Страница:
В ожидании окончательного приговора все поименованные офицеры (за исключением Лере, который пока не изловлен) переведены на посыльное судно «Обрат Микулай» и отправлены в обитель Св. Аборавара для предварительного перевоспитания.
Проконшесс Гехт-Лижн.
Борт линейного корабля «Камбораджо»
* * *
– Их сиятельство не принимают, – пролепетала горничная.
– И меня? – удивился Гюстав.
– Их сиятельство нюхают соль…
– Ну-ну. Сейчас мы утешим их сиятельство.
Люси действительно держала у носа какой-то флакончик, и глаза у нее были заплаканные.
– Ну вот, – сказала она. – Добился? Рад? Сколько Раз тебе говорила?
– Что?
– Что язык твой – враг твой!
– Но не твой же.
Люси покраснела.
Он отвел взгляд и стал смотреть на ее постель. На пышные подушки, вспоминая, свидетелями каких сцен они были, эти подушки. Очень хотелось вновь уложить на них Люси. Даже не уложить, а швырнуть. Чтобы испуганно, совсем не по-графски ойкнула. Вот такую, какая она сейчас есть, – злую, заплаканную, непричесанную. В этом кокетливом пеньюарчике, сквозь который так победно и так маняще проступает молодое тело… Ах, эти выпуклости, впадины, плавные изгибы! Сколько в них власти над мужчиной. Особенно – над стареющим…
– Не подходи, – с угрозой сказала Люси и попятилась.
– Можешь не опасаться, – сказал он. – В отличие от ордена, я чту права человека.
Люси сбавила тон:
– Гю! Пойми меня правильно.
Гюстав усмехнулся.
– Разве я понимал тебя когда-нибудь неправильно?
Он пододвинул стул, сел на него верхом, положил руки на спинку, а подбородок – на руки. И приготовился услышать неизбежное.
– Ну?
Люси взорвалась.
– Что значит это казарменное «ну»?! Сколько раз просила… Я не лошадь!
– Похоже, что мы расстаемся, – помог он.
– Расстаемся, – повторила Люси. – Если бы только в этом было дело!
– А в чем еще?
– Усатый птенчик, сорокалетний детеныш! Ты хоть на секунду задумывался о том, что из тебя сделают бубудуски? Перед тем как организовать Ускоренное Упокоение по четвертому разряду где-нибудь на Абораварах?
– Конечно. В благословенной нашей империи об этом невозможно не думать.
– Не смей строить из себя героя! Гюстав пожал плечами.
– Да разве я строю?
– А разве нет? Что, ты покаешься, будешь просить аудиенции у эпикифора? Не смеши меня!
Гюстав усмехнулся.
– Не буду.
– Почему?
– И то, и другое и вправду смешно. Сострадарии не умеют сострадать.
– Но ведь прощают же иногда.
– За это они изымают душу.
Люси села на кровать и расплакалась.
– Душу? Чурбан, солдафон! Я же тебя люблю. Так вот угораздило дуру! Даже ребенка хотела завести… Мальчика. Чтобы на тебя был похож. А ты ради красного словца, ради дешевой популярности в эскадроне, ради сомнительного удовольствия щелкнуть по носу люминесценция, не самого гнусного, кстати, – так вот, ради этого ты готов пожертвовать и своей жизнью, и нашими чувствами. Дамы и господа! Обратья и обратьи! Полюбуйтесь, какой я бесстрашный…
– Нет, – сказал он.
– Что – нет?
– Не ради популярности. Популярность – всего лишь способ, инструмент.
– Тогда ради чего?
– Да плохо живется в Пресветлой Покаяне. Мало того что у нас абсолютная по идиотизму монархия, вдобавок страну грызет еще и эта злокачественная опухоль, орден. Вот я и хотел показать из-за чего у нас плохо живется.
– Из-за сострадариев, друг мой, из-за сострадариев. Кто же не знает?
