Страница:
– Мы не можем вступить в брак, – сказала она. – Мы будем несчастны вместе.
– Мне кажется, – возразил он, – что мы достаточно несчастны и врозь. Если мы должны решиться на одно из двух несчастий, это с таким же успехом может быть брак. Все равно у нас нет выбора. Выбор мы сделали час тому назад. Мы оба знали, уходя из дома, что должно случиться и что должно последовать потом. Больше говорить не о чем.
Он резко вскочил на ноги и ушел от нее. Она быстро оделась; пальцы у нее дрожали. Потом она пошла следом за ним. Но он ушел недалеко. Он стоял и смотрел вниз, на долину, лицо у него снова стало жестким, глаза суровыми. Она молча встала рядом.
Зубы его были стиснуты так крепко, что казалось, они начнут крошиться. Но он не мог разжать челюсти. Он смотрел вниз, на долину, так, словно был день и он решил пересчитать там каждую травинку. Но он не мог оторвать от нее взгляда. Руки его, опущенные по бокам, были сжаты в кулаки, и ногти больно впились в ладони. Но он не мог распрямить пальцы.
Потому что если бы шевельнул хотя бы одним мускулом, он бы совершенно потерял самообладание. Он схватил бы Мэдлин, стоявшую молча рядом с ним, и выплакал бы всю свою боль и отчаяние.
Джеймс не мог так уронить себя. Воспитание приучило его к самодисциплине. Для него было почти невозможно показать свои глубочайшие чувства другому человеку.
В особенности подобные чувства. Мучительное горе из-за отца, которого он любил и с которым не мог сблизиться. Грызущее чувство вины из-за сознания, что он разочаровал своего отца и испортил ему последние десять лет жизни. Пустоту отчаяния из-за того, что он так и не знал, любили ли его, простили ли. И теперь он уже никогда этого не узнает.
Мэдлин. Все в нем жаждало повернуться к ней и выплакать свое горе в ее объятиях. Чтобы он снова мог искать любви, мог рискнуть еще раз полюбить. Чтобы он смог сказать ей: то, что произошло сейчас, – это любовь, это инстинктивный порыв человека к тому, кто значит для него больше, чем весь мир.
Любовь! Как же он сможет теперь уверить ее в своей любви? Он просто-напросто грубо взял ее. Он сделал ей больно.
Он не сказал и не сделал ничего, что могло хотя бы намекнуть на нежность. Он не ласкал ее. Он взял ее, использовал для удовлетворения своей потребности.
Но он любит ее. Господи, он ее любит! Он отдал бы жизнь, если бы мог сделать ее счастливой.
Но что он может ей сказать? Что может сделать?
Он изнасиловал ее. Господи! Он изнасиловал единственную женщину в мире, ради которой способен умереть.
Он словно окаменел.
– Видите ли, он не любил меня, – проговорил он спустя несколько минут. – Ни Алекс. Ни мою мать. Он был холоден и бесстрастен. Я просил его о любви, прежде чем уехать отсюда. Я просил его благословить меня. Получил же только рукопожатие и ни одного слова.
– Он придерживался очень твердых правил, – сказала Мэдлин. – Но кто знает, каковы были его глубинные чувства?
– Он не умел любить, – упрямо повторил Джеймс. Он повернулся, посмотрел на нее и понял, что его внутреннее напряжение совершенно не ослабло. Глаза его были холодны и непроницаемы. – Каков отец, таков и сын, наверное. Вы не можете ожидать, что кто-то из членов такой семьи будет исходить любовью.
– Ваша мать любила его, – возразила Мэдлин, – и вас она любит. Александра способна на большую любовь.
– Тогда, возможно, эта болезнь присуща только мужчинам в нашей семье, – пришел он к неутешительному выводу. – Лучше, если вы будете приносить мне только детей женского пола. Нам лучше вернуться в дом. Нам нужно объявить о помолвке. Вам не кажется, что это бестактно – в один и тот же день устраивать и похороны, и помолвку?
– Лучше подождем, – согласилась она. – И может быть, не нужно никакого венчания. Джеймс, мы должны обдумать это, обговорить.
Но он не мог ни обдумывать, ни обговаривать. Не мог – речь шла о его самых сокровенных чувствах. И теперь он не может ее потерять. Он скорее умрет, чем потеряет ее.
