Страница:
Владимир Белобров, Олег Попов
Му-му возвращается из ада
Памяти семидесятых
1
Это произошло в ту пору, когда ещё никто не слышал о евроремонте.
Москва. Середина лета. Жарко. Закончилась летняя сессия. Все разъехались кто куда — кто на юг, кто в деревню, кто в стройотряд. Лишь немногие остались в Москве.
Виделись часто, потому что компания была нужна, а выбирать было не из кого.
Петя вбежал по старой стоптанной лестнице на третий этаж и постучал в дверь квартиры своего друга Жени. Звонок не работал.
Прошло несколько минут. Петя постучал ещё раз. С той стороны заворочался ключ и дверь слегка приоткрылась.
— А, это ты Петька, — сказала женькина сумасшедшая бабка. — Я тебя не пущу — вы с Женькой баловаться будете и квартиру спалите.
Женькиной бабке казалось, что они все ещё десятилетние пацаны, какими Генриетта Оттовна их запомнила, перед тем, как свихнулась.
— Баба Гена, — Петя засунул ногу в щель, не давая старухе захлопнуть дверь. — вы нас задерживаете, нам с Женей в школу пора. — Это была обычная Петина хитрость, потому что баба Гена была хоть и сумасшедшая, но дисциплинированная старуха и когда слышала про школу, это действовало безотказно.
Бабка отошла в сторону, пропуская Петю внутрь.
— А где портфель? — спросила она подозрительно.
— У нас сегодня физкультура, — нашёлся Пётр.
Женя лежал в кровати и кусал шариковую ручку. Из-под одеяла торчала нога с длинными пальцами. На полу валялись несколько книг.
— Привет, Жендос, — Петя присел в кресло с ободранными деревянными подлокотниками и закинул ноги на письменный стол, рядом с тарелкой, на которой лежало зеленое яблоко.
— Привет, — Женька посмотрел в потолок. — Минуту…
Он записал что-то в тетради, посмотрел ещё раз в потолок и дописал.
— Пишу рассказ, — сказал Женька раздумчиво.
— Ну? — Петя ногой подвинул тарелку с яблоком, которая загораживала ему видимость.
— Да, — Женя посмотрел в тетрадь. — Му-му возвращается из ада.
— Чего-чего? — переспросил Петька.
— Название придумал «Му-му возвращается из ада». Представляешь, какая тема?!
Петя стукнул по тарелке пяткой, яблоко подлетело и упало к нему прямо в руку. Он впился в зеленую плоть крепкими зубами. По подбородку потёк сок.
— Никому это теперь не надо, — сказал он, вытирая подбородок рукавом. — Зомби — это вчерашний день. Сегодня нужно писать книжки про войну.
— Ты, Петька, хоть мне и друг, но ты тупой примитивный человек. Это раз! А во-вторых, я писатель, а не коньюнтурщик. Коньюнктура — это не для меня. Для меня важны традиции мировой литературы, типа Генри Миллера и Анны Ахматовой.
— Это что ли Мюллер из гестапо? — спросил Пётр.
— Ты что?! — Женька приподнял с подушки голову и посмотрел на друга. — Чтоб ты знал, идиот, — Генри Миллер умер! И будь я помоложе, я бы за такие слова дал тебе в морду! Но теперь я уже не такой наивный и знаю, что есть категории населения, которые вообще ничем не интересуются!
Пётр промолчал.
— А я вчера Светке вставил, — сказал он после паузы.
Жёнка плюнул и спустил ноги с кровати:
— Ты животное, — он подошёл к окну и почесал лоб. — Ну и как она?
— Восхитительная женщина!.. Пять раз, как в последний раз…
Женька посмотрел в окно. За окном пролетела ворона с носовым платком в клюве. Ворона села на дерево и стала мотать головой, как будто подавала платком какие-то знаки.
— Не думал я про Светку, что она тебе даст… Вроде, книги читает…
— Одно другому не помеха… Наоборот, даже, развивает у женщин воображение… Унесённые ветром… Действует на нижние чакры…
В комнату заглянула голова бабы Гены:
— В школу опоздаете, ребятки!
— Баба Гена, ты что? — сказал Петя. — Мы уже пришли давно.
— Да? — Баба Гена мотнула головой и скрылась.
Женька взял с кровати тетрадь: — Ну как, будешь слушать?
— Если хочешь, немного могу послушать.
— Тогда устраивайся поудобнее, дружок.
Петька вытащил из кармана пачку сигарет, закурил и подвинул ногой тарелку, чтобы не стряхивать пепел на пол.
Женька сел на кровать:
— Как ты помнишь, рассказ Тургенева заканчивается на том, как Герасим топит по приказу барыни собаку и уходит в деревню, не в силах после этого оставаться в Москве…
— У меня в детстве, — перебил Петька, — два основных героя было — Маресьев и Му-му!
Женька покрутил головой:
— …Я начинаю читать…
Москва. Середина лета. Жарко. Закончилась летняя сессия. Все разъехались кто куда — кто на юг, кто в деревню, кто в стройотряд. Лишь немногие остались в Москве.
Виделись часто, потому что компания была нужна, а выбирать было не из кого.
Петя вбежал по старой стоптанной лестнице на третий этаж и постучал в дверь квартиры своего друга Жени. Звонок не работал.
Прошло несколько минут. Петя постучал ещё раз. С той стороны заворочался ключ и дверь слегка приоткрылась.
— А, это ты Петька, — сказала женькина сумасшедшая бабка. — Я тебя не пущу — вы с Женькой баловаться будете и квартиру спалите.
Женькиной бабке казалось, что они все ещё десятилетние пацаны, какими Генриетта Оттовна их запомнила, перед тем, как свихнулась.
— Баба Гена, — Петя засунул ногу в щель, не давая старухе захлопнуть дверь. — вы нас задерживаете, нам с Женей в школу пора. — Это была обычная Петина хитрость, потому что баба Гена была хоть и сумасшедшая, но дисциплинированная старуха и когда слышала про школу, это действовало безотказно.
Бабка отошла в сторону, пропуская Петю внутрь.
— А где портфель? — спросила она подозрительно.
— У нас сегодня физкультура, — нашёлся Пётр.
Женя лежал в кровати и кусал шариковую ручку. Из-под одеяла торчала нога с длинными пальцами. На полу валялись несколько книг.
— Привет, Жендос, — Петя присел в кресло с ободранными деревянными подлокотниками и закинул ноги на письменный стол, рядом с тарелкой, на которой лежало зеленое яблоко.
— Привет, — Женька посмотрел в потолок. — Минуту…
Он записал что-то в тетради, посмотрел ещё раз в потолок и дописал.
— Пишу рассказ, — сказал Женька раздумчиво.
