– Рыжов, слушайте внимательно…
– Алло, с кем я говорю?
– Вы задавали один главный, самый важный для вас вопрос. Ответ на него положительный. Наговор на действие состоялся.
Рыжов затаил дыхание. Ему даже показалось, что у него горло слегка пережало от напряжения.
– Это проделал некто Тусегов, относящийся к той профессиональной группе, которая вас интересует. По некоторым признакам, он может находиться в Петразаводске, под крылышком любителей задавать вопросы, только не из вашей конторы, а из параллельной. Вам поняно?
– Позвольте, я понимаю, о чем вы говорите, но мне нужна дополнительная информация…
– В свое время это можно будет устроить, если вы все сделаете правильно.
И трубку на том конце брякнули на аппарат так, что щелчок воткнулся в барабанную перепонку Рыжова, словно гвоздь.
Он тихонько, будто это могло что-либо изменить, положил свою трубку, и так же замедленно потер лицо. Теперь ему было не до сна, следовало думать, и правильно думать, как его предупредили.
Главный вопрос, было ли произведено действие «черным» шаманом Тусеговым на кого-то из вождей партии и народа, получал, согласно человеку, позвонившему ему, положительный ответ. Это плохо, очень плохо. Но хуже всего то, что он не знал, с кем говорил. Получалось, что не он вел следствие, а его вели, не стесняясь в средствах.
Значит, кому-то очень нужно, чтобы он либо оказался в Петразаводске, либо попросту уехал из Ленинграда… Или чтобы он действительно отыскал этого Тусегова, шамана, возможно, чтобы от него теперь не избавились. Но если найти Тусегова, то можно найти… Да, можно найти и заказчика этого задания, найти врага, настоящего, работающего против руководства страны. Но почему ему позвонили?
Он сообразил, что стоит на полу, поджав пальцы ног, и ждет чего-то. Хотя, чего еще ждать? Нужно было действовать, если он хотел хоть как-то разобраться в ситуации.
Следовало сходить на коммутатор гостиницы, спросить, откуда был этот звонок, какие звуки гудели в трубке на фоне этого холодного, твердого, незнакомого голоса. Второе, вопрос – нужно ли докладывать об этом звонке Сабурову, и стоит ли говорить Смеховому? И когда это лучше проделать, завтра или сейчас? Он протопал в ванную, стал готовить бритвенный прибор.
Впрочем, даже если он расскажет об этом звонке сейчас, что это изменит? Сабуров, конечно, попробует выяснить, откуда звонили и кто звонил… Но если человек на том конце не дурак, ничего Сабуров, разумеется, не найдет, приборов, отслеживающих источник телефонного звонка еще нет, разработки ведутся, когда-нибудь это не будет проблемой даже для районного отделения милиции, но сейчас, увы… Даже если Рыжов опишет фоновые звуки, и их удасться хоть приблизительно классифицировать, с поиском таинственного голоса ничего не выйдет. И следовало учитывать, что тогда, кажется, не удасться с ним поговорить еще раз, хотя он и обещал «устроить» некую дополнительную информацию… Нет, докладывать пока не стоило, нужно ехать в Петразаводск и там выяснить… Выяснить хоть что-нибудь, что удасться.
Побрившись и одевшись, Рыжов выглянул в окошко, пробуя разобраться, каково ему будет, когда он окунется в эту снежно-мокрую хмарь. Да, тьма тут, на севере, стояла другая, чем в Москве, к ней следовало как-то привыкать, она длилась дольше и была гуще, даже чтобы бродить в ней, следовало уговаривать себя, едва ли не заставлять.
Администратору гостиницы он оставил записку, адресованную Смеховому, мол, в связи с новыми, открывшимися обстоятельствами он выезжает в Петразаводск на пару дней. А Смеховому с Мурандоном приказывает продолжать допросы в Крестах. Номер в «Астории» Рыжов оставил за собой, из вещей взял оружие и свежее белье, все вполне поместилось в одно отделение портфеля.
Билеты достал легко, его корочки оказали обычное действие, но покупка билетов все же вызвала напряжение. Он ждал поезда в пустом станционном ресторане, подумывая, что неплохо бы устроить себе ранний завтрак, вот только за полукруглым стеклянным прилавком никто не появлялся, хотя свет горел, и даже стулья были выставлены в ожидании посетителей. Его расспросы патрульных милиционеров, когда откроется это заведение, ни к чему не привели, они то ли действительно не знали расписания, то ли не хотели выдавать его, как военную тайну. Хотя документы, на всякий случай, проверили.
