Весьма характерной представляется сводка о настроениях крестьянства, которая была направлена 5 июля 1928 года секретарю Рославльского укома ВКП(б) Смоленской губернии местным уполномоченным ОГПУ: «За последнее время по уезду среди бедноты и середняков имеются большие недовольства на недостачу хлеба. В это время кулаки пользуются этим моментом и зажимают бедноту в кабалу… Кулаки злостно повышают цены на хлеб, и беднота не в состоянии его купить. Тогда кулаки дают им хлеб на отработку. Беднота говорит: „Хлеб отправили за границу, а мы пропадаем от голода и попадаем в руки кулака“.
   Это было время так называемого зернового кризиса. Во многих местах недовольство обращалось не против богачей, спекулировавших зерном, а против Советской власти. Однако обстановка, если остановиться на этом типичном рославльском примере, была почти трагической. «В ночь с 17 на 18 июня, — можно прочитать в другой сводке, — отмечены факты, когда очереди у магазинов, отпускающих хлеб, образовывались с 2-х часов ночи. Значительная часть лиц, занимающих таковые, приходили с шубами и прочей рухлядью и ложились на тротуарах, дожидаясь открытия магазинов».
   Найденное в итоге решение проблемы можно объяснить только на основе общей кризисной ситуации, обострившейся в конце 20-х годов. Иначе нельзя понять, почему группа Бухарина, выступая против критики со стороны «объединенной» оппозиции, ждала от большинства ЦК, возглавляемого Сталиным, осуществления своей концепции сохранения нэпа: постепенной индустриализации на базе развития сельского хозяйства, при сохранении мелких хозяйств. Это было единственное последовательное экономическое контрпредложение, под флагом которого группа Бухарина в основном поддержала разгром «объединенной» оппозиции, хотя ее отдельные представители симпатизировали антибюрократическим заявлениям оппозиции. Но все-таки это предложение было отвергнуто в силу конкретных условий, сложившихся в то время. Внутренние социальные конфликты, а также кризис хлебопоставок, разразившийся в 1928 году в условиях международной изоляции Советского Союза, разрыва Англией отношений с СССР, приобрели иной смысл и значение, предстали в новом свете.
   Концепция, согласно которой более рациональной политикой цен можно было бы предотвратить или, во всяком случае, смягчить хлебный кризис, утратила свое значение. Не случайно, что советы Бухарина по этому поводу Сталин просто оставил без внимания. Акцент тогда делался не на рациональных решениях частных проблем. В центре внимания оказался вопрос ломки всего механизма управления. На передний план выступила задача тотального решения социальной проблемы, что неразрывно было связано с форсированием темпов индустриализации, программой постоянного контроля над рабочей силой и с обеспечением финансовой базы первого пятилетнего плана. Английский историк и экономист Алек Ноув, по-видимому, был прав, подчеркивая значение психологического фактора, страха перед внешними и внутренними классовыми врагами, оказывающего сильное воздействие на социальную политику, на стремление обеспечить приоритетное развитие тяжелой промышленности как основы военной мощи. Тезис Сталина об обострении классовой борьбы по мере строительства социализма вырос отнюдь не на пустом месте.
   Однако с позиций сегодняшнего дня видно, что свертывание нэпа и поражение бухаринской оппозиции не означало в то же время исторического провала новой экономической политики, более того, теоретическое наследие Бухарина пережило Сталина и многими своими элементами оказало стимулирующее воздействие на современную экономическую мысль. Нельзя согласиться с упрощенными подходами, согласно которым отказ от нэпа объясняется узкими групповыми интересами или интересами политического аппарата власти и оценивается как результат абсолютно иррационального решения. Видимо, в основе таких подходов лежит то, что среди последствий принятого решения учитывались только катастрофы. Более целесообразно исходить из причинной связи, а отнюдь не из гипотетически сконструированных более благоприятных возможностей.