— Ну? — Петя ногой подвинул тарелку с яблоком, которая загораживала ему видимость.
— Да, — Женя посмотрел в тетрадь. — Му-му возвращается из ада.
— Чего-чего? — переспросил Петька.
— Название придумал «Му-му возвращается из ада». Представляешь, какая тема?!
Петя стукнул по тарелке пяткой, яблоко подлетело и упало к нему прямо в руку. Он впился в зеленую плоть крепкими зубами. По подбородку потёк сок.
— Никому это теперь не надо, — сказал он, вытирая подбородок рукавом. — Зомби — это вчерашний день. Сегодня нужно писать книжки про войну.
— Ты, Петька, хоть мне и друг, но ты тупой примитивный человек. Это раз! А во-вторых, я писатель, а не коньюнтурщик. Коньюнктура — это не для меня. Для меня важны традиции мировой литературы, типа Генри Миллера и Анны Ахматовой.
— Это что ли Мюллер из гестапо? — спросил Пётр.
— Ты что?! — Женька приподнял с подушки голову и посмотрел на друга. — Чтоб ты знал, идиот, — Генри Миллер умер! И будь я помоложе, я бы за такие слова дал тебе в морду! Но теперь я уже не такой наивный и знаю, что есть категории населения, которые вообще ничем не интересуются!
Пётр промолчал.
— А я вчера Светке вставил, — сказал он после паузы.
Жёнка плюнул и спустил ноги с кровати:
— Ты животное, — он подошёл к окну и почесал лоб. — Ну и как она?
— Восхитительная женщина!.. Пять раз, как в последний раз…
Женька посмотрел в окно. За окном пролетела ворона с носовым платком в клюве. Ворона села на дерево и стала мотать головой, как будто подавала платком какие-то знаки.
— Не думал я про Светку, что она тебе даст… Вроде, книги читает…
— Одно другому не помеха… Наоборот, даже, развивает у женщин воображение… Унесённые ветром… Действует на нижние чакры…
В комнату заглянула голова бабы Гены:
— В школу опоздаете, ребятки!
— Баба Гена, ты что? — сказал Петя. — Мы уже пришли давно.
— Да? — Баба Гена мотнула головой и скрылась.
Женька взял с кровати тетрадь: — Ну как, будешь слушать?
— Если хочешь, немного могу послушать.
— Тогда устраивайся поудобнее, дружок.
Петька вытащил из кармана пачку сигарет, закурил и подвинул ногой тарелку, чтобы не стряхивать пепел на пол.
Женька сел на кровать:
— Как ты помнишь, рассказ Тургенева заканчивается на том, как Герасим топит по приказу барыни собаку и уходит в деревню, не в силах после этого оставаться в Москве…
— У меня в детстве, — перебил Петька, — два основных героя было — Маресьев и Му-му!
Женька покрутил головой:
— …Я начинаю читать…
МУ-МУ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ИЗ АДА
ТЁМНАЯ ВОДА
Последнее, что увидела Му-му — жёлтое пятно солнца, пробивающееся сквозь толщу тёмной воды.
Привязанный к шее камень непреодолимо затягивал её в мутный водоворот. Му-му выпустила пузыри и перед глазами у неё вспыхнул золотой свет запредельного…
ГЛАВА 1
ДЕРЕВНЯ
Герасим сидел на завалинке и курил козью ножку. Раньше, когда он жил в городе с собакой, он не курил. Но после того, как утопил Му-му и вернулся в деревню, Герасим закурил табак.
Он с удовольствием затянулся, выпустил вперёд жёлтый дым самосада и посмотрел на дорогу, по которой на телеге ехал мужик в картузе.
Важно перешла дорогу гусыня с гусятами.
На плетень взлетел жёлтый с чёрным петух и закукарекал. Но Герасим этого не услышал, потому что был глухонемой.
Пролетела по небу цапля. Герасим посмотрел на цаплю и тяжело вздохнул.
На колени к нему запрыгнула полосатая кошка. Герасим осторожно, но твёрдо сбросил кошку вниз. Он больше не хотел привязываться к животным.
Кошка обиделась и стукнула хвостом по земле.
Подъехал мужик на телеге, слез и подошёл к Герасиму. Герасим его узнал. Это был Бориска хромой, барынин человек. На Бориске были надеты сапоги, синие штаны в чёрную полоску, красная рубаха в белый горох, зелёная жилетка и чёрный картуз с лакированным козырьком. Из-за уха Бориски торчал цветок из перьев. На груди висел до блеска начищенный латунный театральный бинокль.
Герасим знал, что вещи на Бориске все чужие, что он просто одолжил их у дворовых, чтобы нарядным съездить в деревню и отодрать кого-нибудь из деревенских баб на сене.
Бориска вынул из кармана жестянку монпасье, поддел ногтем крышечку, вытащил красный леденец, посмотрел на просвет и закинул в рот.
— На, угощайся, — он протянул баночку Герасиму.
Герасим поплевал на козью ножку, засунул окурок за ухо, вытер пальцы о грудь и взял конфету.
— Барыня приказывали, чтоб ты возвращался, — прочитал Герасим по губам Бориски.
— М-м-м, — он отрицательно помотал головой.
— Это ты барыне мычи коровой, а мне сказали тебя взад привезть и амба! Полезай в телегу, черт глухонемой.
Герасим посмотрел на Бориску так, что Бориска попятился и чуть не выронил монпасье.
— Ты че смотришь?! А вот я тебя кнутом! — он выхватил из-за пояса кнут и размахнулся.
Но рука Герасима взмыла над головой как птица и перехватила верёвку. Кнут намотался ему на запястье. Герасим дёрнул. Бориска полетел на землю. Герасим отшвырнул кнут в сторону, поставил Бориске босую мозолистую ногу на грудь и нажал.
Хромой закричал от боли и ужаса. Но Герасим не услышал его, потому что был глухонемой.
Он с удовольствием затянулся, выпустил вперёд жёлтый дым самосада и посмотрел на дорогу, по которой на телеге ехал мужик в картузе.
Важно перешла дорогу гусыня с гусятами.
На плетень взлетел жёлтый с чёрным петух и закукарекал. Но Герасим этого не услышал, потому что был глухонемой.
Пролетела по небу цапля. Герасим посмотрел на цаплю и тяжело вздохнул.
На колени к нему запрыгнула полосатая кошка. Герасим осторожно, но твёрдо сбросил кошку вниз. Он больше не хотел привязываться к животным.
Кошка обиделась и стукнула хвостом по земле.