– Да много кто. Прежде всего – они сами. В большинстве своем.
– И ты решил объяснять бубудускам, что нехорошо быть бубудусками?
– Ну, в доступной форме.
– Это невозможно.
– Не скажи. Фанатиков готовят в монастырях ордена. Там с юных лет вдалбливают совершенно дикие догмы. Но если в них верят наставники, верят и наставляемые. На детей ведь действуют не столько сами доводы, сколько внутренняя убежденность того, кто их приводит. А что, если пастырей заставить усомниться? Для этого и нужно выставлять весь их бред в смешном виде. То есть в истинном свете. К чему, кстати, сострадарии и призывают.
Люси горестно рассмеялась.
– Конечно, конечно! Потерявшие веру обратья-наставники начнут готовить некачественную смену. Из-за этого порочная цепь прервется и орден рассыплется как… как…
– Как ржавая цепь, – подсказал Гюстав. – Да, так оно и случится. В конечном счете.
– Только этот конечный счет ордену предъявят тогда, когда нас на свете уже давным-давно не будет! Ты знаешь, где-то я читала, что любая диктатура рано или поздно пожирает себя. Но вот беда: начинает она всегда со своих лучших, лакомых частей. Тех самых, которые в принципе могли бы ее спасти. Понимаешь?
– Очень хорошо сказано. Кто написал?
– Не помню. Но лучшая часть Покаяны – это такие дуралеи, как ты.
– Спасибо.
– Не за что! Все подпрыгиваете, напоказ себя выставляете. Дабы вас ненароком не забыли скушать, да?
– Успокойся, я вовсе не собираюсь попадать в нежные лапы бубудусков.
– А куда ты денешься?
– Есть куда. Поедешь со мной?
– Нет.
– Почему?
– Я слишком избалованна. Суровый быт сделает из меня невыносимую ведьму.
– Ну, быт я как-нибудь обеспечу.
– Сомневаюсь. Требования к жизни у нас очень разные, господин гвардеец.
– Бывший.
Графиня покачала очаровательно растрепанной головкой.
– Ты никогда не перестанешь быть гвардейцем. Устроитель быта… Впрочем, главное не в этом.
– А в чем?
– Гю, я очень нужна отцу.
– Это я понимаю. Но разве ты можешь чем-то ему помочь?
Личико Люси страдальчески исказилось.
– Не знаю. Зато знаю, что с тех пор, как он прогнал Арно, у него никого не осталось. Ни-ко-го. Это же страшно!
– А ему кто-то нужен?
– Не смей говорить так! Ты не понимаешь! Его никто не понимает. Все его видят таким, каким он хочет выглядеть. Сухим, холодным, равнодушным. А внутри он совсем другой. Беззащитный…
– Кто, маршал?
– Представь себе. Беззащитный и очень добрый.
– Добрый?
Гюстав промолчал.
– Не далее как сегодня, он говорил о тебе.
– Вот как? Не ожидал.
– И зря. Папа вскользь упомянул твое имя и сказал, что границу с Поммерном перейти невозможно, лучше даже и не пытаться. Там все перекрыли фронтиеры, бубудуски и кавалерийские разъезды, а местное население вконец запугано и приучено доносить не задумываясь, рефлекторно. Не лучше дело обстоит и на границе с Муромом. До Драконьих гор и Альбаниса очень далеко. Так что остается…
Гюстав встал со своего стула и подошел к открытому окну.
* * *
Поместье Люси находилось на вершине холма.
Из окон северного фасада просматривался утопающий в зелени императорский дворец Эрлизор, бухта Монсазо, а дальше, за башнями острова Дабур, на самом горизонте маняще блестело неподвластное сострадариям море.
– Понятно. Люси, я этого не забуду.
