Басманова Елена. Тайна древнего саркофага

   – Если позволите, Клим Кириллович, я мог бы стать вашим секундантом, – предложил неожиданно для всех Прынцаев. – Хотите, я поговорю с его посланцем и принесу ваши извинения?
   – Я-то хочу, – тяжело вздохнул доктор, – да боюсь, что он будет упорствовать. Надо же! Как он сказал? Что я смою оскорбление кровью? Или заплачу своей жизнью? Только в старинных книжках такое читал!
   – А еще он поклялся Гомером! – напомнила вкрадчиво Мура. – Кажется, это самая страшная его клятва.
   – Я боюсь показаться невежливой, – осторожно начала Полина Тихоновна и более решительно продолжила:
   – А вы уверены в том, что у него нет никакого психического заболевания? Он немного странный... Так сосредоточен на саркофаге, будь он неладен!
   – Но разве владельцев моторов не проверяют на психические расстройства? – с надеждой спросила Брунгильда. – Если 6 он был безумен, ему бы не разрешили водить мотор.
   Сидящие за столом на минуту задумались. Неизъяснимое блаженство теплой белой ночи напомнило о себе вновь: загадочный тихий полумрак, в котором, казалось, прятались еще не осуществленные желания и надежды, обступал веранду. Величественное явление природы, неизменное и несуетное, неподвластное человеческим страстям, – белая ночь!
   – Ангел пролетел, – прошептала Мура.
   – Я слишком долго обременяю вас своим присутствием, – ассистент профессора Муромцева встал, – забыл обо всех приличиях. Позвольте откланяться.
   – Простите, милый Ипполит, что испортили ваш праздник, – чуть виновато улыбнулась Елизавета Викентьевна, – но мы правда очень рады за вас. И спасибо за вашу помощь. Вы поддержали нас в трудную минуту.
   Как ему хотелось, чтобы эти слова сказала старшая дочь хозяйки! Он расценил бы их как самый большой подарок! Но Брунгильда, вежливо улыбнувшись, перевела рассеянный взгляд на доктора. Да, он, Прынцаев, тоже испытывал жалость к этому спокойному и рассудительному человеку, но все-таки и у доктора есть недостатки: он совсем не понимает значения физической культуры! Не занимается спортом! Даже плаванием! Ни разу не окунулся в море, находясь рядом с ним уже несколько дней!
   Мура заметила некоторую растерянность Прынцаева, его опасливые взгляды, с надеждой обращенные к Брунгильде, и искренне сочувствующие – к Климу Кирилловичу, ей вдруг захотелось сделать что-нибудь приятное безобидному и славному, в общем-то, человеку.
   – Мама, можно я провожу господина Прынцаева до калитки? – спросила она.
   – Да, ангел мой, проводи.
   – Да и нам пора почивать, – решила тетушка Полина, – засиделись Мы ведь еще даже не осмотрели толком наш флигелек, – я только к Климушке в комнату заходила за бромом, – не пропало ли и у нас чего-нибудь?
   Они покинули дом одновременно. Мура пошла рядом с Прынцаевым, ведущим свой чемпионский велосипед к калитке. Тетушка Полина проводила их до поворота к флигелю. Доктор чуть задержался на крыльце, дожидаясь возвращения Муры Она это знала и вскоре вернулась от калитки: в окружении зелени, яркие краски которой волшебным светом приглушила белая ночь, силуэт девушки казался мягким и чуть-чуть размытым.
   – Мария Николаевна, я не успел вам сообщить, что выполнил ваше поручение.
   – Я знаю, – ответила без всякого интереса Мура, – то есть не сомневаюсь.
   Она приостановилась на ступеньке крыльца и выжидательно уставилась на доктора. Она смотрела так, как будто была уверена, что он ее обманывает.
   – Впрочем, я сама уже догадалась о смысле цифр.
   – В самом деле? И что же они означают?