Придремывая на неудобном стуле, он продолжал внутренне ругаться. Это надо же, отправили его в Ленинград быстро и очень тихо, чтобы попасть к шаманам в Кресты пришлось ждать, хотя куда эффективнее было бы это устроить из Москвы, с документами при подписях соответствующих начальников. Даже людей из его группы предложили не браться, кроме Смехового… И вдруг оказалось, что тут, в самом Ленинграде его задание почти ни для кого не является секретом, и ему звонят незнакомцы, чтобы дать наводку… В общем, решето, а не секретность.
Ресторан так и не открылся, пришлось просить проводника приготовить чай, зато у него удалось выпросить половинку какой-то таинственной сушеной рыбки и пачку печенья, смахивающей на моряцкие галеты, и жесткие настолько, что он не сумел отмочить в чае даже одну галетину, прежде чем устроился спать хотя бы сидя.
Петразаводск ему понравился сразу. Тихий, провинциальный, с той северной мягкостью, которую Рыжов уже научился замечать и которая начинала ему нравиться больше, чем чрезмерная московская бойкость. Люди тут казались уверенными в себе, на улицах часто попадались моряки, к чему его глаз не был привычен. Да и среди штатских, как он скоро понял, было немало рыбаков, которые чем-то неуловимым выделялись в любой толпе.
Здесь все выглядело просто, многие здоровались едва ли не по-деревенски, прежде чем начать разговор, или просто на ходу. В местном управлении милиции попросили подождать, что было объяснимо, его, свалившегося как снег на голову, все же нужно было проверить, как и удостовериться в правах на сделанный им запрос… А вот то, что случилось потом, Рыжов еще долгие годы вспоминал со стыдом и раскаянием, но и со странным привкусом удовольствия, хотя старался в эти ощущения чрезмерно не вдаваться.
К нему отнеслись, как к начальству. Устроили в гостиницу «Беломорье», конечно, не столь роскошную, как питерская, но все же… А обедать уже повезли в ресторан, где закатили настоящий банкет. И вот ведь какая странность, вокруг него мельками люди, лица, кому-то он пожимал руки, кто-то старательно и вежливо с ним пробовал разговаривать, чтобы заезжий столичный начальничек вдруг не заскучал, но… Никого из этих людей он бы не узнал и на следующий день.
Ему много рассказывали о городе, сдержанно хвастали, мол, какая у них тут великолепная жизнь, насколько сильна в техническом оснащении верфь, какие передовые заводы, и как все здорово… Но пить водку на банкетах приходилось от этого не меньше, а гораздо больше, чем хотелось бы.
И на следующий день, вместо того, чтобы отправиться на встречу с Тусеговым, его неожиданно отвезли на кораблестроительный завод, где сначала устроили настоящую экскурсию, а потом отвели в красный уголок, где собрались, кажется, целых три бригады, то есть человек под сотню, где как раз должно было состояться какое-то собрание. Тему, о которой говорил главный докладчик, Рыжов так до конца и не понял, в ней было немало и технических замечаний, и обще-политических, странно и в то же время изрядно ловко увязанных между собой. То есть, получалось, что работать плохо нельзя, потому что хорошо и даже отлично работать следует все время, ведь такова политическая ситуация, и страна ждеть от собравшихся этого…
А потом снова повезли куда-то обедать, и снова стол был такой, что выйти из-за него за полчаса было не по силам Рыжову, да и отличную уху, кажется, подали только через час после того, как они уселись, а до этого шли всякие заливные рыбы, салаты… и водка, разумеется, водка.
В общем, на служивом жаргоне это называлось «раскатать» начальство. Так некоторые, не чуждые житейской ловкости командиры и в органах, и в армии избавлялись от чрезмерно пристального внимания всяких проверок и инспекций, какими бы они не были и чем бы не интересовались. Рыжову и самому пару раз доводилось прибегать в этому приему, и надо сказать, он каждый раз срабатывал, потому что это самое начальство, как правило, не очень хорошо ориентировалось в новой для себя среде, и если у начальника не хватало воли настоять на выполнении требуемой работы, он так и уезжал, с похмельем в башке и полной сумятицей в результатах «проверки».
