и слева от которого были клетки. В двух из них содержалось по одной собаке, обе сучки, одна из которых была значительно крупнее другой. Лилиан внушительно говорила обо всех деталях, когда они проходили мимо каждой клетки, – имена собак, их место в кровосмесительном фамильном дереве. Марти внимательно прислушивался ко всему, что она говорила, и немедленно забывал обо всем. Его мысли были уже заняты другим. Не присутствием в непосредственной близости собак, раздражавшим его, а удушающей узнаваемостью интерьера. Коридор; клетки с их особенным полом, особенными лежанками, голыми электролампочками: он как будто попал из дома домой. Теперь он стал видеть собак в другом свете, увидел другой смысл зловещего взгляда Джоба, который он метнул в них, отвлекшись от своего омовения; понял, лучше чем Лилиан или Уайтхед, каким он сам и его род должен представляться этим узникам.
Он остановился, чтобы вглядеться в одну клетку: не из-за какого-то особенного интереса, а чтобы сосредоточиться на чем-то другом, кроме его тревоги, которую он ощущал в этом клаустрофобном бараке.
– Как его зовут? – спросил он.
Пес в клетке был около самой двери; еще один здоровый самец, хотя не такого масштаба, как Сол.
– Это Ларош, – ответила Лилиан.
Собака выглядела дружелюбней остальных, и Марти, преодолев свою нервозность, подошел поближе и, присев в узком коридоре, попробовал протянуть к ней свою руку.
– С ним будет все в порядке, – заверила его Лилиан.
Марти просунул пальцы сквозь сетку. Ларош с любопытством обнюхал их, его нос был твердым и холодным.
– Хороший пес, – сказал Марти, – Ларош.
Собака принялась вилять хвостом, обрадованная тем, что этот потеющий незнакомец назвал ее по имени.
– Хороший пес.
Здесь, ближе к лежанке и соломе, запах экскрементов и шерсти был намного сильнее. Но собака, счастливая оттого, что он снизошел до ее уровня, пыталась облизать его пальцы через проволоку. Марти почувствовал, что его внутренний страх рассеялся из-за энтузиазма пса: он выказывал неподдельное удовольствие.
Именно теперь он стал ощущать на себе испытующий взгляд Уайтхеда. Старик стоял слева от него в нескольких шагах, почти перегораживая своей массой узкий проход между клетками, и с интересом наблюдал за происходящим. Марти, слегка смущенный, встал, оставляя собаку повизгивающей и поскуливающей, и последовал за Лилиан дальше вдоль клеток. Собачья хозяйка распевала хвалы еще одному члену семьи. Марти повернулся к предмету ее восхваления:
– ...а это Белла, – провозгласила она. Ее голос смягчился, в нем появилась какая-то мечтательность, какой он еще не слышал. Когда Марти подошел к клетке, внутрь которой она указывала, он понял почему.
Белла полулежала-полусидела в тени ячеек сетки в самом конце своей клетки и казалась черномордой Мадонной на подстилке из одеял и соломы, окруженная сосущими ее слепыми щенками. Марти стоило лишь взглянуть на нее, чтобы его предубеждение против собак исчезло.
– Шесть щенков, – гордо, словно они были ее собственные, сказала Лилиан, – все сильные и здоровые.
Не просто сильные и здоровые, они были восхитительны; толстые комочки счастья, уютно копошащиеся друг с другом в роскошном тепле их матери. Казалось неправдоподобным, что эти создания, столь беззащитные и ранимые, могут вырасти в таких серо-стальных лордов, как Сол, или подозрительных бунтарей, как Джоб.
Белла, почуяв новичка в своем окружении, насторожила уши. Ее голова была абсолютно пропорциональна, оттенки траурно-черного и золотого смешались в ее шерсти до великолепного эффекта, ее коричневые глаза были мягкими в полутьме, но в то же время бдительными. Она была так закончена,так абсолютно совершенна. Марти почувствовал, что Лилиан была права: она могла возбуждать только одно чувство: благоговение.
Лилиан всмотрелась через сетку, представляя Марти этой матери матерей.
– Это мистер Штраусс, Белла, – сказала она. – Отныне ты будешь часто видеть его; он друг.
В голосе Лилиан не было снисходительного сюсюканья. Она говорила с собакой, как с равной, и, несмотря на первоначальные сомнения в отношении этой женщины, Марти почувствовал, что он стал теплее относиться к ней. Любовь – это не такая вещь, которая приходит легко, он знал это по себе. Какую бы форму она ни принимала, следовало уважать ее. Лилиан любила эту собаку – ее величественность, ее достоинство. Это была любовь, которую он мог оценить, если не полностью понять.