– Не забудь еще вот что. После папы ко мне неожиданно приехал Арно. Полчаса болтал о разных пустяках, а потом спросил о тебе. Тоже мимоходом, только вот уже совсем с другими целями, как ты понимаешь. Возможно, в Санации еще и не приняли решение о твоем аресте. Но Арно очень хочет выслужиться перед своими обратьями. Фу, слово-то какое…
– Спасибо. Тоже не забуду.
– Гю, постарайся его не убивать. К сожалению, он мой брат, хоть и сводный.
– А если сам нападет? Ранить-то хоть можно?
– Ну так… Не очень сильно, – сказала Люси. – Сумеешь?
Гюстав усмехнулся.
– Думаю, что да.
– Ты возьмешь немного денег?
– Нет.
– Так я и знала. Что ж я без тебя делать-то буду?
– А я?
– А! – сказала она. – Дошло наконец?
– Давно дошло. Только вот ничего не поделаешь. Прости! Не могу я закрывать глаза на проделки сострадариев. С души воротит от запаха вечно немытых тел, от подлого обычая наваливаться из-за угла и непременно вдесятером против одного. От их хамства. От нарочито уничижительных имен, которые они сами себе выдумывают. От изуверских истязаний, которым подвергают людей, уже сознавшихся во всем, что делали и что не делали. От их животной ненависти к любому мало-мальски образованному или просто честному человеку. От их слов, ни одному из которых нельзя верить. Само существование ордена делает дружбу опасной, честность самоубийственной, а красоту запретной… Но самое ужасное даже не в этом. Люси! Эпикифор затевает войну.
– Войну? Почему ты так думаешь?
– Есть много косвенных признаков. Но есть и прямые. Например – майское нападение на корабли Поммерна у мыса Мекар. Без ответа оно не останется. И что тогда? Я давал клятву базилевсу и Покаяне. А фактически воевать пришлось бы за грязные делишки бубудусков. Вот это уж – совсем чересчур, понимаешь? Поэтому хорошо, что они сами отправили меня в отставку.
– Но если из армии выгоняют таких офицеров, как ты, что же будет со страной?
– Возможно, что военное поражение пошло бы на пользу нашему несчастному отечеству.
– Поражение? – удивилась Люси. – Какая в нем может быть польза?
– Эх! Вину за неудачу обратья-сострадарии с большим удовольствием переложат на верхушку армии. Но внутриполитический кризис неизбежен. Хотя бы из-за экономического истощения страны. Следовательно, позиции ордена поколеблются.
– На верхушку армии, – повторила Люси. – Послушай, а верхушка армии это ведь прежде всего…
– Да. Военный министр.
* * *
Внезапно в окно влетела синица.
С испуганным писком она заметалась по спальне, присела на люстру, вновь взлетела. Гюстав отошел от окна, освобождая дорогу. Птица выпорхнула.
– Он хороший полководец, – робко сказала Люси.
– Знаю. Однако в случае победы маршал станет еще менее угоден эпикифору как слишком популярная фигура. И популярная где – в армии! Нешуточная угроза…
Люси зябко передернула плечами.
– Ты говоришь страшные вещи.
– Это потому, что они похожи на правду. А правда в Пресветлой Покаяне лучезарной быть не может, ее лучше и не знать. Я бы и не говорил о страшных вещах, если б мог хоть как-то повлиять на ситуацию. Но увы, сам должен бежать.
– Отец ни за что не согласится на эмиграцию.
– Боюсь, что так.
– Неужели для него нет спасения?
– Только в случае плена.
– Он скорее умрет.
– Если прежде его не арестуют бубудуски.
– Бубудуски? Боже мой! За что?
– За первое проигранное сражение. Такое в нашей истории случалось множество раз.
– Гю, я этого не переживу! Ты должен что-то придумать.
– Уже придумал. Когда маршала арестуют бубудуски, его тем самым освободят от присяги. Остается освободить его самого. Это могут сделать, к примеру, горные егеря курфюрста.
– Так бывает только в сказках.
