Позже Том решил, что это у него странное последствие контузии, какой-то сдвиг со зрением. И хотя он по-прежнему не понимал, почему и зачем выжил, но абсолютно твердо знал, что медленно приходит в норму. Настолько, что когда в этих сумерках увидел дымок, пошел в правильном направлении.
Оказалось, почти три взвода выжили и даже командир батальона – майор – уцелел. Он-то и стал к утру восстанавливать подобие боевой части, назначил командиров взводов, проверил наличие оружия, оборудовал для раненых обогреваемую по-черному палатку, даже нечто вроде завтрака сумел устроить. Вот пища, а главное – горячий чаек были очень кстати. Люди, хотя и понимали, что проиграли бой самым жестоким образом и потеряли многих из тех, с кем за последние дни успели сдружиться, все же немного воспряли.
Еще, конечно, у них было оружие. Нашли пару тяжелых снайперских винтовок, почти не пострадавших, хотя одну потом пришлось перебирать, три пулемета и даже два ротных миномета с кучей боеприпасов к ним.
Бросить убитых, не попытавшись похоронить их, было нелегко. Но, во-первых, все-таки стояла зима, и, значит, долбить мерзлую, тяжелую землю саперными лопатками было невозможно. А во-вторых, за вьюжную ночь снег так укрыл следы вчерашнего разгрома, что ковыряться в сугробах показалось немыслимым.
За следующий день, опять довольно вьюжный, с поземкой на любом сколько-нибудь открытом месте, перешли на новую позицию. Зачем это было сделано, ни Том, ни кто-нибудь из других командиров взводов так и не понял, но майор настаивал, и его, конечно, послушали. Прошли километров десять, и теперь, как сказал майор на вечернем биваке, можно было к следующему утру дойти до расположения полка, вот только двигаться в темноте оказалось трудно, главным образом потому, что приходилось тащить раненых.
На следующий день кончились припасы, солдатики, кто поумнее, полезли в вещмешки, и какой-никакой ужин все же устроили, но этого было мало. Зато один из новых подчиненных Тома предложил ему четверть настоящей луковицы, которая отлично пошла с неизменными сухарями. Парня звали Зураб, он проникся к Тому доверием, потому что, как выяснилось, тоже работал до войны на Ярославских верфях, монтажником трубопроводных систем. На каждом, самом небольшом корабле была пропасть этих самых трубопроводов, вот их-то он и монтировал, а потом еще и налаживал, как словоохотливо пояснил Зураб вечером, когда они, измотанные и слегка обмороженные, укладывались на лапнике, чтобы хоть немного поспать.
Полк нашли крепко за полдень на третий день после боя. От всей деревеньки, где полк расположился, даже от штабных землянок, невесть каким образом вырытых в чистом поле, мало что осталось. Не составило труда разобраться, что бой тут был более жестоким и окончился еще более страшным разгромом. Зато в кузове недогоревшего грузовика нашлись неплохие и разнообразные консервы, а еще – картонный ящик с папиросами «Беломорканал». От одного их вида дохнуло таким домашним уютом, что Том не стал экспериментировать с трубкой, а с наслаждением принялся тянуть эти папиросы одну за другой.
Лишь к вечеру следующего дня они вышли к какому-то городку, который выглядел совершенно нормальным, не затронутым никакой войной, тем более расстрелами всего живого с воздуха боевыми машинами пришельцев. Был он мал, пожалуй, обитало в нем едва ли больше трех-четырех тысяч человек, но они жили, ходили по улицам, и на крыльце крайнего дома покойно, как бывает зимой, сидела собака, исполняющая свои собачьи обязанности. Поэтому майор решил пока в городок не входить, как ни плохо им приходилось после такого-то похода.
В наблюдение решили отправить двоих, и Том вызвался на это задание, перепоручив командование своим взводом, как майор назвал те два десятка ребят, которые теперь ему подчинялись, незаменимому Сагдееву. С Томом вместе пошел и Зураб. На что пришлось согласиться, тем более что он не курил и у него можно было разжиться папироской – свои-то у Тома уже кончились, – а этот новоявленный приятель ни разу в подобной просьбе ему не отказал.
Соорудив на опушке лесополосы, подходившей к городку чуть не до самых огородов, неплохое лежбище из лапника, они вдвоем провалялись на нем полночи. Ничего необычного в городке заметно не было, и часа за два до рассвета майор решил в городок войти. Вот тогда-то случилось нежданное.