Белла втянула воздух и, казалось, была удовлетворена тем, что сняла мерку с Марти. Лилиан с неохотой повернулась от клетки к Штрауссу.
– Она еще доберется до вас, дайте срок. Она великая соблазнительница, знаете ли. Великая соблазнительница.
Позади него Уайтхед хмыкнул над этим сентиментальным нонсенсом.
– Не осмотреть ли нам окрестности? – нетерпеливо предложил он. – Я думаю, мы здесь уже закончили.
– Приходите, когда обустроитесь, – сказала Лилиан; ее отношение заметно улучшилось, когда Марти продемонстрировал оценку ее труда, – и я покажу вам, на что они способны.
– Спасибо. Я обязательно приду.
– Я хотел, чтобы вы посмотрели на собак, – сказал Уайтхед, когда они оставили бараки позади и оживленно зашагали по газону к ограде, проходящей по периметру усадьбы. То, о чем он говорил, было далеко не единственной причиной для визита, и Марти чертовски хорошо знал об этом. Уайтхед захотел напомнить Марти о том, что он оставил позади. И куда, по милости великого Джозефа Уайтхеда, он может в любой момент вернуться. Что же, урок усвоен. Он скорее станет прыгать через горящий обруч ради старика, чем вернется опять под опеку коридоров и камер. Там не было даже Беллы; в глубине Вондсворта не было заперто величественной и таинственной матери. Лишь заблудшие люди, как и он.
Теплело: вставало солнце, бледно-лимонный шар медленно поднимался над кучей домишек, и иней таял на газонах. Впервые Марти почувствовал какой-то смысл в планировке усадьбы. С любой стороны от них открывался великолепный вид: ему было видно воду, озеро или, возможно реку, которая поблескивала за скоплением деревьев. К западу от дома стояли два ряда кипарисов, ограждающих аллеи, возможно, с фонтанами; с другой стороны был густой сад, огражденный невысокой каменной стеной. Ему понадобится несколько недель, чтобы изучить это место.
Они дошли до двойной ограды, проходившей вокруг всей усадьбы. Добрых десяти футов высотой, обе изгороди оканчивались твердыми стальными стойками, наклоненными в сторону возможного нарушителя. Поверху вилась спираль из колючей проволоки. Вся конструкция почти наверняка была под напряжением. Уайтхед разглядывал ее с видимым удовлетворением.
– Впечатляет, а?
Марти кивнул. Это зрелище тоже было знакомо ему.
– Отвечает требованиям безопасности, – сказал Уайтхед.
Он повернул налево и зашагал вдоль изгороди, разговор – если его можно было так назвать – принял форму беспорядочных высказываний, словно он был настолько нетерпелив, что не мог выносить эллиптическую структуру нормальной беседы. Он просто бросал фразы или серии замечаний, ожидая от Марти, что он поймет смысл, вложенный в них.
– Это не совершенная система: ограды, собаки, камеры. Видели экраны в кухне?
– Да.
– Такие же стоят у меня наверху. Камеры обеспечивают полное наблюдение днем и ночью. – Он ткнул большим пальцем на один из прожекторов с камерой позади них. Такой же набор был на каждом десятом столбе. Они медленно вращались взад и вперед, как головы механических птиц.
– Лютер покажет вам, как проходить их одну за другой. Установка стоит целое состояние, но я не уверен, что это больше, чем просто косметика. Эти люди не дураки.
– У вас были нарушители?
– Не здесь. В доме в Лондоне это иногда случается. Конечно, это было, когда я был более видимым.Нераскаявшийся магнат. Иванджелина и я на каждой скандальной странице. Эта разверстая клоака Флит-стрит... но это никогда меня не пугало.
– Я полагал, что вы владели газетой?
– Читали обо мне?
– Да нет, я просто...
– Не верьте биографиям, или колонкам сплетен, или даже Кто Есть Кто.Они лгут. Я лгу... – он закончил обвинение, развлеченный собственным цинизмом. – ...он, она или оно. Бумагомаратели. Грязные сплетники. Презренные, в большинстве.
Были ли это те, от кого он пытался оградиться этим забором: грязные сплетники. Крепость от потока скандалов и дерьма? Если так, это был изысканный способ. Может, это всего лишь гигантский эгоцентризм, подумал Марти. Идея-фикс: полмира, внимательно следящие за частной жизнью Джозефа Уайтхеда?
– О чем вы думаете, мистер Штраусс?
– Об ограде, – солгал Марти, возвращаясь к предыдущему разговору.
– Нет, Штраусс, – поправил его Уайтхед. – Вы думаете, что во мне внутри такого, что я скрываю, как безумец?
Марти почувствовал, что любое дальнейшее препирательство прозвучит как виновность. Он не сказал ничего.
