Страница:
Могу сказать, что местные жители были очень удачно устроены. Удачно для нас, потому что кровь всегда выливалась спереди и крайне редко разбрызгивалась сзади. Когда стреляешь в гуманоидов, возникает определенная проблема с кровяными брызгами, особенно при использовании энергетического мощного бластера. Близко к казненным подходить нельзя, потому что выстрел сносил полголовы жертвы, а мозги, смешанные с кровью несчастных, забрызгивали все на свете, в том числе и лицо стреляющего. Так припечатывали, что не отмоешься.
В живых остался один предводитель. Он стоял неподвижно, бесстрастно, не трясся, не шатался.
Вообще-то трудно говррить о проявлении мужества и стойкости у инопланетян. Неподвижность у них может означать крайнюю степень ужаса. Они даже могут умереть от страха, но конечности трястись не будут.
Когда я похлопал его по плечу, вожак дернулся, пошатнулся и, чуть повернув голову, взглянул на меня своими светло-коричневыми. глазами с шестью маленькими зрачками, собранными в их центре.
Послышалась незнакомая речь, напоминающая мягкий шепот.
Подняв пистолет, я выстрелил ему между глаз.
Вожак застонал, осел на землю, поднес руку к вдавленному лицу и рухнул на спину. Потом прошептал еще несколько слов своим шелестящим голоском и успокоился.
Позже мы сожгли здание и все нем, собрав жителей и заставив их смотреть.
Я говорил себе: «Ну хорошо, ты поступил подобным образом для, всего этого, ради сохранения жизни на Земле. Цивилизация повелителей — твоя цивилизация, все, что ты или кто-нибудь другой будет когда-либо иметь. Ты делал это неоднократно и ровно столько же будешь делать еще. Нет причины беспокоиться из-за какого-то пустяка. Что из того, что на этот раз бунтовщиками оказались близкие соплеменники? Ах, дерьмо какое, ну говори с собой, говори, успокаивай совесть, расправь плечи, подними подбородок, джемадар-майор. Ты всего лишь часть огромной машины, ты поклялся на верность и верен своему долгу, ты — цивилизованный человек. Содеянное тобой имеет простое объяснение — ты исполнял свой долг. Да, долг, не больше и не меньше. А теперь иди домой, джемадар-майор, твоя работа едва началась».
Я ощущал комок в горле, непроизвольно стискивал зубы и жмурился. Наконец звезды превратились в расплывчатые пятна. Я глубоко вздохнул несколько раз. Ну вот, уже лучше. Переживания еще никому не приносили пользы. Кроме того, сделанного не изменишь и прошлого не воротишь, надо больше не возвращаться к этому.
Но когда я вернулся в комнату и захотел лечь спать, то содрал со стены картину обнаженной танцовщицы и порвал ее на мелкие кусочки. Затем раздавил ее аппетитные выпуклости каблуками ботинок. В доме жило много народу: Лэнк, Оддни, мать, отец, но никто не заинтересовался шумом, доносившимся из моей комнаты.
Сквозь окне гостиной пробивался слабый свет, но я не решился заглянуть внутрь Г Я не мог себе представить, что она лежит в постели и мастурбирует или сидит около старинного телефонного аппарата, ожидая моего звонка.
На одно мгновение мне показалось, что ее уже нет в живых.
Да, настало время попрощаться.
Я постучал. В ответ не раздалось ни звука, затем послышались осторожные шаги. Кто-то дышал за дверью, разглядывая непрошеного гостя в замочную скважину. Дыхание прекратилось. Интересно, отойдет ли она от двери, уляжется вновь на кровать и будет ожидать моего ухода? Думаю, мне даже хотелось этого.
Затем я услышал, как щелкнула задвижка, натужно заскрипел старый, ржавый болт, как рука женщины повернула ручку, и вот дверь отворилась. В дверном проеме, глядя на меня своими темными глазами, стояла Алике — ее лицо было обрамлено черными локонами. Она была одета в покрытый пятнами старый белый халат. Женщина, не отрываясь, смотрела на мою форму, на застегнутый у ворота мундир, на пистолет в кобуре. Отступив на шаг, Алике впустила меня, затем присела рядом со мной на диван, однако, на значительном отдалении, так, что наши тела не соприкасались, и уставилась на тусклую лампочку. Пламя выбивалось из маленьких отверстий, наполняя комнату слабым запахом керосина.
Я проговорил:
— Я уезжаю завтра утром домой, Алике, и пришел попрощаться.
Она повернулась и взглянула на меня мерцающими глазами, пытаясь напоследок запечатлеть в памяти мой образ:
— Я всегда надеялась, что это будет твой дом, Ати.
Я покачал головой:
— Но это не мой народ, Алике, и он никогда им не был.
— А я?
«Господи, чего она хочет? Что она еще воображает? Неужели я должен спросить ее, поедет ли она со мной, станет ли моей наложницей, будет ли делить ложе с Хани и со всеми остальными? Нет, сначала ей придется поехать в школу наложниц, затем она подпишет контракт и отправится отрабатывать его с кем-нибудь еще».
Я пожал плечами.
— Все ушли, Ати, я осталась одна, — произнесла женшина.
— Извини…
— Лучше бы меня забрали со всеми, — тоном потерявшейся маленькой девочки продолжала Алике.
— Не надо.
Она вновь посмотрела мне в глаза: — В этом было кое-что интересное.
Конечно, я не спорю. Но не мог же я уехать просто так, оставив ее мучиться угрызениями совести из-за того, что она не совершала. Это несправедливо. Достав из кармана телефонную трубку, я открыл ее перед женщиной и спросил:
— Ты знаешь, что это такое, Алике?
Она отрицательно покачала головой и в ужасе посмотрела на прибор, как на ядовитую змею. Я поднес трубку к лицу и проговорил:
— 10х9760-й докладывает, уровень пятый, высокий.
Получив подтверждение вызову, я отключился, сложил трубку и убрал ее обратно. Женщина спросила:
— Ты брал эту штуку с собой в горы?
Я кивнул.
— Зачем?
Хороший вопрос. А как мне на него ответить?
Что, рассказать ей обо всех мирах, где я побывал, обо всех странных, экзотических обитателях, которых я там встречал и убивал десятками, сотнями и тысячами? Сказать ли женщине о том, что, погубив ее друзей, я спас человечество от судьбы убиенных мной туземцев?
— Алике, я — солдат расы повелителей. Это многое значит для меня.
