- А мои воины? - недоверчиво спросил юзбаши. - Твоих воинов придется хорошенько угостить. - Легче перерезать эти глотки, чем наполнить их вином, - с отвращеньем сказал булгарин.
- А вот это решать только тебе, - смиренно ответил Уктын и склонил голову перед наместником великого хана.
Военная хитрость
К вечеру вернулись усталые и хмурые доглядчики, понуро встали перед Светобором, кормщиками и ватажными десятниками. Долго стояли молча.
- Ну? - не вытерпел кормщик Тороп.
- Лапти гну! - зло ответил Помело.
- Не томи! - потребовал Светобор.
Помело, обычно веселый и говорливый, безнадежно махнул рукой и отвернулся. Вперед выступил кормщик Кряж. Выяснилось: нетолько в крепость, но даже близко к стенам подойти не удалось, по всему лесу наставлены гледенские дозоры, в устье Юга-реки стоит наготове множество лодок, обойти Гледен посуху с ушкуями на плечах очень.
трудно, места болотистые, да и все равно потом, спускаясь по Югу-реке, крепости не миновать и встречи с гледенцами не избегнуть.
Наутро Светобор отправил новых доглядчиков, чтоб разведали пеший путь по левому берегу Сухоны. Но и там были сплошные болота, а единственный проход в топях стерег усиленный дозор гледенцев. Дороги в Югру не было.
- Может, вернемся? - неуверенно сказал один из десятников. - Плетью обуха не перешибешь.
- Нет! - отрезал Светобор. - Не за тем мы посланы, чтобы труса праздновать.
- Ударить напролом! - горячо предложил шустрый Якуня. - А там будь что будет.
- Перебьют, как куренков желторотых, - рассудительно отозвался кормщик Кряж. - Сила солому ломит.
- Не послать ли в Новгород за подмогой? - спросил, ни на кого не глядя, кормщик Тороп.
- Просидим до осени, - угрюмо ответил мечник Кистень. - А кто знает, что у гледенцев на уме? Может, завтра-послезавтра кинутся на нас всем народом.
Долго еще спорили.
- Где: сила не пробьется, там хитрость прошмыгнет, - молвил вдруг Светобор, думая о чем-то своем.
- Чего придумал, воевода? - с надеждой спросил мечник Кистень.
- Придумать трудно, сделать: еще трудней. Но деваться нам некуда, будем пробовать.
Сначала попытались двигаться по здешним болотам на ушкуях. Но болота сии были густо затянуты старым лесом, завалены упавшими от дряхлости стволами. Идти по ним было невозможно -- иструпевшая древесная плоть не выдерживала тяжести человека. Плыть ли, шагать ли было делом немыслимым.
После придумали делать гать. Шесть дней пробивались сквозь, дремучее чернолесье, рушили разложившиеся трупы деревьев, застилали зыбкую почву вырубленными в сухих местах жердями. Тропа была окольной, в далекий обход, чтоб гледенцы не то что увидеть - услышать ничего не сумели. Посему получалась та тропа долгая и трудная. Пока одни работали, другие стерегли дальние и ближние подступы.
Небольшая ватажка перетаскивала по новой тропе ушкуи, оружие и припасы. В то же время особая артель готовила на сухонском берегу плоты, бывший корзинщик Тюря выплетал из ивовых виц борта, в готовые плоты ставили подходящие чурбаки, со смехом обряжали их в колпаки и старые кафтаны, прилаживали копья, палицы и деревянные мечи.
На седьмой день ушкуи, наконец, перетащили к Югу-реке, в укромной заводи спустили на воду. В полуверсте ниже по течению стояла крепость. Все в ней шло своим чередом, народишко сновал туда-сюда, в положенное время оживало церковное било, чистый его звон выплескивался в окружающие просторы и нежно истаивал вдали.
Ранним утром следующего: дня гледенскому воеводе Василию Нырку доложили, что новгородцы, похоже, решились все-таки прорваться мимо крепости. Воевода, почивавший в своей холостяцкой горнице, быстро оделся и решительно отдал давно обдуманные распоряжения. Вскоре все гледенские лодки выплыли на сухонский простор. Население городка, включая башенных дозорщиков, высыпало на берег. Все ожидали речной битвы и нетерпеливо вглядывались в утреннюю дымку, затянувшую верхний плёс легкой пеленой.
Вот сквозь эту пелену смутно прорезались очертания идущих широкой цепью осанистых посудин, туго набитых спокойными, неподвижно сидящими воинами.
- Смелы! - насмешливо сказал востроглазый Бессон и сладко потянулся спросонья. - Ничего, - ответили из толпы. - Сейчас воевода их пошевелит.
Густой цепью перегородили сухонский стрежень лодки гледенцев, гребцы, подрабатывая веслами, удерживали их на месте, воины приготовили луки и копья.
А спустившиеся по Югу-реке новгородцы затаились в прибрежных кустах под стенами крепости. Небольшой отряд во главе: с Якуней, никого не встретив, проник внутрь, нужно было выручать полоненного Мураша.
Больше всех старался Глебушка, он бегал среди строений и негромко звал своего бывшего содозорщика. Хотелось парню хотя бы после времени убедить этого засоню-горлодера в пользе служебного рвенья-раденья.
Мураша нашли в какой-то пыльной клети, где он безмятежно спал на куче слежавшейся соломы. Рядом с ним притулился скуластый оборванный парень с иссиня-черными нечесаными волосами. Разбираться было некогда, обоих пленников вывели наружу и отправили к ушкуям:
Воевода Василий Нырок, наслышанный о быстроходности новгородских ушкуйных ватаг, видел, что нынешние его супостаты двигаются очень медленно. Боятся, подумал он, и дал команду к наступлению. Гребцы яростно замахали веслами, лодки, преодолевая речной напор, тяжело двинулись вверх по течению. Неподвижность новгородских ратников все более: смущала гледенского воеводу, нехорошее предчувствие невольно шевельнулось в душе его.
В это время крепость, подожженная сразу во многих местах, запылала жарким пламенем.
- Горит! - крикнул кто-то на берегу, все разом обернулись и сокрушенно ахнули - казалось, прямо из этого адского пламени хлынули, на безоружных людей свирепые воины. Это было последнее, что стоявшие на берегу гледенские мужчины видели в своей жизни - вскоре их безмолвные тела вповалку лежали на этом обагренном кровью берегу, а обезумевшие от ужаса и горя женщины без памяти метались по прибрежному песку.
- Горит! - разом крикнули несколько гребцов. Весла замерли на полувзмахе, все взоры устремились в сторону разгорающегося пожара, течение подхватило лодки и понесло их к песчаному мысу, из-за которого стремительно вылетали новгородские ушкуи.
В груди у воеводы Василия полыхнуло смертным холодом, в глазах сначала потемнело, а после прояснило настолько, что он отчетливо разглядел потешные плоты с плетеными бортами и чурбаки с прилаженными жердями и палками.