На третий день услужливый милицейский старшина, появившись поутру в его номере, сообщил, что за те дни, пока Рыжова «раскатывали», якобы, они выяснили, что Тусегова нет в городе, он был, действительно, но давно, кажется, еще весной, а потом куда-то его перевели, и где он теперь… В общем, все было ясно, от него теперь избавлялись.
Рыжов даже пожалел, что не обратился еще в Ленинграде к Сабурову. Возможно, если бы он позвонил, и попросил о соответствующих полномочиях, все был сложилось иначе. Но если бы он обратился к нему, то Сабуров непременно попробовал бы выяснить, откуда у Рыжова сведенья о Тусегове, и пришлось бы рассказать о полуночном звонке. А вероятность встретиться с неизвестным телефонным информатором, кажется, была более ценной, чем любые возможности, которые в Петрозаводске мог бы обеспечить Сабуров.
С мыслями о самом Сабурове Рыжов и уселся в поезд на Ленинград. Теперь-то было ясно, что ничего он тут не добьется, что дотянуться до Тусегова он ни за что не сумеет. И вряд ли сумел бы, если бы задействовал и Сабурова… Кстати, интересная личность, наверное, выполняет некую необходимую работу, но все же… Вполне могло оказаться, что он не столько дан ему как «связь» в Ленинграде, сколько как «порог», как фигура, которая не должна допустить Рыжова далее некоторой, не слишком явной для Рыжова зоны возможностей.
Да, разумеется, как он сам признался, формально он «проводит» некоторые дела НКВД через уголовные статьи, вероятно, отслеживает действия милиции… И вдруг, проезжая некую темною, уже засыпанную почти до меловой белизны станцию, Рыжов понял, почему его направили именно в Ленинград.
Во-первых, что-то должно случиться именно тут или где-то поблизости… Собственно, уже случилось, ведь не зря же всплыла фигура Тусегова, видимо, сильного и умелого шамана, который согласился на «черное» действие. И второе, якутские шаманы не знают специфики, они живут по-прежнему в тайге, в лесах, в среде, далекой от жизни больших город, даже не по расстоянию, а по нравам и по культуре. А тут, на европейском севере шаманы, люди отдаленные от цивилизации просто строем своего мышления, все же знают, что эти самые большие города существуют, и может быть, подозревают, как и чем там живут…
Ведь у них бывают геологи, полярники разные, летчики… Значит, в этом и есть цель – представление и понимание того типа человека, на которого следует сделать наговор. Чтобы он…
Вот это оставалось главной загадкой. Ведь косвенно, но все же достаточно ясно для данного этапа расследования, не предоставление ему встречи с Тусеговым само по себе может послужить подтверждением, что этот человек что-то знает, причем настолько важное, что даже Рыжова, прибывшего на это дело, ни за что не следовало допускать к нему.
Впрочем, еще то, что Тусегов проделал действие на какое-то «черное» дело, следует проверять. А как проверить? Что тут можно сделать?.. Об этом следовало думать, и крепко думать.
# 8.
Поутру по приезде в Ленинград, Рыжов отправился к Ватрину невыспавшимся с дороги и злым, более всего, на самого себя. За слабость, за разгульную жизнь в Петрозаводске, за манерничанье, с которым, как ему теперь казалось, он играл перед тамошними милиционерами роль «начальничка».
Ехал довольно странно, и ведь посмотрел по плану, где находится тот дом, в котором обитал профессор, но вот, снова заблудился. Вылез не там, кажется, пришлось шагать пехом, потом, расспросив какую-то толстую тетку в шали поверх драного замусоленного полушубка, выяснилось, что шагал зря, можно было пройти и короче, прямее.
Ленинград встретил его неласково, хмуро встретил. Так же мало Рыжову показалось народу на улице, так же низко висели тучи, идущие с Финского залива, так же поздно и неуверенно развиднелось. Да еще и мелкая морось, которая в это время года, казалось, в Ленинграде висела в воздухе все время, вдруг стала бить в лицо, управляемая непонятным ветром, гуляющим между домами бессистемно, кругами или вихрями, а иногда и плотными зарядами.
Искомый дом все же обнаружился, и Рыжов вошел в знакомый подъезд почти с облегчением. Он поднялся на нужный этах, третий, кажется, нашел старую дверь с видеными уже табличками, позвонил. Дверь долго не открывали, Рыжов уже хотел было позвонить еще раз. И тут ему, кажется, не везло. К раздражению, которым он был переполнен, прибавилась еще и неудача перед этой дверью. А нет ничего хуже, чем приехать чуть не в другой конец города, и вот так стоять, ожидая, что встретишь того, кого хотел увидеть… И чувство бессилия, и нескладность этого визита, и ощущение общей неудачливости – все в таких случаях сливается воедино.