– Утром я поеду в Лондон, – решительно произнес он, – и вернусь со специальным разрешением. Мы сможем обвенчаться в течение недели, Мэдлин, – в часовне Эмберли, а потом я отвезу вас в Йоркшир. Незачем откладывать. Мне очень хочется начать новую жизнь, вернуться в дом, который я поклялся никогда больше не видеть.
– Джеймс, – проговорила она, – это безумие. Вы… Он притянул к себе ее голову и еще раз поцеловал; губы его были такими же жесткими и грубыми, как и в предыдущий раз.
Мэдлин задрожала, но прикусила губу и не сказала ему, хотя ей очень хотелось это сделать, что он рассуждает в точности как его отец. И она не сказала ему, как могла бы сказать и как ей подсказывало чувство собственного достоинства, что она не выйдет за него, что он не может заставить ее сделать это.
Молча она взяла его под руку и вернулась с ним в дом. По дороге они не сказали друг другу ни слова.
Джеймс не смог объявить об их помолвке сразу же по возвращении в дом. Его матушка, рыдая, упала в его объятия, и понадобились объединенные усилия Джеймса, Эллен и миссис Хардинг-Смайзи, чтобы успокоить ее и уговорить сесть и выпить чаю.
Но объявление было сделано. И Мэдлин удивилась, когда леди Бэкворт обвила руками шею Джеймса и поцеловала его, назвав своим дорогим, любимым сыночком. И свою будущую невестку она тоже обняла и облобызала. Только позже она снова начала плакать и сетовать на то, что ее дорогой Бэкворт никогда об этом не узнает.
Кажется, против столь поспешного венчания возражений также не было. Леди Бэкворт истолковала решение Джеймса как признак того, что он взял на себя обязательства, соответствующие его новому положению.
Итак, на следующее утро он отправился в Лондон. С тех пор как они гуляли по холмам, они не перекинулись наедине ни словом.
– Вы уверены, Мэдлин? – спросил Эдмунд в тот вечер, когда объявили о помолвке. Они остались в гостиной одни; он взял сестру за руки и посмотрел ей прямо в глаза. Александра ушла спать задолго до этого. – Такие события, как похороны, сопровождаются всплеском эмоций. И я знаю, что вы уважаете Джеймса и сочувствуете ему в его утрате. Но вы уверены, что хотите выйти за него замуж?
– Да, – ответила она, – именно этого я и хочу, Эдмунд. Граф нахмурился.
– Что-то здесь не так, – проговорил он. – Вы не улыбаетесь. И глядя на Джеймса, нельзя сказать, что он переполнен радостью, хотя, конечно, нельзя ожидать, что он забудет, какой сегодня день. Вы не сидели вместе и не проговорили друг с другом весь вечер. Успокойте меня. Я хочу, чтобы вы были счастливы.
– Я обязательно буду счастлива, – сказала она, высвобождая руки и обнимая брата за шею. – Он именно то, что мне нужно, Эдмунд. И не стоит проявлять такую заботу обо мне, когда вы должны беспокоиться об Александре. Я не стану вас задерживать.
Она обняла брата, улыбнулась, а потом вышла из гостиной впереди него.
Когда она поднялась наверх, оказалось, что Доминик ждет ее в туалетной комнате. Он сидел у туалетного столика и рассеянно поигрывал щеткой для волос.
– Ну что, – сказал он, отбрасывая щетку и вставая, – обнимемся?
Она позволила ему крепко обнять себя и на мгновение положила голову ему на плечо. Там было уютно и спокойно.
– Вы могли бы выглядеть повеселее, – сказал он, отстраняя сестру на расстояние вытянутой руки.
– Сегодня похоронили лорда Бэкворта, – ответила та. – Сейчас не время веселиться.
– Я ведь ваш близнец, дорогая, – заметил он. – Так что же произошло?
Она посмотрела на него, а потом опустила глаза под его взглядом.
– Я выхожу замуж за того, кого люблю больше всех на свете, – проговорила она. – За того, без кого я была бы несчастна до конца дней своих. И все-таки я знаю, Домми, что не буду с ним счастлива.
– Он вас не любит? – спросил брат. Она покачала головой.
