Страница:
— Ты че, Петруша, вытворяешь? Едва не задохнулась. И подушку всю сажею запачкал. — Она зевнула.
— Слухай, Кать, какой я сегодня сон престранный видел. — Пётр пересказал ей сон…
— Страх-то какой! — Екатерина перекрестилась и натянула одеяло до подбородка. — Ой, пужаюсь я, Петруша! Мыслю, не к добру это. Ан мне недавно тоже сон привиделся. Быдто бы в огороде каком, у палат, был прикован один зверь, бел шерстью, наподобие льва, и зело сердит; на всех бросался и переел у моей соловой лошади ногу. Между тем же были в огороде министры и множество людей, и у женщин юбки подымало на головы…
— Вот так казус! — перебил Пётр. — Жаль, мне твой сон не снился.
— Не перебивай, срамник. — Царица поводила носом. — Расстегаями с кухни тянет… Ну так вот… и были белые знамёна, о которых говорили, что то — мирные знаки…
— Это под юбками что ль, мирные знаки? — Усмехнулся царь.
— Нет, не под юбками. На ёлках. — Екатерина с укоризной посмотрела на супруга. — И ентот сердитый зверь зычно кричал: «САЛДОРЕФ, САЛДОРЕФ!»
— Чего это такое САЛДОРЕФ?
— А почём мне знать. САЛДОРЕФ и САЛДОРЕФ. Зверь так энтот кричал.
— Может ты не расслышала, Кать? Может он «сало да репа» кричал?
— Не-е. Он внятно кричал: «САЛДОРЕФ, САЛДОРЕФ!» и хвостом по хребтине себя хлестал. Хотя, я далече стояла, под кипарисовым деревом, так что, может, и не дослышала чего. Может он и впрямь репу поминал… Ну так вот, а другой такой же зверь ходил на воле на каком-то будто дворе, только сей последний зверь зело был ласков и шеею длинен, у него же была корона на голове и в короне зажженые три свечи, и оный ходил за министром и ласков к нему был и носом его в пузо пихал. Мыслю я, Петруша, енто не к добру нам с тобою зверьё в снах представляется. Не измену ли сие означает? Особливо крокодилов да САЛДОРЕФОВ странных страшусь.
— Не каркай, баба! Сочинять горазда! — Пётр почесал грудь.
«А пёс их знает, — подумал он, Может и впрямь измена затевается. От ентих шакалов всякого ожидать можно. Надыть сегодня к Ромодановскому в Тайную Канцелярию наведаться будет…»
— Сало да репа, сало да репа… Гусь да каша — яства наши. Жрать охота. Подымайся, принцесса! — Пётр шлёпнул царицу по заду. — Пошли завтракать.
Они слезли с кровати.
— А куда это ты сегодня ночью хаживал? — Спрсила Еатерина, заглядывая в зеркало.
— Куды-куды! К Меншикову ходил. В кости с ним играли. Три рубля серебром ему жулику продул.
ГЛАВА 11
ГЛАВА 12
ГЛАВА 13
ГЛАВА 14
ГЛАВА 15
ЭПИЛОГ
— Слухай, Кать, какой я сегодня сон престранный видел. — Пётр пересказал ей сон…
— Страх-то какой! — Екатерина перекрестилась и натянула одеяло до подбородка. — Ой, пужаюсь я, Петруша! Мыслю, не к добру это. Ан мне недавно тоже сон привиделся. Быдто бы в огороде каком, у палат, был прикован один зверь, бел шерстью, наподобие льва, и зело сердит; на всех бросался и переел у моей соловой лошади ногу. Между тем же были в огороде министры и множество людей, и у женщин юбки подымало на головы…
— Вот так казус! — перебил Пётр. — Жаль, мне твой сон не снился.
— Не перебивай, срамник. — Царица поводила носом. — Расстегаями с кухни тянет… Ну так вот… и были белые знамёна, о которых говорили, что то — мирные знаки…
— Это под юбками что ль, мирные знаки? — Усмехнулся царь.
— Нет, не под юбками. На ёлках. — Екатерина с укоризной посмотрела на супруга. — И ентот сердитый зверь зычно кричал: «САЛДОРЕФ, САЛДОРЕФ!»
— Чего это такое САЛДОРЕФ?
— А почём мне знать. САЛДОРЕФ и САЛДОРЕФ. Зверь так энтот кричал.
— Может ты не расслышала, Кать? Может он «сало да репа» кричал?
— Не-е. Он внятно кричал: «САЛДОРЕФ, САЛДОРЕФ!» и хвостом по хребтине себя хлестал. Хотя, я далече стояла, под кипарисовым деревом, так что, может, и не дослышала чего. Может он и впрямь репу поминал… Ну так вот, а другой такой же зверь ходил на воле на каком-то будто дворе, только сей последний зверь зело был ласков и шеею длинен, у него же была корона на голове и в короне зажженые три свечи, и оный ходил за министром и ласков к нему был и носом его в пузо пихал. Мыслю я, Петруша, енто не к добру нам с тобою зверьё в снах представляется. Не измену ли сие означает? Особливо крокодилов да САЛДОРЕФОВ странных страшусь.
— Не каркай, баба! Сочинять горазда! — Пётр почесал грудь.
«А пёс их знает, — подумал он, Может и впрямь измена затевается. От ентих шакалов всякого ожидать можно. Надыть сегодня к Ромодановскому в Тайную Канцелярию наведаться будет…»
— Сало да репа, сало да репа… Гусь да каша — яства наши. Жрать охота. Подымайся, принцесса! — Пётр шлёпнул царицу по заду. — Пошли завтракать.
Они слезли с кровати.
— А куда это ты сегодня ночью хаживал? — Спрсила Еатерина, заглядывая в зеркало.
— Куды-куды! К Меншикову ходил. В кости с ним играли. Три рубля серебром ему жулику продул.
ГЛАВА 11
САТРАПЫ ПЕТРА ВЕЛИКОГО
После завтрака царь Пётр отправился в Тайную Канцелярию. В Канцелярии было людно За длинным дубовым столом сидели князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский с сыном Иваном Фёдоровичем, князь Пётр Андреевич Толстой, Скорняков-Писарев и ещё кое-кто. На столе стояло блюдо с яблоками.