Ее лицо исказила гримаса, будто женщина вот-вот собиралась заплакать. Глаза Алике были по-прежнему устремлены на меня и блестели в свете лампы.
-. Для тебя этот мир слишком мал, да?
— Может, и так…
Алике встала и, не обращая на меня внимания, повернулась лицом к лампе. Приняв это как предложение сматывать удочки, я поднялся и собрался уходить.
Женщина медленно подошла к лампе, повернулась лицом ко мне и остановилась, освещенная теплым светом, погруженная в свои мысли. Она не спеша развязала пояс халата, и тот скользнул на пол, позволяя видеть, что под одеждой нет белья; грудь и живот, не подтянутые бельем, несколько отвисали.
Алике не смотрела в мою сторону, не устраивала из раздевания стриптиз-шоу специально для меня, больше не устраивала.
Моя подруга стояла у лампы, водя рукой по животу, по волосам лобка, широко раздвигая половые губь. и засовывая во влагалище два пальца. Вытащив их, она подняла руку к лампе и, раздвинув пальцы примерно на дюйм, принялась рассматривать сверкающую влагу, изучать тонкую полоску, блестевшую, как паутина. Затем Алике растерла жидкость между пальцами. Женщина что-то прошептала, но я не смог разобрать, что именно. Она словно застыла, и для нее перестало существовать пространство и время, лицо сохраняло полную серьезность.
Вытерев руки о халат, она повернулась ко мне, движением плеч сбросила одежду, и ткань мягко упала на пол. Положив руку на грудь, Алике произнесла:
— Займись со мной любовью, Ати, в последний раз перед отъездом.
Меня будто в грудь ударили. Я хотел спросить — зачем, но не смог.
— Хорошо, — согласился я, и мы лежали потом рядом друг с другом всю ночь.
Полотно железной дороги уже тряслось и гудело, давая знать, что поезд скоро будет здесь. Деревья и плющ внизу чуть дрожали от легкого ветерка, их ветви то закрывали, то открывали развалины строений, находившихся непосредственно за деревьями.
Проснувшись, я обнаружил, что Алике смотрит на меня, но ее взгляд абсолютно ничего не выражает. Мой отъезд не печалил и не радовал ее. Женщина сидела на постели, обнаженная, и наблюдала, как я одеваюсь.
Мне почему-то казалось, что Алике попросит меня еще раз заняться с ней любовью, но я ошибся.
Одевшись, я вышел и направился к дому, по дороге вспоминая ночь, почти автоматические движения женщины. Она не разговаривала со мной, просто тяжело дышала, обняв меня.
Мы занимались любовью трижды, с каждым разом все исступленнее и страстнее. Затем Алике похлопала меня по спине, улыбнулась сама себе, но не мне, отодвинулась, бормоча что-то про сон, и оставила меня лежать рядом и думать.
По дороге домой я не встретил ни единой души.
Вообще-то родительское жилище никогда не было моим настоящим домом. На крыльце сидел Лэнк, ожидая меня, рядом стояла его машина. Поднявшись наверх, я собрал свой чемодан, спустился вниз, и мы уехали, подпрыгивая на кочках из засохшей грязи.
Стоя на станций, я смотрел, как, навевая мне мысли о других мирах, о другой жизни, о переменах вообще, трепещут на ветру листья. Я повернулся к Лэнку:
— Ну…
Он без улыбки взглянул на меня, опустил вниз руки и спрятал их за поясом сутаны. Брат просто стоял и смотрел на меня. Наконец он произнес:
— Я рад, что ты побывал дома, Ати.
Я кивнул.
— Здорово вновь приобрести брата, Лэнк. Хотел бы я, чтобы и остальные…
Он слабо улыбнулся и медленно покачал головой:
— Все остальные тоже радовались твоему приезду.
Некоторое мгновение я смотрел на него, затем на пустую платформу: «Да, радовались…»
— Все будет в порядке, — ободрил меня Лэнк.
— Думаю, да. Но я никогда бы не подумал… — начал было я и оборвал себя на полуслове: «Черт, что это я болтаю? Думаю, что папа поймет меня, будучи сотрудником органов правопорядка повелителей».
Лэнк, положив руку мне на плечо, легонько сжал его и тут же убрал:
— Конечно, да, но… Ну, ты можешь идти, Ати. Остальные останутся здесь навсегда. Люди еще долго не забудут, что ты сделал.
— Думаю, нет, А ты?
Он улыбнулся, на этот раз шире:
— Черт, Ати, профессия у меня такая — раздавать сострадание.
Да, мы просто делаем наше дело, выполняем свою работу. У меня в горле опять встал ком и появилась непередаваемая горечь.
Прибыл поезд, зашипел, наполняя воздух осторожной, нежной вибрацией, и остановился, чтобы подождать, пока я заберусь внутрь. В последний раз я обнял брата, затем зашел в вагон и исчез в ярком солнечном свете.
К закату солнца я уже прибыл в Нью-Йорк и приехал на космодром. Пока я и Шрехт шагали по бетонной дороге к ракете, сильный, теплый ветер, пахнущий океаном, дующий с моря, рассеял коричневые облака, собравшиеся над нашими головами.
Корабль, на чьем темном, стеклянном корпусе отражался оранжевый солнечный свет, стоял в середине почерневшего от огня круга; грузовые люки были открыты, трапы опушены, на трубопроводе лежал иней, и свежее горючее шипело в нем.
Впереди нас медленно шагала длинная шеренга закованных в цепи мужчин и женщин, напомнивших мне боромилитян. Однако они не были обнажены, никто не подгонял их кнутом, каждый человек нес по небольшому узлу, а к запястьям некоторых бьши прикованы маленькие дети.
Надсмотрщик пояснил, что это колонисты. Их построили в шеренги и сковали цепью, чтобы не потерялись. При этих словах он весело рассмеялся:
— Черт, подождите, пока не наступит невесомость, и тогда детское дерьмо будет висеть повсюду.
У надсмотрщика имелся помощник. — боромилитянин, шустрый, ловкий, маленький, с доской приказов, зажатой под мышкой, и ручкой, засунутой за ухо. Интересно, нравится ли ему видеть людей в цепях? По-моему, он любит свою работу.
Мы со Шрехт стояли в сторонке, ожидая, пока погрузят этот человеческий скот. Мы ведь сумеем найти себе местечко, когда уляжется вся эта суета. Я повернулся и посмотрел на юг, где на горизонте сверкало море. Кое-где виднелись белые полоски; серфинговые доски валялись на пустынном пляже; волной на него выбрасывало мусор и куски дерева.
