Барнс Джулиан. Предчувствие конца

   – Давно вы здесь живете? – выдавил я, помолчав, хотя ответ был мне хорошо известен.
   Она выдержала паузу, налила себе чаю, выпустила на сковороду еще одно яйцо, прислонилась к серванту с тарелками и сказала:
   – Не потакай Веронике.
   Я опешил. Что это было: оскорбительное вмешательство в наши отношения или призыв к доверительному «обсуждению» Вероники? От растерянности я лишь спросил чопорным тоном:
   – Что вы имеете в виду, миссис Форд?
   Она улыбнулась мне без тени снисходительности, едва заметно покачала головой и ответила:
   – Мы здесь живем десять лет.
   Теперь она вызывала у меня почти такое же недоумение, как и ее домочадцы, но, по крайней мере, держалась приветливо. Она положила мне добавку яичницы-глазуньи, хотя я больше не хотел и не просил. Растекшийся желток остался на сковороде; миссис Форд небрежно смахнула его в мусорное ведро, а затем плюхнула раскаленную сковородку в мокрую раковину. Вода зашипела, повалил пар, и миссис Форд рассмеялась, как будто осталась довольна этим небольшим кухонным происшествием.
   Когда Вероника в сопровождении папаши и брата пришла с прогулки, я ожидал продолжения смотрин, а то и какого-нибудь нового подвоха или розыгрыша, но вместо этого услышал вежливые вопросы: как спалось, удобная ли комната. По идее, я мог бы заключить, что меня уже держат за своего, но впечатление было такое, будто я им уже осточертел и они ждут не дождутся, чтобы выходные поскорей закончились. Возможно, у меня начиналась паранойя. Но был и положительный момент: Вероника стала более открыто проявлять свою теплоту, а за чаем даже положила руку мне на локоть и довольно поиграла моей шевелюрой. А потом повернулась к брату и спросила:
   – Как по-твоему, этот подойдет?
   Джек мне подмигнул; я не смог ответить ему тем же. У меня возникло такое чувство, будто меня застукали за кражей полотенец или за порчей ковра.
   А в остальном все шло более или менее гладко. Перед сном Вероника проводила меня в мансарду и наградила страстными поцелуями. В воскресенье на обед подали жареную баранью ногу, из которой торчали гигантские пучки розмарина, делавшие ее похожей на рождественскую елку. Поскольку родители привили мне вежливость, я сказал, что баранина просто великолепна. И тут же заметил, как Джек подмигнул отцу, словно говоря: «Ну и лох!» Однако мистер Форд, хохотнув, изрек: «Все правильно, поддерживаю предыдущего оратора», а миссис Форд меня поблагодарила.
   Когда перед отъездом я спустился вниз, чтобы попрощаться, мистер Форд выхватил у меня чемодан и обратился к жене:
   – Надеюсь, дорогая, ты пересчитала серебряные ложки?
   Она не стала отвечать и только улыбнулась мне почти заговорщической улыбкой. Братец Джек попрощаться не вышел; Вероника с отцом уселись на переднее сиденье, а я опять на заднее. Миссис Форд стояла у крыльца под освещенной солнцем глицинией. Когда мистер Форд включил передачу и колеса зашуршали по гравию, я на прощанье помахал, и миссис Форд тоже помахала, но не поднятой ладонью, а каким-то странным жестом в горизонтальной плоскости, на уровне талии. Тут я пожалел, что не выведал у нее никаких подробностей.
   Чтобы избавить себя от повторного обзора местных чудес по указке мистера Форда, я сказал Веронике:
   – Мне очень понравилась твоя мама.
   – Похоже, у тебя есть повод для ревности, Врон. – Мистер Форд театрально ахнул. – А если вдуматься, и у меня тоже. Стреляемся на рассвете, мой юный друг?
   Мой поезд опоздал из-за воскресных ремонтных работ. Дома я оказался уже к вечеру. Помню, как я наконец-то хорошо просрался.
 
   Через неделю с небольшим Вероника приехала в город, чтобы познакомиться с моей школьной компашкой. День прошел как-то бесцельно; ни она, н и я не хотели брать инициативу на себя. Побродили по галерее Тейт, дошли до Букингемского дворца, потом двинулись через Гайд-парк, чтобы посетить Уголок ораторов. Ораторов на привычном месте не оказалось; тогда мы потащились на Оксфорд-стрит, поглазели там на витрины модных магазинов и оказались на Трафальгарской площади, среди львов. Со стороны нас можно было принять за туристов.
