Бегельдинов Т.. 'Илы' атакуют

   Падая, мы подняли шум. В воздух взлетели осветительные ракеты, раздался сухой треск автоматов. Что делать? Лежать и ждать нельзя - обнаружат и перебьют, как цыплят. Выбираемся из воронки. В этот момент вспыхивает ракета, освещая все вокруг мертвым белым светом. Кидаюсь в сторону. Грохот близкого взрыва опрокидывает на землю.
   Не знаю, сколько прошло времени. Открываю глаза, шевелю руками и ногами. Целы! Но где мой стрелок? В нескольких шагах вижу его тело, подползаю. Хочу повернуть голову и чувствую, как руки утопают в чем-то липком и горячем. Прощай, друг!
   Совсем немного не дошел ты до своих. Прощай, мой верный товарищ.
   Близится рассвет. Нужно спешить. Ползу. Десять, двадцать, тридцать метров... Впереди блестит лента воды. Это Северный Донец. Там, за ним наши.
   Как бревно, качусь с обрывистого берега и падаю в воду. Она холодная, обжигает тело. Немцы открывают бешеную стрельбу, пули свистят над головой, вспарывают воду буквально в нескольких сантиметрах.
   Что-то резко бьет по левой руке. Попали, гады! Намокшая одежда тянет ко дну, плетью висит рука. Нет, не дотяну... А свои рядом, до них считанные метры. Ноги - будто свинцовые, немеет правая рука, уже хлебнул воды. В глазах желтые круги. Все, конец.
   Невероятным усилием заставляю себя рвануться вперед. И тут силы окончательно иссякают.
   Иду ко дну. Но что это? Ноги стоят на чем-то твердом. Делаю шаг, другой и, теряя сознание, падаю вниз лицом на камни.
   Очнулся оттого, что кто-то больно потянул за раненую руку. Открыл глаза. Землянка, надо мной склонились несколько человек. Санитар делает перевязку.
   - Пить, - шепчу я и снова теряю сознание.
   Утром меня отвезли в санбат стрелкового полка, а потом погрузили в санитарный вагон и отправили в тыл.
   Медленно идет эшелон, как-то лениво постукивают колеса. Лежу на верхней полке лицом к стене. И вдруг слышу шум авиационных моторов. Поворачиваюсь. Эшелон подходит к станции Новый Оскол. Так ведь здесь же наш полк, наш аэродром! Поезд остановился. Смотрю - и глазам своим не верю: идут на посадку два штурмовика. До боли напрягаю зрение, различаю номера на стабилизаторах. Это же Махотин и Пошевальников! Родные мои, друзья!..
   Не помню, как я вскочил, пробежал по вагону, как выпрыгнул и оказался на земле. Сзади слышались чьи-то голоса. Наверное, кричали медики. Я шел и шел вперед..Возле разрушенного склада отыскал палку и, опираясь на нее, доковылял до аэродрома.
   Нужно ли говорить о том, какой была встреча. Ведь уже пятнадцать дней наш экипаж считали погибшим. Вечером, когда закончились боевые вылеты, я рассказал друзьям обо всем, что случилось, что пришлось пережить. Мы поклялись отомстить за смерть Яковенко.
   Через три недели раны зажили. Я получил новый самолет и вновь поднялся в воздух, ведя за собой штурмовики. "Черная смерть" настигала врага повсюду.
   Один за всех и все за одного
   Сражение в районе Белгорода было в самом разгаре. Наземные силы Советской Армии наносили жестокие удары по упорно сопротивлявшимся немецко-фашистским дивизиям. Авиация всеми силами помогала наступающим войскам.
   Гитлеровцы, стремясь любой ценой задержать наступательный порыв наших войск, ввели в действие огромное количество танков. Тут уже слово было за нами - штурмовиками.
   В один из дней группа в двенадцать самолетов получила приказ вылететь на штурмовку немецких танков, которые вели бой с нашей моторизованной пехотой. По предварительным данным, в этом районе противник сосредоточил до тридцати танков.