Увидев царя, все повставали с мест.
— Здорово, сатрапы! — поздоровался Пётр.
— Здравия желаем, государь!
— А где Ушаков со товарищи?
— Осмелюсь доложить, государь, — отозвался князь Толстой, — оне поехали старуху Крестину Пипер мучить. Совсем распоясалась чёртова кукла! Немчура! Рассказывала давеча карлу Мокею Челищеву, будто сей ночью было ей видение, якобы из окошка от княжны Белецкой черт спрыгнул, а два других из дверей вышли. Вот мы Ушакова к ней и заслали. Пущай маленько прищучит кикимору, чтоб народ не смущала.
— Совсем сдурела старая ведьма. — Пётр подошёл к окну. — А с ентим, который бороду к ушам привязывал, разобрались?
— С Мордасовым что ль? Мы ему, изменщику, ухи подстригли, чтоб не за что было бороду впредь подвязывать.
— Остроумно.
— Вот она, борода-то ента. — Князь Толстой вытащил фальшивую бороду из куска мочала с верёвками по бокам.
— Ну-ка, примерь. — приказал царь.
Толстой приложил бороду к лицу.
— А тебе идёт. Аки протодиакон. — Пётр снял со стены кнут и щёлкнул об пол. — Знатно.
— Так точно. — Ответил Толстой. — Вещица испытанная.
— Чего ещё нового? — Пётр щёлкнул кнутом.
— А ишо, государь, нынче ночью под окнами Зимнего Дворца обнаружено мёртвое тело отставного военного Льва Петровича Зверюгина. По всему предполагаем, что смертию пал насильственной, поелику башка у Зверюгина снесена цветошным горшком к чёртовой бабушке. Нашли его лежачим книзу мордой, по одну сторону пищаль валялась, по другую — сабля.
— Погоди, это не тот ли самый Зверюгин, коего в Полтавскую кампанию пушка в затылок контузила?
— Он самый, государь. Как контузило его, так и стал он с этих пор после праздников вокруг дворца маршировать. Почитал своим долгом. Мы его не трогали, чаво с долбанутого спросишь? Пущай, думаем, дурак, муштруется.
— Славный воин был. — Вздохнул Пётр. — Сражался аки лев рыкающий.
— Мы его когда, голубчика, обнаружили на площади, так мелом сразу обрисовали для сыскного порядку. Не желаете ли, государь, взглянуть?
— Опосля полюбопытствую.
— Таки вот. Мыслим, что злодейство учинено не с воровскою целию, а по умыслу неясному, на вид беспричинному, потому как деньги у Зверюгина в карманах штанов остались. Три алтына и две копейки. По всему видать, утомил ентот Зверюгин людей своими парадами. Спать инвалид не давал. Вот его кто-то из окошка цветочным горшком и угораздил. Царство небесное.
— Похороните за счёт казны… А боле никаких злодейств не умышлялось?
— Нет, государь. Окромя убивства Зверюгина и козней старухи Пипер, боле ничего.
— Ну, бывайте, сатрапы. — Пётр взял из блюда яблоко и вышел.
Государь подошёл к месту гибели инвалида. На мостовой мелом был нарисован силуэт человека. Внутри написано «Зверюгин».
«Аккурат под Занзибальскими окнами. — подумал царь. — Вот тебе и сна разгадка! Орёл отъел голову зверю. Занзибал, значит инвалиду Зверюгину цветошным горшком голову снёс. Все сходится. Он у меня орёл… А Катька-то, — измена, измена! Паникёрша!»
Увидев царя, все повставали с мест.
— Здорово, сатрапы! — поздоровался Пётр.
— Здравия желаем, государь!
— А где Ушаков со товарищи?
— Осмелюсь доложить, государь, — отозвался князь Толстой, — оне поехали старуху Крестину Пипер мучить. Совсем распоясалась чёртова кукла! Немчура! Рассказывала давеча карлу Мокею Челищеву, будто сей ночью было ей видение, якобы из окошка от княжны Белецкой черт спрыгнул, а два других из дверей вышли. Вот мы Ушакова к ней и заслали. Пущай маленько прищучит кикимору, чтоб народ не смущала.
— Совсем сдурела старая ведьма. — Пётр подошёл к окну. — А с ентим, который бороду к ушам привязывал, разобрались?
— С Мордасовым что ль? Мы ему, изменщику, ухи подстригли, чтоб не за что было бороду впредь подвязывать.
— Остроумно.
— Вот она, борода-то ента. — Князь Толстой вытащил фальшивую бороду из куска мочала с верёвками по бокам.
— Ну-ка, примерь. — приказал царь.
Толстой приложил бороду к лицу.
— А тебе идёт. Аки протодиакон. — Пётр снял со стены кнут и щёлкнул об пол. — Знатно.
— Так точно. — Ответил Толстой. — Вещица испытанная.
— Чего ещё нового? — Пётр щёлкнул кнутом.
— А ишо, государь, нынче ночью под окнами Зимнего Дворца обнаружено мёртвое тело отставного военного Льва Петровича Зверюгина. По всему предполагаем, что смертию пал насильственной, поелику башка у Зверюгина снесена цветошным горшком к чёртовой бабушке. Нашли его лежачим книзу мордой, по одну сторону пищаль валялась, по другую — сабля.
— Погоди, это не тот ли самый Зверюгин, коего в Полтавскую кампанию пушка в затылок контузила?
— Он самый, государь. Как контузило его, так и стал он с этих пор после праздников вокруг дворца маршировать. Почитал своим долгом. Мы его не трогали, чаво с долбанутого спросишь? Пущай, думаем, дурак, муштруется.
— Славный воин был. — Вздохнул Пётр. — Сражался аки лев рыкающий.
— Мы его когда, голубчика, обнаружили на площади, так мелом сразу обрисовали для сыскного порядку. Не желаете ли, государь, взглянуть?
— Опосля полюбопытствую.
— Таки вот. Мыслим, что злодейство учинено не с воровскою целию, а по умыслу неясному, на вид беспричинному, потому как деньги у Зверюгина в карманах штанов остались. Три алтына и две копейки. По всему видать, утомил ентот Зверюгин людей своими парадами. Спать инвалид не давал. Вот его кто-то из окошка цветочным горшком и угораздил. Царство небесное.