Стоило им двинуться к домам, как неизвестно откуда, словно из-под земли, появилось с три десятка необычных фигур. Они были в тяжелых на вид и плотных темно-красных комбинезонах, в серых сапогах и с пушками непривычного вида в руках. Эти пушки Том не рассмотрел – темно же еще было, а атакующим темно-красным бойцам свет был вовсе не нужен, у каждого на морде болталось что-то вроде прибора ночного видения. К тому же осветительные ракеты, которые стали бросать люди, горели недолго. Все же они позволили понять, что противник обращался со своими пушками легко, как с пластмассовыми игрушками.
Из рощицы майор приказал ударить тем двум минометам, которые всю дорогу ругали все, кому не лень, но которые теперь, когда пришла пора, пригодились. Впрочем, проработали они недолго. Пользуясь малочисленностью темно-красных, майор приказал придавить их пулеметами и бросил людей в атаку.
Несмотря на прицельный минометный налет, противник, похоже, понес совсем незначительные потери, если вообще эти потери были. Темно-красные поднялись со снега, где пережидали обстрел, и пошли вперед в полный рост, даже не открывая ответной пальбы. Некоторое время Том не понимал, что происходит.
И лишь когда начал стрелять сам, наконец-то увидел… В одном из выданных ему рожков патроны оказались переложены трассерами через два нормальных. И вот эти трассеры отлично показали, что стрелял-то он, допустим, верно, пули должны были упереться в какой-нибудь из враждебных силуэтов, но… вдруг отклоняли против всех законов физики свой полет, уходили вбок, к городским домам, или вверх или зарывались в снег, не нанося противнику урона.
Том даже глаза протер от этакого дива, но ничего не изменилось. Трассеры уходили вверх, таяли в ночном небе или вообще вздымали только снег перед противником, уверенно приближающимся к остервеневшим людям. Многие не выдержали и стали отступать, майор носился со своим пистолетом от одной группы ребят к другой, орал, матерился, казалось, на все окрестности, но… Бойцы, столкнувшись с неуязвимым противником, определенно дрогнули.
А вот Том не дрогнул и попробовал разобраться, что же происходит? Не могли «калашники», верой и правдой служившие солдатам на всех континентах Земли, оказаться бесполезными!.. Но когда до противника – если это был настоящий враг, а не морок какой-то, – осталось метров сто или еще меньше, эти фигуры вдруг стали поливать людей лучами, вроде плоского веера расходящимися над землей и слабо светящимися в темноте.
Эти рассеивающиеся лучи ломали людей, как тростник. Том мельком увидел, как убегающих к лесополосе ребят из взвода на дальнем от него фланге накрыл этот веер, и сразу трое-четверо из них, согнувшись будто от невыносимой боли, рухнули в снег. Потом удары обрушились и в те заросли, где находился Том. При первых же выстрелах темно-красных он попробовал закопаться поглубже за каким-то кустом, должно быть, это его некоторое время спасало, лучи прошли верхом раз, другой…
До противника осталось метров пятьдесят, Том приготовил гранату и лишь тогда сообразил: раз уж им минометный обстрел не помеха, пехотную гранату они вообще не заметят. Тогда он решил уползти назад, к своим, но…
Это было как очень сильный удар в солнечное сплетение. Или нет, сначала в голову – да так, что все дрогнуло перед глазами, мир качнулся… А потом Том понял, что лежит, уткнувшись в снег, причем наст, который обычно предательски проламывался под ногами, теперь казался прочным, как асфальт, и так же царапал кожу на щеке и на лбу… И все окончательно развеялось, словно дымок из трубочки на сильном ветру.
Очнулся Том от того, что понял: он лежит на соломе, и в штанах у него холодно так, что ножом можно резать – все равно ничего бы не почувствовал. Откуда-то сбоку проглядывали лучики солнца.
Том попробовал повертеть головой, открыть глаза по-настоящему, но от необходимости прикладывать какие-то усилия снова крепко и надолго уснул. Позже выяснилось, что он опять отключился, правда, не долее чем на четверть часа. А когда сумел очухаться, выяснилось, что он не один.
В сарае находилось полсотни ребят из остатков батальона, и неподалеку полулежал сам майор. Он был на удивление слаб, бледен и ни с кем не хотел разговаривать. Некоторые уже разгуливали по сараю, они-то и обнаружили у дверей ведро с водой и ковшиком.
