Бекитт Лора. Аромат лотоса (сборник)

   Тара была не накрашена, с простой прической, в темнокоричневом сари, больше подходящем женщине в возрасте, а не юной девушке.
   Ее темные глаза казались непроницаемыми, как ночь.
   — Что тебе нужно? — неприветливо спросила она.
   — Я хочу с тобой поговорить.
   — О чем?
   — Кое-кого тревожит твоя судьба, Тара. Ты плохо выполняешь свои обязанности. С тобой что-то происходит, а что — никто не может понять.
   — Ты тем более не поймешь.
   За минувшие годы Камал не утратил ни обаяния, ни терпения. Не обращая внимания на тон девушки, он улыбнулся и произнес:
   — Я постараюсь.
   Тара, казалось, смотрела сквозь Камала, храм и застывшие на горизонте горы и видела нечто такое, что было доступно только ей одной.
   — Я всегда думала, что попала в храм для того, чтобы танцевать, а не для того, чтобы отдаваться каждому, кто укажет на меня пальцем!
   — Разве тебе не говорили, что ты должна служить богу, а не своим желаниям?
   — Я не хочу делать то, что мне не нравится, — упрямо повторила она и продолжила срывающимся голосом: — Я не получаю никакого удовольствия, ложась с незнакомцами. Мне противно. Мне плохо. Я несчастна. Полагаешь, это угодно богу?!
   Камал замолчал, осмысливая сказанное. Он помнил, с каким рвением Тара стремилась стать лучшей из танцовщиц, как упорно трудилась до тех пор, пока не достигала желаемого. У этой девушки были и характер, и талант, и сила воли! В чем же причина, куда все ушло, что погасило огонь?
   — Когда-то я посоветовал Амрите брать пример с тебя, теперь говорю тебе: посмотри на Амриту!
   — Амрита другая, — заметила Тара. — Она не страдает той болезнью, которая есть у меня.
   Камал ухватился за неожиданное признание.
   — Болезнь? Причина в телесном изъяне? Такое случается… Ты говорила с лекарем?
   Девушка прикусила губу. Перед ней было ее счастье. Ее идол, ее идеал, ее бог. Он пришел, пришел сам, пришел, чтобы помочь. Другого случая может не быть.
   — Здесь нужен не лекарь… Камал! Позволь, я приду к тебе нынешней ночью, и ты… все поймешь.
   Он невольно отшатнулся.
   — Это запрещено. Я принадлежу только богу.
   Глаза Тары, словно два драгоценных камня, переливались таинственным сиянием.
   — Это не то, о чем ты подумал. Мы просто… поговорим.
   Я открою тебе свою тайну.
   — Скажи сейчас!
   — Нет, — решительно произнесла Тара. — Мне неловко говорить об этом при свете дня.
   Она гордо расправила плечи и повернулась, чтобы уйти, но он удержал ее.
   — Хорошо. Я буду ждать тебя… в полночь. Ты знаешь, где я живу?
   — Да.
   — Будь осторожна, чтобы никто не заметил.
   Около полуночи, закончив приготовления, Тара незаметно выскользнула на улицу.
   Шел мелкий дождь — капли чуть слышно шелестели в листве. Остро пахло свежей травой, землей и мокрой древесной корой.
   Тара долго смотрела на храм. С раннего детства он был ее домом, его звуки и образы жили в ее душе, он никогда не казался ей чем-то застывшим, напротив — изменчивым, подвижным, как пламя, вода или ветер. Она никогда не думала, что храм станет ее соперником в борьбе за счастье.
   Очутившись в жилище Камала, девушка с удивлением отметила, что здесь нет ни роскошных тканей, ни изысканной мебели. Жесткие циновки, глиняный светильник — вот и все убранство.
   Тара поняла: в храме Камал был «богом», в своем жилье превращался в человека. В обрядах и танцах воплощал чувственную ипостась Шивы, в обычной жизни вел себя как суровый аскет.