- Разворачивай! - закричал воевода, лодки поспешно развернулись, и тут же плоты, ведомые опытными, кормщиками, развернулись тоже, встали боком к неприятелю, из-за ряженых чурбаков поднялись новгородские воины и взяли наизготовку тугие луки. Плоты, влекомые течением, и подгоняемые веслами легкие ушкуи, как две челюсти исполинского зверя, неотвратимо и безжалостно сжимались.
- Бей по кожаным лодкам! - догадался скомандовать воевода Василий.
Приободрившись, гледенцы выпустили тучу стрел, но те со звоном отскакивали от туго натянутых ушкуйных бортов.
- У нехристей новгородских и ладьи заговоренные, - сказал кто-то, и слова эти вселили неуемный страх в сердца воинов.
- Эй, псы волховские! - в бессильной ярости крикнул воевода Василий.
- Будьте вы прокляты! Гореть вам в геенне огненной за дела ваши!
Помело, бывший в одном со Светобором ушкуе, натянул тугой лук, но Оветобор остановил его.
- Воеводу ихнего взять живьем, - приказал он. - И еще пару-тройку, чтоб ему не так тошно было. Расправившись с гледенской ратью, новгородцы пристали к песчаному мысу в устье Юга-реки. Поодаль, против крепости, выли и причитали над порубленными гледенцами немногочисленные здешние женщины. Бесноватая расхристанная старуха бежала оттуда по песку, вздымала худые руки и вопила проклятья вперемешку с ругательствами.
- Заверните, - пробурчал Светобор, несколько воинов бросились навстречу старухе, тычками и затрещинами погнали ее прочь. Све тобор подошел к воеводе Василию, который стоял у самой воды с тремя уцелевшими гледенцами.
- Псами нас называешь, - угрюмо сказал Светобор.- Правда твоя. Уж кому-кому, а шавке вроде тебя глотку перехватить немудрена наука. Ты почто замкнул нам дорогу? По милости твоей полторы седьмицы потеряли - это на своей-то земле! Забыл, кто в здешних местах хозяин?
- Молод еще судить о том, - дерзко огрызнулся воевода Василий.
- Отвечай, когда спрашивают! - с угрозой потребовал Светобор.
- Люди мы подневольные, - со вздохом сказал один из гледенцев. - Нам указано, мы делаем.
- Молчи! - крикнул воевода Василий.
- Кем указано? - настойчиво спросил Светобор, но гледенец опустил голову, вздыхал да переминался с ноги на ногу.
- Так вот вам мой сказ, - молвил Светобор сурово. - Ступайте к своему указчику да передайте слово новгородское: испокон веку югричи платили дань Господину Великому Новгороду, так было, так есть, так будет всегда. Завтра построите семь крепостей, - значит, послезавтра будет семь таких пожаров, семь таких побоищ и семь ваших воинских позоров. У псов новгородских клыки железные - берегитесь! Все, ступайте прочь!
Воевода Василий, сцепив зубы, понуро поплелся по берегу, двоегледенцев двинулись следом. Третий, матерый, с большой, впроседь, бородой, остался на месте.
- Прочь, я сказал! - повысил голос Светобор.
- Дозволь слово молвить, - спокойно прогудел гледенец. - Не гони.
Мне с воеводой нашим одну дорожку топтать и прежде наскучило, а теперь и вовсе не по сердцу.
- Почему же?
- Пойдет он сейчас в землю Низовскую докладывать все великому князю Всеволоду Георгиевичу. А мне в те края идти ох как не хочется, мне здешние места больше глянутся. Возьми с собой, пригожусь.
- Он! - забасил вдруг вывернувшийся из-за спин Мураш. - Он в полон меня взял, в крепость утащил. Дозволь, воевода, голову снесу супостату!
- Охолони! - оборвал его Светобор-. - Ты хотел два гриба на ложку:
спать средь дозора и служить без позора? Ратничек!
Воины засмеялись, посрамленный Мураш скрылся за спинами.
- А ты ловок! - Светобор повернулся к гледенцу. - Да и могуч, как я погляжу.
- Вона! - выскочил вперед кормщик Тороп, выставил на обозрение синюю распухшую щеку. - Воеводу своего оберегая, так пригрел кулачищем, что аж брызги огненные из глаз.
- Вдругорядь не подставляйся, - хохотнул гледенский бородач. - Слава Перуну, силенка есть пока.
- Старой вере держишься? -- спросил Светобор вконец потеплевшим голосом.
- Истинно. Потому, воевода, и не люба мне; земля Низовская. Воли ищу.
-А служить-то как же собираешься? - усмехнулся Светобор. - Служба, брат, дело подневольное.
- Смотря кому служить, - ответил гледенец. - С таким воеводой, как ты, и служба, наверно, в радость.
Сказал просто, с достоинством, воины заулыбались, запереглядывались, закивали головами. Светобор помолчал, подумал. Оглядел воинство, улыбнулся.
- Ну что, ратнички, возьмем бородатого?
- Возьмем! - ответили дружным хором.
- Спасибо, господа новгородцы! - гледенец пригладил всклокоченные волосы, поправил бороду и степенно поклонился на три стороны.
- Как кличут тебя? - спросил мечник Кистень.
- Быкодёр.
- Подходяще! - заключил воевода.
Невзор поворачивает в Вятшую реку
Прошло семь дней с тех пор, как Невзор во главе оставшихся ватажников обосновался на камском берегу. Петрило не возвращался, и это все сильнее тревожило старого мечника. К тому же, найти искусного знахаря не удалось, местные жители в страхе разбегались при появлении вооруженных чужаков. Один из раненых умер, свежая могила его на высоком речном берегу была хорошо заметна из ватажного стана, и вид ее не прибавлял радости томящимся от бездалья и безвестности воинам. Все чаще слышались речи о том, что пора спускать ушкуи на воду и отправляться на поиски Петрилы и. его ватажки. В досужих разговорах все явственнее проскальзывало, что ушедшие вверх по Каме уже нашли сокровища чудского храма и решили вернуться в Новгород другой дорогой, а то и вовсе скрыться с обреченным богатством в неведомых краях.
Привыкший в течение долгих лет выполнять чужую волю, Невзор не мог осмелиться на самостоятельное решение. Обманывал себя ссылками на уговор с Петрилой, на честность молодого воеводы, на любовь его к семье, которая находилась в залоге у боярина Дмитра Мирошкинича. С тоской вспоминал новгородские разговоры о том, что боярский отрок Петрило не шибко ладно живет с тестем своим Калиной Сытиничем. А что, если немирная эта жизнь наскучила молодцу настолько, что, найдя сокровища, махнет он рукой на тестя-буку, на женку Варвару и на малых детушек? Любой край богатому рай, а новую семью в таком возрасте завести - дело нехитрое.
А вот ему. Невзору, старому да бедному, куда податься? Где укрыться от длинных рук боярских? Белый свет не мал, но чем старше человек, тем пуще родина к себе тянет, и коли умирать, так уж на своей земле.
