Башкиров Михаил. По всем правилам осадного искусства

   - А я утром так торопился в библиотеку, что не успел даже чаю попить.
   - Бедняжка, - Марина повернулась к стеллажу с телевизорами, отразилась в экранах, загнала кудряшки под шапку.
   За прилавком включили магнитофон. Марина что-то сказала, но студент не разобрал и послушно двинулся за ней к выходу. Запись была чистая, на низких тонах выбрировало стекло, ударник перешел на соло. Вдруг звук исчез, что-то упруго щелкнуло. Марина обернулась, но сказать ничего не успела - опять ударник вырвался на свободу: покупатель старательно пробовал ручки тембра и громкости.
   - Знаешь, поехали в "Парфюмерию", - Марина подняла воротник. Обойдется духами...
   Через два часа они стояли перед Марининым домом. Студент все еще держал в руках запакованную в хрустящую пленку коробочку с духами.
   - Значит, так, - Марина взяла подарок. - Сейчас сбегаю переоденусь...
   Студент дождался, когда она завернет за угол, и вошел в "Гастроном".
   Могла бы и домой пригласить... Постоял бы у порога, не привыкать...
   Он пересчитал мелочь, оставшуюся с тройки. В конце зала мужчина, расстегнув пальто и пложив ушанку на высокий стол, доедал пирожное крошки сыпались ему на шарф.
   Успею перекусить...
   Студент взял четыре пирожка с ливером - пока нес их до столика, бумага успела промаслиться. Вернулся за кофе.
   Мужчина стряхнул крошки с шарфа и принялся за очередное пирожное.
   Студент тоже расстегнул пальто, снял шапку.
   Могла бы вчера предупредить, что ожидается торжество... Поприличней бы оделся - а то ни галстука, на запонок... Ботинки бы не заставили снять, терпеть не могу танцевать в носках... Наверняка там будет приличная компания... Врезать им что-нибудь из протопопа Аввакума или Эразма Роттердамского...
   Студент дожевал последний пирожок, допил остывший кофе. Носовым платком тщательно вытер замасленные пальцы и губы.
   Марина узнает про эти черствые пирожки - засмеет... Не мог, видите ли, дождаться салата из крабов...
   Студент вышел из "Гастронома". Ветер беспокоил сугробы у дороги, обтекал тополя, не давал снежной крупе успокоиться, гнал ее над затоптанным льдистым тротуаром. Прохожие отворачивались, закрывались руками, а когда ветер особенно наглел, замирали, подставив спину или бок под резкий порыв, и торопились дальше.
   Студент свернул за угол - здесь было тише. Поднял воротник - шею обдало холодом.
   Марина, выходя из-за дома, сразу наткнулась на студента. Постояли почти вплотную друг к другу. Она была без очков и беспрестанно моргала. Он вдыхал аромат резких, дразнящих духов и не мог отвести взгляда от ее переносицы - след от тяжелой оправы казался ему рубцом, как будто напоролась на ветку, выбегая из подъезда. Она вдруг перестала моргать, чуть лизнула помаду на губах, отступила на два шага - черная сумка на длинном ремне качнулась маятником.
   Потом они долго шли по улицам, часто молча останавливаясь - то ли оттого, что слишком резок был ветер, то ли просто им некуда было торопиться.
   Когда остановились в очередной раз, студент вдруг заметил, что они уже полчаса назад были возле этой аптеки. Тогда еще удивил резкий запах лекарств. Студент повернулся лицом к витрине и увидел ряды склянок в узких высоких шкафах, черную тугую кислородную подушку в самом углу.
   Значит, сделали круг.
   - Ну ладно, я пойду, - Марина обмотала ремень сумки вокруг желтой перчатки. - Спасибо, что проводил и помог выбрать подарок...
   - Не за что...
   - Я бы с радостью пошла с тобой к Светке, но пойми, там будет сугубо феминизированное общество, традиция..
   - А если я подожду здесь?