   Политика Сталина усиливала как раз экстремальные, неблагоприятные возможности. Однако она в значительной степени опиралась на уже существующие политические и духовные условия. Уже тогда ярко высвечивалась такая особенность личной политики Сталина: по мере разгрома внутрипартийных оппозиций, которые стояли на его пути к неограниченной власти, он присваивал систему их политической аргументации. Выворачивая первоначальное содержание идей оппозиции и чувствуя за собой поддержку ЦК, он ринулся осуществлять «большой скачок» в социализм. В своих решениях Сталин всегда и прежде всего руководствовался политической целесообразностью. В поисках средств выполнения политической задачи он думал только о технике дела. Его не сдерживали моральные соображения, не занимали такие вопросы, как человеческие жертвы. В то время он часто употреблял русскую пословицу «Лес рубят, щепки летят». В этом случае древняя дилемма цели и средств ее достижения разрешилась в конфликте между задачей, считавшейся всемирно-исторической, и уплаченной за нее ценой, потребовавшей массу жертв.
   Задачу полной ликвидации кулачества Сталин не ограничивал только экономическим и политическим уничтожением, хотя под влиянием протестов против огромных жертв ему пришлось на короткое время объявить отступление. Неподготовленность и прагматизм привели к чрезвычайным потерям, которые нельзя было оправдать необходимостью перелома.
   В результате резкого поворота руля, осуществленного Сталиным и стоящей за ним группой руководителей, несомненно, произошли большие перемены и обострилось множество противоречий.

ПЕРЕЛОМ

   Неподготовленность коллективизации заранее предполагала ее проведение по типу военной акции. Говоря об этом несколькими годами позже, Сталин сам использовал аналогию с войной, об этом мы знаем из мемуаров У. Черчилля.
   В ноябре 1927 года Сталин еще говорил о том, что коллективизация в сельском хозяйстве будет осуществляться постепенно, мерами экономического, финансового и культурно-политического порядка, он даже не намекал, что ее осуществление может пойти по пути принуждения. Тем самым он ввел в заблуждение слои беднейшего крестьянства и работников аппарата, которые составляли базу коллективизации. Может быть, он опасался, что полное понимание того, что происходит, приведет к сопротивлению. Органической частью сталинской школы политики является соответствующая дозировка намечаемых целей и поэтапное их осуществление. Троцкий, ссылаясь на историка-меньшевика Б. Николаевского, утверждает, что Бухарин называл Сталина «гениальным дозировщиком». Это выражение впервые Троцкий услышал от Каменева, и оно в самом деле является верным.
   Дозировка вскоре была начата. В январе 1928 года Сталин отправился в Сибирь, хотя он не очень любил длительные поездки. Он посетил Новосибирск, Барнаул, Омск. Главная цель этой поездки состояла в ускорении хлебозаготовок, во введении чрезвычайных мер. В той обстановке чрезвычайные меры не вызывали возражений даже со стороны Бухарина, так как нужно было обеспечить хлеб для городского населения. Видимо, тогда никто не предполагал, что начиная со следующего года ход коллективизации будет определяться все более усиливавшимся террором и принуждением. В основу сталинского варианта выхода из хаоса было положено подстегивание событий. Конечно, осуществление коллективизации нельзя было представить без определенных моментов принуждения. Речь шла о взрыве конфликтов между интересами, урегулирование которых даже в случае самой тщательной подготовки нельзя было осуществить без вмешательства аппарата принуждения. Но когда партийное руководство приняло решение в пользу «великого перелома», даже такие авторитетные представители идей ускорения, как Орджоникидзе, Киров, Куйбышев и другие, не думали о тех формах раскулачивания, которые оно получило позднее, о массовых выселениях людей и вообще о таких быстрых темпах коллективизации сельского хозяйства, итогом которых стало разорение самого сельского хозяйства. Как говорится, ввязались в схватку и тогда-то увидели действительное положение. Конечно, есть принуждение и принуждение. Существует широкая шкала переходных ступеней между политическим принуждением и истреблением народа. Сталин, однако, сделал почти все, чтобы исключить в ходе реализации своей идеи все промежуточные звенья, чтобы максимально упростить положение вещей. Это ему настолько удалось, что методы раскулачивания вызвали глубокое недовольство, породили страх и среди промышленных рабочих.