Но если даже вздумает он подставить повинную голову под гнев боярский, так ведь до Новгорода с малой ватажкой по диким этим местам еще добраться надо:
На восьмой день камского сидения с нижнего берегового дозора прибежал воин. Отдышавшись, сказал, что с низовьев идут пять больших лодок, ладом их пока не разглядели, но, похоже, идут булгары. Весть быстро разнеслась по стану, со всех сторон бежали к Невзору оживленне люди с оружием в руках. Закисшей от безделья ватаге хотелось- горячего дела.
- Если это булгары, - угрюмо сказал Невзор, когда все собрались на берегу, - то идут они по своей земле. Ныне потопим рать невеликую, а завтра насядет сила не сметная.
- Так и будем мышами амбарными в норе своей хорониться? - зло спросил молодой мечник Кочень.
- Ну вот, - ощерился Невзор, - молоко на губах не обсохло, а к пиву тянется. Помолчать бы тебе да послушать - старый ворон мимо не каркнет, старый волк знает толк.
- Да уж, конечно, помолчу, - Кочень поклонился по-скоморошьи.
--Старого учить - что мертвого лечить.
- Молоды опенки, да червивы, - ответил Невзор, ухмылка сошла с лица его.
- Ум бороды не ждет, - вмешался мечник Голован. - Время ли нам языки точить, словеса городить? Что делать будем?
- А что тут поделаешь? - спросил, ни к кому не обращаясь, Невзор. Велел нам Петрило ждать его на этом берегу, значит, ждать и будем.
- Петрило! - дерзко передразнил молодой Кочень. - Петрило, небось, давно храм чудской отыскал да и был таков.
Воины одобрительно загудели, заговорили разом, враждебно надвинулись на Невзора. Ободренный поддержкой товарищей, Кочень горячо продолжил речь свою:
- Мы твоему Петриле нужны были на Волге, чтоб мимо булгар прорваться. Мы потом обливались, кровью умывались, могилу рыли, товарища хоронили, а как добычу делить - лишние сделались. Мы-то, конечно, лишние, а вот ты, Невзор, перед самым отплытием с Петрилой по бережку гулял: Не о твоей ли доле вы с ним беседовали? Ты, наверно, много запросил, опечалил отрока боярского, лица на нем не было, когда в ушкуй садился.
- Сдурел! - изумился Невзор, задохнувшись от возмущения.
- Правда твоя! - напирал Кочень. - Только сдурели мы еще в Новгороде, когда с вами, разумниками, в поход пошли. А вы и радешеньки на нас, на дурнях, прокатиться.
- Непахано боронишь, парень, - с горькой укоризной заговорил Невзор.
- Перебираешь, чего ни попадя, как только язык поворачивается?
- А чего ты взвился-то? - крикнул вконец разгоряченный Кочень. - Правда глаза колет?
Невзор беспомощно оглянулся, оглядел гудящую ватагу, тут и там натыкаясь на острые шилья злых взглядов. Он не боялся, только нестерпимо обидно было выслушивать напраслину. Неподъемным камнем взвисла та обида в душе его, и хотелось лишь одного - столкнуть этот камень, свалить, его туда ли, сюда ли, теперь уж все равно.
- Правду хочешь знать? - заговорил Невзор каким-то не своим, перегоревшим и тусклым голосом. - Скажу, коли очень тебе на терпится : Боярин Дмитр Мирошкинич задумал рыбку чудскую изловить не на горох моченый, не на червя навозного - на живца, а мне поручил того живца насадить на крючок боярский хорошенько, чтоб, значит, не сорвался.
- Как это? - не понял Кочень. -- Загадки загадываешь, зубы заговариваешь:
- Обожди! - остановил его мечник Голован. - Говори яснее. Невзор.
- А что же тут неясного? Боярин поставил Петрилу во главе ватаги, а как вышли мы из Новгорода, женку его. Варвару, с малыми чадами умыкнул в терем свой, в залог взял для верности. А мне велел сказать о том Петриле, коли будет в том нужда. Я и сказал, когда он нас оставлял этот берег караулить.
- Вона как! - раздумчиво протянул мечник Голован.
- Не брешешь? - недоверчиво спросил Кочень.
- Да вот те крест! - Невзор размашисто перекрестился, торопливо выудил из-за ворота рубахи оловянную бляшку змеевика с ликом архангела Михаила, поцеловал ее синими губами. Кочень переглянулся с Голованом, воины озадаченно молчали, лишь где-то в гуще толпы шуршал осторожный шелот.
- Я уже всяко думал, - признался Невзор, засовывая змеевик обратно.
- Коли Петрило вздумал скрыться - где же его найдешь? Да и попробуй-ка у пса матерого косточку отнять. А коли не нашел ои храма. - что же нас не кличет? Почто слово не держит? И в этом разе искать бы его: надо, а где? По чужой-то земле с невеликой ватажкой ходить - сами знаете: А может, нашел он сокровища, да так случилось, что вынужден вернуться в Новгород другой дорогой. Как ни крути - надо нам отсюда убираться, домой идти, а там будь что будет.
- Что же ты раньше молчал: о крючках своих? - не утерпел спросить Кочень.
- Дюже я на хитрость боярскую надеялся, - объяснил Невзор. - Все думал - вернется Петрило. Верил ему, а он: Вот и нам надо уходить, да без шума, по-тихому, а посему булгар топить нет нам никакого проку. Вверх по Каме бежать на носу у дружины булгарской. Бог знает, куда прибежим, чем дело кончится?
- Но ведь по Волге домой возвращаться, - возразил Кочень, - это еще труднее. Великий-то князь Всеволод Георгиевич давно, небось, ушел из земель булгарских.
- Правда твоя, - согласился Невзор. - А посему все чаще думаю я о той раке, что в Каму впадает чуть выше камского устья. Да знаете вы эту реку, вода в ней светлая, серебром отливает. - Река вятичей, - вспомнил Голован.
- Она и есть, - обрадовался Невзор. - Ты же сам говорил, что живут на ней русские люди.
- Так ведь они нехристи, - встрял Кочень. - Старой веры держатся, нас, крещеных, не шибко жалуют.
- Али ты, крещеный, у красногорских огней не плясывал? - насмешливо спросил Невзор. - Али с девками хороводы солнечные не важивал?
- Ну, с девками! - протянул Кочень. - На алый цветок летит и мотылек.
- Ага! - насел Невзор. - Проехал было мимо, да завернул по дыму?
- Один Бог без греха! - не сдавался молодой мечник.
- Опять за свое? - рассердился Голован. - Нашли время спорить, да и было бы о чем. Ты почто крестился?
- Боярин велел, - с вызовом ответил Кочень. - Без этого на службу не брал.
То-то, что боярин, - Голован усмехнулся, оглядел воинов. - Окрестил да по миру пустил: Идите, крещеные, бочком, крутитесь волчком.