   Ведущим у нас был Пошевальников, его заместителем - Александр Грединский.
   Без всяких происшествий миновали линию фронта, вышли к цели. И тут убедились в том, что данные наземной разведки были, мягко говоря, не совсем точными. По крайней мере, пятьдесят машин с крестами на башнях вели бой с нашими войсками. Им противостояли несколько орудий и не более дюжины танков "Т-34". Что и говорить, силы неравные. Наши артиллеристы и танкисты из последних сил сдерживали напор врага. Помощь с воздуха оказалась весьма кстати.
   Должен заметить, что штурмовка танков - дело очень хитрое, связанное с большим риском. Ни в коем случае нельзя опускаться ниже четырехсот метров, ибо танковое орудие обладает завидной точностью попадания, и не раз опрометчивые летчики платились жизнью за просчет.
   Мы пошли в атаку, сбросили бомбы и вновь атаковали танки. Тут-то наш ведущий и допустил непоправимую ошибку: он забыл в горячке боя о высоте. Один из танков задрал вверх хобот орудия и открыл бешеную стрельбу по самолету нашего ведущего Пошевальникова.
   Мы увидели, как машина ведущего неуклюже отвалила в сторону. Мотор ее не работал. Невдалеке было обширное пшеничное поле. Туда и решил планировать Пошевальников.
   - Беру командование на себя, - услышали мы в шлемофонах твердый голос Грединского.
   Самолет Пошевальникова тем временем дотянул до поля и, не выпуская шасси, пошел на посадку. Машина коснулась земли, подпрыгнула, подняв клубы пыли, и застыла.
   Сверху нам было видно, что летчик не откидывает фонарь. "Неужели ранен?" - пронеслась тревожная мысль. И тут все мы увидели, как несколько немецких танков направились к безжизненно стоящему среди поля "ильюшину". Как быть? Как помочь товарищу? Эти мысли владели каждым. Резкий голос Грединского заставил всех нас вздрогнуть:
   - Передаю команду группой Потехину. С круга прикройте. Иду на посадку.
   Нет, это было немыслимо - садиться на каком-то поле в расположении вражеских войск. Он что, с ума сошел? Ведь достаточно небольшой канавы - и повреждение шасси неизбежно. Это значит, что будет потерян второй самолет. Черт с ним, с самолетом, но ведь летчик и стрелок окажутся в смертельной опасности - одни среди врагов.
   Тем временем Грединский вышел из строя и пошел, снижаясь, к полю. Мы встали в круг и пушечным огнем преградили путь танкам, которые упорно пробирались к самолету нашего ведущего.
   Грединский зашел на посадку и приземлился в нескольких метрах от Пошевальникова. Что происходило на земле - мы не видели. Не до того было. Все внимание сосредоточили на немецких танках.
   Через несколько минут Грединский взлетел. Он занял место в строю, и мы пошли домой.
   Едва самолеты приземлились, мы выключили моторы и кинулись к машине Грединского. Первый, кого мы увидели, был Пошевальников. Он вылез из задней кабины и тяжело опустился на землю. Подошла санитарная машина. Из кабины мы извлекли труп стрелка.
   Что же произошло на пшеничном поле?
   Пошевальников, видя, что до линии фронта не дотянуть, решил приземляться. Кое-как посадил он израненную машину. И тут убедился в том, что его стрелок убит. Он попытался было вылезти из самолета, но тотчас по нему открыли огонь.
   Наш командир попал в тяжелую обстановку. Выпрыгнуть из самолета? Наверняка убьют. Сидеть и ждать? Чего ждать? Могут подползти и еще, чего доброго, взять в плен. При этой мысли мурашки пробежали по телу. Рука сжала пистолет. Все пули врагу, кроме последней. Ее он решил приберечь для себя.
   И тут случилось то, чего Пошевальников не ожидал. На посадку, на спасение пошел Грединский.