– Не есть ли это традиционная, обычная мудрость, о чем я пекусь? Падший плутократ, мучимый одиночеством. Ведь так обо мне говорят?
– Что-то вроде того, – в конце концов сказал Марти.
– И вы все-таки пришли.
– Да.
– Конечно, вы пришли. Вы думали, что, каким бы сумасшедшим я ни был, ничто не может быть хуже еще одного лязганья запирающейся двери за спиной. И вы хотели выйти.Любой ценой. Вы были в отчаянии.
– Конечно, я хотел выйти. Любой бы хотел.
– Я рад, что вы это признаете. Потому что ваше желание дает мне огромную власть над вами, вы не находите? Вы не осмелитесь продать меня. Вы должны быть преданным мне, как собаки преданы Лилиан, не потому, что она кормит их, а потому, что она – это их мир. Вы должны сделать меня своим миром;моя сохранность, мое здоровье, мой малейший комфорт должны быть вашей главной мыслью, мыслью, с которой вы просыпаетесь. Если так, я обещаю вам свободу, о которой вы даже и не мечтали. Такую свободу, которую может подарить только очень богатый человек. Если нет, я отправлю вас обратно в тюрьму с вашим личным делом, безнадежно испорченным. Понимаете меня?
– Я понимаю.
Уайтхед кивнул.
– Пошли, – сказал он, – идите рядом со мной.
Он повернулся и зашагал. Здесь ограда заворачивала за деревья, и, вместо того, чтобы углубиться в подлесок, Уайтхед предложил сократить путь, направляясь к бассейну.
– Все деревья выглядят для меня одинаковыми, – комментировал он. – Вы можете прийти сюда позже и погулять здесь для успокоения сердца.
Однако они шли по краю леса достаточно долго, чтобы Марти мог получить представление о его значительности. Деревья не получали систематического ухода, это не был резерв Форестри Коммишн, с его режимом. Они стояли близко друг к другу, их кроны переплетались, смесь опадающих листьев и иголок – все это боролось за место под солнцем. Лишь изредка, там где дуб или липа стояли с рано обнажившимися в этом году ветвями, свет хранил молодую поросль. Он пообещал себе вернуться сюда, прежде чем весна украсит это место.
Уайтхед вновь заставил Марти вернуться к основному предмету.
– Отныне я хочу, чтобы вы быль в пределах досягаемости почти все время. Я не хочу, чтобы вы находились рядом со мной постоянно... только при необходимости. Иногда, и только с моего разрешения, вы будете получать что-то вроде увольнительных. Вы водите машину?
– Да.
– Что ж, здесь нет недостатка в машинах, так что мы подберем для вас что-нибудь. Это не совсем точно соответствует правилам, установленным Советом Освобождения. Они рекомендовали, чтобы вы оставались здесь, под присмотром, в течение шести испытательных месяцев. Но я, по правде, не вижу причины удерживать вас от свиданий с теми, кого вы любите, – по крайней мере, когда вокруг меня есть другие люди, следящие за моим благополучием.
– Благодарю вас. Я ценю это.
– Боюсь, что не смогу позволить этого вам прямо сейчас. Ваше присутствие здесь жизненно необходимо.
–Проблемы?
– Моя жизнь постоянно подвергается угрозам, Штраусс. Я или, скорее, мои люди постоянно получают угрозы по почте. Трудность состоит в том, чтобы отделить чудаков, тратящих свое время на написание разных мерзостей общественным деятелям, от настоящего убийцы.
– А зачем кому-то убивать вас?
– Я один из богатейших людей Америки, я владею компаниями, на которые работают десятки тысяч людей; мне принадлежат участки земли столь громадные, что я не смог бы обойти их за те годы, что мне остались, если бы начал прямо сейчас; я владею судами, коллекциями произведений искусства, лошадьми. Из меня легко сделать символ. Легко решить, что если убрать меня и мое окружение, на земле станет больше места и людям станет легче жить.
– Я понимаю.
– Сладкие грезы, – горько произнес он.
Темп их прогулки стал замедляться. Дыхание великого человека стало короче, чем было полчаса назад. Слушая его речь, было легко забыть о его возрасте. Его мнения были по-юношески абсолютистскими. Не было места для зрелости прожитых лет; для неясности или сомнений.
– Я думаю, пора повернуть обратно, – сказал он.
Монолог был уже закончен, и у Марти не было слишком большого желания продолжать беседу. Да и не было сил. Стиль Уайтхеда – с его неожиданными отклонениями и изгибами – утомил его. Ему придется найти позу внимательного слушателя: найти маску, которую нужно использовать, когда лекция начинается и когда она закончена. Учиться со знанием дела кивать в подходящее время и бормотать банальности в нужных для этого перерывах в потоке слов. Это потребует времени, но он научится искусству обращаться с Уайтхедом.