— Похороните за счёт казны… А боле никаких злодейств не умышлялось?
— Нет, государь. Окромя убивства Зверюгина и козней старухи Пипер, боле ничего.
— Ну, бывайте, сатрапы. — Пётр взял из блюда яблоко и вышел.
Государь подошёл к месту гибели инвалида. На мостовой мелом был нарисован силуэт человека. Внутри написано «Зверюгин».
«Аккурат под Занзибальскими окнами. — подумал царь. — Вот тебе и сна разгадка! Орёл отъел голову зверю. Занзибал, значит инвалиду Зверюгину цветошным горшком голову снёс. Все сходится. Он у меня орёл… А Катька-то, — измена, измена! Паникёрша!»
ГЛАВА 12
ЦАРСКАЯ ЭКЗАМЕНАЦИЯ
Без малого через год Занзибал в совершенстве владел аглицким и мог даже без затруднений слагать по-аглицки комические куплеты.
После пасхи царь вызвал его к себе на аудиенцию.
— Здравствуй, сынок. Как успехи?
— Здравствуй, государь.С Божьей помощью.
— Аглицкий выучил?
— Как приказывали.
— А ну-ка скажи мне тогда, как будет по-аглицки БАБА?
— ВОМАН, мой государь.
— Молодец! — похвалил царь.
— Я, государь, окромя ентих бесполезных выражений, ещё и другие слова разучил. Пушка, к примеру, по-аглийки будет ЗЕ ГАН, а пистолет — ЗЕ ПИСТОЛ, а фортификация — ЗЕ ФОРТИФИКЕЙШЕН, корабль по ихнему — ЗЕ ШИП, а лошадь — ЗЕ ХОРЗ, а порох — ЗЕ ПОУРАХ, а пуля — ЗЕ БОУЛЕТТ.
— Изрядно излагаешь. Не зря с тобой Белецкая упражнялась.
Занзибал хмыкнул.
— Ну так значит, Занзибалушка, настала пора в Америку тебя лазутчиком засылать. Я прикажу специально для тебя костюм клетчатый пошить и шляпу американского фасону. Корабль снарядим и отправляйся в Америку, под видом купца в Ипонию.
После пасхи царь вызвал его к себе на аудиенцию.
— Здравствуй, сынок. Как успехи?
— Здравствуй, государь.С Божьей помощью.
— Аглицкий выучил?
— Как приказывали.
— А ну-ка скажи мне тогда, как будет по-аглицки БАБА?
— ВОМАН, мой государь.
— Молодец! — похвалил царь.
— Я, государь, окромя ентих бесполезных выражений, ещё и другие слова разучил. Пушка, к примеру, по-аглийки будет ЗЕ ГАН, а пистолет — ЗЕ ПИСТОЛ, а фортификация — ЗЕ ФОРТИФИКЕЙШЕН, корабль по ихнему — ЗЕ ШИП, а лошадь — ЗЕ ХОРЗ, а порох — ЗЕ ПОУРАХ, а пуля — ЗЕ БОУЛЕТТ.
— Изрядно излагаешь. Не зря с тобой Белецкая упражнялась.
Занзибал хмыкнул.
— Ну так значит, Занзибалушка, настала пора в Америку тебя лазутчиком засылать. Я прикажу специально для тебя костюм клетчатый пошить и шляпу американского фасону. Корабль снарядим и отправляйся в Америку, под видом купца в Ипонию.
ГЛАВА 13
ПРИЗРАК
Через месяц все приготовления были закончены, и в назначенный день корабль с Занзибалом на борту отплыл в Америку. Официально было объявлено, что Занзибал поехал негоциантом в Ипонию для установления торговых отношений с тамошними купцами.
За день до отъезда, во дворце произошёл один казус. Князь Меншиков, давно уже мечтавший отомстить ефиопам, придумал вот какой план. Он решил вымазаться сажей и под видом ефиопа залезть в государственную кузну. Таким образом коварный Меншиков надеялся прикончить двух зайцев разом. Он рассчитывал скрыть собственные растраты и оклеветать ефиопов.
Ключ от царской казны находился у князя Ромодановского. Князь-кесарь носил его на шее, а на ночь перекладывал в шерстяные носки, в которых всегда спал, по причине ревматизма.
За день до отъезда Занзибала Меншиков вымазал, как следует, морду сажей и отправился к Ромодановскому. Светлейший на цыпочках вошёл в спальню. На широкой кровати, укрытый пуховой периной, почивал князь-кесарь. Меншиков вытащил из-за пояса кистень и покрутил. Затем подошёл к кровати, подёргал Ромодановского за нос. Ромодановский забормотал что-то во сне. Меншиков зажал кесарю нос двумя пальцами. Тот захрипел и открыл глаза.
— Господи, черт! — испуганно прошептал он.
Меншиков стукнул Ромодановского по лбу кистенём.
«Таперича запомнит, — подумал он, — что к нему ночью ефиопы являлись». Светлейший привязал бесчувственного князя-кесаря простынями к кровати, снял с него носок с ключами и отправился в государственную казну.
Меншиков шёл по пустому коридору, сжимая в руке шерстяной носок Ромодановского. Путь в казну лежал мимо покоев камер-фрейлины Гамильтон. Меншиков ускорил шаг. Вдруг дверь фрейлинской распахнулась и на него налетел Ганнибал Пушкин. Князь от неожиданности выронил носок.
— Опа! — Ганнибал удивлённо разинул рот. — Откудова негры?
Меншиков бессвязно замычал.
— Ты что, по-нашему не понимаешь?
— Угу…— Светлейший кивнул.
— Сроду я в Петербурге негров не видывал, окромя брата!… Вот что, черномазый, стой здесь. Я за братом. То-то он удивится!
Ганнибал убежал. Меншиков чертыхнулся, поднял носок и пошёл грабить казну.
Ганнибал вбежал в комнату и принялся будить брата.
— Слышь, Занзибал, вставай быстрее. По дворцу негр ходит. Новенький.
Занзибал отмахнулся:
— Отстань. Мне ехать завтра, а ты поспать не даёшь. — Он натянул на голову одеяло.