   Ошарашенные немцы не успели ничего сообразить, как отважный летчик и его стрелок выпрыгнули из кабины и кинулись к самолету командира. Втроем они вытащили из задней кабины мертвого стрелка, быстро забрались в самолет. "ИЛ" взревел и, оставляя хвост пыли, ушел, в воздух.
   Так был вырван из рук смерти боевой товарищ.
   Это событие горячо обсуждалось в полку. Молодые летчики спрашивали, имел ли право Грединский рисковать, не будучи уверенным в благополучном исходе задуманного им дела? Ведь шансов на то, что он успешно приземлится и, забрав Пошевальникова со стрелком, взлетит, почти не было.
   Каждый из нас спрашивал самого себя: а как ты поступил бы на его месте? Ответ был один: точно так же. Разве можно иначе, когда друг в беде?
   Один за всех и все за одного. Этого железного правила мы придерживались всегда, в любой обстановке.
   Пять "лапотников" над Шляхово
   Шли напряженные жестокие бои на Орловско-Курской дуге. Немцы ввели в дело огромное количество танков. В эти дни на штурмовую авиацию легла двойная задача: мы непрерывно совершали налеты на танковые колонны врага, а кроме того, вели разведку и непосредственно с воздуха докладывали командованию о передвижении гитлеровцев, не давали им возможности скрытно сосредоточиться для контратаки.
   Однажды утром я получил задание вылететь на разведку в район Белгорода. В прикрытие мне был дан истребитель, который вел Герой Советского Союза Николай Шут из эскадрильи Сергея Луганского.
   Интересным, очень своеобразным человеком был Николай. И на земле и в воздухе он ни единой секунды не оставался спокойным. Но если на земле его шутки веселили ребят и делали его общим любимцем, то в воздухе "беспокойство" Шута доставляло массу неприятностей гитлеровцам.
   Он первым в эскадрилье такого аса, как Сергей, был удостоен звания Героя и имел на счету сбитых самолетов, пожалуй, не меньше, чем прославленный летчик Александр Покрышкин. Была у Николая одна странность, но о ней я расскажу немного позже.
   Итак, мы вылетели на разведку парой. Без всяких приключений миновали линию фронта, вышли к объектам. Выполнили задание на разведку, сфотографировали объекты по заданию.
   И мы полетели домой.
   - Окончен день забав, - угрюмо сказал по радио Шут.
   - Похоже на то, - ответил я.
   На свою территорию мы вышли неподалеку от поселка Шляхово. Шли над облачностью на высоте около полутора тысяч метров. В редкие окна хорошо была видна земля.
   Вдруг я услышал взволнованный голос Николая.
   - Талгат, смотри: "лапотники!" Ишь, гады, что творят.
   И я увидел несколько бомбардировщиков "Ю-87", прозванных на фронте "лапотниками" за то, что они летали с выпущенными шасси, издали похожими на обутые в лапти ноги. Гитлеровцы в боевом порядке "круг" один за другим пикировали на наши войска возле села Шляхово. Отбомбившись, они уходили под облачностью.
   - Иди домой, - резко сказал Шут, - я ими сейчас подзаймусь.
   - Смотри, Николай...
   - Порядок, - крикнул он...
   Николай набрал высоту, выпустил шасси и нырнул в облака. Едва "Ю-87" вывалился из облаков в пике, он пристроился к нему сзади и короткой очередью сбил фашистский самолет. Тут же вновь ушел в облака. Повторил такой же маневр и вогнал в землю второй фашистский самолет, затем третий, четвертый... Пять "лапотников" сбил Шут в течение нескольких минут.
   Я не успел приблизиться к своему аэродрому, а Николай уже догнал меня. На земле он скромно доложил, что, выполняя задание по прикрытию разведчиков, попутно сбил пять самолетов.
   А теперь относительно странности, которая была у него.