– Почему? От Неза-Швеерского прохода в сторону Ситэ-Ройяля идет всего одна дорога. Между тем долина Огаханга на очень большом протяжении почти не заселена. Леса, болота, глухомань. Мест для засады – хоть отбавляй.
– Гю, позволь. Такой поворот событий невероятен. Требуется немыслимое сочетание благоприятных случайностей.
– Как знать, как знать. Поверь, после всех чисток и расстрелов армия сейчас в таком состоянии, что будет весьма странно, если мы ненароком побьем Поммерн. А если не побьем, тогда арест военного министра неизбежен. И его не станут для этого отзывать в Ситэ-Ройяль. Какое там! Не в традициях Святой Бубусиды. Арестуют демонстративно, с отнятием шпаги и срыванием эполет. Прямо в полевом штабе, на глазах у подчиненных. Чтоб все знали, кто в доме хозяин…
Люси облизала пересохшие губы.
– Допустим, такое произойдет. Но захотят ли померанцы освобождать папу?
Гюстав вновь оседлал стул.
– Сударыня! До сегодняшнего дня я предполагал совершить путешествие только в Альбанис…
– Мне кажется, мы говорим о довольно серьезных вещах, – вновь начала сердиться Люси.
– …Но придется посетить и владения Бернара Второго.
– О! Ты рассчитываешь убедить его высочество?
– Маршал империи – заманчивый приз. Я попытаюсь. Чем курфюрст не шутит? Быть может, и получится. Если ты мне не помешаешь.
– Я? Помилуй! Чем?
– Тем, что останешься в Покаяне. Тебя же превратят в заложницу! Зная об этом, старик и вправду скорее умрет, чем сдастся егерям. Даже будучи арестованным бубудусками.
Люси обхватила ладонями лицо.
– Я уеду из Ситэ-Ройяля.
Гюстав опять промолчал.
– Ну хорошо, – с отчаянием сказала она. – Я забьюсь в самую дикую, беспросветную глушь и спрячусь среди коров. Я… я без ванны обойдусь!
– Лю, этого мало. В стране, где система доносительства отшлифовывалась веками, спрятаться хотя бы на год невозможно. Подумай, ведь даже представитель столь почтенного рода, твой брат, превратился в… непонятно что. Граф де Гевон! Извини.
Люси села на кровать. Ее плечики печально опустились.
– Не за что. Эти же слова говорил мне отец.
– Я очень рад, – с облегчением сказал Гюстав.
– В Поммерне много красавиц. Ты меня не бросишь?
– Да как можно… – пробормотал он, гладя ее яркие, упругие соски нерожавшей женщины. – Тебя, пожалуй, бросишь…
И бросил ее на подушки. Люси испуганно, совсем не по-графски охнула.
* * *
Вечером Гюстав сидел в портовом кабачке, пил плохое вино и не понимал, зачем потребовалось назначать встречу в столь небезопасном месте.
Завсегдатаи, народ сплошь горячий, уже довольно бесцеремонно поглядывали на его затемненное полями шляпы лицо. Время для прямых выпадов еще не настало, но бывший капитан, прошедший по пути в гвардию его величества весьма многогранную школу, прекрасно знал, что оное время наступит непременно-обязательно. В таких местах, где компании складываются годами, и где все друг друга знают отнюдь не понаслышке, с чужаком, прячущим свое лицо, иначе не поступают.
В глазах всех этих матросов, грузчиков, бродяг и их потрепанных подруг, он выглядел в лучшем случае одним из тех доносчиков, которым сам и придумал столь удачное название. И если публику что-то до поры и останавливало, так это необычная для пискала длинная шпага. Ну, и пожалуй то, что Гюстав пришел сюда один. Так поступают либо совсем уж бестолковые овечки, либо очень матерые волки. На овечку Гюстав не походил.