   Вот еще одно донесение от 27 марта 1931 года из того же Рославля «О настроениях в связи с выселением кулачества»: «23 марта с. г. шорник фабрики „Шпагат“ Никитин Александр, придя в машинное отделение фабрики, увидя портрет Ленина, сказал: „Вот был примерный руководитель, при нем народ жил на широкую ногу, и все были довольны, а эти дураки-правители не могут найти выхода, как улучшить положение народа. Если бы был жив Ленин, то он объявил бы свободную торговлю и этим бы избавил нас от затруднений, а потом бы повел дело о переходе на коллективный строй, не путем насилия, а добровольным путем и путем убеждений“.
   По мере ускорения раскулачивания множились явления, вызывавшие панику, поскольку речь шла о перемещении миллионов людей. Но в кульминационной точке вместо протеста господствующими стали настроения апатии. В отчете Рославльского городского отделения ОГПУ от 26 марта 1931 года можно прочитать следующее: «Машинист „Коммунстроя“ Алексеенков Иван Анисимович, бывший мельник, говорил: „Я не сплю уже третью ночь и боюсь, что придут и заберут, если но меня, то моих близких родственников. Мои знакомые взяты. Раньше при переселении разрешали брать все, да еще и деньгами помогали, а теперь прямо разоряют, издеваются над людьми. Самое плохое — это то, что они не знают, куда их выселят, ведь сейчас людей довели до безразличия. Что с ними ни делают, им все равно. Раньше одного арестованного водили два милиционера, а теперь один — несколько человек, и люди идут спокойно и даже не бегут“.
   Еще одно высказывание рабочего зафиксировал уполномоченный ОГПУ в тот же день: «Творится тихий ужас, берут вместе со взрослыми и детей. Ничего лишнего не разрешают брать, иди в чем стоишь. Такое же выселение было в 1919 году на Украине, тогда было страшно смотреть на едущих в эшелонах голодных людей, просящих кусок хлеба, так теперь повторяется и здесь. За что гонят людей, неизвестно».
   Сохранился даже отчет одного начальника милиции, который не скрывал своего возмущения.
   Получали распространение явления, напоминавшие времена гражданской войны. Богатые крестьяне довольно часто формировали вооруженные отряды, выступая против властей. Удивительным может показаться то, что среди архивных материалов почти не встречаются такие, в которых бы подвергался критике Сталин или ответственность за события возлагалась бы на него. Наоборот. В тот период многие оценивали происходящие события так, как будто они происходят вопреки инструкциям Сталина. Среди просмотренных нами архивных материалов самым смелым по тону, пожалуй, является высказывание начальника милиции по фамилии Горбачев, который очень точно указал на суть вопроса, заявив в марте 1931 года; «Уполномоченные не виновны в своих ошибках, так как была головотяпская установка по этому всему вопросу». На вопрос представителя ОГПУ, в чем не верна установка ЦК партии, Горбачев не ответил, указывается в этом материале.
   Подлинную причину перекосов и крайностей, допущенных в то время, можно найти в образе мышления Сталина, изучив его побудительные мотивы. Характерной чертой политической линии Сталина было частое и сознательное противоречие между делами и речами. Так, в период коллективизации в статье «Головокружение от успехов», опубликованной в «Правде» 2 марта 1930 года, он отмежевался от «левых» загибов, от «искривлений» в ходе коллективизации, для того чтобы затем вновь перейти в наступление.
   Вообще сталинские отступления всегда отражали обострение политической обстановки.
