Страница:
После второго московского процесса в начале 1937 года вновь взметнулась волна террора против членов ЦК, целью которого были ликвидация остатков бывшей оппозиции, массовое уничтожение руководящего состава партии, государства и армии. Аресты и казни без разбора распространились на все слои общества. Жертвой этого слепого, опустошительного террора мог стать практически любой человек. Существует точка зрения, согласно которой умеренные элементы в составе ЦК во время февральско-мартовского Пленума 1937 года предприняли последнюю попытку приостановить массовый террор, который все больше развязывала сталинская личная диктатура. На Пленуме несколько ораторов говорили о ненужности террора. А что же другие? Будучи пенсионером, Н. С. Хрущев так вспоминал об этом времени, когда в принципе еще была возможность открытого протеста. «Ну, что ж, придут молодые и спросят, а вы почему молчали? Что мы ответим им, как они будут смотреть на нас: что мы спасали свои шкуры, не брали на себя ответственность? Не чувствуете вины за уничтожение своих товарищей?»
Юрий Трифонов пишет о том, как вел себя Арон Сольц, старый большевик, в то время помощник Генерального прокурора, которого многие называли совестью партии. Он не молчал. Он был одним из тех немногих, кто пытался бороться.
«А. Сольц стал требовать доказательств вины людей, которых называли врагами народа, добивался доступа к следственным материалам, вступал в резкий конфликт с Ежовым, Вышинским. Однажды он пришел к Вышинскому и потребовал материалы по делу Трифонова, сказав при этом, что не верит в то, что Трифонов — враг народа. Вышинский сказал: „Если органы взяли, значит, враг“. Сольц побагровел, закричал: „Врешь! Я знаю Трифонова тридцать лет как настоящего большевика, а тебя знаю как меньшевика!“ — бросил свой портфель и ушел…
Сольца начали отстранять от дел. Он не сдавался. В октябре 1937 года, в разгар репрессий, он внезапно выступил на конференции свердловского партактива с критикой Вышинского как Генерального прокурора и с требованием создать специальную комиссию для расследования всей деятельности Вышинского. Ему еще казалось, что прежние методы, введенные при жизни Ленина, обладают силой. Н. Н. Накоряков присутствовал при этом выступлении и вспоминает о нем в своей статье об Сольце: часть зала замерла от ужаса, но большинство стали кричать: «Долой! Вон с трибуны! Волк в овечьей шкуре!» Сольц продолжал говорить. Какие-то добровольцы, охваченные гневом, подбежали к старику и стащили его с трибуны.
Трудно сказать, почему Сталин не разделался c Сольцем попросту, то есть не арестовали его. Конечно, Сольц пользовался большим уважением в партии, авторитет его был велик, но ведь Сталин не церемонился с авторитетами. В феврале 1938 года Сольца окончательно отстранили от работы в прокуратуре. Он пытался добиться приема у Сталина. Но Сталин, с которым он вместе работал в питерском подполье в 1912 — 1913 годах, с которым ему приходилось в ту пору спать на одной койке, его не принял.
Сольц все еще не сдавался: он объявил голодовку. Тогда его запрятали, в психиатрическую лечебницу. Два дюжих санитара приехали в дом на улице Серафимовича, схватили маленького человека с большой седой головой, связали его и снесли вниз, в карету».
Разумеется, в то время никакие протесты не могли остановить террор. Новые открытые процессы, новые жертвы следовали одна за другой. Еще во время первого московского процесса обвинение коснулось имени Бухарина. Вышинский, государственный обвинитель, объявил, что началось расследование по делу Бухарина. В сентябре 1936 года «Правда» сообщила, что в связи с отсутствием юридических данных для привлечения к судебной ответственности следствие прекращено. Видимо, это было отражением все еще проявлявшегося сопротивления внутри высшего партийного руководства. В сентябре 1936 года, сменив Ягоду, Ежов возглавил наркомат внутренних дел. В то время, в период обсуждения проекта новой Конституции и ее принятия, террор был несколько умерен. Однако дело против Бухарина вскоре возобновили. Вместе с тем в конце 1936 года произошел характерный случай. Бухарина, который тогда уже не исполнял обязанности главного редактора «Известий», попросили прийти в редакцию, чтобы принять находившегося в Москве Лиона Фейхтвангера с целью показать, что Бухарин на свободе и что правосудие беспристрастно разбирает выдвинутые против него и известные и за рубежом обвинения. Фейхтвангер в таком духе и написал о своих московских впечатлениях. Но уже в середине января Бухарина и Рыкова сняли с занимаемых должностей, хотя они еще оставались на свободе. В феврале 1937 года был назначен Пленум ЦК ВКП(б), в проекте повестки дня первым пунктом было рассмотрение дела Бухарина и Рыкова. Однако из-за самоубийства Орджоникидзе Пленум смог начаться только 25 февраля.
Орджоникидзе был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б) в 1926 году, затем в ноябре того же года он занял один из ключевых постов в борьбе с оппозицией, став председателем Центральной контрольной комиссии ВКП(б) и наркомом Рабоче-крестьянской инспекции. Он отнюдь не был послушным исполнителем. До конца своей жизни Орджоникздзе сохранил самостоятельность и оставался в составе руководства. Наряду с Кировым именно он, легендарный Серго, человек, обладавший качествами настоящего революционера, сохранил свою огромную популярность. Он был принципиальным и неподкупным человеком. В начале 30-х годов он пытался приостановить трагический ход событий, иногда склонялся к компромиссам, однако в своих публичных заявлениях все время показывал свою лояльность Генсеку. В 1930 году Орджоникидзе стал членом Политбюро, затем в 1932 году был назначен на пост наркома тяжелой промышленности, имевший в то время ключевое значение. Значительную часть практической работы ему помогал выполнять его заместитель Пятаков, человек выдающихся способностей. Символическим является конфликт, участником которого стал Серго, один из легендарных представителей старой большевистской гвардии, — конфликт с типичным представителем нового поколения выдвинутых Сталиным руководителей. Речь идет о Берии, против возвышения которого в партии выступил секретарь Закавказского крайкома Л. И. Картвелишвили, один из близких сторонников Орджоникидзе. Они говорили о негативных чертах политического прошлого и характера Берии. Но это дело закончилось поражением Картвелишвили и его друга. События 30-х годов полностью подтвердили опасения Орджоникидзе, к чему мы еще вернемся.