– Тогда почему он женится на вас?
Она пожала плечами и бессознательно протянула руку, чтобы застегнуть пуговицу на его жилете.
– Вы в положении? – спросил он. Встрепенувшись, она посмотрела ему в лицо и вспыхнула.
– Нет! – бросила она.
– Но ведь такая возможность не исключена, не так ли, Мэд? – настаивал он. – Вы были с ним?
– Только сегодня вечером, – ответила она. – Я была ему нужна. И я люблю его. Ничто не имеет значения, кроме того, что я люблю его.
Доминик кивнул.
– Лучше бы это была взаимная потребность и взаимная любовь. А может быть, так оно и есть. Я не делаю вид, что понимаю Парнелла, Мэд. Он такой отчужденный, лицо у него всегда такое бесстрастное, что просто невозможно понять этого человека. Но что-то явно притягивает его к вам. Возможно, вы сумеете проникнуть за эту личину. И возможно, вы узнаете, что под ней скрывается любовь. Надеюсь, что это так.
– Я должна выйти за него, – сказала Мэдлин. – Я не смогла ему отказать, да он все равно и не позволил бы.
– Да, – согласился Доминик, – я знаю, что у вас не было выбора. И еще я знаю, что для вас, Мэд, это так и есть в действительности. Со всеми остальными выбор всегда оставался за вами. Я знаю, что вы должны выйти за него, поэтому не стану давать братских наставлений. А я мог бы это сделать, как вы понимаете, потому что со стороны все это выглядит нехорошо, не правильно. Я же только обниму вас еще разок и пожелаю вам быть такой же счастливой в семейной жизни, как и я. Вы ведь знаете, что я всегда здесь и рад вам, правда? В любое время, когда я вам понадоблюсь.
– Да, Домми, я знаю. Мать обрадовалась за нее.
– Это упорный молодой человек, – поделилась она своими мыслями с Мэдлин на следующее утро, когда Джеймс уже уехал, – и он серьезно относится к своим обязанностям. Он несколько молчалив, это правда, и немного суров в обращении, но ведь и Александра была такой же, когда они познакомились с Эдмундом. Любовь, брак, дети проявили в ней обаяние и нежность, спрятанные внутри. Вы знаете, их воспитывали в строгости. Вы сделаете для Джеймса то же, что Эдмунд сделал для Александры. У вас, с вашей радостной натурой, не может этого не получиться. Вы его любите?
– Да, мама, – ответила Мэдлин. – В нем для меня вся жизнь.
Мать улыбнулась и поцеловала ее в щеку.
– Тогда что же еще можно сказать? Ваши мать и отец, оба ваши брата вступили в брак именно по этой же причине. Я бы сказала, что вы в очень хорошей компании. Джеймс – славный молодой человек. Я горжусь, что у меня будет такой зять.
Александра разыскала ее в то же утро еще до завтрака.
– Я чувствую себя виноватой, – сказала она, беря будущую невестку за руки, – что в такой день испытываю радость. Но я рада, Мэдлин. У Джеймса теперь есть дом. И что гораздо ценнее, он венчается с вами на следующей неделе. – И она крепко обняла Мэдлин. – Если из ухода папы и могло получиться что-то хорошее, – продолжала она, – так это то, что Джеймс останется в Англии и снова вернется домой в Йоркшир. И что он возьмет с собой вас в качестве жены. Он будет с вами счастлив. А одно из самых моих больших желаний – чтобы Джеймс был счастлив.
Задолго до конца недели новость распространилась по округе, и каждый день появлялись визитеры, желающие выразить свое уважение леди Бэкворт и пожелать Мэдлин счастливой свадьбы.
К счастью, то было время, когда нетрудно сохранять оцепенение в голове. Нетрудно и весьма желательно. Потому что хотя она знала, что должна выйти за Джеймса – по самым разным причинам, – она также знала, что по другую сторону алтаря ее не ждет ничего, кроме страданий.
Живо было воспоминание о том, как Джеймс насмешливо улыбнулся ей и сказал, что она попалась в сети к дьяволу. О том, как Джеймс заявил, что не способен любить, как и его отец. О том, как Джеймс поцеловал ее и взял без какого-либо намека на нежность. И о том, как Джеймс велел ей замолчать, потому что теперь она его собственность и все решения касательно их жизни будет принимать он.