   В годы войны газеты часто писали, что немецкие летчики любили размалевывать свои самолеты разными бубновыми тузами, пиковыми дамами и т. д., брали с собой в полеты всяческую чертовщину в качестве амулетов. Мы тоже украшали фюзеляжи своих самолетов. Украшали их звездами, каждая из которых означала сбитый самолет врага. Что же касается амулетов, то дело прошлое, были они и у нас. В эскадрилье Луганского летчики поочередно брали с собой в воздух небольшую собачонку - общую любимицу, а у нас в полку один летчик-штурмовик все время летал с котенком.
   Некоторые летчики ни за что не брились перед боевым вылетом, некоторые обязательно садились на землю, прежде чем сесть в кабину самолета.
   А вот Николай Шут перед вылетом непременно ломал тарелку. Да, да, самую обыкновенную тарелку. Не сломает - не полетит. Официантки в столовой вначале сердились, а потом привыкли. Да и каждый из нас старался припасти для друга одну-две тарелочки.
   Ломал он их очень ловко. Возьмет в руки, трах - и пополам, потом еще и еще. Смотришь, одни осколки. Пытались было интенданты воздействовать на Николая рублем. За каждую тарелку взыскивали в двенадцатикратном размере. Если учесть, что боевых вылетов бывало до пяти-шести в день, то станет ясным: от оклада у Николая ничего не оставалось.
   Уже в Германии незадолго до окончания войны Шут обнаружил неподалеку от аэродрома склад посуды. Он отыскал лошадь с телегой, нагрузил полный воз тарелок и торжественно подъехал к столовой. Получайте, мол, авансом. Смеялись мы, конечно, от души.
   А вот случай, когда "амулет" спас жизнь летчика и стрелка.
   В нашем соединении был летчик-штурмовик Николай Опрышко. На земле он не расставался с гитарой и обязательно брал ее с собой в полеты. Однажды самолет Опрышко получил повреждение и совершил вынужденную посадку на территории врага. Летчик и стрелок начали пробираться к своим. К ночи они подошли к берегу реки, за которой находились наши войска. Гитару Николай нес с собой.
   Едва экипаж хотел спуститься к берегу, как стрелок в темноте разглядел немецкий патруль. Два солдата с автоматами двигались прямо на них. Что делать? Стрелять? Нельзя. Кругом враги, и выстрелы взбудоражат их. И лежать нельзя - сейчас наскочат и убьют.
   Когда немцы подошли совсем близко, были уже в нескольких шагах, Опрышко вдруг всеми пятью пальцами ударил по струнам. В абсолютной тишине этот аккорд был подобен артиллерийскому залпу. Немцы кинулись в разные стороны. А летчик и стрелок кубарем скатились к реке и поплыли. Когда враги опомнились, пришли в себя, было уже поздно - попробуй попади из автоматов по двум плывущим в темноте.
   Гитару все же пришлось бросить. Об этом страшно горевал Опрышко. Но вскоре обзавелся новой и не расставался с ней.
   Или еще одно увлечение - усы. Были вначале и бороды, но их органически не переваривал наш начальник штаба полка Евгений Иванов, приказывал сбривать. С усами же он ничего поделать не мог. И мне припоминается забавный случай, связанный с усами.
   Один наш работник штаба, имея преклонный возраст, носил солидные усы. Гордился он ими чрезмерно. И действительно, усы у него были на зависть всему полку - густые, черные, всегда немного закрученные вверх.
   Однажды он в чем-то проштрафился перед начальником штаба. То ли карты он не подготовил, то ли донесение переврал - не знаю. Я случайно оказался в штабе, когда там уже бушевал ураган.
   - За такие вещи в военное время знаешь что положено? - шумел Иванов.
   - Так точно, - отвечал перепуганный владелец усов.
   - Расстрелять тебя мало!
   - Так точно.
   - Что зарядил свои "так точно", как попугай?
   - Прошу извинения... виноват.
   - Я тебе покажу кузькину мать!..
   Он выскочил в другую комнату и через секунду вернулся с ножницами. Чик! От усов осталась ровно одна половина.