В ноябре 1936 года был арестован Пятаков. И нарком напрасно пытался защитить своего заместителя. Жертвой НКВД стал старший брат Серго Папулия, которого вскоре расстреляли. Это были уже удары, предвещавшие близкий конец.
17 февраля 1937 года Орджоникидзе ночью позвонил Сталину. Суть этого разговора попытался реконструировать в своей пьесе «Дальше… дальше… дальше!» драматург Михаил Шатров:
«Орджоникидзе. Зачем тебе Бухарин и Рыков? Не напился?
Сталин. С кем разговариваешь?
Орджоникидзе. С тобой разговариваю… Ильич про тебя писал — «законный любимец партии», Ильич про меня писал — «законный любимец партии», или он про него писал — «законный любимец партии»?.. И за это ты ему пулю в затылок хочешь? Какие у тебя доказательства?
Сталин. Ты что, не читал показаний?
Орджоникидзе. Поручи Ежову, он принесет показания и на тебя.
Сталин. Мне не нужны доказательства. Пускай он нам докажет, что у него нет враждебных мыслей. Он вот все болтает, что в органах творится что-то непонятное, что там чуть ли не заговор против партии. Вот мы его и направим в НКВД, чтобы он там лично все проверил.
Орджоникидзе. Он сидит дома, нянчит только что родившегося ребенка, а приговор уже известен. Зачем же тогда через четыре дня собирать Пленум? Хочешь нашими руками затянуть петлю?..
Сталин. Да что с тобой, Серго? Откуда такое малодушие? Идет жестокая схватка, о которой мы с тобой предупреждали партию не раз. Идет выкорчевывание врагов, которое мы с тобой готовили тоже очень давно. В чем усомнился, дорогой?
Орджоникидзе. В тебе.
Сталин. Ты что — смерти ищешь?
Орджоникидзе. Ищу».
После этого разговора Орджоникидзе в своей квартире в Кремле покончил жизнь самоубийством. В официальном медицинском заключении в качестве причины смерти указан паралич сердца.
Пленум ЦК, хоть и с запозданием, но состоялся, и на нем была создана особая комиссия. Члены комиссии открыто проголосовали за физическое уничтожение Бухарина и Рыкова. При выходе из зала заседания Бухарин и Рыков были арестованы. Это произошло 27 февраля. Затем они целый год провели в тюрьме, находясь под следствием.
2 марта 1938 года начался третий большой политический процесс. На скамье подсудимых рядом с Н. И. Бухариным находились А. И. Рыков, который был преемником Ленина на посту Председателя Совета Народных Комиссаров; Г. Г. Ягода, бывший нарком внутренних дел, организатор процесса над Зиновьевым и Каменевым; Н. Н. Крестинский, входивший в состав первого Политбюро и в состав Секретариата ЦК партии, первый заместитель наркома иностранных дел; легендарный большевик X. Г. Раковский, бывший член ЦК и бывший председатель Совнаркома Украины; А. П. Розенгольц, кандидат в члены ЦК, начальник управления Наркомата внешней торговли; В. И. Иванов, член ЦК, нарком лесного хозяйства; Г. Ф. Гринько, кандидат в члены ЦК, нарком финансов; М. А. Чернов, член ЦК, нарком земледелия; И. А. Зеленский, член ЦК, бывший первый секретарь МК РКП(б), председатель Центросоюза; В. Ф. Шарангович, первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии; А. Икрамов, член ЦК, первый секретарь ЦК КП(б) Узбекистана; Ф. Ходжаев, председатель Совнаркома Узбекской ССР; С. А. Бессонов, советник полпредства СССР в Германии; П. Т. Зубарев, заместитель наркома земледелия; доктор Л. Г. Левин, бывший личный врач Горького; профессор, медик Д. Д. Плетнев; П. П. Крючков, бывший секретарь Горького; П. П. Буланов, секретарь НКВД; врач И. Н. Казаков; В. А. Максимов-Диковский, бывший секретарь Куйбышева.
Открытое заседание Военной коллегии Верховного суда проходило в Октябрьском зале Дома союзов. Председателем суда был В. В. Ульрих, прокурором А. Я. Вышинский.
Согласно обвинению, подсудимые организовали контрреволюционную заговорщическую группу под названием «правотроцкистский блок», целью которой было свержение существующего в СССР социалистического общественного строя, реставрация капитализма, расчленение Советского Союза, отрыв от него Украины, Средней Азии, Белоруссии, Грузии, Азербайджана, Армении и Приморского края. По прямым указаниям Троцкого они пытались претворить в жизнь свои планы, осуществляя террористические акции, опираясь на поддержку иностранных — германской, японской, английской и польской — разведок. Обвинительное заключение указывает, что некоторые обвиняемые до 1917 года были агентами царской охранки, они «осуществляли вредительские и диверсионные акты в целях обеспечения поражения СССР в предстоящем нападении на СССР фашистских агрессоров», в случае войны готовились к открытию фронтов. В 1918 году Бухарин вместе с Троцким и с помощью левых эсеров планировал арест и убийство Ленина, Свердлова и Сталина. По решению правых был убит Киров, они же дали указание об убийстве Куйбышева, Менжинского и Горького.
В ходе процесса обвиняемые хотя бы частично признали свою виновность. Не так поступил Николай Крестинский. В первый день суда неожиданно для всех, впервые в истории процессов он отказался от своих показаний, данных в ходе допросов, и отклонил все пункты обвинения. Он сказал, что ранее утверждал противоположное, потому что не был убежден в том, что до начала суда, если вообще таковой состоится, у него будет возможность опровергнуть клевету против него. «Зачем вам нужно было вводить меня в заблуждение?» — спросил Вышинский. «Я просто считал, — ответил Крестинский, — что если я расскажу то, что я сегодня говорю, что это не соответствует действительности, то это мое заявление не дойдет до руководителей партии и правительства». Однако на другой день отрицавший все накануне Крестинский признал все инкриминируемые ему обвинения. Некоторые исследователи считают, что Крестинского заменили загримированным артистом.