   Вначале я исподволь наблюдал, как реагируют на нее мои друзья, но потом мне стало интереснее, что она сама о них думает. Шуткам Колина она смеялась охотнее, чем моим, и мне, естественно, это не понравилось, а потом в лоб спросила Алекса, на чем его папаша сколотил свое состояние (к моему удивлению, он ответил: «На страховании морских перевозок»). Адриана, похоже, она не без удовольствия оставила на десерт. Я ей рассказывал, что он учится в Кембридже, и она для проверки назвала ему несколько имен. Два-три он подтвердил кивком и сказал:
   – Да, знаю я эту братию.
   Мне это показалось хамством, но Вероника не обиделась. Наоборот, она стала сыпать названиям и колледжей и фамилиями профессуры, упомянула несколько студенческих кафе, и я вообще остался не у дел.
   – Откуда ты все это знаешь? – удивился я.
   – Там Джек учится.
   – Джек?
   – Мой брат – ты что, забыл?
   – Погоди, это который – тот, что помладше твоего отца?
   Вроде получилось остроумно, однако Вероника даже не улыбнулась.
   – И что же он там изучает? – спросил я, чтобы закрепить отвоеванные позиции.
   – Теорию этики, – ответила она. – Как и Адриан.
   «Вот спасибо, что сказала, а то я не знал, чем Адриан там занимается», – вертелось у меня на языке. Но я лишь насупился и заговорил с Колином о кинематографе.
   Под конец мы стали фотографироваться; Вероника попросила, чтобы я «щелкнул ее со своими друзьями». Они вежливо выстроились в ряд, после чего Вероника их перегруппировала: самых рослых, Адриана и Колина, поставила по бокам от себя, задвинув Алекса за Колина. На фотографии она получилась еще более миниатюрной, чем в жизни. Много лет спустя, когда я разглядывал этот снимок в поисках некоторых ответов, мне пришло в голову, что она никогда не носила туфли на каблуках. Где-то я читал, что для привлечения внимания слушателей к своей речи нужно не повышать голос, а наоборот понижать, – на самом деле именно это и подогревает интерес. Очевидно, Вероника пошла на такую же хитрость, только в отношении роста.
   Впрочем, я до сих пор не решил, способна ли она на хитрость. Когда мы с ней встречались, она была сама непосредственность. У меня просто не укладывалось в голове, что женщины могут быть такими корыстными. Наверное, это больше говорит обо мне, чем о ней. Но если бы я себя убедил – хотя бы теперь, спустя годы, – что она все делала по расчету, от этого было бы мало толку. То есть мне бы это все равно не помогло.
   Мы всей компанией проводили ее пешком до вокзала Черинг-Кросс, посадили в поезд на Чизлхерст и шутливо выстроились в почетный караул, будто путь ее лежал по меньшей мере в Самарканд. Потом мы завалились в привокзальную гостиницу, взяли в баре по кружке пива и ощутили себя очень взрослыми.
   – Миленькая девушка, – сказал Колин.
   – Очень миленькая, – подтвердил Алекс.
   – С философской точки зрения это самоочевидно! – почти выкрикнул я.
   Волнение сказывалось. Я повернулся к Адриану:
   – Что скажешь в развитие темы «очень миленькая»?
   – Не ждешь ли ты поздравлений, Энтони?
   – А у тебя что, язык отвалится?
   – Раз так – естественно, поздравляю.
   Но похоже, ему претило, что я напрашиваюсь на похвалу, а двое других мне потакают. Я слегка задергался – не хотелось, чтобы такой день пошел насмарку. Впрочем, задним числом понимаю: это не день трещал по швам, а наш тесный круг.
   – Стало быть, ты знаешь Братца Джека по Кембриджу?
   – Нет, не знаю, и вряд ли мы с ним пересечемся. Он уже на последнем курсе. Но я наслышан – читал о нем статью в одном журнале. О нем и о его окружении, да.
   Он явно хотел замять эту тему, но я не отставал.
   – И что ты о нем думаешь?
   Адриан умолк. Отпил чуток пива, а потом выпалил с неожиданной яростью:
   – Терпеть не могу эту английскую манеру ерничать по поводу серьезных вещей. Просто не перевариваю.
   В другой ситуации я бы воспринял это как выпад против нас троих. Но тогда я чуть не начал оправдываться.
