Это, конечно, не значит, что религиозные доктрины на Тайване вообще не существуют или что их ритуалы не соблюдаются.
Заведующий кафедрой религиозных исследований университета Ченчжи, доктор Очи Хуанг систематизировал мои представления так:
– Примерно половина всего населения Тайваня признают себя верующими. Среди них есть и мусульмане, и протестанты, и католики, и даже небольшая православная община, возглавляемая греческим архимандритом. Однако наиболее влиятельных религий две – буддизм и даосизм.
– А в чем разница между этими двумя религиями?
– В двух словах, конечно, на этот вопрос не ответишь. Но я постараюсь коротко обобщить.
По религии даосизма, Вселенная устроена так, что над людьми, духами и небом стоит могущественная сила Дао. Сила эта бестелесна, бесформенна, неисчерпаема и бесконечна. Дао – источник всего: человеческой жизни, богов и природы. Человек – неотъемлемая часть природы, и главная его цель – жить в согласии с природой, по ее законам. Все несчастия людей происходят оттого, что они идут вопреки этим законам. В даосизме очень сильна идея бессмертия, поэтому служители культа здесь часто занимались медициной, алхимией, магией. В даосских трактатах подробно описаны способы изготовления эликсиров бессмертия.
О буддизме говорить вообще очень сложно. Есть множество разных направлений этой религии: у Будды было несколько последователей, трактующих его доктрину иногда совершенно противоположным образом. Даже сегодня на Тайване существуют четыре школы буддизма. Все школы объединяют следующие основные идеи. Человек живет в страдании, оно сопровождает его всю жизнь: болезни, старость, смерть. Прекратить страдания можно только отказом от желаний, освобождением от власти вожделений. Это освобождение происходит через «правильность» – правильные мысли, помыслы и поступки, через нравственное и духовное очищение. Очищение достигается смирением, щедростью, милосердием, отказом от насилия и самоконтролем. Высший же уровень просветления приходит к человеку тогда, когда он переходит в нирвану, то есть в состояние безмятежного прозрения, бесстрастия и мудрости. Только нирвана избавит его от всех страданий.
– Впрочем, – добавляет Очи Хуанг, – все это весьма упрощенные схемы двух наших основных религий.
– А конфуцианство? – напоминаю я собеседнику. – В одном из справочников по Тайваню я прочла, что это – третья религия…
– Конфуцианство – не религия, – перебивает он меня с некоторой досадой. – Я все время это повторяю своим студентам на лекциях. Это философия, возникшая в VI веке до нашей эры. Великий мыслитель Конфуций в беседе со своими учениками создал школу, в которой обобщил опыт воспитания и образования древнего Китая и обогатил его своими собственными оригинальными идеями. Впоследствии знаменитый трактат «Беседы и суждения», где были воспроизведены беседы философа с учениками, вошел в обязательную школьную программу. Это и есть конфуцианство. В укороченном и более простом виде трактат изучается и в современных школах. Ученики заучивают наизусть главные принципы: человек должен быть верен долгу, почтителен к старшим, уважителен к памяти предков. А также великодушен и человеколюбив. Каждому выпускнику школы сегодня следует знать черты идеально воспитанного человека: благородство, стремление к истине, почтительность, правдивость. Я бы еще сказал, что это первая в истории человечества идея всестороннего развития личности, где главное – нравственное начало и образование. Именно в такой последовательности.
Я рассказываю Очи Хуангу о стене «Религия», которую часто видела в знакомых мне домах, где люди молятся разным богам, не особо их различая.
– Да, – говорит он, – так случается часто. Но есть и глубоко убежденные приверженцы одной только конфессии. Это служители храмов, монахи. Ну и, конечно, многие простые верующие.
…Моя аспирантка Ши Ти-льяо – девушка вполне современная. Всегда по моде одета, всегда в курсе всех политических и культурных новостей. Она обладает научным складом ума, который хорошо заметен в ее выступлениях: точность, логичность, склонность к анализу. Войдя в аудиторию, она отыскивает глазами Чен Хоэя и садится рядом с ним. Оба принадлежат к тому англоязычному слою тайбэйской молодежи, которая предпочитает и читать и говорить на этом языке и даже брать себе вторые, английские, имена – Келли и Питер. Однажды я спрашиваю, как они вдвоем проводят свое свободное время. Она удивленно на меня смотрит.
– Вы имеете в виду Питера? Но мы не видимся вне этой аудитории.
– То есть вы недавно познакомились?
– О нет, давно, мы ведь учились в одной школе.
Мне кажется, что они очень гармонично смотрятся друг с другом. И, наверное, были бы неплохой парой. Я осторожно намекаю на это Келли. Но она качает головой.
– Нет, это абсолютно невозможно.
– Почему?
– Потому что он – даосист, а я – буддистка. У меня есть жених, мы принадлежим одной и той же буддистской общине.
Келли рассказывает мне, как они с женихом соблюдают все религиозные ритуалы, предписания, в частности, вегетарианство. Как вместе молятся, как читают книги по буддизму и потом их обсуждают.
– Ты с ним счастлива? – прямо спрашиваю я.
– Да, конечно, – отвечает девушка.
Но мне как-то не слышится в ее словах некоего счастливого отзвука. А может, она чего-то недоговаривает?
Однажды Келли приходит на занятие очень бледная, с опухшими глазами. Плакала? Почему? Она не сразу открывается, но, видно, и нести свою муку в себе ей больше невмочь.
– Я плохая буддистка, – говорит она наконец очень тихо.
– А что это значит?
– Я ревную. А это большой грех.
История проста и банальна. Ее жених ей изменяет. Собственно, это даже нельзя назвать изменой (по-английски, кстати, слово «измена» будет cheating, то есть обман), потому что он ее не обманывает. Просто на очередном свидании он ей рассказал, что живет с другой девушкой. Это приносит ему большую физическую радость. Но это вовсе не значит, что он порывает с Келли: напротив, он уверен, что они когда-нибудь поженятся. «Почему ты не женишься на ней?» – спрашивает Келли. – «Потому что она не буддистка».