На первый взгляд ответы, которые давал Бухарин, казались однозначными. Он в принципе признал, что относился к правой троцкистской контрреволюционной организации, но отрицал, что якобы проводил шпионскую деятельность и категорически отклонил обвинение в подготовке террористических акций против Ленина, Куйбышева, Кирова и других. Он твердо заявил: «Признания обвиняемых необязательны. Признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип». А в этих процессах основой было признание обвиняемых. Советские газеты той поры о методе защиты, который использовал Бухарин, писали, что «он вообще признает себя виновным, но конкретные обвинения упрямо отвергает».
В первой половине дня 11 марта 1938 года Вышинский произнес обвинительную речь. Он потребовал смертного приговора Бухарину и большинству обвиняемых. Произнося последнее слово на суде, Бухарин придерживался своей прежней тактики. Он признал, что был руководителем правых и троцкистов, но вновь отрицал, что давал указание на осуществление акций саботажа и что в случае войны готовился к открытию фронта. Категорически отверг, что имел какое-либо отношение к смерти Кирова, Куйбышева, Менжинского и Горького.
На рассвете 13 марта, после шестичасового заседания, суд приговорил профессора Плетнева к 25 годам, Раковского — к 20 годам, Бессонова — к 15 годам тюремного заключения, а остальных участников процесса — к смерти. Смертные приговоры были приведены в исполнение 15 марта. Раковский и Плетнев провели три с половиной года в тюрьме. 11 сентября 1941 года в связи с угрозой занятия г. Орла немцами они были расстреляны в местной тюрьме вместе с другими заключенными.
ДИКТАТУРА СТАЛИНА. ВЗГЛЯД СНИЗУ
К моменту завершения крупных судебных процессов старые противники Сталина или его бывшие союзники, напоминавшие ему о прошлом, были все уничтожены или томились в лагерях. Масштабы репрессий были поразительными. Сегодня в нашем распоряжении нет еще точных данных и документов, а приблизительные оценки трудно принять без сомнений. Ряд трудностей возникает при анализе переписей населения. Неясно также, можно ли отделить миллионы невинных жертв, заключенных в лагерях, от уголовных или политических преступников или от нескольких миллионов германских и других военнопленных. Располагая имеющимися сегодня сведениями, трудно определить свою позицию в данном вопросе. И если историк со спокойной совестью все-таки намерен приводить цифры, он обычно отдает предпочтение авторам, в беспристрастности которых уверен. К таким авторам относится и неоднократно упоминаемый в этой книге Рой Медведев. Он считает, что с учетом даже «запрещенных» Сталиным итогов переписи населения 1937 года чистки по политическим мотивам в 1936 — 1939 годах затронули 4 — 5 миллионов человек, приблизительно 10 процентов из них было расстреляно. Они не только не относились к категории классовых врагов, а вообще в большинстве своем являлись руководящими партийными, советскими и хозяйственными работниками, армейскими командирами. Если же говорить об общем числе репрессированных за весь период правления Сталина, то Р. Медведев полагает, что контингент Гулага (Главного управления лагерей НКВД) насчитывал 12 — 13 миллионов человек. Разумеется, эти данные будут еще долго являться предметом дискуссии в научных кругах, так же как и политический, социальный и национальный состав тех, кто находился в лагерях, ведь следует считаться с весьма смешанным составом лагерных заключенных — от кулаков до военнопленных. Но историку придется разбираться не только в причинах, по которым люди попадали в лагеря, но и устанавливать различия между типами лагерей, их функциями, режимами и внутренним распорядком.
Для того чтобы оценить масштабы репрессий, обрушившихся на партию, достаточно сослаться на то, что приблизительно 80 процентов делегатов XVII съезда ВКП(б) были репрессированы. Большинство членов и кандидатов в члены ЦК были арестованы и физически уничтожены. В свете этого становится понятным и, во всяком случае, не вызывает уже изумления, что на родине Сталина, в Грузии, из 644 делегатов Х съезда компартии республики, проходившего в мае 1937 года, были арестованы, сосланы или расстреляны 425 человек.
На XVIII съезде ВКП(б) в марте 1939 года члены партии со стажем до 1920 года составляли 19 процентов делегатов, в то время как на предыдущем съезде их насчитывалось 80 процентов. Примерно так же Сталин расправился и с руководящим составом Коминтерна.
Хотя обвиняемые на больших процессах 30-х годов, так называемые «преступники», «враги народа», относились к руководящим кадрам Коммунистической партии, все-таки нельзя однозначно утверждать, сознавали или нет работники центрального аппарата, что же творится в стране. Н. И. Бухарин, в 20-х годах питавший дружеские чувства к Сталину, даже в своем прощальном письме не говорит о действительной роли Сталина. Н. С. Хрущев, который в 1931 году был секретарем Бауманского, а затем Краснопресненского райкома Москвы, а в 1934 году стал во главе МГК ВКП(б), тоже не понял причин террора и, несмотря на репрессии или, точнее говоря, из-за них, безоговорочно верил Сталину и НКВД. В своих мемуарах он признает, что сам активно участвовал в поддержании психоза репрессий.
Или ты слепо веришь — тогда твое служение делу основывается на личной самоотверженности, и у тебя остается шанс выжить. Или ты сомневаешься — тогда твоя самоотверженность дает трещину, и ясно, что ты пропадешь.
В советском обществе тех лет происходили большие перемены. Характерной чертой общественных процессов было то, что миллионы бывших рабочих и крестьян становились преподавателями, служащими, офицерами и инженерами. Как это ни парадоксально, но такие преобразования укрепляли социальную базу сталинского руководства. Классовый состав населения за 1913 — 1939 годы изменился следующим образом. В 1913 году рабочие и служащие составляли 17 процентов всего населения, а в 1939 году — 50 процентов. При этом удельный вес рабочих вырос с 14, 6 до 33, 7 процента. В 1924 году, за четыре года до коллективизации, доля кооперированных крестьян составляла 1, 3 процента, а в 1939 году колхозников было 47, 2 процента. Доля крестьян-единоличников и некооперированных кустарей с 66, 7 процентов в 1913 году снизилась к 1939 году до 2, 6 процента.
