Страница:
На протяжении многих лет простой люд, плача, рассказывал Колумбе, как лохнесское чудовище хватает и пожирает неосторожных жителей здешних мест. Колумба в глубине души всегда считал это досужими домыслами местных старух, которые плетут свои фантазии от безделья, но теперь у него самого подкашивались колени перед несомненной, ужасной действительностью.
Снова взревел монстр, и Колумба ощутил на лице горячее дыхание, воняющее гнилым мясом. Странно, но это приободрило монаха. Он опять вспомнил, кто он есть, зачем прибыл сюда и, превыше всего, кому служит всем сердцем. Силой наполнилось его трепещущее тело, и Колумба встал во весь рост, гордо и властно.
— Гадкое создание из глубин бездны! — прокричал священник. — Склонись перед властью Господней! Изыди с глаз моих навеки и не покушайся на тех, кто отваживается приближаться к этим водам!
Чудовище прищурилось. Склонив свою массивную голову к Колумбе, оно посмотрело ему прямо в глаза. У монаха перехватило дыхание, но он не посмел отвести взгляда от огромной морды монстра. Я — щит и меч Господний, — сказал себе Колумба. — Он защитит меня!
И тут тварь издала глубокий рокочущий звук. Сузив глаза и склонив голову набок, она задумчиво разглядывала священника некоторое время. Затем, странным образом бесшумно для подобной громадины, ужасное создание медленно погрузилось в глубину темных вод. Озеро сомкнулось над ним, зарябив на несколько мгновений, и водная гладь вновь стала ровной, как если бы адский зверь никогда не будоражил ее таинственное спокойствие.
Колумба разом обмяк. Он оступился, будто вся сила внезапно покинула его. Теперь он ощущал холодную воду, насквозь промочившую шерсть и плоть и проникшую, казалось, до самых костей.
Крики восхищения разорвали наступившую тишину, и сильные руки обхватили монаха, унося его прочь от ледяных глубин и обитающего в них Левиафана.
— Твой бог действительно самый могущественный из всех! — возликовал один из язычников, ткнувшись чумазой рожей в лицо Колумбе. — Зверь сбежал от тебя! Вы видели это? Как перепуганный ягненок от львиного рыка!
Колумба вымученно улыбнулся.
— Хвала Господу, — хрипло молвил он, позволяя туземцам вернуть его на сушу, завернуть в теплые плащи и довести до их города.
«А себе я позволю, — устало решил он, — насладиться кубком горячего вина сегодня вечером». Возможно, теплота напитка разгонит холод, который, складывается впечатление, навеки поселился в костях; может быть, пары алкоголя изгонят образ зверя, навсегда отпечатавшийся в памяти.
Колумба, однако, боялся, что это не поможет. Он боялся, что никакое количество спиртного не сотрет воспоминания об ужасной рептилии, уставившейся на него с понимающим выражением на чешуйчатой морде. Прищур глаз чудовища казался, улыбкой; произведенный им рокочущий шум — демоническим смехом.
Колумба ничего не сказал о своих страхах. Но, ковыляя в сторону городских огней, где его ждали слава героя, хорошая пища и доброе вино, монах осознал, что он не прогнал зверя.
Тот ушел по своей собственной воле.
И — да поможет нам Бог! — вернется таким же образом.
Белтейн5 был ее любимым праздником. Деревенскому священнику не удалось подобрать Белтейну приемлемую христианскую альтернативу, как он сделал со святками и Остарой, объединив ознаменование рождения и смерти своего бога с более древними обрядами.
Некоторые сельчане; недолго думая, с радостью добавили к своему пантеону этого Христа. Ведь многие божества прекрасно сосуществуют. Конечно же, найдется место и еще для одного воплощения бога — молочно-бледного и выглядящего довольно хрупким. Терновый венец, венок из священных листьев — между ними очень маленькая разница. Так, во всяком случае, считали некоторые жители деревни. Но Кеннаг не разделяла этого мнения. Она вместе с остальными посещала службы в маленькой деревянной церквушке, смотрела на Христа, висящего на своем распятии, давала нужные ответы на призывы священника. Глупо было бы поступать иначе, и Кеннаг понимала это. Христианская Церковь проявляла большую настойчивость в отношении своих обрядов. Однако Кеннаг никогда не воспринимала тщедушного Христа в качестве бога, как и его неуловимого «всемогущего» отца. А девственница-мать? Смех, да и только!
Кеннаг не могла объяснить своего неприятия христианских канонов. Ей виделось что-то зловещее в этом слабом теле и скорбном выражении лица, нечто такое, от чего у нее по спине пробегал холодок, будто от дурного предчувствия. Так что она сторонилась Христа, предпочитая придерживаться старых традиций, больше трогающих сердце и разум.
Сегодня вечером, вместе с остальными жителями Гленнсида, она танцевала вокруг огромного костра, в разожжении которого участвовали все пришедшие на праздник. Бой барабанов, ровный и гулкий, совпадал с ее пульсом. Кеннаг внутренне затрепетала, поскольку ее согревало кое-что большее, нежели только жар, исходящий от горящего дерева.
Еще днем она спрятала атрибуты траура по мужу, погибшему много лун тому назад во время кораблекрушения. Она любила Ниалла и скорбела по нему. Однако даже не заимев от него ребенка на протяжении их кратковременного союза, Кеннаг не видела причины горевать слишком долго. Ниалл и сам захотел бы, чтобы в канун Белтейна ее обнимала пара любящих рук, а судя по голодному блеску в глазах Брана, сына кузнеца, грядущую ночь ей предстояло провести не в одиночку.
Кеннаг сдалась на милость древней песни, поющей в венах, и распустила волосы, длинные и такие же огненно-рыжие, как языки пламени костра. Волосы рассыпались по плечам, и она провела тонкими сильными пальцами по всей их длине. Кеннаг нечасто позволяла себе высвобождать эту густую рыжую волну. Ее туника также была украшена узором, напоминающим костер, и дерзкие оранжевые, красные и желтые полосы одеяния заставляли Кеннаг чувствовать себя частичкой пламени праздника Белтейн.
Ощутив присутствие кого-то, танцующего подле нее в теплом свете, она распахнула глаза.
Бран, улыбаясь, смотрел на нее сверху вниз. Святая Бригида, как же он красив! Отблески костра выгодно подчеркивают высокие скулы, сильный подбородок, темные глаза. Густые темные волосы ниспадают на широкие плечи. Кеннаг судорожно сглотнула комок в горле и, протянув руку, коснулась этого богоподобного лица. Бран побрился для нее сегодня вечером, и кожа под чуткими кончиками пальцев Кеннаг ощущалась такой же гладкой, как и у нее самой. Ох, как все же приятно прикасаться к мужчине после столь долгого воздержания…
Его руки скользнули вверх по плечам Кеннаг и взяли ладонями, словно в чашу, ее лицо.