   – Так, обычные студенческие упражнения – по математике или механике.
   – Наверное, листок вам дал Петя Родосский, – улыбнулся доктор. – На него похоже. Чем бы еще он мог обратить на себя внимание красивой девушки?
   Получился неловкий комплимент с каким-то скрытым неопределенным значением, и Мура почувствовала, что комплимент у Клима Кирилловича вырвался не умышленно, а случайно. Не сказочная ли белая ночь с ее смутными обещаниями тому виной? Что-то, казалось, помимо воли рождалось в его душе – непонятное и для него самого.
   – Спокойной ночи, Мария Николаевна, – сказал он как можно суше, чтобы сгладить неловкость от предыдущей фразы.
   – Спокойной ночи, Клим Кириллович, – так же сухо ответила девушка и медленно вошла в дом.
   Легко сказать – спокойной ночи Какой тут покой! Когда голова идет кругом! И когда произошли сегодня такие важные события. Самые главные из них – два признания в любви. Или – почти признания.
   Мура лежала в постели, прикрыв глаза, и восстанавливала в памяти оба мгновения. Первое – когда скользящим шепотом над язычком горящей свечи, отразившейся в черных глазах прекрасного Рене, были произнесены слова: «Вы – необыкновенная девушка, Мари». Невероятно Рядом с ним находилась прелестная Зинаида Львовна, тут же блистала грацией и изяществом Брунгильда, а он, граф Сантамери, говорит такие слова ей.
   «Хорошо было бы сейчас рассмотреть себя в зеркало – может быть, действительно во мне появилось что-то необычное, привлекающее мужчин», – думала Мура, но осуществить свое намерение не могла, потому что у зеркала сидела Брунгильда и, расчесывая свои великолепные золотисто-русые волосы, ниспадающие почти до пола, размышляла вслух о странной выходке графа Сантамери. Она считала, что основой его гнева послужила ревность.
   – Неужели он испытывает какие-то чувства к Зизи? – спрашивала она сестру и, не дождавшись ответа, продолжила:
   – Мне кажется, саркофаг лишь повод для дуэли, на самом деле ему не понравилось, как она смотрела на доктора Коровкина. У нее хищный взгляд собственницы, она как будто собралась спикировать на Клима Кирилловича, как гарпия. Она какая-то изломанная. А тебе нравятся ее струящиеся платья?
   – Брунгильда обратилась к сестре, но снова не дождалась ответа:
   – И все-таки я не думаю, что он всерьез увлечен Зизи. Она совершенно не правильно держится, она часто прижимает подбородок к шее, у нее скоро появится зоб и морщины, у нее грудь – ты заметила? – вогнута внутрь! А когда ребра опускаются на бедра, то начинает торчать живот. Нет, пока дефекты не слишком заметны, но со временем проявятся. Нет, вряд ли граф увлечен Зизи, но тогда кого же он приревновал к доктору Коровкину? Не саркофаг же. – Брунгильда подводила Муру к реплике, которую хотела бы услышать, но сестра безмолвствовала.
   Мария Николаевна вспоминала второй прекрасный момент – разговор на крыльце с доктором, который тоже, кажется, как-то по-иному, с новым смыслом, относился к ней. Это было тем более странно, что Мура никогда не рассматривала его как человека, который может быть в числе женихов или романтических объектов: он ей казался почти братом, или дядей – ну, в общем, почти своим, домашним человеком, членом семьи. А вот и Брунгильда говорит, что Зизи заинтересовалась их Климом Кирилловичем как мужчиной.
   Девичьи мечтания совсем отвлекли Муру от событий минувшего дня – их было много, приятных и неприятных, но сейчас они представлялись ей незначительными и бессмысленными. Она устала, сон подкрался незаметно. Последняя ее мысль была о пропавшем Пузике... И она уснула.