   - Глупый... Во-первых, замерзнешь, во-вторых, это долгая история, в-третьих, хоть чуточку-то надо работать над дипломом - тем более, такая захватывающая тема, - она тряхнула сумкой - разошелся замок и мелькнул подарок, схваченный шелковой лентой. - Не сердись.
   - Может, еще погуляем?
   - Давай я провожу тебя до остановки...
   В троллейбусе, на задней площадке, в толкотне, обхватив поручень, он вспомнил, как Марина отламывала по долькам шоколад с орехами, потом вспомнил стеллаж, заставленный телевизорами, и в одном мертвом экране - ее лицо, в другом - рука, трогающая пряжку на поясе.
   Троллейбус резко тормознул. Студента прижали грудью к поручню.
   С ближнего сиденья из-за плеча матери выглядывал карапуз в пушистой шубе, облизывал потрескавшиеся губы, моргал.
   Студент отвернулся.
   - Вы на следующей выходите? - спросил кто-то простуженно в самое ухо.
   - Да, - оттеснив плечом неуклюжего пассажира, он двинулся к выходу, хотя до его остановки было еще минут сорок.
   Вырвавшись из троллейбуса, перебежал на ту сторону дороги, едва дождался обратного маршрута и втиснулся в переполненный салон.
   Вернувшись, студент основательно изучил аптеку - прочитал названия всех таблеток, разложенных под стеклом, осмотрел фаянсовые предметы и костыли, щелкнул пальцем кислородную подушку и целых полчаса не мог оторваться от жирных пиявок в широкой банке. А уходя, купил за шесть копеек аскорбинку, высыпал таблетки в ладонь и набил ими рот.
   Когда стемнело, зашел в подъезд, отогрел руки, но, боясь пропустить Марину, снова вернулся к аптеке - и так шастал, пока не дождался.
   Он увидел ее сразу, едва шагнул из-за угла. Марина стояла у витрины с тем длинным с биофака.
   Смеялась, разговаривала, взмахивала руками. Ее шапка искрилась в полосе света от витрины.
   Парень, зашвырнув сигарету в сугроб, вдруг обнял Марину.
   Студент попятился, задел угол плечом.
   Он то бежал, то шел через хмурые, воющие метелью дворы, а очутившись на тротуаре в кипении снега, вновь торопился к черному пятну следующей арки, подальше от назойливых фонарей. Снег догонял его, срываясь с крыш, выкатываясь из-за угла, гнал, прижимал к сугробам, но вытоптанные тропы еще угадывались в круговерти, и отблески окон, как ступени бесконечной лестницы, вели к черноте глухих стен.
   В длинном гулком тоннеле наконец остановился. С улицы вклинивался свет пролетавших машин, и тогда на крышке люка возле стены угадывались притихшие взъерошенные голуби. Из-под тяжелой чугунной крышки сочился пар. Но вот ветер добрался и сюда - загудело, как в аэродинамической трубе...
   Он приехал домой на последнем троллейбусе. Сбросил пальто на пол, еле развязал шнурки онемелыми пальцами. Долго сидел в прихожей, наблюдая, как оттаивает пальто, - и вдруг обнаружил, что до сих пор не снял шапку. Раскисшую шапку положил наверх, поднял тяжелое пальто, встряхнул, открыв дверь в ванную, - по кафелю разлетелись брызги. Отнес пальто к себе в комнату, повесил на спинку кресла поближе к батарее. Вернулся, открыл кран - трубы завибрировали.
   Хорошо, что увидел ее с длинным, а то бы мучился, надеялся... Поиграла, как кошка с мышкой. Не зря торчал в аптеке, не зря в подъездах мялся... А если бы узнал все позднее, когда втюрился бы в нее по самые уши?.. Сейчас же - легкое опьянение; к утру пройдет, и ничего не останется...
   Отлежавшись в ванне, окатился прохладным душем, растерся полотенцем, натянул тренировочный костюм, устроился на кухне.