Подъехал мужик на телеге, слез и подошёл к Герасиму. Герасим его узнал. Это был Бориска хромой, барынин человек. На Бориске были надеты сапоги, синие штаны в чёрную полоску, красная рубаха в белый горох, зелёная жилетка и чёрный картуз с лакированным козырьком. Из-за уха Бориски торчал цветок из перьев. На груди висел до блеска начищенный латунный театральный бинокль.
Герасим знал, что вещи на Бориске все чужие, что он просто одолжил их у дворовых, чтобы нарядным съездить в деревню и отодрать кого-нибудь из деревенских баб на сене.
Бориска вынул из кармана жестянку монпасье, поддел ногтем крышечку, вытащил красный леденец, посмотрел на просвет и закинул в рот.
— На, угощайся, — он протянул баночку Герасиму.
Герасим поплевал на козью ножку, засунул окурок за ухо, вытер пальцы о грудь и взял конфету.
— Барыня приказывали, чтоб ты возвращался, — прочитал Герасим по губам Бориски.
— М-м-м, — он отрицательно помотал головой.
— Это ты барыне мычи коровой, а мне сказали тебя взад привезть и амба! Полезай в телегу, черт глухонемой.
Герасим посмотрел на Бориску так, что Бориска попятился и чуть не выронил монпасье.
— Ты че смотришь?! А вот я тебя кнутом! — он выхватил из-за пояса кнут и размахнулся.
Но рука Герасима взмыла над головой как птица и перехватила верёвку. Кнут намотался ему на запястье. Герасим дёрнул. Бориска полетел на землю. Герасим отшвырнул кнут в сторону, поставил Бориске босую мозолистую ногу на грудь и нажал.
Хромой закричал от боли и ужаса. Но Герасим не услышал его, потому что был глухонемой.
ГЛАВА 2
НА СЕНОВАЛЕ
Бориска лежал на сеновале с Нюркой. Нюрка прикрыла наготу расписным платком и, открыв рот, слушала, как Бориска рассказывает про городскую жизнь.
Хромой почесал внизу живота:
— Едим мы обычно фрикасе и бланманже.
— Чегой-то фрикасе?! — Нюрка охнула.
— Из Франции в кастрюле привозят, — объяснил Бориска. — А ещё пьём мы шампань пузыристую… Из бутылок с золотыми горлышками… Пьёшь её гадину, а она обратно лезет через нос… Я про тебя барыне расскажу, она тебя к себе возьмёт и будешь тоже все это жрать и пить…
— Неужто она тебя послушает?
— Она только меня и слушает. Я при ней первый советчик… любимый… Поворачивайся задом, я тебе по-французски покажу…
— Ой!… Штой-то больно по-французски…
— Зато культурно… Как у маркизов…
Бориска застегнул штаны. За окном чердака стемнело. Высыпали яркие звезды и на небе засияла полная, отливающая зловещим багровым светом, луна.
Бориска перекрестился и поплевал три раза через плечо.
— Свят-свят, — забормотал он, что-то вспомнив. — Ой, не люблю я полнолунию. Она меня страшить пуще всего живого. Круглая луна призываить к себе всех мертвяков из-под земли.
Нюрка перестала заплетать косу и сказала испуганно:
— Чиво такую страсть к ночи говорите?..
— Так потому, что ночью это все и происходит… Днём при солнышке-то, они спокойно лежат в могилах и разлагаются на скелетов.
— Уй!..
— А вот ночью, как луна-то вылезет, — Бориска показал руками круг, — они, нечисти и поднимаются из своих гробов, и всех, кто им попался, душат, — он схватил себя руками за горло, высунул язык, вытаращил глаза и покраснел.
— Х-рр! Х-рр! Хыр!
Нюрка закрыла лицо руками и зажмурилась:
— У-юй! Не пужайте меня! Уж очень я больно сильно ужаснулася!
Бориска замер на секунду, а потом закатил глаза, свалился плашмя спиной на сено и задрыгал ногами как эпилептик:
— Хрры-ы… — и замер.
Нюрка, убрала ладонь, посмотрела одним глазом и заскулила.
— И-и-и! Ой, мамочка! И-и-и!
Бориска поднял вверх руки и сел руками вперёд, как он сел бы, если бы был покойник.
Нюрка вскочила на ноги и хотела бежать, но Бориска открыл глаза и улыбнулся.
— Шутю.
— Ох, и напужали… Я чуть не умерла!
— Чувствуется, — Бориска поводил носом. — Это ж разве напужал! Вот у нас во дворце знаешь, как все пужаются?!.. Кажную ночь в полную луну, по одному человеку пропадает!
— Как же?!
— А вот так же! У Герасима глухонемого была собачка-поводырь плюгавая. А барыне не ндравилось, как она брехала… её брехня не ндравилась… От её брехни у нашей барыни болела башка. Мингрел! — Бориска поднял вверх указательный палец. — Французский вирус болит в башке! — Тут… — он показал на висок. — И тут… — он потрогал затылок.
— Батюшки! У меня тоже взапрошлый год здесь болело. От ведра. Когда меня колодезным журавлём пристукнуло… Цельный месяц… И глаз дёргался, как ёрш на сковородке…
— Екысь! А у барыни кажный день такая статистика…
— Чавой-та?
— По статистикам я прошёлся. Мингрел.
— Юха!..
— Вот она и говорит в воздух: «Мало мне мингрелов в башке, так у меня ещё собака брешить во дворе!» Высовывается барыня в окошко и кричить: «Иии! Уберите собаку!» А Герасим, чья собака, спит в эту пору в сарае ничего не слышит и не идёт. Так как есть он от рождения глухой, откуда ж ему знать, что барыня кричить, а собака лаеть. Спит себе и спит. И видит сны глухонемые. А в это время во дворе — гамора! Все бегають за его собакою, чтобы её заткнуть. И, однако, никто поймать не может. Шипко резвая. Шныряить между ногами. Куснула двоих за жопу. Они тоже орать! Хоть бы псина куда убежала, а она, жучка, по двору предпочитает накручивать и гамкать, как лошадь!.. Посылают за Герасимом. Приходит Герасим, а барыня ему и говорит: «Возьми свою тварь и утопи её в реке не-ме-дле-нно! А то я тебя утоплю вместе с твоей собакой!» Взял Герасим собаку, посадил в лодку и утопил. А сам сбежал в деревню к вам. А сейчас… — Бориска сделал паузу и заговорил шёпотом, — В кажную ночь на полную луну скулёж во дворе собачий слышится. И будта бы скулит она разборчиво: «Ги-и-ра-сим! Ги-ра-сим! У-у!» И кажную ночь такую пропадает по одному человеку людей. А после их на реке утоплыми находят… Это собака Му-му приплывает со дна и ищет Герасима, который её утопил!
— Да ну?! — Нюрка сидела в углу вся белая и кусала платок.