– Это моя крепость, мистер Штраусс, – провозгласил старик, когда они приблизились к дому. Он не выглядел как гарнизон: кирпич был слишком мягким, чтобы быть прочным. – Ее главная задача – охранять меня от опасности.
– Как и моя.
– Как и ваша, мистер Штраусс.
За домом одна из собак стала лаять. Соло быстро превратилось в хор.
– Время кормежки, – сказал Уайтхед.
На воздухе было холодно и, пересекая похрустывающий газон по направлению к питомнику. Марти вскоре пожалел, что вышел в одной рубашке. Однако в голосе Перл чувствовалась срочность, когда она отсылала его, и ему не хотелось заставлять Уайтхеда – нет, ему нужно научиться думать об этом человеке, как о мистереУайтхеде – ждать дольше, чем он уже ждал. На самом деле, великий человек, казалось, абсолютно не был обеспокоен его опозданием.
– Я подумал, что нам сегодня следует посмотреть на собак. Затем мы, может быть, пройдемся по окрестностям, да?
– Да, сэр.
Он был одет в тяжелое черное пальто, его голова, казалось, покоилась на толстом меховом воротнике.
– Вы любите собак?
– Вы хотите, чтобы я ответил честно, сэр?
– Конечно.
– Не очень.
– Может, вашу мать когда-то покусала собака или вас? – Тень улыбки промелькнула в налитых кровью глазах.
– Никого из нас, насколько я могу припомнить, сэр.
Уайтхед неопределенно хрюкнул.
– Что же, сейчас вы увидите всю компанию, Штраусс, нравится вам это или нет. Очень важно, чтобы они узнавали вас. Они натренированы разрывать пришельцев на части. Мы не хотим, чтобы они ошиблись.
Из одного из больших сараев появилась фигура, несущая цепь с удавкой. Марти не смог определить с первого взгляда, мужчина это или женщина. Постриженные волосы, потертый анорак и ботинки наводили на мысль о мужском роде, но в форме лица было что-то, что разрушало это представление.
– Это Лилиан. Она присматривает за собаками.
Женщина кивнула в знак приветствия, даже не взглянув на Марти.
При ее появлении несколько собак – огромные лохматые эльзасцы – выскочили из своих конур и стали принюхиваться сквозь сетку, приветственно поскуливая. Она шикнула на них, но безуспешно: приветствие переросло в лай, и уже два огромных пса стояли на длинных задних ногах, навалившись почти человеческим весом на сетку, и яростно размахивали хвостами. Шум усилился.
– Тихо, – резко крикнула она на них, и почти все послушно замолчали. Только один самый большой самец, все еще стоял упершись в сетку, требуя внимания, пока Лилиан не сняла свою кожаную перчатку и не просунула руку сквозь сетку, чтобы почесать ему его меховую шею.
– Вместо Ника мы взяли Мартина, – сказал Уайтхед. – Он теперь все время будет здесь. Я подумал, что ему следует встретиться с собаками, да и собакам нужно познакомиться с ним.
– Разумно, – без всякого энтузиазма ответила Лилиан.
– Сколько их здесь? – поинтересовался Марти.
– Взрослых? Девять. Пять самцов и четыре самки. Это Сол, – сказала она, указывая на пса, которого она все еще гладила. – Он самый старший и самый большой. Вон тот самец в углу – Джоб. Он один из сыновей Сола. Сейчас он не совсем здоров.
Джоб полулежал в углу клетки и с энтузиазмом вылизывал свои яички. Казалось, он понял, что стал центром внимания, потому что на какой-то момент отвлекся от своего туалета. Во взгляде, который он бросил на них, было все, что Марти ненавидел в этих животных: угроза, хитрость и едва скрытая обида на своих хозяев.
– Вон те сучки...
Две собаки взад и вперед ходили по клетке.
– ...та, что посветлее, это Дидона, а потемнее, это Зоя.
Было странно слышать, что этих животных называют такими именами: они казались абсолютно неподходящими. И, наверняка, они обижались на женщину, которая их так окрестила; возможно, посмеивались над ней за ее спиной.
– Подойдите сюда, – сказала Лилиан, подзывая Марти, как будто одного из своих питомцев. Как и они, он подошел.
– Сол, – сказала она зверюге за сеткой, – это друг. Подойдите ближе, – обратилась она к Марти. – Он не может учуять вас там.
Собака опустилась на все четыре лапы. Марти осторожно приблизился к сетке.
– Не бойтесь. Подойдите прямо к нему. Дайте ему хорошенько принюхаться.
– Они чувствуют запах страха, – сказал Уайтхед. – Правда, Лилиан?