   Написать ей, что ли, письмо... Пусть не думает, что страдаю, мол, так и так... Авантюра, порожденная неуемным воображением Андрюхи, рухнула... Приходил не из-за твоих красивых глаз, а из-за папаши...
   На кухню вышла мать в халате. Налила кружку чаю, села напротив и стала смотреть на него.
   - Нагулялся?
   - Угу...
   - Опять с Андрюхой в кино торчали?
   - Вроде...
   - Кстати, тебе звонила Тамара... Завтра у вас консультация на кафедре, в десять...
   - Без нее знаю прекрасно.
   - Утром купила две банки эмали... Надо будет перед родительским днем оградку подновить...
   - Мы же в том году и оградку покрасили, и тумбочку.
   - Грязновато получилось...
   - Кисть попалась паршивая... Ты больше такую не покупай... Надо соседа попросить, может, японскую достанет...
   - Ты у него опять пластинки брал?
   - Всего две... Сказал, подождет до стипехи.
   - Ладно, пойду...
   Мать выплеснула остывший чай в раковину - так и не отпила ни глоточка.
   Студент положил вилку, отодвинул тарелку.
   Да, последний раз они были у бабки Анны по весне. Поехали на кладбище вдвоем. Заказали такси, положили в сетку банку краски, новую кисточку с еще не оторванным ценником. К себе в сумку мать поставила бутылочку ацетона. Приехал на кладбище, с трудом отыскали могилу. Она теперь была далеко от края. Плотный клин оградок, выбравшись из тесноты рощицы, позванивая металлическими листьями венков, захватывал когда-то плодородное поле - оспины могил да кое-где на уцелевшем дерне трава - издали она кажется бумажной, как вылинявше цветы, прикрученные к облупленным прутьям...
   Студент поставил сковородку в раковину, залил водой. Тщательно вытер стол. Потом взял металлическую щетку и принялся очищать дно сковородки.
   Мать утром удивится... После консультации рвану прямо в библиотеку, засяду всерьез...
   Поставил сковородку на видное место, повесил щетку над краном. Вымыл руки, выпил еще кружку чая и ушел спать.
   В комнате от сохнущего пальто воздух был как в кладовке под лестницей.
   Один раз, играя в войну, сидел за бочкой, накрывшись фанерой и заставив ноги ящиком. Ребята заглядывали в кладовку раз пять, но так и не обнаружили его, а он выскочил в самый ответственный момент, а потом рассказывал, как у его носа по крышке бочки пробежал мышонок, и девчонки, взвизгивая, бегали смотреть то место. Про мышонка он, конечно, наврал. Не рассказывать же про то, нестерпимо хотелось чихать и как занемели ноги. А в том, что появился из кладовки в нужный момент, виновата паутина. Привстал размять ноги, да и цапанул ее затылком, как будто летучая мышь приклеилась мягким крылом, - чуть не заорал...
   Студент разделся, приоткрыл форточку и залез под холодное одеяло. Все, что произошло вечером, казалось ему сейчас таким же далеким, как детство в старом доме. Словно кто-то другой торчал в аптеке, метался по городу, стоял в тоннеле, дыша на руки, а рядом на крышке колодца грелись усталые голуби...
   Под самое утро проснулся. Почудилось сквозь сон, что у соседа за стеной, чуть слышно, - та музыка, тот же ударник, как в магазине, когда вздрагивала стеклина, за которой стояли "кассетники" и "вертаки", а в экранах телевизоров отражалась она, идущая к выходу...
   После консультации студент зашел в столовую, взял "комплекс", устроился в уголке. Отпил сразу полстакана компота, ткнул вилкой в шницель.
   Может, поехать к биофаку? Попытаться еще раз... Нет... Рядом будет маячить и ухмыляться тот парень... Лучше вообще об этом не думать... Сейчас главное - сесть за диплом, сесть основательно... Через две недели надо показать собранный материал... В библиотеку сегодня не сунусь - оттуда прямая дорога к биофаку - поеду к Андрюхе; сегодня чем дальше от центра, тем лучше...