— Да вставай, я тебе говорю! Я там возле покоев Гамильтон земляка встретил. Настоящего! Носок шерстяной нёс! Мёрзнет видать.
Занзибал сел на кровать.
— Ты чего, рехнулся? Откудова здесь неграм взяться?
— Пошли покажу. Я ему велел в коридоре ждать.
— Если соврал — убью! — Занзибал слез с кровати.
Через пять минут братья арапы были на месте.
— Ну и где твой негр? — зло спросил Занзибал.
— Только что здесь был…Точно тебе говорю… Давай вокруг пошарим.
— Нашёл дурака. Мне завтра вставать рано, а ты… Я спать пошёл.
За день до отъезда, во дворце произошёл один казус. Князь Меншиков, давно уже мечтавший отомстить ефиопам, придумал вот какой план. Он решил вымазаться сажей и под видом ефиопа залезть в государственную кузну. Таким образом коварный Меншиков надеялся прикончить двух зайцев разом. Он рассчитывал скрыть собственные растраты и оклеветать ефиопов.
Ключ от царской казны находился у князя Ромодановского. Князь-кесарь носил его на шее, а на ночь перекладывал в шерстяные носки, в которых всегда спал, по причине ревматизма.
За день до отъезда Занзибала Меншиков вымазал, как следует, морду сажей и отправился к Ромодановскому. Светлейший на цыпочках вошёл в спальню. На широкой кровати, укрытый пуховой периной, почивал князь-кесарь. Меншиков вытащил из-за пояса кистень и покрутил. Затем подошёл к кровати, подёргал Ромодановского за нос. Ромодановский забормотал что-то во сне. Меншиков зажал кесарю нос двумя пальцами. Тот захрипел и открыл глаза.
— Господи, черт! — испуганно прошептал он.
Меншиков стукнул Ромодановского по лбу кистенём.
«Таперича запомнит, — подумал он, — что к нему ночью ефиопы являлись». Светлейший привязал бесчувственного князя-кесаря простынями к кровати, снял с него носок с ключами и отправился в государственную казну.
Меншиков шёл по пустому коридору, сжимая в руке шерстяной носок Ромодановского. Путь в казну лежал мимо покоев камер-фрейлины Гамильтон. Меншиков ускорил шаг. Вдруг дверь фрейлинской распахнулась и на него налетел Ганнибал Пушкин. Князь от неожиданности выронил носок.
— Опа! — Ганнибал удивлённо разинул рот. — Откудова негры?
Меншиков бессвязно замычал.
— Ты что, по-нашему не понимаешь?
— Угу…— Светлейший кивнул.
— Сроду я в Петербурге негров не видывал, окромя брата!… Вот что, черномазый, стой здесь. Я за братом. То-то он удивится!
Ганнибал убежал. Меншиков чертыхнулся, поднял носок и пошёл грабить казну.
Ганнибал вбежал в комнату и принялся будить брата.
— Слышь, Занзибал, вставай быстрее. По дворцу негр ходит. Новенький.
Занзибал отмахнулся:
— Отстань. Мне ехать завтра, а ты поспать не даёшь. — Он натянул на голову одеяло.
— Да вставай, я тебе говорю! Я там возле покоев Гамильтон земляка встретил. Настоящего! Носок шерстяной нёс! Мёрзнет видать.
Занзибал сел на кровать.
— Ты чего, рехнулся? Откудова здесь неграм взяться?
— Пошли покажу. Я ему велел в коридоре ждать.
— Если соврал — убью! — Занзибал слез с кровати.
Через пять минут братья арапы были на месте.
— Ну и где твой негр? — зло спросил Занзибал.
— Только что здесь был…Точно тебе говорю… Давай вокруг пошарим.
— Нашёл дурака. Мне завтра вставать рано, а ты… Я спать пошёл.
ГЛАВА 14
РАЗЛУКА
Пётр Алексеевич смотрел вслед удалявшемуся кораблю.
— Ну вот, — обратился он с стоявшему рядом Ганнибалу, — отплыл твой братишка в Ипонию. Таперича нескоро возвернется.
— Энто да. — Вздохнул Ганнибал и посмотрел в подзорную трубу. — Платком машет. Посмотрите Пётр Алексеевич. — Он передал царю трубу.
Царь долго смотрел в трубу, покуда у него не начал слезиться глаз.
— Один ты, арап, остался. — Вздохнул он.
— Дак, я мыслю, государь, энто вы нарочно нового негра в Петербург выписали? Для симметрии своеобразной?
— Какого негра?
— Вы, государь, сулпризец мне сделать хочете, посему не признаетесь. Да токмо я сегодня ночью вашего ефиопа в коридоре зрил.
— Да ты о чем это, Ганнибалка? — удивился царь.
— Как об чем? Видел я сегодня ночью вашего ефиопа во дворце. Побег я Занзибала звать для знакомства, а черномазый скрылся.
— Тебе это, видать приснилось! Никаких я негров не выписывал.
— Где ж приснилось? Когда я его, лопни мои глза, прямо как вас наблюдал. Ростом примерно с Меншикова, в руке носок шерстяной держал. Мёрзнет, видать, с непривычки.
— Рехнулся ты маленько, как я погляжу. Энто все в бабах твоих причина. Ночью спать надо, а не по коридорам шастать. Ладно, пошли отсель.
— Ну вот, — обратился он с стоявшему рядом Ганнибалу, — отплыл твой братишка в Ипонию. Таперича нескоро возвернется.
— Энто да. — Вздохнул Ганнибал и посмотрел в подзорную трубу. — Платком машет. Посмотрите Пётр Алексеевич. — Он передал царю трубу.
Царь долго смотрел в трубу, покуда у него не начал слезиться глаз.
— Один ты, арап, остался. — Вздохнул он.
— Дак, я мыслю, государь, энто вы нарочно нового негра в Петербург выписали? Для симметрии своеобразной?
— Какого негра?
— Вы, государь, сулпризец мне сделать хочете, посему не признаетесь. Да токмо я сегодня ночью вашего ефиопа в коридоре зрил.
— Да ты о чем это, Ганнибалка? — удивился царь.