Так при чем же здесь Келли? В чем ее грех перед богом? «Ну как же, – всхлипывает она. – Мною же движет ревность, одно из самых больших зол! Будь я истинной буддисткой, я бы подавила в себе это чувство, радовалась бы радости своего жениха. Я вообще должна быть выше всех этих земных страстей. Иначе мне никогда не достичь нирваны…»
Через несколько дней у меня был большой, очень откровенный разговор с Питером. Я спросила его, насколько он правоверный даосист.
– Я – даосист? – удивился он. – Мои родители вообще неверующие, а деревенские бабушка с дедушкой действительно исповедовали культ Дао. Но оба давно умерли и мне свою веру не передали.
– Так ты что, атеист?
– О нет!
– Агностик?
– М-мм, как вам сказать… Ни о каких богах я в обычной жизни не думаю. Но вот когда происходит какая-то неприятность, я начинаю молиться. И знаете, молюсь так истово…
– Каким богам? – уточняю я.
– Не знаю. Всем, наверное. И вот что интересно – они, как правило, помогают.
А моя студентка У Чи отказалась от пельменей. Это было в кафе, куда мы часто заходили перекусить.
– Ты вчера еще так их хвалила, – удивилась я.
– Так с сегодняшнего дня сессия же начинается, – объяснила она. – А боги не любят, когда люди едят мясное. Не хочу их раздражать. Вот экзамены окончатся, тогда уж наемся.
Я спросила, какие именно боги не любят мясоедов, но ответить она не смогла.
По контрасту с этим эпизодом мне вспомнился один разговор. Это было во время семейного ужина с Ин Ши и ее родными в ресторане. Ее сестра, инженер, рассказывала мне о своих сыновьях: с младшим было все в порядке, а вот старший… Сложности начались с того дня, когда сын принял протестантскую веру. Сама женщина, как и вся семья, убежденная католичка. Переход сына в другую конфессию, пусть даже и в той же религии – христианстве, она восприняла не просто как драму – как трагедию. Они когда-то были очень дружны – мать и сын, но теперь они почти не видятся. Недавно сын позвонил, что у него какая-то сердечная травма. Он по старой привычке обратился к маме – поделиться, найти понимание, утешение. Но она отказалась с ним встретиться:
– Как же я могу тебя понять? – спросила она. – Чем могу утешить? Ты же больше не католик. У меня просто не найдется слов, которые могли бы принести покой твоей душе.
…А тайваньцы идут в своей толерантности все дальше. Недавно в пригороде Тайбэя открыли Музей мировых религий. Здесь хранятся экспонаты, представляющие все крупнейшие религии мира. Основатель музея, буддийский наставник Синь Дао, сказал:
– Здесь нашли олицетворение идеалы мировой духовной цивилизации. Он должен положить начало диалогу между религиями всего мира.
Суеверия
Food Mecca
Уличная еда
Пир для гурманов
Заведующий кафедрой религиозных исследований университета Ченчжи, доктор Очи Хуанг систематизировал мои представления так:
– Примерно половина всего населения Тайваня признают себя верующими. Среди них есть и мусульмане, и протестанты, и католики, и даже небольшая православная община, возглавляемая греческим архимандритом. Однако наиболее влиятельных религий две – буддизм и даосизм.
– А в чем разница между этими двумя религиями?
– В двух словах, конечно, на этот вопрос не ответишь. Но я постараюсь коротко обобщить.
По религии даосизма, Вселенная устроена так, что над людьми, духами и небом стоит могущественная сила Дао. Сила эта бестелесна, бесформенна, неисчерпаема и бесконечна. Дао – источник всего: человеческой жизни, богов и природы. Человек – неотъемлемая часть природы, и главная его цель – жить в согласии с природой, по ее законам. Все несчастия людей происходят оттого, что они идут вопреки этим законам. В даосизме очень сильна идея бессмертия, поэтому служители культа здесь часто занимались медициной, алхимией, магией. В даосских трактатах подробно описаны способы изготовления эликсиров бессмертия.
О буддизме говорить вообще очень сложно. Есть множество разных направлений этой религии: у Будды было несколько последователей, трактующих его доктрину иногда совершенно противоположным образом. Даже сегодня на Тайване существуют четыре школы буддизма. Все школы объединяют следующие основные идеи. Человек живет в страдании, оно сопровождает его всю жизнь: болезни, старость, смерть. Прекратить страдания можно только отказом от желаний, освобождением от власти вожделений. Это освобождение происходит через «правильность» – правильные мысли, помыслы и поступки, через нравственное и духовное очищение. Очищение достигается смирением, щедростью, милосердием, отказом от насилия и самоконтролем. Высший же уровень просветления приходит к человеку тогда, когда он переходит в нирвану, то есть в состояние безмятежного прозрения, бесстрастия и мудрости. Только нирвана избавит его от всех страданий.
– Впрочем, – добавляет Очи Хуанг, – все это весьма упрощенные схемы двух наших основных религий.
– А конфуцианство? – напоминаю я собеседнику. – В одном из справочников по Тайваню я прочла, что это – третья религия…
– Конфуцианство – не религия, – перебивает он меня с некоторой досадой. – Я все время это повторяю своим студентам на лекциях. Это философия, возникшая в VI веке до нашей эры. Великий мыслитель Конфуций в беседе со своими учениками создал школу, в которой обобщил опыт воспитания и образования древнего Китая и обогатил его своими собственными оригинальными идеями. Впоследствии знаменитый трактат «Беседы и суждения», где были воспроизведены беседы философа с учениками, вошел в обязательную школьную программу. Это и есть конфуцианство. В укороченном и более простом виде трактат изучается и в современных школах. Ученики заучивают наизусть главные принципы: человек должен быть верен долгу, почтителен к старшим, уважителен к памяти предков. А также великодушен и человеколюбив. Каждому выпускнику школы сегодня следует знать черты идеально воспитанного человека: благородство, стремление к истине, почтительность, правдивость. Я бы еще сказал, что это первая в истории человечества идея всестороннего развития личности, где главное – нравственное начало и образование. Именно в такой последовательности.