- Так ведь и я о том же, - обрадовался Невзор. - Кому жить хочется, тот и пню поклонится. Грех, конечно, так ведь не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешься.
Ватажники с миром пропустили булгарские лодки, а ранним утром следующего дня легкие ушкуи стремительно летели вниз по течению, туда, где камские воды смешивались с серебряными струями реки вятичей.
Микулин сон
Микула потерял счет времени, одинаковыми серыми камнями валились на него тягостные дни, большой и прекрасный мир сузился до пределов булгарской лодки, тяжелое весло заслонило белый свет, бесповоротно отгородило и отодвинуло минувшее. С каждым взмахом этого весла все дальше назад уходила прежняя жизнь, которая с каждым днем, часом и мгновеньем все больше казалась сном, вымыслом, давней сказкой. И даже несчастья, постигшие Микулу в той прежней жизни, вспоминались теперь и виделись не такими горькими и страшными, ведь тогда он был свободен.
Да, тогда он не был прикован цепью к борту ручной посудины, чужие голоса не будили его ранним утром, ему не приходилось быстро съедать кусок черствой лепешки, запивая его разбавленным кислым молоком, надсмотрщик с хлыстом не стоял весь долгий день над душой его.
Теперь же все было именно так. В числе восьми разноплеменных рабов Микула с утра до вечера вздымал и опускал в воду длинное весло, с утра до вечера речные берега медленно уходили назад, и не было конца этой бесконечной дороге, и не было ничего, что могло бы прекратить это беспрерывное движение.
Микула часто вспоминал сон, виденный им в первую ночь плавания. Сон был такой: солнечный восход, вершина Ярилина холма, хороводница Улита кладет на землю крашеное яйцо и маленький каравай, слышится песня, начинается движение хоровода, и вдруг чья-то неосторожная нога ступает на хлеб, а другая нога топчет красное яичко:
В ту давнюю ночь Микула проснулся в страхе, сердце билось часто и тревожно, он долго ворочался на дне лодки и с тоской смотрел в высокое звездное небо.
- Не спится, паря? - чуть слышно спросил из темноты чей-то голос.
Микула вздрогнул, цепь на ноге его звякнула, он плотнее прижался к твердому борту лодки.
- Не спишь ведь, - сказал невидимый человек.
- Кто ты? - шепотом спросил Микула, вглядываясь в темноту.
- Весь день рядом веслом махал, а теперь спрашиваешь - кто:
- Ты русский, что ли? - все еще не решаясь поверить, спросил Микула.
- Да русский, русский, - заверил человек, добрая усмешка слышалась в голосе его. - Ты молчал весь день, а по обличью вроде наш.
Так Микула познакомился с соотечественником, год назад попавшим в булгарский полон. Звали нового знакомца Наум Гвоздь.
Наум, мужик бывалый и разумный, объяснил микулин сон просто:
- Крашеное яичко - жизнь, обласканная Солнцем, а хлеб - всему голова. Война проклятая жизнь твою потоптала, голову завернула под крыло. Сон-то в самую точку. Ну, ничего - беда бессердечна, да не вечна. Не тужи! Живой и слава Богу, великому Сварогу! Жизнь, паря, как курица рябая - от старых бед спасет, новых яиц нанесет. В твои ли годы горе горевать, грудь слезами поливать? Спи спокойно, отдыхай, завтра день тяжелый. Второй день пути всегда самый трудный, я-то знаю, не первый раз.
Позже, когда лодки шли уже по большой реке-, которую булгары называли Чулман-су, Наум показал Микуле на крутой обрыв, рядом с которым раскинулось широкое устье.
- В прошлом году, - тихонько заговорил он, привычно работая веслом, ходил я с булгарами вверх по этой реке. Тамошние жители калмезы называют ее Серебряной. В ту Серебряную впадает река поменьше, именем Пышма, сиречь река с плывущей лодкой. И правда, в низовьях делится она на два рукава, а между ними остров, на лодку похожий. И вот на этой Пышме, на высоком берегу, стоит городок калмезов, кар по-ихнему. Живет в нем главный жрец, который служит богам своим в святилище, ре-комом Куала. А посему тот городок калмезский зовется Куакар. Это мне один прежний товарищ растолковал, мы с ним, как вот теперь с тобой, в одной весельной паре труждалися, одну скамью огузками маслили. А после помер он от лихоманки какой-то:
Наум помолчал, погрузившись в свои думы, - может, вспоминал товарища, может, о доле своей печалился.
- Чудно, - сказал Микула, ожидая продолжения рассказа. Наум тряхнул головой, лицо его растуманилось, твердые губы чуть шевельнулись в едва заметной улыбке.
- Обожди, Микулка, дальше того чуднее будет, - сказал он потеплевшим голосом. - Чуть ниже Куакара, верстах в двух, живут на берегу Пышмы русские люди, земляки твои, вятичи.
- Вятичи? - удивленно протянул Микула. - Эк ведь их куда занесло!
Что так? Чудно:
- В прежние времена ушли из земли Низовской, спасаясь от грецкой веры, от кровавого крещения уберегаясь. Великого-то князя Андрея не зря Боголюбским нарекли - любви этой ради никого не щадил. Правда, и его не пощадили, да уж это грецкому богу виднее.
- И что, терпят калмезы пришлых людей на земле своей? - недоверчиво спросил Микула.
- Не только терпят, а вроде-как и почитают - и калмезы, и булгары, и чудь белоглазая, и даже чирмиши, вояки лютые. Ходят за советом к старцу их Доброславу. Он их наставляет и судит, и вершится все по слову его.
- Да отчего так? - снова удивился Микула. - Что за сила в Доброславе?
- Того не ведаю, - вздохнул Наум. - На пристани куакарской подходил старец к нашим лодкам, с булгарами беседовал, поговорил и с нами, рабами цепными. Ничего не; сказал особого, но всю душу мою теплом обдало, как будто сам Дажьбог погладил ее своей ладонью. Год прошел, а я все еще тем теплом согреваюсь. Мужика ведь не работа губит, а кручина. И кабы не Доброслав, давно бы я от той кручины сдурел, а то и вовсе помер.
Наум замолчал и долго сидел так, привычно качаясь туда-сюда с весельным древком, а лицо жило своей отдельной жизнью, светлой и радостной, глаза сияли, губы полуоткрылись в добрую улыбку.
- Да, - промолвил, наконец, Наум, - слов сказал он немного, больше лечил нас, болезных. Глянет на человека, ладонь наложит туда, где хворь таится, как будто видит насквозь, - и все, намного легче делается, по себе знаю. И на товарища моего посмотрел молча, головой покачал, вздохнул да и ушел, опечаленный, по берегу. Уж потом мы поняли - увидел Доброслав смерть его. Я, Микула, женку свою реже вспоминаю, чем того старца куакарского. Эх, повидать бы, потолковать ладом, без успеши: И, главное, без цепи на ноге, без пса-надсмотрщика вот бы счастье-то!