Стоя перед дверью, Рыжов вдруг вспомнил, что в личных папках английских офицеров… Может быть, не только морских, но и сухопутных, но у морских – совершенно точно, в старые еще, викторианские времена, была специальная графа, под названием «везучесть». Там выводился некий сводный элемент, который, якобы, был свойственен человеку, который определял его его умение или дар пользоваться эелементом счастья в трудных ситуациях. И у русских флотских, которые очень много содрали у англичан еще со времен Петра, тоже была такая графа, жаль, ее отменили впоследствии… Так вот, собственную везучесть Рыжов сейчас бы определил как «крайне неудачлив», и никак иначе.
И вдруг дверь открылась, как мужчины открывают, почти нараспашку. В дверях, сонно моргая, стоял сам Ватрин и посматривал на Рыжова искоса, странно опустив голову и почти отвернувшись при этом. Он даже не поздоровался, сразу отступил назад, давая пройти. Рыжов вошел и поздоровался:
– Здравствуйте. – Голос его звучал хмуро и по-прежнему сердито. – Пришел, чтобы выяснить некие… сложности. Пустите?
– Раз приехали… – Ватрин закрыл дверь. – Проходите в кабинет, я приспал немного, допоздна засиделся вчера… Сейчас умоюсь, принесу чай. Вам с этой холодрыги не повредит.
Рыжов разделся, уселся в кабинете, даже не обрадовался, что так все в итоге сложилось. Словно и не переживал под дверью, мол, пришел и пришел, чего же тут удивительного? А ведь ему повезло, возможно, в пресловутой графе следовало все же поставить «временами успешен», или как-то похоже.
Расселись нескоро, по мнению Рыжова. Ватрин был теперь умыт, но небрит, и смотрел зорко, ясно и выжидательно. Да, пожалуй, именно что насторожено. Он не понимал ни этого визита, ни того, что должно произойти далее.
– Вы без звонка, – сказал он, словно это нуждалось в подтверждении.
Рыжов решился и сразу полупризнался, полуприказал:
– Очень хорошо, что вы сами открыли мне дверь. Будет лучше, если об этом моем посещении и впредь никто не узнает. Даже ваша жена.
– Жена сегодня на работе, разумеется, а соседи… Они давно не выходят на звонки, если кто-то приходит ко мне. У нас слегка напряженные отношения.
Теперь, оказавшись тут, с фаянсовым, таким мирным бокальчиком чая в руках, грея об него руки, Рыжов не знал, как начать разговор. То есть, идея-то была простой, Ватрина следовало как-то завоевать, сделать его своим союзником, пусть даже сам профессор об этом и не догадается. Но вот ведь какая штука, Рыжов не знал, как этого добиться.
И он решил рассказать профессору часть той правды, без которой невозможно было обойтись.
– Мне звонили, некто неизвестный, – сказал он. – И этот неизвестный утверждает, что действие, направленное на какого-то человека, чтобы он совершил… Может быть, убийство… То есть, был проведен наговор на уничтожение. Фамилия шамана названа, Тусегов, якобы, он находится в Петрозаводске. Я только что оттуда, но контакт с ним не состоялся, как мне там доложили, его нет в городе. А где он сейчас?.. Выяснение это обстоятельства потребует очень большой работы, которую я один, похоже, провернуть не сумею. – Он помолчал. Ватрин прихлебывал чай, упорно рассматривая перед собой чистые листы бумаги и пару самопишущих ручек, небрежно брошенных поверх. – И мне нужно подтверждение того, что я говорю.
И вдруг Ватрин разом обмяк, до него дошло, что сообщил ему Рыжов. Он понял, что степень секретность, которая подразумевалась при этих событиях, значительно выходила за пределы его обычного допуска, его посвященности в подобного рода дела.
– Понимаете, я могу отвечать вам только на очень конкретные вопросы, – промямлил он, защищаясь.
– Хорошо, – Рыжов отставил свой чай. – Скажите прямо, они умеют казнить… Вот так, как я описал, на расстоянии, и чтобы действовал некто третий?
Когда Ватрин доливал себе чай, у него дрожали руки.
