Он хотел, чтобы жизнь ее стала спокойной, надежной, мирной. Хотел принести ей хотя бы толику того счастья, какое она приносила ему.
Перигрин и сам не мог понять, почему требует от своего брака столь немногого. Он хорошо представлял себе, какой интерес вызывает у женщин. Он мог бы жениться на юной девушке, тем не менее выбрал женщину намного старше себя, не бесспорно красивую, много лет назад подарившую свою любовь другому, женщину, от которой он мог ждать только уважения и привязанности.
Но Перигрин был доволен и, наверное, даже счастлив весь первый год их совместной жизни. Кажется, он и сам не понимал, до какой степени любит свою жену. Зато точно знал, что Грейс для него значит, знал, что привязан к ней и ее умиротворение придает смысл его существованию, а ее присутствие доставляет ему радость и удовольствие днем и ночью.
Грейс тоже была довольна. Снова был дом, которому она отдавала свою энергию и свои творческие способности, и муж, почти постоянное пребывание которого рядом словно изгладило из памяти девять лет одиночества и пустоты. Грейс прекрасно понимала эгоистичность своих чувств. А Перри, как ей временами казалось, пожалуй, нуждался в более веселом обществе. Но он вовсе не казался несчастным. Смешливость не покинула его, и даже во время отдыха, если он читал или спал, губы его складывались в улыбку.
Грейс знала, что муж в восторге от оранжереи, от розария, от цветников, которые она устроила возле дома. Знала и то, что ему нравится смотреть, как она вышивает, хотя и старалась не поднимать головы от работы — пусть думает, будто она не замечает его взглядов. Еще Грейс знала, что Перри одобряет спокойное и умение, с которым она ведет хозяйство. И самое главное, как это ни казалось ей странным, прекрасно знала, что ему доставляет наслаждение заниматься с ней любовью. Она жила одним днем и, принимая во внимание и опыт прошедших лет и всю необычность их брака, понимала, что хорошее не может длиться вечно. Ночью, лежа рядом со спящим Перри, Грейс чувствовала, что любит его, но старалась гнать от себя мысли об этом. Легче вынести боль в будущем, если не признаваться себе в том, что Перри для нее гораздо больше, чем ласковый и любвеобильный мальчик.
А боли в будущем не избежать. Причем им обоим. Перри не может быть всегда доволен тем образом жизни, который они вели весь этот год. Ему всего двадцать шесть лет. Рано или поздно, несмотря на свою природную доброту и искренность намерений, он ощутит, как много счастья и удовольствий проходит мимо только потому, что он женился на женщине старше себя.
Это ощущение и связанные с ним неудовлетворен ность и тоска причинят ему боль — ведь Перри человек хороший и порядочный. Это причинит боль и ей самой. Но не столь уж непереносимую, если она не станет жадно прислушиваться к нашептываниям предательского сердца, если заставит себя не оживать до конца. Она любила Перри, как любят друга, как мать любит свое дитя, как одно человеческое существо любит другое, и это дает ему радость. Но не как женщина любит свою половину. Нет, ни за что!
Но он был жив и ответил ей примерно через месяц коротким, сдержанным письмом без всякого намека на чувства, которые вызвала в нем смерть сына. Только попросил прислать какие-нибудь вещи Пола, если они сохранились.
Перигрин взял у Грейс коробку и принял на себя грустную обязанность отправить все, что осталось от ее брата, за исключением книг, которые находились теперь в их библиотеке. Спустя некоторое время он принес в гостиную, где Грейс занималась вышиванием, священническое облачение Пола и разложил его на шезлонге. Наклонился и поцеловал Грейс в губы, что очень редко делал днем.
— Ты должна оставить себе хоть что-то на память о Поле, как это сделал я. И я знаю, что ты не выбрала бы самое ценное, его часы. Их и все прочее я отправил по назначению.
И тогда Грейс обняла мужа — это она тоже делала днем очень редко — и серьезно посмотрела ему в глаза:
— Спасибо, Перри.
Следующее письмо пришло уже осенью, на сей раз от невестки, и Грейс удивленно приподняла брови. Очень и очень жаль, что Пол оказался таким упорным и ни разу не пожелал увидеться с отцом после их ссоры, писала Этель. Подобное не должно произойти с Грейс, поэтому надо побывать в родном доме, пока еще не поздно. Давно пора помириться и наладить отношения. Хорошо бы ей с мужем приехать на Рождество.
То было странное послание. Грейс показала его Перигрину за завтраком и еще раз прочла, глядя мужу через плечо. Приглашают ли ее как равную? Даровано ли ей прощение или ее по-прежнему третируют как заблудшую овцу? Считают ли виновной в том, что Пола так и не повидали дома до его смерти? Хочет ли отец, чтобы она приехала? Болен ли он?
Перигрин вернул письмо, прочитав его дважды.
— Что ты намерена делать, Грейс? — спросил он. — Только это имеет значение. Ты не узнаешь, как близкие к тебе относятся, до тех пор пока сама там не побываешь. Ты можешь снова оставить их, если это окажется невыносимым. Кроме того, я тоже приглашен и буду рядом, чтобы защитить тебя от возможных оскорблений. Будет так, как ты захочешь, дорогая. Только так, как ты пожелаешь.
Грейс некоторое время сидела, молча уставившись на письмо.
— Я была совершенно другим человеком, — заговорила наконец она. — Ты не узнал бы меня, если б встретил тогда, Перри. Думаю, что я в основном получила по заслугам. Я уже не обвиняю только их, как прежде. Возможно, настало время простить и забыть.
— Значит, ты намерена поехать?
— Но ведь был еще Джереми, — словно не услышав вопрос, продолжала она. — Он не заслужил ничего подобного. И семья не приняла бы его, если бы сын сейчас был со мной. — Перигрин коснулся ее руки кончиками пальцев. — Он все еще там. Я даже не знаю, ухаживал ли кто-нибудь за его могилой все эти годы.
Грейс так и не приняла решения до того, как ушла обсудить с кухаркой меню на следующий день. Он видел тревогу в ее глазах. Она предпочла пойти одна на прогулку, когда Перри сел с книжкой после того, как юные Уолтер и Анна Кэррингтон заглянули к ним, чтобы пригласить на завтрашний вечер поиграть в шарады.
— Расскажи мне о твоем отце и брате, Грейс, — попросил Перри, когда оба легли в постель; он подложил руку жене под голову и укутал ее одеялом. — И o твоем детстве.