   Подобного рода отступления среди крестьянских масс вызывали такое же смятение в душах, как и «атаки», объявляемые Сталиным. Внизу все эти потрясения и чистки вызывали взрывы эмоций и даже стимулировали преданных коммунистов на борьбу с новыми трудностями. Реакцию села на упомянутую выше статью Сталина вряд ли можно выразить лучше, чем это сделал Михаил Шолохов в романе «Поднятая целина». Именно поэтому интересно привести цитату из этого произведения:
   «20 марта утром кольцевик привез в Гремячий Лог запоздавшие по случаю половодья газеты со статьей Сталина „Головокружение от успехов“. Три экземпляра „Молота“ за день обошли все дворы, к вечеру превратились в засаленные, влажные, лохматые лоскутки… Надвигались большие события. Это чувствовалось всеми. Вечером на закрытом собрании партячейки Давыдов, нервничая, говорил:
   — Очень даже своевременно написана статья товарища Сталина! Макару, например, она не в бровь, а в глаз колет! Закружилась Макарова голова от успехов, а заодно и наши головы малость закружились… Давайте, товарищи, предложения, что будем исправлять. Ну, птицу мы распустили, вовремя догадались, а вот как с овцами, с коровами как быть? Как с этим быть, я вас спрашиваю? Если это не политически сделать, то тут, факт, получится… получится, что это — вроде сигнала: «Спасайся, кто может!», «Бежи из колхоза!» И побегут, скот весь растянут, и останемся мы с разбитым корытом, очень даже просто!..
   — Дурь из меня зараз не прет, брешешь, Андрюшка! Выпил же я через то, что меня эта статья Сталина, как пуля, пронизала навылет, и во мне закипела горючая кровь… — голос Макара дрогнул, стал еще тише. — Я тут — секретарь ячейки, так? Я приступал к народу и к вам, чертям, чтобы курей-гусей в колхоз согнать, так? Я за колхоз как агитировал? А вот как: кое-кому из наших злодеев, хотя они и середняки числются, прямо говорил: «Не идешь в колхоз? Ты, значится, против Советской власти? В девятнадцатом году с нами бился, супротивничал, и зараз против? Ну, тогда и от меня миру не жди. Я тебя, гада, так гробану, что всем чертям муторно станет!» Говорил я так? Говорил! И даже наганом по столу постукивал. Не отрицаюсь!..
   — Дай сказать! — зарычал Макар, вспыхнув и еще крепче прижав к груди правую руку. — От Троцкого я отпихиваюсь! Мне с ним зараз зазорно на одной уровне стоять! Я не изменник и наперед вас упреждаю: кто меня троцкистом назовет — побью морду! До мослов побью! И я влево с курями ушел не за ради Троцкого, а я поспешал к мировой революции! Через это мне и хотелось все поскорее сделать, покруче собственника — мелкого буржуя — завернуть. Все на шаг ближе бы к расправе над мировой капитализмой! Ну? Чего же вы молчите? Теперича так: кто же я есть такой, по статье товарища Сталина? Вот что середь этой статьи пропечатано, — Макар достал из кармана полушубка «Правду», развернул ее, медленно стал читать: — «Кому нужны эти искривления, это чиновничье декретирование колхозного движения, эти недостойные угрозы по отношению к крестьянам? Никому, кроме наших врагов! К чему они могут привести, эти искривления? К усилению наших врагов и к развенчанию идей колхозного движения. Не ясно ли, что авторы этих искривлений, мнящие себя „левыми“, на самом деле льют воду на мельницу правого оппортунизма?» Вот и выходит, что я перво-наперво — декретный чиновник и автор, что я развенчал колхозников и что я воды налил на правых оппортунистов, пустил в ход ихнюю мельницу. И все это из-за каких-то овец, курей, пропади они пропадом! Да из-за того, что пристращал несколько штук бывших белых, какие на тормозах в колхоз спущались. Неправильно это! Создавали, создавали колхоз, а статья отбой бьет. Я эскадрон водил и на поляков, и на Врангеля и знаю: раз пошел в атаку — с полдороги не поворачивай назад!»
   Сталин как истинный прагматик, в отличие от Макара Нагульнова, мыслил не категориями перспектив социализма, даже если в его речах непоследовательно и в туманной форме очень часто упоминалось понятие «социализм». Он не думал о каких-то широких перспективах социализма. Его интересовали исключительно настоящий момент, условия существования политической власти, вопросы создания «сильного государства». Сталин был политиком сохранения государства и власти. Поэтому если для Бухарина и многих других большевиков что-то воспринималось как чрезвычайное мероприятие или объяснялось требованиями момента, то для Сталина это было системой. Сталин ставил знак равенства между интересами сохранения Советского Союза и интересами укрепления своей собственной власти. Эти интересы он, может быть и не осознавая этого до конца, часто менял местами.