– Совершенно верно. Если они учуяли его в вас, они знают, что теперь вы – их. Тогда они беспощадны. Вам придется подойти к ним.
Марти приблизился к собаке. Пес злобно уставился на него. Он взглянул на него в ответ.
– Не пытайтесь переглядеть его, – посоветовала Лилиан. – Это делает пса агрессивным. Просто дайте ему почуять ваш запах, чтобы он мог узнавать вас.
Сол обнюхал ноги Марти, высунув нос сквозь сетку. Затем, очевидно полностью удовлетворенный, побрел обратно.
– Неплохо, – сказала Лилиан. – В следующий раз без сетки. И вскоре вы будете управляться с ним. – Ей доставляла определенное удовольствие растерянность Марти, он был уверен в этом. Но ничего не сказав, он последовал за ней к самому большому сараю.
– Теперь вы должны познакомиться с Беллой, – сказала она.
Внутри запах дезинфекции, застоявшейся мочи и шерсти был намного сильнее. Появление Лилиан было встречено еще одной непрерывной очередью лая и прыжков на сетку. В сарае был проход в центре, справа и слева от которого были клетки. В двух из них содержалось по одной собаке, обе сучки, одна из которых была значительно крупнее другой. Лилиан внушительно говорила обо всех деталях, когда они проходили мимо каждой клетки, – имена собак, их место в кровосмесительном фамильном дереве. Марти внимательно прислушивался ко всему, что она говорила, и немедленно забывал обо всем. Его мысли были уже заняты другим. Не присутствием в непосредственной близости собак, раздражавшим его, а удушающей узнаваемостью интерьера. Коридор; клетки с их особенным полом, особенными лежанками, голыми электролампочками: он как будто попал из дома домой. Теперь он стал видеть собак в другом свете, увидел другой смысл зловещего взгляда Джоба, который он метнул в них, отвлекшись от своего омовения; понял, лучше чем Лилиан или Уайтхед, каким он сам и его род должен представляться этим узникам.
Он остановился, чтобы вглядеться в одну клетку: не из-за какого-то особенного интереса, а чтобы сосредоточиться на чем-то другом, кроме его тревоги, которую он ощущал в этом клаустрофобном бараке.
– Как его зовут? – спросил он.
Пес в клетке был около самой двери; еще один здоровый самец, хотя не такого масштаба, как Сол.
– Это Ларош, – ответила Лилиан.
Собака выглядела дружелюбней остальных, и Марти, преодолев свою нервозность, подошел поближе и, присев в узком коридоре, попробовал протянуть к ней свою руку.
– С ним будет все в порядке, – заверила его Лилиан.
Марти просунул пальцы сквозь сетку. Ларош с любопытством обнюхал их, его нос был твердым и холодным.
– Хороший пес, – сказал Марти, – Ларош.
Собака принялась вилять хвостом, обрадованная тем, что этот потеющий незнакомец назвал ее по имени.
– Хороший пес.
Здесь, ближе к лежанке и соломе, запах экскрементов и шерсти был намного сильнее. Но собака, счастливая оттого, что он снизошел до ее уровня, пыталась облизать его пальцы через проволоку. Марти почувствовал, что его внутренний страх рассеялся из-за энтузиазма пса: он выказывал неподдельное удовольствие.
Именно теперь он стал ощущать на себе испытующий взгляд Уайтхеда. Старик стоял слева от него в нескольких шагах, почти перегораживая своей массой узкий проход между клетками, и с интересом наблюдал за происходящим. Марти, слегка смущенный, встал, оставляя собаку повизгивающей и поскуливающей, и последовал за Лилиан дальше вдоль клеток. Собачья хозяйка распевала хвалы еще одному члену семьи. Марти повернулся к предмету ее восхваления:
– ...а это Белла, – провозгласила она. Ее голос смягчился, в нем появилась какая-то мечтательность, какой он еще не слышал. Когда Марти подошел к клетке, внутрь которой она указывала, он понял почему.
Белла полулежала-полусидела в тени ячеек сетки в самом конце своей клетки и казалась черномордой Мадонной на подстилке из одеял и соломы, окруженная сосущими ее слепыми щенками. Марти стоило лишь взглянуть на нее, чтобы его предубеждение против собак исчезло.
– Шесть щенков, – гордо, словно они были ее собственные, сказала Лилиан, – все сильные и здоровые.
Не просто сильные и здоровые, они были восхитительны; толстые комочки счастья, уютно копошащиеся друг с другом в роскошном тепле их матери. Казалось неправдоподобным, что эти создания, столь беззащитные и ранимые, могут вырасти в таких серо-стальных лордов, как Сол, или подозрительных бунтарей, как Джоб.