   Но и доктор Коровкин тоже не смог пойти спать сразу. Белая ночь на него действовала или все сегодняшние невероятные события – он решить не мог. Но счел, что ему следует немного прогуляться по территории участка, побыть в уединении. Или найти Пузика для Муры? Доктор почти счастливо, несмотря на все проблемы, засмеялся. Он довольно долго ходил по дорожкам – осмотрел профессорские экспериментальные нарциссы и другие клумбы и грядки, проверил замок на двери ледника – спасибо, тетушка Полина взяла на себя труд закрыть погреб. Прошел между хозяйственными постройками в дальнем углу участка – они походили на живых существ, утомившихся после тяжелого дня и изнуряющей духоты.
   Доктор Коровкин обогнул флигель, где размещались комнатки его и тетушки. В окне тетушкиной комнаты горел свет, и створки были распахнуты, но проем наглухо задрапирован кисеей, преградой для комаров.
   Впрочем, комаров сегодня не много – сухая погода не способствует их размножению. Доктор прошелся еще несколько раз по дорожкам и в конце концов зашел в беседку. Там царил еще более таинственный прозрачный сумрак, чем в окружающем мире. Доктор затаил дыхание и прислушался – не запоют ли соловьи? Но черемуховый куст молчал.
   «Как же быть? Что же делать? – думал он. – Неужели мне придется брать в руки пистолет? Как я дошел до жизни такой? Встретишь ли у Вересаева подобные коллизии? – с неожиданной злостью вспомнил он недочитанные записки прогрессивного писателя. – Жизнь врача далеко выходит за рамки профессиональных трагедий. И мерзости русской жизни ни при чем! Нет, кое-что определяется и мерзостями жизни французской! Надо же! Какой-то торговец-суконщик, пусть и на новейшей марке автомобиля, глаголет о кодексе чести, об оскорблениях... Мушкетер, да и только. А Зизи – его миледи?» Доктор тряхнул головой, с досадой подумав, что так недолго дойти и до поисков кардинала Ришелье. Вот они, детские впечатления, незабываемые, всплывающие из подсознания в самые неподходящие моменты! А Зигмунд Фрейд пишет какую-то чушь о ночных кошмарах психопатов! Доктор испытывал уверенность, что после изучения впечатлительными русскими читателями модной книги «Толкование сновидений», абсолютное большинство умников начнут толковать сны в эротическом плане и, кроме того, все сделанные или помысленные гадости станут сваливать на свое либидо. Какая универсальная и бесплатная индульгенция, думал доктор, и как только не совестно профессиональному медику писать такую чепуху?
   Клим Кириллович вспомнил разговор с княгиней Татищевой. Она подтвердила его худшие подозрения. Она намекала, что князь Салтыков умер не своей смертью, напомнила доктору – случайно ли? – о самоубийце, которого они наблюдали с профессором Муромцевым. Неужели он застрелился из-за несчастной любви? Потому что невеста его не прибыла на свидание у саркофага Гомера? И он, Клим Кириллович, косвенный виновник смерти молодого многообещающего человека? Он вспомнил свои подозрения относительно того, что невестой графа могла быть Брунгильда... Но если не она, то кто? Доктор чувствовал, что зашел в своих размышлениях в тупик.
   Он бесшумно встал и вышел из беседки. Как давно он не ходил босиком по траве! Сейчас, когда вокруг так светло и все спят, можно себе позволить пойти навстречу внезапному детскому порыву. Он наклонился, снял ботинки и носки, взял их в руки и медленно пошел по газону. Прохладная мягкая трава пружинила под ступнями, легкое покалывание, похожее на слабую щекотку, вызывало невольную улыбку... Доктор старался прочувствовать каждый свой шаг – ступал он медленно и беззвучно. Он обошел клумбу с ирисами и аквилегиями и остановился. Потом запрокинул голову вверх: над ним неподвижно стояли маленькие сосновые кроны, вознесенные золотыми стволами на немыслимую высоту – туда, где мистическим белым огнем горел низкий северный небосвод. Доктор постоял так несколько мгновений, чувствуя невыразимое наслаждение, и опустил голову. Шея затекла – давал о себе знать позвонок атланта. Не заняться ли и впрямь гимнастикой? Хотя вообразить себя восседающим на велосипеде он не мог.