   Студент отнес посуду в мойку. Из-за соседнего столика рукой махнула Тамарка. Отвернулся.
   Пока студент ждал трамвай, по дороге, что шла параллельно линии, один за одним проносились самосвалы, груженные снегом. Потом, уже из вагона, он видел вгрызающиеся в сугробы снегоочистители, грейдеры, скребущие обочину, людей в оранжевых жилетах.
   Студент не отрываясь смотрел в протаянную дырку. Сквозь нее город казался чуточку незнакомым.
   В трамвае не умолкал пассажир:
   - Нынче зима что надо...
   - А в том году снега почти не было, помните?.. Вот и приходится теперь небесам план перевыполнять...
   - Старики говорят, лето будет засушливое...
   Студент, вслушиваясь в разговор, выскреб на замерзшем стекле маленькую буковку "м".
   - Я лично в их приметы не верю. Все же на глазах меняется. Может, мы уже такого на нашей многострадальной планете натворили, что и подумать страшно. Кругом стронций-девяносто - снег, и тот радиоактивный, скоро люминесцировать начнет - вот примета настоящая...
   Андрюха был дома. Как и в прошлый раз, ползал на четвереньках вокруг ватмана - подправлял, подчищал.
   - Да ты не расстраивайся, - Андрюха свернул ватман, отнес на стол. - Я еще вчера понял, что наш план с изъяном: не учел психологии. Во-первых, насильно мил не будешь, во-вторых, девицы типа твоей избалованы до ужаса - им принцев подавай, ведь, по их мнению, они живут для счастья, а счастье должно строиться на прочном фундаменте... Вот был бы ты железобетонным...
   - А если она специально с тем парнем подстроила, чтобы надо мной подшутить, - знала, что будут ее ждать? А может, он случайно забрел на день рождения, и она хотела от него отделаться, да не могла?
   - С женщинами надо рвать сразу и с корнем!
   - Что-то ты свою Верочку до сих пор забыть не можешь... Сам же говорил: если вернется, все прощу, пусть хоть с ребенком чужим, - говорил?
   - Сравнил... У нас была настоящая любовь...
   - У меня, может быть, тоже настоящая.
   - Не смеши... Тебе просто обидно, что тебя обвели вокруг пальца... Если бы любил, то не сидел бы у меня, а метался бы под ее окнами, телефон бы терзал, плакал бы горючими слезами, кусал пальцы и выл... Впрочем, я знаю, как тебе помочь, - Андрюха расстелил очередной лист, прижав края толстыми справочниками. - К тому же доведем до конца наш первоначальный план...
   - Опять за свое!
   - Нет, наберись терпения и выслушай, - Андрюха сжал лезвие между пальцами, навис над ватманом и срезал прозрачный лоскуток.- Есть самый верный и надежный путь... И как я сразу не допер? Нет на свете писателя, могу поспорить на что угодно, который не мечтал бы открыть настоящий талант и ввести его в большую литературу, А ведь у человека на лбу не написано - талант он или элементарный графоман...
   - Зато написано в его произведениях... Талант виден по первой же строчке...
   - Это когда талант уже развился... Вначале же трудно определить истинную цену, тем более в литературе... Сколько примеров, что писал человек ерунду, писал, а потом взял да выдал гениальную книгу - и никто его остальную писанину не помнит, и кажется, что гениальная книга была написана им сразу, без усилий... Да что я тебе объясняю - ты же об этом лекции слушал, на семинарах спорил, рефераты писал...
   - Если я тебя правильно понял, то ты предлагаешь, чтобы я изобразил подающий надежды талант.
   - Да тебе и делать-то, в сущности, ничего не придется - возьми какого-нибудь сильного, но забытого писателя, сработай под его стиль новеллу - так, странички три-четыре, чтобы не напугать мэтра объемом.
   - Но он же знает, зачем я приходил в первый раз.