   Вероятно, она была первой женщиной, переступившей порог этой убогой каморки.
   Камал поднялся ей навстречу. Без ярких украшений и дорогой одежды он выглядел понятнее, ближе и… беззащитнее.
   Тара предстала перед ним иной: искусно уложенные волосы, звенящие браслеты, гроздья рубинов в ушах и на шее, будто капли крови, а прозрачные розовые шальвары — как паутинка, опутывающая стройные ноги. Грудь была обнажена, соски ярко окрашены охрой, как и пальцы на руках и ногах.
   Девушка дернула алый шнурок на талии — шальвары легким облачком упали к ее ногам. Тара изящно переступила через них и сказала:
   — Я и вправду пришла поговорить. Поговорить… на языке любви. Возьми меня! Возможно, тогда ты поймешь, в чем заключается мой недуг. И быть может, сумеешь помочь.
   Камал смотрел на нее во все глаза, не зная, что сказать. Его плоть протестовала против доводов разума. Девушка так соблазнительна и красива… А он молод и нуждается в женской ласке. Почему бы нет? Хотя бы один раз. Никто не узнает…
   Тара была права — Камал служил Шиве, а не своим желаниям. В жизни храмового танцовщика не было женщин, кроме одной опытной девадаси, обучавшей его искусству любви, когда ему исполнилось четырнадцать лет, и девочек, которые проходили обряд посвящения.
   То был ритуал, не имеющий ничего общего с истинным актом любви. Да и это случалось нечасто. Камал привык к воздержанию, но иногда оно начинало его тяготить. Он постоянно находился в окружении прелестных девушек и женщин, многие из которых проявляли к нему симпатию, но ни одна не осмелилась прийти в его жилище, чтобы предложить насладиться ее страстью, ее телом.
   Тара взяла его руку и притянула к своему женскому естеству. Она глубоко и ровно дышала, но в ее блестящих глазах сквозило напряжение.
   Камал подумал о бархатистых розовых лепестках, покрытых нежной росой. Он обнял девушку, и они с трепетом и жадностью прильнули друг к другу.
   Вхождение лингама в йони было острым как нож, и вместе с тем Таре почудилось, будто в ее тело вливается густой, нежный и сладкий как мед поток.
   То была ночь бесстыдной чувственной страсти, горячей как пламя, сжигающее душу дотла, страсти, которая превратила Тару в настоящую женщину. За несколько часов она успела познать все безумие, всю утонченность, всю глубину телесной любви. Страсть пронзала ее насквозь, и она была готова умереть от этих огненных ран.
   Тара видела свое отражение в глазах Камала, ослеплявшее сладострастием, ошеломляющее потоком нежности.
   — Не спи! — прошептала девушка, когда он устало закрыл глаза.
   Юноша улыбнулся.
   — За одну ночь мы все равно не сумеем перелистать всю «Камасутру»!
   — У нас не хватит времени?
   — Прежде всего — не хватит сил.
   Прерывисто вздохнув, Тара прижалась щекой к его плечу.
   — Теперь ты понял, Камал? Мои ножны созданы для одногоединственного кинжала! Я тебя люблю. И всегда любила. Еще в детстве я мечтала соединиться с тобой, так же как Сати, едва родившись, уже желала выйти замуж за Шиву. Если бы мне пришлось выбирать между службой в храме и тобой, я бы выбрала тебя. Сначала я думала, что мы должны быть вместе, потому что оба не можем жить без танца, потому что мы подкидыши и не знаем, к какой касте принадлежим. Теперь могу добавить: «Потому что нам хорошо друг с другом».
   Замолчав, девушка с болью почувствовала, как он отдалился, похолодел.
   — По-твоему, я тоже должен сделать выбор?