   Сделав еще несколько шагов вдоль флигеля, в котором, уж верно, отошла ко сну тетушка Полина, и, миновав угол, он остановился как вкопанный: у окна тетушки Полины стояла мужская фигура, голову ее скрывала рама...
   – Стой! – закричал неожиданно для себя доктор. – Стрелять буду! – И запустил в незнакомца ботинком, тут же отпрянув за угол – вдруг злоумышленник вооружен. Но через несколько мгновений, присев на корточки, высунул голову из-за угла.
   Грабитель, задумавший, вероятно, поживиться чем-нибудь ценным в комнате беззащитной одинокой женщины, улепетывал, согнувшись в три погибели, – в несколько прыжков он оказался у забора и одним махом перелетел через него.
   Доктор бросился было бежать за ним, но передумал – босиком выходил" неловко. Он просеменил к раскрытому окну тетушкиной комнаты, чтобы посмотреть, жива ли она.
   Тетушка Полина в чепце и халате сидела на постели. На носу ее были очки, в руках она держала журнал «Русское богатство» – вверх ногами.
   – В чем дело, Климушка? – спросила она строго. – Что ты бродишь по ночам под окнами?
   – Тут кто-то был, мне показалось. – Клим Кириллович изучающе глядел на целую и невредимую Полину Тихоновну.
   – Разве? – спросила она еще строже. – Тут никого не было, кроме меня.

Глава 19

   Наконец-то хоть один день начинался нормально – утром никто из обитателей дачи ни словом не обмолвился о вчерашних событиях. Пришла в себя и Глаша – девушка не из хлипких, она смогла за ночь отдохнуть и с прежним усердием принялась за выполнение своих обязанностей. А их было немало. Стоит только на один вечер расслабиться или выпасть из заведенного распорядка, как сразу же происходит сбой во всем: продукты портятся, посуда «разбегается» со своих мест, на полу оказывается невесть откуда взявшийся сор, вода утекает из рукомойника, цветы на клумбах вешают головы... Да мало ли еще чего случается! Поэтому Глаша, поднявшись пораньше, торопилась привести все дела в исходное, правильное положение. К первому завтраку встали только Елизавета Викентьевна и Полина Тихоновна. Чуть позднее явились и барышни. Брунгильда Николаевна выглядела сердитой – она собиралась во что бы то ни стало сегодня заняться музыкой, прямо с утра. Пусть мужчины торгуют фальшивыми древностями, стреляются, упиваются своими спортивными успехами – с нее довольно. Они только мешают ей развивать талант – а учителя в нее верят. Как она будет завтра на концерте смотреть в глаза слушателям? За день, конечно, упущенного не наверстать. Но все-таки она уже неплохо владеет техникой и сможет восстановить то, что так тщательно разучивала в слякотные весенние месяцы в Петербурге. Как это было давно!
   Брунгильда неохотно отхлебнула чай из чашки и, даже не сев за стол, отправилась к роялю. Тут же раздались волнообразные звуки гамм и арпеджио, проносящиеся со скоростью пассажирского поезда.
   – Как хорошо, – сказала мечтательно Мура, ненавистные гаммы впервые показались ей прекрасным подтверждением незыблемости мира.
   – А что собираешься делать ты, Машенька? – спросила мать, с нежностью глядя на умиротворенную дочь. – Ты ведь тоже хотела заниматься на даче.
   – Да, я совсем забросила моего Грегоровиуса, – посетовала Мура. – Цветы я уже полила. Пойду почитаю. Глаша, ты поможешь мне повесить гамак?