Когда через часок Том оклемался настолько, что сам смог удерживать ковшик у губ, все стало проясняться. Говорил высокий, с висячими усами рядовой – Том его и не помнил, может, не встречал прежде.
– Это какие-то парализаторы. Они как вжарят в человека – сразу сознанка вон.
– Почему же ты оклемался, а другие еще валяются? – спросил кто-то.
– Я так думаю, от расстояния зависит, – рассудительно пояснил усатый. – Если ты, к примеру, от этих машинок, которые… ну, захватчики использовали, находился метрах в ста, то, в общем, ничего страшного, часа за три-четыре в себя приходишь. А тем, кто был ближе или кто вообще в упор под них попал, тогда… Наверное, можно и душу отдать.
Майор, лежа на соломе, опершись плечами на грубую дощатую стенку, повернул голову к Тому:
– Извеков, ты-то близко к ним подобрался или тебя сразу?..
– Не хотел отступать, – сказал Том, вспоминая, как он отчаянно молотил из автомата и надеялся хотя бы одного из этих темно-красных зацепить, чтобы врагу стало так же больно, как было ему, чтобы отомстить за тех, кто остался у неизвестной рощицы, когда на них налетели тарелки захватчиков и вертолет… Он подумал и честно признался: – А я, оказывается, обмочился.
Почему-то не мог он выразить это примитивным и грубым словцом, решил синтеллигентничать.
– У многих так, – пояснил усатый. – Некоторые, когда под их пальбу попали, вообще усрались. Это их машинки так действуют.
– Как-то они нас слишком легко… – сказал Том, втайне радуясь, что его грех не выглядит постыдно-трусливым.
– Не то слово, – вздохнул майор.
Ему-то, как кадровому офицеру, такое поражение, конечно, казалось более постыдным, чем обмочить штаны от действия веерных парализаторов инопланетян. И едва Том так подумал, как в другом, чуть более темном углу вскипела какая-то ссора. Друг на друга кричали два очень похожих паренька, Том их вспомнил: оба были минометчиками.
– А я говорю – нелюди они!
– Ты в окно-то выгляни, философ, выгляни! Иногда эти, в цветных комбинезонах по улице проходят, и капюшон откинут – люди это.
Оба были азартными и крикливыми, может, у них слух пострадал от пальбы.
– Они служат… – Дальше шла малоизобретательная, но злая матерщина. – А люди не могут… – Снова мат, уже адресованный начальству.
– Говорят они не по-нашему, – влез в спор усатый.
– Я знаю, милой, их мовку, – с заметным акцентом подал голос из другого угла какой-то мужичок, – на польке то дзвечит.
– Чего? – поднял голову майор. – Откуда они знают польский? Они что же, поляки?
– Чего не знам, того не ведам, – развел руками то ли западный белорус, то ли украинец. – Но точно – на польски.
К вечеру пленных покормили. Открылась дверь, и два местных, по-видимому, мужичка вволокли в сарай парящий живительным ароматом супа пятидесятилитровый бидон, в каких на рынке Том привык видеть молоко. Третья, вполне добродушная на вид тетка, принесла стопку солдатских мисок и достала кучу аллюминиевых ложек из глубокого кармана фартука, наброшенного поверх не очень чистого полушубка.
– Кушайте, – предложила тетка певуче, видать, тоже была откуда-то с юга.
Майор не смотрел на этих троих, он вглядывался в открытую дверь, где стояли три – или больше, за косяком было не видно, – тяжелые фигуры в темно-красных комбинезонах. Каждый из них держал перед собой знакомый теперь всем парализатор. Дернуться на них и освободиться казалось немыслимым. Не возникало сомнений, что эти трое, вооруженные таким совершенным оружием, не задумываясь, положили бы и всех собранных тут пленных, и двух мужичков с добродушной теткой.
Многие из ребят, особенно из тех, кто очухался от действия неизвестного оружия раньше других, например минометчики, тут же рванули к фляге с супом. На всех мисок не хватило, так тетка, отступив шага на три назад, пояснила:
– Вы миски-то вымойте, вон, у вас и вода стоит… Потом другим передайте.
– Да уж без тебя разберемся, – буркнул усатый без малейшей благодарности за кормежку.