   - И прекрасно... Скажи, что новелла уже тогда лежала в дипломате, а ты переволновался и нагородил всякой чепухи про диплом... Сделай страдальческое лицо, и он, вспомнив, как был несправедлив к тебе в тот раз, компенсирует все повышенным вниманием... К тому же любопытство вдруг ты приволок шедевр... А когда он заглотнет наживку, ты не стесняйся, соглашайся со всеми его замечаниями и побольше спрашивай, как ему удается так замечательно писать, и уверяй, что хочешь сам научиться такому искусству...
   - Ты же знаешь, я слишком уважаю литературу... К тому же я никогда не писал ни прозы, ни стихов и пробовать не хотел... Человек или рождается писателем, или нет... Этому нельзя научиться...
   - Минуточку, - Андрюха сходил на кухню, принес кусок батона, скатал мякиш. - Неужели из всей уймы прочитанных книг ты не вынес ничего? Все равно что-то осело в твоем мозгу, вошло в тебя непроизвольно, Андрюха прогнал хлебный шарик ладонью по ватману. - Сядь, попробуй; не получится - и не надо... К тому же твое появление с новеллой у писателя даст тебе шанс прояснить отношения с дочкой... Она откроет тебе дверь, а ты холодно скажешь: извините, но я не к вам, или, наоборот, убедишь ее, что она вдохновила тебя на творческие муки и ты благодарен ей...
   - Лучше позвонить...
   - Да она по телефону и разговаривать с тобой не будет, не надейся, - бросит трубку, и все, а на улице будет нарочно таскать за собой ухажера, и он даже может начистить тебе харю... Выбирай...
   Вернувшись домой, студент отыскал в затрепанной телефонной книге нужный номер. Ему хотелось лишь одного: чтобы подошла она - и будь что будет. Но трубку снял писатель. Студент, прикрыв микрофон ладонью, дождался коротких гудков - давать отбой сразу было бы подозрительно. Минут через пятнадцать снова позвонил, и опять трубку поднял писатель.
   Наверное, ждет срочного и важного звонка, или просто Марины нет дома... Гуляет с длинным по набережной...
   Студент ушел к себе в комнату, уселся в старое кресло. Телефонный звонок - резкий и неожиданный.
   Боясь опоздать, сдернул трубку - и услышал насмешливый голос Андрюхи. Тот обещал нагрянуть с утра пораньше и приобщиться к плодам творчества...
   Студент еще раз, как можно старательней, набрал пять обыкновенных цифр.
   Теперь этот номер вряд ли удастся забыть...
   Но опять неудача.
   А действительно, в предложении Андрюхи насчет новеллы есть рациональное зерно... Писатель же не круглый дурак, чтобы выставить начинающего автора, даже не загляув в предложенную рукопись... История литературы убедительно показывает, что молодые всегда цеплялись с ловкостью обезьян за старые, но прочные ветки... Скакали по ним вверх, и только сорвав желанный плод, успокаивались и начинали в свою очередь помогать тем, кто рвался следом... Да и не в этом даже дело - пусть раздраженно откажет или озабоченно сошлется на нехватку времени - его право... Главное - доказать самому себе и Андрюхе, что не такое это сложное дело - выдать образец элементарной прозы, ведь большинство профессионалов лишь владеют суммой приемов, они как бы делают зарядку по давно заученному комплексу, и им в голову не приходит, что можно выкинуть какой-нибудь дух захватывающий трюк... Взять яркость и терпкость Бунина, добавить мягкость и плавность Чехова, подбросить болезненной психологии Достоевского и увенчать все толстовским психоанализом... Но тогда получится не рассказ, а целый роман, бумаги не хватит... Глядь, к утру на эпопею из современной жизни потянет... Только начать - засосет, как болото...
   Студент достал из стола новую общую тетрадь, приготовил набор шариковых ручек, подаренных матерью, открыл форточку, чтобы проветрить комнату, а сам пошел на кухню чем-нибудь подкрепиться.
