Страница:
Адольф Бело
Любовники-убийцы
Глава I
По дороге из Авиньона в Апт, в малых Альпах, недалеко от знаменитого источника Воклюз, воспетого Пьераркой, находится деревня Горд. Расположена она в долине, которую прикрывают от ветров окружающие горы. Здесь же раскинулись еще две небольшие деревеньки – Новый Бастид и Фонбланш, составляющие в стратегическом отношении важный сторожевой пункт. Вся эта местность удивительно живописна. Поля, окаймленные кипарисовыми и миртовыми рощами, не раз служили натурой для лучших пейзажей Пуссена. Прованс чрезвычайно богат подобного рода местностями, по красоте ландшафтов, по замечательной ясности неба он стоит наряду с Грецией и Италией.
Несколько лет тому назад владения Теодора Риваро занимали бо`льшую часть Нового Бастида. Обширные луга, поля, засеянные мареной[1], и шелковичные плантации составляли богатство Риваро, которое он постоянно приумножал благодаря своей толковой распорядительности. Ферма, где он поселился много лет тому назад, носила все признаки полнейшего достатка.
Ничто в доме не свидетельствовало о расточительности или скаредности хозяина – качествах, которыми нередко обладают зажиточные сельские жители. Кухня, где прислуга обыкновенно собиралась обедать, ясно показывала, что госпожа Риваро заботилась о домашнем хозяйстве.
В кухне ни на большом дубовом столе, ни на полу, выложенном плитами, нельзя было отыскать ни малейшего пятнышка. Разноцветная фаянсовая посуда, симметрично расставленная по полкам, ярко блестевшие мельхиоровые блюда, красовавшиеся над плитой, – все придавало кухне праздничный вид. При этом здесь не заметно было никакой роскоши, лишь поразительные чистота и опрятность.
Рядом находились комнаты хозяев. Большое светлое помещение, уставленное простой, но удобной мебелью, служило одновременно столовой и гостиной, красноречиво свидетельствуя своим неприхотливым убранством о вкусах и привычках владельцев фермы.
Конечно, Риваро нельзя было назвать поселянином в строгом смысле этого слова – скорее, это был просто землевладелец, полукрестьянин, полугорожанин, который отлично знал цену своему благосостоянию, а потому, нисколько не стесняясь, собственноручно управлял плугом и без смущения облачался в грубую холщовую блузу во время работы или в парадный долгополый сюртук, когда принимал у себя сельского священника или сам обедал у местного мэра.
К началу нашего рассказа Риваро перевалило за пятьдесят лет. Волосы и борода его уже поседели, или, как выражаются поэты, были убелены снегом времени. Только по этому признаку и можно было приблизительно судить о его годах, ибо он все еще был строен и крепок, а в глазах по-прежнему сохранились живость и огонь молодости.
Жена его постарела гораздо больше, чем он, но сквозь морщины на ее лице все-таки можно было разглядеть следы замечательной некогда красоты. Что же касается ее сердца и души, то они сохранили ту подкупающую чистоту и прелесть, которые составляют столь завидное преимущество безупречных и спокойных совестью натур. Плодом их долгой и счастливой супружеской жизни была восемнадцатилетняя дочь. В память о бабушке ее назвали Маргаритой, а впоследствии, по провансальскому обычаю, стали ласково называть Марго. Девушка слыла первой красавицей во всем Провансе. На десять лье в округе не найти было человека, который бы не знал ее. Марго часто можно было встретить на сельских праздниках, где красота ее производила столь сильное впечатление, что, с тех пор как она впервые появилась среди сельской молодежи, одетая в живописный национальный костюм, ее стали называть не иначе как гордской Венерой.
Она была стройна, высока, имела роскошные черные волосы. Можно сказать без всякого преувеличения, что в каждом движении, в каждом незначительном жесте ее проявлялось столько грации и величия, что она невольно напоминала собой античных красавиц Древней Греции, с которыми у провансалок до сих пор еще так много общего. У нее были прелестные ручки, очень маленькие ножки, роскошно сформированные грудь и плечи при чрезвычайно тонкой талии. Но что выше всякого описания, так это глаза, глубина и блеск которых делали ее прекрасное лицо особенно привлекательным.
Название гордской Венеры шло ей как нельзя более, ибо, в самом деле, в каком другом образе можно представить себе прекраснейшую, самую совершенную и сладострастную из богинь? С красотой Марго не могли соперничать ни древние скульптуры, ни ныне живущие женщины Прованса.
Обладая столь редким сокровищем, богатый, всеми уважаемый Теодор Риваро должен был, казалось, считать себя счастливейшим из смертных. Действительно, таким и называли его все, и только жена благодаря своей неустанной заботе обо всем, что касается любимого человека, знала, что это не так. Именно преданность и дала ей ключ к объяснению постоянной озабоченности мужа. Не раз среди ночной тишины ей приходилось слышать тяжелые вздохи, вырывавшиеся из его могучей груди, и она нашла наконец причину этих вздохов.
А сейчас перенесемся, читатель, в один из зимних вечеров 18.. года на ферму Риваро.
Был сочельник 24 декабря. Этот день празднует все католическое население Прованса. На всех фермах, в любом сельском доме хозяева садятся за один стол со своими рабочими, чтобы сообща встретить Рождество. Сытные мясные яства заменяются блюдами со всевозможными овощами, рыбой, постными пирогами, кремами и прочими деликатесами, столь редкими для желудков, привыкших к менее изысканной, но более существенной пище.
Из самого потаенного угла в погребе хозяин достает бутылку заветного вина и разделяет его со своими собеседниками, но, прежде чем осушить с ними стаканы, он проливает несколько капель в ярко пылающий в камине огонь и призывает благословение Небес на всех ближних, на свой дом, посевы и всех присутствующих.
Так, согласно обычаю старины, начинается ужин. Мало-помалу глаза у всех разгораются весельем, беседа становится более непринужденной, и сердца, согретые живительной влагой, бьются быстрее обыкновенного. Затем все перемещаются к камину и, расположившись у приветливо горящего огонька, поют рождественские песни до тех пор, пока все, за исключением стариков и детей, не отправятся к заутрене.