— Как об чем? Видел я сегодня ночью вашего ефиопа во дворце. Побег я Занзибала звать для знакомства, а черномазый скрылся.
— Тебе это, видать приснилось! Никаких я негров не выписывал.
— Где ж приснилось? Когда я его, лопни мои глза, прямо как вас наблюдал. Ростом примерно с Меншикова, в руке носок шерстяной держал. Мёрзнет, видать, с непривычки.
— Рехнулся ты маленько, как я погляжу. Энто все в бабах твоих причина. Ночью спать надо, а не по коридорам шастать. Ладно, пошли отсель.
ГЛАВА 15
ЧЕРТ — СООБЩНИК ЕФИОПА
Пётр зашёл в кабинет и склонился над картой.
В дверь постучали.
— Да-да! — Крикнул Пётр, не оборачиваясь.
Вошёл Ромодановский с перевязанной головой.
— Здравия желаю, государь.
— Здорово, князь-кесарь. — Пётр исподлобья посмотрел на Ромодановского. — Чего с башкой?
— Так что, государь, не знаю как и начать. — Ромодановсий потупился. — … А токмо ограбили нынче ночью злодеи твою, Пётр Алексеевич, государственную казну.
— Ни хрена себе! — Вскинулся царь. — А ты куда смотрел, подлец?!
— Дак я и смотреть никуда не мог, потому как злодеи энти, зная, что я им воспрепятствовать стану, первым делов меня оглушили и к кровати узлами прикрутили. Чуть не окочурился. Не вели казнить, государь, а сперва выслушай.
— Говори, собака!
— Вчерась я как чувствовал беду — почивать улегси, ан не спится мне. Лежу, с боку на бок поворачиваюсь. Два раза подымался квасу выпить. Потом уже задремал тревожно. И видится мне в тую пору сон премерзкий: иду я по пустыне и будто бы я слон. Иду, значит, хоботом груши сымаю и жру. Как вдруг, скачет навстречу соловая амператрицина лошадь, а на ней генерал Брюс восседает. Стал я его грушею с хобота кормить, так ентот Брюс грушу проглотил, а хобот мой узлом перетянул. Стал я задыхаться и проснулся. Вижу — черт передо мною скалится. На лбу у него рога с аршин, а морда волосьями чёрными обросла, аки у пуделя. Я было хотел его перекрестить, да токмо аспид ловчее оказалси — копытом меня по лбу переделал. Очнулся я под утро к кровати узлами прикрученный, на лбу шишка болит. Еле жив. Начал я от боли стонать — сын проснулся и меня отвязал. Глядь — нога босая, носка с ключами нету. А другой носок на месте. Вот, государь.
— Ты что, рыло, носки мне тычешь? Велено тебе было казну стеречь, а не носки!
— Дак я и рассказываю, государь. Я как пропажу носка обнаружил, так сразу, как есть в исподнем, в казну и побег. Прибегаю — точно — дверь настежь и в казне нехватка. Я сына там оставил, чтоб остальное не растащили, а сам к вам.
— Так. — Царь выбил трубку. — Зови своих сатрапов и Меншикова зови.
Через четверть часа все былы в сборе, последним пришёл Ушаков со товарищи.
Пётр расхаживал из угла в угол, покусывая трубку. Вошедшие нервно топтались на ковре.
— Ну что, все на месте? — Строго спросил царь.
— Так точно, государь. Все. — Отрапортовал Ромодановский.
— Тогда расскажи всем, холера, как ты мою государственную казну просрал.
Ромодановский утёр платком вспотевший лоб и принялся рассказывать:
— … и носок у меня с ключом стащили. — Заключил он. — А черт ентот шириной морды примерно… — он обвёл всех взглядом, — … примерно с Меншикова будет…
— Постой, постой! — перебил его царь, — Носок, говоришь, шерстяной?! Сказывал мне Ганнибалка сегодня утром, быдто ентой ночью зрил он во дворце ефиопа какого-то. И имелся у оного ефиопа носок шерстяной в руке. Я его ишо на смех поднял.
— Так, наверное, Ганнибалка твой казну и нарезал! — Выступил вперёд Меншиков. — а таперича выворачивается на мнимых ефиопов. Предупреждал я тебя, хер Питер, насчёт твоих асмодеев, а ты не верил! Собакою меня ишо называл!.. Точно говорю, мин херц, Ганнибал казну обчистил! А деньги с Занзибалом в Ипонию сплавил! Тю-тю, мин херц, таперича наши денежки!
— Но-но, собака! — Крикнул царь, — Наши денежки! Тут твово ничего нету! Тут все моё!
— Какая разница! Я ж не об ентом, мин херц. Я ж об отечестве пекусь. Вели, сей момент Ганнибала схватить, пока и ентот в Ипонию, к свиньям не утёк! Слышь, Ушаков, — обернулся он, — беги со товарищи вязать Ганнибала живее!
— К—у—уда! — царь покраснел. — Закрой, Алексашка рот, — воняет! Ты что, жопа, раскомандовался?! Иль мнишь чего о себе?! Ну-ка иди сюда — я тебя палкой стукну!
Меншиков спрятался за спины:
— За что, мин херц обижаешься? — крикнул оттуда он, — Я ж как лучше хотел. Для тебя ж стараюсь!
— Эй, Ушаков! — Сказал Пётр. — Позови сюда Ганнибала. Токмо не говори за какой надобностию.
Скоро пришёл Ганнибал.
— Звали, государь?
Пётр оглядел его с ног до головы.
— Ну-ка расскажи всем, Ганнибалка, ишо раз, кого ты сегодня ночью во дворце видел?
— Дык я и говорю, видел сегодня ночью земляка-ефиопа с шерстяным носком в руке.
— Ты поподробнее расскажи — какой он был?
— Знамо какой, — брюнет, навроде нас с Занзибалом. Носок в руке держал шерстяной.
— Такой? — Ромодановский вытащил из кармана носок и показал Ганнибалу.
— Он. — подтвердил Ганнибал. — Так вы что, Федор Юрьевич, тоже негра зрили?
— Угу…— тот запихал носок обратно в карман.
— Что, князь-кесарь, — погляди внимательно — не похож ли Ганнибал на твоего давешнего черта?