В то же время в эти годы сформировался весь механизм комплекса явлений, позднее названного «культ личности», получило распространение безмерное прославление личности и гениальности Сталина. Когда в конце 1929 года праздновалось 50-летие Генерального секретаря ЦК, многие еще помнили, как Ленин в 1920 году отклонял все жесты в свой адрес, прекрасно представляя, как важно в интересах социализма покончить с привычками, укоренившимися в России. Все это позднее сопоставлялось с тем, как ораторы на XVII съезде партии, а позднее пропагандистский аппарат, публицисты (особенно выделялся редактор «Правды» Л. Мехлис) превращали культ личности в каждодневное, привычное явление для масс, причем в буквальном, религиозном понимании этого слова. Илья Эренбург писал: «В представлении миллионов людей Сталин превратился в мифического полубога; все с трепетом повторяли его имя, верили, что он один может спасти Советское государство от нашествия и распада». Печать все чаще и все интенсивнее связывала с личностью Сталина все экономические, политические и научные успехи, за которые советский народ платил огромную цену. Культовое восхваление, курение фимиама, глубоко чуждые подлинным большевистским традициям, со временем превратились в составную часть системы личной диктатуры Сталина, которую он создавал с методичной основательностью на унаследованной исторической базе.
И. Эренбург описывает свои впечатления от увиденного на родине, когда он вернулся домой после длительного пребывания за границей и присутствовал на I Всесоюзном совещании стахановцев. Тогда он впервые встретился с проявлениями культа, переходившими чуть ли не в массовую истерию. «Вдруг все встали и начали неистово аплодировать: из боковой двери, которой я не видел, вышел Сталин, за ним шли члены Политбюро… Зал аплодировал, кричал. Это продолжалось долго, может быть десять или пятнадцать минут. Сталин тоже хлопал в ладоши. Когда аплодисменты начали притихать, кто-то крикнул: „Великому Сталину ура!“ — и все началось сначала. Наконец все сели, и тогда раздался отчаянный женский выкрик: „Сталину слава!“ Мы вскочили и снова зааплодировали». Эренбург чуть позже отмечает: «Я поймал себя на том, что плохо слушаю — все время гляжу на Сталина. Оглянувшись, я увидел, что тем же заняты и другие».
Религиозное восхваление Сталина деформировало сознание людей, их образ мышления, оказывало парализующее влияние на искусство, вообще на духовный облик общества. Атмосфера постоянного террора и подозрительности отравляла человеческие взаимоотношения. Все это являлось особенно разительным контрастом по сравнению с революционными экспериментами и инициативами 20-х годов, направленными на создание новой культуры и новой цивилизации. Обыденное мышление людей пронизывал страх, выражавшийся в обязательных канонах культа. И в это же время слова Сталина: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее» превратились в плакатный лозунг. Известно, как инструктировал Сталин С. Эйзенштейна, работавшего над фильмом «Иван Грозный». Его пожелание состояло в том, чтобы режиссер показал Грозного устрашающим — «Ивана надо сделать великим в глазах народа».
Вне всякого сомнения, культ, сложившийся вокруг Сталина, был создан прежде всего усилиями его ближайшего окружения, к тому же по личным указаниям самого вождя. Однако во внешнем мире Сталин представал как личность, которая ведет борьбу против собственного культового восхваления. В этой связи одним из поучительных документов является письмо, в котором Сталин подверг критике автора одной книжки, рассказывающей о его детстве. Очевидно, автор неподобающим образом создал портрет скромного и простого Сталина.
Мы можем поверить ему. Культ личности и его аксессуары: устрашение, психоз поиска врагов, внедрение административно-командных методов в каждодневной практике — все это явления, которые нелегко понять более молодым поколениям. Об этом больше любых теоретических объяснений могут рассказать документы той эпохи: письма, доносы, протоколы собраний, рапорты органов внутренних дел, отчеты различных хозяйственных и политических учреждений. Приведем несколько типичных и повторяющихся ситуаций из материалов Смоленского областного партархива, который во время второй мировой войны попал в руки гитлеровцев, а после войны в качестве трофея был вывезен в США.
Диктаторская роль Сталина с середины 30-х годов приобрела неограниченные масштабы и в духовной жизни. Вместе с числом жертв судебных процессов и репрессий увеличивалось количество произведений культуры, которых ждало уничтожение или полное забвение. Это можно иллюстрировать данными периода проведения процесса над Каменевым и Зиновьевым.
В секретной инструкции Главлита для территориальных органов в 1934 году следующим образом ставилась задача проведения «профилактической» цензуры: «Цензура наша имеет значение только тогда, когда она предупреждает прорыв политический или разглашение военной и экономической тайны, когда она препятствует напечатанию халтурной, низкокачественной, бесполезной литературы, когда цензура способствует улучшению как политического смысла и словесного характера, так и внешнего оформления произведения. В этом — задача всякого советского цензора». В такой чрезвычайно широкий круг «задач» входил запрет практически любого произведения, которое не получило одобрения сверху. Инструкция включает в себя частные детали задач цензоров, которые сейчас кажутся смешными: «Нет порой у наших районных цензоров подлинной большевистской напористости, активности: цензурное дело у них двигается, как в колымаге, день за днем — формально и безыдейно. Надо уметь поднимать вопросы цензурной работы на большую идейную высоту. Надо обобщать практику цензурной работы, добиваясь от редакторов и типографий неповторения совершенных ошибок. Надо о важнейших ошибках доводить до сведения секретарей парторганизаций… Надо и с самими редакторами поработать на примерах и образцах неряшливого и неправильного редактирования, уча их по-большевистски относиться к своему делу».
Юрий Трифонов пишет о том, как вел себя Арон Сольц, старый большевик, в то время помощник Генерального прокурора, которого многие называли совестью партии. Он не молчал. Он был одним из тех немногих, кто пытался бороться.