– Вы, люди, лучше вот что скажите, – просипел майор. От волнения, должно быть, у него изменился голос. – Война еще продолжается?
– Да какая война, родненький? – удивилась тетка. – Земля-то уже сдалась! У этих, которые из космоса прилетели, свои люди в правительстве оказались. И не только у нас, а повсюду, сказывают.
– Врут! – почти убежденно выплюнул майор, но Том понял, что это, скорее всего, правда.
Если уж дело дошло до того, что эти, темно-красные, которых еще поляками обозвали, до таких вот городков доперли, значит, с большими-то городами уж точно все… завершилось.
И как это вышло? Или у них действительно коллаборационисты в правительствах разных стран, которые только и могли оказать им сопротивление, нашлись?
– С нами-то что будет? – спросил усатый.
Он уже сожрал, почитай, вторую миску супа и, держа ее в руках, направился к тетке с мужиками. Один из мужиков, что был без щетины, выставил вперед руку.
– Ты, солдат, назад сдай. Нам под их наметы попадать не охота, а к дверям вообще не суйтесь.
– Наметы? Это что такое? – спросил Том.
– Когда они к нам пришли, некоторые наши-то тоже, вроде вас, стрелять хотели, так они их наметами… Словно дождиком полили, некоторые после отошли, а вот собаки… Нет, собаки не отошли. Которые на них-то не бросались, теперь к нам жмутся, даже не гавкают лишний раз. И у коров молоко пропало, коль под их стрельбу попали.
– Что же будет-то? – решил настаивать усатый, стараясь держаться подальше от двери, чтобы грозные захватчики чего не подумали.
– Теперь они по лесам шарят, таких, как вы, выискивают. Как наловят, так переписывают всех, выдают какую-никакую бумажку и домой отсылают. Зачем вы им? Они больше не убивают, только ружья отымают, да кормят, если много ваших соберется. Вы-то, – мужичок почти смеялся, – сами пришли, им вас и искать не пришлось.
– А ты уже вроде не наш, да? – зло пролаял майор, но мужичок не обратил на его слова внимания.
Слопав полторы миски жиденького супа с большими кусками картошки, Том снова уснул. Но больше всего ему хотелось искупаться и переодеться, чтобы избавиться от постыдного запаха, который даже в зимнем воздухе отравлял существование.
Лишь майор не спал, хотя досталось ему поболе даже, чем Тому. Он и супу съел всего-то полмиски, не больше. Наверное, переживал очень.
4
Всех пленных из того городка, в который так неудачно пробовал войти батальон Тома, действительно довольно быстро рассортировали. На следующий же день пришли три машины, в две собрали без охраны тех, кто что-то подписал командиру краснокомбинезонных «поляков», которые взяли их в плен. А тех, кто ничего подписывать не стал или просто оказался с офицерскими погонами, засунули в третью машину и отвезли в какой-то бывший пансионат, в котором устроили концлагерь, хотя на местном жаргоне это называлось почти технически «накопителем».
Народу в накопителе было душ под пятьсот, спать в палатах приходилось в две смены, но кто-то из старших офицеров говорил, что это еще терпимо. Мол, в другом лагере, под Владимиром, спали вообще в три приема.
Зато кормили хорошо: «кирзы» не было, раз в день давали картошку с какой-то жирной подливой или склеенную в запеканку с яичным порошком, а на ужин – макароны с тушенкой по-флотски. К тому же и жиденького чаю с хлебом было навалом. Том по привычке попробовал было запасать хлеб, но потом перестал – у кухни стоял бак, в котором всегда можно было обнаружить ржаные ломти, и почти не надкусанные, настолько тут пленники избаловались.
Вот только свободного времени стало слишком много. На площадочке перед главным корпусом висели оставшиеся еще с советских времен большие рупоры, прозванные в народе «колокольчиками» за характерную форму, и по ним все время крутили музыку, большей частью классическую, и чаще других – Моцарта. Но была и попса, причем низкопробная, от которой у музыкального Тома уши буквально заворачивались в трубочки.
Через недельку вдруг привезли два телевизора. Один установили в общем зале, где помещалось больше всего народу, другой – в столовой, чтобы не мешать тем, кто спал. Сразу же стало понятно, что телики охраной не контролируются, и народ облепил их, словно ничего важнее не было на свете. Смотрели, конечно, новости, и только новости.