   Именно поэтому, в отличие от секретаря партячейки Макара Нагульнова, Генсек Сталин знал пути, по которым надо отступать, чтобы потом еще быстрее идти к намеченной им цели. Его типичным ответом на кризисную обстановку было отступление.
   1932 год в истории Советского Союза не относился к числу лучших. Тогда стали видны самые тяжелые последствия бурно проведенной коллективизации. Так получилось, что в этом году природа не благоприятствовала крестьянам на Украине и в Казахстане, усугубив их положение страшной засухой. Сотни тысяч людей умирали от голода и болезней, смерть пожинала большой урожай прежде всего среди детей и стариков.
   Вместо большого сталинского плана сбора зерновых 105, 8 миллиона тонн, зерна было собрано на 4 миллиона тонн меньше, чем в 1928 году. В 1932 году урожай не достиг и 70 миллионов тонн. Конское поголовье, насчитывавшее ранее примерно 32 миллиона голов, сократилось примерно на 10 миллионов. Поголовье крупного рогатого скота, составлявшее 60 миллионов, уменьшилось почти наполовину, хотя в планах фигурировала цифра 80 миллионов. Крестьяне сами забивали скот. Правда, пятилетний план предусматривал коллективизацию 20 процентов крестьянских хозяйств. Однако за год его в 2 раза перевыполнили. Мы не будем утомлять читателя длинными рядами цифр. Ясно одно — создание организованных государством колхозов представляло такую цель, для достижения которой Сталин и политическое руководство не нашли соответствующих средств, более того, избранные ими меры скорее наносили вред осуществлению намеченной цели. Не случайно, что в 1932 году Сталин нигде не выступал публично. Он выжидал.
   Катастрофические последствия бешеных темпов коллективизации именно в 1932 году проявились самым острым образом. Сталин выжидал для того, чтобы переложить ответственность за возникшие трудности на подходящего козла отпущения, а самому остаться обладателем философского камня мудрости и спасителем.
   Об опыте 1932 года он высказался в своей речи на Объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) И января 1933 года «О работе в деревне». По его мнению, «главный недостаток состоит в том, что хлебозаготовки в этом году прошли у нас с бОльшими трудностями, чем в предыдущем году, чем в 1931 году»[78]. Главную вину он возлагал на административный аппарат, то есть на функционеров, работающих в деревне, или, иными словами, основной пружиной экономики для него опять оставалось принуждение. Акцент опять был сделан на ускорение. Одновременно Сталин предпринял попытку создать своеобразную модель комбинации государства и рынка: «Пока не было колхозной торговли хлебом, пока не было двух цен на хлеб, государственной и рыночной, — обстановка в деревне была одна. С объявлением колхозной торговли хлебом обстановка должна была измениться круто, ибо объявление колхозной торговли означает легализацию рыночной цены на хлеб, более высокой, чем установленная государственная цена. Нечего и доказывать, что это обстоятельство должно было создать у крестьян известную сдержанность в деле сдачи хлеба государству. Крестьянин прикидывал так: „объявлена колхозная торговля хлебом, легализована рыночная цена, на рынке я могу за то же количество хлеба получить больше, чем при сдаче хлеба государству, — стало быть, ежели я не дурак, я должен хлеб попридержать, сдавать его государству меньше, оставить его для колхозной торговли больше и таким образом добиться того, чтобы выручить больше за то же количество проданного хлеба“.
   Самая простая и естественная логика!