Белла, почуяв новичка в своем окружении, насторожила уши. Ее голова была абсолютно пропорциональна, оттенки траурно-черного и золотого смешались в ее шерсти до великолепного эффекта, ее коричневые глаза были мягкими в полутьме, но в то же время бдительными. Она была так закончена,так абсолютно совершенна. Марти почувствовал, что Лилиан была права: она могла возбуждать только одно чувство: благоговение.
Лилиан всмотрелась через сетку, представляя Марти этой матери матерей.
– Это мистер Штраусс, Белла, – сказала она. – Отныне ты будешь часто видеть его; он друг.
В голосе Лилиан не было снисходительного сюсюканья. Она говорила с собакой, как с равной, и, несмотря на первоначальные сомнения в отношении этой женщины, Марти почувствовал, что он стал теплее относиться к ней. Любовь – это не такая вещь, которая приходит легко, он знал это по себе. Какую бы форму она ни принимала, следовало уважать ее. Лилиан любила эту собаку – ее величественность, ее достоинство. Это была любовь, которую он мог оценить, если не полностью понять.
Белла втянула воздух и, казалось, была удовлетворена тем, что сняла мерку с Марти. Лилиан с неохотой повернулась от клетки к Штрауссу.
– Она еще доберется до вас, дайте срок. Она великая соблазнительница, знаете ли. Великая соблазнительница.
Позади него Уайтхед хмыкнул над этим сентиментальным нонсенсом.
– Не осмотреть ли нам окрестности? – нетерпеливо предложил он. – Я думаю, мы здесь уже закончили.
– Приходите, когда обустроитесь, – сказала Лилиан; ее отношение заметно улучшилось, когда Марти продемонстрировал оценку ее труда, – и я покажу вам, на что они способны.
– Спасибо. Я обязательно приду.
– Я хотел, чтобы вы посмотрели на собак, – сказал Уайтхед, когда они оставили бараки позади и оживленно зашагали по газону к ограде, проходящей по периметру усадьбы. То, о чем он говорил, было далеко не единственной причиной для визита, и Марти чертовски хорошо знал об этом. Уайтхед захотел напомнить Марти о том, что он оставил позади. И куда, по милости великого Джозефа Уайтхеда, он может в любой момент вернуться. Что же, урок усвоен. Он скорее станет прыгать через горящий обруч ради старика, чем вернется опять под опеку коридоров и камер. Там не было даже Беллы; в глубине Вондсворта не было заперто величественной и таинственной матери. Лишь заблудшие люди, как и он.
Теплело: вставало солнце, бледно-лимонный шар медленно поднимался над кучей домишек, и иней таял на газонах. Впервые Марти почувствовал какой-то смысл в планировке усадьбы. С любой стороны от них открывался великолепный вид: ему было видно воду, озеро или, возможно реку, которая поблескивала за скоплением деревьев. К западу от дома стояли два ряда кипарисов, ограждающих аллеи, возможно, с фонтанами; с другой стороны был густой сад, огражденный невысокой каменной стеной. Ему понадобится несколько недель, чтобы изучить это место.
Они дошли до двойной ограды, проходившей вокруг всей усадьбы. Добрых десяти футов высотой, обе изгороди оканчивались твердыми стальными стойками, наклоненными в сторону возможного нарушителя. Поверху вилась спираль из колючей проволоки. Вся конструкция почти наверняка была под напряжением. Уайтхед разглядывал ее с видимым удовлетворением.
– Впечатляет, а?
Марти кивнул. Это зрелище тоже было знакомо ему.
– Отвечает требованиям безопасности, – сказал Уайтхед.
Он повернул налево и зашагал вдоль изгороди, разговор – если его можно было так назвать – принял форму беспорядочных высказываний, словно он был настолько нетерпелив, что не мог выносить эллиптическую структуру нормальной беседы. Он просто бросал фразы или серии замечаний, ожидая от Марти, что он поймет смысл, вложенный в них.
– Это не совершенная система: ограды, собаки, камеры. Видели экраны в кухне?
– Да.
– Такие же стоят у меня наверху. Камеры обеспечивают полное наблюдение днем и ночью. – Он ткнул большим пальцем на один из прожекторов с камерой позади них. Такой же набор был на каждом десятом столбе. Они медленно вращались взад и вперед, как головы механических птиц.
– Лютер покажет вам, как проходить их одну за другой. Установка стоит целое состояние, но я не уверен, что это больше, чем просто косметика. Эти люди не дураки.
– У вас были нарушители?
– Не здесь. В доме в Лондоне это иногда случается. Конечно, это было, когда я был более видимым.Нераскаявшийся магнат. Иванджелина и я на каждой скандальной странице. Эта разверстая клоака Флит-стрит... но это никогда меня не пугало.