   Мария Николаевна Муромцева, конечно, предполагала углубиться в Грегоровиуса и заодно все-таки подумать о том, следует ли ей заниматься историей и поступать ли ей на Бестужевские курсы. Но времени впереди предостаточно, и девушка решила сначала еще pas пережить вчерашние светлые мгновенья. Она легла на сетчатое ложе, с которого сразу же весь мир превратился в яркое голубое небо с плывущими по нему редкими кучевыми облаками. Опять будет жарко! Кудрявые небесные странники плыли медленно – высоко-высоко. Некоторые из них напоминали античные скульптуры, бюсты, другие – походили на кентавров и драконов. Но страха они не вызывали, а наоборот – переполняли бездумным счастьем и надеждами. «Вы – необыкновенная девушка, Мари», – сказал вчера он. Почему? Что он имел в виду? И что будет, если он убьет на дуэли милого Клима Кирилловича? А если доктор Клим Кириллович окажется более метким стрелком? Нет, нет, не надо! Ни один из них не должен умереть!
   Мура встряхнулась и, чтобы отвлечься от ненужных мыслей, открыл а Грегоровиуса. Она скользила глазами по страницам, где рассказывалось о древней афинской истории Славные греки создали прекрасную культуру и не смогли ее сохранить. В диком мире утонченным натурам было не выжить, кругом кишели варвары, царства шли войной друг на друга, воинская слава добывалась уничтожением целых городов. Ничего ныне от них не осталось, только кое-где развалины... Как напоминание человечеству о его трагическом прошлом. Впервые Мура задумалась о том, что, наверное, и греки в каком-то смысле были варварами – где же славный город Троя? Разграблен и стерт с лица земли... И разрушили Трою греческие удальцы вместе с хитроумным Одиссеем... Но получается, что Гомер воспел эту трагедию и пленил картинами разрушения и уничтожения сердца многих поколений европейцев... Греки – герои... А где же варварские бессмертные поэмы, бесконечные эпосы о разграбленных городах античности? Неужели все троянцы погибли, или среди них не оказалось великих поэтов? Или хоть невеликих?
   Мура не сразу заметила, отдавшись своим мыслям, что толчется взглядом на одном и том же абзаце. А когда заметила, то почувствовала, что по спине ее бегут ледяные мурашки.
   Развалины Сантамерийского замка – вот о чем писал Грегоровиус. Мура вернулась к предыдущему абзацу. Его следовало прочесть более внимательно! Да, сомнений не было – автор писал о том, что воинственные каталанцы брали штурмом Сантамерийский замок, и его владелец, граф Сантамери, бежал и погиб, утонув в реке. А жена его, вернее, вдова провела остаток дней в монастыре... На этом древний род пресекся. И происходило все это в первой трети четырнадцатого века в Греции.
   Мура от неожиданности даже села в гамаке и захлопнула «Историю города Афин в средние века». Вот оно что! Если б она более усердно и методично занималась, как и предполагала, выезжая на дачу, она давно бы уже все это прочла и все знала бы! И могла бы расспросить самого Сантамери! Крестоносца, как зовет его Прынцаев. Впрочем, Прынцаев и Петю Родосского называет колоссом. Но какое отношение Петя имеет к Греции?
   Но все же... Как же такое может быть! С одной стороны, Грегоровиус заявляет, что род греческого полководца Сантамери пресекся в 1330 году и развалины его замка до сих пор красуются в Греции. С другой стороны, ничего греческого в фамилии Сантамери нет. И еще, сам Рене говорил о том, что он приехал из Паде-Кале, а это на севере Франции, а вовсе не в Греции и не в Италии! А может быть, он – не граф Сантамери? Он избрал себе фальшивое имя для того, чтобы скрыть истинное. В самом деле – разве кто-нибудь в России может знать историю древних родов Франции? Два-три профессора-филолога, а остальные верят всему, что им скажут! И кто., кто здесь читал Грегоровиуса? Книга только в этом году вышла! У самой Муры он оказался в руках случайно – только потому, что она подумывала о Бестужевских курсах! Но книга скучная, читать ее не хочется... Вот и валялась столько времени без дела...