Может быть, когда-нибудь последний мусор будет выброшен, и море снова станет чистым.
Я спросил: — Куда ты едешь?
Шрехт уселась на землю, как огромная птица на гнездо, и стала возиться с транслятором.
— Еду для принятия командования Восемнадцатой великой фалангой на планете, именуемой Архотенен, находящейся за Сигнус Арм.
Это же задворки Вселенной, где звезд уже не так много!
В памяти возникли воспоминания о затерянном среди созвездий мире. Я помню себя, стоящего в боевом скафандре на почве холодной, безвоздушной планеты, вращающейся вокруг звезды у самого ядра галактики, звезды, чья орбита находилась за пределами Вселенной. Стояла чудная ночь, и небо было великолепно. К тому времени, как село солнце, взошло ядро, создавая эффект бесценных бриллиантов, сверкающих на черном, бархате.
Позднее, когда последний виток спирали исчез и исчезли последние блики звезд, я с товарищами смог взглянуть на планету, на расстилающуюся перед нами бесконечность. Красноватые шаровидные скопления сверкали то там, то здесь, как пушистые звезды, туcклые, далекие, немногочисленные. Магелланово облако походило на поблескивающие облака-призраки.
Другие галактики смутными, расплывчатыми пятнами едва виднелись в отдалении.
Все остальное поглотила тьма.
Шрехт заговорила:
— Здорово снова вернуться туда, вновь приняться за работу.
Я медленно кивнул: — Сюда я уже никогда не вернусь.
Она проговорила:
— Ты должен был совершить это, Атол Моррисон. Так что, не сожалей. Конечно, очень плохо, что твоим друзьям пришлось умереть. Но перед тобой мог встать выбор: или они, или целая планета со всем населением.
Дело даже не в этом. Марш умер в ту минуту, когда решил нарушить клятву. Алике очень удивится, когда заявится Дэви, выхолощенный и наказанный, но живой. На это много времени не уходит.
Маленький, глупый дурачок, бедняга Дэви…
Но Сэнди, любившая Марша, уже замучена до смерти, сознавшись во всех своих и чужих прегрешениях. Да и что было делать, ведь они перерезали ей сухожилия, пустили матку через влагалище и вывели наружу.
А может, Сэнди уже сожгли из огнемета, а пепел развеяли.
Мне говорили, что прислужники господ разыскали несколько сотен предателей саанаэ, мятежников, которым не давала спокойно спать память о Юлир Вей. Сегодня в полицейских бараках по всей планете пройдут небольшие процессы: печальные, угрюмые кентавры, с которых предварительно сдерут форму и знаки отличия, будут расстреляны своими ближайшими друзьями.
— Плохо, что им пришлось умереть, мой друг. Но если бы такое случилось с моей цивилизацией, я поступила бы подобным образом, — заявила Шрехт.
Она остановилась, вглядываясь в морскую даль. Солнце село, спрятавшись за развалины на западе, за сверкающие новые небоскребы из керамики и стекла, которые мы по старой памяти еще называли Нью-Йорком. Хруфф проделала какие-то манипуляции с транслятором (ее настоящий, нетрансформированный голос походил иа рык), и машина прошептала:
— Мы подчиняемся нашей клятве верности, но мы никому ничего не должны.
Я повернулся и с изумлением посмотрел на подругу, но ее глаза уже глядели на отдаленное красное полушарие, оставшееся от солнца.
— Может случиться и так, что ничего не изменится. И тргда люди, да и не только они, попытаются снова. И будут это делать до тех пор, пока наступят другие времена… Просто и нам надоест служить.
Приглашая нас на борт, прозвучала предупредительная сирена.
ГЛАВА 15
В живых остался один предводитель. Он стоял неподвижно, бесстрастно, не трясся, не шатался.
Вообще-то трудно говррить о проявлении мужества и стойкости у инопланетян. Неподвижность у них может означать крайнюю степень ужаса. Они даже могут умереть от страха, но конечности трястись не будут.
Когда я похлопал его по плечу, вожак дернулся, пошатнулся и, чуть повернув голову, взглянул на меня своими светло-коричневыми. глазами с шестью маленькими зрачками, собранными в их центре.
Послышалась незнакомая речь, напоминающая мягкий шепот.
Подняв пистолет, я выстрелил ему между глаз.
Вожак застонал, осел на землю, поднес руку к вдавленному лицу и рухнул на спину. Потом прошептал еще несколько слов своим шелестящим голоском и успокоился.
Позже мы сожгли здание и все нем, собрав жителей и заставив их смотреть.
* * *
Я сидел в одиночестве на скамейке около отцовского дома., наблюдая за тем, как заходит солнце, как темнеют небеса, в знакомой последовательности высыпают звезды и начинают кружиться в вечном, — никогда не прекращающемся танце.Я говорил себе: «Ну хорошо, ты поступил подобным образом для, всего этого, ради сохранения жизни на Земле. Цивилизация повелителей — твоя цивилизация, все, что ты или кто-нибудь другой будет когда-либо иметь. Ты делал это неоднократно и ровно столько же будешь делать еще. Нет причины беспокоиться из-за какого-то пустяка. Что из того, что на этот раз бунтовщиками оказались близкие соплеменники? Ах, дерьмо какое, ну говори с собой, говори, успокаивай совесть, расправь плечи, подними подбородок, джемадар-майор. Ты всего лишь часть огромной машины, ты поклялся на верность и верен своему долгу, ты — цивилизованный человек. Содеянное тобой имеет простое объяснение — ты исполнял свой долг. Да, долг, не больше и не меньше. А теперь иди домой, джемадар-майор, твоя работа едва началась».
Я ощущал комок в горле, непроизвольно стискивал зубы и жмурился. Наконец звезды превратились в расплывчатые пятна. Я глубоко вздохнул несколько раз. Ну вот, уже лучше. Переживания еще никому не приносили пользы. Кроме того, сделанного не изменишь и прошлого не воротишь, надо больше не возвращаться к этому.
Но когда я вернулся в комнату и захотел лечь спать, то содрал со стены картину обнаженной танцовщицы и порвал ее на мелкие кусочки. Затем раздавил ее аппетитные выпуклости каблуками ботинок. В доме жило много народу: Лэнк, Оддни, мать, отец, но никто не заинтересовался шумом, доносившимся из моей комнаты.