– Я полагал, что вы владели газетой?
– Читали обо мне?
– Да нет, я просто...
– Не верьте биографиям, или колонкам сплетен, или даже Кто Есть Кто.Они лгут. Я лгу... – он закончил обвинение, развлеченный собственным цинизмом. – ...он, она или оно. Бумагомаратели. Грязные сплетники. Презренные, в большинстве.
Были ли это те, от кого он пытался оградиться этим забором: грязные сплетники. Крепость от потока скандалов и дерьма? Если так, это был изысканный способ. Может, это всего лишь гигантский эгоцентризм, подумал Марти. Идея-фикс: полмира, внимательно следящие за частной жизнью Джозефа Уайтхеда?
– О чем вы думаете, мистер Штраусс?
– Об ограде, – солгал Марти, возвращаясь к предыдущему разговору.
– Нет, Штраусс, – поправил его Уайтхед. – Вы думаете, что во мне внутри такого, что я скрываю, как безумец?
Марти почувствовал, что любое дальнейшее препирательство прозвучит как виновность. Он не сказал ничего.
– Не есть ли это традиционная, обычная мудрость, о чем я пекусь? Падший плутократ, мучимый одиночеством. Ведь так обо мне говорят?
– Что-то вроде того, – в конце концов сказал Марти.
– И вы все-таки пришли.
– Да.
– Конечно, вы пришли. Вы думали, что, каким бы сумасшедшим я ни был, ничто не может быть хуже еще одного лязганья запирающейся двери за спиной. И вы хотели выйти.Любой ценой. Вы были в отчаянии.
– Конечно, я хотел выйти. Любой бы хотел.
– Я рад, что вы это признаете. Потому что ваше желание дает мне огромную власть над вами, вы не находите? Вы не осмелитесь продать меня. Вы должны быть преданным мне, как собаки преданы Лилиан, не потому, что она кормит их, а потому, что она – это их мир. Вы должны сделать меня своим миром;моя сохранность, мое здоровье, мой малейший комфорт должны быть вашей главной мыслью, мыслью, с которой вы просыпаетесь. Если так, я обещаю вам свободу, о которой вы даже и не мечтали. Такую свободу, которую может подарить только очень богатый человек. Если нет, я отправлю вас обратно в тюрьму с вашим личным делом, безнадежно испорченным. Понимаете меня?
– Я понимаю.
Уайтхед кивнул.
– Пошли, – сказал он, – идите рядом со мной.
Он повернулся и зашагал. Здесь ограда заворачивала за деревья, и, вместо того, чтобы углубиться в подлесок, Уайтхед предложил сократить путь, направляясь к бассейну.
– Все деревья выглядят для меня одинаковыми, – комментировал он. – Вы можете прийти сюда позже и погулять здесь для успокоения сердца.
Однако они шли по краю леса достаточно долго, чтобы Марти мог получить представление о его значительности. Деревья не получали систематического ухода, это не был резерв Форестри Коммишн, с его режимом. Они стояли близко друг к другу, их кроны переплетались, смесь опадающих листьев и иголок – все это боролось за место под солнцем. Лишь изредка, там где дуб или липа стояли с рано обнажившимися в этом году ветвями, свет хранил молодую поросль. Он пообещал себе вернуться сюда, прежде чем весна украсит это место.
Уайтхед вновь заставил Марти вернуться к основному предмету.
– Отныне я хочу, чтобы вы быль в пределах досягаемости почти все время. Я не хочу, чтобы вы находились рядом со мной постоянно... только при необходимости. Иногда, и только с моего разрешения, вы будете получать что-то вроде увольнительных. Вы водите машину?
– Да.
– Что ж, здесь нет недостатка в машинах, так что мы подберем для вас что-нибудь. Это не совсем точно соответствует правилам, установленным Советом Освобождения. Они рекомендовали, чтобы вы оставались здесь, под присмотром, в течение шести испытательных месяцев. Но я, по правде, не вижу причины удерживать вас от свиданий с теми, кого вы любите, – по крайней мере, когда вокруг меня есть другие люди, следящие за моим благополучием.
– Благодарю вас. Я ценю это.
– Боюсь, что не смогу позволить этого вам прямо сейчас. Ваше присутствие здесь жизненно необходимо.
–Проблемы?
– Моя жизнь постоянно подвергается угрозам, Штраусс. Я или, скорее, мои люди постоянно получают угрозы по почте. Трудность состоит в том, чтобы отделить чудаков, тратящих свое время на написание разных мерзостей общественным деятелям, от настоящего убийцы.
– А зачем кому-то убивать вас?