   Заглянул в холодильник.
   Почему раньше не тянуло писать?.. Или чем больше читаешь, тем меньше тянет к творчеству, и наоборот?.. Если у Марины скажут хоть одно доброе слово, начну копить деньги на пишущую машинку... В комиссионке их - завались...
   Достал колбасу, масло, хлеб.
   Для начала выдать бы страниц десять...
   Студент просидел над раскрытой тетрадью всю ночь. Рисовал чертиков и принцесс, каждые полчаса умывался холодной водой и снова рисовал чертиков. Когда пришел Андрюха, то чертики перепрыгнули уже на следующую страницу.
   - По небритой, мятой роже вижу, что шедевр готов, - Андрюха вошел в комнату. - Завидую твоей работоспособности...
   - Знаешь, я наконец-то понял, почему в наше время так поздно становятся писателями.
   - Оттого, что поздно влюбляются, - Андрюха взял тетрадь. - Настоящая любовь теперь посещает людей, увы, в достаточно зрелом возрасте, и исключения вроде меня только подтверждают правило...
   - Я загорелся твоей идеей, устремился к листу бумаги - и вдруг подумал: о чем писать?..
   - Конечно, о чертях, - Андрюха положил тетрадь обратно на стол. Под Булгакова!
   - Понимаешь, для меня не было откровением, что писатели, как бы они ни уходили от реальности, строят свое произведение на фактах своей жизни. Пережитая ими боль, испытанное ими счастье - вот неисчерпаемый источник всех эмоций... А я, очутившись перед чистым листом, вдруг осознал, что мне не о чем рассказать людям, совсем не о чем...
   - А детство?
   - Детство было у каждого - а мое детство вряд ли чем отличается от детства любого другого; все мы шагаем по одним ступенькам, и все это на сто рядов давно обмусолено и обкатано.
   - А учеба в университете?
   - Конечно, весьма неловко вспоминать о пропущенных лекциях, дурацких практиках, косноязычных преподавателях... Можно еще припомнить, как забывал платить комсомольские и профсоюзные взносы, как на субботнике грелся на солнышке, как смылся из колхоза и потом достал липовую справку...
   - Стоило из-за этого страдать всю ночь! Взял бы да написал о своей бабке... Ты же мне все уши прожужжал. Какая она была хорошая, какая добрая...
   - О бабке Анне я сразу подумал, и когда понял, что, в сущности, ничего о ней не знаю, опешил... Вспомнил, что муж ее бросил еще до войны, что двое детей из трех умерли, даже не знаю, от чего... Вспомнил обрывки рассказов о ее работе на швейной фабрике и в театре... И все... Осталось от нее одно это кресло, которое скоро тоже выкинут... Оказывается, я и корней-то своих не знаю... Как-то стал мать расспрашивать, а она достала старую, всю изломанную фотографию, ничего не разберешь, - говорит, это прабабушка с прадедушкой - Петр и Анастасия, а отчества ихние уже не помнит... Не умел я бабку слушать, все некогда было - помню, то в футбол гоняли, то мультики смотрели, а потом, уже когда студентом стал, - просила: запиши, мол, для своих будущих детей факты прошлой жизни - смеялся, отмахивался, думал, успею...
   - Ладно, побегу, мне еще пять листов чертить.
   - Сейчас завалюсь спать на целый день... Представляешь, до сих пор даже влюбиться не мог по-настоящему... А то было бы про что писать, наверняка...
   - Хочешь, я схожу на биофак, разыщу твою Марину и выясню отношения? Объясню твои чувства? Ты же никогда сам на это не решишься...
   - Заткнись и сделай милость, исчезни! Рожа твоя мне за последние дни очень уж опротивела. Генератор идей! Мефистофель недорезанный!
   - Я же хотел как лучше...
   - Бывает.
   - Ну, отсыпайся.
   - Постараюь...