   — Нет. Я знаю, что ты выберешь. Прежде я хотела, чтобы ты принадлежал только мне. Потом поняла, что это невозможно, и решила провести с тобой хотя бы одну ночь. — Она горько усмехнулась. — Чтобы познать настоящую радость. Чтобы мне было что вспомнить. Чтобы я могла сравнивать тебя с другими.
   Камал смягчился.
   — Приходи завтра. И послезавтра тоже. Мне хорошо с тобой. Я никогда не испытывал ничего подобного.
   Остаток ночи прошел так же, как и начало: их тела неустанно сплетались в страстных объятиях. Светильник давно погас, циновка пропиталась потом и соками любви.
   Перед тем как уйти, Тара долго лежала молча и думала.
   — Сколько тебе лет? — спросила она.
   — Двадцать четыре.
   — Неужели за все эти годы ты никогда не отпускал себя на свободу?
   — Я всегда был свободен.
   — Стало быть, мы понимаем свободу по-разному, — сказала Тара и добавила: — Пройдет с десяток лет, может, чуть больше, и твое тело начнет меняться, постепенно утратит гибкость, черты отяжелеют, взгляд потухнет. Что ты станешь делать тогда? — Я никогда не задумывался об этом.
   — Напрасно. Человек должен думать о том, что у него останется, когда его начнет разрушать время.
   — Останется любовь к Натарадже.
   — Ты уверен, что Натараджа будет любить тебя так, как ты любишь его, когда перестанешь ему служить? Что ты будешь нужен ему? Нужен так, как ты нужен мне?
   Камал пожал плечами.
   — Только безумец может поставить любовь смертного выше любви к богу.
   Тара вышла на улицу в тот миг, когда звезды погасли и наступил рассвет. Ей казалось, будто прошла целая вечность и мир волшебным образом изменился, став совершенно другим.
   В комнатке, которую она делила с тремя другими девадаси, девушка обнаружила Амриту — та причесывалась перед серебряным зеркалом.
   — Где ты была? — спокойно спросила подруга.
   — Я провела ночь с Камалом.
   Амрита уронила гребень и уставилась на подругу.
   — Он позвал тебя?
   — Я сама напросилась.
   Тара села и попыталась пригладить растрепавшиеся волосы.
   Она выглядела растерянной и трогательно смущенной.
   — Что ты почувствовала? — спросила Амрита.
   — Это было непередаваемо! — выдохнула Тара. — Совсем не так, как с другими.
   При воспоминаниях о гибком и сильном теле Камала, его движениях, таких же изящных и красивых, как в танце, она ощутила волнующую дрожь.
   — Он тебя любит? — спросила Амрита и увидела, как сникла Тара.
   — Я не спрашивала, потому что, возможно, знаю ответ. Но он просил прийти завтра. И послезавтра. — Она вздохнула и изрекла: — Настоящая жизнь — жизнь, которой живешь сейчас, в этот миг. Остальное — обман.
   — Ты так думаешь?
   — Иного мне не остается.
   Так продолжалось ровно месяц — целый месяц Тара была счастлива и полна надежд на будущее. Она приходила к Камалу каждую ночь, и они предавались безумной страсти. Девушка изобретала различные предлоги, ссылалась на несуществующие болезни, лишь бы не принимать у себя паломников.
   Между тем к ней вернулись веселый задор и чувство уверенности в себе, а взгляд стал открытым и ясным.
   Когда она танцевала, ее движения были полны чарующей, завораживающей, неумолимой силы, такой же как любовь и страсть, а глаза казались колодцами, полными извечной женской тайны.
   Столь же непознанной и глубокой, как человеческая душа.
   Тара вернула себе славу лучшей танцовщицы храма и затмила Амриту. Та не огорчалась и не завидовала — она радовалась счастью подруги.
   А потом случилось то, что должно было случиться.