Грейс прижалась щекой к его руке и стала рассказывать. Отца она помнила высоким и красивым человеком. Он был почти деспотически строг со своими сыновьями, к дочери же относился очень сердечно и все прощал, не находя в ней никаких недостатков, несмотря на постоянные жалобы часто сменяющихся гувернанток и ревнивые обвинения старших братьев. Она любила отца всем своим детским сердцем. Все переменилось в то утро, когда Грейс, стоя на турецком ковре перед его письменным столом и заносчиво вздернув подбородок, с пылающими щеками, объявила ему, что ждет ребенка.
Отец пришел в дикую ярость и разбушевался не на шутку, однако, сообразив, что гневаться поздно, стал холоден как лед и вел себя так, словно Грейс не существует. За все четыре года, пока Джереми жил в его доме, лорд Ховард, как ей казалось, ни разу не взглянул на своего внука и ни разу не произнес его имени.
— Теперь мне кажется, что у отца сохранились какие-то теплые чувства ко мне, нечто вроде любви помимо воли. Во всяком случае, он не выгнал нас с Джереми и никогда не отказывался платить по счетам за одежду для меня и моего сына, за игрушки и книжки для Джереми. А я не стеснялась в расходах, не хотела, чтобы мой сын был в чем-то ущемлен по сравнению с детьми брата.
Она рассказала Перри и о своем старшем брате Мартине, с которым никогда не была особенно близка, и о его жене Этель, сразу невзлюбившей Грейс, а впоследствии не упускавшей ни единой возможности показать невестке свое презрительное осуждение.
— Вероятно, у нее были основания ненавидеть меня. Я была своевольной и высокомерной девчонкой и ни с кем не хотела делить положение привилегированной особы в доме отца. Я бы тогда не понравилась тебе, Перри. Я сама себе не нравлюсь в воспоминаниях о том времени.
Он поцеловал ее.
— Ты слишком строго судишь себя, дорогая. Не верится, что ты так уж сильно изменилась. А сейчас ты мне очень нравишься.
Трудно представить себе другую Грейс, подумал он, и ее семью, и жизнь, которую он совсем не знает. Трудно представить и те призраки, которые преследовали ее до замужества и могут еще вернуться. Он обнял жену и поцеловал долгим нежным поцелуем.
Перри крепче, чем обычно, сжимал руку Грейс, когда они на следующее утро гуляли и сухие опавшие листья шуршали под их ногами.
— Ты такая тихая сегодня утром, — сказал он. — Грустишь из-за того, что ветви оголились, а листья умерли?
— Нет. Весна вернется. Она всегда возвращается. А в оголенных ветвях есть своя красота, Перри. Меж ду ними так хорошо видны бегущие по небу облака. Сквозь густую листву ты их не заметишь.
Перигрин рассмеялся:
— Я бы назвал это умением находить приятные стороны в грустных обстоятельствах. О чем ты думала, прежде чем я заговорил, Грейс? О своем письме?
Она кивнула.
— Мы поступим так, как ты захочешь. Я уже говорил тебе это вчера. Но если ты хочешь знать мое мнение, то я считаю, что тебе надо вернуться. Надо повидать отца, брата, да и невестку тоже. Повидать их де тей, которые росли вместе с твоим сыном. Думаю, тебе стоит заключить мир с твоим прошлым.
— Ты, вероятно, прав. Мне страшно ехать, страшно встретиться с родными и со своими воспоминаниями. Но видимо, я должна. Только, прошу тебя, не на Рождество. Ведь мы собираемся петь рождественские песни вместе с Кэррингтонами и Мортонами, а на вечер граф пригласил всех в Эмберли. И я хочу встретить сочельник в церкви вместе с нашими друзьями, а потом отведать дома рождественского гуся и сладкие пирожки у камина, в котором будет гореть рождественское полено.
— Моя мать и тетушка собираются весной в Лондон, — сказал Перри. — И я решил предложить тебе, Грейс, тоже поехать туда на несколько недель. Я хотел бы показать тебе город, побывать с тобой в театрах и на светских вечерах. Конечно, хочу снова повидаться с мамой. Эдмунд, графиня и близнецы всегда проводят там сезон. Что, если нам посетить дом твоего отца ранней весной, а потом перебраться в Лондон? Мы вернемся домой как раз вовремя, чтобы полюбоваться нашим садом в разгар лета. — Он усмехнулся. — Ты заметила, что я сказал — нашим садом?
— Заметила. — Грейс улыбнулась. — Хорошо, давай так и сделаем, Перри. Лондон? Мне всегда хотелось увидеть Лондон.
— Всего на несколько недель. Мне никогда не доставляло радости уезжать надолго из дома. А теперь мне особенно хорошо здесь. А тебе, Грейс?
— Да — произнесла она, глядя сквозь голые ветви деревьев на голубое осеннее небо и бегущие по нему облака. — Мне хорошо.
Перри взял ее за руку как раз в ту минуту, когда особняк скрылся за поворотом. Он посмотрел на жену со своей обычной веселой и спокойной улыбкой и сказал:
— Дом все еще будет на месте, когда мы вернемся. Должен заметить, что как бы сильно я ни любил свое имение, я люблю его еще сильнее, возвращаясь даже после непродолжительного отсутствия.
— Да, — улыбнулась она в ответ и откинулась на подушки, довольная тем, что муж не выпустил ее руку из своей, даже когда наклонился, чтобы поплотнее укутать ей ноги меховой полостью.
Да, Рирдон-Парк, без сомнения, будет на месте, когда они вернутся. Однако вернутся ли они такими же, как уехали? Что, если уже сейчас наступил конец их взаимопониманию?
Они отправлялись в ее прошлое. Грейс не знала, какой прием ждет их там, как сложатся отношения с родственниками. И не знала, насколько сильными и болезненными окажутся воспоминания о Гарете и Джереми в тех местах, где все произошло целую жизнь назад. Она хотела повидать отца. Хотела повидать Мартина. Хотела побыть возле Джереми. Но не могла представить там Перри. Лучше бы ему не становиться свидетелем ее прошлого. И все-таки Грейс не в состоянии была даже на минуту вообразить, что поедет в отчий дом без него.
Ни в письме к отцу, ни в двух письмах к невестке Грейс ни словом не упомянула о возрасте своего мужа. При одной мысли о том, с каким выражением лиц все они уставятся на Перигрина, вспыхивало прежнее заносчивое упрямство: ей нет дела до того, что они подумают, пусть смотрят как угодно, думают что угодно и говорят что заблагорассудится. Ей все равно.
Однако, увы, Грейс было далеко не все равно. Она истерзала себя переживаниями. Разумеется, все решат, что она поступила как эгоистка, ухватившись за Перри. Подумают, что молодой человек пожалел ее. Не поверят, что в их браке есть взаимная радость и нежность. И это снова оживит ее чувство вины и ощущение неравенства, о которых она уже почти не вспоминала.