Я рассказываю Очи Хуангу о стене «Религия», которую часто видела в знакомых мне домах, где люди молятся разным богам, не особо их различая.
– Да, – говорит он, – так случается часто. Но есть и глубоко убежденные приверженцы одной только конфессии. Это служители храмов, монахи. Ну и, конечно, многие простые верующие.
…Моя аспирантка Ши Ти-льяо – девушка вполне современная. Всегда по моде одета, всегда в курсе всех политических и культурных новостей. Она обладает научным складом ума, который хорошо заметен в ее выступлениях: точность, логичность, склонность к анализу. Войдя в аудиторию, она отыскивает глазами Чен Хоэя и садится рядом с ним. Оба принадлежат к тому англоязычному слою тайбэйской молодежи, которая предпочитает и читать и говорить на этом языке и даже брать себе вторые, английские, имена – Келли и Питер. Однажды я спрашиваю, как они вдвоем проводят свое свободное время. Она удивленно на меня смотрит.
– Вы имеете в виду Питера? Но мы не видимся вне этой аудитории.
– То есть вы недавно познакомились?
– О нет, давно, мы ведь учились в одной школе.
Мне кажется, что они очень гармонично смотрятся друг с другом. И, наверное, были бы неплохой парой. Я осторожно намекаю на это Келли. Но она качает головой.
– Нет, это абсолютно невозможно.
– Почему?
– Потому что он – даосист, а я – буддистка. У меня есть жених, мы принадлежим одной и той же буддистской общине.
Келли рассказывает мне, как они с женихом соблюдают все религиозные ритуалы, предписания, в частности, вегетарианство. Как вместе молятся, как читают книги по буддизму и потом их обсуждают.
– Ты с ним счастлива? – прямо спрашиваю я.
– Да, конечно, – отвечает девушка.
Но мне как-то не слышится в ее словах некоего счастливого отзвука. А может, она чего-то недоговаривает?
Однажды Келли приходит на занятие очень бледная, с опухшими глазами. Плакала? Почему? Она не сразу открывается, но, видно, и нести свою муку в себе ей больше невмочь.
– Я плохая буддистка, – говорит она наконец очень тихо.
– А что это значит?
– Я ревную. А это большой грех.
История проста и банальна. Ее жених ей изменяет. Собственно, это даже нельзя назвать изменой (по-английски, кстати, слово «измена» будет cheating, то есть обман), потому что он ее не обманывает. Просто на очередном свидании он ей рассказал, что живет с другой девушкой. Это приносит ему большую физическую радость. Но это вовсе не значит, что он порывает с Келли: напротив, он уверен, что они когда-нибудь поженятся. «Почему ты не женишься на ней?» – спрашивает Келли. – «Потому что она не буддистка».
Так при чем же здесь Келли? В чем ее грех перед богом? «Ну как же, – всхлипывает она. – Мною же движет ревность, одно из самых больших зол! Будь я истинной буддисткой, я бы подавила в себе это чувство, радовалась бы радости своего жениха. Я вообще должна быть выше всех этих земных страстей. Иначе мне никогда не достичь нирваны…»
Через несколько дней у меня был большой, очень откровенный разговор с Питером. Я спросила его, насколько он правоверный даосист.
– Я – даосист? – удивился он. – Мои родители вообще неверующие, а деревенские бабушка с дедушкой действительно исповедовали культ Дао. Но оба давно умерли и мне свою веру не передали.
– Так ты что, атеист?
– О нет!
– Агностик?
– М-мм, как вам сказать… Ни о каких богах я в обычной жизни не думаю. Но вот когда происходит какая-то неприятность, я начинаю молиться. И знаете, молюсь так истово…
– Каким богам? – уточняю я.
– Не знаю. Всем, наверное. И вот что интересно – они, как правило, помогают.
А моя студентка У Чи отказалась от пельменей. Это было в кафе, куда мы часто заходили перекусить.
– Ты вчера еще так их хвалила, – удивилась я.
– Так с сегодняшнего дня сессия же начинается, – объяснила она. – А боги не любят, когда люди едят мясное. Не хочу их раздражать. Вот экзамены окончатся, тогда уж наемся.
Я спросила, какие именно боги не любят мясоедов, но ответить она не смогла.
По контрасту с этим эпизодом мне вспомнился один разговор. Это было во время семейного ужина с Ин Ши и ее родными в ресторане. Ее сестра, инженер, рассказывала мне о своих сыновьях: с младшим было все в порядке, а вот старший… Сложности начались с того дня, когда сын принял протестантскую веру. Сама женщина, как и вся семья, убежденная католичка. Переход сына в другую конфессию, пусть даже и в той же религии – христианстве, она восприняла не просто как драму – как трагедию. Они когда-то были очень дружны – мать и сын, но теперь они почти не видятся. Недавно сын позвонил, что у него какая-то сердечная травма. Он по старой привычке обратился к маме – поделиться, найти понимание, утешение. Но она отказалась с ним встретиться:
– Как же я могу тебя понять? – спросила она. – Чем могу утешить? Ты же больше не католик. У меня просто не найдется слов, которые могли бы принести покой твоей душе.
…А тайваньцы идут в своей толерантности все дальше. Недавно в пригороде Тайбэя открыли Музей мировых религий. Здесь хранятся экспонаты, представляющие все крупнейшие религии мира. Основатель музея, буддийский наставник Синь Дао, сказал:
– Здесь нашли олицетворение идеалы мировой духовной цивилизации. Он должен положить начало диалогу между религиями всего мира.
Суеверия
Я стою у прилавка в магазине головных уборов и занимаюсь привычно нудным и бесполезным делом: в который уже раз пытаюсь подобрать себе шляпку. Может, все-таки какая-нибудь мне пойдет? Вот эта, с длинными полями? Или вон та – с короткими? Или вот еще – одно поле вверх, другое вниз? Вся эта ненавистная процедура заканчивается как обычно: я натягиваю очередной берет – единственное, что хотя бы не портит мне лицо.