   Постепенно любовники утратили осторожность и украдкой обнимались не только в жилище Камала, но и в храме. Однажды, когда девушки украшали статуи к празднику, Тара отошла со своим возлюбленным в укромный уголок, чтобы договориться о ночном свидании. Предпраздничное время было наполнено хлопотами, служители сновали туда-сюда, в храм текли толпы паломников. Они с Камалом не виделись вот уже несколько ночей и болезненно желали друг друга.
   — Вчера я хотела прийти к тебе, но не смогла, — с волнением произнесла девушка. — Боялась, что меня увидят. Скажи, мы не можем встретиться в другом месте?
   Тара вспомнила о проломе в стене, который давным-давно заложила камнями. Они могли бы выбраться наружу, и… Мысль о ночной прогулке сводила ее с ума. Только едва ли Камал согласится: он никогда не покидает территории храма.
   — Не знаю. Надо что-то придумать. Ночь без тебя — невыносимая пытка! — воскликнул он и, изнывая от нетерпения, прильнул губами к ее губам.
   Они не заметили, как перешли грань и стали ласкать друг друга. Молодой человек, усадив девушку на каменный постамент, целовал ее грудь, шею и плечи. Тара откинула голову назад и в блаженстве закрыла глаза, между тем как его руки начали поднимать ткань ее легкой сборчатой юбки.
   Резкий голос прервал лихорадочное слияние их тел.
   — Это что за сцены из «Камасутры»? Да еще в храме! Кто вам позволил?!
   Перед ними стоял один из жрецов в длинной одежде. Он держал в руке жезл, служивший для того, чтобы отгонять злых духов. Его глаза были холодными и злыми.
   Тара увидела, что Камал не на шутку испугался. Он упал на колени, тогда как девушка стояла прямо и гордо. На губах Тары играла дерзкая улыбка. Когда-то она жила, отравленная мучительным ожиданием счастья, теперь была больно ранена предчувствием смертельного разочарования и горя.
   Молодой человек простерся на полу и протянул руки к ногам жреца.
   — Прости! Прости! Клянусь Шивой, это никогда не повторится!
   Служитель храма произнес полную угроз и устрашений назидательную речь. Ослушникам было приказано явиться к одному из верховных жрецов.
   Когда жрец ушел, Камал поднялся на ноги. Девушка смотрела на него во все глаза. Совсем недавно ей чудилось, будто за его спиной колышутся упругие, сильные крылья. Сейчас он выглядел жалким, растерянным и поникшим.
   — Я знал, что это случится! — произнес он побелевшими губами. — Знал, что мне суждено быть наказанным за то, что я забыл о служении Шиве! За то, что предпочел любви к богу страсть к земной женщине!
   Тара предприняла последнюю попытку.
   — Давай сбежим! Я знаю, как это сделать. Уедем в Калькутту. На свете много богатых людей, которым нравятся танцы. Я согласна выступать даже на улицах, лишь бы быть рядом с тобой! Клянусь, мы сумеем заработать на кусок хлеба!
   Камал отшатнулся от нее, как от прокаженной.
   — Разве можно превращать храмовые танцы в уличное представление?!
   — Я думаю, важно не то, где ты танцуешь, а как ты это делаешь. Наше искусство создано не для богов, а для людей. Для всех людей, а не только для тех, кто явился почтить бога Шиву.
   Камал в страхе затрепетал.
   — Я хочу и могу танцевать только в храме!
   Тара замолчала.
   — Мы больше не будем встречаться? — спросила она после паузы.
   — Нет. Никогда!
   Камал вел себя униженно, покаянно, и его простили. Тара держалась вызывающе, и ей назначили наказание: отныне она была обязана удовлетворять потребности самых бедных и убогих паломников. Нищие, старики, мужчины, зараженные проказой, тоже нуждались в божественной благодати! Отдаваясь им, девушка искупала вину за то, что ее тайным любовником был молодой и красивый мужчина. Мужчина, которого она любила всем сердцем и который предал ее любовь.