А потом они поедут в Лондон, где Грейс ждут новые испытания при встрече с матерью Перри. Что та подумает о своей невестке? Они, разумеется, встречались, когда Грейс была домоправительницей Пола. И что подумает весь этот бомонд, которому ее представят? И каково будет Перри в окружении множества людей… молодых женщин, гораздо более волнующих и привлекательных, чем его жена?
Грейс оставила свою руку в теплой ладони мужа, прижалась плечом к нему и смотрела в окно кареты на грязно-коричневые поля, где уже проступала пока еще блеклая зелень. Скоро придет весна и оденет все в прекрасный, яркий наряд. Но не для Грейс. Ее жизнь обернется осенью или даже зимой. Холодной и суровой.
Уж лучше бы вернуться в Рирдон-Парк зимой, чем летом, когда на деревьях полно плодов и воздух напоен ароматом роз, которые они с Перри сажали вместе.
Глава 4
Перигрин и сам не мог понять, почему требует от своего брака столь немногого. Он хорошо представлял себе, какой интерес вызывает у женщин. Он мог бы жениться на юной девушке, тем не менее выбрал женщину намного старше себя, не бесспорно красивую, много лет назад подарившую свою любовь другому, женщину, от которой он мог ждать только уважения и привязанности.
Но Перигрин был доволен и, наверное, даже счастлив весь первый год их совместной жизни. Кажется, он и сам не понимал, до какой степени любит свою жену. Зато точно знал, что Грейс для него значит, знал, что привязан к ней и ее умиротворение придает смысл его существованию, а ее присутствие доставляет ему радость и удовольствие днем и ночью.
Грейс тоже была довольна. Снова был дом, которому она отдавала свою энергию и свои творческие способности, и муж, почти постоянное пребывание которого рядом словно изгладило из памяти девять лет одиночества и пустоты. Грейс прекрасно понимала эгоистичность своих чувств. А Перри, как ей временами казалось, пожалуй, нуждался в более веселом обществе. Но он вовсе не казался несчастным. Смешливость не покинула его, и даже во время отдыха, если он читал или спал, губы его складывались в улыбку.
Грейс знала, что муж в восторге от оранжереи, от розария, от цветников, которые она устроила возле дома. Знала и то, что ему нравится смотреть, как она вышивает, хотя и старалась не поднимать головы от работы — пусть думает, будто она не замечает его взглядов. Еще Грейс знала, что Перри одобряет спокойное и умение, с которым она ведет хозяйство. И самое главное, как это ни казалось ей странным, прекрасно знала, что ему доставляет наслаждение заниматься с ней любовью. Она жила одним днем и, принимая во внимание и опыт прошедших лет и всю необычность их брака, понимала, что хорошее не может длиться вечно. Ночью, лежа рядом со спящим Перри, Грейс чувствовала, что любит его, но старалась гнать от себя мысли об этом. Легче вынести боль в будущем, если не признаваться себе в том, что Перри для нее гораздо больше, чем ласковый и любвеобильный мальчик.
А боли в будущем не избежать. Причем им обоим. Перри не может быть всегда доволен тем образом жизни, который они вели весь этот год. Ему всего двадцать шесть лет. Рано или поздно, несмотря на свою природную доброту и искренность намерений, он ощутит, как много счастья и удовольствий проходит мимо только потому, что он женился на женщине старше себя.
Это ощущение и связанные с ним неудовлетворен ность и тоска причинят ему боль — ведь Перри человек хороший и порядочный. Это причинит боль и ей самой. Но не столь уж непереносимую, если она не станет жадно прислушиваться к нашептываниям предательского сердца, если заставит себя не оживать до конца. Она любила Перри, как любят друга, как мать любит свое дитя, как одно человеческое существо любит другое, и это дает ему радость. Но не как женщина любит свою половину. Нет, ни за что!
* * *
Вскоре после своего замужества она — по совету мужа — сообщила отцу о смерти Пола и о своем браке. Ей трудно было писать это письмо. Грейс не видела отца девять лет и даже не знала, жив ли он.Но он был жив и ответил ей примерно через месяц коротким, сдержанным письмом без всякого намека на чувства, которые вызвала в нем смерть сына. Только попросил прислать какие-нибудь вещи Пола, если они сохранились.
Перигрин взял у Грейс коробку и принял на себя грустную обязанность отправить все, что осталось от ее брата, за исключением книг, которые находились теперь в их библиотеке. Спустя некоторое время он принес в гостиную, где Грейс занималась вышиванием, священническое облачение Пола и разложил его на шезлонге. Наклонился и поцеловал Грейс в губы, что очень редко делал днем.
— Ты должна оставить себе хоть что-то на память о Поле, как это сделал я. И я знаю, что ты не выбрала бы самое ценное, его часы. Их и все прочее я отправил по назначению.
И тогда Грейс обняла мужа — это она тоже делала днем очень редко — и серьезно посмотрела ему в глаза:
— Спасибо, Перри.
Следующее письмо пришло уже осенью, на сей раз от невестки, и Грейс удивленно приподняла брови. Очень и очень жаль, что Пол оказался таким упорным и ни разу не пожелал увидеться с отцом после их ссоры, писала Этель. Подобное не должно произойти с Грейс, поэтому надо побывать в родном доме, пока еще не поздно. Давно пора помириться и наладить отношения. Хорошо бы ей с мужем приехать на Рождество.
То было странное послание. Грейс показала его Перигрину за завтраком и еще раз прочла, глядя мужу через плечо. Приглашают ли ее как равную? Даровано ли ей прощение или ее по-прежнему третируют как заблудшую овцу? Считают ли виновной в том, что Пола так и не повидали дома до его смерти? Хочет ли отец, чтобы она приехала? Болен ли он?
Перигрин вернул письмо, прочитав его дважды.
— Что ты намерена делать, Грейс? — спросил он. — Только это имеет значение. Ты не узнаешь, как близкие к тебе относятся, до тех пор пока сама там не побываешь. Ты можешь снова оставить их, если это окажется невыносимым. Кроме того, я тоже приглашен и буду рядом, чтобы защитить тебя от возможных оскорблений. Будет так, как ты захочешь, дорогая. Только так, как ты пожелаешь.
Грейс некоторое время сидела, молча уставившись на письмо.
— Я была совершенно другим человеком, — заговорила наконец она. — Ты не узнал бы меня, если б встретил тогда, Перри. Думаю, что я в основном получила по заслугам. Я уже не обвиняю только их, как прежде. Возможно, настало время простить и забыть.
— Значит, ты намерена поехать?