Точно так же праздновали сочельник и на ферме Теодора Риваро. Многочисленные присутствующие находились уже в том состоянии духа, когда, плотно поев и изрядно выпив, все становятся неподдельно веселы, а разговоры звучат все шумнее и шумнее. Блюда еще не были убраны со стола, но их уже никто не касался. Бутылки перестали осушаться, щеки зарумянились, глаза заискрились, а усталые языки уже начали заплетаться. Во главе стола сидели Риваро, его жена и дочь, одетые по-праздничному. Непосредственно за ними по обе стороны стола помещались родственники; весь наличный состав фермерских рабочих занимал остальную часть стола. Среди веселых лиц лишь двое, казалось, не разделяли общего воодушевления, господствующего вокруг: это были Риваро и его дочь.
Никогда еще Марго не была так прекрасна, как теперь. Широкая лента, точно диадема, охватывала ее голову, с которой вдоль спины падали две роскошные косы блестящих черных волос. Изящную шею обвивала тонкая косынка, прикрывавшая по местному обычаю и плечи, талия была стянута черным бархатным корсетом, который подчеркивал ее изящную форму, а гладкие рукава плотно облегали прекрасные белые руки, на которые грациозно спадали кружевные оборки. Гордая, изящная, Марго, казалось, была создана для любви. Всё, до последней складки праздничного платья, облегавшего стан, красноречиво говорило о редкой красоте девушки. Облокотившись правой рукой на стол, она рассеянно играла золотой цепью с бриллиантовым крестом и бесцельно блуждала глазами по лицам окружающих, в то время как молодой человек, сидевший возле нее, рассказывал ей вполголоса забавные истории, которые порой вызывали у нее грустную улыбку. Занятая мыслью об отсутствующем человеке, она была далека от окружавшего ее общества.
Угадал ли Теодор Риваро тайные мысли дочери? Вероятно, да. По-видимому, он даже разделял их. Его лоб время от времени покрывался морщинами под давлением какого-то беспокойства, от которого он тщетно пытался избавиться. Изредка он бросал быстрые взгляды на Марго и, казалось, приходил в себя, только когда кто-нибудь из его веселых собеседников обращался к нему с вопросом.
– Фредерик! – вскрикнул вдруг Теодор, повернувшись к соседу Марго. – Уж не думаешь ли ты, что моя дочь слушает тебя? Ошибаешься, друг мой! Ты только напрасно теряешь и время, и слова.
Фредерик Борель, родной племянник Риваро, так и остался сидеть с раскрытым ртом, врасплох застигнутый на середине какой-то длинной фразы.
– Разве ты не видишь, что Марго витает в заоблачных мирах?
Фредерик окончательно растерялся и уставился на кузину, словно желая убедиться, действительно ли она сидит возле него или и вправду витает в поднебесье.
– Вы ошибаетесь, отец, уверяю вас, – ответила Марго. – Я очень внимательно слушаю то, что рассказывает мне кузен, и чрезвычайно заинтересована его историей.
Слова эти вызвали радостную улыбку на лице Фредерика, но совершенно иначе подействовали на Риваро. Глаза его блеснули гневом, и, быстро наклонившись к дочери, он грубо сжал под столом ее руку и проговорил тихим голосом:
– Как вы смеете лгать мне в глаза? Разве я не знаю, что вы думаете совсем о другом? Постарайтесь по крайней мере, чтобы другие не замечали этого.
Пока отец делал ей этот короткий, но строгий выговор, она оставалась с опущенными глазами, но едва он закончил, как девушка испытующим взглядом окинула присутствующих, и, убедившись, что сцена эта не имела свидетелей, весело сказала кузену:
– Фредерик, ты окончишь свой рассказ когда-нибудь после, а теперь, чтобы доставить удовольствие мне и всем присутствующим, спой нам несколько рождественских песен.
Затем она вышла из-за стола и села перед камином; две-три девушки последовали за ней и, разместившись возле нее, составили небольшую, но превосходную композицию молодости и красоты, в которой первенство принадлежало Марго.
– Вы позволите мне петь, дядюшка? – проговорил Фредерик, обращаясь к Риваро.
– Без сомнения, мой милый, – ответил фермер, довольный тем, что ему удалось прервать мечтания дочери, – мы слушаем.
Хозяин проговорил эти слова, и тотчас же в зале водворилось глубокое молчание.
Фредерик Борель встал, откашлялся и звучным, красивым голосом запел о том, как к колыбели Христа являлись на поклонение цари и пастухи. Он пел уже несколько минут, как вдруг раздался громкий лай сторожевых фермерских собак. Время было позднее, и чье-либо посещение в такую пору было столь неожиданным, что женщины пугливо переглянулись. Даже Марго заметно побледнела.
На мгновение воцарилась мертвая тишина. Лай собак усилился.
– Не может быть, чтобы это оказались какие-нибудь злодеи, – строго заметил Риваро. – Я уверен, что не найдется такого испорченного человека, который решился бы на преступление в ночь на Рождество.
Говоря это, он неотрывно смотрел на Марго, которая уже тряслась как в лихорадке.
– Скорее всего, это нищий, – продолжал он, – который пришел за подаянием. Пусть все будут счастливы в эту ночь!
Сказав это, Риваро хотел выйти, но жена взяла его за руку. Собаки продолжали лаять. В ту же минуту поднялся один из работников.
– Не беспокойтесь, хозяин, я узнаю, в чем дело.
– Хорошо, ступай, Мулине, – ответил фермер. – Проводите-ка его, – обратился он к другим работникам, – и если это какой-нибудь посетитель, ведите его прямо сюда.
Прошло минут пять, и посланные вернулись. Впереди них шла пожилая женщина, морщинистая, с седыми волосами, закутанная в длинный плащ. Она вошла в зал твердой, ровной походкой и, казалось, нисколько не смутилась, попав в столь многочисленное общество.
– Радость и веселье пусть сойдут на всех присутствующих, – сказала она, распахивая плащ.
– Так и есть, я не ошибся! – вскрикнул Риваро. – Это Вальбро! Здорово, матушка! Будь гостьей, садись где хочешь, к огоньку или за стол.
– Я знала, господин Риваро, что бедные всегда найдут у вас радушный прием, – ответила старуха.
Вальбро, так ее звали, села за стол и принялась спокойно есть и пить, а все остальные снова заняли свои места вокруг Фредерика, который начал уже новую песню.
Лишь Марго не вернулась на прежнее место у камина. Сосредоточенным взглядом следила она за всеми движениями старой нищенки, точно желая проникнуть в заветную тайну. Затем быстро подошла к ней и сказала:
– Давайте мне ваш плащ, вам так будет удобнее.