— Да нет, государь, я того хорошо запомнил. На всю жизнь. — Он потёр шишку, — у того рога на голове были. И морда раза в полтора толще. И ростом с Меншикова.
— Чего ты все на меня киваешь?! — Крикнул из-за спин Меншиков. — Чуть что — Меншиков. Ты лучше скажи, может ентот черт на Занзибала похожий был?
— А че тут говорить? Ганнибал с Занзибалом на одно лицо. А черт совсем другой.
— Что случилось-то? — Спросил Ганнибал.
— Нынче ночью, — ответил царь, — какой-то черт снял с Ромодановского носок с ключом и казну государственную обчистил.
— Ну и дела! — Присвистнул Ганибал. — Выходит, это я ночью на лихоимца наткнулся? Знал бы я наперёд — что енто вор, ему б от меня не уйтить!
— Брешет он, мин херц! — Заорал Меншиков. — Энто они, ефиопы, казну обчистили! Сердцем чую! Хватай его, мин херц! Говорил я про заговор ефиопов! Мыслю я, что ихний сообщник во дворце обретается! Вели, мин херц, облаву учинить, а Ганнибала в колодки и пытать нещадно!
— Ах ты гадина! — Охнул Ганнибал. — Это я-то вор?! Это я-то у мово государя казну спёр? — Он набросился на Меншикова, и, повалив на пол, стал тузить кулаками. — Получай, гундосый! Давно ты уже напрашиваешься!
Ушаков со товарищи с трудом растащили их по углам.
— Ну что, Алексашка, допрыгался? — сказал царь. — Не будешь впредь людей оговаривать, не разобравшись.
По этому делу было учинено следствие, которое, правду сказать, так ничем и не закончилось. Никакого ефиопа во дворце, обаружено не было. Да и носок князя-кесаря бесследно пропал. В дверь государственной казны врезали новый замок.
В дверь постучали.
— Да-да! — Крикнул Пётр, не оборачиваясь.
Вошёл Ромодановский с перевязанной головой.
— Здравия желаю, государь.
— Здорово, князь-кесарь. — Пётр исподлобья посмотрел на Ромодановского. — Чего с башкой?
— Так что, государь, не знаю как и начать. — Ромодановсий потупился. — … А токмо ограбили нынче ночью злодеи твою, Пётр Алексеевич, государственную казну.
— Ни хрена себе! — Вскинулся царь. — А ты куда смотрел, подлец?!
— Дак я и смотреть никуда не мог, потому как злодеи энти, зная, что я им воспрепятствовать стану, первым делов меня оглушили и к кровати узлами прикрутили. Чуть не окочурился. Не вели казнить, государь, а сперва выслушай.
— Говори, собака!
— Вчерась я как чувствовал беду — почивать улегси, ан не спится мне. Лежу, с боку на бок поворачиваюсь. Два раза подымался квасу выпить. Потом уже задремал тревожно. И видится мне в тую пору сон премерзкий: иду я по пустыне и будто бы я слон. Иду, значит, хоботом груши сымаю и жру. Как вдруг, скачет навстречу соловая амператрицина лошадь, а на ней генерал Брюс восседает. Стал я его грушею с хобота кормить, так ентот Брюс грушу проглотил, а хобот мой узлом перетянул. Стал я задыхаться и проснулся. Вижу — черт передо мною скалится. На лбу у него рога с аршин, а морда волосьями чёрными обросла, аки у пуделя. Я было хотел его перекрестить, да токмо аспид ловчее оказалси — копытом меня по лбу переделал. Очнулся я под утро к кровати узлами прикрученный, на лбу шишка болит. Еле жив. Начал я от боли стонать — сын проснулся и меня отвязал. Глядь — нога босая, носка с ключами нету. А другой носок на месте. Вот, государь.
— Ты что, рыло, носки мне тычешь? Велено тебе было казну стеречь, а не носки!
— Дак я и рассказываю, государь. Я как пропажу носка обнаружил, так сразу, как есть в исподнем, в казну и побег. Прибегаю — точно — дверь настежь и в казне нехватка. Я сына там оставил, чтоб остальное не растащили, а сам к вам.
— Так. — Царь выбил трубку. — Зови своих сатрапов и Меншикова зови.
Через четверть часа все былы в сборе, последним пришёл Ушаков со товарищи.
Пётр расхаживал из угла в угол, покусывая трубку. Вошедшие нервно топтались на ковре.
— Ну что, все на месте? — Строго спросил царь.
— Так точно, государь. Все. — Отрапортовал Ромодановский.
— Тогда расскажи всем, холера, как ты мою государственную казну просрал.
Ромодановский утёр платком вспотевший лоб и принялся рассказывать:
— … и носок у меня с ключом стащили. — Заключил он. — А черт ентот шириной морды примерно… — он обвёл всех взглядом, — … примерно с Меншикова будет…
— Постой, постой! — перебил его царь, — Носок, говоришь, шерстяной?! Сказывал мне Ганнибалка сегодня утром, быдто ентой ночью зрил он во дворце ефиопа какого-то. И имелся у оного ефиопа носок шерстяной в руке. Я его ишо на смех поднял.
— Так, наверное, Ганнибалка твой казну и нарезал! — Выступил вперёд Меншиков. — а таперича выворачивается на мнимых ефиопов. Предупреждал я тебя, хер Питер, насчёт твоих асмодеев, а ты не верил! Собакою меня ишо называл!.. Точно говорю, мин херц, Ганнибал казну обчистил! А деньги с Занзибалом в Ипонию сплавил! Тю-тю, мин херц, таперича наши денежки!
— Но-но, собака! — Крикнул царь, — Наши денежки! Тут твово ничего нету! Тут все моё!
— Какая разница! Я ж не об ентом, мин херц. Я ж об отечестве пекусь. Вели, сей момент Ганнибала схватить, пока и ентот в Ипонию, к свиньям не утёк! Слышь, Ушаков, — обернулся он, — беги со товарищи вязать Ганнибала живее!
— К—у—уда! — царь покраснел. — Закрой, Алексашка рот, — воняет! Ты что, жопа, раскомандовался?! Иль мнишь чего о себе?! Ну-ка иди сюда — я тебя палкой стукну!