— Но ведь был еще Джереми, — словно не услышав вопрос, продолжала она. — Он не заслужил ничего подобного. И семья не приняла бы его, если бы сын сейчас был со мной. — Перигрин коснулся ее руки кончиками пальцев. — Он все еще там. Я даже не знаю, ухаживал ли кто-нибудь за его могилой все эти годы.
Грейс так и не приняла решения до того, как ушла обсудить с кухаркой меню на следующий день. Он видел тревогу в ее глазах. Она предпочла пойти одна на прогулку, когда Перри сел с книжкой после того, как юные Уолтер и Анна Кэррингтон заглянули к ним, чтобы пригласить на завтрашний вечер поиграть в шарады.
— Расскажи мне о твоем отце и брате, Грейс, — попросил Перри, когда оба легли в постель; он подложил руку жене под голову и укутал ее одеялом. — И o твоем детстве.
Грейс прижалась щекой к его руке и стала рассказывать. Отца она помнила высоким и красивым человеком. Он был почти деспотически строг со своими сыновьями, к дочери же относился очень сердечно и все прощал, не находя в ней никаких недостатков, несмотря на постоянные жалобы часто сменяющихся гувернанток и ревнивые обвинения старших братьев. Она любила отца всем своим детским сердцем. Все переменилось в то утро, когда Грейс, стоя на турецком ковре перед его письменным столом и заносчиво вздернув подбородок, с пылающими щеками, объявила ему, что ждет ребенка.
Отец пришел в дикую ярость и разбушевался не на шутку, однако, сообразив, что гневаться поздно, стал холоден как лед и вел себя так, словно Грейс не существует. За все четыре года, пока Джереми жил в его доме, лорд Ховард, как ей казалось, ни разу не взглянул на своего внука и ни разу не произнес его имени.
— Теперь мне кажется, что у отца сохранились какие-то теплые чувства ко мне, нечто вроде любви помимо воли. Во всяком случае, он не выгнал нас с Джереми и никогда не отказывался платить по счетам за одежду для меня и моего сына, за игрушки и книжки для Джереми. А я не стеснялась в расходах, не хотела, чтобы мой сын был в чем-то ущемлен по сравнению с детьми брата.
Она рассказала Перри и о своем старшем брате Мартине, с которым никогда не была особенно близка, и о его жене Этель, сразу невзлюбившей Грейс, а впоследствии не упускавшей ни единой возможности показать невестке свое презрительное осуждение.
— Вероятно, у нее были основания ненавидеть меня. Я была своевольной и высокомерной девчонкой и ни с кем не хотела делить положение привилегированной особы в доме отца. Я бы тогда не понравилась тебе, Перри. Я сама себе не нравлюсь в воспоминаниях о том времени.
Он поцеловал ее.
— Ты слишком строго судишь себя, дорогая. Не верится, что ты так уж сильно изменилась. А сейчас ты мне очень нравишься.
Трудно представить себе другую Грейс, подумал он, и ее семью, и жизнь, которую он совсем не знает. Трудно представить и те призраки, которые преследовали ее до замужества и могут еще вернуться. Он обнял жену и поцеловал долгим нежным поцелуем.
Перри крепче, чем обычно, сжимал руку Грейс, когда они на следующее утро гуляли и сухие опавшие листья шуршали под их ногами.
— Ты такая тихая сегодня утром, — сказал он. — Грустишь из-за того, что ветви оголились, а листья умерли?
— Нет. Весна вернется. Она всегда возвращается. А в оголенных ветвях есть своя красота, Перри. Меж ду ними так хорошо видны бегущие по небу облака. Сквозь густую листву ты их не заметишь.
Перигрин рассмеялся:
— Я бы назвал это умением находить приятные стороны в грустных обстоятельствах. О чем ты думала, прежде чем я заговорил, Грейс? О своем письме?
Она кивнула.
— Мы поступим так, как ты захочешь. Я уже говорил тебе это вчера. Но если ты хочешь знать мое мнение, то я считаю, что тебе надо вернуться. Надо повидать отца, брата, да и невестку тоже. Повидать их де тей, которые росли вместе с твоим сыном. Думаю, тебе стоит заключить мир с твоим прошлым.
— Ты, вероятно, прав. Мне страшно ехать, страшно встретиться с родными и со своими воспоминаниями. Но видимо, я должна. Только, прошу тебя, не на Рождество. Ведь мы собираемся петь рождественские песни вместе с Кэррингтонами и Мортонами, а на вечер граф пригласил всех в Эмберли. И я хочу встретить сочельник в церкви вместе с нашими друзьями, а потом отведать дома рождественского гуся и сладкие пирожки у камина, в котором будет гореть рождественское полено.
— Моя мать и тетушка собираются весной в Лондон, — сказал Перри. — И я решил предложить тебе, Грейс, тоже поехать туда на несколько недель. Я хотел бы показать тебе город, побывать с тобой в театрах и на светских вечерах. Конечно, хочу снова повидаться с мамой. Эдмунд, графиня и близнецы всегда проводят там сезон. Что, если нам посетить дом твоего отца ранней весной, а потом перебраться в Лондон? Мы вернемся домой как раз вовремя, чтобы полюбоваться нашим садом в разгар лета. — Он усмехнулся. — Ты заметила, что я сказал — нашим садом?
— Заметила. — Грейс улыбнулась. — Хорошо, давай так и сделаем, Перри. Лондон? Мне всегда хотелось увидеть Лондон.
— Всего на несколько недель. Мне никогда не доставляло радости уезжать надолго из дома. А теперь мне особенно хорошо здесь. А тебе, Грейс?
— Да — произнесла она, глядя сквозь голые ветви деревьев на голубое осеннее небо и бегущие по нему облака. — Мне хорошо.
* * *
В конце февраля Грейс с каким-то неприятным предчувствием бросила из окна кареты прощальный взгляд на Рирдон-Парк. Она ни разу не покидала этот дом со дня их свадьбы. Как жаль, что они пропустят приход весны, хотя накануне отъезда обнаружили куртинку подснежников и несколько распустившихся крокусов в траве под деревьями.Перри взял ее за руку как раз в ту минуту, когда особняк скрылся за поворотом. Он посмотрел на жену со своей обычной веселой и спокойной улыбкой и сказал:
— Дом все еще будет на месте, когда мы вернемся. Должен заметить, что как бы сильно я ни любил свое имение, я люблю его еще сильнее, возвращаясь даже после непродолжительного отсутствия.
— Да, — улыбнулась она в ответ и откинулась на подушки, довольная тем, что муж не выпустил ее руку из своей, даже когда наклонился, чтобы поплотнее укутать ей ноги меховой полостью.