— Вот тебе и да-ну! Эх, Нюра ты моя дорогая! Полный акомпалиптиз в Моске начался! Ибо сказано в писании: И мёртвые восстанут из гробов и позавидуют живым, что они живые, а они мёртвые!
— Святой Христос спаситель! — Нюрка быстро закрестилась. — Спаси нас от чертей лютых!
Что ты! — Бориска махнул рукой. — И крестились и батюшка водой брызгал и икону чудотворную одолжили — ништо не действует!.. Вот мне барыня и велели привезти из деревни глухонемого, чтобы собака его утащила и на этом успокоилась, а то у барыни от такой жизни менгрел ещё злее. Башка раскалывается!..
— Ну его Москву эту, ? Нюрка сжала кулаки. ? Не поеду я с тобой ни за что!
— Ну гляди… Хозяин — барин…
Хромой почесал внизу живота:
— Едим мы обычно фрикасе и бланманже.
— Чегой-то фрикасе?! — Нюрка охнула.
— Из Франции в кастрюле привозят, — объяснил Бориска. — А ещё пьём мы шампань пузыристую… Из бутылок с золотыми горлышками… Пьёшь её гадину, а она обратно лезет через нос… Я про тебя барыне расскажу, она тебя к себе возьмёт и будешь тоже все это жрать и пить…
— Неужто она тебя послушает?
— Она только меня и слушает. Я при ней первый советчик… любимый… Поворачивайся задом, я тебе по-французски покажу…
— Ой!… Штой-то больно по-французски…
— Зато культурно… Как у маркизов…
Бориска застегнул штаны. За окном чердака стемнело. Высыпали яркие звезды и на небе засияла полная, отливающая зловещим багровым светом, луна.
Бориска перекрестился и поплевал три раза через плечо.
— Свят-свят, — забормотал он, что-то вспомнив. — Ой, не люблю я полнолунию. Она меня страшить пуще всего живого. Круглая луна призываить к себе всех мертвяков из-под земли.
Нюрка перестала заплетать косу и сказала испуганно:
— Чиво такую страсть к ночи говорите?..
— Так потому, что ночью это все и происходит… Днём при солнышке-то, они спокойно лежат в могилах и разлагаются на скелетов.
— Уй!..
— А вот ночью, как луна-то вылезет, — Бориска показал руками круг, — они, нечисти и поднимаются из своих гробов, и всех, кто им попался, душат, — он схватил себя руками за горло, высунул язык, вытаращил глаза и покраснел.
— Х-рр! Х-рр! Хыр!
Нюрка закрыла лицо руками и зажмурилась:
— У-юй! Не пужайте меня! Уж очень я больно сильно ужаснулася!
Бориска замер на секунду, а потом закатил глаза, свалился плашмя спиной на сено и задрыгал ногами как эпилептик:
— Хрры-ы… — и замер.
Нюрка, убрала ладонь, посмотрела одним глазом и заскулила.
— И-и-и! Ой, мамочка! И-и-и!
Бориска поднял вверх руки и сел руками вперёд, как он сел бы, если бы был покойник.
Нюрка вскочила на ноги и хотела бежать, но Бориска открыл глаза и улыбнулся.
— Шутю.
— Ох, и напужали… Я чуть не умерла!
— Чувствуется, — Бориска поводил носом. — Это ж разве напужал! Вот у нас во дворце знаешь, как все пужаются?!.. Кажную ночь в полную луну, по одному человеку пропадает!
— Как же?!
— А вот так же! У Герасима глухонемого была собачка-поводырь плюгавая. А барыне не ндравилось, как она брехала… её брехня не ндравилась… От её брехни у нашей барыни болела башка. Мингрел! — Бориска поднял вверх указательный палец. — Французский вирус болит в башке! — Тут… — он показал на висок. — И тут… — он потрогал затылок.
— Батюшки! У меня тоже взапрошлый год здесь болело. От ведра. Когда меня колодезным журавлём пристукнуло… Цельный месяц… И глаз дёргался, как ёрш на сковородке…
— Екысь! А у барыни кажный день такая статистика…
— Чавой-та?
— По статистикам я прошёлся. Мингрел.
— Юха!..
— Вот она и говорит в воздух: «Мало мне мингрелов в башке, так у меня ещё собака брешить во дворе!» Высовывается барыня в окошко и кричить: «Иии! Уберите собаку!» А Герасим, чья собака, спит в эту пору в сарае ничего не слышит и не идёт. Так как есть он от рождения глухой, откуда ж ему знать, что барыня кричить, а собака лаеть. Спит себе и спит. И видит сны глухонемые. А в это время во дворе — гамора! Все бегають за его собакою, чтобы её заткнуть. И, однако, никто поймать не может. Шипко резвая. Шныряить между ногами. Куснула двоих за жопу. Они тоже орать! Хоть бы псина куда убежала, а она, жучка, по двору предпочитает накручивать и гамкать, как лошадь!.. Посылают за Герасимом. Приходит Герасим, а барыня ему и говорит: «Возьми свою тварь и утопи её в реке не-ме-дле-нно! А то я тебя утоплю вместе с твоей собакой!» Взял Герасим собаку, посадил в лодку и утопил. А сам сбежал в деревню к вам. А сейчас… — Бориска сделал паузу и заговорил шёпотом, — В кажную ночь на полную луну скулёж во дворе собачий слышится. И будта бы скулит она разборчиво: «Ги-и-ра-сим! Ги-ра-сим! У-у!» И кажную ночь такую пропадает по одному человеку людей. А после их на реке утоплыми находят… Это собака Му-му приплывает со дна и ищет Герасима, который её утопил!
— Да ну?! — Нюрка сидела в углу вся белая и кусала платок.
— Вот тебе и да-ну! Эх, Нюра ты моя дорогая! Полный акомпалиптиз в Моске начался! Ибо сказано в писании: И мёртвые восстанут из гробов и позавидуют живым, что они живые, а они мёртвые!
— Святой Христос спаситель! — Нюрка быстро закрестилась. — Спаси нас от чертей лютых!
Что ты! — Бориска махнул рукой. — И крестились и батюшка водой брызгал и икону чудотворную одолжили — ништо не действует!.. Вот мне барыня и велели привезти из деревни глухонемого, чтобы собака его утащила и на этом успокоилась, а то у барыни от такой жизни менгрел ещё злее. Башка раскалывается!..
— Ну его Москву эту, ? Нюрка сжала кулаки. ? Не поеду я с тобой ни за что!
— Ну гляди… Хозяин — барин…
ГЛАВА 3
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Герасим шёл по дороге в Москву. Был он одет в серые холщевые штаны, рубаху навыпуск и войлочную шляпу. За спиной висела котомка с хлебом и луком.