- А вот это решать только тебе, - смиренно ответил Уктын и склонил голову перед наместником великого хана.
Военная хитрость
К вечеру вернулись усталые и хмурые доглядчики, понуро встали перед Светобором, кормщиками и ватажными десятниками. Долго стояли молча.
- Ну? - не вытерпел кормщик Тороп.
- Лапти гну! - зло ответил Помело.
- Не томи! - потребовал Светобор.
Помело, обычно веселый и говорливый, безнадежно махнул рукой и отвернулся. Вперед выступил кормщик Кряж. Выяснилось: нетолько в крепость, но даже близко к стенам подойти не удалось, по всему лесу наставлены гледенские дозоры, в устье Юга-реки стоит наготове множество лодок, обойти Гледен посуху с ушкуями на плечах очень.
трудно, места болотистые, да и все равно потом, спускаясь по Югу-реке, крепости не миновать и встречи с гледенцами не избегнуть.
Наутро Светобор отправил новых доглядчиков, чтоб разведали пеший путь по левому берегу Сухоны. Но и там были сплошные болота, а единственный проход в топях стерег усиленный дозор гледенцев. Дороги в Югру не было.
- Может, вернемся? - неуверенно сказал один из десятников. - Плетью обуха не перешибешь.
- Нет! - отрезал Светобор. - Не за тем мы посланы, чтобы труса праздновать.
- Ударить напролом! - горячо предложил шустрый Якуня. - А там будь что будет.
- Перебьют, как куренков желторотых, - рассудительно отозвался кормщик Кряж. - Сила солому ломит.
- Не послать ли в Новгород за подмогой? - спросил, ни на кого не глядя, кормщик Тороп.
- Просидим до осени, - угрюмо ответил мечник Кистень. - А кто знает, что у гледенцев на уме? Может, завтра-послезавтра кинутся на нас всем народом.
Долго еще спорили.
- Где: сила не пробьется, там хитрость прошмыгнет, - молвил вдруг Светобор, думая о чем-то своем.
- Чего придумал, воевода? - с надеждой спросил мечник Кистень.
- Придумать трудно, сделать: еще трудней. Но деваться нам некуда, будем пробовать.
Сначала попытались двигаться по здешним болотам на ушкуях. Но болота сии были густо затянуты старым лесом, завалены упавшими от дряхлости стволами. Идти по ним было невозможно -- иструпевшая древесная плоть не выдерживала тяжести человека. Плыть ли, шагать ли было делом немыслимым.
После придумали делать гать. Шесть дней пробивались сквозь, дремучее чернолесье, рушили разложившиеся трупы деревьев, застилали зыбкую почву вырубленными в сухих местах жердями. Тропа была окольной, в далекий обход, чтоб гледенцы не то что увидеть - услышать ничего не сумели. Посему получалась та тропа долгая и трудная. Пока одни работали, другие стерегли дальние и ближние подступы.
Небольшая ватажка перетаскивала по новой тропе ушкуи, оружие и припасы. В то же время особая артель готовила на сухонском берегу плоты, бывший корзинщик Тюря выплетал из ивовых виц борта, в готовые плоты ставили подходящие чурбаки, со смехом обряжали их в колпаки и старые кафтаны, прилаживали копья, палицы и деревянные мечи.
На седьмой день ушкуи, наконец, перетащили к Югу-реке, в укромной заводи спустили на воду. В полуверсте ниже по течению стояла крепость. Все в ней шло своим чередом, народишко сновал туда-сюда, в положенное время оживало церковное било, чистый его звон выплескивался в окружающие просторы и нежно истаивал вдали.
Ранним утром следующего: дня гледенскому воеводе Василию Нырку доложили, что новгородцы, похоже, решились все-таки прорваться мимо крепости. Воевода, почивавший в своей холостяцкой горнице, быстро оделся и решительно отдал давно обдуманные распоряжения. Вскоре все гледенские лодки выплыли на сухонский простор. Население городка, включая башенных дозорщиков, высыпало на берег. Все ожидали речной битвы и нетерпеливо вглядывались в утреннюю дымку, затянувшую верхний плёс легкой пеленой.
Вот сквозь эту пелену смутно прорезались очертания идущих широкой цепью осанистых посудин, туго набитых спокойными, неподвижно сидящими воинами.
- Смелы! - насмешливо сказал востроглазый Бессон и сладко потянулся спросонья. - Ничего, - ответили из толпы. - Сейчас воевода их пошевелит.
Густой цепью перегородили сухонский стрежень лодки гледенцев, гребцы, подрабатывая веслами, удерживали их на месте, воины приготовили луки и копья.
А спустившиеся по Югу-реке новгородцы затаились в прибрежных кустах под стенами крепости. Небольшой отряд во главе: с Якуней, никого не встретив, проник внутрь, нужно было выручать полоненного Мураша.
Больше всех старался Глебушка, он бегал среди строений и негромко звал своего бывшего содозорщика. Хотелось парню хотя бы после времени убедить этого засоню-горлодера в пользе служебного рвенья-раденья.
Мураша нашли в какой-то пыльной клети, где он безмятежно спал на куче слежавшейся соломы. Рядом с ним притулился скуластый оборванный парень с иссиня-черными нечесаными волосами. Разбираться было некогда, обоих пленников вывели наружу и отправили к ушкуям:
Воевода Василий Нырок, наслышанный о быстроходности новгородских ушкуйных ватаг, видел, что нынешние его супостаты двигаются очень медленно. Боятся, подумал он, и дал команду к наступлению. Гребцы яростно замахали веслами, лодки, преодолевая речной напор, тяжело двинулись вверх по течению. Неподвижность новгородских ратников все более: смущала гледенского воеводу, нехорошее предчувствие невольно шевельнулось в душе его.
В это время крепость, подожженная сразу во многих местах, запылала жарким пламенем.
- Горит! - крикнул кто-то на берегу, все разом обернулись и сокрушенно ахнули - казалось, прямо из этого адского пламени хлынули, на безоружных людей свирепые воины. Это было последнее, что стоявшие на берегу гледенские мужчины видели в своей жизни - вскоре их безмолвные тела вповалку лежали на этом обагренном кровью берегу, а обезумевшие от ужаса и горя женщины без памяти метались по прибрежному песку.
- Горит! - разом крикнули несколько гребцов. Весла замерли на полувзмахе, все взоры устремились в сторону разгорающегося пожара, течение подхватило лодки и понесло их к песчаному мысу, из-за которого стремительно вылетали новгородские ушкуи.
В груди у воеводы Василия полыхнуло смертным холодом, в глазах сначала потемнело, а после прояснило настолько, что он отчетливо разглядел потешные плоты с плетеными бортами и чурбаки с прилаженными жердями и палками.