И о ней самой, не пытающейся возражать против того, что он говорил или делал. О ней, прожившей все детство и юность с требованием, чтобы с ней обращались с уважением. О ней, неизменно верховодившей во всех своих романах.
Она позволила Джеймсу взять ее девственность там, на склоне холма, хотя и знала, что он сделал это, не любя ее. Позволила ему запугать себя и согласилась на помолвку и поспешное венчание. Покорно замолчала, ни в чем не упрекнула и не набросилась на него с кулаками.
Мэдлин вздрогнула. После венчания ей придется научиться, как бороться с этим человеком, который всегда страшил ее, иначе она совершенно потеряет себя. Она может превратиться во вторую леди Бэкворт – и не только в отношении имени.
Глава 14
– Мне кажется, – возразил он, – что мы достаточно несчастны и врозь. Если мы должны решиться на одно из двух несчастий, это с таким же успехом может быть брак. Все равно у нас нет выбора. Выбор мы сделали час тому назад. Мы оба знали, уходя из дома, что должно случиться и что должно последовать потом. Больше говорить не о чем.
Он резко вскочил на ноги и ушел от нее. Она быстро оделась; пальцы у нее дрожали. Потом она пошла следом за ним. Но он ушел недалеко. Он стоял и смотрел вниз, на долину, лицо у него снова стало жестким, глаза суровыми. Она молча встала рядом.
Зубы его были стиснуты так крепко, что казалось, они начнут крошиться. Но он не мог разжать челюсти. Он смотрел вниз, на долину, так, словно был день и он решил пересчитать там каждую травинку. Но он не мог оторвать от нее взгляда. Руки его, опущенные по бокам, были сжаты в кулаки, и ногти больно впились в ладони. Но он не мог распрямить пальцы.
Потому что если бы шевельнул хотя бы одним мускулом, он бы совершенно потерял самообладание. Он схватил бы Мэдлин, стоявшую молча рядом с ним, и выплакал бы всю свою боль и отчаяние.
Джеймс не мог так уронить себя. Воспитание приучило его к самодисциплине. Для него было почти невозможно показать свои глубочайшие чувства другому человеку.
В особенности подобные чувства. Мучительное горе из-за отца, которого он любил и с которым не мог сблизиться. Грызущее чувство вины из-за сознания, что он разочаровал своего отца и испортил ему последние десять лет жизни. Пустоту отчаяния из-за того, что он так и не знал, любили ли его, простили ли. И теперь он уже никогда этого не узнает.
Мэдлин. Все в нем жаждало повернуться к ней и выплакать свое горе в ее объятиях. Чтобы он снова мог искать любви, мог рискнуть еще раз полюбить. Чтобы он смог сказать ей: то, что произошло сейчас, – это любовь, это инстинктивный порыв человека к тому, кто значит для него больше, чем весь мир.
Любовь! Как же он сможет теперь уверить ее в своей любви? Он просто-напросто грубо взял ее. Он сделал ей больно.
Он не сказал и не сделал ничего, что могло хотя бы намекнуть на нежность. Он не ласкал ее. Он взял ее, использовал для удовлетворения своей потребности.
Но он любит ее. Господи, он ее любит! Он отдал бы жизнь, если бы мог сделать ее счастливой.
Но что он может ей сказать? Что может сделать?
Он изнасиловал ее. Господи! Он изнасиловал единственную женщину в мире, ради которой способен умереть.
Он словно окаменел.
– Видите ли, он не любил меня, – проговорил он спустя несколько минут. – Ни Алекс. Ни мою мать. Он был холоден и бесстрастен. Я просил его о любви, прежде чем уехать отсюда. Я просил его благословить меня. Получил же только рукопожатие и ни одного слова.
– Он придерживался очень твердых правил, – сказала Мэдлин. – Но кто знает, каковы были его глубинные чувства?
– Он не умел любить, – упрямо повторил Джеймс. Он повернулся, посмотрел на нее и понял, что его внутреннее напряжение совершенно не ослабло. Глаза его были холодны и непроницаемы. – Каков отец, таков и сын, наверное. Вы не можете ожидать, что кто-то из членов такой семьи будет исходить любовью.