Пшеницу уже скосили и острые соломинки торчали, как непричёсанные волосы, вверх.
Герасим сел на край дороги под одиноко стоявший дуб и вытащил припасы. Он отломил от каравая краюху и откусил.
С дуба слетела малиновка. Малиновка приземлилась недалеко от Герасима и стала на него смотреть.
Герасим отщипнул от краюхи и накрошил для малиновки. Птица благодарно защебетала и поскакала к крошкам.
— Чивик-чирик!
Но Герасим этого не услышал, потому что был глухонемой. Он только видел, как она скачет.
Поев немного, Герасим подложил котомку под голову и заснул.
Глухонемой спал крепко и не слышал, как с высокого неба слетел коршун и съел знакомую малиновку.
А когда проснулся и увидел на земле кровь и перья, все понял и нахмурился. Дурной знак.
Пришёл он в Москву затемно. Уже квакали из реки лягушки и в садах пели сверчки. Но Герасим этого не слышал. Он только видел светлячков на кустах, звезды в небе, быстрые тени летучих мышей и полную луну.
Чтобы не делать большой крюк, идти пришлось через кладбище.
Герасим перекрестился и перелез через забор. Он шёл мимо могил с покосившимися крестами, мимо страшных кустов и зловещих деревьев. Ему казалось, что деревья похожи на скелетов, а кусты на чертей. Ему казалось, что сейчас кто-то кинется на него сбоку или сзади, и специально не оглядывался.
И правильно делал, потому что за ним и вправду шёл жёлтый мертвец в белой рубахе и пугал Герасима жуткими криками.
Но Герасим и этого не слышал. Герасим не боялся звука. Герасим боялся вида. И если бы мертвец об этом знал, то зашёл бы спереди.
Герасим благополучно миновал крадбище и перелез через забор. Мертвец проводил его недобрым взглядом светящихся в темноте глаз.
Уже рядом с домом Герасим встретил разбойников. Он прошёл мимо двоих лиходеев, которые вышли из кустов и закричали ему в спину:
— Эй, дядя! Стой, чего спросим!
Но Герасим их не слышал и шёл дальше. Тогда один сказал, что его надо догнать и обобрать. А второй сказал, что его ещё надо зарезать за то, что он не остановился. И пока они разговаривали, Герасим дошёл до калитки и скрылся.
— Вот, блядь! — сказал один грабитель.
А второй сказал:
— Хуй с ним!..
Зазвонил телефон. Женька положил тетрадь и снял трубку.
— Але!.. Привет… У меня… Ну… Погоди, спрошу, — он отодвинул от уха трубку:
— Петька, Леха зовёт на ипподром… Пошли?
— Ну, пошли…
Пшеницу уже скосили и острые соломинки торчали, как непричёсанные волосы, вверх.
Герасим сел на край дороги под одиноко стоявший дуб и вытащил припасы. Он отломил от каравая краюху и откусил.
С дуба слетела малиновка. Малиновка приземлилась недалеко от Герасима и стала на него смотреть.
Герасим отщипнул от краюхи и накрошил для малиновки. Птица благодарно защебетала и поскакала к крошкам.
— Чивик-чирик!
Но Герасим этого не услышал, потому что был глухонемой. Он только видел, как она скачет.
Поев немного, Герасим подложил котомку под голову и заснул.
Глухонемой спал крепко и не слышал, как с высокого неба слетел коршун и съел знакомую малиновку.
А когда проснулся и увидел на земле кровь и перья, все понял и нахмурился. Дурной знак.
Пришёл он в Москву затемно. Уже квакали из реки лягушки и в садах пели сверчки. Но Герасим этого не слышал. Он только видел светлячков на кустах, звезды в небе, быстрые тени летучих мышей и полную луну.
Чтобы не делать большой крюк, идти пришлось через кладбище.
Герасим перекрестился и перелез через забор. Он шёл мимо могил с покосившимися крестами, мимо страшных кустов и зловещих деревьев. Ему казалось, что деревья похожи на скелетов, а кусты на чертей. Ему казалось, что сейчас кто-то кинется на него сбоку или сзади, и специально не оглядывался.
И правильно делал, потому что за ним и вправду шёл жёлтый мертвец в белой рубахе и пугал Герасима жуткими криками.
Но Герасим и этого не слышал. Герасим не боялся звука. Герасим боялся вида. И если бы мертвец об этом знал, то зашёл бы спереди.
Герасим благополучно миновал крадбище и перелез через забор. Мертвец проводил его недобрым взглядом светящихся в темноте глаз.
Уже рядом с домом Герасим встретил разбойников. Он прошёл мимо двоих лиходеев, которые вышли из кустов и закричали ему в спину:
— Эй, дядя! Стой, чего спросим!
Но Герасим их не слышал и шёл дальше. Тогда один сказал, что его надо догнать и обобрать. А второй сказал, что его ещё надо зарезать за то, что он не остановился. И пока они разговаривали, Герасим дошёл до калитки и скрылся.
— Вот, блядь! — сказал один грабитель.
А второй сказал:
— Хуй с ним!..
Зазвонил телефон. Женька положил тетрадь и снял трубку.
— Але!.. Привет… У меня… Ну… Погоди, спрошу, — он отодвинул от уха трубку:
— Петька, Леха зовёт на ипподром… Пошли?
— Ну, пошли…
2
Петька и Женька вышли из дома. Было солнечно и тепло. Они прошли мимо автобусного круга, мимо кладбища и церкви, у которой, как всегда, сидело полно нищих-побирушек. Женька вытащил из кармана мелочь и кинул одной в коробку.
— Ты по какому принципу выбрал кому подать? — спросил Петька.
— У неё самая затёртая надпись, а это значит, что она не меняет своих убеждений. Я люблю людей, которые не меняют убеждений в зависимости от погоды.
Петька посмотрел вверх:
— Погода замечательная.
— Лето, — сказал Женька, — это праздник, которого не замечаешь, пока он не останется за спиной.
— Чего ты говоришь? Не понимаю.
— И не поймёшь никогда! Ты оперируешь другими цветами жизни.
— Оперируют хирурги. Они отрезают руки-ноги и вспарывают животы. У меня дядя нейрохирург. Некоторым мудакам он отрезал по полмозга и это совсем на них не отразилось. Совершенно не было заметно, что у них не хватает.
— Это доказывает, что ресурсы человеческого мозга задействованы только на десять-пятнадцать процентов.
— Точно, — Петя посмотрел вперёд. — Я предлагал дяде пересадить для смеха кому-нибудь мозги от барана. Не у всех бы это было заметно.
Друзья вышли к площади перед станцией метро «Сокол» и встали у остановки двадцать третьего трамвая.