«А. Сольц стал требовать доказательств вины людей, которых называли врагами народа, добивался доступа к следственным материалам, вступал в резкий конфликт с Ежовым, Вышинским. Однажды он пришел к Вышинскому и потребовал материалы по делу Трифонова, сказав при этом, что не верит в то, что Трифонов — враг народа. Вышинский сказал: „Если органы взяли, значит, враг“. Сольц побагровел, закричал: „Врешь! Я знаю Трифонова тридцать лет как настоящего большевика, а тебя знаю как меньшевика!“ — бросил свой портфель и ушел…
Сольца начали отстранять от дел. Он не сдавался. В октябре 1937 года, в разгар репрессий, он внезапно выступил на конференции свердловского партактива с критикой Вышинского как Генерального прокурора и с требованием создать специальную комиссию для расследования всей деятельности Вышинского. Ему еще казалось, что прежние методы, введенные при жизни Ленина, обладают силой. Н. Н. Накоряков присутствовал при этом выступлении и вспоминает о нем в своей статье об Сольце: часть зала замерла от ужаса, но большинство стали кричать: «Долой! Вон с трибуны! Волк в овечьей шкуре!» Сольц продолжал говорить. Какие-то добровольцы, охваченные гневом, подбежали к старику и стащили его с трибуны.
Трудно сказать, почему Сталин не разделался c Сольцем попросту, то есть не арестовали его. Конечно, Сольц пользовался большим уважением в партии, авторитет его был велик, но ведь Сталин не церемонился с авторитетами. В феврале 1938 года Сольца окончательно отстранили от работы в прокуратуре. Он пытался добиться приема у Сталина. Но Сталин, с которым он вместе работал в питерском подполье в 1912 — 1913 годах, с которым ему приходилось в ту пору спать на одной койке, его не принял.
Сольц все еще не сдавался: он объявил голодовку. Тогда его запрятали, в психиатрическую лечебницу. Два дюжих санитара приехали в дом на улице Серафимовича, схватили маленького человека с большой седой головой, связали его и снесли вниз, в карету».
Разумеется, в то время никакие протесты не могли остановить террор. Новые открытые процессы, новые жертвы следовали одна за другой. Еще во время первого московского процесса обвинение коснулось имени Бухарина. Вышинский, государственный обвинитель, объявил, что началось расследование по делу Бухарина. В сентябре 1936 года «Правда» сообщила, что в связи с отсутствием юридических данных для привлечения к судебной ответственности следствие прекращено. Видимо, это было отражением все еще проявлявшегося сопротивления внутри высшего партийного руководства. В сентябре 1936 года, сменив Ягоду, Ежов возглавил наркомат внутренних дел. В то время, в период обсуждения проекта новой Конституции и ее принятия, террор был несколько умерен. Однако дело против Бухарина вскоре возобновили. Вместе с тем в конце 1936 года произошел характерный случай. Бухарина, который тогда уже не исполнял обязанности главного редактора «Известий», попросили прийти в редакцию, чтобы принять находившегося в Москве Лиона Фейхтвангера с целью показать, что Бухарин на свободе и что правосудие беспристрастно разбирает выдвинутые против него и известные и за рубежом обвинения. Фейхтвангер в таком духе и написал о своих московских впечатлениях. Но уже в середине января Бухарина и Рыкова сняли с занимаемых должностей, хотя они еще оставались на свободе. В феврале 1937 года был назначен Пленум ЦК ВКП(б), в проекте повестки дня первым пунктом было рассмотрение дела Бухарина и Рыкова. Однако из-за самоубийства Орджоникидзе Пленум смог начаться только 25 февраля.
Орджоникидзе был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б) в 1926 году, затем в ноябре того же года он занял один из ключевых постов в борьбе с оппозицией, став председателем Центральной контрольной комиссии ВКП(б) и наркомом Рабоче-крестьянской инспекции. Он отнюдь не был послушным исполнителем. До конца своей жизни Орджоникздзе сохранил самостоятельность и оставался в составе руководства. Наряду с Кировым именно он, легендарный Серго, человек, обладавший качествами настоящего революционера, сохранил свою огромную популярность. Он был принципиальным и неподкупным человеком. В начале 30-х годов он пытался приостановить трагический ход событий, иногда склонялся к компромиссам, однако в своих публичных заявлениях все время показывал свою лояльность Генсеку. В 1930 году Орджоникидзе стал членом Политбюро, затем в 1932 году был назначен на пост наркома тяжелой промышленности, имевший в то время ключевое значение. Значительную часть практической работы ему помогал выполнять его заместитель Пятаков, человек выдающихся способностей. Символическим является конфликт, участником которого стал Серго, один из легендарных представителей старой большевистской гвардии, — конфликт с типичным представителем нового поколения выдвинутых Сталиным руководителей. Речь идет о Берии, против возвышения которого в партии выступил секретарь Закавказского крайкома Л. И. Картвелишвили, один из близких сторонников Орджоникидзе. Они говорили о негативных чертах политического прошлого и характера Берии. Но это дело закончилось поражением Картвелишвили и его друга. События 30-х годов полностью подтвердили опасения Орджоникидзе, к чему мы еще вернемся.
В ноябре 1936 года был арестован Пятаков. И нарком напрасно пытался защитить своего заместителя. Жертвой НКВД стал старший брат Серго Папулия, которого вскоре расстреляли. Это были уже удары, предвещавшие близкий конец.
17 февраля 1937 года Орджоникидзе ночью позвонил Сталину. Суть этого разговора попытался реконструировать в своей пьесе «Дальше… дальше… дальше!» драматург Михаил Шатров:
«Орджоникидзе. Зачем тебе Бухарин и Рыков? Не напился?
Сталин. С кем разговариваешь?
Орджоникидзе. С тобой разговариваю… Ильич про тебя писал — «законный любимец партии», Ильич про меня писал — «законный любимец партии», или он про него писал — «законный любимец партии»?.. И за это ты ему пулю в затылок хочешь? Какие у тебя доказательства?
Сталин. Ты что, не читал показаний?
Орджоникидзе. Поручи Ежову, он принесет показания и на тебя.