– Ваша мать любила его, – возразила Мэдлин, – и вас она любит. Александра способна на большую любовь.
– Тогда, возможно, эта болезнь присуща только мужчинам в нашей семье, – пришел он к неутешительному выводу. – Лучше, если вы будете приносить мне только детей женского пола. Нам лучше вернуться в дом. Нам нужно объявить о помолвке. Вам не кажется, что это бестактно – в один и тот же день устраивать и похороны, и помолвку?
– Лучше подождем, – согласилась она. – И может быть, не нужно никакого венчания. Джеймс, мы должны обдумать это, обговорить.
Но он не мог ни обдумывать, ни обговаривать. Не мог – речь шла о его самых сокровенных чувствах. И теперь он не может ее потерять. Он скорее умрет, чем потеряет ее.
– Утром я поеду в Лондон, – решительно произнес он, – и вернусь со специальным разрешением. Мы сможем обвенчаться в течение недели, Мэдлин, – в часовне Эмберли, а потом я отвезу вас в Йоркшир. Незачем откладывать. Мне очень хочется начать новую жизнь, вернуться в дом, который я поклялся никогда больше не видеть.
– Джеймс, – проговорила она, – это безумие. Вы… Он притянул к себе ее голову и еще раз поцеловал; губы его были такими же жесткими и грубыми, как и в предыдущий раз.
Мэдлин задрожала, но прикусила губу и не сказала ему, хотя ей очень хотелось это сделать, что он рассуждает в точности как его отец. И она не сказала ему, как могла бы сказать и как ей подсказывало чувство собственного достоинства, что она не выйдет за него, что он не может заставить ее сделать это.
Молча она взяла его под руку и вернулась с ним в дом. По дороге они не сказали друг другу ни слова.
* * *
Следующую неделю Мэдлин прожила в каком-то оцепенении. Она не могла трезво рассуждать, да и не хотела этого. Она оставит размышления на следующую неделю, после того как выйдет замуж.Джеймс не смог объявить об их помолвке сразу же по возвращении в дом. Его матушка, рыдая, упала в его объятия, и понадобились объединенные усилия Джеймса, Эллен и миссис Хардинг-Смайзи, чтобы успокоить ее и уговорить сесть и выпить чаю.
Но объявление было сделано. И Мэдлин удивилась, когда леди Бэкворт обвила руками шею Джеймса и поцеловала его, назвав своим дорогим, любимым сыночком. И свою будущую невестку она тоже обняла и облобызала. Только позже она снова начала плакать и сетовать на то, что ее дорогой Бэкворт никогда об этом не узнает.
Кажется, против столь поспешного венчания возражений также не было. Леди Бэкворт истолковала решение Джеймса как признак того, что он взял на себя обязательства, соответствующие его новому положению.
Итак, на следующее утро он отправился в Лондон. С тех пор как они гуляли по холмам, они не перекинулись наедине ни словом.
– Вы уверены, Мэдлин? – спросил Эдмунд в тот вечер, когда объявили о помолвке. Они остались в гостиной одни; он взял сестру за руки и посмотрел ей прямо в глаза. Александра ушла спать задолго до этого. – Такие события, как похороны, сопровождаются всплеском эмоций. И я знаю, что вы уважаете Джеймса и сочувствуете ему в его утрате. Но вы уверены, что хотите выйти за него замуж?
– Да, – ответила она, – именно этого я и хочу, Эдмунд. Граф нахмурился.
– Что-то здесь не так, – проговорил он. – Вы не улыбаетесь. И глядя на Джеймса, нельзя сказать, что он переполнен радостью, хотя, конечно, нельзя ожидать, что он забудет, какой сегодня день. Вы не сидели вместе и не проговорили друг с другом весь вечер. Успокойте меня. Я хочу, чтобы вы были счастливы.
– Я обязательно буду счастлива, – сказала она, высвобождая руки и обнимая брата за шею. – Он именно то, что мне нужно, Эдмунд. И не стоит проявлять такую заботу обо мне, когда вы должны беспокоиться об Александре. Я не стану вас задерживать.
Она обняла брата, улыбнулась, а потом вышла из гостиной впереди него.