Все основные столицы мира оказались под пришельцами, которых теперь, с подачи совершенно не изменившихся телеведущих, называли странным словом – мекафы. Якобы это нашествие было предсказано то ли каким-то племенем из Африки, то ли еще по майянским пророчествам, и все вместе это обозначало конец мира. Разумеется, ведущие новостей излучали бодрость и оптимизм и объясняли не раз и даже не одну тысячу раз, что нашествие – никакой не конец света, а новая система отсчета, потому что эти самые мекафы – всеобщие друзья. И те нации, которые прежде всех поняли это, разобрались в ситуации, уже пожинают плоды успешного сотрудничества и захватнического дружелюбия – например, поляки.
Правда, дикторы глуховато сообщили, что чехи оказывали очень долгое и упорное сопротивление, но в итоге их все равно разгромили. Еще мекафов признали почти все арабы. «Почему арабы? Зачем они арабам? – думал Том. – Они же всегда сопротивлялись всем подряд. Ну, разумеется, если не считать тех успешных стран, у которых оказалась нефть…»
В общем, помимо поляков, их главным образом признал третий мир. Потому что правительствам этих государств понравилась идея: мекафы дают новые, революционные для человечества технологии, а люди начинают работать и процветать. На первых порах мекафы даже согласились оказать помощь бедным и голодным. И действительно, в популярной передаче «Без комментариев» эти самые мекафы или их прислужники из людей – почти всегда в темно-красных комбинезонах, хотя и других, чем те, в которых они воевали и которые уже видел Том, – раздавали мешки с мукой, рисом, даже пакеты каких-то витаминизированных мясных концентратов, вроде кошачьей еды.
Все это вызывало сложные чувства. С одной стороны, неплохо, что эти самые захватчики-мекафы кого-то подкармливают, с другой – было абсолютно ясно, что те нации, которые им не покорятся, будут распылены до потери какой-либо национальной идентификации… Такой новый термин был введен комментаторами – распыляться. Что он обозначал, было, в общем-то, понятно, но уж очень неприятным он казался по отношению к живым людям, к целым человеческим культурам… Или даже ко всей человеческой цивилизации разом.
Через неделю после установки телевизоров, поздней ночью, когда и смотреть-то его осталось человек двадцать, не больше, вдруг показали Японию. Некогда цветущая, высокотехнологичная по человеческим меркам страна обратилась в руины. Камера прошлась по знаменитым небоскребам Токио – они были разрушены. Потом показали какой-то автомобильный завод: роботы, некогда живо собиравшие машины для всего мира, теперь застыли, лишь один безумно и бесцельно крутился, ничего при этом не собирая, без малейшего смысла – нелепая конвульсия всего прошлого, привычного людям мира. А потом возникла картинка старого японского, может, еще самурайского замка, с высоким каменным цоколем и странно устроенными крышами… Он выгорел изнутри, только стены и внешняя оболочка остались, и почему-то каждому было ясно, что людям в нем больше жить не придется.
Ожидание в накопителе затягивалось и в какой-то момент стало невыносимым. Том, которому было проще, чем другим, потому что он был все-таки еще слаб и не очень торопил события, стараясь выздороветь после удара из непонятного оружия красномундирных, столкнулся с тем, что люди в прямом смысле стали сатанеть. Кто-то предлагал броситься на охрану и погибнуть, но, может быть, при этом кому-то повезет сбежать. Кто-то просто хотел погибнуть, чтобы не видеть того, что с людьми произошло…
Но самый необычный способ не примириться с произошедшим придумал майор батальона, где служил Том. Однажды он попробовал самосжечься – и где он столько масла и автомобильного бензина отыскал? Его довольно успешно загасили и увезли куда-то лечить, хотя зачем он захватчикам нужен, осталось непонятно.
В середине марта, нежданно упавшего на эту землю теплым солнышком, капелью от тающих в дневные часы сосулек и робким обещанием несбыточных теперь надежд, в лагерь прибыла изрядная команда каких-то спецов, которые привезли несколько грузовиков невиданного прежде оборудования. Даже разгружать эти ящики пленникам не позволили, все сделали красномундирные.