— Ты затмеваешь огонь Белтейна, прекраснейшая, — тихо произнес Бран чуть дрожащим голосом.
Кеннаг ободряюще улыбнулась ему. Какой он юный, какой симпатичный…
— Будь осторожен, — ответила она слегка охрипшим голосом. — Могу обжечь тебя.
— А ведь я кузнец, — парировал он, широко улыбаясь. — Я понимаю огонь. Я знаю, как с ним работать… придавать ему нужную форму…
Бран, наклонившись, коснулся губами ее уст, сначала не совсем уверенно, но секунду спустя прикосновение перешло в страстный поцелуй. Кеннаг словно растаяла в нем, прижимаясь к широкой груди, которой она так часто восхищалась, исподтишка наблюдая за Браном во время работы, когда он снимал тунику. Обнимавшие ее сейчас руки обладали силой железа, которое он ковал, и на какое-то мгновение Кеннаг даже удивилась тому, с какой готовностью он взял на себя роль ведущего в этом эротическом танце, несмотря на свой юный возраст. Да, ты знаешь толк в огне, подумала она, испытывая головокружение. Целительница и кузнец; та, что исправляет физические недостатки людей, и тот, который придает нужную форму предметам… Ну что же, очень даже неплохая пара…
К тому моменту, когда Бран прервал поцелуй, тело Кеннаг буквально сотрясалось от бешеного биения сердца, дыхание ее стало учащенным и прерывистым, а между бедер она ощутила влагу, более чем готовая принять его в себя. Кеннаг уже чувствовала через одежды его собственный ответ на ее страстное желание. Они посмотрели друг другу в глаза; потом Бран с ухмылкой, сделавшей его похожим на озорного мальчишку, шагнул в сторону и, взяв Кеннаг за руку, увлек ее за собой. Кеннаг, счастливо рассмеявшись, последовала за ним.
Они побежали через поля, оставив позади себя сияющее пламя костров. Холодный ночной воздух окутал их словно мокрым одеялом, но жар желания отдаться Брану отгонял холод и сырость от Кеннаг. Сильные пальцы его рук крепко сжали ее кисть. И тут вдруг ее босая ступня поскользнулась на влажной траве, и Кеннаг упала, истерически засмеявшись.
— Кеннаг? Ты не ушиблась? — спросил полным заботы голосом Бран, опускаясь подле нее на колени. — Так глупо с моей стороны… Ты могла пораниться…
Его очевидное огорчение еще больше разожгло в Кеннаг пламя любви. Она ничуть не пострадала, и ее стремление поскорее слиться с ним воедино только возросло. Кеннаг безмолвно приподнялась, погрузила руки в копну черных густых кудрей и приникла жаждущими губами к его губам. Поцелуй был долгим и глубоким. Кеннаг почти потеряла голову от томления, и когда Бран оторвался от нее, она издала беззвучный крик разочарования.
Но Бран отстранился от нее всего лишь на несколько мгновений, дабы освободиться от ограничивающих его пылающее тело туники и штанов. Кеннаг села на траву и, подражая Брану, тоже принялась раздеваться, чтобы сбросить с себя ненужный кокон одеяния, мешающий всецело отдаться молодому кузнецу.
«Сегодня я понесу от Брана», — промелькнула в голове Кеннаг сладостная мысль. На протяжении последних нескольких месяцев, ожидая наступления Белтейна, Кеннаг пристально наблюдала за своими лунными циклами. Нынешним утром, спрятав подальше вдовьи атрибуты, она выпила настойку, приготовленную из особых трав, которая, как ей было известно, должна благодатно повлиять на ее плодовитость. Какая славная семья у них получится! Свадьбу сыграем наверняка еще до следующего полнолуния, решила Кеннаг, ничуть не сомневаясь в том, что Бран возьмет ее в жены. Они танцевали вместе у белтейновых костров, на виду у своих семей и друзей. Ни один мужчина не уводит женщину от костров, не будучи готовым жениться на ней. Таков закон веры.
Вдруг Кеннаг замерла. Огонь страсти мгновенно погас, остались только холод и страх.
Бран ощутил ее состояние.
— Любимая, что…
Кеннаг словно онемела. Взгляд ее расширившихся глаз остановился на смутно угадываемом в темноте силуэте. Она смогла лишь поднять руку и указать в ту сторону.
Лунный свет посеребрил их обоих, превратив в бледные живые статуи на темном газоне из теней и травы. Ночное светило заливало яркими лучами спокойный океан, мирно дышавший всего в нескольких метрах от влюбленной пары. Волны, призываемые повелительницей-луной, тихо накатывались на берег в своем непрерывном ритме. Все вокруг так, как и должно быть… если бы не фигура странных очертаний, неясно вырисовывающаяся во тьме. В мозгу Кеннаг пронеслись старинные рассказы о келпи6, злобных озерных лошадях, морских людях и других странных существах, обитающих под поверхностью всех водоемов мира. Даже Колумба, один из христианских святых, был свидетелем появления чудовища, обитавшего в Лох-Нессе несколько столетий назад. Трудно было разглядеть в лунном свете, что именно маячит там, в воде: просто темная, извилистая фигура, поднявшая шею из океанских глубин. Но она определенно имела голову, как у змеи, и…
Нет. Это не морское чудовище. Это гораздо хуже.
Голос Кеннаг вернулся к ней, обретя новую силу.
— Лохланнахи! — возопила она.
Как если бы ее неистовый вопль призвал их, фигуры размером поменьше змееголовой устремились из воды к берегу. До сего момента они двигались бесшумно, поэтому Бран с Кеннаг и не слышали их приближения, но теперь, когда их присутствие обнаружилось, пришельцы шумно зашлепали по воде, как стадо скота.
Бран и Кеннаг вскочили на ноги, полуодетые; так удачно начавшееся свидание вынужденно заканчивалось. Кеннаг потянулась было за ножом — она всегда носила с собой оружие в эти тревожные времена, — но Бран схватил ее, развернул и рявкнул:
— Беги!
Он еще и в спину ее подтолкнул. Однако Кеннаг, отбежав на несколько шагов, остановилась, не желая оставлять любимого на растерзание Лохланнахам. Они ведь убьют его… или, что еще хуже, захватят в плен и отвезут в Византию, где продадут как раба.
Нет, слишком долго я жила одна. И сейчас не покину Брана.