Меншиков спрятался за спины:
— За что, мин херц обижаешься? — крикнул оттуда он, — Я ж как лучше хотел. Для тебя ж стараюсь!
— Эй, Ушаков! — Сказал Пётр. — Позови сюда Ганнибала. Токмо не говори за какой надобностию.
Скоро пришёл Ганнибал.
— Звали, государь?
Пётр оглядел его с ног до головы.
— Ну-ка расскажи всем, Ганнибалка, ишо раз, кого ты сегодня ночью во дворце видел?
— Дык я и говорю, видел сегодня ночью земляка-ефиопа с шерстяным носком в руке.
— Ты поподробнее расскажи — какой он был?
— Знамо какой, — брюнет, навроде нас с Занзибалом. Носок в руке держал шерстяной.
— Такой? — Ромодановский вытащил из кармана носок и показал Ганнибалу.
— Он. — подтвердил Ганнибал. — Так вы что, Федор Юрьевич, тоже негра зрили?
— Угу…— тот запихал носок обратно в карман.
— Что, князь-кесарь, — погляди внимательно — не похож ли Ганнибал на твоего давешнего черта?
— Да нет, государь, я того хорошо запомнил. На всю жизнь. — Он потёр шишку, — у того рога на голове были. И морда раза в полтора толще. И ростом с Меншикова.
— Чего ты все на меня киваешь?! — Крикнул из-за спин Меншиков. — Чуть что — Меншиков. Ты лучше скажи, может ентот черт на Занзибала похожий был?
— А че тут говорить? Ганнибал с Занзибалом на одно лицо. А черт совсем другой.
— Что случилось-то? — Спросил Ганнибал.
— Нынче ночью, — ответил царь, — какой-то черт снял с Ромодановского носок с ключом и казну государственную обчистил.
— Ну и дела! — Присвистнул Ганибал. — Выходит, это я ночью на лихоимца наткнулся? Знал бы я наперёд — что енто вор, ему б от меня не уйтить!
— Брешет он, мин херц! — Заорал Меншиков. — Энто они, ефиопы, казну обчистили! Сердцем чую! Хватай его, мин херц! Говорил я про заговор ефиопов! Мыслю я, что ихний сообщник во дворце обретается! Вели, мин херц, облаву учинить, а Ганнибала в колодки и пытать нещадно!
— Ах ты гадина! — Охнул Ганнибал. — Это я-то вор?! Это я-то у мово государя казну спёр? — Он набросился на Меншикова, и, повалив на пол, стал тузить кулаками. — Получай, гундосый! Давно ты уже напрашиваешься!
Ушаков со товарищи с трудом растащили их по углам.
— Ну что, Алексашка, допрыгался? — сказал царь. — Не будешь впредь людей оговаривать, не разобравшись.
По этому делу было учинено следствие, которое, правду сказать, так ничем и не закончилось. Никакого ефиопа во дворце, обаружено не было. Да и носок князя-кесаря бесследно пропал. В дверь государственной казны врезали новый замок.
ЭПИЛОГ
Прошло ещё два года.
Однажды секретной почтой в Петербург пришло шифрованное письмо из Америки от Занзибала. Письмо это, однако, по русской безалаберности было доставлено не по адресу. Оно долго гуляло по рукам и попало наконец к князю Меншикову. Меншиков расшифровал его. В письме говорилось вот что:
Умер он глубоким стариком от цирроза печени, оставив после себя восемь человек детей и несметное множество комических куплетов.
Если представить Занзибала корнем генеологического древа, то одной из веток этого древа будет известный американский поэт Уолт Уитмен. Прочтём же, друзья его стихотворение «Кто я такой на этой прекрасной земле».
05.09. — 16.10.94 г.
Однажды секретной почтой в Петербург пришло шифрованное письмо из Америки от Занзибала. Письмо это, однако, по русской безалаберности было доставлено не по адресу. Оно долго гуляло по рукам и попало наконец к князю Меншикову. Меншиков расшифровал его. В письме говорилось вот что:
"Здравствуй, государь Пётр Алексеевич.
Пишет тебе из далёкой Америки твой верный слуга Занзибал Петрович Пушкин.
С Божией помощью добрался я до Америки. Доехали благополучно, ежели не считать, что в Ледовитом океане пятеро матросов заболели северным сиянием и покидались в беспамятстве за борт. В остальном же обошлось без приключениев. Зело согревала меня в дороге енотова шуба с твово плеча. На полпути вышли запасы солонины, по сему занялись временно промыслом морских котиков и питались остатний путь морской кошатиной, нешто морские бродяги.
А когда огибали берег Ипонский, то пальнули по нам ипонцы с пушки и разнесли ядром грот-мачту, которая на палубу опрокинувшись, придавила собою мичмана Ерохина Федора, Данилова сына, кой застрадал через енто расстройством в желудке и семь ден пил горькую для восстановления хфункции. Опасались, что сей Ерохин от удара об грот-мачту будет конуженным, аки покойный инвалид Зверюгин, и маршировать по палубе зачнёт беспрестанно. Но обошлось, слава Богу. А ипонцам энтим мы в ответ с мортиры навесили так, что снаряд улетел вглубь Ипонии и, наверняка, наделал там нарушениев премного, во славу русского оружия. Чего в точности порушено было не ведаем, поелику пушка зело изрядная и палит далече, с корабля не видать. Посему выходит, что с честию из баталии мы вышли, и потерь у нас токмо грот-мачта единая, а у ипонских басурман — не в пример нам хуже, и неизвестно чего и сколько.
А ишо во время путешествия матрос Бричкин рассказывал премного историй всяких. Быдто плавая по средиземным морям, встречал он зверья всякого, навроде морского монаха и морского салдорефа. А ишо всякой другой дичи поменьше. Дак я ентому Бричкину не поверил, а принял его брехню за невежественные фантазмы, и послал его драить палубу для вразумления. А сам тую же ночью с помощником капитана Хариным уселся ужинать в трюме, как был в ту пору праздник святого Петра. Отужинав преотлично, полезли мы с Хариным на палубу, дабы нужду за .борт справить, и, вылезя наконец наверх, заметили в воде морского черта. Глаза у того черта светились, аки факелы, а хвост имел рыбий, навроде русалки, а в руке рогатину прижимал. Мы с Хариным так на палубу и повалились от бесчувствия, а как маленько очухались, так занесли энтот курьёз в судовой журнал.