Сталин. Мне не нужны доказательства. Пускай он нам докажет, что у него нет враждебных мыслей. Он вот все болтает, что в органах творится что-то непонятное, что там чуть ли не заговор против партии. Вот мы его и направим в НКВД, чтобы он там лично все проверил.
Орджоникидзе. Он сидит дома, нянчит только что родившегося ребенка, а приговор уже известен. Зачем же тогда через четыре дня собирать Пленум? Хочешь нашими руками затянуть петлю?..
Сталин. Да что с тобой, Серго? Откуда такое малодушие? Идет жестокая схватка, о которой мы с тобой предупреждали партию не раз. Идет выкорчевывание врагов, которое мы с тобой готовили тоже очень давно. В чем усомнился, дорогой?
Орджоникидзе. В тебе.
Сталин. Ты что — смерти ищешь?
Орджоникидзе. Ищу».
После этого разговора Орджоникидзе в своей квартире в Кремле покончил жизнь самоубийством. В официальном медицинском заключении в качестве причины смерти указан паралич сердца.
Пленум ЦК, хоть и с запозданием, но состоялся, и на нем была создана особая комиссия. Члены комиссии открыто проголосовали за физическое уничтожение Бухарина и Рыкова. При выходе из зала заседания Бухарин и Рыков были арестованы. Это произошло 27 февраля. Затем они целый год провели в тюрьме, находясь под следствием.
2 марта 1938 года начался третий большой политический процесс. На скамье подсудимых рядом с Н. И. Бухариным находились А. И. Рыков, который был преемником Ленина на посту Председателя Совета Народных Комиссаров; Г. Г. Ягода, бывший нарком внутренних дел, организатор процесса над Зиновьевым и Каменевым; Н. Н. Крестинский, входивший в состав первого Политбюро и в состав Секретариата ЦК партии, первый заместитель наркома иностранных дел; легендарный большевик X. Г. Раковский, бывший член ЦК и бывший председатель Совнаркома Украины; А. П. Розенгольц, кандидат в члены ЦК, начальник управления Наркомата внешней торговли; В. И. Иванов, член ЦК, нарком лесного хозяйства; Г. Ф. Гринько, кандидат в члены ЦК, нарком финансов; М. А. Чернов, член ЦК, нарком земледелия; И. А. Зеленский, член ЦК, бывший первый секретарь МК РКП(б), председатель Центросоюза; В. Ф. Шарангович, первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии; А. Икрамов, член ЦК, первый секретарь ЦК КП(б) Узбекистана; Ф. Ходжаев, председатель Совнаркома Узбекской ССР; С. А. Бессонов, советник полпредства СССР в Германии; П. Т. Зубарев, заместитель наркома земледелия; доктор Л. Г. Левин, бывший личный врач Горького; профессор, медик Д. Д. Плетнев; П. П. Крючков, бывший секретарь Горького; П. П. Буланов, секретарь НКВД; врач И. Н. Казаков; В. А. Максимов-Диковский, бывший секретарь Куйбышева.
Открытое заседание Военной коллегии Верховного суда проходило в Октябрьском зале Дома союзов. Председателем суда был В. В. Ульрих, прокурором А. Я. Вышинский.
Согласно обвинению, подсудимые организовали контрреволюционную заговорщическую группу под названием «правотроцкистский блок», целью которой было свержение существующего в СССР социалистического общественного строя, реставрация капитализма, расчленение Советского Союза, отрыв от него Украины, Средней Азии, Белоруссии, Грузии, Азербайджана, Армении и Приморского края. По прямым указаниям Троцкого они пытались претворить в жизнь свои планы, осуществляя террористические акции, опираясь на поддержку иностранных — германской, японской, английской и польской — разведок. Обвинительное заключение указывает, что некоторые обвиняемые до 1917 года были агентами царской охранки, они «осуществляли вредительские и диверсионные акты в целях обеспечения поражения СССР в предстоящем нападении на СССР фашистских агрессоров», в случае войны готовились к открытию фронтов. В 1918 году Бухарин вместе с Троцким и с помощью левых эсеров планировал арест и убийство Ленина, Свердлова и Сталина. По решению правых был убит Киров, они же дали указание об убийстве Куйбышева, Менжинского и Горького.
В ходе процесса обвиняемые хотя бы частично признали свою виновность. Не так поступил Николай Крестинский. В первый день суда неожиданно для всех, впервые в истории процессов он отказался от своих показаний, данных в ходе допросов, и отклонил все пункты обвинения. Он сказал, что ранее утверждал противоположное, потому что не был убежден в том, что до начала суда, если вообще таковой состоится, у него будет возможность опровергнуть клевету против него. «Зачем вам нужно было вводить меня в заблуждение?» — спросил Вышинский. «Я просто считал, — ответил Крестинский, — что если я расскажу то, что я сегодня говорю, что это не соответствует действительности, то это мое заявление не дойдет до руководителей партии и правительства». Однако на другой день отрицавший все накануне Крестинский признал все инкриминируемые ему обвинения. Некоторые исследователи считают, что Крестинского заменили загримированным артистом.
На первый взгляд ответы, которые давал Бухарин, казались однозначными. Он в принципе признал, что относился к правой троцкистской контрреволюционной организации, но отрицал, что якобы проводил шпионскую деятельность и категорически отклонил обвинение в подготовке террористических акций против Ленина, Куйбышева, Кирова и других. Он твердо заявил: «Признания обвиняемых необязательны. Признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип». А в этих процессах основой было признание обвиняемых. Советские газеты той поры о методе защиты, который использовал Бухарин, писали, что «он вообще признает себя виновным, но конкретные обвинения упрямо отвергает».
В первой половине дня 11 марта 1938 года Вышинский произнес обвинительную речь. Он потребовал смертного приговора Бухарину и большинству обвиняемых. Произнося последнее слово на суде, Бухарин придерживался своей прежней тактики. Он признал, что был руководителем правых и троцкистов, но вновь отрицал, что давал указание на осуществление акций саботажа и что в случае войны готовился к открытию фронта. Категорически отверг, что имел какое-либо отношение к смерти Кирова, Куйбышева, Менжинского и Горького.