– Это бывает, если кто-то совершил что-то плохое, очень плохое… Они умеют казнить, но только таких людей, кто взял на себя силу зла. Я не умею объяснить, для этого нужно верить в их мир, в их возможности… Я все же считаю, что таких людей среди них очень мало.
– Тусегов к таким «черным» шаманам относится? Вы его знаете?
– Нужно посмотреть в картотеке… Но мне почему-то кажется, у меня на него ничего нет.
А даже если и было что-то, подумал Рыжов, первым делом, как я уйду, ты же все уничтожишь. Камин ведь у тебя есть… и то, что он не горел прошлый раз, еще ничего не значит. Сейчас Ватрин ему не нравился, хотя, не исключено, если бы на его месте оказался сам Рыжов, он бы поступал так же. Да он, собственно, так и поступал, только на своем месте, со своей, так сказать, колокольни.
– Среди них проводят аресты, кажется, это не случайно, – обронил он, чуть отвернувшись от Ватрина.
– Я знаю, почти все сколько-нибудь сильные шаманы с нашего, европейского севера – у них.
– То есть, у нас, – отозвался Рыжов. – Хотя, должен признать, и милицию подключили по полной программе, не стесняясь мерами законности. – Они помолчали. Рыжов опять спросил прямо, задал конкретный вопрос, на которые Ватрин обещал отвечать: – – Значит, нет ни одного из них, кто бы умел убивать, и не был под нашим контролем? Я имею в виду, под контролем органов?
– За это поручиться не могу. – Профессор опять уходил от ответа.
– Кто может?
– Я не знаю… стоит ли?
Да, завоевать его не получится, решил Рыжов. Он боится, как и я боюсь, как и многие сейчас боятся. А возможно, это даже не самое страшное, и будет еще хуже, еще страшнее. И тогда он решился на простое, элементарное запугивание.
– Или я выложу вам все, что узнал тут, и тогда вы уже будете отвечать на мои вопросы… куда как не вполне конкретно. А с учетом версий, вариантов, и даже фамилий.
– Я? – Ватрин вскинулся, словно увидел перед собой дуло пистолета. – Исключено. – Он поболтал чай ложечкой, руки его дрожали еще сильнее. – Нет, это попросту невозможно.
Рыжов понял, что перегибать палку не стоит. Слишком уж однозначно Сабуров сказал, что им не хотелось бы терять этого профессора, если… ему станет многое известно.
– Понимаете, вы можете юлить, отговариваться, отнекиваться… Но у меня есть приказ… Хотя нет, всего лишь просьба, но от такого лица нашего государства, что отказаться я не могу. А просьба простая – выяснить, насколько шаманы, при желании и некотором умении, могут быть серьезным оружием, направленным против наших вождей.
– От кого же вы получили этот запрос? – спросил Ватрин.
– От товарища Сталина. – Уже многое было сказано, так что следовало договаривать. Рыжов набрал в грудь воздуха, и продолжил: – И я сделаю все, чтобы исполнить эту просьбу.
И лишь договорив, понял, он действовал неверно. Это был плохой способ завоевать уважение и откровенность Ватрина. У таких людей эти два понятия связаны, да еще и в нынешнее время, когда откровенность… Могла выйти боком.
– Насколько я понял, – заговорил Ватрин очень мягко, почти вкрадчиво, – вы некоторым, странным для вас образом получили сигнал о том, что камлание на чью-либо гибель было проведено. И теперь не знаете, как в этом убедиться, чтобы докладывать по начальству?
– Поймите, это важно.
– Да понимаю я.
Снова молчание. Кажется, попытки понукать этого профессора приводили к обратному результату. И ни черта он не понимает, решил Рыжов. Попросту не хочет сообразить, что сам Рыжов рискует не меньше, а может, и гораздо больше, чем он, такой благополучный, спокойный, со своим академическим интересом к тому… Что и понять почти невозможно.
– Так что?
– Не знаю… Ваша угроза, а это именно угроза, заставляет думать…
– Лучше расскажите мне. И тогда, я обещаю, никто не узнает об этом разговоре. Никто даже не подумает, что я мог обратиться, и обратился к вам. – Он слабо усмехнулся. – Всего лишь за подтверждением.
Ватрин вдруг вскочил. Кажется, только сейчас он испугался по-настоящему. Чуть ранее у него еще получалось бороться со своим страхом, а вот сейчас уже нет, не мог. Он вскочил, и у него почти натурально волосы встали дыбом, или он плохо причесался после умывания?..