Стиснув зубы, Кеннаг повернулась и побежала навстречу похожим на медведей мужикам, которые схватили и обезоружили могучего Брана так легко, словно он был ребенком, едва научившимся ходить. Обернувшись, один из них вроде бы даже немного испугался, не будучи, видимо, ветераном этих презренных набегов — здесь, на севере, в отличие от кроткого юга, женщины знали, как сражаться.
Кеннаг издала пронзительный, воющий крик ярости, призывая себе в помощь весь сонм местных богов и богинь, и ринулась в атаку. Она, несомненно, вонзила бы свой кинжал в незащищенную шею опешившего молодого викинга, не подними тот свой щит в инстинктивном жесте защиты. Тем не менее небольшое лезвие укусило глубоко… слишком глубоко. Кеннаг отчаянно попыталась выдернуть нож, застрявший в дереве щита, и за это короткое мгновение противник успел поднять меч и ударить ее в висок тяжелой железной головкой эфеса. Кеннаг камнем рухнула на землю, застонав от боли, и сжала голову ладонями.
Опомнившийся варяг действовал быстро. Прорычав что-то на своем странном языке, светловолосый скандинав почти сразу же оказался внизу, рядом с ней. Он схватил ее за запястья, прижал их к сырой земле, и Кеннаг закричала от внезапно усилившейся боли в голове. Все поплыло у нее перед глазами. Здоровенное колено приподнялось и легко раздвинуло ноги женщины. Она извивалась под навалившимся на нее телом, тяжелая рука, воняющая застоялым потом и кожей, зажала ей рот. Кеннаг закрыла глаза, но так было еще хуже; она снова открыла их и зафиксировала взгляд на луне и звездах, мерцающих высоко в небе, пытаясь затеряться в их холодной обители.
Казалось, целую вечность вошедший в Кеннаг косматый верзила, шумно сопящий и пускающий слюни, терзал ее лоно. По странной иронии судьбы, она почти не ощущала физической боли. Поцелуи Брана плавно подготовили почву не для нежных любовных утех, но для безжалостного насилия. Впрочем, никакая физическая боль не смогла бы сравниться с душевным страданием, подобного которому Кеннаг никогда прежде не испытывала.
Звезды не упали на землю. Луна не спрятала своего лика. Кеннаг смутно слышала крики родных и друзей, на которых обрушилась орда светловолосых бородатых монстров в человечьем облике. Белтейнский костер обрел сотоварища — скандинавы развели свой собственный, поджигая соломенные крыши круглых каменных строений, которые возгорались как самые лучшие лучины для растопки. Дым пожаров клубами поднимался в небо, затуманивая зрение Кеннаг, отрешенно созерцающей луну и звезды. С последним толчком и содроганием насильник обмяк на ней на несколько мгновений. Железная кольчуга прижалась к ее обнаженным грудям, когда он переводил дыхание, пощипывая зубами мягкую плоть и ловя ртом волосы.
Захват его рук на запястьях немного ослаб, пока насильник приходил в себя после совокупления, и Кеннаг не преминула воспользоваться представившейся возможностью. Ее рука, чуть-чуть повернувшись, осторожно нащупала меч викинга. Слишком тяжелый, чтобы поднять его одной рукой… впрочем, в столь стесненном положении Кеннаг все равно не смогла бы использовать оружие должным образом, но сейчас это не имело значения. Стиснув зубы от боли, она ухватила меч за лезвие.
Верзила уловил ее движение и попытался сесть прямо. Но Кеннаг хватило несколько секунд его невнимания, чтобы высвободить другую руку и сильно ударить ему в челюсть головкой того же самого эфеса, который ранее сбил ее с ног.
Блондин хрюкнул и опрокинулся навзничь, суча ногами. Кеннаг быстро выбралась из-под него и, прежде чем он успел подняться на ноги, ударила его снова, на этот раз самим клинком. В своей ярости и смятении она немного промахнулась, удар пришелся по шлему, и лезвие соскользнуло. Кеннаг опять занесла меч, и на этот раз оружие достигло намеченной цели. Северянин завизжал как поросенок и ухватился рукой за шею. Между его пальцами потекла кровь.
Кеннаг не стала предпринимать еще одной попытки. Отбросив меч в сторону, она побежала. Поблизости захватчиков видно не было. Все они, конечно, сейчас там, где можно хорошо поживиться — в Гленнсиде: грабят церковь, насилуют женщин и собирают кучку прекрасных рабов вроде Брана, чтобы увезти их с собой. Подогреваемая смутным намерением хоть чем-то помочь соплеменникам, Кеннаг устремилась к родной деревне, не обращая внимания на то, что ее прекрасная туника изорвана, измазана землей, потом и кровью, а сама она частично обнажена.
Пожары освещали ночное небо зловещим заревом. Задыхаясь, Кеннаг заставила себя бежать не останавливаясь. И тут она споткнулась о кочку. Ее лодыжка болезненно изогнулась, и Кеннаг тяжело упала на землю. Едкий дым жарил глаза и ноздри, обжигал рот. Она попробовала подняться на ноги, но вследствие сильного вывиха лодыжки едва могла опираться на нее, не говоря уж о том, чтобы бежать.
С этой внезапной уязвимостью пришел еще один, новый страх. Превозмогая боль, Кеннаг с большим трудом встала и быстро — насколько это было возможно — захромала к центру деревни.
Там царил хаос. Крыши почти всех строений пылали. Ночь разрывали крики ужаса и вопли триумфа. Стоя на краю поля и глядя на Гленнсид — вернее, на то, что от него осталось, — Кеннаг ясно видела картину разрушений.
Трупы валялись повсюду. Кеннаг заметила, как один из викингов протыкает мечом очередную жертву… кого именно? Кто из ее родных, ее друзей умирает сейчас? Святой Мидхир, остался ли там в живых хоть кто-нибудь?
Вдруг Кеннаг осознала, какую глупость совершила, вернувшись сюда. Никому она не поможет. Она безоружна, лодыжка вывихнута… и теперь уже не остается ни времени, ни места, чтобы спрятаться. Стоит здесь, на виду, и вскоре тот мерзавец, что изнасиловал ее, или кто-то ему подобный, заметит ее и…
Кеннаг затравленно огляделась вокруг. Лес слишком далеко, чтобы добраться до него по залитому лунным светом пустому полю. Почти все дома полыхают. Она убежала с берега океана, воды которого могли бы скрыть ее и теперь…
Ее взгляд упал на смутные очертания колодца, и надежда затеплилась у нее внутри. Если они не обрезали веревку…
Морщась от боли при каждом шаге, Кеннаг заковыляла в сторону колодца — довольно глубокой, выкопанной в земле ямы со стенками из тщательно уложенных камней. Ничего особенного, но источник вполне удовлетворял потребности сельчан в воде. Приблизившись к колодцу, Кеннаг на секунду облегченно сомкнула веки. Деревянная крышка, которую всегда клали на место, сейчас лежала, отброшенная, в стороне. Это означало, что лохланнахи уже побывали здесь и сделали еще одно из гнусных дел — осквернили источник. Может, сбросили вниз гниющий кусок мяса. Почти наверняка справили в колодец нужду — Кеннаг обо всем этом слыхала. Но они не обрезали толстую веревку, один конец которой был привязан к дужке ведра, а другой основательно закреплен на каменном столбике, вкопанном в землю подле колодца.