- Разворачивай! - закричал воевода, лодки поспешно развернулись, и тут же плоты, ведомые опытными, кормщиками, развернулись тоже, встали боком к неприятелю, из-за ряженых чурбаков поднялись новгородские воины и взяли наизготовку тугие луки. Плоты, влекомые течением, и подгоняемые веслами легкие ушкуи, как две челюсти исполинского зверя, неотвратимо и безжалостно сжимались.
- Бей по кожаным лодкам! - догадался скомандовать воевода Василий.
Приободрившись, гледенцы выпустили тучу стрел, но те со звоном отскакивали от туго натянутых ушкуйных бортов.
- У нехристей новгородских и ладьи заговоренные, - сказал кто-то, и слова эти вселили неуемный страх в сердца воинов.
- Эй, псы волховские! - в бессильной ярости крикнул воевода Василий.
- Будьте вы прокляты! Гореть вам в геенне огненной за дела ваши!
Помело, бывший в одном со Светобором ушкуе, натянул тугой лук, но Оветобор остановил его.
- Воеводу ихнего взять живьем, - приказал он. - И еще пару-тройку, чтоб ему не так тошно было. Расправившись с гледенской ратью, новгородцы пристали к песчаному мысу в устье Юга-реки. Поодаль, против крепости, выли и причитали над порубленными гледенцами немногочисленные здешние женщины. Бесноватая расхристанная старуха бежала оттуда по песку, вздымала худые руки и вопила проклятья вперемешку с ругательствами.
- Заверните, - пробурчал Светобор, несколько воинов бросились навстречу старухе, тычками и затрещинами погнали ее прочь. Све тобор подошел к воеводе Василию, который стоял у самой воды с тремя уцелевшими гледенцами.
- Псами нас называешь, - угрюмо сказал Светобор.- Правда твоя. Уж кому-кому, а шавке вроде тебя глотку перехватить немудрена наука. Ты почто замкнул нам дорогу? По милости твоей полторы седьмицы потеряли - это на своей-то земле! Забыл, кто в здешних местах хозяин?
- Молод еще судить о том, - дерзко огрызнулся воевода Василий.
- Отвечай, когда спрашивают! - с угрозой потребовал Светобор.
- Люди мы подневольные, - со вздохом сказал один из гледенцев. - Нам указано, мы делаем.
- Молчи! - крикнул воевода Василий.
- Кем указано? - настойчиво спросил Светобор, но гледенец опустил голову, вздыхал да переминался с ноги на ногу.
- Так вот вам мой сказ, - молвил Светобор сурово. - Ступайте к своему указчику да передайте слово новгородское: испокон веку югричи платили дань Господину Великому Новгороду, так было, так есть, так будет всегда. Завтра построите семь крепостей, - значит, послезавтра будет семь таких пожаров, семь таких побоищ и семь ваших воинских позоров. У псов новгородских клыки железные - берегитесь! Все, ступайте прочь!
Воевода Василий, сцепив зубы, понуро поплелся по берегу, двоегледенцев двинулись следом. Третий, матерый, с большой, впроседь, бородой, остался на месте.
- Прочь, я сказал! - повысил голос Светобор.
- Дозволь слово молвить, - спокойно прогудел гледенец. - Не гони.
Мне с воеводой нашим одну дорожку топтать и прежде наскучило, а теперь и вовсе не по сердцу.
- Почему же?
- Пойдет он сейчас в землю Низовскую докладывать все великому князю Всеволоду Георгиевичу. А мне в те края идти ох как не хочется, мне здешние места больше глянутся. Возьми с собой, пригожусь.
- Он! - забасил вдруг вывернувшийся из-за спин Мураш. - Он в полон меня взял, в крепость утащил. Дозволь, воевода, голову снесу супостату!
- Охолони! - оборвал его Светобор-. - Ты хотел два гриба на ложку:
спать средь дозора и служить без позора? Ратничек!
Воины засмеялись, посрамленный Мураш скрылся за спинами.
- А ты ловок! - Светобор повернулся к гледенцу. - Да и могуч, как я погляжу.
- Вона! - выскочил вперед кормщик Тороп, выставил на обозрение синюю распухшую щеку. - Воеводу своего оберегая, так пригрел кулачищем, что аж брызги огненные из глаз.
- Вдругорядь не подставляйся, - хохотнул гледенский бородач. - Слава Перуну, силенка есть пока.
- Старой вере держишься? -- спросил Светобор вконец потеплевшим голосом.
- Истинно. Потому, воевода, и не люба мне; земля Низовская. Воли ищу.
-А служить-то как же собираешься? - усмехнулся Светобор. - Служба, брат, дело подневольное.
- Смотря кому служить, - ответил гледенец. - С таким воеводой, как ты, и служба, наверно, в радость.
Сказал просто, с достоинством, воины заулыбались, запереглядывались, закивали головами. Светобор помолчал, подумал. Оглядел воинство, улыбнулся.
- Ну что, ратнички, возьмем бородатого?
- Возьмем! - ответили дружным хором.
- Спасибо, господа новгородцы! - гледенец пригладил всклокоченные волосы, поправил бороду и степенно поклонился на три стороны.
- Как кличут тебя? - спросил мечник Кистень.
- Быкодёр.
- Подходяще! - заключил воевода.
Невзор поворачивает в Вятшую реку
Прошло семь дней с тех пор, как Невзор во главе оставшихся ватажников обосновался на камском берегу. Петрило не возвращался, и это все сильнее тревожило старого мечника. К тому же, найти искусного знахаря не удалось, местные жители в страхе разбегались при появлении вооруженных чужаков. Один из раненых умер, свежая могила его на высоком речном берегу была хорошо заметна из ватажного стана, и вид ее не прибавлял радости томящимся от бездалья и безвестности воинам. Все чаще слышались речи о том, что пора спускать ушкуи на воду и отправляться на поиски Петрилы и. его ватажки. В досужих разговорах все явственнее проскальзывало, что ушедшие вверх по Каме уже нашли сокровища чудского храма и решили вернуться в Новгород другой дорогой, а то и вовсе скрыться с обреченным богатством в неведомых краях.
Привыкший в течение долгих лет выполнять чужую волю, Невзор не мог осмелиться на самостоятельное решение. Обманывал себя ссылками на уговор с Петрилой, на честность молодого воеводы, на любовь его к семье, которая находилась в залоге у боярина Дмитра Мирошкинича. С тоской вспоминал новгородские разговоры о том, что боярский отрок Петрило не шибко ладно живет с тестем своим Калиной Сытиничем. А что, если немирная эта жизнь наскучила молодцу настолько, что, найдя сокровища, махнет он рукой на тестя-буку, на женку Варвару и на малых детушек? Любой край богатому рай, а новую семью в таком возрасте завести - дело нехитрое.
А вот ему. Невзору, старому да бедному, куда податься? Где укрыться от длинных рук боярских? Белый свет не мал, но чем старше человек, тем пуще родина к себе тянет, и коли умирать, так уж на своей земле.