На рассвете 13 марта, после шестичасового заседания, суд приговорил профессора Плетнева к 25 годам, Раковского — к 20 годам, Бессонова — к 15 годам тюремного заключения, а остальных участников процесса — к смерти. Смертные приговоры были приведены в исполнение 15 марта. Раковский и Плетнев провели три с половиной года в тюрьме. 11 сентября 1941 года в связи с угрозой занятия г. Орла немцами они были расстреляны в местной тюрьме вместе с другими заключенными.
ДИКТАТУРА СТАЛИНА. ВЗГЛЯД СНИЗУ
Ухожу из жизни. Опускаю свою голову не перед пролетарской секирой, должной быть беспощадной, но и целомудренной. Чувствую свою беспомощность перед адской машиной, которая, пользуясь, вероятно, методами средневековья, обладает исполинской силой, фабрикует организованную клевету, действует смело и уверенно… В настоящее время в своем большинстве так называемые органы НКВД — это переродившаяся организация безыдейных, разложившихся, хорошо обеспеченных чиновников, которые, пользуясь былым авторитетом ЧК, в угоду болезненной подозрительности Сталина, боюсь сказать больше, в погоне за орденами и славой творят свои гнусные дела…
Николай Бухарин
К моменту завершения крупных судебных процессов старые противники Сталина или его бывшие союзники, напоминавшие ему о прошлом, были все уничтожены или томились в лагерях. Масштабы репрессий были поразительными. Сегодня в нашем распоряжении нет еще точных данных и документов, а приблизительные оценки трудно принять без сомнений. Ряд трудностей возникает при анализе переписей населения. Неясно также, можно ли отделить миллионы невинных жертв, заключенных в лагерях, от уголовных или политических преступников или от нескольких миллионов германских и других военнопленных. Располагая имеющимися сегодня сведениями, трудно определить свою позицию в данном вопросе. И если историк со спокойной совестью все-таки намерен приводить цифры, он обычно отдает предпочтение авторам, в беспристрастности которых уверен. К таким авторам относится и неоднократно упоминаемый в этой книге Рой Медведев. Он считает, что с учетом даже «запрещенных» Сталиным итогов переписи населения 1937 года чистки по политическим мотивам в 1936 — 1939 годах затронули 4 — 5 миллионов человек, приблизительно 10 процентов из них было расстреляно. Они не только не относились к категории классовых врагов, а вообще в большинстве своем являлись руководящими партийными, советскими и хозяйственными работниками, армейскими командирами. Если же говорить об общем числе репрессированных за весь период правления Сталина, то Р. Медведев полагает, что контингент Гулага (Главного управления лагерей НКВД) насчитывал 12 — 13 миллионов человек. Разумеется, эти данные будут еще долго являться предметом дискуссии в научных кругах, так же как и политический, социальный и национальный состав тех, кто находился в лагерях, ведь следует считаться с весьма смешанным составом лагерных заключенных — от кулаков до военнопленных. Но историку придется разбираться не только в причинах, по которым люди попадали в лагеря, но и устанавливать различия между типами лагерей, их функциями, режимами и внутренним распорядком.
Для того чтобы оценить масштабы репрессий, обрушившихся на партию, достаточно сослаться на то, что приблизительно 80 процентов делегатов XVII съезда ВКП(б) были репрессированы. Большинство членов и кандидатов в члены ЦК были арестованы и физически уничтожены. В свете этого становится понятным и, во всяком случае, не вызывает уже изумления, что на родине Сталина, в Грузии, из 644 делегатов Х съезда компартии республики, проходившего в мае 1937 года, были арестованы, сосланы или расстреляны 425 человек.
На XVIII съезде ВКП(б) в марте 1939 года члены партии со стажем до 1920 года составляли 19 процентов делегатов, в то время как на предыдущем съезде их насчитывалось 80 процентов. Примерно так же Сталин расправился и с руководящим составом Коминтерна.
Хотя обвиняемые на больших процессах 30-х годов, так называемые «преступники», «враги народа», относились к руководящим кадрам Коммунистической партии, все-таки нельзя однозначно утверждать, сознавали или нет работники центрального аппарата, что же творится в стране. Н. И. Бухарин, в 20-х годах питавший дружеские чувства к Сталину, даже в своем прощальном письме не говорит о действительной роли Сталина. Н. С. Хрущев, который в 1931 году был секретарем Бауманского, а затем Краснопресненского райкома Москвы, а в 1934 году стал во главе МГК ВКП(б), тоже не понял причин террора и, несмотря на репрессии или, точнее говоря, из-за них, безоговорочно верил Сталину и НКВД. В своих мемуарах он признает, что сам активно участвовал в поддержании психоза репрессий.
Или ты слепо веришь — тогда твое служение делу основывается на личной самоотверженности, и у тебя остается шанс выжить. Или ты сомневаешься — тогда твоя самоотверженность дает трещину, и ясно, что ты пропадешь.
В советском обществе тех лет происходили большие перемены. Характерной чертой общественных процессов было то, что миллионы бывших рабочих и крестьян становились преподавателями, служащими, офицерами и инженерами. Как это ни парадоксально, но такие преобразования укрепляли социальную базу сталинского руководства. Классовый состав населения за 1913 — 1939 годы изменился следующим образом. В 1913 году рабочие и служащие составляли 17 процентов всего населения, а в 1939 году — 50 процентов. При этом удельный вес рабочих вырос с 14, 6 до 33, 7 процента. В 1924 году, за четыре года до коллективизации, доля кооперированных крестьян составляла 1, 3 процента, а в 1939 году колхозников было 47, 2 процента. Доля крестьян-единоличников и некооперированных кустарей с 66, 7 процентов в 1913 году снизилась к 1939 году до 2, 6 процента.