Кеннаг позволила себе быстрый взгляд вокруг. Близ центра деревни она увидела тени, мелькающие в жутких отблесках пожаров. Сглотнув комок в горле, Кеннаг прошептала молитву, обращенную к божеству колодца:
— Лохланнахи осквернили твои воды. Должно быть, ты очень рассержен. Но я умоляю тебя, дай мне защиту от них и, пожалуйста, прости мое вторжение.
Неуклюже шагнув к колодцу, Кеннаг схватила веревку и приготовилась спускаться вниз.
Спуск оказался медленным и болезненным. Грубые волокна веревки обжигали окровавленные ладони. Поверхность стенок была скользкой, поначалу от мха на камнях, а затем, глубже, от грязи. Дважды Кеннаг до крови прикусывала губу, сдерживая крик, когда вывихнутая нога, соскальзывая с камня, ударялась о стену. Чем глубже она опускалась, тем холоднее становилось, и ее начало неудержимо знобить. Достигнув наконец поверхности воды, Кеннаг почти окоченела. Женщина не смогла сдержать судорожного вздоха, когда погрузилась в воду по пояс. Она припомнила, какой освежающей была почти ледяная вода в жаркие летние дни и как все радовались тогда приятной прохладе.
Постепенно тело привыкло к холоду, и его укусы ослабли. Будучи сама целительницей, Кеннаг гораздо лучше других понимала, как действует человеческий организм, а посему хорошо осознавала, что не сможет оставаться здесь слишком долго. Скоро она совсем ослабеет и неминуемо уснет, а затем погрузится в воду с головой и утонет. Впрочем, в тот момент она даже и не помышляла о возможности такого исхода. Несомненно, страх и душевные страдания не дадут ей спать… И все же порой тело оказывается сильнее души и разума, и если она пробудет здесь достаточно долго, мрачно подумала Кеннаг, то непременно умрет.
Ужасные звуки, сопровождающие уничтожение деревни, продолжали доноситься до ушей Кеннаг. Поначалу они заставляли ее стискивать зубы в бессильной ярости, когда воображение рисовало, одну за другой, картины творимых наверху зверств. Но по мере того как тянулись бесконечные минуты добровольного заточения, Кеннаг привыкла к ним настолько, что перестала обращать внимание, сосредоточившись на мучительном холоде воды, из-за которого ей становилось все труднее ощущать свои конечности. Впрочем, холод по крайней мере несколько притуплял боль в вывихнутой ноге.
Странная, напевная речь скандинавов достигла ушей Кеннаг. Они идут к колодцу!.. Страх, начинавший было угасать, вспыхнул в ней с новой силой, и Кеннаг инстинктивно погрузилась в ледяную воду еще глубже, до самого подбородка, заставив себя выпустить из рук ведро, за которое она держалась, поскольку, если лохланнахи захотят набрать воды, а ведро застрянет в колодце, это может показаться им подозрительным. Кеннаг безмолвно взмолилась, чтобы они не перерезали веревку. С поврежденной ногой невозможно взобраться наверх самостоятельно.
Кеннаг испуганно посмотрела вверх, хотя понимала, что викинги не заметят ее на такой глубине, даже воспользуйся они факелами. А она уже видела их — тени, вырисовывающиеся на фоне относительно светлого ночного неба. Их головы на мгновение исчезли, затем снова появились. Лохланнахи, громко хохоча, сбросили что-то в колодец.
Кеннаг изо всех сил вжалась в стенку колодца, страшась того, что летящее на нее сверху попросту свернет ей шею, окажись оно достаточно тяжелым. Сброшенный варварами предмет был большим; задев плечо Кеннаг, он шумно плюхнулся в воду, погрузился в нее на мгновение, затем всплыл. Лохланнахи наверху победно загоготали, похлопали друг друга по плечам и убрались.
Тишина.
Довольно долго Кеннаг, съежившись, выжидала, не смея выяснить, что же сбросили эти изуверы в деревенский источник воды. Наконец она протянула дрожащую руку… пальцы уткнулись во что-то мягкое и податливое, покрытое грубой материей.
Тело. Человеческое тело.
Раскрыв рот в беззвучном крике, Кеннаг, словно ужаленная, отдернула руку. Труп был обвязан то ли веревкой, то ли цепью; Кеннаг, немного оправившись от испуга, снова протянула руку. На сей раз кончики пальцев, хотя и онемевшие от холода, ощутили края какого-то деревянного изделия…
Крест. На покойнике был деревянный крест. Викинги убили священника, предварительно разграбив, конечно же, церковь, а потом сбросили его тело в колодец.
На какое-то мгновение Кеннаг стало жалко священника. Затем ей в голову пришла мысль, что, возможно, именно хранившиеся в церкви ценности в первую очередь и привлекли сюда скандинавов. Внезапный гнев занял место жалости, и Кеннаг, издав низкое горловое рычание, плюнула на труп. Столько смертей фактически из-за одного человека с тонзурой на голове! Кеннаг надеялась, что его Христос не будет милостив к нему в той замечательной загробной жизни, о которой он с упоением рассказывал.
Сверху больше не доносилось никаких звуков. Выждав еще немного, Кеннаг решила, что можно выбираться наружу. Закоченевшее тело заныло, когда жизнь начала возвращаться в него. Кеннаг испытывала такое чувство, будто ее кололи тысячи иголок. Но она осталась в живых и не попала рабыней на борт драконьего корабля.
Бран, любовь моя…
Медленно, дюйм за дюймом, морщась от боли, Кеннаг начала подъем.
Беременна не ребенком Брана, зачатым в радостном единении и желанным, как восход солнца. Брана пленили лохланнахи, а она понесла от скота в человечьем облике, который изнасиловал ее и хотел сделать своей рабыней, каковыми стали многие деревенские женщины. Остальные — те, которым посчастливилось избежать плена — также носили в себе плоды ужасной ночи. Одной из таких «счастливиц» была собственная мать Кеннаг, Майред.