* * *
Еще один день я провел в одиночестве, блуждая по окрестностям, скрываясь от суда людского и от глаз родных, словно отверженный преступник, последний изгой. Я кружил вокруг лесов Карборро, мимо темных дверей Каррмилла, мимо негоревшего знака «Дэвис» и в конце концов остановился у дверей дома Алике, освещенного лишь светом безжизненных звезд.Сквозь окне гостиной пробивался слабый свет, но я не решился заглянуть внутрь Г Я не мог себе представить, что она лежит в постели и мастурбирует или сидит около старинного телефонного аппарата, ожидая моего звонка.
На одно мгновение мне показалось, что ее уже нет в живых.
Да, настало время попрощаться.
Я постучал. В ответ не раздалось ни звука, затем послышались осторожные шаги. Кто-то дышал за дверью, разглядывая непрошеного гостя в замочную скважину. Дыхание прекратилось. Интересно, отойдет ли она от двери, уляжется вновь на кровать и будет ожидать моего ухода? Думаю, мне даже хотелось этого.
Затем я услышал, как щелкнула задвижка, натужно заскрипел старый, ржавый болт, как рука женщины повернула ручку, и вот дверь отворилась. В дверном проеме, глядя на меня своими темными глазами, стояла Алике — ее лицо было обрамлено черными локонами. Она была одета в покрытый пятнами старый белый халат. Женщина, не отрываясь, смотрела на мою форму, на застегнутый у ворота мундир, на пистолет в кобуре. Отступив на шаг, Алике впустила меня, затем присела рядом со мной на диван, однако, на значительном отдалении, так, что наши тела не соприкасались, и уставилась на тусклую лампочку. Пламя выбивалось из маленьких отверстий, наполняя комнату слабым запахом керосина.
Я проговорил:
— Я уезжаю завтра утром домой, Алике, и пришел попрощаться.
Она повернулась и взглянула на меня мерцающими глазами, пытаясь напоследок запечатлеть в памяти мой образ:
— Я всегда надеялась, что это будет твой дом, Ати.
Я покачал головой:
— Но это не мой народ, Алике, и он никогда им не был.
— А я?
«Господи, чего она хочет? Что она еще воображает? Неужели я должен спросить ее, поедет ли она со мной, станет ли моей наложницей, будет ли делить ложе с Хани и со всеми остальными? Нет, сначала ей придется поехать в школу наложниц, затем она подпишет контракт и отправится отрабатывать его с кем-нибудь еще».
Я пожал плечами.
— Все ушли, Ати, я осталась одна, — произнесла женшина.
— Извини…
— Лучше бы меня забрали со всеми, — тоном потерявшейся маленькой девочки продолжала Алике.
— Не надо.
Она вновь посмотрела мне в глаза: — В этом было кое-что интересное.
Конечно, я не спорю. Но не мог же я уехать просто так, оставив ее мучиться угрызениями совести из-за того, что она не совершала. Это несправедливо. Достав из кармана телефонную трубку, я открыл ее перед женщиной и спросил:
— Ты знаешь, что это такое, Алике?
Она отрицательно покачала головой и в ужасе посмотрела на прибор, как на ядовитую змею. Я поднес трубку к лицу и проговорил:
— 10х9760-й докладывает, уровень пятый, высокий.
Получив подтверждение вызову, я отключился, сложил трубку и убрал ее обратно. Женщина спросила:
— Ты брал эту штуку с собой в горы?
Я кивнул.
— Зачем?
Хороший вопрос. А как мне на него ответить?
Что, рассказать ей обо всех мирах, где я побывал, обо всех странных, экзотических обитателях, которых я там встречал и убивал десятками, сотнями и тысячами? Сказать ли женщине о том, что, погубив ее друзей, я спас человечество от судьбы убиенных мной туземцев?
— Алике, я — солдат расы повелителей. Это многое значит для меня.
Ее лицо исказила гримаса, будто женщина вот-вот собиралась заплакать. Глаза Алике были по-прежнему устремлены на меня и блестели в свете лампы.
-. Для тебя этот мир слишком мал, да?
— Может, и так…
Алике встала и, не обращая на меня внимания, повернулась лицом к лампе. Приняв это как предложение сматывать удочки, я поднялся и собрался уходить.
Женщина медленно подошла к лампе, повернулась лицом ко мне и остановилась, освещенная теплым светом, погруженная в свои мысли. Она не спеша развязала пояс халата, и тот скользнул на пол, позволяя видеть, что под одеждой нет белья; грудь и живот, не подтянутые бельем, несколько отвисали.
Алике не смотрела в мою сторону, не устраивала из раздевания стриптиз-шоу специально для меня, больше не устраивала.
Моя подруга стояла у лампы, водя рукой по животу, по волосам лобка, широко раздвигая половые губь. и засовывая во влагалище два пальца. Вытащив их, она подняла руку к лампе и, раздвинув пальцы примерно на дюйм, принялась рассматривать сверкающую влагу, изучать тонкую полоску, блестевшую, как паутина. Затем Алике растерла жидкость между пальцами. Женщина что-то прошептала, но я не смог разобрать, что именно. Она словно застыла, и для нее перестало существовать пространство и время, лицо сохраняло полную серьезность.
Вытерев руки о халат, она повернулась ко мне, движением плеч сбросила одежду, и ткань мягко упала на пол. Положив руку на грудь, Алике произнесла:
— Займись со мной любовью, Ати, в последний раз перед отъездом.
Меня будто в грудь ударили. Я хотел спросить — зачем, но не смог.
— Хорошо, — согласился я, и мы лежали потом рядом друг с другом всю ночь.
* * *
Утром следующего дня я стоял на платформе станции в Дурхейме, освещенной солнечными лучами.Полотно железной дороги уже тряслось и гудело, давая знать, что поезд скоро будет здесь. Деревья и плющ внизу чуть дрожали от легкого ветерка, их ветви то закрывали, то открывали развалины строений, находившихся непосредственно за деревьями.
Проснувшись, я обнаружил, что Алике смотрит на меня, но ее взгляд абсолютно ничего не выражает. Мой отъезд не печалил и не радовал ее. Женщина сидела на постели, обнаженная, и наблюдала, как я одеваюсь.
Мне почему-то казалось, что Алике попросит меня еще раз заняться с ней любовью, но я ошибся.
Одевшись, я вышел и направился к дому, по дороге вспоминая ночь, почти автоматические движения женщины. Она не разговаривала со мной, просто тяжело дышала, обняв меня.