Да, Рирдон-Парк, без сомнения, будет на месте, когда они вернутся. Однако вернутся ли они такими же, как уехали? Что, если уже сейчас наступил конец их взаимопониманию?
Они отправлялись в ее прошлое. Грейс не знала, какой прием ждет их там, как сложатся отношения с родственниками. И не знала, насколько сильными и болезненными окажутся воспоминания о Гарете и Джереми в тех местах, где все произошло целую жизнь назад. Она хотела повидать отца. Хотела повидать Мартина. Хотела побыть возле Джереми. Но не могла представить там Перри. Лучше бы ему не становиться свидетелем ее прошлого. И все-таки Грейс не в состоянии была даже на минуту вообразить, что поедет в отчий дом без него.
Ни в письме к отцу, ни в двух письмах к невестке Грейс ни словом не упомянула о возрасте своего мужа. При одной мысли о том, с каким выражением лиц все они уставятся на Перигрина, вспыхивало прежнее заносчивое упрямство: ей нет дела до того, что они подумают, пусть смотрят как угодно, думают что угодно и говорят что заблагорассудится. Ей все равно.
Однако, увы, Грейс было далеко не все равно. Она истерзала себя переживаниями. Разумеется, все решат, что она поступила как эгоистка, ухватившись за Перри. Подумают, что молодой человек пожалел ее. Не поверят, что в их браке есть взаимная радость и нежность. И это снова оживит ее чувство вины и ощущение неравенства, о которых она уже почти не вспоминала.
А потом они поедут в Лондон, где Грейс ждут новые испытания при встрече с матерью Перри. Что та подумает о своей невестке? Они, разумеется, встречались, когда Грейс была домоправительницей Пола. И что подумает весь этот бомонд, которому ее представят? И каково будет Перри в окружении множества людей… молодых женщин, гораздо более волнующих и привлекательных, чем его жена?
Грейс оставила свою руку в теплой ладони мужа, прижалась плечом к нему и смотрела в окно кареты на грязно-коричневые поля, где уже проступала пока еще блеклая зелень. Скоро придет весна и оденет все в прекрасный, яркий наряд. Но не для Грейс. Ее жизнь обернется осенью или даже зимой. Холодной и суровой.
Уж лучше бы вернуться в Рирдон-Парк зимой, чем летом, когда на деревьях полно плодов и воздух напоен ароматом роз, которые они с Перри сажали вместе.
Глава 4
Никто из хозяев не встретил их на мощенном булыжником дворе, когда карета остановилась перед главным входом в Пангем-Мэнор. Только грум и два ливрейных лакея. Впрочем, февральский день выдался холодным и ветреным.
В холле их ждали Мартин и Этель, к удивлению Грейс, почти не изменившиеся с тех пор, как она видела их в последний раз. Правда, волосы у Мартина слегка поредели на макушке, он немного располнел, а цвет лица приобрел багровый оттенок. Он сохранял все то же присущее ему с молодых лет выражение собственной значительности; между бровями по-прежнему застыла вертикальная складка, обозначающая нетерпение по поводу несообразительности окружающих и неудовлетворение собственной жизнью. Этель была все такой же худой и бледной. И неулыбчивой.
Грейс слегка коснулась холодной щекой щеки невестки, повернулась к брату и, привстав на цыпочки, поцеловала его в щеку.
— Ты прекрасно выглядишь, Грейс, — произнес Мартин, на короткое мгновение задержав руки на талии сестры.
— Вы, наверное, очень замерзли, — заговорила Этель. — Я велела подать чай в гостиной. Может, выпьете по чашечке, а уж потом я покажу вам ваши комнаты.
Грейс повернулась к мужу, который молча стоял позади нее, взяла его за руку и внимательно наблюдала за лицами брата и невестки, пока происходила церемония знакомства. Ни единого проблеска удивления или какого-либо иного чувства, оба были воплощенная любезность.
— А где па? Где же отец? — спросила Грейс.
— Зимой он по большей части находится у себя в комнатах, — ответила Этель, беря Грейс под руку и направляясь к лестнице. — Но велел передать, что спустится к чаю, когда мы послали к нему слугу сообщить, что вы приехали.
— Он нездоров? — спросила Грейс.
— Он сильно сдал. Стареет, как и все мы. Грейс не услышала в этих словах никакого подтекста. И вообще, зачем искать колкие намеки там, где их скорее всего нет? Она больше не Грейс Ховард, своевольная дочь. Она леди Грейс Лэмпмен и осознает необходимость вести себя вежливо и ожидать такой же вежливости от тех, с кем ей доведется общаться.
— Как дети?
— Дети? — Этель бросила на нее удивленный взгляд, пропуская Грейс в гостиную. — Освальд в школе. Ему скоро шестнадцать. Возможно, ты запамятовала, как много времени прошло. Присцилла придет к чаю. Весной мы берем ее с собой в город на сезон. Ведь ей почти восемнадцать.
— Да, конечно, — спохватилась Грейс., — Просто поразительно, как скоро они стали взрослыми. — И с горечью подумала: “Джереми было бы четырнадцать”.
Мисс Присцилла Ховард была очень похожа на свою мать в молодости. Стройная, светловолосая, она надела ради торжественного случая розовое платье с оборочками, которое не слишком ей шло. Девушка была довольно миловидной, на щеках ее играл румянец, глаза сверкали от возбуждения, смешанного с некоторым испугом.
— Здравствуйте, тетя Грейс. — Она присела в низком реверансе. — Я вас помню. Вы почти не изменились. Вы носите траур по дяде Полу? Дедушка тоже носит траур, хотя мама и папа сняли его на Рождество.
— Ты слишком много говоришь, дитя мое, — заметил ей отец. — Сделай реверанс дяде Перигрину.
Присцилла обратила свой взор на новоиспеченного дядюшку, и румянец ее стал еще ярче.
Грейс видела смех в его глазах. Перри отвесил изящный поклон.
— Я слышал, как ваша матушка говорила, что в этом сезоне вы начнете выезжать, — сказал он. — Хотел бы ее предостеречь, так как уверен, что все юные щеголи выстроятся у ваших дверей. Пожалуйста, называйте меня дядей Перри, дорогая Присцилла.
— Хорошо, дядя Перри, — улыбнулась девушка. — Но я думаю, вы слишком молоды, чтобы считаться моим дядей. Вы часто бываете в Лондоне? Мама и папа не были там с юности. Я уверена, что за эти годы там многое изменилось.