Вальбро встала, чтобы раздеться.
– Благослови вас Боже, милое дитя, – сказала она и, поспешно сняв с себя плащ, передала его Марго, торопливым шепотом проговорив ей тем временем три слова: – Он придет сюда.
Несколько лет тому назад владения Теодора Риваро занимали бо`льшую часть Нового Бастида. Обширные луга, поля, засеянные мареной[1], и шелковичные плантации составляли богатство Риваро, которое он постоянно приумножал благодаря своей толковой распорядительности. Ферма, где он поселился много лет тому назад, носила все признаки полнейшего достатка.
Ничто в доме не свидетельствовало о расточительности или скаредности хозяина – качествах, которыми нередко обладают зажиточные сельские жители. Кухня, где прислуга обыкновенно собиралась обедать, ясно показывала, что госпожа Риваро заботилась о домашнем хозяйстве.
В кухне ни на большом дубовом столе, ни на полу, выложенном плитами, нельзя было отыскать ни малейшего пятнышка. Разноцветная фаянсовая посуда, симметрично расставленная по полкам, ярко блестевшие мельхиоровые блюда, красовавшиеся над плитой, – все придавало кухне праздничный вид. При этом здесь не заметно было никакой роскоши, лишь поразительные чистота и опрятность.
Рядом находились комнаты хозяев. Большое светлое помещение, уставленное простой, но удобной мебелью, служило одновременно столовой и гостиной, красноречиво свидетельствуя своим неприхотливым убранством о вкусах и привычках владельцев фермы.
Конечно, Риваро нельзя было назвать поселянином в строгом смысле этого слова – скорее, это был просто землевладелец, полукрестьянин, полугорожанин, который отлично знал цену своему благосостоянию, а потому, нисколько не стесняясь, собственноручно управлял плугом и без смущения облачался в грубую холщовую блузу во время работы или в парадный долгополый сюртук, когда принимал у себя сельского священника или сам обедал у местного мэра.
К началу нашего рассказа Риваро перевалило за пятьдесят лет. Волосы и борода его уже поседели, или, как выражаются поэты, были убелены снегом времени. Только по этому признаку и можно было приблизительно судить о его годах, ибо он все еще был строен и крепок, а в глазах по-прежнему сохранились живость и огонь молодости.
Жена его постарела гораздо больше, чем он, но сквозь морщины на ее лице все-таки можно было разглядеть следы замечательной некогда красоты. Что же касается ее сердца и души, то они сохранили ту подкупающую чистоту и прелесть, которые составляют столь завидное преимущество безупречных и спокойных совестью натур. Плодом их долгой и счастливой супружеской жизни была восемнадцатилетняя дочь. В память о бабушке ее назвали Маргаритой, а впоследствии, по провансальскому обычаю, стали ласково называть Марго. Девушка слыла первой красавицей во всем Провансе. На десять лье в округе не найти было человека, который бы не знал ее. Марго часто можно было встретить на сельских праздниках, где красота ее производила столь сильное впечатление, что, с тех пор как она впервые появилась среди сельской молодежи, одетая в живописный национальный костюм, ее стали называть не иначе как гордской Венерой.
Она была стройна, высока, имела роскошные черные волосы. Можно сказать без всякого преувеличения, что в каждом движении, в каждом незначительном жесте ее проявлялось столько грации и величия, что она невольно напоминала собой античных красавиц Древней Греции, с которыми у провансалок до сих пор еще так много общего. У нее были прелестные ручки, очень маленькие ножки, роскошно сформированные грудь и плечи при чрезвычайно тонкой талии. Но что выше всякого описания, так это глаза, глубина и блеск которых делали ее прекрасное лицо особенно привлекательным.
Название гордской Венеры шло ей как нельзя более, ибо, в самом деле, в каком другом образе можно представить себе прекраснейшую, самую совершенную и сладострастную из богинь? С красотой Марго не могли соперничать ни древние скульптуры, ни ныне живущие женщины Прованса.
Обладая столь редким сокровищем, богатый, всеми уважаемый Теодор Риваро должен был, казалось, считать себя счастливейшим из смертных. Действительно, таким и называли его все, и только жена благодаря своей неустанной заботе обо всем, что касается любимого человека, знала, что это не так. Именно преданность и дала ей ключ к объяснению постоянной озабоченности мужа. Не раз среди ночной тишины ей приходилось слышать тяжелые вздохи, вырывавшиеся из его могучей груди, и она нашла наконец причину этих вздохов.
А сейчас перенесемся, читатель, в один из зимних вечеров 18.. года на ферму Риваро.
Был сочельник 24 декабря. Этот день празднует все католическое население Прованса. На всех фермах, в любом сельском доме хозяева садятся за один стол со своими рабочими, чтобы сообща встретить Рождество. Сытные мясные яства заменяются блюдами со всевозможными овощами, рыбой, постными пирогами, кремами и прочими деликатесами, столь редкими для желудков, привыкших к менее изысканной, но более существенной пище.
Из самого потаенного угла в погребе хозяин достает бутылку заветного вина и разделяет его со своими собеседниками, но, прежде чем осушить с ними стаканы, он проливает несколько капель в ярко пылающий в камине огонь и призывает благословение Небес на всех ближних, на свой дом, посевы и всех присутствующих.
Так, согласно обычаю старины, начинается ужин. Мало-помалу глаза у всех разгораются весельем, беседа становится более непринужденной, и сердца, согретые живительной влагой, бьются быстрее обыкновенного. Затем все перемещаются к камину и, расположившись у приветливо горящего огонька, поют рождественские песни до тех пор, пока все, за исключением стариков и детей, не отправятся к заутрене.
Точно так же праздновали сочельник и на ферме Теодора Риваро. Многочисленные присутствующие находились уже в том состоянии духа, когда, плотно поев и изрядно выпив, все становятся неподдельно веселы, а разговоры звучат все шумнее и шумнее. Блюда еще не были убраны со стола, но их уже никто не касался. Бутылки перестали осушаться, щеки зарумянились, глаза заискрились, а усталые языки уже начали заплетаться. Во главе стола сидели Риваро, его жена и дочь, одетые по-праздничному. Непосредственно за ними по обе стороны стола помещались родственники; весь наличный состав фермерских рабочих занимал остальную часть стола. Среди веселых лиц лишь двое, казалось, не разделяли общего воодушевления, господствующего вокруг: это были Риваро и его дочь.