Но если даже вздумает он подставить повинную голову под гнев боярский, так ведь до Новгорода с малой ватажкой по диким этим местам еще добраться надо:
На восьмой день камского сидения с нижнего берегового дозора прибежал воин. Отдышавшись, сказал, что с низовьев идут пять больших лодок, ладом их пока не разглядели, но, похоже, идут булгары. Весть быстро разнеслась по стану, со всех сторон бежали к Невзору оживленне люди с оружием в руках. Закисшей от безделья ватаге хотелось- горячего дела.
- Если это булгары, - угрюмо сказал Невзор, когда все собрались на берегу, - то идут они по своей земле. Ныне потопим рать невеликую, а завтра насядет сила не сметная.
- Так и будем мышами амбарными в норе своей хорониться? - зло спросил молодой мечник Кочень.
- Ну вот, - ощерился Невзор, - молоко на губах не обсохло, а к пиву тянется. Помолчать бы тебе да послушать - старый ворон мимо не каркнет, старый волк знает толк.
- Да уж, конечно, помолчу, - Кочень поклонился по-скоморошьи.
--Старого учить - что мертвого лечить.
- Молоды опенки, да червивы, - ответил Невзор, ухмылка сошла с лица его.
- Ум бороды не ждет, - вмешался мечник Голован. - Время ли нам языки точить, словеса городить? Что делать будем?
- А что тут поделаешь? - спросил, ни к кому не обращаясь, Невзор. Велел нам Петрило ждать его на этом берегу, значит, ждать и будем.
- Петрило! - дерзко передразнил молодой Кочень. - Петрило, небось, давно храм чудской отыскал да и был таков.
Воины одобрительно загудели, заговорили разом, враждебно надвинулись на Невзора. Ободренный поддержкой товарищей, Кочень горячо продолжил речь свою:
- Мы твоему Петриле нужны были на Волге, чтоб мимо булгар прорваться. Мы потом обливались, кровью умывались, могилу рыли, товарища хоронили, а как добычу делить - лишние сделались. Мы-то, конечно, лишние, а вот ты, Невзор, перед самым отплытием с Петрилой по бережку гулял: Не о твоей ли доле вы с ним беседовали? Ты, наверно, много запросил, опечалил отрока боярского, лица на нем не было, когда в ушкуй садился.
- Сдурел! - изумился Невзор, задохнувшись от возмущения.
- Правда твоя! - напирал Кочень. - Только сдурели мы еще в Новгороде, когда с вами, разумниками, в поход пошли. А вы и радешеньки на нас, на дурнях, прокатиться.
- Непахано боронишь, парень, - с горькой укоризной заговорил Невзор.
- Перебираешь, чего ни попадя, как только язык поворачивается?
- А чего ты взвился-то? - крикнул вконец разгоряченный Кочень. - Правда глаза колет?
Невзор беспомощно оглянулся, оглядел гудящую ватагу, тут и там натыкаясь на острые шилья злых взглядов. Он не боялся, только нестерпимо обидно было выслушивать напраслину. Неподъемным камнем взвисла та обида в душе его, и хотелось лишь одного - столкнуть этот камень, свалить, его туда ли, сюда ли, теперь уж все равно.
- Правду хочешь знать? - заговорил Невзор каким-то не своим, перегоревшим и тусклым голосом. - Скажу, коли очень тебе на терпится : Боярин Дмитр Мирошкинич задумал рыбку чудскую изловить не на горох моченый, не на червя навозного - на живца, а мне поручил того живца насадить на крючок боярский хорошенько, чтоб, значит, не сорвался.
- Как это? - не понял Кочень. -- Загадки загадываешь, зубы заговариваешь:
- Обожди! - остановил его мечник Голован. - Говори яснее. Невзор.
- А что же тут неясного? Боярин поставил Петрилу во главе ватаги, а как вышли мы из Новгорода, женку его. Варвару, с малыми чадами умыкнул в терем свой, в залог взял для верности. А мне велел сказать о том Петриле, коли будет в том нужда. Я и сказал, когда он нас оставлял этот берег караулить.
- Вона как! - раздумчиво протянул мечник Голован.
- Не брешешь? - недоверчиво спросил Кочень.
- Да вот те крест! - Невзор размашисто перекрестился, торопливо выудил из-за ворота рубахи оловянную бляшку змеевика с ликом архангела Михаила, поцеловал ее синими губами. Кочень переглянулся с Голованом, воины озадаченно молчали, лишь где-то в гуще толпы шуршал осторожный шелот.
- Я уже всяко думал, - признался Невзор, засовывая змеевик обратно.
- Коли Петрило вздумал скрыться - где же его найдешь? Да и попробуй-ка у пса матерого косточку отнять. А коли не нашел ои храма. - что же нас не кличет? Почто слово не держит? И в этом разе искать бы его: надо, а где? По чужой-то земле с невеликой ватажкой ходить - сами знаете: А может, нашел он сокровища, да так случилось, что вынужден вернуться в Новгород другой дорогой. Как ни крути - надо нам отсюда убираться, домой идти, а там будь что будет.
- Что же ты раньше молчал: о крючках своих? - не утерпел спросить Кочень.
- Дюже я на хитрость боярскую надеялся, - объяснил Невзор. - Все думал - вернется Петрило. Верил ему, а он: Вот и нам надо уходить, да без шума, по-тихому, а посему булгар топить нет нам никакого проку. Вверх по Каме бежать на носу у дружины булгарской. Бог знает, куда прибежим, чем дело кончится?
- Но ведь по Волге домой возвращаться, - возразил Кочень, - это еще труднее. Великий-то князь Всеволод Георгиевич давно, небось, ушел из земель булгарских.
- Правда твоя, - согласился Невзор. - А посему все чаще думаю я о той раке, что в Каму впадает чуть выше камского устья. Да знаете вы эту реку, вода в ней светлая, серебром отливает. - Река вятичей, - вспомнил Голован.
- Она и есть, - обрадовался Невзор. - Ты же сам говорил, что живут на ней русские люди.
- Так ведь они нехристи, - встрял Кочень. - Старой веры держатся, нас, крещеных, не шибко жалуют.
- Али ты, крещеный, у красногорских огней не плясывал? - насмешливо спросил Невзор. - Али с девками хороводы солнечные не важивал?
- Ну, с девками! - протянул Кочень. - На алый цветок летит и мотылек.
- Ага! - насел Невзор. - Проехал было мимо, да завернул по дыму?
- Один Бог без греха! - не сдавался молодой мечник.
- Опять за свое? - рассердился Голован. - Нашли время спорить, да и было бы о чем. Ты почто крестился?
- Боярин велел, - с вызовом ответил Кочень. - Без этого на службу не брал.
То-то, что боярин, - Голован усмехнулся, оглядел воинов. - Окрестил да по миру пустил: Идите, крещеные, бочком, крутитесь волчком.