Снова взревел монстр, и Колумба ощутил на лице горячее дыхание, воняющее гнилым мясом. Странно, но это приободрило монаха. Он опять вспомнил, кто он есть, зачем прибыл сюда и, превыше всего, кому служит всем сердцем. Силой наполнилось его трепещущее тело, и Колумба встал во весь рост, гордо и властно.
— Гадкое создание из глубин бездны! — прокричал священник. — Склонись перед властью Господней! Изыди с глаз моих навеки и не покушайся на тех, кто отваживается приближаться к этим водам!
Чудовище прищурилось. Склонив свою массивную голову к Колумбе, оно посмотрело ему прямо в глаза. У монаха перехватило дыхание, но он не посмел отвести взгляда от огромной морды монстра. Я — щит и меч Господний, — сказал себе Колумба. — Он защитит меня!
И тут тварь издала глубокий рокочущий звук. Сузив глаза и склонив голову набок, она задумчиво разглядывала священника некоторое время. Затем, странным образом бесшумно для подобной громадины, ужасное создание медленно погрузилось в глубину темных вод. Озеро сомкнулось над ним, зарябив на несколько мгновений, и водная гладь вновь стала ровной, как если бы адский зверь никогда не будоражил ее таинственное спокойствие.
Колумба разом обмяк. Он оступился, будто вся сила внезапно покинула его. Теперь он ощущал холодную воду, насквозь промочившую шерсть и плоть и проникшую, казалось, до самых костей.
Крики восхищения разорвали наступившую тишину, и сильные руки обхватили монаха, унося его прочь от ледяных глубин и обитающего в них Левиафана.
— Твой бог действительно самый могущественный из всех! — возликовал один из язычников, ткнувшись чумазой рожей в лицо Колумбе. — Зверь сбежал от тебя! Вы видели это? Как перепуганный ягненок от львиного рыка!
Колумба вымученно улыбнулся.
— Хвала Господу, — хрипло молвил он, позволяя туземцам вернуть его на сушу, завернуть в теплые плащи и довести до их города.
«А себе я позволю, — устало решил он, — насладиться кубком горячего вина сегодня вечером». Возможно, теплота напитка разгонит холод, который, складывается впечатление, навеки поселился в костях; может быть, пары алкоголя изгонят образ зверя, навсегда отпечатавшийся в памяти.
Колумба, однако, боялся, что это не поможет. Он боялся, что никакое количество спиртного не сотрет воспоминания об ужасной рептилии, уставившейся на него с понимающим выражением на чешуйчатой морде. Прищур глаз чудовища казался, улыбкой; произведенный им рокочущий шум — демоническим смехом.
Колумба ничего не сказал о своих страхах. Но, ковыляя в сторону городских огней, где его ждали слава героя, хорошая пища и доброе вино, монах осознал, что он не прогнал зверя.
Тот ушел по своей собственной воле.
И — да поможет нам Бог! — вернется таким же образом.
Деревня Гленнсид
Деревня Гленнсид
30 апреля 999 года
Кеннаг ник Битаг закрыла глаза от сияющей теплоты костра и глубоко вдохнула дымный аромат. Даже с закрытыми глазами она чувствовала бьющее по сомкнутым векам оранжевое сияние, требующее признания. Костер нетерпеливо потрескивал. Кеннаг почувствовала, как ее губы изгибаются в непрошеной улыбке. Она подняла руки и начала танцевать.Белтейн5 был ее любимым праздником. Деревенскому священнику не удалось подобрать Белтейну приемлемую христианскую альтернативу, как он сделал со святками и Остарой, объединив ознаменование рождения и смерти своего бога с более древними обрядами.
Некоторые сельчане; недолго думая, с радостью добавили к своему пантеону этого Христа. Ведь многие божества прекрасно сосуществуют. Конечно же, найдется место и еще для одного воплощения бога — молочно-бледного и выглядящего довольно хрупким. Терновый венец, венок из священных листьев — между ними очень маленькая разница. Так, во всяком случае, считали некоторые жители деревни. Но Кеннаг не разделяла этого мнения. Она вместе с остальными посещала службы в маленькой деревянной церквушке, смотрела на Христа, висящего на своем распятии, давала нужные ответы на призывы священника. Глупо было бы поступать иначе, и Кеннаг понимала это. Христианская Церковь проявляла большую настойчивость в отношении своих обрядов. Однако Кеннаг никогда не воспринимала тщедушного Христа в качестве бога, как и его неуловимого «всемогущего» отца. А девственница-мать? Смех, да и только!
Кеннаг не могла объяснить своего неприятия христианских канонов. Ей виделось что-то зловещее в этом слабом теле и скорбном выражении лица, нечто такое, от чего у нее по спине пробегал холодок, будто от дурного предчувствия. Так что она сторонилась Христа, предпочитая придерживаться старых традиций, больше трогающих сердце и разум.
Сегодня вечером, вместе с остальными жителями Гленнсида, она танцевала вокруг огромного костра, в разожжении которого участвовали все пришедшие на праздник. Бой барабанов, ровный и гулкий, совпадал с ее пульсом. Кеннаг внутренне затрепетала, поскольку ее согревало кое-что большее, нежели только жар, исходящий от горящего дерева.
Еще днем она спрятала атрибуты траура по мужу, погибшему много лун тому назад во время кораблекрушения. Она любила Ниалла и скорбела по нему. Однако даже не заимев от него ребенка на протяжении их кратковременного союза, Кеннаг не видела причины горевать слишком долго. Ниалл и сам захотел бы, чтобы в канун Белтейна ее обнимала пара любящих рук, а судя по голодному блеску в глазах Брана, сына кузнеца, грядущую ночь ей предстояло провести не в одиночку.
Кеннаг сдалась на милость древней песни, поющей в венах, и распустила волосы, длинные и такие же огненно-рыжие, как языки пламени костра. Волосы рассыпались по плечам, и она провела тонкими сильными пальцами по всей их длине. Кеннаг нечасто позволяла себе высвобождать эту густую рыжую волну. Ее туника также была украшена узором, напоминающим костер, и дерзкие оранжевые, красные и желтые полосы одеяния заставляли Кеннаг чувствовать себя частичкой пламени праздника Белтейн.
Ощутив присутствие кого-то, танцующего подле нее в теплом свете, она распахнула глаза.
Бран, улыбаясь, смотрел на нее сверху вниз. Святая Бригида, как же он красив! Отблески костра выгодно подчеркивают высокие скулы, сильный подбородок, темные глаза. Густые темные волосы ниспадают на широкие плечи. Кеннаг судорожно сглотнула комок в горле и, протянув руку, коснулась этого богоподобного лица. Бран побрился для нее сегодня вечером, и кожа под чуткими кончиками пальцев Кеннаг ощущалась такой же гладкой, как и у нее самой. Ох, как все же приятно прикасаться к мужчине после столь долгого воздержания…
Его руки скользнули вверх по плечам Кеннаг и взяли ладонями, словно в чашу, ее лицо.