Никогда еще Марго не была так прекрасна, как теперь. Широкая лента, точно диадема, охватывала ее голову, с которой вдоль спины падали две роскошные косы блестящих черных волос. Изящную шею обвивала тонкая косынка, прикрывавшая по местному обычаю и плечи, талия была стянута черным бархатным корсетом, который подчеркивал ее изящную форму, а гладкие рукава плотно облегали прекрасные белые руки, на которые грациозно спадали кружевные оборки. Гордая, изящная, Марго, казалось, была создана для любви. Всё, до последней складки праздничного платья, облегавшего стан, красноречиво говорило о редкой красоте девушки. Облокотившись правой рукой на стол, она рассеянно играла золотой цепью с бриллиантовым крестом и бесцельно блуждала глазами по лицам окружающих, в то время как молодой человек, сидевший возле нее, рассказывал ей вполголоса забавные истории, которые порой вызывали у нее грустную улыбку. Занятая мыслью об отсутствующем человеке, она была далека от окружавшего ее общества.
Угадал ли Теодор Риваро тайные мысли дочери? Вероятно, да. По-видимому, он даже разделял их. Его лоб время от времени покрывался морщинами под давлением какого-то беспокойства, от которого он тщетно пытался избавиться. Изредка он бросал быстрые взгляды на Марго и, казалось, приходил в себя, только когда кто-нибудь из его веселых собеседников обращался к нему с вопросом.
– Фредерик! – вскрикнул вдруг Теодор, повернувшись к соседу Марго. – Уж не думаешь ли ты, что моя дочь слушает тебя? Ошибаешься, друг мой! Ты только напрасно теряешь и время, и слова.
Фредерик Борель, родной племянник Риваро, так и остался сидеть с раскрытым ртом, врасплох застигнутый на середине какой-то длинной фразы.
– Разве ты не видишь, что Марго витает в заоблачных мирах?
Фредерик окончательно растерялся и уставился на кузину, словно желая убедиться, действительно ли она сидит возле него или и вправду витает в поднебесье.
– Вы ошибаетесь, отец, уверяю вас, – ответила Марго. – Я очень внимательно слушаю то, что рассказывает мне кузен, и чрезвычайно заинтересована его историей.
Слова эти вызвали радостную улыбку на лице Фредерика, но совершенно иначе подействовали на Риваро. Глаза его блеснули гневом, и, быстро наклонившись к дочери, он грубо сжал под столом ее руку и проговорил тихим голосом:
– Как вы смеете лгать мне в глаза? Разве я не знаю, что вы думаете совсем о другом? Постарайтесь по крайней мере, чтобы другие не замечали этого.
Пока отец делал ей этот короткий, но строгий выговор, она оставалась с опущенными глазами, но едва он закончил, как девушка испытующим взглядом окинула присутствующих, и, убедившись, что сцена эта не имела свидетелей, весело сказала кузену:
– Фредерик, ты окончишь свой рассказ когда-нибудь после, а теперь, чтобы доставить удовольствие мне и всем присутствующим, спой нам несколько рождественских песен.
Затем она вышла из-за стола и села перед камином; две-три девушки последовали за ней и, разместившись возле нее, составили небольшую, но превосходную композицию молодости и красоты, в которой первенство принадлежало Марго.
– Вы позволите мне петь, дядюшка? – проговорил Фредерик, обращаясь к Риваро.
– Без сомнения, мой милый, – ответил фермер, довольный тем, что ему удалось прервать мечтания дочери, – мы слушаем.
Хозяин проговорил эти слова, и тотчас же в зале водворилось глубокое молчание.
Фредерик Борель встал, откашлялся и звучным, красивым голосом запел о том, как к колыбели Христа являлись на поклонение цари и пастухи. Он пел уже несколько минут, как вдруг раздался громкий лай сторожевых фермерских собак. Время было позднее, и чье-либо посещение в такую пору было столь неожиданным, что женщины пугливо переглянулись. Даже Марго заметно побледнела.
На мгновение воцарилась мертвая тишина. Лай собак усилился.
– Не может быть, чтобы это оказались какие-нибудь злодеи, – строго заметил Риваро. – Я уверен, что не найдется такого испорченного человека, который решился бы на преступление в ночь на Рождество.
Говоря это, он неотрывно смотрел на Марго, которая уже тряслась как в лихорадке.
– Скорее всего, это нищий, – продолжал он, – который пришел за подаянием. Пусть все будут счастливы в эту ночь!
Сказав это, Риваро хотел выйти, но жена взяла его за руку. Собаки продолжали лаять. В ту же минуту поднялся один из работников.
– Не беспокойтесь, хозяин, я узнаю, в чем дело.
– Хорошо, ступай, Мулине, – ответил фермер. – Проводите-ка его, – обратился он к другим работникам, – и если это какой-нибудь посетитель, ведите его прямо сюда.
Прошло минут пять, и посланные вернулись. Впереди них шла пожилая женщина, морщинистая, с седыми волосами, закутанная в длинный плащ. Она вошла в зал твердой, ровной походкой и, казалось, нисколько не смутилась, попав в столь многочисленное общество.
– Радость и веселье пусть сойдут на всех присутствующих, – сказала она, распахивая плащ.
– Так и есть, я не ошибся! – вскрикнул Риваро. – Это Вальбро! Здорово, матушка! Будь гостьей, садись где хочешь, к огоньку или за стол.
– Я знала, господин Риваро, что бедные всегда найдут у вас радушный прием, – ответила старуха.
Вальбро, так ее звали, села за стол и принялась спокойно есть и пить, а все остальные снова заняли свои места вокруг Фредерика, который начал уже новую песню.
Лишь Марго не вернулась на прежнее место у камина. Сосредоточенным взглядом следила она за всеми движениями старой нищенки, точно желая проникнуть в заветную тайну. Затем быстро подошла к ней и сказала:
– Давайте мне ваш плащ, вам так будет удобнее.
Вальбро встала, чтобы раздеться.
– Благослови вас Боже, милое дитя, – сказала она и, поспешно сняв с себя плащ, передала его Марго, торопливым шепотом проговорив ей тем временем три слова: – Он придет сюда.