И тут дверь открывается и в магазин впархивает Дама. Именно так, с большой буквы. Вежливая, обязательная улыбка продавщицы сменяется искренней радостью: ей, как и мне, понятно, что с этой посетительницей проблем не будет. Продавщица подает шляпу за шляпой – все они отлично смотрятся на хорошенькой головке. Но тут продавщица достает откуда-то из-под прилавка еще одну – цвета беж. И мы, глядя в зеркало, все втроем замираем: совершенно очевидно, что именно этот головной убор подходит покупательнице больше всего и, главное, будто специально подобран к ее туалету: пальто, туфли, перчатки, сумка – все в коричнево-палевых тонах.
– Ах! – восторженно произносит Дама и лезет в сумочку. Вместе с портмоне она достает мобильник и, извинившись, набирает какой-то номер. Потом кому-то сообщает:
– Хочу купить шляпу – очаровательную, – она описывает ее форму, материал и под конец добавляет: – Она цвета беж.
И тут происходит что-то непонятное. Лицо покупательницы вытягивается, глаза начинают быстро моргать…
– Ну хорошо, хорошо, – говорит она, – зеленая так зеленая.
И обернувшись к продавщице, спрашивает:
– А точно такой же зеленого цвета у вас нет?
– Нет, – довольно резко отвечает продавщица. – Зеленого цвета у меня ничего нет. К тому же зеленый совсем не подходит к цвету вашего лица.
– Я знаю, знаю, – извиняясь, умоляющим голосом говорит Дама. – Но что же делать: моя гадальщица говорит, что бежевый цвет не принесет мне счастья, а удачу даст только зеленый.
Когда дверь за нею закрывается, продавщица ловит мой недоуменный взгляд и бросает в сердцах:
– А ведь, наверное, университетский диплом имеет, наверное, даже доктор каких-нибудь наук. А суеверна, как деревенская бабка.
На эту особенность верований тайваньцев обращают внимание все иностранцы: они довольно широко привержены традиционным суевериям. Приметы, гадания, предсказания судьбы – все это можно встретить в самых разных слоях общества. Даже в столице. Даже в университете. Приходя на экзамены, студенты приносят с собой амулеты – колечко, камешек, ремешок, цепочку – кто во что горазд. Многим амулет достался по наследству, из семейных реликвий. Другие придумали его сами.
Меня пригласили на свадьбу, «где-то в начале декабря». Разговор происходил в середине ноября, и я удивилась: за две недели еще не известна точная дата бракосочетания? «Гадальщица сказала, что у нее пока нет ответа, какая дата будет благоприятна», – объяснили мне.
На свадьбу я не попала: нужная дата выпала аж на январь.
В соседнем доме медлили с другим решением: в какой день хоронить покойника так, чтобы ему было комфортно на том свете. Социологи только разводят руками – опросы, много раз перепроверенные, показывают: четыре пятых всех респондентов прежде чем принять решение, прибегают к гаданиям.
В ресторане я наблюдала такую картину: посетитель-европеец, уходя, оставил палочки в миске с недоеденным рисом. Официант окликнул его у двери и вежливо объяснил: «Этого у нас нельзя делать. Хозяин может обидеться: такой жест – палочки, оставленные в рисе, – означает, что еда посылается покойнику».
По другой примете нельзя одалживать зонтик: «сань» это и «зонт», и «разбивать, разъединять». Дав другому зонтик хотя бы на время, рискуешь эту дружбу разбить. Так же как не рекомендуется дарить настенные или настольные часы: «санг чанг» звучит как «присутствовать на похоронах». Так невзначай наживешь себе врага. Ну, и чтобы уж покончить с подарками, носовые платки тоже надо выбросить из списка: ими вытирают слезы, значит, такой подарок приносит несчастье.
Однажды я посылала открытку одной доброй знакомой. Купила красивую, дорогую, а для придания праздничного настроения написала текст от руки красными чернилами. Хорошо, что в этот момент вошла моя студентка. «О, это совсем-совсем зря! – разволновалась она. – Красные чернила – это протест или обвинение, в общем, неприятие, негатив. Я-то во все это не верю, но для многих это важно. Вы же не знаете, суеверна ли ваша знакомая? Может ведь и обидеться».
Валентин Лю в своей книге «Тайваньское радио говорит…» целую главу посвятил суевериям. Он считает, что, хотя многие тайваньцы не разделяют сегодня традиционные предрассудки, они все-таки часто обсуждают свои проблемы с гадальщиками: «Более 80 процентов участников социологических опросов признали, что прибегают к помощи гаданий перед открытием бизнеса, покупкой или продажей квартиры, перед сдачей экзаменов или даже визитом к врачу».
Лю приводит любопытный факт. Оказывается, имя, перешедшее к тебе от предков, тоже может быть несчастливым. Но это-то как раз дело поправимое: имя можно просто поменять. Один известный на острове гадальщик в интервью, которое он дал журналистам, рассказал, как он проводит подобные операции. Однажды, например, он выбрал новые имена для целой семьи из пяти человек, начиная с бабушки. «Впрочем, по закону жители Тайваня имеют право на двухразовую смену своего официального имени. Это значит, что если новое имя оказалось несчастливым, его владелец может испытать судьбу еще один раз. Или даже вернуть свое старое имя», – заключает автор.
Моя подруга Жу Ти, о которой я уже писала, менеджер французской компании, конечно, не совсем типичная тайванька: полжизни она проводит в своем доме в Париже. Поэтому она рассказывает о своих тайбэйских подругах со смехом:
– Знаете, почти все они стараются не брать деньги в долг или очень быстро их отдавать: по народному поверью, долги в прошлой жизни приводят к неудачному супружеству в жизни будущей.
«Судя по опросам, – пишет Валентин Лю, – 64 процента современных, хорошо образованных тайваньских женщин в возрасте от 20 до 35 лет регулярно посещают гадальщиков. И эта цифра все время растет».
Ну ладно, женщины: они, как известно, вообще более эмоциональны и легко поддаются различным влияниям. Но вот совсем другая социальная категория: мужчины от 25 до 55 лет, представители самой современной науки и высоких технологий. Я имею в виду инженеров и ученых известного на весь мир Научно-промышленного парка в Синьчжу – так сказать, представителей передовой современной мысли. Вот что о них рассказал мне Дарси Чжу, руководитель отдела общественных связей Парка:
– Знаете, что делает наш сотрудник, прежде чем начать новый исследовательский проект? Идет к гадальщику и выясняет, какой день наиболее благоприятен для начала его работы. А теперь догадайтесь, о чем думает владелец компании перед тем, как начать строительство нового корпуса.