Мы занимались любовью трижды, с каждым разом все исступленнее и страстнее. Затем Алике похлопала меня по спине, улыбнулась сама себе, но не мне, отодвинулась, бормоча что-то про сон, и оставила меня лежать рядом и думать.
По дороге домой я не встретил ни единой души.
Вообще-то родительское жилище никогда не было моим настоящим домом. На крыльце сидел Лэнк, ожидая меня, рядом стояла его машина. Поднявшись наверх, я собрал свой чемодан, спустился вниз, и мы уехали, подпрыгивая на кочках из засохшей грязи.
Стоя на станций, я смотрел, как, навевая мне мысли о других мирах, о другой жизни, о переменах вообще, трепещут на ветру листья. Я повернулся к Лэнку:
— Ну…
Он без улыбки взглянул на меня, опустил вниз руки и спрятал их за поясом сутаны. Брат просто стоял и смотрел на меня. Наконец он произнес:
— Я рад, что ты побывал дома, Ати.
Я кивнул.
— Здорово вновь приобрести брата, Лэнк. Хотел бы я, чтобы и остальные…
Он слабо улыбнулся и медленно покачал головой:
— Все остальные тоже радовались твоему приезду.
Некоторое мгновение я смотрел на него, затем на пустую платформу: «Да, радовались…»
— Все будет в порядке, — ободрил меня Лэнк.
— Думаю, да. Но я никогда бы не подумал… — начал было я и оборвал себя на полуслове: «Черт, что это я болтаю? Думаю, что папа поймет меня, будучи сотрудником органов правопорядка повелителей».
Лэнк, положив руку мне на плечо, легонько сжал его и тут же убрал:
— Конечно, да, но… Ну, ты можешь идти, Ати. Остальные останутся здесь навсегда. Люди еще долго не забудут, что ты сделал.
— Думаю, нет, А ты?
Он улыбнулся, на этот раз шире:
— Черт, Ати, профессия у меня такая — раздавать сострадание.
Да, мы просто делаем наше дело, выполняем свою работу. У меня в горле опять встал ком и появилась непередаваемая горечь.
Прибыл поезд, зашипел, наполняя воздух осторожной, нежной вибрацией, и остановился, чтобы подождать, пока я заберусь внутрь. В последний раз я обнял брата, затем зашел в вагон и исчез в ярком солнечном свете.
К закату солнца я уже прибыл в Нью-Йорк и приехал на космодром. Пока я и Шрехт шагали по бетонной дороге к ракете, сильный, теплый ветер, пахнущий океаном, дующий с моря, рассеял коричневые облака, собравшиеся над нашими головами.
Корабль, на чьем темном, стеклянном корпусе отражался оранжевый солнечный свет, стоял в середине почерневшего от огня круга; грузовые люки были открыты, трапы опушены, на трубопроводе лежал иней, и свежее горючее шипело в нем.
Впереди нас медленно шагала длинная шеренга закованных в цепи мужчин и женщин, напомнивших мне боромилитян. Однако они не были обнажены, никто не подгонял их кнутом, каждый человек нес по небольшому узлу, а к запястьям некоторых бьши прикованы маленькие дети.
Надсмотрщик пояснил, что это колонисты. Их построили в шеренги и сковали цепью, чтобы не потерялись. При этих словах он весело рассмеялся:
— Черт, подождите, пока не наступит невесомость, и тогда детское дерьмо будет висеть повсюду.
У надсмотрщика имелся помощник. — боромилитянин, шустрый, ловкий, маленький, с доской приказов, зажатой под мышкой, и ручкой, засунутой за ухо. Интересно, нравится ли ему видеть людей в цепях? По-моему, он любит свою работу.
Мы со Шрехт стояли в сторонке, ожидая, пока погрузят этот человеческий скот. Мы ведь сумеем найти себе местечко, когда уляжется вся эта суета. Я повернулся и посмотрел на юг, где на горизонте сверкало море. Кое-где виднелись белые полоски; серфинговые доски валялись на пустынном пляже; волной на него выбрасывало мусор и куски дерева.
Может быть, когда-нибудь последний мусор будет выброшен, и море снова станет чистым.
Я спросил: — Куда ты едешь?
Шрехт уселась на землю, как огромная птица на гнездо, и стала возиться с транслятором.
— Еду для принятия командования Восемнадцатой великой фалангой на планете, именуемой Архотенен, находящейся за Сигнус Арм.
Это же задворки Вселенной, где звезд уже не так много!
В памяти возникли воспоминания о затерянном среди созвездий мире. Я помню себя, стоящего в боевом скафандре на почве холодной, безвоздушной планеты, вращающейся вокруг звезды у самого ядра галактики, звезды, чья орбита находилась за пределами Вселенной. Стояла чудная ночь, и небо было великолепно. К тому времени, как село солнце, взошло ядро, создавая эффект бесценных бриллиантов, сверкающих на черном, бархате.
Позднее, когда последний виток спирали исчез и исчезли последние блики звезд, я с товарищами смог взглянуть на планету, на расстилающуюся перед нами бесконечность. Красноватые шаровидные скопления сверкали то там, то здесь, как пушистые звезды, туcклые, далекие, немногочисленные. Магелланово облако походило на поблескивающие облака-призраки.
Другие галактики смутными, расплывчатыми пятнами едва виднелись в отдалении.
Все остальное поглотила тьма.
Шрехт заговорила:
— Здорово снова вернуться туда, вновь приняться за работу.
Я медленно кивнул: — Сюда я уже никогда не вернусь.
Она проговорила:
— Ты должен был совершить это, Атол Моррисон. Так что, не сожалей. Конечно, очень плохо, что твоим друзьям пришлось умереть. Но перед тобой мог встать выбор: или они, или целая планета со всем населением.
Дело даже не в этом. Марш умер в ту минуту, когда решил нарушить клятву. Алике очень удивится, когда заявится Дэви, выхолощенный и наказанный, но живой. На это много времени не уходит.
Маленький, глупый дурачок, бедняга Дэви…
Но Сэнди, любившая Марша, уже замучена до смерти, сознавшись во всех своих и чужих прегрешениях. Да и что было делать, ведь они перерезали ей сухожилия, пустили матку через влагалище и вывели наружу.
А может, Сэнди уже сожгли из огнемета, а пепел развеяли.
Мне говорили, что прислужники господ разыскали несколько сотен предателей саанаэ, мятежников, которым не давала спокойно спать память о Юлир Вей. Сегодня в полицейских бараках по всей планете пройдут небольшие процессы: печальные, угрюмые кентавры, с которых предварительно сдерут форму и знаки отличия, будут расстреляны своими ближайшими друзьями.