Время тянулось медленно, бестолково, скукотно. Во дворе шел дождь и лаяли собаки. За мокрым окном все никак не мог сгуститься северный вечер, но в трактире зажгли плохонькие свечи, которые теней давали больше, чем света. От очага пахло дымом и пережаренным мясом. Шумная компания резалась в карты, и, казалось, не обращала на Гюстава никакого внимания. Но к нему подошел хозяин. В матросском колпаке и с узкими щелочками на месте глаз.
– Не желает ли господин выпить еще?
Господин кивнул.
– Угодно ли господину отужинать?
– Нет.
Хозяин мялся, не уходил.
– Любезнейший, – холодно сказал Гюстав, – я пробуду здесь ровно столько, сколько потребуется. Если ты это хотел узнать.
– Как будет угодно господину.
Кабатчик с поклоном удалился. Его попытка спровадить чужака подобру-поздорову не удалась. Чужак оказался либо тупым, либо имел вескую причину рисковать. В любом случае пусть теперь выкручивается сам. Бьющейся посуды в портовых трактирах не держат. Кроме бутылок, конечно.
* * *
Человек, назначивший встречу, не показывался. Несколько лет назад этого человека Гюстав нашел на лесной дороге в окрестностях Эрлизора, загородного дворца базилевса.
Человек сидел у толстой сосны и левой рукой пытался приладить импровизированную шину к раздробленной правой руке. На поляне вокруг него валялось разнообразное оружие, а также довольно много бубудусков. Был он в сознании, но шевелился слабо, ранения мешали.
Гюстав, конечно, не мог не почувствовать уважения к человеку, сумевшему, а главное – не побоявшемуся уложить на свежую весеннюю травку почти дюжину обратьев. Но еще больше его поразило то, что все они были живы! Ранены, оглушены, но – живы. Чтобы разделаться с одиннадцатью противниками и ни одного из них не убить, – для этого требовалось незаурядное мастерство.
Незнакомец назвался Мартином. Гюстав перевязал его, усадил в седло и отвез в загородное имение Люси. Ничего не спрашивал. Вечером того же дня нашел сильно пьющего лекаря и показал ему кулак.
– Сударь, – оскорбился достойный эскулап, – я не доношу на людей, которые запросто могут меня убить.
– Кажется, я не ошибся. Вы все правильно поняли, гуманнейший, – сказал Гюстав и разжал кулак.
Оттуда посыпались золотые цехины. Все месячное жалованье капитана гвардии.
Служитель медицины нервно раскашлялся. А когда прокашлялся, заявил, что за такие деньги и мертвеца с того света вернет. Если, конечно, мертвец будет достаточно свежим.
– Уж я постараюсь, съер! Поверьте. И он постарался. Впрочем, излечился Мартин не столько благодаря сомнительным услугам врачевателя без лицензии, сколько с помощью каких-то своих таинственных снадобий. Выздоравливал он поразительно быстро – через неделю встал на ноги, а еще через пару дней и вовсе собрался уходить.
Гюстав удивился, но не особенно. Бывают люди не от мира сего, люди, поймавшие отстветы великих знаний предков-землян и этими знаниями возвышенные. Вот за это их сострадарии и не терпят. А точнее сказать – люто ненавидят, поскольку смертно, до икоты боятся.
* * *
Мартин предложил Гюставу денег. Гюстав отказался.
Тогда Мартин очень серьезно заявил, что долг свой оплатит подобной же монетой, возможности у него есть. Высказал мнение, что рано или поздно такому человеку, как Гюстав, в такой стране, как Покаяна, эти возможности потребуются. Спросил, знает ли Гюстав первые строки муромского Заповедного.
– К человецем приветлив будь, – ответил Гюстав. – И к животинам милостив.
Мартин кивнул. Потом рассказал, как можно с ним связаться, и протянул левую руку (правая все еще была в гипсе). Грустно улыбнулся, и, слегка пошатываясь, вышел.