— Эти рельсы приведут нас в неизвестное, — сказал Женька отвлечённо.
— Чего там неизвестного? Все известно — остановка «Площадь Марины Расковой», потом «Аптека», потом «Академия», потом «Аэропорт» потом «ЦСКА», потом «Аэровокзал» и так далее до «Ипподрома».
Женька посмотрел на друга свысока, хотя был ниже.
— Некоторые идут трамвайными путями, а другие выбирают свободу и волю.
Подошёл трамвай. Двери раскрылись, из вагона посыпались люди.
— Посмотри на них! — не унимался Женька, отойдя в сторону, чтобы его не сшибли. — Стадо баранов спускается на землю!
— Ага. Я ж говорил! — Петька помог старушке вытащить сумку на колёсах и поставил её на асфальт. — Кирпичи перевозим, бабуля?
Бабушка заулыбалась двузубым ртом.
— Кирпячи, а чаво ж ишо перевозить-то? Оградку строить на могилке.
— Себе что ли? — пошутил Петька.
Бабушка отмахнулась:
— Тьфу на тебя, фулиган!
Женька и Петька зашли в заднюю дверь. Петька кинул в кассу две копейки и оторвал два билета.
— Нехорошо, молодые люди, — сказал сидевший напротив кассы пожилой дядя в вышедшем из моды сером пиджаке и парусиновой шляпе. — Не за тем я на фронте очко рвал, чтоб вы, подлецы, по две копейки швыряли! Две копейки на два билета — это по копейке билет получается![1]
За такую цену только чебурашки кататься могут! Копейка! Копейка — без сиропа! Три копейки — с сиропом![2] Что ж вы, суки, считать не научились?!
— Отъебись, — Петька отвернулся от пенсионера.
Дальше друзья прослушали за спиной выступление о том, что раньше было не так и таких как они вешали.
— Ты по какому принципу выбрал кому подать? — спросил Петька.
— У неё самая затёртая надпись, а это значит, что она не меняет своих убеждений. Я люблю людей, которые не меняют убеждений в зависимости от погоды.
Петька посмотрел вверх:
— Погода замечательная.
— Лето, — сказал Женька, — это праздник, которого не замечаешь, пока он не останется за спиной.
— Чего ты говоришь? Не понимаю.
— И не поймёшь никогда! Ты оперируешь другими цветами жизни.
— Оперируют хирурги. Они отрезают руки-ноги и вспарывают животы. У меня дядя нейрохирург. Некоторым мудакам он отрезал по полмозга и это совсем на них не отразилось. Совершенно не было заметно, что у них не хватает.
— Это доказывает, что ресурсы человеческого мозга задействованы только на десять-пятнадцать процентов.
— Точно, — Петя посмотрел вперёд. — Я предлагал дяде пересадить для смеха кому-нибудь мозги от барана. Не у всех бы это было заметно.
Друзья вышли к площади перед станцией метро «Сокол» и встали у остановки двадцать третьего трамвая.
— Эти рельсы приведут нас в неизвестное, — сказал Женька отвлечённо.
— Чего там неизвестного? Все известно — остановка «Площадь Марины Расковой», потом «Аптека», потом «Академия», потом «Аэропорт» потом «ЦСКА», потом «Аэровокзал» и так далее до «Ипподрома».
Женька посмотрел на друга свысока, хотя был ниже.
— Некоторые идут трамвайными путями, а другие выбирают свободу и волю.
Подошёл трамвай. Двери раскрылись, из вагона посыпались люди.
— Посмотри на них! — не унимался Женька, отойдя в сторону, чтобы его не сшибли. — Стадо баранов спускается на землю!
— Ага. Я ж говорил! — Петька помог старушке вытащить сумку на колёсах и поставил её на асфальт. — Кирпичи перевозим, бабуля?
Бабушка заулыбалась двузубым ртом.
— Кирпячи, а чаво ж ишо перевозить-то? Оградку строить на могилке.
— Себе что ли? — пошутил Петька.
Бабушка отмахнулась:
— Тьфу на тебя, фулиган!
Женька и Петька зашли в заднюю дверь. Петька кинул в кассу две копейки и оторвал два билета.
— Нехорошо, молодые люди, — сказал сидевший напротив кассы пожилой дядя в вышедшем из моды сером пиджаке и парусиновой шляпе. — Не за тем я на фронте очко рвал, чтоб вы, подлецы, по две копейки швыряли! Две копейки на два билета — это по копейке билет получается![1]
За такую цену только чебурашки кататься могут! Копейка! Копейка — без сиропа! Три копейки — с сиропом![2] Что ж вы, суки, считать не научились?!
— Отъебись, — Петька отвернулся от пенсионера.
Дальше друзья прослушали за спиной выступление о том, что раньше было не так и таких как они вешали.
3
Петька и Женька слезли на остановке и направились к ипподрому.
У служебного входа уже стоял Лешка и оживлённо беседовал с тремя девицами.
Девиц звали — Лариса, Лена и Рита.
— Сегодня скачки отменили, — сообщил Лешка, — ипподром в полном нашем распоряжении.
Лешка уже давно работал здесь на конюшне.
Они миновали служебный вход, и через конюшни попали в небольшую полутёмную комнату.
В комнате стояло два обшарпанных дивана, стол с металлическими ножками (как в столовых). На столе — несколько бутылок портвейна и две бутылки венгерского литрового вермута (для дам). В углу стоял ободранный холодильник «Саратов», на нем — телевизор «Шилялис» со сломанной комнатной антенной.
Стены комнаты украшали плакаты артистов — Аллы Пугачёвой из кинофильма «Женщина, которая поёт», рок-группы «Машина времени» с Софией Ротару из кинофильма «Душа», Вахтанга Кикабидзе в белом костюме и прошлогодний календарь с полуголой японкой. Рядом висела фанерная гитара с немецкими наклейками и седло.
— Милости прошу к столу! — Лешка сделал приглашающий жест.
— А где у тебя зеркало? — спросила Рита.
— В углу за холодильником.
В углу за холодильником висело старое мутное зеркало, поцарапанное изнутри.
Рита вытащила из холщевой сумки косметичку и стала красить губы.
Лена и Лариса встали в очередь.
— Зачем губы-то красить?! — заволновался Лешка. — Сейчас же пить будем
— вся помада на стаканах останется! Как её потом холодной водой отмывать?!
— Красота требует жертв, — сказала перед зеркалом Лариса с поджатыми губами.
— Ты и станешь первой…
Лешка вытащил из холодильника магазинный холодец, банку килек в томате, банку болгарских маринованных огурчиков, икру минтая, докторскую колбасу и помидоры.
— Лешка, ты — лапа! — захлопала в ладоши Лариса.