- Так ведь и я о том же, - обрадовался Невзор. - Кому жить хочется, тот и пню поклонится. Грех, конечно, так ведь не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешься.
Ватажники с миром пропустили булгарские лодки, а ранним утром следующего дня легкие ушкуи стремительно летели вниз по течению, туда, где камские воды смешивались с серебряными струями реки вятичей.
Микулин сон
Микула потерял счет времени, одинаковыми серыми камнями валились на него тягостные дни, большой и прекрасный мир сузился до пределов булгарской лодки, тяжелое весло заслонило белый свет, бесповоротно отгородило и отодвинуло минувшее. С каждым взмахом этого весла все дальше назад уходила прежняя жизнь, которая с каждым днем, часом и мгновеньем все больше казалась сном, вымыслом, давней сказкой. И даже несчастья, постигшие Микулу в той прежней жизни, вспоминались теперь и виделись не такими горькими и страшными, ведь тогда он был свободен.
Да, тогда он не был прикован цепью к борту ручной посудины, чужие голоса не будили его ранним утром, ему не приходилось быстро съедать кусок черствой лепешки, запивая его разбавленным кислым молоком, надсмотрщик с хлыстом не стоял весь долгий день над душой его.
Теперь же все было именно так. В числе восьми разноплеменных рабов Микула с утра до вечера вздымал и опускал в воду длинное весло, с утра до вечера речные берега медленно уходили назад, и не было конца этой бесконечной дороге, и не было ничего, что могло бы прекратить это беспрерывное движение.
Микула часто вспоминал сон, виденный им в первую ночь плавания. Сон был такой: солнечный восход, вершина Ярилина холма, хороводница Улита кладет на землю крашеное яйцо и маленький каравай, слышится песня, начинается движение хоровода, и вдруг чья-то неосторожная нога ступает на хлеб, а другая нога топчет красное яичко:
В ту давнюю ночь Микула проснулся в страхе, сердце билось часто и тревожно, он долго ворочался на дне лодки и с тоской смотрел в высокое звездное небо.
- Не спится, паря? - чуть слышно спросил из темноты чей-то голос.
Микула вздрогнул, цепь на ноге его звякнула, он плотнее прижался к твердому борту лодки.
- Не спишь ведь, - сказал невидимый человек.
- Кто ты? - шепотом спросил Микула, вглядываясь в темноту.
- Весь день рядом веслом махал, а теперь спрашиваешь - кто:
- Ты русский, что ли? - все еще не решаясь поверить, спросил Микула.
- Да русский, русский, - заверил человек, добрая усмешка слышалась в голосе его. - Ты молчал весь день, а по обличью вроде наш.
Так Микула познакомился с соотечественником, год назад попавшим в булгарский полон. Звали нового знакомца Наум Гвоздь.
Наум, мужик бывалый и разумный, объяснил микулин сон просто:
- Крашеное яичко - жизнь, обласканная Солнцем, а хлеб - всему голова. Война проклятая жизнь твою потоптала, голову завернула под крыло. Сон-то в самую точку. Ну, ничего - беда бессердечна, да не вечна. Не тужи! Живой и слава Богу, великому Сварогу! Жизнь, паря, как курица рябая - от старых бед спасет, новых яиц нанесет. В твои ли годы горе горевать, грудь слезами поливать? Спи спокойно, отдыхай, завтра день тяжелый. Второй день пути всегда самый трудный, я-то знаю, не первый раз.
Позже, когда лодки шли уже по большой реке-, которую булгары называли Чулман-су, Наум показал Микуле на крутой обрыв, рядом с которым раскинулось широкое устье.
- В прошлом году, - тихонько заговорил он, привычно работая веслом, ходил я с булгарами вверх по этой реке. Тамошние жители калмезы называют ее Серебряной. В ту Серебряную впадает река поменьше, именем Пышма, сиречь река с плывущей лодкой. И правда, в низовьях делится она на два рукава, а между ними остров, на лодку похожий. И вот на этой Пышме, на высоком берегу, стоит городок калмезов, кар по-ихнему. Живет в нем главный жрец, который служит богам своим в святилище, ре-комом Куала. А посему тот городок калмезский зовется Куакар. Это мне один прежний товарищ растолковал, мы с ним, как вот теперь с тобой, в одной весельной паре труждалися, одну скамью огузками маслили. А после помер он от лихоманки какой-то:
Наум помолчал, погрузившись в свои думы, - может, вспоминал товарища, может, о доле своей печалился.
- Чудно, - сказал Микула, ожидая продолжения рассказа. Наум тряхнул головой, лицо его растуманилось, твердые губы чуть шевельнулись в едва заметной улыбке.
- Обожди, Микулка, дальше того чуднее будет, - сказал он потеплевшим голосом. - Чуть ниже Куакара, верстах в двух, живут на берегу Пышмы русские люди, земляки твои, вятичи.
- Вятичи? - удивленно протянул Микула. - Эк ведь их куда занесло!
Что так? Чудно:
- В прежние времена ушли из земли Низовской, спасаясь от грецкой веры, от кровавого крещения уберегаясь. Великого-то князя Андрея не зря Боголюбским нарекли - любви этой ради никого не щадил. Правда, и его не пощадили, да уж это грецкому богу виднее.
- И что, терпят калмезы пришлых людей на земле своей? - недоверчиво спросил Микула.
- Не только терпят, а вроде-как и почитают - и калмезы, и булгары, и чудь белоглазая, и даже чирмиши, вояки лютые. Ходят за советом к старцу их Доброславу. Он их наставляет и судит, и вершится все по слову его.
- Да отчего так? - снова удивился Микула. - Что за сила в Доброславе?
- Того не ведаю, - вздохнул Наум. - На пристани куакарской подходил старец к нашим лодкам, с булгарами беседовал, поговорил и с нами, рабами цепными. Ничего не; сказал особого, но всю душу мою теплом обдало, как будто сам Дажьбог погладил ее своей ладонью. Год прошел, а я все еще тем теплом согреваюсь. Мужика ведь не работа губит, а кручина. И кабы не Доброслав, давно бы я от той кручины сдурел, а то и вовсе помер.
Наум замолчал и долго сидел так, привычно качаясь туда-сюда с весельным древком, а лицо жило своей отдельной жизнью, светлой и радостной, глаза сияли, губы полуоткрылись в добрую улыбку.
- Да, - промолвил, наконец, Наум, - слов сказал он немного, больше лечил нас, болезных. Глянет на человека, ладонь наложит туда, где хворь таится, как будто видит насквозь, - и все, намного легче делается, по себе знаю. И на товарища моего посмотрел молча, головой покачал, вздохнул да и ушел, опечаленный, по берегу. Уж потом мы поняли - увидел Доброслав смерть его. Я, Микула, женку свою реже вспоминаю, чем того старца куакарского. Эх, повидать бы, потолковать ладом, без успеши: И, главное, без цепи на ноге, без пса-надсмотрщика вот бы счастье-то!