   - Кругом марш! - скомандовал Иванов.
   Горю штабиста не было предела. Экая красота пропала!
   - Ничего, - утешали мы его, - до конца войны отрастут.
   Он лишь досадливо махал рукой.
   18 - против 30
   Наступление наших войск в районе Белгорода вынудило противника поспешно отойти на заранее подготовленный рубеж, проходивший по южному берегу Днепра. Части Советской Армии после небольшой оперативной паузы предприняли стремительный бросок с форсированием Днепра в районе Успенское - Мишурин Рог.
   Все свои огневые средства обрушили немцы на наступающие войска. Одновременно на небольшом плацдарме за рекой вражеские танки и пехота непрерывно контратаковали и не давали нам возможности развить успех. Большие группы бомбардировщиков "Ю-87" и "Ха-111" наносили удары по боевым порядкам, пытаясь приостановить наступление частей Первого Украинского фронта.
   В этих условиях на штурмовую авиацию ложилась очень ответственная задача. Наш гвардейский ордена Александра Невского полк вел разведку, наносил штурмовые удары по врагу.
   Вот лишь один из вылетов, а их приходилось делать по пять-шесть в день. Его описание сохранилось в скупых словах боевых донесений, которые непрерывно поступали по эфиру с борта моего самолета.
   "11.07. В окрестностях пункта 117 группа пехоты противника около трехсот человек. Отходят на юго-запад по полю. Пехота штурмована на бреющем полете. Бегельдинов продолжает полет. 11.10. На железнодорожной станции 249 два эшелона под парами. Паровозы головой на юг. Сброшены бомбы с замедленными взрывателями. Сильный зенитный огонь. Бегельдинов продолжает полет.
   11.14. На дороге из 601 и 409 двустороннее движение сорока автомашин, двенадцати бронетранспортеров, семи танков. Колонны атакованы в два захода. Бегельдинов продолжает полет.
   11.15. Атакован четырьмя "Фокке-вульфами-190". Уклонился от боя. Продолжаю полет.
   11.21. На восточной окраине 312 две зеленые, одна белая ракеты. Наши танкисты обозначили себя. На водном рубеже 805 сильный артиллерийский огонь. Бегельдинов продолжает полет. Курс 165".
   Нелегко приходилось в те дни нашим наземным войскам. Немцы стояли насмерть. Нужно ли говорить о том, что мы, авиаторы, помогали пехотинцам и танкистам всем, на что только были способны. Восьмого сентября нашему полку была поставлена задача уничтожить живую силу и танки противника на юго-западной окраине Мишурина Рога.
   До вылета оставалось двадцать минут. Нашей группе в составе двенадцати самолетов предстояло уничтожить танки, которые прямой наводкой били по саперам, наводившим понтонную переправу.
   - Вас будет прикрывать группа Луганского в составе шестерки, - сказал подполковник Шишкин.
   На душе спокойно: если в воздухе Сергей Луганский, значит, можно быть уверенным, что фашистские стервятники и близко не подойдут к "ильюшиным".
   С Сергеем нас связывала старая фронтовая дружба. Собственно говоря, ему я был обязан жизнью. Еще в июне на наш аэродром перебазировался истребительный полк. Он только что прибыл, и с его летчиками мы, штурмовики, не успели еще познакомиться.
   В эти дни шли кровавые бои под Белгородом, и мы летали бомбить объекты, где немцы сконцентрировали много техники и живой силы.
   Подлетая к линии фронта, мы заметили группу "мессершмиттов", шедшую сбоку. Завязался бой. Мой стрелок был тяжело ранен, и, таким образом, самолет оказался беззащитным сзади. Это, видимо, поняли немцы: пулемет-то хвостовой молчит! Два истребителя атаковали мой уже порядком пострадавший в этом бою "ИЛ".
   Слышу вдруг в шлемофоне тревожный голос:
   - Горбатый (так величали штурмовиков)! Сзади "мессер"!