Что удивительно, этими людьми, затянутыми в специальные комбинезоны захватчиков, которые вообще позволяли выжить чуть не в любой мороз, командовал тот самый Зураб, с которым Том уже был знаком. Он попробовал переговорить с Зурабом, чтобы узнать, что же с ним случилось тогда, в их последнем бою у неизвестного городка, и даже пару раз дожидался того перед столовой, когда присоседиться к сытым и довольным охранникам было проще всего, но Зураб оставался недоступен. Или заважничал, или на самом деле сделался начальничком, позволяя себе покрикивать на простых солдатиков, которые – по рожам было видно – лишь недавно перешли в армию победителей. И еще он всегда грозно хмурился, словно знал что-то, недоступное остальным.
Тогда же примерно по лагерю пошли слухи – или не слухи, а шепотки, тот самый дым, который без огня не бывает, – что привезенное оборудование предназначено для опытов над людьми. Называлось это «смещать мозги», но что значило на самом деле, никто толком не знал. Только ожидали, разумеется, самого плохого, чего-нибудь вроде зомбирования, или того хуже – превращения в натуральных живых роботов, которые, опять же по слухам, долго не живут. В общем, выходило, что следует бежать.
Тут-то вдруг Зураб и сделался почти нормальным, знакомым, даже пару раз отводил кого-нибудь в сторону и расспрашивал о разном. Том заметил, что после разговоров с Зурабом многие начинали его сторониться. Но Тома это пока не касалось, он держался наособицу и даже подумывал, что если уж уйдет в побег, то в одиночку, никого за это дело не агитируя. Потому что, как само собой получилось, стучали многие, а гадать, кто друг, а кто уже не очень, не хотелось.
В лагере же вообще сплоченных, тесных групп было немного, каждый пытался держаться самостоятельно – такое было настроение, и так было спокойнее. Нет, люди, разумеется, переговаривались между собой – куда ж от этого деться, если неделями напролет приходилось видеть одни и те же рожи, – но существенно, по душам никто разговаривать не пробовал. А если какие-то группы все же устанавливались, мекафы их довольно быстро засекали и разбивали разными способами, иногда же часть людей вообще увозили из лагеря, чтобы не возникло каких-либо хлопот.
А потом Тома как-то ночью взяли прямо в кровати, когда он спал, и сунули в карцер. Причем тащил его именно Зураб с тремя другими красномундирными. Даже поколотили немного, но не сильно, хотя одно ребро, кажется, все же сломали. В карцере Тому устроили «музыкальную шкатулку», и это оказалось совсем не то же самое, что звеневшие постоянно «колокольчики» перед столовой, а гораздо хуже, Том даже пожалел, что не сбежал, – лучше уж замерзнуть в лесу или умереть от голода, только бы не слышать этого многотонального воя… И опять же довольно неожиданно все кончилось.
Его вывели, позволили принять горячий душ, переодели в новенькую робу, выдали чудное белье, на ощупь будто сделанное из обычной бумаги, но плотное, как сатин, нежное и вполне гигиеничное. Выдали такие же странные, как бы бумажные кроссовки на липучках и повели, еще распаренного, к самому страшному корпусу, где и проводились опыты над людьми. Том не захотел сам входить в двери, но ребята Зураба были сильнее, и было их больше. Они втащили его и заперли в какой-то кокон, вроде округлого гроба, в котором можно было только стоять навытяжку. Том все еще дергался, в душе прощался с собой прежним, с привычными мыслями, чувствами, воспоминаниями…
– Зря нервничаешь, парень, – вдруг заговорили встроенные в кокон на уровне головы динамики. В произношении чувствовался акцент. – Это мешает, попробуй успокоиться.
– Ага, я успокоюсь, а ты меня… – и только проговорив все это, Том понял, насколько глупо звучат его слова. Если эти живодеры захотят, они все равно все сделают, успокоится он или нет.
– Вот и правильно, – одобрил непонятный голос. – Думай о том, что мы можем сделать с тобой… Только ничего плохого с тобой пока не произойдет.
– «Пока» или «не»? – спросил Том, но уже отговариваясь по инерции, внутренне сдавшись.
Так он впервые попал под «загрузку». Он ничего еще не знал и ни на что хорошее не рассчитывал. Позже Том не раз вспоминал этот свой первый сеанс – недолгий, минут на пять-семь. Пробовал даже посмеяться над собой, но… не получалось. Уж очень было страшно лишиться себя, сделаться другим или вообще превратиться в биоробота – эдакую одушевленную вещь, предназначенную неизвестно для чего и даже принадлежащую неизвестно кому.