Когда она поднялась наверх, оказалось, что Доминик ждет ее в туалетной комнате. Он сидел у туалетного столика и рассеянно поигрывал щеткой для волос.
– Ну что, – сказал он, отбрасывая щетку и вставая, – обнимемся?
Она позволила ему крепко обнять себя и на мгновение положила голову ему на плечо. Там было уютно и спокойно.
– Вы могли бы выглядеть повеселее, – сказал он, отстраняя сестру на расстояние вытянутой руки.
– Сегодня похоронили лорда Бэкворта, – ответила та. – Сейчас не время веселиться.
– Я ведь ваш близнец, дорогая, – заметил он. – Так что же произошло?
Она посмотрела на него, а потом опустила глаза под его взглядом.
– Я выхожу замуж за того, кого люблю больше всех на свете, – проговорила она. – За того, без кого я была бы несчастна до конца дней своих. И все-таки я знаю, Домми, что не буду с ним счастлива.
– Он вас не любит? – спросил брат. Она покачала головой.
– Тогда почему он женится на вас?
Она пожала плечами и бессознательно протянула руку, чтобы застегнуть пуговицу на его жилете.
– Вы в положении? – спросил он. Встрепенувшись, она посмотрела ему в лицо и вспыхнула.
– Нет! – бросила она.
– Но ведь такая возможность не исключена, не так ли, Мэд? – настаивал он. – Вы были с ним?
– Только сегодня вечером, – ответила она. – Я была ему нужна. И я люблю его. Ничто не имеет значения, кроме того, что я люблю его.
Доминик кивнул.
– Лучше бы это была взаимная потребность и взаимная любовь. А может быть, так оно и есть. Я не делаю вид, что понимаю Парнелла, Мэд. Он такой отчужденный, лицо у него всегда такое бесстрастное, что просто невозможно понять этого человека. Но что-то явно притягивает его к вам. Возможно, вы сумеете проникнуть за эту личину. И возможно, вы узнаете, что под ней скрывается любовь. Надеюсь, что это так.
– Я должна выйти за него, – сказала Мэдлин. – Я не смогла ему отказать, да он все равно и не позволил бы.
– Да, – согласился Доминик, – я знаю, что у вас не было выбора. И еще я знаю, что для вас, Мэд, это так и есть в действительности. Со всеми остальными выбор всегда оставался за вами. Я знаю, что вы должны выйти за него, поэтому не стану давать братских наставлений. А я мог бы это сделать, как вы понимаете, потому что со стороны все это выглядит нехорошо, не правильно. Я же только обниму вас еще разок и пожелаю вам быть такой же счастливой в семейной жизни, как и я. Вы ведь знаете, что я всегда здесь и рад вам, правда? В любое время, когда я вам понадоблюсь.
– Да, Домми, я знаю. Мать обрадовалась за нее.
– Это упорный молодой человек, – поделилась она своими мыслями с Мэдлин на следующее утро, когда Джеймс уже уехал, – и он серьезно относится к своим обязанностям. Он несколько молчалив, это правда, и немного суров в обращении, но ведь и Александра была такой же, когда они познакомились с Эдмундом. Любовь, брак, дети проявили в ней обаяние и нежность, спрятанные внутри. Вы знаете, их воспитывали в строгости. Вы сделаете для Джеймса то же, что Эдмунд сделал для Александры. У вас, с вашей радостной натурой, не может этого не получиться. Вы его любите?
– Да, мама, – ответила Мэдлин. – В нем для меня вся жизнь.
Мать улыбнулась и поцеловала ее в щеку.
– Тогда что же еще можно сказать? Ваши мать и отец, оба ваши брата вступили в брак именно по этой же причине. Я бы сказала, что вы в очень хорошей компании. Джеймс – славный молодой человек. Я горжусь, что у меня будет такой зять.
Александра разыскала ее в то же утро еще до завтрака.
– Я чувствую себя виноватой, – сказала она, беря будущую невестку за руки, – что в такой день испытываю радость. Но я рада, Мэдлин. У Джеймса теперь есть дом. И что гораздо ценнее, он венчается с вами на следующей неделе. – И она крепко обняла Мэдлин. – Если из ухода папы и могло получиться что-то хорошее, – продолжала она, – так это то, что Джеймс останется в Англии и снова вернется домой в Йоркшир. И что он возьмет с собой вас в качестве жены. Он будет с вами счастлив. А одно из самых моих больших желаний – чтобы Джеймс был счастлив.