   — Он мог бы взять часть вины на себя, — говорила расстроенная Амрита, гладя волосы лежавшей ничком подруги. — Сказать, что это он тебя соблазнил.
   — В этом пришлось признаться мне, — глухо отвечала ей Тара. — Я не хотела, чтобы Камал меня возненавидел. Это непременно случилось бы, если бы его наказали!
   — Как он себя вел?
   — Ползал перед ними и умолял простить. Говорят, воля Шивы порождает героев. По-моему, иногда она порождает трусов.
   — Я не думала, что он такой… — Амрита на секунду задумалась. — Он казался таким понимающим, великодушным.
   Тара оторвала руки от залитого слезами лица.
   — Он никогда не испытывал страданий, его все любили, восхищались его красотой и талантом. Смотрели как на живого бога! Ему было легко казаться благородным и добрым.
   — Он знает, к чему тебя приговорили?
   — Да, знает.
   — Неужели он не подошел к тебе, не посочувствовал, не утешил? — прошептала Амрита.
   — Нет. Он сторонится меня, будто я заразилась смертельной болезнью! Я надеялась, что он меня полюбит, но теперь знаю, что была нужна ему только для телесного удовольствия.
   — Не терзай себя, Тара, забудь о нем, он тебя не достоин! — со слезами воскликнула девушка. — Несмотря на свое обаяние, красоту и талант, он худший из мужчин!
   Когда-то Амрита точно так же пыталась утешить подругу после ее посвящения в девадаси. Пыталась — и не могла. Можно ли вылечить сердце, раненное таким жестоким горем!
   Что с ними такое и кто они такие, если нужны мужчинам лишь для сиюминутной утехи? Неужели то, что им внушали все эти годы, — ложь?!
   Тара резко села на циновке и исступленно произнесла:
   — Ты моя лучшая подруга, и я хочу признаться в своем желании сбежать отсюда, навсегда покинуть храм!
   — Куда ты пойдешь? — в смятении проговорила Амрита.
   — Куда угодно, лишь бы очутиться подальше от этого «божественного» места.

Глава VI
Знакомство

   Близился полдень, а Томас Уилсон все еще валялся в постели. К удивлению Джеральда Кемпиона, он заявил, что не хочет идти в храм.
   — Мне не нравятся ни лица индианок, ни их наряды. Я предпочитаю белых женщин. Но ты иди, Джерри. Ты всегда мечтал познать любовь индийской красавицы. Киран поможет тебе договориться со служителями храма.
   Киран молчал, и за этим молчанием скрывались возмущение и протест. Молодой человек так и не смог объяснить англичанам, что храм Шивы — место поклонения богу, а не дорогой бордель. Для них священная вера индусов была сродни вере язычников, чему-то нелепому, устаревшему и смешному.
   Оставшись один, Томас принялся вспоминать роскошное убранство храма. Сколько золота и драгоценных камней, и все это толком не охраняется!
   Англичанин с усмешкой подумал о стоящих у входа каменных идолах. Не будь он заместителем начальника гарнизона Калькутты, обязательно предпринял бы попытку тайком проникнуть в храм и поживиться его добром! Даже толики хранящегося там золота хватило бы на то, чтобы безбедно прожить остаток жизни! И желательно в Лондоне, а не в этой жаркой и душной стране, полной темных, грязных людей и отвратительных насекомых!
   Киран и Джеральд шли к храму по выложенным цепочкой квадратным каменным плитам. Англичанин с изумлением вглядывался в изображения, украшающие внешние стены святилища. Какая свобода, какое буйство фантазии!
   — Должно быть, люди, создававшие эти скульптуры, были свободны от запретов, — заметил он. — В нашей стране подобное кажется невозможным! И потом, я думаю, что плотская связь — это… это таинство двоих.