Глава II
В то время как на ферме в Новом Бастиде происходили вышеописанные события, по небольшой площадке перед гордской церковью быстро прохаживался молодой человек. Ночь была ясная и тихая. Зимой, когда убеленную снегом землю сковывает мороз, небо на юге остается совершенно чистым и звезды блещут тем тихим, чудным светом, который наполняет душу благоговением к Творцу.
Было довольно холодно, но человек, о котором мы говорим, видимо, ожидал кого-то и уже не раз обходил площадь, не решаясь, вероятно, зайти куда-либо, чтобы обогреться. Глухо отдавались в застывшем воздухе его торопливые шаги.
Все дома в окрестности были освещены, ибо не такая это ночь, канун Рождества, чтобы посвящать ее сну. Окна и двери были плотно закрыты, ни одного звука, ни малейшего шума не долетало до слуха прогуливавшегося по площади незнакомца.
Долго ходил он так, пока не отворилась дверь дома священника, который вышел в сопровождении псаломщика, впереди него шел сторож с фонарем. Безмолвно перешли они площадь и ступили в церковь, оставив за собой открытую дверь. Тишина, прерванная на минуту, казалось, водворилась снова, но ненадолго.
В то время как осветилась внутренность церкви, раздался торжественный звон двух колоколов. Все жители деревни, как один человек, поднялись на ноги. Мало-помалу гул увеличивался, разносился по улицам, и скоро все гордское население собралось на площади перед церковью, шумно разговаривая, споря и распевая праздничные песни. Женщины поспешно входили в ярко освещенную церковь, мужчины оставались на площади, собираясь отдельными группами, некоторые, наименее набожные, отправлялись в ближайший кабачок, остававшийся закрытым вплоть до этой минуты. Вдали показалась еще одна группа людей.
– Вот, наконец, и жители фермы в Новом Бастиде! – негромко вскрикнул незнакомец в плаще, прервав свою прогулку.
Он пошел к ним навстречу, тщательно закрывая лицо плащом, чтобы не быть узнанным.
Это и в самом деле были они. Впереди всех, под руку со своей женой, шел Риваро, за ним следовали его родственники и друзья, заключали шествие работники и среди них Вальбро. Не было только Марго.
Пропустив их вперед, незнакомец отошел в сторону. Через мгновение Вальбро подошла к нему и, положив руку на плечо, тихо спросила:
– Это ты, Паскуаль?
Он вздрогнул.
– Наконец-то, Вальбро! Я думал, вы уже не придете.
– Марго ждет. И если я не пришла раньше, то только потому, что хотела сначала убедиться, все ли ушли из дома, чтобы ты мог свободно увидеться с ней.
– Риваро позволил дочери не ходить к заутрене?
– Получив через меня твое послание, она сослалась на сильную головную боль, и ее вынуждены были оставить дома. Мать хотела побыть с ней, но Марго упросила ее не беспокоиться, объявив, что немедленно ляжет в постель.
– Кто стережет ферму? – спросил Паскуаль.
– Мулине и еще кто-то. Марго ждет тебя в большой зале, примыкающей к саду. Перебравшись через забор, ты попадешь прямо к ней. Ступай и будь благоразумен.
– Благодарю, Вальбро, – ответил Паскуаль.
Он быстрыми шагами отправился через поля, еще объятые спасительной темнотой, к ферме в Новом Бастиде, в то время как все жители с увлечением слушали в гордской церкви торжественное пение.
Сын простого крестьянина, Паскуаль родился в Горде. Он относился к тому типу странных людей, которые изредка попадаются среди сельских жителей. Человек низкого происхождения, он благодаря длительному пребыванию в городе и кое-какому образованию резко отличался от окружающей толпы односельчан. Ему было двадцать пять лет от роду, но жил он довольно прилично, передав оставленное ему отцом имение в аренду фермеру, чтобы не заниматься хозяйством самому. Он слыл за ученого и поэта, ибо жители нередко встречали его в поле одного, с книгой в руках. Знали также, что он написал одну или две ставшие знаменитыми в Провансе песенки, за что и получил кличку «Стихоплет», под которой был известен более, чем под своим настоящим именем.
Во всяком случае это была чувствительная и мечтательная натура, полная воодушевления и огня. Его любили все и открыто признавали, что он стоит гораздо выше людей, среди которых ему суждено жить. За это любила его Марго или за красоту его? Кто знает! Он был действительно красив, молод, здоров и отважен, но что полюбилось ей в нем, он и сам не знал.
Известно одно: он прожил в душевном спокойствии со свободным сердцем до двадцати четырех лет, как вдруг полюбил Марго. Долго хранил он от всех тайну своего сердца. В течение многих месяцев Марго не знала ничего об этой любви, несмотря на то что он часто бывал на ферме и видел предмет своего обожания. Однажды вечером, на одном из сельских праздников, когда, надеясь быть замеченным ею, он украдкой бросал влюбленные взгляды на Марго, ему показалось, что она подзывает его к себе. Смущенный, бледный, в трепете приблизился он к ней, и они обменялись следующими словами.
– Вы меня любите, – сказала ему Марго, – не отпирайтесь. Я угадала?
– Вам неприятно это? – спросил он ее.
– Нисколько, – ответила она ласково. – Приходите завтра вечером на ферму, к задней калитке в поле, я приду к вам.
Это было их первое любовное свидание. Ослепленный неожиданным счастьем, упоенный ее признанием в любви, он и не подумал обратить внимание на несколько грубую форму, в какой оно было сделано. Марго предоставила ему говорить, сколько он хотел. Еще ни одна молодая девушка не слышала такого красноречивого объяснения в любви. Он говорил с ней так, как могут говорить только поэты, на том ласкающем слух провансальском наречии, где каждое слово подобно образу, каждое выражение исполнено прелести.
– Готовы ли вы жениться на мне? – спросила она, спокойно выслушав его страстные речи.
– Как! Вы хотите этого?
– Да, если вам это удастся. Поспешите забрать меня из этого дома, где я так несчастна.
– Несчастны? Вы? По какой причине? Из-за чего несчастны?
– Я все расскажу вам позднее, – ответила она, вытирая слезы. – А сейчас постарайтесь добиться моей руки. Я вас люблю и буду любить всегда!
Медленно возвращался он в Горд, его сердце было переполнено счастьем. Марго любит его, она сама призналась. Был ли кто счастливее его? Вечно одинокий, лишенный какой-либо цели в жизни, он уже воображал себя супругом этого неземного создания!