Задолго до конца недели новость распространилась по округе, и каждый день появлялись визитеры, желающие выразить свое уважение леди Бэкворт и пожелать Мэдлин счастливой свадьбы.
К счастью, то было время, когда нетрудно сохранять оцепенение в голове. Нетрудно и весьма желательно. Потому что хотя она знала, что должна выйти за Джеймса – по самым разным причинам, – она также знала, что по другую сторону алтаря ее не ждет ничего, кроме страданий.
Живо было воспоминание о том, как Джеймс насмешливо улыбнулся ей и сказал, что она попалась в сети к дьяволу. О том, как Джеймс заявил, что не способен любить, как и его отец. О том, как Джеймс поцеловал ее и взял без какого-либо намека на нежность. И о том, как Джеймс велел ей замолчать, потому что теперь она его собственность и все решения касательно их жизни будет принимать он.
И о ней самой, не пытающейся возражать против того, что он говорил или делал. О ней, прожившей все детство и юность с требованием, чтобы с ней обращались с уважением. О ней, неизменно верховодившей во всех своих романах.
Она позволила Джеймсу взять ее девственность там, на склоне холма, хотя и знала, что он сделал это, не любя ее. Позволила ему запугать себя и согласилась на помолвку и поспешное венчание. Покорно замолчала, ни в чем не упрекнула и не набросилась на него с кулаками.
Мэдлин вздрогнула. После венчания ей придется научиться, как бороться с этим человеком, который всегда страшил ее, иначе она совершенно потеряет себя. Она может превратиться во вторую леди Бэкворт – и не только в отношении имени.
Глава 14
Вдовствующая леди Бэкворт рыдала в объятиях Джеймса. Она была очень рада за него. Она сказала, что ее жизнь кончена. Теперь, когда его отца больше нет, для нее в мире не осталось радости. Но Джеймс снова показал, что он их сын. Он не вернется в эту языческую страну; он едет в Йоркшир, в Данстей бл-Холл. И он сделал достойную партию. Она не могла выразить словами испытываемую ею гордость. Сегодня, в день своего венчания, он выглядел таким красивым.
Мать обхватила его лицо ладонями и крепко поцеловала.
Потом его обняла Алекс, засмеялась и сказала, как это замечательно – провожать его не дальше чем в Йоркшир.
– Счастливого пути, – сказала она ему на ухо. – Будьте счастливы, Джеймс. Много лет вы хотели только одного – чтобы я была счастлива, и ваше желание осуществилось. Теперь я хочу счастья для вас. И я знаю, вы будете счастливы. Вы с Мэдлин предназначены друг для друга.
Эдмунд с улыбкой протянул ему руку.
– Ну что же, Джеймс, – сказал он, – кажется, мы так пришлись друг другу по душе в качестве зятьев, что решили стать зятьями дважды.
Джеймс пожал ему руку.
– Счастливого пути, – сказал Эдмунд. – И присматривайте за моей сестрицей.
– Как вы будете присматривать за моей, надеюсь, – с полной серьезностью ответил Джеймс.
Его тетка Дебора ждала своей очереди, чтобы обнять его и пожелать благополучного путешествия.
Мэдлин же находилась в объятиях своей матери, как заметил он, взглянув в ее сторону. Иден с женой стояли рядом с ними, обняв друг друга за талию. Мэдлин повернулась и обвила руками их обоих за шею.
– Лучше бы вам отправиться своим путем как можно быстрее, – заметил Уильям Кэррингтон, крепко схватив его за руку. – Не то леди просто утопят друг дружку. В свадьбах есть нечто такое, отчего они неизменно превращаются в водопады.
– Ну как же иначе, Уильям, – возразила его жена, – ведь свадьба – серьезная вещь. Вы такой красивый, Джеймс, дорогой, – я могу называть вас так теперь, когда вы стали моим племянником, не правда ли? Но я вижу, что вам хочется одного – подхватить свою молодую жену и пуститься в путь. – И она легко поцеловала его в щеку.
На заднем плане медлил Эльберт.