В то же время в эти годы сформировался весь механизм комплекса явлений, позднее названного «культ личности», получило распространение безмерное прославление личности и гениальности Сталина. Когда в конце 1929 года праздновалось 50-летие Генерального секретаря ЦК, многие еще помнили, как Ленин в 1920 году отклонял все жесты в свой адрес, прекрасно представляя, как важно в интересах социализма покончить с привычками, укоренившимися в России. Все это позднее сопоставлялось с тем, как ораторы на XVII съезде партии, а позднее пропагандистский аппарат, публицисты (особенно выделялся редактор «Правды» Л. Мехлис) превращали культ личности в каждодневное, привычное явление для масс, причем в буквальном, религиозном понимании этого слова. Илья Эренбург писал: «В представлении миллионов людей Сталин превратился в мифического полубога; все с трепетом повторяли его имя, верили, что он один может спасти Советское государство от нашествия и распада». Печать все чаще и все интенсивнее связывала с личностью Сталина все экономические, политические и научные успехи, за которые советский народ платил огромную цену. Культовое восхваление, курение фимиама, глубоко чуждые подлинным большевистским традициям, со временем превратились в составную часть системы личной диктатуры Сталина, которую он создавал с методичной основательностью на унаследованной исторической базе.
И. Эренбург описывает свои впечатления от увиденного на родине, когда он вернулся домой после длительного пребывания за границей и присутствовал на I Всесоюзном совещании стахановцев. Тогда он впервые встретился с проявлениями культа, переходившими чуть ли не в массовую истерию. «Вдруг все встали и начали неистово аплодировать: из боковой двери, которой я не видел, вышел Сталин, за ним шли члены Политбюро… Зал аплодировал, кричал. Это продолжалось долго, может быть десять или пятнадцать минут. Сталин тоже хлопал в ладоши. Когда аплодисменты начали притихать, кто-то крикнул: „Великому Сталину ура!“ — и все началось сначала. Наконец все сели, и тогда раздался отчаянный женский выкрик: „Сталину слава!“ Мы вскочили и снова зааплодировали». Эренбург чуть позже отмечает: «Я поймал себя на том, что плохо слушаю — все время гляжу на Сталина. Оглянувшись, я увидел, что тем же заняты и другие».
Религиозное восхваление Сталина деформировало сознание людей, их образ мышления, оказывало парализующее влияние на искусство, вообще на духовный облик общества. Атмосфера постоянного террора и подозрительности отравляла человеческие взаимоотношения. Все это являлось особенно разительным контрастом по сравнению с революционными экспериментами и инициативами 20-х годов, направленными на создание новой культуры и новой цивилизации. Обыденное мышление людей пронизывал страх, выражавшийся в обязательных канонах культа. И в это же время слова Сталина: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее» превратились в плакатный лозунг. Известно, как инструктировал Сталин С. Эйзенштейна, работавшего над фильмом «Иван Грозный». Его пожелание состояло в том, чтобы режиссер показал Грозного устрашающим — «Ивана надо сделать великим в глазах народа».
Вне всякого сомнения, культ, сложившийся вокруг Сталина, был создан прежде всего усилиями его ближайшего окружения, к тому же по личным указаниям самого вождя. Однако во внешнем мире Сталин представал как личность, которая ведет борьбу против собственного культового восхваления. В этой связи одним из поучительных документов является письмо, в котором Сталин подверг критике автора одной книжки, рассказывающей о его детстве. Очевидно, автор неподобающим образом создал портрет скромного и простого Сталина.
«Письмо в Детиздат ЦК ВЛКСМСталин наверняка был хорошим цензором, он точно знал, что благоприятствует его культу…
16 февраля 1938 г .
Я решительно против издания «Рассказов о детстве Сталина».
Книжка изобилует массой фактических неверностей, искажений, преувеличений, незаслуженных восхвалений. Автора ввели в заблуждение охотники до сказок, брехуны (может быть, «добросовестные» брехуны), подхалимы. Жаль автора, но факт остается фактом.
Но это не главное. Главное состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория «героев» и «толпы» есть не большевистская, а эсеровская теория.
Герои делают народ, превращают его из толпы в народ — говорят эсеры. Народ делает героев — отвечают эсерам большевики. Книжка льет воду на мельницу эсеров. Всякая такая книжка будет лить воду на мельницу эсеров, будет вредить нашему общему большевистскому делу.
Советую сжечь книжку.
И. Сталин»[86]
Мы можем поверить ему. Культ личности и его аксессуары: устрашение, психоз поиска врагов, внедрение административно-командных методов в каждодневной практике — все это явления, которые нелегко понять более молодым поколениям. Об этом больше любых теоретических объяснений могут рассказать документы той эпохи: письма, доносы, протоколы собраний, рапорты органов внутренних дел, отчеты различных хозяйственных и политических учреждений. Приведем несколько типичных и повторяющихся ситуаций из материалов Смоленского областного партархива, который во время второй мировой войны попал в руки гитлеровцев, а после войны в качестве трофея был вывезен в США.
Диктаторская роль Сталина с середины 30-х годов приобрела неограниченные масштабы и в духовной жизни. Вместе с числом жертв судебных процессов и репрессий увеличивалось количество произведений культуры, которых ждало уничтожение или полное забвение. Это можно иллюстрировать данными периода проведения процесса над Каменевым и Зиновьевым.
В секретной инструкции Главлита для территориальных органов в 1934 году следующим образом ставилась задача проведения «профилактической» цензуры: «Цензура наша имеет значение только тогда, когда она предупреждает прорыв политический или разглашение военной и экономической тайны, когда она препятствует напечатанию халтурной, низкокачественной, бесполезной литературы, когда цензура способствует улучшению как политического смысла и словесного характера, так и внешнего оформления произведения. В этом — задача всякого советского цензора». В такой чрезвычайно широкий круг «задач» входил запрет практически любого произведения, которое не получило одобрения сверху. Инструкция включает в себя частные детали задач цензоров, которые сейчас кажутся смешными: «Нет порой у наших районных цензоров подлинной большевистской напористости, активности: цензурное дело у них двигается, как в колымаге, день за днем — формально и безыдейно. Надо уметь поднимать вопросы цензурной работы на большую идейную высоту. Надо обобщать практику цензурной работы, добиваясь от редакторов и типографий неповторения совершенных ошибок. Надо о важнейших ошибках доводить до сведения секретарей парторганизаций… Надо и с самими редакторами поработать на примерах и образцах неряшливого и неправильного редактирования, уча их по-большевистски относиться к своему делу».