 
   На втором курсе мы с Вероникой продолжали встречаться. Как-то вечером она, не иначе как слегка захмелев, разрешила мне запустить руку ей в трусики. Я раздувался от гордости, подобравшись к заветной цели. Впустить внутрь мой палец она отказалась, но через пару дней мы без слов нашли способ продлить удовольствие. Сливаясь в поцелуе, мы опускались на пол. Я снимал часы, закатывал левый рукав и прижимал тыльную сторону ладони к полу, а Вероника терлась о мое неподвижное запястье, пока не достигала кульминации. Неделю-другую я чувствовал себя весьма искушенным, но, возвращаясь к себе в комнату и удовлетворяя себя в одиночестве, испытывал нарастающую досаду. Где же здесь взаимные уступки? Что я выиграл и что проиграл? И еще одно открытие не давало мне покоя: вроде мы должны были стать ближе, но ничуть не бывало.
   – Ты когда-нибудь задумываешься, в каком направлении будут развиваться наши отношения?
   Этот вопрос Вероника задала без повода, с бухты-барахты. Она забежала ко мне на чашку чаю и принесла нарезанный ломтиками кекс с изюмом.
   – А ты?
   – Я первая спросила.
   У меня вертелось на языке (наверное, это не слишком галантно): «Ты для этого разрешила мне залезть к тебе в трусы?»
   – А они обязательно должны развиваться в каком-нибудь направлении?
   – Как и любые отношения, разве нет?
   – Не знаю. У меня мало опыта.
   – Послушай, Тони, я не собираюсь загнивать.
   Я призадумался; во всяком случае, попытался. Но перед глазами возникал только пруд с застойной водой, толстый слой мусора и столб комаров. Не давались мне такие дискуссии.
   – По-твоему, мы загниваем?
   Она нервно вздернула бровь над оправой очков; эта привычка больше не вызывала у меня такой нежности, как раньше. Я продолжал:
   – Разве есть только эти две возможности: либо загнивать, либо двигаться в определенном направлении?
   – А какие еще?
   – Приятно проводить время, наслаждаться сегодняшним днем и все такое. – Я это сказал – и тут же усомнился, что по-прежнему наслаждаюсь сегодняшним днем. И еще подумал: чего она добивается?
   – Как по-твоему, мы с тобой подходим друг другу?
   – Ты все время задаешь вопросы, а сама как будто уже знаешь ответы. Или заранее решила, что именно хочешь услышать. Ты выскажи свое мнение, а я отвечу, совпадает оно с моим или нет.
   – Да ты, я вижу, трусоват, верно, Тони?
   – Ну, я скорее… бесконфликтный.
   – Что ж, не буду разрушать твой идеальный образ.
   Мы допили чай. Оставшиеся ломтики кекса я завернул в целлофан и убрал в жестяную банку. Вероника чмокнула меня в уголок рта и ушла. В моем понимании, это было началом конца наших отношений. Или я намеренно запечатлел этот случай в памяти именно таким образом, чтобы перевести стрелки? Заставь меня ответить под присягой, что именно произошло и что было сказано, я бы с уверенностью назвал только три слова: «направление», «загнивать» и «бесконфликтный». Прежде я не считал себя бесконфликтным – или, наоборот, конфликтным. Да, вот еще что: я мог бы поклясться под присягой в истинности жестянки из-под печенья – она была винно-красного цвета, с улыбающимся профилем королевы на крышке.
 
   Не хочу создавать впечатление, будто в Бристоле я только и делал, что корпел над книгами и встречался с Вероникой. Но все остальное как-то не вспоминается. Разве что одно-единственное, стоявшее особняком явление – приливная волна на реке Северн. В местной газете публиковался прогноз – когда и где ее лучше всего застать. Когда я впервые отправился посмотреть на этот природный аттракцион, вода отказалась следовать графику. Но со второй попытки, когда вместе с толпой наблюдателей я до полуночи простоял на берегу в Минстеруорте, мы наконец-то были вознаграждены. Час-другой река спокойно текла мимо нас к морю, как и положено любой приличной реке. К неверному свету луны то и дело добавлялись вспышки мощных прожекторов. А затем по толпе пробежал шепот, все шеи дружно вытянулись, а мысли о сырости и холоде улетучились, потому что река в какой-то миг передумала и повернула вбок, вздыбившись по всей ширине волной в два-три фута, которая прокатилась от одного берега до другого. Поравнявшись с нами, она изогнулась и стала уходить вдаль; кое-кто пустился в погоню; люди спотыкались и падали с криками и бранью, потому что волна оказалась быстрее; я остался на берегу в одиночестве. Невозможно выразить словами, что я пережил. Казалось бы, не ураган, не землетрясение (хотя ни того ни другого я не видел), когда природа показывает свою неистовую разрушительную силу, чтобы мы знали свое место. Но это явление было еще тревожней, потому что оно молчаливо попирало все законы природы, словно где-то во вселенной дернули маленький рычажок и в считаные минуты у меня на глазах бытие – а вместе с ним и время – изменило свой ход. Этот феномен я увидел ночью, отчего он стал еще более загадочным, каким-то потусторонним.