– Я не хочу ничего знать, я ученый!
– Вы должны мне помочь. Я и сам рискую.
Заметным усилием воли, он все же взял себя в руки. И сел. И только тогда заметил, что вскакивая, опрокил свой стакан. Он был не совсем полным, но залил и бумагу, и обе ручки, что лежали на столе.
– Хорошо. Вы больше сюда не приходите, а я попробую организовать для вас встречу с человеком, который… более сведущ в их практиках, который верит в их возможности, в их миры. – Ватрин воровато посмотрел на Рыжова, надеясь с одного взгляда понять, можно ли ему верить. Ничего он, конечно, не понимал, и ни в чем не был уверен. Но теперь он снова пытался говорить, как интеллигентный человек. – Если… этот человек согласится, разумеется. Если же нет…
Это было почти то же самое, что получить полновесную консультацию от самого Ватрина. А может, даже лучше. Рыжов сразу это понял, и поднялся, обозначая, что готов уйти.
– Это меня устраивает. Я буду ждать его звонка…
– Но я ничего не гарантирую! – почти возопил профессор.
– Вы должны, вы взяли на себя обещание. – Сейчас Рыжов был строг и серьезен. – Буду ждать звонка сегодня вечером. Времени вам должно хватить.
Ватрин опять, как уже было в начале разговора, обмяк в своем кресле. Даже его лицо, ясное и внимательное, как-то оплыло, сделалось тусклым и малопривлекательным. И он еще попробовал защищаться… Скорее всего, по привычке.
– Откуда вы знаете что он здесь, в Питере?
А ведь это прокол, подумал Рыжов, и чуть было опять не усмехнулся. Пусть грустно, напряженно, совсем не испытывая желания веселиться, но… Ленинград не следовало называть Питербургом или Петроградом даже в частных, почти доверительных беседах, как сейчас. По крайней мере, он пытался сделать эту беседу такой.
– Вы не выдвинули условие, что вам придется куда-то ехать, чтобы просить этого неназванного человека встретиться со мной.
И он пошел к двери. В прихожей долго натягивал свое пальто. Ватрин последовал за ним. Он стоял и мялся в коридорчике, как мальчик, который сделал что-то не очень хорошее, и надеется, что наказание не будет суровым.
– Так вы выполните свое обещание, больше сюда не будете приходить? – спросил он, наконец.
– Я ничего не обещал. – Ватрин вскинул голову, готовый спорить, но Рыжов успел вставить, прежде чем профессор заговорил: – Но если встреча произойдет, я к вам больше не обращусь. До свидания, товарищ Ватрин.
И едва расслышал его очень тихий ответ:
– Лучше уж, прощайте, Рыжов.
# 9.
Вечер все тянулся и тянулся. Это было очень трудное ожидание, Рыжов даже пробовал отвлечься. Хорошо бы сидеть, думал он, в своем кабинете. Если уж приходится так нелепо ждать, было бы проще, если бы он взял документы какие-нибудь. У него на столе полно заявлений о том, что и где происходит, вдруг это имеет отношение к «Темным папкам», вот эту бы работу и следовало сейчас ему делать… Но приходилось бесцельно лежать, тупо глядя в потолок.
Когда-то по молодости он вообще не умел ждать, а вот сейчас, кажется, стал приучаться. Хорошо бы, не слишком крепко. А то бывает, привыкнет человек вот так бесцельно ждать, и потом что-то важное в себе теряет. Он видел такое, замечал в тюремных контролерах, в охранниках, которые очень долго, почти всю жизнь, должны ждать чего-то, что никогда, как правило, не наступало… Эти люди ему не нравились.
Звонок раздался, когда у него стали слипаться глаза. Все же, он устал от внутреннего, сдерживаемого напряжения, но раздался звонок… Наконец-то, почти обрадовался Рыжов.
Голос в трубке звучал глуховато и очень непривычно. Кажется, певцы называют этот тембр «низким горлом», еще так бывает у тех, кто чуть иначе слышит все звуки, или вообще привык к тишине, такой, какой в городе никогда не бывает.
– Вы, как я понимаю, торопитесь, – сказал человек на том конце провода. – Тогда предлагаю сделать так. Одевайтесь, и приходите в садик перед главным входом в Петропавловкую крепость.