— Плохо, что им пришлось умереть, мой друг. Но если бы такое случилось с моей цивилизацией, я поступила бы подобным образом, — заявила Шрехт.
Она остановилась, вглядываясь в морскую даль. Солнце село, спрятавшись за развалины на западе, за сверкающие новые небоскребы из керамики и стекла, которые мы по старой памяти еще называли Нью-Йорком. Хруфф проделала какие-то манипуляции с транслятором (ее настоящий, нетрансформированный голос походил иа рык), и машина прошептала:
— Мы подчиняемся нашей клятве верности, но мы никому ничего не должны.
Я повернулся и с изумлением посмотрел на подругу, но ее глаза уже глядели на отдаленное красное полушарие, оставшееся от солнца.
— Может случиться и так, что ничего не изменится. И тргда люди, да и не только они, попытаются снова. И будут это делать до тех пор, пока наступят другие времена… Просто и нам надоест служить.
Приглашая нас на борт, прозвучала предупредительная сирена.
ГЛАВА 15
Воздух Карсваао напоминал пекло в аду. Так же, очевидно, чувствует себя человек, попавший внутрь печи для обжига кирпича: сухой и горячий ветер немногим облегчал существование, шлифуя кожу.
Солнечный свет отражался от испачканного белого бетона посадочной полосы, ослепляя меня, стоящего у открытого грузового отсека. Пришлось прикрыть глаза.
Боже мой, нулевая влажность, от которой у меня мгновенно пересохло в носу и стало невозможно и больно дышать. Глубоко вздохнуть не получалось, пришлось ограничиться легким, поверхностным дыханием.
Температура воздуха составляла градусов по шкале Кельвина; волны жары буквально стояли над почвой, и окружающий пейзаж казался несколько размытым, будто смотришь на него через толщу воды.
Какое-то мгновение моя кожа оставалась холодной, затем из каждой поры полил пот.
Я начал спускаться по трапу. У его подножия меня ждала текшая фигурка, и от увиденного у меня подкосились ноги. Размеры этой планеты процентов на десять превышали земные, гравитация составляла около тридцати процентов, соответственно был изменен и существенно отличался от земного период вращения. Солнце, медленно вращающаяся звезда класса F-8, сияло в небе голубым светом. Длинные тени змеились по земле.
Сейчас был конец дня. Пожалуй, жарче уже не будет, по крайней мере сегодня.
Внизу стояла Соланж Корде; ее кожа, загорелая до черноты, напоминала асфальт и блестела антрацитом от пота. Хлопнув меня по плечу, девушка заулыбалась, протянула мне пару солнцезащитных. очков с непрозрачными линзами, надела другие на свой короткий курносый нос и проговорила:
— Добро пожаловать домой.
Уронив чемодан, я поднял его и взглянул на бесцветный, тающий от жары пейзаж, моргая слезящимися глазами.
— Ну и планета у тебя, мать твою…
Космопорт находился на вершине какого-то плато. Я понял это по окружающим меня странным деревьям. Ничего не было видно, кроме бледного, коричнево-золотистого неба. Пыль была как на Марсе, скорее желтая, чем красная.
Соланж подняла мой чемодан и сказала:
— Давай пойдем, машина ждет. Я провожу тебя…
У кромки взлетного поля виднелась небольшая полоска леса, дававшего пусть небольшую, но все же тень. Эти штуковины весьма отдаленно напоминали деревья — толстые стебли высокой сухой травы мягко качались при дуновении ветерка, шелестящие листья напоминали узорные кружевные салфетки. Там было намного прохладнее, но очень сухо. Соланж рассказывала мне о планете, о базе, о Вселенной, о том, какой славный малый наш ташильдар лорд Ван Хорн Маккей, бывший маршал Североевропейских Объединенных Воздушных сил. Интересно, сколько из его бойцов пережили Вторжение?
Великобритания, насколько мне известно, была все еще необитаема.
Лес кончился как-то внезапно; мы опять вышли на слепящее солнце, заставившее меня щуриться даже в очках, и оказались на каменном утесе, где располагалась стоянка. Около деревянных перил стояла открытая закамуфлированная машина Соланж.
— Господи…
Передо мной предстал весьма живописный вид.
Казалось, что с этой площадки нам открывается панорама, на всю планету — на леса, осколки каменных скал, упавших с вершин, на коричневый мир обнаженных, отдельно стоящих корявых холмов, на здания, выглядывающие между деревьев, дома, и что-то еще, сделанное, по всей видимости, из темного песчаника.
Сбоку находилась крепость — база спагов, с зубчатыми стенами, с. развевающимся черно-зеленым флагом наемников. К крепости прилегала огромная территория, по которой бродили солдаты, изнывающие от солнца и жары. Я кивнул в их сторону:
— Новые выпускники?
Соланж, засмеявшись, прыгнула на место водителя, моргая и отодвигаясь от блестящей кожаной кобуры:
— Прибыли за последний месяц. Каждому не больше двадцати, большинство воспитано на Альфа-Центавре.
— Это местечко не из приятных.
Женщина издала короткий смешок и включила зажигание. Своими ягодицами я ощутил вибрацию.
Оборудование, значит, не в очень хорошем состоянии, придется позаботиться об этом. Ультрафиолетовое излучение замка господина я видел даже сквозь очки и чувствовал покалывание кожи. Он стоял на вершине другой высокой скалы, за крепостью — черный, отражающий случайные солнечные лучи.
— У них здесь есть пчелы?
— Что?
— А, ерунда, не обращай внимания.
В отдалении была видна цепь красноватых гор.
По пути до базы Соланж весело щебетала, ведя автомобиль по узкой дороге, где две машины вряд ли могли разминуться. На каждом километре были пивнушки, но мне претило выходить и топать туда.
В горах было душно, но внизу, на равнине, оказалось еще жарче. Над некоторыми участками нависла пыльная пелена. С деревьев, казалось, падала какая-то легкая туманная ткань. Совершенно очевидно, что на планете существовала жизнь, суетились существа, похожие на ящериц или жучков.
Все животные имели окрас одинаковых, характерных коричнево-золотистых оттенков, словно маленькие изящные бронзовые статуэтки. Однажды мне попалось на глаза нечто, напоминающее мышь, которое смотрелось, как сделанное из расплавленного золота.
Соланж подала голос:
— Не позволяй, чтобы внешняя сторона дела обманула тебя. Эта планета вовсе не плохая. — Оглядев меня, она усмехнулась и сжала руль немного крепче.