– Я один из богатейших людей Америки, я владею компаниями, на которые работают десятки тысяч людей; мне принадлежат участки земли столь громадные, что я не смог бы обойти их за те годы, что мне остались, если бы начал прямо сейчас; я владею судами, коллекциями произведений искусства, лошадьми. Из меня легко сделать символ. Легко решить, что если убрать меня и мое окружение, на земле станет больше места и людям станет легче жить.
– Я понимаю.
– Сладкие грезы, – горько произнес он.
Темп их прогулки стал замедляться. Дыхание великого человека стало короче, чем было полчаса назад. Слушая его речь, было легко забыть о его возрасте. Его мнения были по-юношески абсолютистскими. Не было места для зрелости прожитых лет; для неясности или сомнений.
– Я думаю, пора повернуть обратно, – сказал он.
Монолог был уже закончен, и у Марти не было слишком большого желания продолжать беседу. Да и не было сил. Стиль Уайтхеда – с его неожиданными отклонениями и изгибами – утомил его. Ему придется найти позу внимательного слушателя: найти маску, которую нужно использовать, когда лекция начинается и когда она закончена. Учиться со знанием дела кивать в подходящее время и бормотать банальности в нужных для этого перерывах в потоке слов. Это потребует времени, но он научится искусству обращаться с Уайтхедом.
– Это моя крепость, мистер Штраусс, – провозгласил старик, когда они приблизились к дому. Он не выглядел как гарнизон: кирпич был слишком мягким, чтобы быть прочным. – Ее главная задача – охранять меня от опасности.
– Как и моя.
– Как и ваша, мистер Штраусс.
За домом одна из собак стала лаять. Соло быстро превратилось в хор.
– Время кормежки, – сказал Уайтхед.
15
Марти потребовалось прожить в усадьбе несколько недель, чтобы до конца понять ритм жизни дома Уайтхеда. Это было похоже на мягкую диктатуру – режим каждого дня был полностью подчинен планам и прихотям Уайтхеда. Как старик сказал ему в первый день, дом был его святилищем, его сотрудники и партнеры ежедневно приходили сюда прикоснуться к его мудрости. Лица некоторых из них были ему знакомы: промышленные магнаты; пара-тройка министров правительства (один из которых недавно покинул свой кабинет с позором; приходил ли он сюда, думал Марти, ища прощения или поддержки); ученые мужи; хранители общественной морали – многих людей он знал в лицо, но не знал по именам, большинство же он не знал совсем. Никому из них он не был представлен.
Раз или два в неделю ему приказывали оставаться в комнате, пока проходили встречи, но чаще всего от него требовалось находиться на расстоянии слышимости голоса. Где бы он ни находился, он был невидимым, по крайней мере для гостей, игнорировавших его и, в лучшем случае, воспринимавших как часть обстановки. Вначале это его раздражало – казалось, что все в доме имеют имена, кроме него. Однако по прошествии времени он стал радоваться своей анонимности. От него не требовалось высказывать мнение по каждому поводу, так что он мог позволить своим мыслям плыть по течению, не опасаясь быть захваченным каким-нибудь вопросом врасплох. Также было очень хорошо находиться вдали от забот этих всемогущих людей: их жизнь, казалось ему, была перегруженной и искусственной. На лицах многих из них он часто видел выражение, хорошо знакомое ему по годам, проведенным в Вондсворте: постоянное беспокойство по поводу незначительных насмешек, по поводу их места в иерархии. Возможно, в этих кругах правила были более цивилизованными, нежели в Вондсворте; но борьба, как он начал понимать, была совершенно той же. Те же силовые игры, того или иного вида. Он был рад тому, что не принимает в них участия.
Раз или два в неделю ему приказывали оставаться в комнате, пока проходили встречи, но чаще всего от него требовалось находиться на расстоянии слышимости голоса. Где бы он ни находился, он был невидимым, по крайней мере для гостей, игнорировавших его и, в лучшем случае, воспринимавших как часть обстановки. Вначале это его раздражало – казалось, что все в доме имеют имена, кроме него. Однако по прошествии времени он стал радоваться своей анонимности. От него не требовалось высказывать мнение по каждому поводу, так что он мог позволить своим мыслям плыть по течению, не опасаясь быть захваченным каким-нибудь вопросом врасплох. Также было очень хорошо находиться вдали от забот этих всемогущих людей: их жизнь, казалось ему, была перегруженной и искусственной. На лицах многих из них он часто видел выражение, хорошо знакомое ему по годам, проведенным в Вондсворте: постоянное беспокойство по поводу незначительных насмешек, по поводу их места в иерархии. Возможно, в этих кругах правила были более цивилизованными, нежели в Вондсворте; но борьба, как он начал понимать, была совершенно той же. Те же силовые игры, того или иного вида. Он был рад тому, что не принимает в них участия.