Так и проплыли мы без особых происшествиев до самой Америки. И токмо, когда Харин землю впереди завидел, то выпал от удовольствия с капитанского мостика и поломал ребра.
Попрощавшись с земляками, пошёл я вглубь континента. А корабль с командою обратно отплыл.
Шёл я безостановочно восемь ден, питался на ходу и только, инда редко, на дерево евкалипт поспать залазил. А как я на дереве отсыпался, то внизу в то время ходили хищные твари, навроде львы и аблизьяны, токмо другие. На девятый же день повстречался мне первый американец в штанах из перьев. Кинул он первым делом в меня топор, да не попал. А его с ног кистенём сшиб и кулаками отметелил до бесчувствия. А сам дале пошёл. Пробовал так же копать ихнюю землю и золото в яме искал. Вырыл окоп в земле глубиною сажени в полторы — золота нету. Шёл ишо пять ден и набрёл на американскую деревню. Домов из дерева они тута не строят, а живут, аки турки, в палатках из говяжих шкур. А по-аглицки не разумеют. Смекаю, сбрехали тебе, государь, что тута по аглицки говорят. Получается, тщетно меня Белецкая штудиями мучила. Уж предпочтительней бы изучить мне было за сию пору гишпанский али ипонский языки, и покуда мой брат с бабами в апартаментах лобзался б, я б нешто друг севильского кабаньеро, горлапанил под окнами заморские серенады, отойдя подальше от окошка, чтобы по башке цветошным горшком мне бы не переделали, как инвалиду Зверюгину (шутю я, государь). А ежели сурьезно, то соскучился я по тебе, государь, по братишке свому Ганнибалу и по Петербургу.
Познакомился с воеводою племени, с коим общались знаками, махая руками. Воеводу, как я уразумел, кличут Большим Оленем али Лосем, в точности не разберёшь. Кругом дикость — хлеба не сеют, а токмо охотятся. И бабы платьем не прикрываются, титьки наружу торчат, дюже срамно. Тебе б, Пётр Алексеевич, вернее было б сюды Ганнибала заслать, ему б енти срамные бабы аккурат по вкусу пришлись.
Рядом с деревнею копал яму. Золота в ней не нашёл.
Воевода Большой Лось показал мне руками, что его племя воюет с соседним племенем Черноногих, и что сперва приняли они меня за черноногого лазутчика и чуть было не порубали топорами. А ишо есть тут у них прелюбопытный обычай — у врагов живых али убитых отрезают оне шкуру с головы с волосами вместе, навроде свежуют макушку. И ентот варварский обычай таким привычным стал, что они, навроде запорожских казаков, бреют головы, оставляя хохол посередине, чтобы сподручнее было за тот хохол держаться, когда им голову подмышкой зажав, макушку свежевать станут.
Большой Лось показал мне дорогу дальше. Я подарил гостеприимному Лосю увеличительную лупу, а он мне — звериный зуб на верёвке. Чтобы не обижать Лося, я зуб взял и повесил на шею, а когда отошёл за поворот — выкинул его в кусты.
Ишо через десять ден набрёл я на другую деревню, где заночевал и пополнил запасы провизии.
Воеводу здешнего кличут Большой Бык али Вепрь, хотя по ему ентого не скажешь — росту малого, ноги тошшие, а голова плешивая. Вечером угощали меня здешней махоркой. Махорка забористая и зело духовитая. Трубка у них на всех одна, курят её всей деревней, садятся кружком и курят. Мыслю я, что если прислать сюда поболе трубок, то возможно бы было менятся с местными индусами на табак или шкуры.
Плешивый Вепрь предлагал мне остаться у них и жениться на его дочке. Я, чтобы его не обижать, пообещал жениться на обратной дороге.
Сын воеводы подарил мне портки из перьев и ещё один зуб на верёвке.
Воевода показал руками, что на юге живут белые люди, навроде русских. Утром отправляюсь туда. Жди сообщений.
Челом бью. Занзибал Пушкин.
P.S. Недалече от деревни копал яму. Золота в ней не обнаружено.Меншиков письмо порвал. А боле писем от Занзибала не было. Когда Занзибал дошёл до поселения белых людей, его схватили и продали в рабство. Поначалу Занзибал работал на хлопковой плантации, где с тоски начал сочинять комические куплеты, чем неожиданно сделал себе карьеру. Он был замечен хозяином и переведён слугой в дом. Днём Занзибал работал на кухне, а вечером пел для хозяев свои куплеты. Он женился на одной мулатке и прожил с нею всю жизнь. Частенько Занзибал рассказывал на кухне о жизни в России, о Зимнем Дворце и императоре Петре Великом. Но ему никто не верил. Все посмеивались над его болтовнёй и, в конце концов, Занзибал перестал об этом говорить.
Секретною почтою в С.-Петербург. Царю Петру Алексеевичу."
Умер он глубоким стариком от цирроза печени, оставив после себя восемь человек детей и несметное множество комических куплетов.
Если представить Занзибала корнем генеологического древа, то одной из веток этого древа будет известный американский поэт Уолт Уитмен. Прочтём же, друзья его стихотворение «Кто я такой на этой прекрасной земле».
На третий год после отъезда Занзибала в Америку, царь Пётр неожиданно умер от простуды. Меншиков оказался никому из царей ненужным, и его отправили в ссылку. Перед ссылкой Меншиков в бессильной злобе сжёг часть государственного архива, в том числе, все документы, касавшиеся ефиопов Пушкиных. Поэтому Александр Сергеевич Пушкин и не дописал «Арапа Петра Великого-1» про своего предка Ганнибала. Не имея на руках документов, он не знал, чем там у него дело кончилось. Поэтому и о пропавшем в Америке Занзибале вовсе забыли. Да и кому о нем в России было вспомнить, когда у него все родственники в Америке.
Когда ты смотришь ясным глазом
На толщину моей губы —
Ей наградил меня Грендфазер,
Был негром он с брегов Невы.
Любил он виски под грибы.
А я, мой друг, люблю «Будвайзер»…
05.09. — 16.10.94 г.