Машина прибавила скорость и, подпрыгивая, помчалась вперед, лавируя между выбоинами и большими, отколовшимися от скал камнями.
— Пища на протеиновой основе, мы можем есть местные продукты — они довольно вкусны…
Мы миновали небольшое поселение, хижины которого прятались за деревьями. Вот тогда-то у меня и появилась возможность взглянуть на туземцев, на группу рабочих, копающих какую-то пыльную канаву вдоль дороги, руководимых местным начальником, тонким, высоким карсвааоитянином. На нем было длинное белое одеяние, на груди висела эмблема местного повелителя, напоминающая миниатюрный щит.
Соланж вновь усмехнулась: — Видишь?
Рабочие были обнажены, отлично сложены — тонкие, высокие, гибкостью напоминающие ящериц.
Их головы были немного похожи на птичьи, бледнокоричневые лица, большие, блестящие черные глаза, руки и ноги длинные и костлявые, хвосты короткие и толстые. Туземцы походили на маленьких динозавров. На спинах виднелись коричневые волосы или тонкие перья. Вообразите себе смесь динозавра с волосатым шимпанзе, тогда получите полное представление о туземцах.
Когда мы проезжали мимо, они обернулись, посмотрели на нас, и я cогласился:
— Ага, вижу. — У некоторых из них между ног виднелись небольшие отростки, у других — маленькие клоаки.
— Думаю, это здорово. Подожди, пока ты не услышал от меня кое-что… предупредила Соланж.
Младшие офицеры располагались на извилистой, зазубренной стороне холма напротив крепости — несколько бунгало из песчаника с плоскими крышами, с резными дверями и узкими, темными окнами.
Архитектура была явно неземной, не знаю, но, помоему, удачная идея.
Соланж вытряхнула меня на пыльную обочину у тротуара и выбросила чемодан:
— Заберу тебя часа через три, поедем кататься. — Сказав это, моя боевая подруга укатила прочь в облаке пыли, крича что-то явно не на английском и даже не слова известной песенки: «Здорово, Сильвер!» «Ну ладно, все будет хорошо. Входи и делай все, что пожелаешь», — подбадривал я себя.
Я повернулся и пошел к двери, которая тут же отворилась, а Федор, одетый во все белое, сморщил лицо в радостной улыбке. Он нисколько не изменился — волосы цвета спелой пшеницы не шелохнулись, когда мужчина наклонился, чтобы поднять чемодан. Схватив его, слуга выпрямился и положил мне руку на плечо, приглашая войти.
В комнате было прохладно и царил полумрак; мои ноздри уловили запах готовящейся пищи — жареное мясо, насколько я понял. Рот наполнился слюной.
— Добро пожаловать домой, сэр… — проговорил Федор со своим неподражаемым резким акцентом.
Шесть лет назад, когда этот человек только пришел служить ко мне, он чувствовался сильнее… Лишь теперь я осознал, что прибыл домой.
В проеме стояла Марджи, высокая, рыжеволосая женщина с квадратным лицом и широкими плечами, в знакомом до боли цветастом переднике и с половником в правой руке. За ней виднелась белая кухонная утварь, облако пара поднималось от кастрюль, вкусно пахло майораном и перцем, морковью, картофелем и, что самое главное, отборным мясом.
В ряд выстроились три грации, изящные фигурки.
Майра, невысокого роста, темноволосая, похожая на испанку, темноглазая и загорелая, была одета в желтые шорты и белый топ. Черные волосы спадали с левого плеча.
Дженис, высокая, длинноногая блондинка с глазами, похожими на голубые льдинки, с тонкими изящными губами и тяжелой, с розовыми сосками грудью, была одета в черно-золотой костюм, позволяющий видеть стройные ноги, обутые в туфли на высоких каблуках. В первый раз, увидя ее обнаженной, я изумился густоте соломенных волос внизу ее живота.
Солнечный свет отражался от испачканного белого бетона посадочной полосы, ослепляя меня, стоящего у открытого грузового отсека. Пришлось прикрыть глаза.
Боже мой, нулевая влажность, от которой у меня мгновенно пересохло в носу и стало невозможно и больно дышать. Глубоко вздохнуть не получалось, пришлось ограничиться легким, поверхностным дыханием.
Температура воздуха составляла градусов по шкале Кельвина; волны жары буквально стояли над почвой, и окружающий пейзаж казался несколько размытым, будто смотришь на него через толщу воды.
Какое-то мгновение моя кожа оставалась холодной, затем из каждой поры полил пот.
Я начал спускаться по трапу. У его подножия меня ждала текшая фигурка, и от увиденного у меня подкосились ноги. Размеры этой планеты процентов на десять превышали земные, гравитация составляла около тридцати процентов, соответственно был изменен и существенно отличался от земного период вращения. Солнце, медленно вращающаяся звезда класса F-8, сияло в небе голубым светом. Длинные тени змеились по земле.
Сейчас был конец дня. Пожалуй, жарче уже не будет, по крайней мере сегодня.
Внизу стояла Соланж Корде; ее кожа, загорелая до черноты, напоминала асфальт и блестела антрацитом от пота. Хлопнув меня по плечу, девушка заулыбалась, протянула мне пару солнцезащитных. очков с непрозрачными линзами, надела другие на свой короткий курносый нос и проговорила:
— Добро пожаловать домой.
Уронив чемодан, я поднял его и взглянул на бесцветный, тающий от жары пейзаж, моргая слезящимися глазами.
— Ну и планета у тебя, мать твою…
Космопорт находился на вершине какого-то плато. Я понял это по окружающим меня странным деревьям. Ничего не было видно, кроме бледного, коричнево-золотистого неба. Пыль была как на Марсе, скорее желтая, чем красная.
Соланж подняла мой чемодан и сказала:
— Давай пойдем, машина ждет. Я провожу тебя…
У кромки взлетного поля виднелась небольшая полоска леса, дававшего пусть небольшую, но все же тень. Эти штуковины весьма отдаленно напоминали деревья — толстые стебли высокой сухой травы мягко качались при дуновении ветерка, шелестящие листья напоминали узорные кружевные салфетки. Там было намного прохладнее, но очень сухо. Соланж рассказывала мне о планете, о базе, о Вселенной, о том, какой славный малый наш ташильдар лорд Ван Хорн Маккей, бывший маршал Североевропейских Объединенных Воздушных сил. Интересно, сколько из его бойцов пережили Вторжение?