— Осмелюсь утверждать, что в те не слишком отдаленные от нас времена люди светские посещали званые вечера, балы, приемы, театры и ездили на пикники точно так же, как это делают теперь, — ответил Перигрин. — И точно так же танцевали и флиртовали ради собственного развлечения. Ваша мама была представлена той же самой королеве, перед которой и вы сделаете глубокий реверанс. Мы с Грейс, кстати сказать, тоже собираемся в Лондон.
— Правда? — воскликнула Присцилла. — Это замечательно! Ты об этом слышала, мама?
Присцилла засыпала Перри вопросами о Лондоне, и это продолжалось несколько минут, пока Мартин и Этель вежливо расспрашивали Грейс о том, как они с мужем добирались сюда.
Разговор оборвался с появлением лорда Поли. Оставив своего камердинера в дверях, старый лорд — в глубоком трауре — вошел в комнату один, тяжело опираясь на трость. Он был все таким же худым и высоким, все таким же суровым и преисполненным чувства собственного достоинства. Только волосы из просто седых превратились в совершенно белые, и морщины, идущие от носа к подбородку, сделались глубже. Он окинул Грейс внимательным взглядом и посмотрел ей прямо в глаза с прежней зоркостью и остротой.
— Итак, Грейс, ты приехала домой.
— Да, отец. Как вы себя чувствуете?
— Хорошо. Я рад видеть, что ты настолько была привязана к брату, что до сих пор носишь по нему траур.
— Я любила Пола, отец.
— Допускаю, что я любил его недостаточно, — произнес лорд не без горечи. — Представь меня своему мужу.
Грейс обратила внимание на то, каким изучающим и жестким взглядом смотрит отец на Перри, и вдруг ощутила, что у нее перехватило дыхание.
— Благодарю вас, сэр, за то, что вы позаботились о моей дочери в тяжелое для нее время, — сказал наконец барон, прежде, чем опуститься в кресло и принять чашку с чаем из рук невестки.
Перигрин улыбался, отнюдь не смущенный тем пристальным разглядыванием, которому его подвергли.
— Благодарю вас, сэр, — ответил он, — но мы с Грейс поженились не просто потому, что она попала в трудное положение. Могу ли я высказать вам запоздалые соболезнования в связи с утратой сына? Пол был моим лучшим другом. Я ношу траур по личным причинам, а не только из уважения к жене.
Барон коротко кивнул, и разговор сделался общим. Он оказался нелегким и напряженным, как думала Грейс часом позже, поднимаясь вместе с Этель по лестнице, ведущей в спальню. И все же гораздо менее тяжелым, чем она предполагала. Если оглянуться на прошлое десятилетней давности и вспомнить, с какой горечью в душе она покидала этот дом, то невольно удивишься, как это теперь все так мирно сидели вместе за чаем.
Этель показала Перигрину его комнату, где слуга уже распаковал вещи, а потом повела Грейс по коридору к ее прежней спальне.
— Хотела бы ты эту комнату? — помолчав, спросила Этель. — Я, признаться, сомневалась. Но о ней до сих пор думают и говорят как о твоей.
Этель слегка покраснела.
— Да, — сказала Грейс, входя и оглядываясь. — И она все такая же. Китайские обои, зеленые занавески И на окнах, полог у кровати. И почему я ожидала, что все и вся так уж изменится?
— Ты совсем не постарела, Грейс, — заметила невестка. — В самом деле, ты выглядишь намного лучше, чем в то время, когда…
Грейс подошла к окну. Да, среди вязов по-прежнему прячется беседка, в которой она девочкой так часто уединялась с книжкой или разговаривала с Гаретом.
Она обернулась и ответила:
— Да, я теперь и чувствую себя намного лучше.
— Я рада, что ты приехала. Я вижу, что папа в тебе нуждается, хоть никогда о тебе не спрашивал.
— Как он воспринял известие о, смерти Пола? — спросила Грейс.
Этель поджала губы, прежде чем заговорить.
— Он показал Мартину твое письмо, велел заказать траурную одежду для себя и для слуг, распрямил плечи, которые у него в последнее время стали сутулиться, и больше не сказал ни слова… Тебя удовлетворяет такой ответ?
— Да. — Грейс опустила голову. — Отец принял смерть Пола близко к сердцу. Я рада этому… рада за него и за Пола.
И вдруг заметила, что в дверях стоит Перри и улыбается. Уже одно его присутствие разрядило атмосферу.
— Ах вот ты где! Какая милая комнатка! Нет-нет, не говори мне! — Он приподнял руку. — Я знаю, это была твоя спальня, когда ты жила здесь, верно, Грейс? Ты сама выбрала обои, и цвет занавесок, и ковер. Я мог бы войти в такую комнату в любом месте нашего королевства и сразу, не задумываясь ни на секунду, сказал бы, что тут во всем чувствуется рука Грейс Лэмпмен. — Перри обратился к Этель: — Ну, скажите, что я ошибся и оказался в дураках.
Грейс с немалым удивлением увидела, что невестка улыбается.
— Нет, вы совершенно правы, — ответила та.
Перигрин рассмеялся и переступил порог.
— Настоящий сад в комнате. Наперекор английской погоде. Здесь ей просто показывают нос. Я шел предложить, чтобы ты, дорогая, велела перенести свои вещи ко мне, но теперь должен попросить, чтобы сюда принесли мои. Мы с Грейс привыкли спать в одной комнате, — обратился он к Этель. — Вы не против?
— Быть может, она против? — спустя несколько минут спросил Перри, когда они остались наедине. — Твоя невестка определенно покраснела и слишком поспешно удалилась. Но я бы чувствовал себя глупо, если бы каждую ночь пробирался к тебе словно вор. Пусть лучше знают, что мы спим вместе.
— Да, — согласилась Грейс, почему-то очень обрадованная.
— А ты не против, Грейс? — не отставал Перри. — Быть может, тебе приятно остаться одной в своей прежней комнате? Или необходимо побыть в одиночестве? Я ведь ужасный эгоист и думаю только о собственных удобствах.
— Нет, — твердо ответила Грейс. — Я предпочитаю, чтобы ты был здесь со мной, Перри. Он погладил ее по щеке.
— Все это тяжело для тебя, милая. Неужели ты думаешь, что я этого не понимаю? Но ты правильно сделала, что приехала. Твоя семья хочет, чтобы ты была здесь. Вероятно, ты слишком погружена в себя, чтобы заметить это. Я же смотрю на происходящее объективно. Это так, Грейс. Тебя любят. И я совершенно ясно вижу, как и ты хочешь быть с ними, потому что никогда не переставала любить их. Первые дни тебе будет нелегко, но надо заставить себя пройти через это. Так необходимо, так лучше для тебя.
Грейс порывисто поймала его руку и быстро поцеловала ее.