— Ты затмеваешь огонь Белтейна, прекраснейшая, — тихо произнес Бран чуть дрожащим голосом.
Кеннаг ободряюще улыбнулась ему. Какой он юный, какой симпатичный…
— Будь осторожен, — ответила она слегка охрипшим голосом. — Могу обжечь тебя.
— А ведь я кузнец, — парировал он, широко улыбаясь. — Я понимаю огонь. Я знаю, как с ним работать… придавать ему нужную форму…
Бран, наклонившись, коснулся губами ее уст, сначала не совсем уверенно, но секунду спустя прикосновение перешло в страстный поцелуй. Кеннаг словно растаяла в нем, прижимаясь к широкой груди, которой она так часто восхищалась, исподтишка наблюдая за Браном во время работы, когда он снимал тунику. Обнимавшие ее сейчас руки обладали силой железа, которое он ковал, и на какое-то мгновение Кеннаг даже удивилась тому, с какой готовностью он взял на себя роль ведущего в этом эротическом танце, несмотря на свой юный возраст. Да, ты знаешь толк в огне, подумала она, испытывая головокружение. Целительница и кузнец; та, что исправляет физические недостатки людей, и тот, который придает нужную форму предметам… Ну что же, очень даже неплохая пара…
К тому моменту, когда Бран прервал поцелуй, тело Кеннаг буквально сотрясалось от бешеного биения сердца, дыхание ее стало учащенным и прерывистым, а между бедер она ощутила влагу, более чем готовая принять его в себя. Кеннаг уже чувствовала через одежды его собственный ответ на ее страстное желание. Они посмотрели друг другу в глаза; потом Бран с ухмылкой, сделавшей его похожим на озорного мальчишку, шагнул в сторону и, взяв Кеннаг за руку, увлек ее за собой. Кеннаг, счастливо рассмеявшись, последовала за ним.
Они побежали через поля, оставив позади себя сияющее пламя костров. Холодный ночной воздух окутал их словно мокрым одеялом, но жар желания отдаться Брану отгонял холод и сырость от Кеннаг. Сильные пальцы его рук крепко сжали ее кисть. И тут вдруг ее босая ступня поскользнулась на влажной траве, и Кеннаг упала, истерически засмеявшись.
— Кеннаг? Ты не ушиблась? — спросил полным заботы голосом Бран, опускаясь подле нее на колени. — Так глупо с моей стороны… Ты могла пораниться…
Его очевидное огорчение еще больше разожгло в Кеннаг пламя любви. Она ничуть не пострадала, и ее стремление поскорее слиться с ним воедино только возросло. Кеннаг безмолвно приподнялась, погрузила руки в копну черных густых кудрей и приникла жаждущими губами к его губам. Поцелуй был долгим и глубоким. Кеннаг почти потеряла голову от томления, и когда Бран оторвался от нее, она издала беззвучный крик разочарования.
Но Бран отстранился от нее всего лишь на несколько мгновений, дабы освободиться от ограничивающих его пылающее тело туники и штанов. Кеннаг села на траву и, подражая Брану, тоже принялась раздеваться, чтобы сбросить с себя ненужный кокон одеяния, мешающий всецело отдаться молодому кузнецу.
«Сегодня я понесу от Брана», — промелькнула в голове Кеннаг сладостная мысль. На протяжении последних нескольких месяцев, ожидая наступления Белтейна, Кеннаг пристально наблюдала за своими лунными циклами. Нынешним утром, спрятав подальше вдовьи атрибуты, она выпила настойку, приготовленную из особых трав, которая, как ей было известно, должна благодатно повлиять на ее плодовитость. Какая славная семья у них получится! Свадьбу сыграем наверняка еще до следующего полнолуния, решила Кеннаг, ничуть не сомневаясь в том, что Бран возьмет ее в жены. Они танцевали вместе у белтейновых костров, на виду у своих семей и друзей. Ни один мужчина не уводит женщину от костров, не будучи готовым жениться на ней. Таков закон веры.
Вдруг Кеннаг замерла. Огонь страсти мгновенно погас, остались только холод и страх.
Бран ощутил ее состояние.
— Любимая, что…
Кеннаг словно онемела. Взгляд ее расширившихся глаз остановился на смутно угадываемом в темноте силуэте. Она смогла лишь поднять руку и указать в ту сторону.
Лунный свет посеребрил их обоих, превратив в бледные живые статуи на темном газоне из теней и травы. Ночное светило заливало яркими лучами спокойный океан, мирно дышавший всего в нескольких метрах от влюбленной пары. Волны, призываемые повелительницей-луной, тихо накатывались на берег в своем непрерывном ритме. Все вокруг так, как и должно быть… если бы не фигура странных очертаний, неясно вырисовывающаяся во тьме. В мозгу Кеннаг пронеслись старинные рассказы о келпи6, злобных озерных лошадях, морских людях и других странных существах, обитающих под поверхностью всех водоемов мира. Даже Колумба, один из христианских святых, был свидетелем появления чудовища, обитавшего в Лох-Нессе несколько столетий назад. Трудно было разглядеть в лунном свете, что именно маячит там, в воде: просто темная, извилистая фигура, поднявшая шею из океанских глубин. Но она определенно имела голову, как у змеи, и…
Нет. Это не морское чудовище. Это гораздо хуже.
Голос Кеннаг вернулся к ней, обретя новую силу.
— Лохланнахи! — возопила она.
Как если бы ее неистовый вопль призвал их, фигуры размером поменьше змееголовой устремились из воды к берегу. До сего момента они двигались бесшумно, поэтому Бран с Кеннаг и не слышали их приближения, но теперь, когда их присутствие обнаружилось, пришельцы шумно зашлепали по воде, как стадо скота.
Бран и Кеннаг вскочили на ноги, полуодетые; так удачно начавшееся свидание вынужденно заканчивалось. Кеннаг потянулась было за ножом — она всегда носила с собой оружие в эти тревожные времена, — но Бран схватил ее, развернул и рявкнул:
— Беги!
Он еще и в спину ее подтолкнул. Однако Кеннаг, отбежав на несколько шагов, остановилась, не желая оставлять любимого на растерзание Лохланнахам. Они ведь убьют его… или, что еще хуже, захватят в плен и отвезут в Византию, где продадут как раба.
Нет, слишком долго я жила одна. И сейчас не покину Брана.