На другой день он отправился в Новый Бастид. Фермера он застал сидящим за столом вместе с женой и дочерью. Едва он вошел, как Марго немедленно исчезла из комнаты.
– Здорово, Паскуаль! – вскрикнул Риваро. – Каким добрым ветром занесло вас к нам?
Паскуаль поздоровался.
– Вы не назовете этот ветер добрым, – ответил он, – когда выслушаете мою просьбу к вам, господин Риваро.
– Чем могу быть полезен? – спросил старый фермер.
Сердце Паскуаля сильно забилось. Он чувствовал, что кровь прилила к его щекам, в глазах замелькали темные круги. Сам едва сознавая, что говорит, он открылся перед Риваро в своей любви к Марго и ее взаимности, а в заключение попросил ее руки.
– Вот этого я и боялся! – вскрикнул Риваро. – Разве я не предвидел это, жена, скажи?
Госпожа Риваро молчала, глаза ее наполнились слезами.
– Отвечайте, господин Риваро, – сказал Паскуаль. – Вам не нравится мое предложение?
– Не в этом дело, мой милый, предложение ваше вполне естественно, тем более если вас еще и заставили его сделать. Мне неприятно, но я вынужден отказать вам. Я не желаю выдавать свою дочь замуж.
Фермер произносил слова так медленно, словно это стоило ему больших усилий. Паскуаль был ошеломлен его ответом, но не сломлен.
– Так вы не хотите выдавать свою дочь замуж, господин Риваро? Это серьезно?
– Совершенно серьезно.
– Однако ей уже восемнадцать лет, я также в годах – мы подходящая пара.
– Это верно.
– Я искренне люблю ее, и мое чувство взаимно.
– Я верю тебе, Паскуаль, но повторяю: по причинам, только мне известным, я не желаю выдавать ее замуж.
В голове Паскуаля блеснула неожиданная мысль.
– А! – радостно вскрикнул он. – Я догадался, в чем дело! У меня и своего добра хватает, чтобы безбедно просуществовать двоим. Мне не нужно вашего приданого.
– Вопрос тут вовсе не в деньгах. Моя дочь будет богата – я оставлю ей состояние. Совершенно другие причины не позволяют мне выдать ее замуж.
Слова эти были сказаны тоном, который не допускал никаких возражений. Паскуаль понял это, и на лице его появилось выражение неподдельной грусти.
– Стало быть, – сказал он с тоской, – если честный человек, горячо любящий вашу дочь и ею взаимно любимый, приходит к вам с просьбой узаконить их счастье и освятить любовь, то вы без всяких причин и объяснений отказываете ему в этом?
– Да, как ни грустно мне, милый, но я вынужден отказывать. Вы именно такой зять, какой был бы нужен мне, но я все-таки настаиваю на своем решении. Иначе не должно быть.
Сказав это, фермер быстро вышел из залы, оставив несчастного Паскуаля лицом к лицу с госпожой Риваро, которая не переставала плакать во время их объяснения.
– Что это за таинственность? – вскрикнул молодой человек. – Госпожа Риваро! – с мольбой обратился он к фермерше. – Заклинаю вас всеми святыми, взываю к вашему сердцу, объясните мне: что это такое? Неужели это окончательное решение? Нет, этого не может быть!
– Он отец, – ответила она, указывая на дверь, куда вышел Риваро, – что он решил, то останется неизменным. Ради вашего счастья, дитя мое, не приходите к нам больше.
Столь странный отказ, причину которого ему не захотели разъяснить, окончательно обескуражил Паскуаля. Он так лелеял свою дорогую мечту, так сроднился с ней, что не понимал, как могли ему отказать! Ему просто необходимо было узнать побудительные причины! Если их скрывают, значит, причины эти сомнительного свойства. Вдруг ему на память пришли слова, сказанные Марго во время первого свидания с ним.
«Поспешите забрать меня из этого дома, где я так несчастна», – говорила она.
Может быть, она намекала на жестокое обращение отца. Такое предположение возмутило Паскуаля до глубины души.
– От меня скрывают истину, – произнес он, – но я узнаю ее, и виновные в несчастье Марго ответят мне за это.
– Никто из нас не виновен в несчастье Марго, – тихо ответила госпожа Риваро. – Ни отец, ни я не можем ни в чем упрекнуть себя. Мы любили ее, как могли и как обязаны были любить.
Так закончилось это объяснение. Когда Паскуаль, потеряв всякую надежду, бледный как смерть, уходил с фермы, к его великому изумлению, к нему подошла Марго.
– Отец передал мне все, – торопливо сказала она. – Он запретил мне видеться и говорить с вами. Ступайте и не показывайтесь до тех пор, пока я сама не назначу вам свидания. Не теряйте надежды.
Она подала Паскуалю цветок, который был приколот у нее на груди, и быстро скрылась, не дав ему возможности что-либо ответить.
Все это происходило за три дня до Рождества. Утром в сочельник старая Вальбро принесла Паскуалю записку от Марго, в которой та извещала, что будет ждать его сегодня на ферме во время заутрени. Паскуаль ответил, что он непременно явится.
Вот что означали таинственные слова: «Он придет сюда», которые Вальбро шепнула подошедшей к ней вечером Марго.
Марго без труда нашла предлог остаться одна дома. Она сослалась на сильную головную боль, объясняя ее непривычно долгим бодрствованием и поздним ужином. Ей поверили и отправились без нее, оставив присматривать за фермой двух преданных работников, из которых один, Мулине, служил в доме уже в течение многих лет и по праву считался надежным человеком.
Едва обитатели фермы удалились, как Марго вышла из своей комнаты, где заперлась, чтобы удачнее замаскировать мнимую болезнь, и спустилась в залу, двери которой выходили в сад. Проходя мимо кухни, она заметила в ней двух работников, которые расположились у камина. Один из них уже спал, другой же, Мулине, курил маленькую трубку, время от времени потягивая из бутылки вино. Казалось, они намерены были провести так всю ночь. Глубокая тишина царила во всем доме.
Марго тихо вошла в залу и, тщательно закрыв за собой дверь, села в кресло в ожидании Паскуаля. Небольшая лампа, поставленная на пол у ее ног, слабо освещала низ залы, своды же терялись в темноте. В этом полумраке неподвижно сидящая Марго походила на изваяние весталки. Если бы не нервное подрагивание розовых губ, ее можно было бы принять за мертвую. Глаза ее были закрыты, но она не спала – она мечтала.