— Да, — сказала она. — Но мне жаль, что тебе приходится испытывать неловкость, Перри.
— Думаю, тебе время от времени нужна будет чья-то рука для поддержки или плечо, на котором можно выплакаться. — Эти слова он произнес, слегка посмеиваясь, как бы шутя, но смысл их был вполне серьезный, и Грейс понимала это. — Разумеется, ты справилась бы с этим и одна, поехав без меня. Но поскольку я здесь, пусть это будут моя рука и мое плечо, Грейс. К тому же должен сознаться, что мне очень любопытно узнать тех людей и те места, которые играли такую большую роль в твоей жизни до того, как мы познакомились… А сейчас я должен вернуться в свою гардеробную и побриться. Ведь нет ничего ужаснее ярости Перкинса, если он видит, что моя вода для бритья остывает.
Перри наклонился и чмокнул Грейс в щеку.
— Я рада, что ты приехала, Грейс, — несколько раз сказала Этель. — После твоего отъезда словно туча нависла над отцом и Мартином. Оба никогда не упоминали ни о тебе, ни о Поле, но я-то хорошо знаю их, чтобы понимать причину умолчания. Это значило, что каждый из них глубоко страдает.
В холле их ждали Мартин и Этель, к удивлению Грейс, почти не изменившиеся с тех пор, как она видела их в последний раз. Правда, волосы у Мартина слегка поредели на макушке, он немного располнел, а цвет лица приобрел багровый оттенок. Он сохранял все то же присущее ему с молодых лет выражение собственной значительности; между бровями по-прежнему застыла вертикальная складка, обозначающая нетерпение по поводу несообразительности окружающих и неудовлетворение собственной жизнью. Этель была все такой же худой и бледной. И неулыбчивой.
Грейс слегка коснулась холодной щекой щеки невестки, повернулась к брату и, привстав на цыпочки, поцеловала его в щеку.
— Ты прекрасно выглядишь, Грейс, — произнес Мартин, на короткое мгновение задержав руки на талии сестры.
— Вы, наверное, очень замерзли, — заговорила Этель. — Я велела подать чай в гостиной. Может, выпьете по чашечке, а уж потом я покажу вам ваши комнаты.
Грейс повернулась к мужу, который молча стоял позади нее, взяла его за руку и внимательно наблюдала за лицами брата и невестки, пока происходила церемония знакомства. Ни единого проблеска удивления или какого-либо иного чувства, оба были воплощенная любезность.
— А где па? Где же отец? — спросила Грейс.
— Зимой он по большей части находится у себя в комнатах, — ответила Этель, беря Грейс под руку и направляясь к лестнице. — Но велел передать, что спустится к чаю, когда мы послали к нему слугу сообщить, что вы приехали.
— Он нездоров? — спросила Грейс.
— Он сильно сдал. Стареет, как и все мы. Грейс не услышала в этих словах никакого подтекста. И вообще, зачем искать колкие намеки там, где их скорее всего нет? Она больше не Грейс Ховард, своевольная дочь. Она леди Грейс Лэмпмен и осознает необходимость вести себя вежливо и ожидать такой же вежливости от тех, с кем ей доведется общаться.
— Как дети?
— Дети? — Этель бросила на нее удивленный взгляд, пропуская Грейс в гостиную. — Освальд в школе. Ему скоро шестнадцать. Возможно, ты запамятовала, как много времени прошло. Присцилла придет к чаю. Весной мы берем ее с собой в город на сезон. Ведь ей почти восемнадцать.
— Да, конечно, — спохватилась Грейс., — Просто поразительно, как скоро они стали взрослыми. — И с горечью подумала: “Джереми было бы четырнадцать”.
Мисс Присцилла Ховард была очень похожа на свою мать в молодости. Стройная, светловолосая, она надела ради торжественного случая розовое платье с оборочками, которое не слишком ей шло. Девушка была довольно миловидной, на щеках ее играл румянец, глаза сверкали от возбуждения, смешанного с некоторым испугом.
— Здравствуйте, тетя Грейс. — Она присела в низком реверансе. — Я вас помню. Вы почти не изменились. Вы носите траур по дяде Полу? Дедушка тоже носит траур, хотя мама и папа сняли его на Рождество.
— Ты слишком много говоришь, дитя мое, — заметил ей отец. — Сделай реверанс дяде Перигрину.
Присцилла обратила свой взор на новоиспеченного дядюшку, и румянец ее стал еще ярче.
Грейс видела смех в его глазах. Перри отвесил изящный поклон.
— Я слышал, как ваша матушка говорила, что в этом сезоне вы начнете выезжать, — сказал он. — Хотел бы ее предостеречь, так как уверен, что все юные щеголи выстроятся у ваших дверей. Пожалуйста, называйте меня дядей Перри, дорогая Присцилла.
— Хорошо, дядя Перри, — улыбнулась девушка. — Но я думаю, вы слишком молоды, чтобы считаться моим дядей. Вы часто бываете в Лондоне? Мама и папа не были там с юности. Я уверена, что за эти годы там многое изменилось.
— Осмелюсь утверждать, что в те не слишком отдаленные от нас времена люди светские посещали званые вечера, балы, приемы, театры и ездили на пикники точно так же, как это делают теперь, — ответил Перигрин. — И точно так же танцевали и флиртовали ради собственного развлечения. Ваша мама была представлена той же самой королеве, перед которой и вы сделаете глубокий реверанс. Мы с Грейс, кстати сказать, тоже собираемся в Лондон.
— Правда? — воскликнула Присцилла. — Это замечательно! Ты об этом слышала, мама?
Присцилла засыпала Перри вопросами о Лондоне, и это продолжалось несколько минут, пока Мартин и Этель вежливо расспрашивали Грейс о том, как они с мужем добирались сюда.
Разговор оборвался с появлением лорда Поли. Оставив своего камердинера в дверях, старый лорд — в глубоком трауре — вошел в комнату один, тяжело опираясь на трость. Он был все таким же худым и высоким, все таким же суровым и преисполненным чувства собственного достоинства. Только волосы из просто седых превратились в совершенно белые, и морщины, идущие от носа к подбородку, сделались глубже. Он окинул Грейс внимательным взглядом и посмотрел ей прямо в глаза с прежней зоркостью и остротой.
— Итак, Грейс, ты приехала домой.
— Да, отец. Как вы себя чувствуете?
— Хорошо. Я рад видеть, что ты настолько была привязана к брату, что до сих пор носишь по нему траур.
— Я любила Пола, отец.
— Допускаю, что я любил его недостаточно, — произнес лорд не без горечи. — Представь меня своему мужу.