   Поворачиваю голову и вижу быстро приближающийся самолет. Бросаю машину резко в сторону, немец стремительно проносится мимо, а на хвосте у него наш "ЯК-1" с цифрой 47 на стабилизаторе. Буквально через секунду "мессершмитт" запылал и рухнул на землю. А "ЯК-1" развернулся и снова ринулся в самую гущу боя.
   Вернулись на аэродром. Кто же спас мне жизнь? Кто летел на сорок седьмом? Во время ужина решил выяснить это. Раньше не мог, ибо до вечера эскадрилья еще раз слетала "в гости" к немцам.
   Захожу в столовую. Летчики ужинают. Громко спрашиваю:
   - Кто сегодня летал на сорок седьмом?
   Все молчат. Я повторяю вопрос. Смотрю, из-за стола выходит лейтенант. Невысокий, стройный, с открытым лицом. Красавец.
   - Я летал. А в чем дело?
   - Ну, друг, давай знакомиться. Ты сегодня из могилы меня вынул.
   Лейтенант засмущался. Мы крепко пожали друг другу руки, и он вполголоса произнес:
   - Луганский Сергей.
   Истребители пригласили меня за свой столик. Разговорились. Оказалось, что Сергей - казахстанец. Ну, тут уж сам бог велел нам выпить за дружбу, за земляков.
   С тех пор фронтовая дружба наша окрепла. Много раз летал я на задания под прикрытием Луганского, и не было случая, чтобы возвращался с потерями.
   Вот и на этот раз мы должны лететь вместе. Это очень, очень хорошо. Можно будет совершенно спокойно работать, Сергей в обиду не даст.
   А ведь бывали случаи, когда истребители прикрытия, мягко говоря, не выполняли свои функции. Еще на Степном фронте весной 1943 года вылетели на задание двенадцать штурмовиков нашего полка. В прикрытие им была выделена шестерка истребителей из подразделения, стоявшего на нашем же аэродроме.
   В тот тяжелый день четыре "ильюшина" не вернулись на базу. Мы не находили себе места - что может быть страшнее смерти друзей? Вечером в столовой начались разговоры о причинах потери четырех самолетов.
   Все принимавшие участие в операции в один голос заявили, что в гибели наших друзей виноваты истребители. Во время штурмовки на группу навалились "мессершмитты", а наши из прикрытия отказались от боя, ушли, оставив товарищей в беде.
   Недобрыми глазами посматривали мы на истребителей. Кто знает, может быть, этот инцидент и не привел бы к неприятной стычке, но тут один из истребителей не нашел ничего лучшего, как недовольно пробурчать:
   - Герои нашлись! Вас бы в нашу шкуру. Немцев в воздухе чуть не в два раза больше было.
   - Встань! - выкрикнул лейтенант Коптев.  - Встань, говорю, шкура, чтобы все тебя видели!
   В столовой поднялся невероятный шум. Мы пытались успокоить своего товарища, но Коптев вырвался и, уставившись побелевшими глазами на истребителя, двинулся в его сторону.
   - Мы сегодня четырех друзей потеряли, - с каким-то клекотом заговорил он, - а ты под их смерть базу подводишь. Трус! Вон отсюда! Слышишь, вон!
   Побледневший летчик не трогался с места. Я заметил, что рука Коптева тянется к пистолету. С трудом мы обезоружили лейтенанта. И тут наступила реакция. Коптев сел, опустил голову на руки и, весь содрогаясь, заплакал.
   - Уйдите, ребята, - обратился я к истребителям. - Душой прошу.
   Об инциденте стало известно командованию дивизии. Началось разбирательство. Правда, никого строго не наказали. Но с тех пор к каждой группе штурмовиков прикрепили определенную группу истребителей. Мы вместе летали, вместе жили, знали мысли и чувства друг друга.
   Теперь у нас была уверенность, что в любой обстановке ты почувствуешь локоть товарища.
   Парами взлетаем, строимся и берем заданный курс. По пути к нам присоединяется шестерка Луганского.