– В какой день лучше начать строительство?
– Это само собой разумеется. Но не только в этом дело. Главная его забота – в каком направлении этот дом поставить, на какую из четырех сторон света будут выходить окна. Тут уж без гадальщика никак не обойдешься.
– И много среди ученых мужей таких «верующих»?
– Признаются чуть меньше половины. Остальные, я думаю, просто стыдятся признаться.
…Я рассказываю о своих впечатлениях знакомой тайбэйской журналистке. Она подтверждает:
– Да, традиционные предрассудки имеют у нас большую популярность. Многие верят, что предсказания гадальщиков, да и некоторые приметы, сбываются.
– Да ну, какая ерунда! – восклицаю я.
Мы в этот момент выходим с ней из здания редакции, рассуждая о том, как глупы эти пережитки, сохранившиеся с незапамятных времен.
– Ой, – спохватывается она. – Я же забыла фолдер! В этой папке – все наши предложения.
Иными словами, там все бумаги по нашему с ней совместному проекту, с которым мы идем в одно важное учреждение. Она поворачивается обратно к двери, но я ее возвращаю:
– Что ты делаешь, возвращаться нельзя!
– Почему?
– Ну как же, это же дурная примета. Разве у вас не так?
– Нет, такой приметы у нас, кажется, нет.
– Ну ладно, пойдем, а потом сплюнем через левое плечо, – говорю я.
– Плюнем на плечо, зачем?
Я подробно объясняю, куда и зачем нужно плевать:
– Не «на», а «через» плечо. И именно левое.
И тут на нас нападает смех, а потом и хохот. Ну прямо до истерики…
И тут дверь открывается и в магазин впархивает Дама. Именно так, с большой буквы. Вежливая, обязательная улыбка продавщицы сменяется искренней радостью: ей, как и мне, понятно, что с этой посетительницей проблем не будет. Продавщица подает шляпу за шляпой – все они отлично смотрятся на хорошенькой головке. Но тут продавщица достает откуда-то из-под прилавка еще одну – цвета беж. И мы, глядя в зеркало, все втроем замираем: совершенно очевидно, что именно этот головной убор подходит покупательнице больше всего и, главное, будто специально подобран к ее туалету: пальто, туфли, перчатки, сумка – все в коричнево-палевых тонах.
– Ах! – восторженно произносит Дама и лезет в сумочку. Вместе с портмоне она достает мобильник и, извинившись, набирает какой-то номер. Потом кому-то сообщает:
– Хочу купить шляпу – очаровательную, – она описывает ее форму, материал и под конец добавляет: – Она цвета беж.
И тут происходит что-то непонятное. Лицо покупательницы вытягивается, глаза начинают быстро моргать…
– Ну хорошо, хорошо, – говорит она, – зеленая так зеленая.
И обернувшись к продавщице, спрашивает:
– А точно такой же зеленого цвета у вас нет?
– Нет, – довольно резко отвечает продавщица. – Зеленого цвета у меня ничего нет. К тому же зеленый совсем не подходит к цвету вашего лица.
– Я знаю, знаю, – извиняясь, умоляющим голосом говорит Дама. – Но что же делать: моя гадальщица говорит, что бежевый цвет не принесет мне счастья, а удачу даст только зеленый.
Когда дверь за нею закрывается, продавщица ловит мой недоуменный взгляд и бросает в сердцах:
– А ведь, наверное, университетский диплом имеет, наверное, даже доктор каких-нибудь наук. А суеверна, как деревенская бабка.
На эту особенность верований тайваньцев обращают внимание все иностранцы: они довольно широко привержены традиционным суевериям. Приметы, гадания, предсказания судьбы – все это можно встретить в самых разных слоях общества. Даже в столице. Даже в университете. Приходя на экзамены, студенты приносят с собой амулеты – колечко, камешек, ремешок, цепочку – кто во что горазд. Многим амулет достался по наследству, из семейных реликвий. Другие придумали его сами.
Меня пригласили на свадьбу, «где-то в начале декабря». Разговор происходил в середине ноября, и я удивилась: за две недели еще не известна точная дата бракосочетания? «Гадальщица сказала, что у нее пока нет ответа, какая дата будет благоприятна», – объяснили мне.
На свадьбу я не попала: нужная дата выпала аж на январь.
В соседнем доме медлили с другим решением: в какой день хоронить покойника так, чтобы ему было комфортно на том свете. Социологи только разводят руками – опросы, много раз перепроверенные, показывают: четыре пятых всех респондентов прежде чем принять решение, прибегают к гаданиям.
В ресторане я наблюдала такую картину: посетитель-европеец, уходя, оставил палочки в миске с недоеденным рисом. Официант окликнул его у двери и вежливо объяснил: «Этого у нас нельзя делать. Хозяин может обидеться: такой жест – палочки, оставленные в рисе, – означает, что еда посылается покойнику».
По другой примете нельзя одалживать зонтик: «сань» это и «зонт», и «разбивать, разъединять». Дав другому зонтик хотя бы на время, рискуешь эту дружбу разбить. Так же как не рекомендуется дарить настенные или настольные часы: «санг чанг» звучит как «присутствовать на похоронах». Так невзначай наживешь себе врага. Ну, и чтобы уж покончить с подарками, носовые платки тоже надо выбросить из списка: ими вытирают слезы, значит, такой подарок приносит несчастье.
Однажды я посылала открытку одной доброй знакомой. Купила красивую, дорогую, а для придания праздничного настроения написала текст от руки красными чернилами. Хорошо, что в этот момент вошла моя студентка. «О, это совсем-совсем зря! – разволновалась она. – Красные чернила – это протест или обвинение, в общем, неприятие, негатив. Я-то во все это не верю, но для многих это важно. Вы же не знаете, суеверна ли ваша знакомая? Может ведь и обидеться».