А Гюстав долго смотрел в закрывшуюся дверь. Думал о множестве вещей, о которых мог бы порассказать этот странный Мартин. Мог, но не рассказал. Ушел, оставив на душе томление по неизведанному и горький осадок неоправданных надежд… Редко встречаются люди, способные пробуждать такие чувства. Реже тех, кто в одиночку способен уложить одиннадцать бубудусков.
Такие люди обычно не ошибаются. Предсказание таинственного Мартина сбылось. После отставки для Гюстава настало очень подходящее время проверить и обещание Мартина, и его возможности, поскольку положение, в котором оказался Гюстав, было более чем неприятным.
Он догадывался и о том, кому обязан своей отставкой, и о том, что будет дальше. Но знал, что сразу ареста не последует.
Не первый век сострадарии у власти. Попривыкли к тому, что жертвы Святой Бубусиды, их карательного органа, давным-давно не то что сопротивляться, даже спастись не пытаются. Орден пропитал все поры общественной жизни, орден стал значительной частью самой жизни. Орден был так всеобъемлющ, так уверен в собственном могуществе, что людям, оказавшимся под угрозой ареста, специально оставлял несколько дней того, что в Покаяне считалось свободой.
Не из сострадания, нет. Уподобляясь пауку, орден впрыскивал разлагающие соки в еще живую жертву. И оставлял ее побегать. Для того чтобы она как следует помучилась и даже помочилась страхом. Увидела, как от нее отворачиваются самые близкие люди. Чтобы ощутила себя зачумленной, размочаленной и вконец конченной. Без малейшего просвета впереди. Чтобы ОДУМАЛАСЬ. То есть, чтобы на полусогнутых коленках сама приползла в ближайший метастаз бубусиды – вымаливать справедливое воздаяние. Многоопытные отцы из Санация давно уже знали, что проще не ломать человека, а дать ему сломаться самому. Потом, в качестве награды, предоставить еще и честь послужить ордену.
Действовало! Проще простого…
* * *
Однако изредка случались и осечки. Бывший капитан гвардии Гюстав Форе ни одумываться, на приползать не собирался. Вместо этого заехал на квартиру, быстро переоделся и кружным путем отправился на рыбный рынок.
Протолкался там больше часа, выпил кружку пива, съел копченого палтуса. Окончательно убедившись, что слежки нет, подошел к густо исписанной стене соляного склада. Там среди многочисленных объявлений он быстро написал четыре буквы – «GF-MN». Потом нырнул в толпу, тщательно осмотрелся и повторил надпись на стене пожарной вышки.
GF – MN: Гюстав Форе – Мартин Неедлы…
Теперь оставалось ждать, разыгрывая столь привычное бубудускам беспросветное отчаяние обреченного. Гюстав успешно справился с этой задачей в скромном (деньги уже следовало экономить) ресторанчике, где напивался на глазах по крайней мере у четырех пискалов.
Переигрывать, впрочем, не стоило. Поэтому когда один из обратьев слишком уж злорадно ухмыльнулся, съер Форе не задумываясь съездил ему в то, что называлось лицом. А в его лице – всему ордену Сострадариев. С большим удовольствием и от всей души. Так, чтоб фингал занял как можно больше площади. Чтоб багровел, синел и зеленел не меньше месяца.
И на душе заметно полегчало. Больше, чем от муромской водки.
* * *
После расставания с Мартином прошло довольно много времени. Больше трех лет.
Тем не менее уже на следующий день вместо букв, оставленных Гюставом, красовался призыв посетить трактир некоего мэтра Портобелло. И на соляном складе, и на пожарной вышке. Случайное совпадение практически исключалось. Гюставу явно указывали место встречи, но не ее время. Потому и приходилось ждать. Вопреки всем намекам упомянутого Портобелло.
Кабатчик между тем принес новую бутылку и отправился за стойку. Там он принялся перетирать оловянные кружки, однако занимался этим недолго, вдруг отчего-то насторожился.