Стиснув зубы, Кеннаг повернулась и побежала навстречу похожим на медведей мужикам, которые схватили и обезоружили могучего Брана так легко, словно он был ребенком, едва научившимся ходить. Обернувшись, один из них вроде бы даже немного испугался, не будучи, видимо, ветераном этих презренных набегов — здесь, на севере, в отличие от кроткого юга, женщины знали, как сражаться.
Кеннаг издала пронзительный, воющий крик ярости, призывая себе в помощь весь сонм местных богов и богинь, и ринулась в атаку. Она, несомненно, вонзила бы свой кинжал в незащищенную шею опешившего молодого викинга, не подними тот свой щит в инстинктивном жесте защиты. Тем не менее небольшое лезвие укусило глубоко… слишком глубоко. Кеннаг отчаянно попыталась выдернуть нож, застрявший в дереве щита, и за это короткое мгновение противник успел поднять меч и ударить ее в висок тяжелой железной головкой эфеса. Кеннаг камнем рухнула на землю, застонав от боли, и сжала голову ладонями.
Опомнившийся варяг действовал быстро. Прорычав что-то на своем странном языке, светловолосый скандинав почти сразу же оказался внизу, рядом с ней. Он схватил ее за запястья, прижал их к сырой земле, и Кеннаг закричала от внезапно усилившейся боли в голове. Все поплыло у нее перед глазами. Здоровенное колено приподнялось и легко раздвинуло ноги женщины. Она извивалась под навалившимся на нее телом, тяжелая рука, воняющая застоялым потом и кожей, зажала ей рот. Кеннаг закрыла глаза, но так было еще хуже; она снова открыла их и зафиксировала взгляд на луне и звездах, мерцающих высоко в небе, пытаясь затеряться в их холодной обители.
Казалось, целую вечность вошедший в Кеннаг косматый верзила, шумно сопящий и пускающий слюни, терзал ее лоно. По странной иронии судьбы, она почти не ощущала физической боли. Поцелуи Брана плавно подготовили почву не для нежных любовных утех, но для безжалостного насилия. Впрочем, никакая физическая боль не смогла бы сравниться с душевным страданием, подобного которому Кеннаг никогда прежде не испытывала.
Звезды не упали на землю. Луна не спрятала своего лика. Кеннаг смутно слышала крики родных и друзей, на которых обрушилась орда светловолосых бородатых монстров в человечьем облике. Белтейнский костер обрел сотоварища — скандинавы развели свой собственный, поджигая соломенные крыши круглых каменных строений, которые возгорались как самые лучшие лучины для растопки. Дым пожаров клубами поднимался в небо, затуманивая зрение Кеннаг, отрешенно созерцающей луну и звезды. С последним толчком и содроганием насильник обмяк на ней на несколько мгновений. Железная кольчуга прижалась к ее обнаженным грудям, когда он переводил дыхание, пощипывая зубами мягкую плоть и ловя ртом волосы.
Захват его рук на запястьях немного ослаб, пока насильник приходил в себя после совокупления, и Кеннаг не преминула воспользоваться представившейся возможностью. Ее рука, чуть-чуть повернувшись, осторожно нащупала меч викинга. Слишком тяжелый, чтобы поднять его одной рукой… впрочем, в столь стесненном положении Кеннаг все равно не смогла бы использовать оружие должным образом, но сейчас это не имело значения. Стиснув зубы от боли, она ухватила меч за лезвие.
Верзила уловил ее движение и попытался сесть прямо. Но Кеннаг хватило несколько секунд его невнимания, чтобы высвободить другую руку и сильно ударить ему в челюсть головкой того же самого эфеса, который ранее сбил ее с ног.
Блондин хрюкнул и опрокинулся навзничь, суча ногами. Кеннаг быстро выбралась из-под него и, прежде чем он успел подняться на ноги, ударила его снова, на этот раз самим клинком. В своей ярости и смятении она немного промахнулась, удар пришелся по шлему, и лезвие соскользнуло. Кеннаг опять занесла меч, и на этот раз оружие достигло намеченной цели. Северянин завизжал как поросенок и ухватился рукой за шею. Между его пальцами потекла кровь.
Кеннаг не стала предпринимать еще одной попытки. Отбросив меч в сторону, она побежала. Поблизости захватчиков видно не было. Все они, конечно, сейчас там, где можно хорошо поживиться — в Гленнсиде: грабят церковь, насилуют женщин и собирают кучку прекрасных рабов вроде Брана, чтобы увезти их с собой. Подогреваемая смутным намерением хоть чем-то помочь соплеменникам, Кеннаг устремилась к родной деревне, не обращая внимания на то, что ее прекрасная туника изорвана, измазана землей, потом и кровью, а сама она частично обнажена.
Пожары освещали ночное небо зловещим заревом. Задыхаясь, Кеннаг заставила себя бежать не останавливаясь. И тут она споткнулась о кочку. Ее лодыжка болезненно изогнулась, и Кеннаг тяжело упала на землю. Едкий дым жарил глаза и ноздри, обжигал рот. Она попробовала подняться на ноги, но вследствие сильного вывиха лодыжки едва могла опираться на нее, не говоря уж о том, чтобы бежать.
С этой внезапной уязвимостью пришел еще один, новый страх. Превозмогая боль, Кеннаг с большим трудом встала и быстро — насколько это было возможно — захромала к центру деревни.
Там царил хаос. Крыши почти всех строений пылали. Ночь разрывали крики ужаса и вопли триумфа. Стоя на краю поля и глядя на Гленнсид — вернее, на то, что от него осталось, — Кеннаг ясно видела картину разрушений.
Трупы валялись повсюду. Кеннаг заметила, как один из викингов протыкает мечом очередную жертву… кого именно? Кто из ее родных, ее друзей умирает сейчас? Святой Мидхир, остался ли там в живых хоть кто-нибудь?
Вдруг Кеннаг осознала, какую глупость совершила, вернувшись сюда. Никому она не поможет. Она безоружна, лодыжка вывихнута… и теперь уже не остается ни времени, ни места, чтобы спрятаться. Стоит здесь, на виду, и вскоре тот мерзавец, что изнасиловал ее, или кто-то ему подобный, заметит ее и…
Кеннаг затравленно огляделась вокруг. Лес слишком далеко, чтобы добраться до него по залитому лунным светом пустому полю. Почти все дома полыхают. Она убежала с берега океана, воды которого могли бы скрыть ее и теперь…
Ее взгляд упал на смутные очертания колодца, и надежда затеплилась у нее внутри. Если они не обрезали веревку…
Морщась от боли при каждом шаге, Кеннаг заковыляла в сторону колодца — довольно глубокой, выкопанной в земле ямы со стенками из тщательно уложенных камней. Ничего особенного, но источник вполне удовлетворял потребности сельчан в воде. Приблизившись к колодцу, Кеннаг на секунду облегченно сомкнула веки. Деревянная крышка, которую всегда клали на место, сейчас лежала, отброшенная, в стороне. Это означало, что лохланнахи уже побывали здесь и сделали еще одно из гнусных дел — осквернили источник. Может, сбросили вниз гниющий кусок мяса. Почти наверняка справили в колодец нужду — Кеннаг обо всем этом слыхала. Но они не обрезали толстую веревку, один конец которой был привязан к дужке ведра, а другой основательно закреплен на каменном столбике, вкопанном в землю подле колодца.