Валентин Лю в своей книге «Тайваньское радио говорит…» целую главу посвятил суевериям. Он считает, что, хотя многие тайваньцы не разделяют сегодня традиционные предрассудки, они все-таки часто обсуждают свои проблемы с гадальщиками: «Более 80 процентов участников социологических опросов признали, что прибегают к помощи гаданий перед открытием бизнеса, покупкой или продажей квартиры, перед сдачей экзаменов или даже визитом к врачу».
Лю приводит любопытный факт. Оказывается, имя, перешедшее к тебе от предков, тоже может быть несчастливым. Но это-то как раз дело поправимое: имя можно просто поменять. Один известный на острове гадальщик в интервью, которое он дал журналистам, рассказал, как он проводит подобные операции. Однажды, например, он выбрал новые имена для целой семьи из пяти человек, начиная с бабушки. «Впрочем, по закону жители Тайваня имеют право на двухразовую смену своего официального имени. Это значит, что если новое имя оказалось несчастливым, его владелец может испытать судьбу еще один раз. Или даже вернуть свое старое имя», – заключает автор.
Моя подруга Жу Ти, о которой я уже писала, менеджер французской компании, конечно, не совсем типичная тайванька: полжизни она проводит в своем доме в Париже. Поэтому она рассказывает о своих тайбэйских подругах со смехом:
– Знаете, почти все они стараются не брать деньги в долг или очень быстро их отдавать: по народному поверью, долги в прошлой жизни приводят к неудачному супружеству в жизни будущей.
«Судя по опросам, – пишет Валентин Лю, – 64 процента современных, хорошо образованных тайваньских женщин в возрасте от 20 до 35 лет регулярно посещают гадальщиков. И эта цифра все время растет».
Ну ладно, женщины: они, как известно, вообще более эмоциональны и легко поддаются различным влияниям. Но вот совсем другая социальная категория: мужчины от 25 до 55 лет, представители самой современной науки и высоких технологий. Я имею в виду инженеров и ученых известного на весь мир Научно-промышленного парка в Синьчжу – так сказать, представителей передовой современной мысли. Вот что о них рассказал мне Дарси Чжу, руководитель отдела общественных связей Парка:
– Знаете, что делает наш сотрудник, прежде чем начать новый исследовательский проект? Идет к гадальщику и выясняет, какой день наиболее благоприятен для начала его работы. А теперь догадайтесь, о чем думает владелец компании перед тем, как начать строительство нового корпуса.
– В какой день лучше начать строительство?
– Это само собой разумеется. Но не только в этом дело. Главная его забота – в каком направлении этот дом поставить, на какую из четырех сторон света будут выходить окна. Тут уж без гадальщика никак не обойдешься.
– И много среди ученых мужей таких «верующих»?
– Признаются чуть меньше половины. Остальные, я думаю, просто стыдятся признаться.
…Я рассказываю о своих впечатлениях знакомой тайбэйской журналистке. Она подтверждает:
– Да, традиционные предрассудки имеют у нас большую популярность. Многие верят, что предсказания гадальщиков, да и некоторые приметы, сбываются.
– Да ну, какая ерунда! – восклицаю я.
– Ой, – спохватывается она. – Я же забыла фолдер! В этой папке – все наши предложения.
Иными словами, там все бумаги по нашему с ней совместному проекту, с которым мы идем в одно важное учреждение. Она поворачивается обратно к двери, но я ее возвращаю:
– Что ты делаешь, возвращаться нельзя!
– Почему?
– Ну как же, это же дурная примета. Разве у вас не так?
– Нет, такой приметы у нас, кажется, нет.
– Ну ладно, пойдем, а потом сплюнем через левое плечо, – говорю я.
– Плюнем на плечо, зачем?
Я подробно объясняю, куда и зачем нужно плевать:
– Не «на», а «через» плечо. И именно левое.
И тут на нас нападает смех, а потом и хохот. Ну прямо до истерики…
Food Mecca
Голландец Робин Руизендаал вспоминает, что больше всего в Тайбэе его поразило «разнообразие заведений, где можно наскоро перекусить или основательно поесть: от ресторанов высшего класса до рядовых „забегаловок“ на улицах. Это своеобразная Мекка еды».
Такое определение придумал не Робин. Food Mecca– очень расхожее выражение, его можно встретить в любом туристическом справочнике по Тайваню. Я еще об этом расскажу. Но начну с того, что в первую очередь привлекло мое внимание.
Такое определение придумал не Робин. Food Mecca– очень расхожее выражение, его можно встретить в любом туристическом справочнике по Тайваню. Я еще об этом расскажу. Но начну с того, что в первую очередь привлекло мое внимание.
Уличная еда
Российскому человеку невозможно себе представить, чтобы на любой улице, в любом переулке можно было встретить чуть ли не через дом, а иногда и в каждом доме на первом этаже заведения, которые называются «сяо чи» (маленькая еда). Иногда это больше похоже на кафе, иногда на столовую, а иногда… ну как назовешь такое место: небольшая плита, прямо на улице под тентом, а рядом – три-четыре столика или, наоборот, один длинный стол, а за ним несколько стульев. Каждое такое
сяо чиимеет свой профиль: в одном готовят лапшу, в другом – овощные блюда, в третьем – пельмени, в четвертом – сладкое. И, конечно, в каждом – без ограничения овощи, зелень, фрукты.
Мой приятель Го Лунг, например, владеет «лапшовней»: у отца он научился варить лапшовый суп с рисовой водкой и различными приправами. Вообще-то по образованию Го Лунг филолог, он даже защитил диссертацию на тему: «Отражение русской жизни в современной литературе». Собирался заниматься наукой, но как раз в это время его отец, унаследовавший небольшую «лапшовню» от своего отца, пожаловался, что сил больше не хватает. Его жена, мать Го Лунга, тоже уже не в состоянии помогать мужу. Не может ли сын хотя бы временно их поддержать? Не сворачивать же бизнес, который приносит хоть и небольшой, но устойчивый доход.