   — Чувственное желание, кама, — одна из целей человеческого существования. Это не только влечение плоти, но и восприимчивость к чувствам другого человека, способность оценить глубину наслаждения того, кого любишь. Наш народ не знаком с мифом о первородном грехе; у нас слияние мужского и женского начал — это разновидность богослужения. Соединение двух полов есть проявление божественного начала, потому нам незачем стыдиться этих скульптур, — сухо произнес Киран.
   — Вы получили хорошее образование, — смущенно промолвил Джеральд. — Не то что я. Мне трудно понять… все это.
   — Способность воспринимать прекрасное дается человеку с рождения или не дается вообще, как и способность сопереживать.
   — Я знаю, вы смотрите на нас как на жестоких и грубых завоевателей, Киран. Поверьте, я не виноват в том, что был несчастлив в своей стране, что, будучи молодым, здоровым и сильным, погибал от нищеты. Поездка в Индию стала для меня спасением.
   «Теперь, благодаря таким, как ты, от голода погибают наши люди», — подумал Киран, но ограничился тем, что сказал:
   — Жаль, что вы не стремитесь понять нашу культуру. Увидев каменный лингам, ваш друг хохотал, как безумный. Стал бы он смеяться в своем храме?
   Джеральд улыбнулся. Вчера он сам едва удержался от смеха.
   — Не сердитесь на Томаса. У нас не было времени изучать культуру вашей страны. Мы только и делали, что воевали. Наши священники считают все плотское скверной. Религия и… лингам — нечто настолько не сочетаемое…
   — Я знаю, что в вашем представлении физическая близость унизительна, особенно для женщины. У нас все наоборот, — сказал Киран и, подумав, добавил: — Позвольте дать вам совет: не обижайте индийскую девушку. Скорее всего, вам отдадут какую-нибудь несчастную, осужденную на необходимость принимать иностранцев и представителей низших каст.
   Англичанин покраснел.
   — Я не собираюсь ее обижать.
   После того как молодые люди переговорили со жрецом, к ним вышли две девадаси.
   Одна из них была красива мрачноватой, завораживающей взор красотой. У нее был твердый взгляд и плотно сжатые губы. Кирану показалось, что душа молодой индианки закована в стальную броню.
   Вторая казалась нежнее и мягче. Чувственное лицо, выразительные глаза. Она была одета в ярко-желтое сари, красиво оттенявшее гладкую смуглую кожу.
   Это были Тара и Амрита, которую подруга попросила пойти с ней «для поддержки».
   Англичанин показался Амрите неуклюжим и грубым. Второй юноша, индиец, выглядел несколько замкнутым и высокомерным. У него было лицо человека, который редко обращает внимание на то, что творится вокруг, и посвящает время умственным занятиям.
   Похоже, он был из тех, кого не привлекает искусство девадаси. Внезапно Амрите стало стыдно оттого, что он может увидеть в ней женщину, способную отдаться любому мужчине. Встретив пристальный, изучающий и одновременно осуждающий взгляд молодого человека, Амрита впервые почувствовала себя не «женой бога», а обычной проституткой.
   Тара подошла к англичанину, смело посмотрела ему в глаза и что-то сказала.
   — Эта девушка пойдет с вами и исполнит ваши желания, — перевел Киран, негодуя оттого, что ему приходится выступать в роли посредника в таком щекотливом, он бы даже сказал, непристойном деле.
   Тара повернулась и быстро пошла вперед. Озадаченный Джеральд последовал за ней.
   — Ваша подруга за что-то наказана? — спросил Киран Амриту, когда они остались одни.
   Девушка вздрогнула. Этот человек прекрасно понимал, что происходит!
   Она решила сказать правду.
   — Да. За то, что осмелилась поставить любовь к смертному мужчине выше любви к богу.
   — Какие жестокие нравы, — заметил молодой человек.
   — Таковы правила жизни в храме, — ответила Амрита. — Их нельзя нарушать.
   — Правда, что девадаси не могут выйти замуж? — спросил он, и лицо девушки залила краска.