   Через три дня, вернувшись из библиотеки, студент в один присест написал почти без помарок грустную новеллу, вернее, акварельный этюд, и после уже, перечитывая, удивлялся, почему вдруг именно сегодня вспомнил давнишнюю осень, старого пса без имени на покосившемся крыльце и мотоцикл у забора с разбитой фарой. Остальное придумалось как-то само собой - и письмо, что привез на этом мотоцикле почтальон в дождевике и фуражке с оторванной кокардой, и человек, проживающий временно в доме и ушедший в сырые сопки по палой листве, так и не дождавшись письма.
   Студент переписал все начисто, сколол листки скрепкой, положил в дипломат.
   На улицах уже зажгли фонари. Когда он пересаживался из троллейбуса в трамвай, повалил снег.
   Вот и хорошо... Пусть все будет, как в тот вечер... Только на этот раз в дипломате - пять убористых страниц... Кажется, получилось хорошо... Даже при отсутствии сюжета, при традиционности характера... Есть какое-то грустное, особое настроение... А может, действительно, это начало чего-то настоящего, серьезного... И все началось с глупого, нелепого визита... Марина... Думал беспрестанно лишь о ней, хотел написать про нее, вспоминал, мечтал, клял - и вдруг: человек, уходящий в тайгу с ружьем на плече, уходящий, чтобы не вернуться, и старый пес долго смотрит ему вслед с крыльца, и запоздавший мотоцикл...
   Когда подходил к дому и поднимался по лестнице, твердо знал, что теперь никакая сила не остановит. Прежде чем нажать кнопку звонка, отдышался, снял шапку, спрятал перчатки в карманы.
   Только бы прочитал...
   Дверь открыла Марина - все та же книга в руках - молча отступила. Он шагнул за порог.
   - Мог бы и предупредить по телефону, - Марина поправила очки.
   - Я, как это ни странно, снова к твоему отцу.
   - К сожалению, папа уничтожает все черновики и варианты... Улыбайся - не улыбайся, а я имела удовольствие поговорить с твоим другом, по крайней мере он так отрекомендовался, кажется, Андрей или Алексей, - так вот, этот твой друг отыскал меня и объяснил твое поведение... При этом брал всю вину на себя...
   - Значит, не судьба, - студент напялил шапку, повернулся к дверям.
   - Да ты не огорчайся, папа все равно в Москве.
   - Какая разница? - студент вышел на площадку.
   - Ты на меня сердишься? - Марина вышла на площадку следом. - За день рождения?
   - Ни на кого я не сержусь, - студент поставил дипломат, повернулся к Марине. - Я бы никогда тебе этого не сказал, да видно, не встречаться нам больше...
   - Как торжественно.
   - Люблю я тебя, - студент подхватил дипломат и, не оглядываясь, стал спускаться по лестнице.
   Он приостанавливался на каждой ступеньке и, прежде чем сделать следующий шаг, напряженно вслушивался - но лишь с улицы доходил шум редких машин: им, наверное, было трудно врезаться в пелену снега, и "дворники", натужно поскрипывая, сбивали мокрые хлопья по рамке стекла.
   Дойдя до площадки с почтовыми ящиками, студент услышал, как лязгнула дверь, и звук этот, цепляясь за прутья гнутых перил, опадал, как последний лист с озябшего дерева. Навалившись плечом на железо мятых ящиков, студент пытался угадать, по какую сторону двери осталась Марина - боясь догнать его, все еще смотрит в черную щель пролета или, сжав мягкий воротник, уходит по коридору мимо широких лыж, мимо зеркала, мимо тусклого бра.
   Он выпрямился - плечо тяжело отлепилось, и пустое железо щелкнуло и загудело. Вернулся к лестнице, уперся ногой в первую ступеньку, поставил на колено дипломат, откинул крышку, выдернул листки - скрепка сорвалась и зазвенела об пол - смял в кулаке. Выйдя из подъезда, швырнул комок в ближайший сугроб.
   Снег падал степенно, размеренно, как будто у него впереди была целая зима...