Было довольно холодно, но человек, о котором мы говорим, видимо, ожидал кого-то и уже не раз обходил площадь, не решаясь, вероятно, зайти куда-либо, чтобы обогреться. Глухо отдавались в застывшем воздухе его торопливые шаги.
Все дома в окрестности были освещены, ибо не такая это ночь, канун Рождества, чтобы посвящать ее сну. Окна и двери были плотно закрыты, ни одного звука, ни малейшего шума не долетало до слуха прогуливавшегося по площади незнакомца.
Долго ходил он так, пока не отворилась дверь дома священника, который вышел в сопровождении псаломщика, впереди него шел сторож с фонарем. Безмолвно перешли они площадь и ступили в церковь, оставив за собой открытую дверь. Тишина, прерванная на минуту, казалось, водворилась снова, но ненадолго.
В то время как осветилась внутренность церкви, раздался торжественный звон двух колоколов. Все жители деревни, как один человек, поднялись на ноги. Мало-помалу гул увеличивался, разносился по улицам, и скоро все гордское население собралось на площади перед церковью, шумно разговаривая, споря и распевая праздничные песни. Женщины поспешно входили в ярко освещенную церковь, мужчины оставались на площади, собираясь отдельными группами, некоторые, наименее набожные, отправлялись в ближайший кабачок, остававшийся закрытым вплоть до этой минуты. Вдали показалась еще одна группа людей.
– Вот, наконец, и жители фермы в Новом Бастиде! – негромко вскрикнул незнакомец в плаще, прервав свою прогулку.
Он пошел к ним навстречу, тщательно закрывая лицо плащом, чтобы не быть узнанным.
Это и в самом деле были они. Впереди всех, под руку со своей женой, шел Риваро, за ним следовали его родственники и друзья, заключали шествие работники и среди них Вальбро. Не было только Марго.
Пропустив их вперед, незнакомец отошел в сторону. Через мгновение Вальбро подошла к нему и, положив руку на плечо, тихо спросила:
– Это ты, Паскуаль?
Он вздрогнул.
– Наконец-то, Вальбро! Я думал, вы уже не придете.
– Марго ждет. И если я не пришла раньше, то только потому, что хотела сначала убедиться, все ли ушли из дома, чтобы ты мог свободно увидеться с ней.
– Риваро позволил дочери не ходить к заутрене?
– Получив через меня твое послание, она сослалась на сильную головную боль, и ее вынуждены были оставить дома. Мать хотела побыть с ней, но Марго упросила ее не беспокоиться, объявив, что немедленно ляжет в постель.
– Кто стережет ферму? – спросил Паскуаль.
– Мулине и еще кто-то. Марго ждет тебя в большой зале, примыкающей к саду. Перебравшись через забор, ты попадешь прямо к ней. Ступай и будь благоразумен.
– Благодарю, Вальбро, – ответил Паскуаль.
Он быстрыми шагами отправился через поля, еще объятые спасительной темнотой, к ферме в Новом Бастиде, в то время как все жители с увлечением слушали в гордской церкви торжественное пение.
Сын простого крестьянина, Паскуаль родился в Горде. Он относился к тому типу странных людей, которые изредка попадаются среди сельских жителей. Человек низкого происхождения, он благодаря длительному пребыванию в городе и кое-какому образованию резко отличался от окружающей толпы односельчан. Ему было двадцать пять лет от роду, но жил он довольно прилично, передав оставленное ему отцом имение в аренду фермеру, чтобы не заниматься хозяйством самому. Он слыл за ученого и поэта, ибо жители нередко встречали его в поле одного, с книгой в руках. Знали также, что он написал одну или две ставшие знаменитыми в Провансе песенки, за что и получил кличку «Стихоплет», под которой был известен более, чем под своим настоящим именем.
Во всяком случае это была чувствительная и мечтательная натура, полная воодушевления и огня. Его любили все и открыто признавали, что он стоит гораздо выше людей, среди которых ему суждено жить. За это любила его Марго или за красоту его? Кто знает! Он был действительно красив, молод, здоров и отважен, но что полюбилось ей в нем, он и сам не знал.
Известно одно: он прожил в душевном спокойствии со свободным сердцем до двадцати четырех лет, как вдруг полюбил Марго. Долго хранил он от всех тайну своего сердца. В течение многих месяцев Марго не знала ничего об этой любви, несмотря на то что он часто бывал на ферме и видел предмет своего обожания. Однажды вечером, на одном из сельских праздников, когда, надеясь быть замеченным ею, он украдкой бросал влюбленные взгляды на Марго, ему показалось, что она подзывает его к себе. Смущенный, бледный, в трепете приблизился он к ней, и они обменялись следующими словами.
– Вы меня любите, – сказала ему Марго, – не отпирайтесь. Я угадала?
– Вам неприятно это? – спросил он ее.
– Нисколько, – ответила она ласково. – Приходите завтра вечером на ферму, к задней калитке в поле, я приду к вам.
Это было их первое любовное свидание. Ослепленный неожиданным счастьем, упоенный ее признанием в любви, он и не подумал обратить внимание на несколько грубую форму, в какой оно было сделано. Марго предоставила ему говорить, сколько он хотел. Еще ни одна молодая девушка не слышала такого красноречивого объяснения в любви. Он говорил с ней так, как могут говорить только поэты, на том ласкающем слух провансальском наречии, где каждое слово подобно образу, каждое выражение исполнено прелести.
– Готовы ли вы жениться на мне? – спросила она, спокойно выслушав его страстные речи.
– Как! Вы хотите этого?
– Да, если вам это удастся. Поспешите забрать меня из этого дома, где я так несчастна.
– Несчастны? Вы? По какой причине? Из-за чего несчастны?
– Я все расскажу вам позднее, – ответила она, вытирая слезы. – А сейчас постарайтесь добиться моей руки. Я вас люблю и буду любить всегда!
Медленно возвращался он в Горд, его сердце было переполнено счастьем. Марго любит его, она сама призналась. Был ли кто счастливее его? Вечно одинокий, лишенный какой-либо цели в жизни, он уже воображал себя супругом этого неземного создания!
На другой день он отправился в Новый Бастид. Фермера он застал сидящим за столом вместе с женой и дочерью. Едва он вошел, как Марго немедленно исчезла из комнаты.