– Отец ни на чем не настаивал, но я, почти не раздумывая, согласился. Почему? Во-первых, потому что, по тайваньским обычаям, если родители уже не могут содержать себя, старший сын обязан о них позаботиться. Во-вторых, наукой, особенно гуманитарной, больших денег не заработаешь, а мне нужно было становиться на ноги, я хотел приобрести хорошую машину (сейчас у него последней марки «мерседес»), купить квартиру. Ну а в-третьих, я был уверен, что бизнес – это ненадолго. Оказалось – надолго, может быть, даже до конца жизни.
– Так затягивают деньги? – спрашиваю я.
– И деньги, конечно, тоже. Но, главное, само дело. Я стал его развивать очень успешно: увеличил помещение, прибавил столики. Потом открыл филиалы. Это ведь тоже очень увлекательно – расширять бизнес. Для этого требуется много энергии, сообразительность, интеллект…
– Интеллект?
– Да, а как вы думаете? Мне мой филологический «бэкграунд» многое дает, например, понимание людей, умение с ними общаться.
– Ну а как насчет… как бы это сказать, насчет самой сферы деятельности? Трудиться в торговле после университетской среды…
– Ах, вот вы о чем! Нет, никакой социальной неполноценности я не чувствую. Работа, она и есть работа, если ты ее, конечно, хорошо делаешь.
Эту философию разделяет и его жена Виолетта. Она тоже помогает мужу делать лапшу, готовить из нее суп и другие блюда. Я специально дожидаюсь, когда мы останемся с ней одни, чтобы задать свой вопрос:
– Виолетта, скажите откровенно, как себя чувствует звезда подиума в роли повара?
– Отлично, – вполне искренне отвечает она. – Дело в том, что здесь, в Тайбэе, владельцы ресторанов, кафе, столовых в большом почете. Повар – престижная профессия. Вы, наверное, слышали, что Тайвань называют Меккой еды? И каждый, кто к этому причастен, чувствует себя как бы частью этого имиджа.
Я спрашиваю Виолетту, готовит ли она дома блюда из меню своей «лапшовни». Она отрицательно мотает головой и говорит, что вообще редко кашеварит дома, как и большинство тайбэйских женщин. Зачем тратить время на то, что можно принести «с улицы».
– Но ведь домашняя еда все-таки питательнее, да и дешевле, – возражаю я.
– Как раз наоборот, – уверяет меня Виолетта. – Еда «с улицы» и качественнее, и не так дорога, как домашняя.
Да, в этом я имела возможность убедиться много раз: «уличная еда» готовится по высшим санитарным стандартам, с учетом питательных свойств разных продуктов и их грамотных соединений. Кроме того, здесь всегда соблюдаются строгие гигиенические нормы.
Однажды я попросила в столовой положить мне пару коробочек с блюдами, которые собиралась съесть на ужин. Деньги в кассу заплатила, а коробки забыла на столе. Через два часа, уже дома, обнаружила эту оплошность и поплелась обратно. Коробок на столе не было. Я спросила уборщицу, не видела ли она мою покупку. Она ответила, что пришла час назад, и на столе ничего не было. Тут я увидела, что все лица – и кассирши, и раздатчицы – другие: пришла новая смена. Я уже собиралась вновь покупать себе ужин, но меня заметил старший менеджер. «Наконец-то вы пришли, – радостно воскликнул он. – Я жду вас уже два часа. Повторите, пожалуйста, что вы купили». Я повторила, и раздатчица стала набирать еду из кастрюль в новые коробки.
– А нельзя ли мне взять те, за которые я уже заплатила?
– Нельзя, – ответил менеджер, – мы их выбросили.
– Почему? – уже недовольно спросила я. – Если вы меня ждали, зачем же было выбрасывать?
– Но ведь еда стояла тут целый час, за это время она уже потеряла свежесть, – объяснил менеджер. – Мы вам сейчас положим те же блюда, только прямо с плиты.
Вздохнув (жаль платить дважды), я подошла к кассе расплатиться, но менеджер удивился:
– Зачем? Вы же уже заплатили. Больше не надо.
По мнению филиппинской журналистки Мари Филициано, «в Тайбэе трудно найти плохую еду, независимо от того, где ты ешь и сколько это стоит. Тайваньские повара чрезвычайно внимательно следят за полезностью своих блюд».
Однажды я забежала в какую-то рыбную столовую. И суп, и тушенная с овощами рыба были вкусными, но совсем несолеными. Хозяин столовой подошел узнать, как мне понравилась еда. Я сказала, что все прекрасно, только повар, по-моему, забыл ее посолить. Хозяин придвинул ко мне солонку.
– Нет, это не случайно. Просто мы заботимся о здоровье наших гостей. Кладем очень мало соли: ведь она вредна, и большинство наших посетителей стараются солью не злоупотреблять. Ну а если кому-то мало, можно же исправить, правда?
И он еще раз пододвинул ко мне солонку.
Я долго не понимала, почему уличная еда дешевле домашней. Ведь дома вы же не платите за аренду помещения, за транспорт или зарплату работникам. Ответ оказался настолько прост, что я бы могла и сама догадаться, если бы вовремя вспомнила главный закон экономики, знакомый любому школьнику: принцип конкурентной борьбы. Ну конечно, когда еда предлагается на каждом шагу, как же можно выстоять в таком соревновании? Только одним способом – снижать цену.
Вот почему тайбэйские хозяйки любят покупать блюда «с улицы». У них на эти изыски – и вкус, и питательность – дома времени не хватает.
Мой приятель Го Лунг, например, владеет «лапшовней»: у отца он научился варить лапшовый суп с рисовой водкой и различными приправами. Вообще-то по образованию Го Лунг филолог, он даже защитил диссертацию на тему: «Отражение русской жизни в современной литературе». Собирался заниматься наукой, но как раз в это время его отец, унаследовавший небольшую «лапшовню» от своего отца, пожаловался, что сил больше не хватает. Его жена, мать Го Лунга, тоже уже не в состоянии помогать мужу. Не может ли сын хотя бы временно их поддержать? Не сворачивать же бизнес, который приносит хоть и небольшой, но устойчивый доход.