   Но зачем, зачем Рене присвоил себе чужое имя? Зачем он выдавал себя за владельца суконных предприятий во Франции? Зачем он делал вид, что интересуется древностями, и рассказывал барышням что-то сентиментальное о предсмертной воле отца?
   Все, что произошло за последние дни, озарилось теперь в сознании Муры каким-то необычным светом. Она подумала о самом страшном – нет, не случайно граф Сантамери вместе с Зизи сняли дачу по соседству! Не напрасно они стремились проводить почти все свое время в обществе Муромцевых. Граф Сантамери – скорее всего, шпион, а Зизи – его сообщница, возможно собиравшаяся сыграть роль невесты князя Салтыкова. Именно ей, ей должна была попасть в руки Псалтырь, а из ее рук книжонку с тайным сообщением принял бы мнимый граф Сантамери... Да, уж он бы порассказал о своих славных предках! Все ловкое прикрытие, маскировка. Он, граф, до последнего момента уверял, что ему нужен саркофаг! Хочет купить его! Как же! И те удивительные слова: «Вы – необыкновенная девушка, Мари» – тоже Преследовали какую-то определенную цель. Их нельзя считать невольным изящным признанием. Увы, какое разочарование! Ее охватила невыразимая грусть – не хотелось расставаться с прекрасной минутой своей жизни! Но надо смотреть правде в глаза. Нет, случайные знакомства до добра не доводят. То ли дело милый Клим Кириллович! Он-то уж точно не шпион! И фамилия у него настоящая!
   Но за чем, за какой информацией могут охотиться на даче Муромцевых Сантамери и Зизи? Почему они ни слова не говорят о Псалтыри, в которой написано о саркофаге? Как с ними связан Петя Родосский? А он с ними связан – теперь Мура была уверена в этом целиком и полностью.
   – Доброе утро, Мария Николаевна! – послышался с дорожки бодрый голос Клима Кирилловича. – Как изволили почивать?
   Мура вскочила с гамака и улыбнулась:
   – Благодарю вас, превосходно, – она присела в шутливом реверансе.
   – Что будем делать? – спросил доктор.
   – Отдыхать, – в тон ему отрапортовала Мура.
   – Боюсь, вам придется довольствоваться моим обществом, – продолжал шутливо доктор, – все остальные при деле. Вы уже завтракали?
   – Да, но не откажусь и от второго завтрака. – Мура оставила Грегоровиуса качаться в гамаке и пошла по направлению к дому с Климом Кирилловичем. – А если вы не пойдете со мной на взморье, то в знак протеста объявлю голодовку.
   Доктор рассмеялся. Хорошее предложение, лучше, чем выдумывать всякие глупости и таинственные истории.
   – Вы надеетесь еще раз лицезреть балтийского Нептуна? – спросил игриво Клим Кириллович, в его глазах зажглись лукавые серые искорки.
   – Я бы предпочла лицезреть Пузика, – погрустнела Мура, – а вдруг мы его где-нибудь на взморье встретим? Вдруг он решил просто порезвиться на свободе?
   Они уже вошли на веранду и, поприветствовав находящихся там женщин, продолжили радостно перебрасываться фразами, похожими на маленькие мячики. Чудесная игра!
   – Мамочка, сегодня такой чудный день, а Брун-гильду, уверена, не уговорить сходить на пляж. Что ж мне весь день сидеть дома?
   Она чмокнула мать в висок и надула губки.
   – Тетушка, сегодня такой чудесный день, а вас, я уверен, не уговорить пойти на пляж. Что ж и мне весь день сидеть дома?
   Он тоже чмокнул тетушку в висок. Его ненатуральная бодрость и явная неискренность избавляли Полину Тихоновну от необходимости объяснять ночную сцену во флигеле.