— Шикарно подготовился к встрече! — сказала Лена.
А Рита запустила пальчики в банку с огурчиками и вытащила самый маленький.
— А-ба-жа-ю болгарские огурчики!
Расселись по диванам.
Лешка откупорил бутылки, разлил вино по стаканам и сказал:
— Ну, как говорится, чтобы встреча прошла на высшем уровне и увенчалась разрядкой напряжённости.
Девушки захихикали и порозовели.
А парни хмыкнули и посмотрели на девушек.
Со звоном стукнулись друг о друга стаканы.
Петька положил на хлеб кружок докторской, сверху маринованный огурчик и закусил. Лешка закусил холодцом. А Женька съел ложку икры и кильку.
— Вкусно, — Рита поставила на стол стакан. — Кишкимет[3] прекрасный напиток, который нужно пить маленькими глотками с лимончиком. Я хожу в коктейль-бар и там его наливают в длинные стаканы со льдом и соломинкой, а на край стакана вешают дольку засахаренного лимона.
— С лимоном втыкает хуже, — сказал Петька. — Лучше бы колбасу вешали.
— Фу! — сказала Лариса.
Лешка заржал.
— Девушки, — сказал Женька, косясь на Петьку, — у него плебейские вкусы, не обращайте внимания.
Выпили ещё.
Лешка снял гитару и спел песню про коней собственного сочинения:
— Неужели, ты сам написал? — спросила Лена.
Лешка скромно кивнул и заулыбался.
— Как Макаревич, — выдохнула Лариса.
— Не Макаревич, а Кутиков, — поправил Женька. — Мне всегда во все года с ко-нем ве-е-зло… Макаревич — фигня. Вот Кутиков — это да! Кутиков в тысячу раз талантливее!
— А кто это Кутиков? — спросила Рита.
Женька присвистнул.
— Вы что, Кутикова не знаете?!.. Ну такой с усами, бас-гитара.
— А, знаем тогда! — обрадовалась Лариса и затянула. — Бе-е-лый аист ле-е-тит…
Женька махнул рукой и налил себе стакан портвейна.
— Давайте выпьем!
Выпили.
— Вон он Кутиков! — закричал вдруг Женька, ткнув пальцем в плакат. — Белый аист!
Девушкам захотелось танцевать. Лешка вытащил из шкафа магнитофон «Электроника 302». Врубили Бони М.
Стриженная брюнетка Рита танцевала, откидывая голову назад и виляя в такт крутыми бёдрами.
Женька снял пиджак и выплясывал перед Ритой, как лезгин.
— Сани ай лаф ю-ю-ю!.. — подпевала Рита.
Лариса и Лена танцевали медленный танец с Петькой и Лешкой.
Лариса положила голову Петьке на плечо и жарко дышала ему в ухо.
— Пётр, — спросила она, — вам какие артисты больше нравятся — наши или зарубежные?
— Зарубежные, — сразу ответил Петька, потому что почувствовал по вопросу, какие артисты больше нравятся Ларисе. — Зарубежные артисты все накаченные. На них приятно смотреть.
— И мне тоже, — вздохнула Лариса. — Особенно Челентано и Бельмондо.
— Ага… Пошли в коридор покурим.
— Пошли.
— Куда вы? — спросила Лена из-за Лешкиного плеча.
— Покурить.
— И я с вами.
— Давайте по очереди, — предложил Петька. — А то там конюшни… Коням вредно дымом дышать…
Петька вышел с Ларисой в коридор. Они закурили «Ту-134» и Петька полез целоваться. Лариса не сопротивлялась. Тогда он полез к ней под юбку. Но Лариса сказала на это: «Не в конюшне же!». Договорились, что Петя придёт к ней в гости.
Когда они вернулись в комнату, Лешка с Леной целовались на диване, а Рита и Женька продолжали танцевать под Бони М. Женька поднимал руку, а Рита, воткнув палец снизу в его кулак, поворачивалась на триста шестьдесят градусов.
У Лены на диване задралась юбка и были видны её трусики-неделька.
Петька подошёл к столу и сказал:
— Кончай бардак! Давайте выпьем!
Все сели обратно за стол и выпили.
Потом опять танцевали. Потом Лене стало нехорошо и Лариса повела её в коридор освежиться.
В коридоре её замутило, тогда подружки добежали до конюшни и Лену стошнило на сено перед конём. Конь фыркнул.
— Ну как? — спросила Лариса.
— Нормально… Можно продолжать дальше.
Конь заржал.
— Ого, — сказала Лариса, — какой у него отросток!.. Тебе бы, Ленка, такой! Хи-хи!
— Хи-хи! А тебе, что не надо?! Хи-хи!
— Мне-то?.. Что я не человек?
Девушки вернулись в комнату.
Лешка сидел за столом и ел холодец с горчицей.
Женька и Рита беседовали на подоконнике.
— Ты читала «Мёртвую зону» в «Иностранке»? — спрашивал Женька.
— Хотела, но не могла нигде достать…
— Нет проблем. Пошли ко мне, у меня есть.
— Я подумаю…
Петьки в комнате не было.
— А где Пётр? — спросила Лариса.
Оказалось, что никто не знает. Петька куда-то делся.
— Давайте нальём, — предложил Лешка, — и он сам придёт. Это верный способ приманивать людей.
Налили. Выпили. Петька не вернулся.
Налили ещё. Выпили.
Из шкафа вывалился Петька и сделал кувырок через голову.
Девушки завизжали.
У служебного входа уже стоял Лешка и оживлённо беседовал с тремя девицами.
Девиц звали — Лариса, Лена и Рита.
— Сегодня скачки отменили, — сообщил Лешка, — ипподром в полном нашем распоряжении.
Лешка уже давно работал здесь на конюшне.
Они миновали служебный вход, и через конюшни попали в небольшую полутёмную комнату.
В комнате стояло два обшарпанных дивана, стол с металлическими ножками (как в столовых). На столе — несколько бутылок портвейна и две бутылки венгерского литрового вермута (для дам). В углу стоял ободранный холодильник «Саратов», на нем — телевизор «Шилялис» со сломанной комнатной антенной.
Стены комнаты украшали плакаты артистов — Аллы Пугачёвой из кинофильма «Женщина, которая поёт», рок-группы «Машина времени» с Софией Ротару из кинофильма «Душа», Вахтанга Кикабидзе в белом костюме и прошлогодний календарь с полуголой японкой. Рядом висела фанерная гитара с немецкими наклейками и седло.
— Милости прошу к столу! — Лешка сделал приглашающий жест.
— А где у тебя зеркало? — спросила Рита.
— В углу за холодильником.
В углу за холодильником висело старое мутное зеркало, поцарапанное изнутри.