Великобритания, насколько мне известно, была все еще необитаема.
Лес кончился как-то внезапно; мы опять вышли на слепящее солнце, заставившее меня щуриться даже в очках, и оказались на каменном утесе, где располагалась стоянка. Около деревянных перил стояла открытая закамуфлированная машина Соланж.
— Господи…
Передо мной предстал весьма живописный вид.
Казалось, что с этой площадки нам открывается панорама, на всю планету — на леса, осколки каменных скал, упавших с вершин, на коричневый мир обнаженных, отдельно стоящих корявых холмов, на здания, выглядывающие между деревьев, дома, и что-то еще, сделанное, по всей видимости, из темного песчаника.
Сбоку находилась крепость — база спагов, с зубчатыми стенами, с. развевающимся черно-зеленым флагом наемников. К крепости прилегала огромная территория, по которой бродили солдаты, изнывающие от солнца и жары. Я кивнул в их сторону:
— Новые выпускники?
Соланж, засмеявшись, прыгнула на место водителя, моргая и отодвигаясь от блестящей кожаной кобуры:
— Прибыли за последний месяц. Каждому не больше двадцати, большинство воспитано на Альфа-Центавре.
— Это местечко не из приятных.
Женщина издала короткий смешок и включила зажигание. Своими ягодицами я ощутил вибрацию.
Оборудование, значит, не в очень хорошем состоянии, придется позаботиться об этом. Ультрафиолетовое излучение замка господина я видел даже сквозь очки и чувствовал покалывание кожи. Он стоял на вершине другой высокой скалы, за крепостью — черный, отражающий случайные солнечные лучи.
— У них здесь есть пчелы?
— Что?
— А, ерунда, не обращай внимания.
В отдалении была видна цепь красноватых гор.
По пути до базы Соланж весело щебетала, ведя автомобиль по узкой дороге, где две машины вряд ли могли разминуться. На каждом километре были пивнушки, но мне претило выходить и топать туда.
В горах было душно, но внизу, на равнине, оказалось еще жарче. Над некоторыми участками нависла пыльная пелена. С деревьев, казалось, падала какая-то легкая туманная ткань. Совершенно очевидно, что на планете существовала жизнь, суетились существа, похожие на ящериц или жучков.
Все животные имели окрас одинаковых, характерных коричнево-золотистых оттенков, словно маленькие изящные бронзовые статуэтки. Однажды мне попалось на глаза нечто, напоминающее мышь, которое смотрелось, как сделанное из расплавленного золота.
Соланж подала голос:
— Не позволяй, чтобы внешняя сторона дела обманула тебя. Эта планета вовсе не плохая. — Оглядев меня, она усмехнулась и сжала руль немного крепче.
Машина прибавила скорость и, подпрыгивая, помчалась вперед, лавируя между выбоинами и большими, отколовшимися от скал камнями.
— Пища на протеиновой основе, мы можем есть местные продукты — они довольно вкусны…
Мы миновали небольшое поселение, хижины которого прятались за деревьями. Вот тогда-то у меня и появилась возможность взглянуть на туземцев, на группу рабочих, копающих какую-то пыльную канаву вдоль дороги, руководимых местным начальником, тонким, высоким карсвааоитянином. На нем было длинное белое одеяние, на груди висела эмблема местного повелителя, напоминающая миниатюрный щит.
Соланж вновь усмехнулась: — Видишь?
Рабочие были обнажены, отлично сложены — тонкие, высокие, гибкостью напоминающие ящериц.
Их головы были немного похожи на птичьи, бледнокоричневые лица, большие, блестящие черные глаза, руки и ноги длинные и костлявые, хвосты короткие и толстые. Туземцы походили на маленьких динозавров. На спинах виднелись коричневые волосы или тонкие перья. Вообразите себе смесь динозавра с волосатым шимпанзе, тогда получите полное представление о туземцах.
Когда мы проезжали мимо, они обернулись, посмотрели на нас, и я cогласился:
— Ага, вижу. — У некоторых из них между ног виднелись небольшие отростки, у других — маленькие клоаки.
— Думаю, это здорово. Подожди, пока ты не услышал от меня кое-что… предупредила Соланж.
Младшие офицеры располагались на извилистой, зазубренной стороне холма напротив крепости — несколько бунгало из песчаника с плоскими крышами, с резными дверями и узкими, темными окнами.
Архитектура была явно неземной, не знаю, но, помоему, удачная идея.
Соланж вытряхнула меня на пыльную обочину у тротуара и выбросила чемодан:
— Заберу тебя часа через три, поедем кататься. — Сказав это, моя боевая подруга укатила прочь в облаке пыли, крича что-то явно не на английском и даже не слова известной песенки: «Здорово, Сильвер!» «Ну ладно, все будет хорошо. Входи и делай все, что пожелаешь», — подбадривал я себя.
Я повернулся и пошел к двери, которая тут же отворилась, а Федор, одетый во все белое, сморщил лицо в радостной улыбке. Он нисколько не изменился — волосы цвета спелой пшеницы не шелохнулись, когда мужчина наклонился, чтобы поднять чемодан. Схватив его, слуга выпрямился и положил мне руку на плечо, приглашая войти.
В комнате было прохладно и царил полумрак; мои ноздри уловили запах готовящейся пищи — жареное мясо, насколько я понял. Рот наполнился слюной.
— Добро пожаловать домой, сэр… — проговорил Федор со своим неподражаемым резким акцентом.
Шесть лет назад, когда этот человек только пришел служить ко мне, он чувствовался сильнее… Лишь теперь я осознал, что прибыл домой.
В проеме стояла Марджи, высокая, рыжеволосая женщина с квадратным лицом и широкими плечами, в знакомом до боли цветастом переднике и с половником в правой руке. За ней виднелась белая кухонная утварь, облако пара поднималось от кастрюль, вкусно пахло майораном и перцем, морковью, картофелем и, что самое главное, отборным мясом.
В ряд выстроились три грации, изящные фигурки.
Майра, невысокого роста, темноволосая, похожая на испанку, темноглазая и загорелая, была одета в желтые шорты и белый топ. Черные волосы спадали с левого плеча.
Дженис, высокая, длинноногая блондинка с глазами, похожими на голубые льдинки, с тонкими изящными губами и тяжелой, с розовыми сосками грудью, была одета в черно-золотой костюм, позволяющий видеть стройные ноги, обутые в туфли на высоких каблуках. В первый раз, увидя ее обнаженной, я изумился густоте соломенных волос внизу ее живота.