   – В нашем возрасте, Климушка, ультрафиолет опасен, – вздохнула, не глядя на племянника, Полина Тихоновна, – сам знаешь. Я тебе читала брошюрку, в которой рассказывается о старых курицах, которые, находясь на солнце, больше подвержены заболеваниям.
   – Так то ж курицы, а не люди! – усмехнулся доктор. – Вы слишком серьезно относитесь к популяризаторской литературе.
   – Ах, Соня, почему люди не могут летать? – Мура приняла театральную позу. – Вот села бы на подоконник, обняла бы колени – и полетела!
   – Зачем же ты, озорница, насмехаешься над Графом Толстым? – Елизавета Викентьевна, выговаривая Муре, смотрела на нее доброжелатель– – Он все-таки великий писатель! Обаяние и Толстого не уменьшат ни насмешки молоденькой девушки, ни отлучение от церкви. Его авторитет поболе, чем у Николая и у Синода.
   – Отлучение только увеличивает значение Толстого, – менторски подхватил Клим Кириллович, – и – увы! – враждебность к Православной Церкви.
   – Ну, Толстой, в сущности, отлучен не столько за оскорбление таинства евхаристии в «Воскресении», сколько за описание визита Нехлюдова к Победоносцеву. Этого и не мог переварить глава Синода, – заметила Елизавета Викентьевна. – Мура, не смейся над писателем.
   – Я тоже никогда не мог себе представить, – слишком игриво бросился доктор на защиту Муры, – как можно взлететь, обняв руками или крыльями колени. Довольно смешно.
   – Можете не лететь, но и томиться взаперти не стоит, – согласилась Елизавета Викентьевна. – Если Клим Кириллович согласится тебя сопровождать, я могу ему доверить свою хорошую девочку.
   – Вы забываете, что я – почти мушкетер, – весело заулыбался доктор Коровкин, – буду скоро драться на дуэли.
   – А, оставьте эти шутки, Богом молю, – махнула рукой Елизавета Викентьевна. – Все от несдержанности, от переживаний. Уверена, что все разрешится благополучно и граф сам придет с извинениями, когда остынет его пламенный галльский нрав.
   – Мы пойдем на пляж, но сначала сходим на станцию, – уточнила планы Мура. – Я бы хотела телефонировать отцу – у шага о его здоровье, о его новой чудо-технике и заодно попросить его привезти мне еще книг по истории и географический атлас. Историю без карт понять невозможно.
   – Прекрасная идея, – согласилась Елизавета Викентьевна, – и напомни ему про средство от мышей – а то он, наверное, забыл дать его на анализ своим лаборантам. Но не говори о вчерашних событиях, я не хочу, чтобы он расстраивался, да по телефону и не объяснишь как следует.
   – Хорошо, мамочка, непременно скажу только про средство и про книги. Милый Клим Кириллович, через десять минут я буду готова. А вы?
   Она сдержала свое обещание, и через десять минут оба уже выходили из калитки. Они без всяких приключений сходили на железнодорожную станцию, где доктор стал свидетелем вполне безобидного Муринового разговора по телефону с отцом.
   Со станции через поселок, минуя свою «Виллу Сирень», они отправились к взморью. К огорчению Муры, ни на станции, ни по дороге Пузик не попался.
   Светлый солнечный день еще только набирал силу – он опять обещал быть жарким. Прячась под тенистыми кронами деревьев, Клим Кириллович и Мура добрались до пляжа. Она уверенно подвела своего спутника к будке, перевезенной сюда, на пляж, еще в мае хозяевами снятого Муромцевыми дома, специально для дачников. Клим Кириллович вытащил два шезлонга и огромный матово-розовый зонт – Мура не стала говорить, что цвет для пляжного зонта подбирала Брунгильда: ее старшая сестра считала, что отсветы розового красиво ложатся на кожу.