Рита вытащила из холщевой сумки косметичку и стала красить губы.
Лена и Лариса встали в очередь.
— Зачем губы-то красить?! — заволновался Лешка. — Сейчас же пить будем
— вся помада на стаканах останется! Как её потом холодной водой отмывать?!
— Красота требует жертв, — сказала перед зеркалом Лариса с поджатыми губами.
— Ты и станешь первой…
Лешка вытащил из холодильника магазинный холодец, банку килек в томате, банку болгарских маринованных огурчиков, икру минтая, докторскую колбасу и помидоры.
— Лешка, ты — лапа! — захлопала в ладоши Лариса.
— Шикарно подготовился к встрече! — сказала Лена.
А Рита запустила пальчики в банку с огурчиками и вытащила самый маленький.
— А-ба-жа-ю болгарские огурчики!
Расселись по диванам.
Лешка откупорил бутылки, разлил вино по стаканам и сказал:
— Ну, как говорится, чтобы встреча прошла на высшем уровне и увенчалась разрядкой напряжённости.
Девушки захихикали и порозовели.
А парни хмыкнули и посмотрели на девушек.
Со звоном стукнулись друг о друга стаканы.
Петька положил на хлеб кружок докторской, сверху маринованный огурчик и закусил. Лешка закусил холодцом. А Женька съел ложку икры и кильку.
— Вкусно, — Рита поставила на стол стакан. — Кишкимет[3] прекрасный напиток, который нужно пить маленькими глотками с лимончиком. Я хожу в коктейль-бар и там его наливают в длинные стаканы со льдом и соломинкой, а на край стакана вешают дольку засахаренного лимона.
— С лимоном втыкает хуже, — сказал Петька. — Лучше бы колбасу вешали.
— Фу! — сказала Лариса.
Лешка заржал.
— Девушки, — сказал Женька, косясь на Петьку, — у него плебейские вкусы, не обращайте внимания.
Выпили ещё.
Лешка снял гитару и спел песню про коней собственного сочинения:
Припев:
Белый в яблоках конь
Скачет быстро по кругу
Натуральный огонь
Натянулась подпруга
Белый конь
Несётся вскачь
Пожелаем нам Удач
Я удачливый жокей
У меня дела О'Кэй!
Припев:
Белый в яблоках конь
Подскользнулся на луже
И на землю упал
Только искры из глаз
Никому он теперь
Почему-то не нужен
И возможно его
Тут пристрелят сейчас
Песня на девушек произвела благоприятное впечатление.
Белый конь, я тебе
Помогу в твоей беде
Я — жокей Алексей
Будет всe О'Кэй
— Неужели, ты сам написал? — спросила Лена.
Лешка скромно кивнул и заулыбался.
— Как Макаревич, — выдохнула Лариса.
— Не Макаревич, а Кутиков, — поправил Женька. — Мне всегда во все года с ко-нем ве-е-зло… Макаревич — фигня. Вот Кутиков — это да! Кутиков в тысячу раз талантливее!
— А кто это Кутиков? — спросила Рита.
Женька присвистнул.
— Вы что, Кутикова не знаете?!.. Ну такой с усами, бас-гитара.
— А, знаем тогда! — обрадовалась Лариса и затянула. — Бе-е-лый аист ле-е-тит…
Женька махнул рукой и налил себе стакан портвейна.
— Давайте выпьем!
Выпили.
— Вон он Кутиков! — закричал вдруг Женька, ткнув пальцем в плакат. — Белый аист!
Девушкам захотелось танцевать. Лешка вытащил из шкафа магнитофон «Электроника 302». Врубили Бони М.
Стриженная брюнетка Рита танцевала, откидывая голову назад и виляя в такт крутыми бёдрами.
Женька снял пиджак и выплясывал перед Ритой, как лезгин.
— Сани ай лаф ю-ю-ю!.. — подпевала Рита.
Лариса и Лена танцевали медленный танец с Петькой и Лешкой.
Лариса положила голову Петьке на плечо и жарко дышала ему в ухо.
— Пётр, — спросила она, — вам какие артисты больше нравятся — наши или зарубежные?
— Зарубежные, — сразу ответил Петька, потому что почувствовал по вопросу, какие артисты больше нравятся Ларисе. — Зарубежные артисты все накаченные. На них приятно смотреть.
— И мне тоже, — вздохнула Лариса. — Особенно Челентано и Бельмондо.
— Ага… Пошли в коридор покурим.
— Пошли.
— Куда вы? — спросила Лена из-за Лешкиного плеча.
— Покурить.
— И я с вами.
— Давайте по очереди, — предложил Петька. — А то там конюшни… Коням вредно дымом дышать…
Петька вышел с Ларисой в коридор. Они закурили «Ту-134» и Петька полез целоваться. Лариса не сопротивлялась. Тогда он полез к ней под юбку. Но Лариса сказала на это: «Не в конюшне же!». Договорились, что Петя придёт к ней в гости.
Когда они вернулись в комнату, Лешка с Леной целовались на диване, а Рита и Женька продолжали танцевать под Бони М. Женька поднимал руку, а Рита, воткнув палец снизу в его кулак, поворачивалась на триста шестьдесят градусов.
У Лены на диване задралась юбка и были видны её трусики-неделька.
Петька подошёл к столу и сказал:
— Кончай бардак! Давайте выпьем!
Все сели обратно за стол и выпили.
Потом опять танцевали. Потом Лене стало нехорошо и Лариса повела её в коридор освежиться.
В коридоре её замутило, тогда подружки добежали до конюшни и Лену стошнило на сено перед конём. Конь фыркнул.
— Ну как? — спросила Лариса.
— Нормально… Можно продолжать дальше.
Конь заржал.
— Ого, — сказала Лариса, — какой у него отросток!.. Тебе бы, Ленка, такой! Хи-хи!
— Хи-хи! А тебе, что не надо?! Хи-хи!
— Мне-то?.. Что я не человек?
Девушки вернулись в комнату.
Лешка сидел за столом и ел холодец с горчицей.
Женька и Рита беседовали на подоконнике.
— Ты читала «Мёртвую зону» в «Иностранке»? — спрашивал Женька.
— Хотела, но не могла нигде достать…
— Нет проблем. Пошли ко мне, у меня есть.
— Я подумаю…
Петьки в комнате не было.
— А где Пётр? — спросила Лариса.
Оказалось, что никто не знает. Петька куда-то делся.
— Давайте нальём, — предложил Лешка, — и он сам придёт. Это верный способ приманивать людей.
Налили. Выпили. Петька не вернулся.
Налили ещё. Выпили.
Из шкафа вывалился Петька и сделал кувырок через голову.
Девушки завизжали.