   — Мы все «жены Шивы».
   — Давно вы в храме?
   — Десять лет.
   — Как вы здесь оказались? — Его голос звучал требовательно и строго, как будто она была обязана отвечать.
   — Мои родители — бедные люди. У них было семь дочерей и два сына. Когда один человек посоветовал посвятить меня богу, они так и сделали.
   — Вам здесь нравится?
   — Да. Я знаю, для чего живу, рядом находятся люди, которые меня понимают. Я люблю танцевать. Здесь со мной не может случиться ничего плохого.
   — Иным словом, вы боитесь жизни за пределами храма, потому что ничего о ней не знаете.
   Амрита позволила себе улыбнуться.
   — Когда меня привезли в храм, мне было семь лет. Конечно, я все забыла.
   — Вы правы, — задумчиво произнес Киран. — Там, в другой жизни, многие люди голодают, страну раздирают колониальные войны. А здесь нет недостатка ни в еде, ни в красивых нарядах, ни в украшениях, ни… в развлечениях.
   Амрита почувствовала, что он осуждает ее, только не понимала за что.
   — А вы, — спросила она, желая защититься, — зачем сюда приехали?
   — Мне навязали эту поездку, а в придачу еще и двух англичан! Они знакомые моего отца, и я знаю их язык, — холодно ответил Киран.
   — Вам, вероятно, неинтересно то, что происходит в храме. — Амрита не скрывала своего разочарования.
   — Я хорошо изучил европейскую культуру и не могу воспринимать всерьез то, во что вы верите как в единственную истину.
   — Вам нравится все английское, но при этом вы не любите англичан, — заметила Амрита.
   — Я не люблю завоевателей своей страны, только и всего. Мне неприятно подчиняться этим людям.
   «Интересно, умеет ли он улыбаться?» — подумала девушка. Без сомнения, приветливость прибавила бы ему обаяния и привлекательности.
   — К какой касте принадлежали ваши родители? — поинтересовался Киран. — Не каждый отдаст свою дочь в храмовые танцовщицы!
   — Я шудра, — призналась девушка и погрустнела. Ее собеседник наверняка принадлежал к одной из высших каст.
   — Кажется, храм — это такое место, где кастовые различия не имеют решающего значения? — заметил Киран. — Я имею в виду, для танцовщиц, музыкантов… — Вы правы.
   — Впрочем, вы не просто танцовщица, вы — девадаси. Вы исполняете ритуальный танец, за которым следует… другой ритуал. Совершая его, вы испытываете такое же удовольствие, как и от танца?
   В глазах Амриты блеснули слезы. Этот человек ее презирает, он смеется над ней! Она должна быть выше его насмешек, должна защитить свою честь!
   — Я понимаю, о чем вы. Тело — такой же инструмент познания бога, как и душа. Вы должны это знать.
   Амрита гордо подняла голову и постаралась, чтобы голос ее не дрожал.
   Киран заметил ее слезы, и ему стало стыдно. Девушка выглядела воспитанной, скромной и не походила на продажную женщину.
   — Простите, я не хотел вас обидеть. Мне не стоит судить о том, чего я не понимаю. Я уже говорил о своем увлечении европейской культурой. Вместе с тем, — он сделал паузу, — мне часто приходится следовать индийским обычаям. Скажем, отец женит меня на девушке, которую я не видел и не увижу до свадьбы, и я вынужден подчиниться его решению.
   — Почему?
   — Потому что я зависим от него.
   Амрита опустила голову. Этот юноша женится! А она никогда не сможет выйти замуж. Она проживет в храме всю жизнь, здесь состарится и умрет. И возможно, о ней никто никогда не вспомнит.
   — Как вас зовут? — спросил молодой человек.
   — Амрита.
   — Меня — Киран.
   — Откуда вы?
   — Из Калькутты.
   — Вы уезжаете домой?