– Отец ни на чем не настаивал, но я, почти не раздумывая, согласился. Почему? Во-первых, потому что, по тайваньским обычаям, если родители уже не могут содержать себя, старший сын обязан о них позаботиться. Во-вторых, наукой, особенно гуманитарной, больших денег не заработаешь, а мне нужно было становиться на ноги, я хотел приобрести хорошую машину (сейчас у него последней марки «мерседес»), купить квартиру. Ну а в-третьих, я был уверен, что бизнес – это ненадолго. Оказалось – надолго, может быть, даже до конца жизни.
– Так затягивают деньги? – спрашиваю я.
– И деньги, конечно, тоже. Но, главное, само дело. Я стал его развивать очень успешно: увеличил помещение, прибавил столики. Потом открыл филиалы. Это ведь тоже очень увлекательно – расширять бизнес. Для этого требуется много энергии, сообразительность, интеллект…
– Интеллект?
– Да, а как вы думаете? Мне мой филологический «бэкграунд» многое дает, например, понимание людей, умение с ними общаться.
– Ну а как насчет… как бы это сказать, насчет самой сферы деятельности? Трудиться в торговле после университетской среды…
– Ах, вот вы о чем! Нет, никакой социальной неполноценности я не чувствую. Работа, она и есть работа, если ты ее, конечно, хорошо делаешь.
Эту философию разделяет и его жена Виолетта. Она тоже помогает мужу делать лапшу, готовить из нее суп и другие блюда. Я специально дожидаюсь, когда мы останемся с ней одни, чтобы задать свой вопрос:
– Виолетта, скажите откровенно, как себя чувствует звезда подиума в роли повара?
– Отлично, – вполне искренне отвечает она. – Дело в том, что здесь, в Тайбэе, владельцы ресторанов, кафе, столовых в большом почете. Повар – престижная профессия. Вы, наверное, слышали, что Тайвань называют Меккой еды? И каждый, кто к этому причастен, чувствует себя как бы частью этого имиджа.
Я спрашиваю Виолетту, готовит ли она дома блюда из меню своей «лапшовни». Она отрицательно мотает головой и говорит, что вообще редко кашеварит дома, как и большинство тайбэйских женщин. Зачем тратить время на то, что можно принести «с улицы».
– Но ведь домашняя еда все-таки питательнее, да и дешевле, – возражаю я.
– Как раз наоборот, – уверяет меня Виолетта. – Еда «с улицы» и качественнее, и не так дорога, как домашняя.
Да, в этом я имела возможность убедиться много раз: «уличная еда» готовится по высшим санитарным стандартам, с учетом питательных свойств разных продуктов и их грамотных соединений. Кроме того, здесь всегда соблюдаются строгие гигиенические нормы.
Однажды я попросила в столовой положить мне пару коробочек с блюдами, которые собиралась съесть на ужин. Деньги в кассу заплатила, а коробки забыла на столе. Через два часа, уже дома, обнаружила эту оплошность и поплелась обратно. Коробок на столе не было. Я спросила уборщицу, не видела ли она мою покупку. Она ответила, что пришла час назад, и на столе ничего не было. Тут я увидела, что все лица – и кассирши, и раздатчицы – другие: пришла новая смена. Я уже собиралась вновь покупать себе ужин, но меня заметил старший менеджер. «Наконец-то вы пришли, – радостно воскликнул он. – Я жду вас уже два часа. Повторите, пожалуйста, что вы купили». Я повторила, и раздатчица стала набирать еду из кастрюль в новые коробки.
– А нельзя ли мне взять те, за которые я уже заплатила?
– Нельзя, – ответил менеджер, – мы их выбросили.
– Почему? – уже недовольно спросила я. – Если вы меня ждали, зачем же было выбрасывать?
– Но ведь еда стояла тут целый час, за это время она уже потеряла свежесть, – объяснил менеджер. – Мы вам сейчас положим те же блюда, только прямо с плиты.
Вздохнув (жаль платить дважды), я подошла к кассе расплатиться, но менеджер удивился:
– Зачем? Вы же уже заплатили. Больше не надо.
По мнению филиппинской журналистки Мари Филициано, «в Тайбэе трудно найти плохую еду, независимо от того, где ты ешь и сколько это стоит. Тайваньские повара чрезвычайно внимательно следят за полезностью своих блюд».
Однажды я забежала в какую-то рыбную столовую. И суп, и тушенная с овощами рыба были вкусными, но совсем несолеными. Хозяин столовой подошел узнать, как мне понравилась еда. Я сказала, что все прекрасно, только повар, по-моему, забыл ее посолить. Хозяин придвинул ко мне солонку.
– Нет, это не случайно. Просто мы заботимся о здоровье наших гостей. Кладем очень мало соли: ведь она вредна, и большинство наших посетителей стараются солью не злоупотреблять. Ну а если кому-то мало, можно же исправить, правда?
И он еще раз пододвинул ко мне солонку.
Я долго не понимала, почему уличная еда дешевле домашней. Ведь дома вы же не платите за аренду помещения, за транспорт или зарплату работникам. Ответ оказался настолько прост, что я бы могла и сама догадаться, если бы вовремя вспомнила главный закон экономики, знакомый любому школьнику: принцип конкурентной борьбы. Ну конечно, когда еда предлагается на каждом шагу, как же можно выстоять в таком соревновании? Только одним способом – снижать цену.
Вот почему тайбэйские хозяйки любят покупать блюда «с улицы». У них на эти изыски – и вкус, и питательность – дома времени не хватает.
Пир для гурманов
Эту главу я советую читать на сытый желудок. Очень сытый. А настоящим гурманам, если они не собираются в ближайшем будущем ехать в Тайбэй, может, лучше и не читать ее вовсе. Читатель захлебнется слюной и отчаянием от того, что не сможет продегустировать все и немедленно. Впрочем, для такой реакции описание еды должно быть соответствующим: остро соблазнительным и влекущим. А вот этого я не обещаю: боюсь, не получится. Просто потому, что невозможно передать вкусовые, обонятельные и зрительные ощущения с помощью пера. И все-таки постараюсь попробовать.