– Здорово, Паскуаль! – вскрикнул Риваро. – Каким добрым ветром занесло вас к нам?
Паскуаль поздоровался.
– Вы не назовете этот ветер добрым, – ответил он, – когда выслушаете мою просьбу к вам, господин Риваро.
– Чем могу быть полезен? – спросил старый фермер.
Сердце Паскуаля сильно забилось. Он чувствовал, что кровь прилила к его щекам, в глазах замелькали темные круги. Сам едва сознавая, что говорит, он открылся перед Риваро в своей любви к Марго и ее взаимности, а в заключение попросил ее руки.
– Вот этого я и боялся! – вскрикнул Риваро. – Разве я не предвидел это, жена, скажи?
Госпожа Риваро молчала, глаза ее наполнились слезами.
– Отвечайте, господин Риваро, – сказал Паскуаль. – Вам не нравится мое предложение?
– Не в этом дело, мой милый, предложение ваше вполне естественно, тем более если вас еще и заставили его сделать. Мне неприятно, но я вынужден отказать вам. Я не желаю выдавать свою дочь замуж.
Фермер произносил слова так медленно, словно это стоило ему больших усилий. Паскуаль был ошеломлен его ответом, но не сломлен.
– Так вы не хотите выдавать свою дочь замуж, господин Риваро? Это серьезно?
– Совершенно серьезно.
– Однако ей уже восемнадцать лет, я также в годах – мы подходящая пара.
– Это верно.
– Я искренне люблю ее, и мое чувство взаимно.
– Я верю тебе, Паскуаль, но повторяю: по причинам, только мне известным, я не желаю выдавать ее замуж.
В голове Паскуаля блеснула неожиданная мысль.
– А! – радостно вскрикнул он. – Я догадался, в чем дело! У меня и своего добра хватает, чтобы безбедно просуществовать двоим. Мне не нужно вашего приданого.
– Вопрос тут вовсе не в деньгах. Моя дочь будет богата – я оставлю ей состояние. Совершенно другие причины не позволяют мне выдать ее замуж.
Слова эти были сказаны тоном, который не допускал никаких возражений. Паскуаль понял это, и на лице его появилось выражение неподдельной грусти.
– Стало быть, – сказал он с тоской, – если честный человек, горячо любящий вашу дочь и ею взаимно любимый, приходит к вам с просьбой узаконить их счастье и освятить любовь, то вы без всяких причин и объяснений отказываете ему в этом?
– Да, как ни грустно мне, милый, но я вынужден отказывать. Вы именно такой зять, какой был бы нужен мне, но я все-таки настаиваю на своем решении. Иначе не должно быть.
Сказав это, фермер быстро вышел из залы, оставив несчастного Паскуаля лицом к лицу с госпожой Риваро, которая не переставала плакать во время их объяснения.
– Что это за таинственность? – вскрикнул молодой человек. – Госпожа Риваро! – с мольбой обратился он к фермерше. – Заклинаю вас всеми святыми, взываю к вашему сердцу, объясните мне: что это такое? Неужели это окончательное решение? Нет, этого не может быть!
– Он отец, – ответила она, указывая на дверь, куда вышел Риваро, – что он решил, то останется неизменным. Ради вашего счастья, дитя мое, не приходите к нам больше.
Столь странный отказ, причину которого ему не захотели разъяснить, окончательно обескуражил Паскуаля. Он так лелеял свою дорогую мечту, так сроднился с ней, что не понимал, как могли ему отказать! Ему просто необходимо было узнать побудительные причины! Если их скрывают, значит, причины эти сомнительного свойства. Вдруг ему на память пришли слова, сказанные Марго во время первого свидания с ним.
«Поспешите забрать меня из этого дома, где я так несчастна», – говорила она.
Может быть, она намекала на жестокое обращение отца. Такое предположение возмутило Паскуаля до глубины души.
– От меня скрывают истину, – произнес он, – но я узнаю ее, и виновные в несчастье Марго ответят мне за это.
– Никто из нас не виновен в несчастье Марго, – тихо ответила госпожа Риваро. – Ни отец, ни я не можем ни в чем упрекнуть себя. Мы любили ее, как могли и как обязаны были любить.
Так закончилось это объяснение. Когда Паскуаль, потеряв всякую надежду, бледный как смерть, уходил с фермы, к его великому изумлению, к нему подошла Марго.
– Отец передал мне все, – торопливо сказала она. – Он запретил мне видеться и говорить с вами. Ступайте и не показывайтесь до тех пор, пока я сама не назначу вам свидания. Не теряйте надежды.
Она подала Паскуалю цветок, который был приколот у нее на груди, и быстро скрылась, не дав ему возможности что-либо ответить.
Все это происходило за три дня до Рождества. Утром в сочельник старая Вальбро принесла Паскуалю записку от Марго, в которой та извещала, что будет ждать его сегодня на ферме во время заутрени. Паскуаль ответил, что он непременно явится.
Вот что означали таинственные слова: «Он придет сюда», которые Вальбро шепнула подошедшей к ней вечером Марго.
Марго без труда нашла предлог остаться одна дома. Она сослалась на сильную головную боль, объясняя ее непривычно долгим бодрствованием и поздним ужином. Ей поверили и отправились без нее, оставив присматривать за фермой двух преданных работников, из которых один, Мулине, служил в доме уже в течение многих лет и по праву считался надежным человеком.
Едва обитатели фермы удалились, как Марго вышла из своей комнаты, где заперлась, чтобы удачнее замаскировать мнимую болезнь, и спустилась в залу, двери которой выходили в сад. Проходя мимо кухни, она заметила в ней двух работников, которые расположились у камина. Один из них уже спал, другой же, Мулине, курил маленькую трубку, время от времени потягивая из бутылки вино. Казалось, они намерены были провести так всю ночь. Глубокая тишина царила во всем доме.
Марго тихо вошла в залу и, тщательно закрыв за собой дверь, села в кресло в ожидании Паскуаля. Небольшая лампа, поставленная на пол у ее ног, слабо освещала низ залы, своды же терялись в темноте. В этом полумраке неподвижно сидящая Марго походила на изваяние весталки. Если бы не нервное подрагивание розовых губ, ее можно было бы принять за мертвую. Глаза ее были закрыты, но она не спала – она мечтала.