 
   После того как мы расстались, она со мной переспала.
   Нет, все понятно. Вы, наверное, сейчас подумали: вот ботаник несчастный, разве он не видел, к чему идет? Представьте, не видел. Я думал, что между нами все кончено; думал, что у меня уже есть другая девушка (нормального роста, носившая выходные туфельки на высоком каблуке). Не прозрел я и позже: когда столкнулся с Вероникой в пабе (при ее нелюбви к пабам), когда она попросила ее проводить, когда остановилась на полпути к своему дому и мы стали целоваться, когда мы вошли к ней в комнату и я включил свет, который она тут же выключила, когда она сама сняла трусики и протянула мне упаковку «дюрекс фезерлайт», когда выхватила презерватив из моих трясущихся рук и сама мне его надела, и даже когда мы торопливо совершали положенные телодвижения.
   Что ж, можете еще раз повторить: ботаник ты несчастный. Она тебе натягивала резинку на член, а ты все еще думал, что она девственница? Как ни странно, да, хотите верьте, хотите нет. Мне казалось, ею руководила чисто женская интуиция, которой у меня, естественно, не было. Нужно ведь и такое допускать, правда?
   – Когда будешь вынимать, придерживай, – шепнула она (уж не потому ли, что считала меня девственником?).
   Потом я встал и пошлепал в ванную, а кондом с увесистым содержимым болтался у меня между ног. Когда я наконец от него избавился, у меня созрело решение и окончательное заключение, которое гласило: нет и еще раз нет.
   – Ах ты, эгоист проклятый, – сказала она при следующей встрече.
   – Ну да, есть такой момент.
   – Это почти что изнасилование.
   – Ничего похожего.
   – Мог бы из вежливости предупредить заранее.
   – Заранее я не знал.
   – Ох, неужели было настолько плохо?
   – Ну почему же, все было хорошо. Просто…
   – «Просто» что?
   – Ты всегда хотела, чтобы я обдумал наши отношения, – теперь я, похоже, это сделал. Обдумал.
   – Браво. Наверное, голову сломал.
   Тут я подумал: а ведь я за все время ни разу не видел ее грудь. Щупал, да, но ни разу не видел. И еще: она категорически не права насчет Дворжака и Чайковского. Более того, я теперь смогу хоть до посинения крутить музыку из фильма «Мужчина и женщина». Не таясь.
   – Что, прости?
   – Господи, Тони, ты даже сейчас где-то витаешь. Прав был мой брат.
   Ясно, что от меня ожидался вопрос: что же сказал Братец Джек, но я не доставил ей такого удовольствия. Поскольку я молчал, она продолжила:
   – И не произноси эту фразу.
   Жизнь определенно подкидывала мне загадки – одну за другой.
   – Какую фразу?
   – Что мы можем остаться друзьями.
   – Разве полагается это говорить?
   – Полагается говорить то, что думаешь, то, что чувствуешь, да, в конце концов, то, что у тебя на уме.
   – Ладно. Тогда я лучше промолчу. Потому как сильно сомневаюсь, что мы сможем остаться друзьями.
   – Хвалю, – саркастически произнесла она. – Хвалю.
   – А можно теперь я задам вопрос? Ты переспала со мной для того, чтобы меня вернуть?
   – Я больше не обязана отвечать на твои вопросы.
   – Тогда почему ты мне отказывала, когда мы встречались?
   Ответа не последовало.
   – У тебя не было потребности?
   – А может, у меня не было желания.
   – Наверное, желания не было потому, что не было потребности.
   – Считай как хочешь.
   На следующий день я взял молочник, подаренный мне Вероникой, и отнес его в благотворительный магазин «Оксфам». Надеялся, что она увидит его в витрине. Но когда я остановился, чтобы проверить, там ли он, мне в глаза бросилось нечто другое: маленькая цветная литография с видом Чизлхерста, которую я подарил ей на Рождество.