Собаки во дворе залаяли громче, взвыли, потом одна из них заскулила. Распахнулась дверь. Десяток матросов во главе с рослым бородатым малым ввалились в залу. Хозяин тут же подобострастно засеменил им навстречу.
– Здорово, Портобелло, – весело сказал бородач. – Там собачонку твою малость пришибли, ты уж извиняй.
– И ты не сердись, Рикки. Сам понимаешь, без раннего предупреждения в моем деле никак нельзя.
– Понимаю, – сказал Рикки. – А кто это за моим столом якоря бросил?
– Неизвестно, – ответил кабатчик. – Полагаю, у господина здесь дело.
– Дело? Да еще у господина? – удивился Рикки. – Здесь? Любопытно, любопытно.
Он решительно прошагал в угол, пододвинул табурет и уселся прямо перед Гюставом.
– Добрый вечер, сударь. Вы здесь новичок, могли и не знать. Видите ли, я с приятелями иногда ужинаю за этим столом. Привык, знаете ли. Полагаю, вы такую привычку завести еще не успели. Посему, будьте добры избрать другое место.
Тон и смысл сказанного настолько превышали пределы допустимого для капитана гвардейских кирасир, пусть и бывшего, что Гюстав не стал тратить слов. В подобных обстоятельствах его не раз выручала мгновенная решительность. В таких обстоятельствах колебаться – значит сразу проигрывать. Молодчиков, подобных Рикки, съер Форе повидал не так уж и мало, начиная еще с казарм кадетского корпуса. Получив одну уступку, они сразу требуют следующую, покрупнее.
Гюстав встал и тяжелый стол послушно, как-то сам собой перевернулся на бок, едва не придавив наглецу ноги. Остатки вина щедро выплеснулись на панталоны Рикки.
Пока бородач хлопал ресницами, Гюстав деловито извлек пистолеты и взвел курки.
– Альбанец? – спросил он.
– И что? – спросил бородач.
– Дул бы в свой Альбанис, вот что. Тут у нас попадаются рифы, мореход.
– Да вы, сударь, забияка, – изумленно сказал Рикки. На его щеках медленно проступал румянец.
За спиной предводителя захохотали матросы. Гюстав мельком глянул на них, и те вдруг примолкли. Кой-чем серьезным на них сквозануло. Почуяли, бродяги.
Гюстав быстро соображал. Старика и юнца в расчет можно было не принимать, но оставались еще и остальные. Вдобавок Портобелло со зловещим видом запер дверь на засов.
Вот это было смешно. Чудило, зачем человеку дверь, если рядом есть окно? Вряд ли такой тертый калач, как Портобелло, этого не понимал. Видимо, трактирщик своими действиями просто показывал, на чьей он стороне. И молча советовал этим самым окном воспользоваться. Пока еще имелась такая возможность.
Запоздало взвизгнули женщины.
– Тихо, дуры, – рявкнул кабатчик. – Ну-ка, убирайтесь через кухню. Да поживее!
Публика поредела, но у оставшихся физиономии были до удивления неприятными.
– Что же вы не стреляете, сударь? – полюбопытствовал Рикки. – Прикидываете, сколько можно свалить из двух пистолетов? Лично мне сдается, что двоих, не более.
Гюстав молчал, глядя ему прямо в глаза. Бородач озадаченно сказал:
– М-да, не припомню таких отчаянных в полиции его величества. Жаль, что дело так далеко зашло, съер. Не стоило мебель переворачивать.
– Не стоило хамить.
– Возможно. Однако сдать назад уже не получится. Ни у вас, ни у меня. Но вот что могу предложить. Потрудитесь убрать свои стрелялки. Там, на поясе, у вас еще что-то подвешено. Условие таково: одолеете меня, вас никто не тронет. Устраивает?
– Нет. Возможно, вам бы я и поверил, но остальному обществу – слуга покорный.