Грейс обратила внимание на то, каким изучающим и жестким взглядом смотрит отец на Перри, и вдруг ощутила, что у нее перехватило дыхание.
— Благодарю вас, сэр, за то, что вы позаботились о моей дочери в тяжелое для нее время, — сказал наконец барон, прежде, чем опуститься в кресло и принять чашку с чаем из рук невестки.
Перигрин улыбался, отнюдь не смущенный тем пристальным разглядыванием, которому его подвергли.
— Благодарю вас, сэр, — ответил он, — но мы с Грейс поженились не просто потому, что она попала в трудное положение. Могу ли я высказать вам запоздалые соболезнования в связи с утратой сына? Пол был моим лучшим другом. Я ношу траур по личным причинам, а не только из уважения к жене.
Барон коротко кивнул, и разговор сделался общим. Он оказался нелегким и напряженным, как думала Грейс часом позже, поднимаясь вместе с Этель по лестнице, ведущей в спальню. И все же гораздо менее тяжелым, чем она предполагала. Если оглянуться на прошлое десятилетней давности и вспомнить, с какой горечью в душе она покидала этот дом, то невольно удивишься, как это теперь все так мирно сидели вместе за чаем.
Этель показала Перигрину его комнату, где слуга уже распаковал вещи, а потом повела Грейс по коридору к ее прежней спальне.
— Хотела бы ты эту комнату? — помолчав, спросила Этель. — Я, признаться, сомневалась. Но о ней до сих пор думают и говорят как о твоей.
Этель слегка покраснела.
— Да, — сказала Грейс, входя и оглядываясь. — И она все такая же. Китайские обои, зеленые занавески И на окнах, полог у кровати. И почему я ожидала, что все и вся так уж изменится?
— Ты совсем не постарела, Грейс, — заметила невестка. — В самом деле, ты выглядишь намного лучше, чем в то время, когда…
Грейс подошла к окну. Да, среди вязов по-прежнему прячется беседка, в которой она девочкой так часто уединялась с книжкой или разговаривала с Гаретом.
Она обернулась и ответила:
— Да, я теперь и чувствую себя намного лучше.
— Я рада, что ты приехала. Я вижу, что папа в тебе нуждается, хоть никогда о тебе не спрашивал.
— Как он воспринял известие о, смерти Пола? — спросила Грейс.
Этель поджала губы, прежде чем заговорить.
— Он показал Мартину твое письмо, велел заказать траурную одежду для себя и для слуг, распрямил плечи, которые у него в последнее время стали сутулиться, и больше не сказал ни слова… Тебя удовлетворяет такой ответ?
— Да. — Грейс опустила голову. — Отец принял смерть Пола близко к сердцу. Я рада этому… рада за него и за Пола.
И вдруг заметила, что в дверях стоит Перри и улыбается. Уже одно его присутствие разрядило атмосферу.
— Ах вот ты где! Какая милая комнатка! Нет-нет, не говори мне! — Он приподнял руку. — Я знаю, это была твоя спальня, когда ты жила здесь, верно, Грейс? Ты сама выбрала обои, и цвет занавесок, и ковер. Я мог бы войти в такую комнату в любом месте нашего королевства и сразу, не задумываясь ни на секунду, сказал бы, что тут во всем чувствуется рука Грейс Лэмпмен. — Перри обратился к Этель: — Ну, скажите, что я ошибся и оказался в дураках.
Грейс с немалым удивлением увидела, что невестка улыбается.
— Нет, вы совершенно правы, — ответила та.
Перигрин рассмеялся и переступил порог.
— Настоящий сад в комнате. Наперекор английской погоде. Здесь ей просто показывают нос. Я шел предложить, чтобы ты, дорогая, велела перенести свои вещи ко мне, но теперь должен попросить, чтобы сюда принесли мои. Мы с Грейс привыкли спать в одной комнате, — обратился он к Этель. — Вы не против?
— Быть может, она против? — спустя несколько минут спросил Перри, когда они остались наедине. — Твоя невестка определенно покраснела и слишком поспешно удалилась. Но я бы чувствовал себя глупо, если бы каждую ночь пробирался к тебе словно вор. Пусть лучше знают, что мы спим вместе.
— Да, — согласилась Грейс, почему-то очень обрадованная.
— А ты не против, Грейс? — не отставал Перри. — Быть может, тебе приятно остаться одной в своей прежней комнате? Или необходимо побыть в одиночестве? Я ведь ужасный эгоист и думаю только о собственных удобствах.
— Нет, — твердо ответила Грейс. — Я предпочитаю, чтобы ты был здесь со мной, Перри. Он погладил ее по щеке.
— Все это тяжело для тебя, милая. Неужели ты думаешь, что я этого не понимаю? Но ты правильно сделала, что приехала. Твоя семья хочет, чтобы ты была здесь. Вероятно, ты слишком погружена в себя, чтобы заметить это. Я же смотрю на происходящее объективно. Это так, Грейс. Тебя любят. И я совершенно ясно вижу, как и ты хочешь быть с ними, потому что никогда не переставала любить их. Первые дни тебе будет нелегко, но надо заставить себя пройти через это. Так необходимо, так лучше для тебя.
Грейс порывисто поймала его руку и быстро поцеловала ее.
— Да, — сказала она. — Но мне жаль, что тебе приходится испытывать неловкость, Перри.
— Думаю, тебе время от времени нужна будет чья-то рука для поддержки или плечо, на котором можно выплакаться. — Эти слова он произнес, слегка посмеиваясь, как бы шутя, но смысл их был вполне серьезный, и Грейс понимала это. — Разумеется, ты справилась бы с этим и одна, поехав без меня. Но поскольку я здесь, пусть это будут моя рука и мое плечо, Грейс. К тому же должен сознаться, что мне очень любопытно узнать тех людей и те места, которые играли такую большую роль в твоей жизни до того, как мы познакомились… А сейчас я должен вернуться в свою гардеробную и побриться. Ведь нет ничего ужаснее ярости Перкинса, если он видит, что моя вода для бритья остывает.
Перри наклонился и чмокнул Грейс в щеку.
* * *
Грейс была удивлена и даже тронута, заметив, что Этель изо всех сил старается быть дружелюбной. Они вместе сидели за вышиванием, гуляли по оранжерее, присматривались в саду к пробивающимся росткам, которые вскоре должны были превратиться в цветущие нарциссы и тюльпаны.— Я рада, что ты приехала, Грейс, — несколько раз сказала Этель. — После твоего отъезда словно туча нависла над отцом и Мартином. Оба никогда не упоминали ни о тебе, ни о Поле, но я-то хорошо знаю их, чтобы понимать причину умолчания. Это значило, что каждый из них глубоко страдает.