Кеннаг позволила себе быстрый взгляд вокруг. Близ центра деревни она увидела тени, мелькающие в жутких отблесках пожаров. Сглотнув комок в горле, Кеннаг прошептала молитву, обращенную к божеству колодца:
— Лохланнахи осквернили твои воды. Должно быть, ты очень рассержен. Но я умоляю тебя, дай мне защиту от них и, пожалуйста, прости мое вторжение.
Неуклюже шагнув к колодцу, Кеннаг схватила веревку и приготовилась спускаться вниз.
Спуск оказался медленным и болезненным. Грубые волокна веревки обжигали окровавленные ладони. Поверхность стенок была скользкой, поначалу от мха на камнях, а затем, глубже, от грязи. Дважды Кеннаг до крови прикусывала губу, сдерживая крик, когда вывихнутая нога, соскальзывая с камня, ударялась о стену. Чем глубже она опускалась, тем холоднее становилось, и ее начало неудержимо знобить. Достигнув наконец поверхности воды, Кеннаг почти окоченела. Женщина не смогла сдержать судорожного вздоха, когда погрузилась в воду по пояс. Она припомнила, какой освежающей была почти ледяная вода в жаркие летние дни и как все радовались тогда приятной прохладе.
Постепенно тело привыкло к холоду, и его укусы ослабли. Будучи сама целительницей, Кеннаг гораздо лучше других понимала, как действует человеческий организм, а посему хорошо осознавала, что не сможет оставаться здесь слишком долго. Скоро она совсем ослабеет и неминуемо уснет, а затем погрузится в воду с головой и утонет. Впрочем, в тот момент она даже и не помышляла о возможности такого исхода. Несомненно, страх и душевные страдания не дадут ей спать… И все же порой тело оказывается сильнее души и разума, и если она пробудет здесь достаточно долго, мрачно подумала Кеннаг, то непременно умрет.
Ужасные звуки, сопровождающие уничтожение деревни, продолжали доноситься до ушей Кеннаг. Поначалу они заставляли ее стискивать зубы в бессильной ярости, когда воображение рисовало, одну за другой, картины творимых наверху зверств. Но по мере того как тянулись бесконечные минуты добровольного заточения, Кеннаг привыкла к ним настолько, что перестала обращать внимание, сосредоточившись на мучительном холоде воды, из-за которого ей становилось все труднее ощущать свои конечности. Впрочем, холод по крайней мере несколько притуплял боль в вывихнутой ноге.
Странная, напевная речь скандинавов достигла ушей Кеннаг. Они идут к колодцу!.. Страх, начинавший было угасать, вспыхнул в ней с новой силой, и Кеннаг инстинктивно погрузилась в ледяную воду еще глубже, до самого подбородка, заставив себя выпустить из рук ведро, за которое она держалась, поскольку, если лохланнахи захотят набрать воды, а ведро застрянет в колодце, это может показаться им подозрительным. Кеннаг безмолвно взмолилась, чтобы они не перерезали веревку. С поврежденной ногой невозможно взобраться наверх самостоятельно.
Кеннаг испуганно посмотрела вверх, хотя понимала, что викинги не заметят ее на такой глубине, даже воспользуйся они факелами. А она уже видела их — тени, вырисовывающиеся на фоне относительно светлого ночного неба. Их головы на мгновение исчезли, затем снова появились. Лохланнахи, громко хохоча, сбросили что-то в колодец.
Кеннаг изо всех сил вжалась в стенку колодца, страшась того, что летящее на нее сверху попросту свернет ей шею, окажись оно достаточно тяжелым. Сброшенный варварами предмет был большим; задев плечо Кеннаг, он шумно плюхнулся в воду, погрузился в нее на мгновение, затем всплыл. Лохланнахи наверху победно загоготали, похлопали друг друга по плечам и убрались.
Тишина.
Довольно долго Кеннаг, съежившись, выжидала, не смея выяснить, что же сбросили эти изуверы в деревенский источник воды. Наконец она протянула дрожащую руку… пальцы уткнулись во что-то мягкое и податливое, покрытое грубой материей.
Тело. Человеческое тело.
Раскрыв рот в беззвучном крике, Кеннаг, словно ужаленная, отдернула руку. Труп был обвязан то ли веревкой, то ли цепью; Кеннаг, немного оправившись от испуга, снова протянула руку. На сей раз кончики пальцев, хотя и онемевшие от холода, ощутили края какого-то деревянного изделия…
Крест. На покойнике был деревянный крест. Викинги убили священника, предварительно разграбив, конечно же, церковь, а потом сбросили его тело в колодец.
На какое-то мгновение Кеннаг стало жалко священника. Затем ей в голову пришла мысль, что, возможно, именно хранившиеся в церкви ценности в первую очередь и привлекли сюда скандинавов. Внезапный гнев занял место жалости, и Кеннаг, издав низкое горловое рычание, плюнула на труп. Столько смертей фактически из-за одного человека с тонзурой на голове! Кеннаг надеялась, что его Христос не будет милостив к нему в той замечательной загробной жизни, о которой он с упоением рассказывал.
Сверху больше не доносилось никаких звуков. Выждав еще немного, Кеннаг решила, что можно выбираться наружу. Закоченевшее тело заныло, когда жизнь начала возвращаться в него. Кеннаг испытывала такое чувство, будто ее кололи тысячи иголок. Но она осталась в живых и не попала рабыней на борт драконьего корабля.
Бран, любовь моя…
Медленно, дюйм за дюймом, морщась от боли, Кеннаг начала подъем.
* * *
К наступлению следующего полнолуния Кеннаг узнала, что она беременна.Беременна не ребенком Брана, зачатым в радостном единении и желанным, как восход солнца. Брана пленили лохланнахи, а она понесла от скота в человечьем облике, который изнасиловал ее и хотел сделать своей рабыней, каковыми стали многие деревенские женщины. Остальные — те, которым посчастливилось избежать плена — также носили в себе плоды ужасной ночи. Одной из таких «счастливиц» была собственная мать Кеннаг, Майред.