   Цель уже совсем недалеко. Вижу внизу реку, наши войска, переправляющиеся на плацдарм. Переправа идет по понтонным мостам и на подручных средствах - попросту говоря, кто на чем может. Впечатление такое, что пехотинцы плывут плечо к плечу, сплошной массой.
   Готовимся к атаке. И в это время слышу голос генерала Рязанова. Он с КП приказывает отставить атаку наземной цели, идти навстречу немецким бомбардировщикам и не допускать их к переправе.
   Мурашки пробегают по телу, когда представляю себе, что "Ю-87" могут сбросить бомбы на переправу. Нет, этого допустить нельзя!
   Повторяю полученное приказание.
   - Я вас понял, - слышу ответ генерала.
   Где-то недалеко летят немецкие бомбардировщики - летит смерть не одной тысяче наших людей.
   Проходит несколько минут, и мы видим тридцать "юнкерсов" под прикрытием шести истребителей. Нужно сказать, что прикрытие у немцев оказалось липовым. Едва мы атаковали строй бомбардировщиков, как "мессершмитты" пустились наутек. Шестерка Луганского преследовала их, а мы в это время завязали бой.
   Первоначальной нашей целью было дезорганизовать противника, расстроить его боевой порядок. Расстояние между нами быстро сокращалось. Тысяча, восемьсот, семьсот, шестьсот метров... Сосредоточиваем огонь по ведущему. Видимо, прицел оказался точным - "юнкерс" задымил, начал резко снижаться. Вижу, как немец сбрасывает бомбы на свои же войска. Что ж, спасибо за помощь!
   В это время к месту боя возвращается шестерка Луганского. Общими силами мы разметали вражеские самолеты, и они, освободившись от бомб над своими войсками, думали теперь только о спасении.
   Мы отбомбились, на бреющем полете прочесали немецкие позиции из пушек и пулеметов, сбросили реактивные снаряды. Потом взяли курс на переправу, где наши наземные войска ждали помощи с воздуха.
   По дороге домой узнали радостную весть. Оказывается, в полк звонили из штабов двух дивизий и благодарили штурмовиков за отличную работу.
   Приземлились, отрулили к местам стоянки. Смотрю, к моему самолету быстро идет начальник штаба полка.
   - Бегельдинов!
   - Слушаю вас.
   - Ты что сегодня натворил?
   У меня похолодела спина. Неужели атаковал своих? В нашей части подобного не случалось. Неужели? Но почему же тогда нас благодарили? А начальник штаба смотрит на меня в упор и грозно приказывает:
   - Доложите о том, что натворили. Стою и не могу произнести ни одного слова.
   - Ладно, - веселые морщинки побежали к вискам начальника штаба, - не буду тебя терзать, а то, смотрю, и так уж душа в пятки ушла. Командование представило тебя к званию Героя Советского Союза. Мне приказано оформить материал. Понятно? Ну, что же ты остолбенел?
   - За что, товарищ майор? Я ведь...
   - За дело, дорогой мой.
   На следующий день я узнал, что мой друг Сергей Луганский тоже представлен к званию Героя.
   Прошло несколько месяцев, мы уже находились на территории Польши, в местечке Ранижув около города Жешева, когда произошло событие, о котором я до сих пор не могу вспоминать без душевной боли. Как это ни странно, но связано око с вручением ордена Ленина и Золотой Звезды.
   Буквально с первых дней пребывания в действующей армии я крепко сдружился с летчиком Степаном Демьяновичем Пошевальниковьш. Он был моим командиром эскадрильи, затем я принял звено.
   Со временем меня назначили заместителем Пошевалышкова. А вскоре Степан Демьянович рекомендовал меня командованию на должность командира эскадрильи. Именно Степану Демьяновичу я обязан всеми своими успехами в ведении штурмового боя, в умении маневрировать под зенитным огнем. Он был моим терпеливым и настойчивым учителем, близким другом.