   Но беда тут состоит в том, что наши деревенские работники, во всяком случае многие из них, не поняли этой простой и естественной вещи. Чтобы не сорвать заданий Советской власти, коммунисты должны были при этой новой обстановке с первых же дней уборки, еще в июле месяце 1932 года, — они должны были всемерно усилить и подгонять хлебозаготовки. Этого требовала обстановка. А как они поступили на деле? Вместо того чтобы подгонять хлебозаготовки, они стали подгонять образование всякого рода фондов в колхозах, усиливая тем самым сдержанность сдатчиков хлеба в деле выполнения их обязанностей перед государством»[79].
   Однако в действительности крестьянам уже нечего было сдавать по хлебозаготовкам. Сухой язык цифр следующим образом показывает обстановку. Государственные хлебопоставки в 1928 году составили 10, 8 миллиона тонн, в 1933 году они подскочили до 22, 6 миллиона тонн. Количество экспортированного зерна в 1927 — 1928 годах составляло 0, 29 миллиона тонн, а в 1933 году — 1, 7 миллиона тонн. Надо учесть к тому же, что в 1931 году экспорт зерна составил более 5 миллионов тонн, а в самый голодный год, 1932-й, он упал до уровня 1, 8 миллиона тонн. И даже в этот самый тяжелый год он был выше, чем в 1928 году. В 1933 году Сталин уже выступал в роли победителя. Его точка зрения заключалась в том, что рынок зависит от государственного управления, то есть пожеланий политического руководства. Это предполагало, что государство может предписывать нормы функционирования рынка и сможет добиться такого положения, когда рынок не будет действовать вопреки интересам государства. Сталинское решение заключалось в том, что крестьянину, для того чтобы он мог обеспечить свое существование, оставляли небольшой приусадебный участок, а колхоз полностью отдавали в распоряжение партийных и государственных органов, как будто он являлся частью механизма государственного управления. «Забота» партийных и государственных органов приводила к тому, что у колхозника пропадала личная материальная заинтересованность в работе на колхоз. Не случайно, для того чтобы воспрепятствовать оттоку населения из деревни, была введена так называемая паспортная система. Суть ее состояла в том, что у большей части колхозников не имелось паспортов и без особого разрешения они не могли оставить деревню. Это называлось сталинской системой прикрепления к земле. Таким образом, материальную заинтересованность Сталин заменил запланированной мерой административного воздействия. В то же время в процессе огосударствления крестьянства и коллективных хозяйств Сталин оценил как нежизненные такие жизнеспособные ростки социализма, как коммуны. Эти хозяйства составляли только небольшую часть общего числа крестьянских хозяйств, но именно они являли собой экспериментальную модель, имевшую целью создание настоящих форм хозяйствования на основе добровольности и самоуправления.
   В речи на XVII съезде партии Сталин, по существу, похоронил их, назвав продуктом мелкобуржуазной уравниловки. Возможность их возрождения он перенес в далекое будущее, так как, по его мнению, новая коммуна должна была создаваться на основе развитой сельхозартели, на более высокой ступени ведения хозяйства. К середине 30-х годов коммуны, организации, выраставшие на основе инициативы снизу, почти повсеместно были ликвидированы.
   Сталин преследовал очень ясные политические цели, подходя к колхозам как к форме политической организации. Голод и деморализация в 1932 году толкали крестьян, находившихся в колхозах, к расхищению колхозной собственности, что власти пытались затормозить с помощью измененной статьи 581 Уголовного кодекса РСФСР. Согласно этой статье, за расхищение колхозной собственности грозил расстрел, а в случае смягчающих обстоятельств — лишение свободы сроком не ниже 10 лет, а также полная конфискация имущества. Невозможно отрицать определенную эффективность этих мер устрашения. В то же время они открывали и дорогу злоупотреблениям. Все это нашло отражение в письме Шолохова Сталину, посланном в 1933 году. В нем рассказывалось об ужасающем положении донского казачества. Сталин в ответе на это письмо не отрицал перегибов в работе аппарата, но подчеркивал, что кадры допускали эти перегибы все-таки в борьбе с врагами народа. В конце письма он обратил внимание Шолохова на то, что, по его мнению, земледельцы занимаются саботажем и склонны оставить без продовольствия рабочих и Красную Армию, что они ведут тихую войну против Советской власти.