Мэдлин обнимала Анну и Уолтера. Она не была одета в траур. Джеймс запретил ей это, когда она заговорила об этом накануне, при его возвращении из Лондона. Ей не полагается носить траур. Когда его отец умер, она ни с какой стороны не была ему родней.
Мэдлин была в слезах, но улыбалась. Теща Джеймса обняла его.
– Джеймс, – сказала она, – я так горжусь, что вы мой зять. Добро пожаловать в нашу семью, дорогой. Добавлю только, что по собственному опыту я знаю – такие прощания могут продолжаться до бесконечности. Лучше вам вырвать Мэдлин из объятий Уильяма и удрать с ней. – Она улыбнулась. – Я вижу, что весь этот поток эмоций вам не по душе.
К тому моменту, когда он преодолел расстояние между собой и женой, та держала в обеих руках руку Эллен и говорила что-то Доминику очень быстро и страстно. Джеймс взял ее за плечо.
– Нам пора ехать, Мэдлин, – сказал он. Ему следовало бы улыбнуться ей. Новобрачный должен улыбаться своей жене, особенно если на них смотрят все ее и его родственники, улыбаясь при этом. Но он не сумел подчинить своей воле мышцы лица.
– Ах да, – еле слышно отозвалась она, – конечно.
Она сразу же пошла рядом с ним и позволила ему усадить себя в карету его отца, отныне его карету, в которой они будут находиться вдвоем целыми днями в течение недели или более того, пока не приедут к нему домой.
Кругом раздавались шум и смех. Опять полились слезы. Эдмунд закрыл дверцу кареты, улыбнулся и поднял руку в прощальном приветствии. И они пустились в путь.
Обвенчавшись два часа тому назад, став мужем и женой, они ехали вместе навстречу своему будущему.
– Вы, конечно же, предпочли бы грандиозную свадьбу, – сказал Джеймс. – В Лондоне, в церкви Святого Георгия или что-нибудь вроде этого. – Парнелл полагал, что говорит с сочувствием. На самом же деле он выглядел чопорным и надутым.
– Я всегда мечтала о том, чтобы обвенчаться в часовне, – ответила Мэдлин, – и чтобы присутствовали только члены моей семьи. Так в прошлом году венчались Домми и Эллен, потому что она тоже была в то время в трауре.
Карета поднималась по склону холма напротив дома, и Мэдлин наклонилась вперед и смотрела в окно до тех пор, пока они не поднялись на вершину и долину уже не было видно. Но даже когда она снова откинулась назад, голова ее оставалась повернутой набок. Джеймс слышал, как она несколько раз судорожно сглотнула.
Ему захотелось протянуть к ней руку. Ему захотелось сесть с ней рядом, вытереть ее слезы своим платком, дать ей выплакаться у него на плече. Ему хотелось убедить ее, что она не утратила дом, а приобрела новый, что сколько бы любви она ни покинула, уезжая, еще больше любви едет вместе с ней и ждет ее впереди.
Джеймс тоже сглотнул и повернул голову, чтобы выглянуть в окошко.
– Я думала, что ваша матушка поедет с нами, – проговорила молодая женщина после нескольких минут молчания.
– Для нее будет лучше остаться подле Алекс на месяц или около того, – ответил он. – Она очень любит внуков. После этого она поедет к тете Деборе – кажется, на неопределенное время. Ей не по душе жить в Данстейбл-Холле, коль скоро там не будет моего отца.
Ее руки, лежащие на коленях, беспокойно зашевелились. Ему не нужно было даже пересаживаться – просто протянуть руку и пожать ее пальцы. То был бы хоть небольшой знак поддержки. Она ведь его жена. Ему не нужно было бы подыскивать слова. Просто взять ее за руку.
– Джеймс, – сказала она; голос ее дрожал и был еле слышен, – я этого не вынесу. Неужели я буду подвергаться этому всю неделю нашего путешествия? А может быть, всю жизнь?
– Подвергаться чему? – спросил он, сохраняя на лице безразличное выражение и глядя в ее сердитое и покрасневшее лицо. Хотя, конечно, он прекрасно понимал, что она имеет в виду.
– Это молчание… Эта холодность… Я смотрю в ваши глаза и пугаюсь, потому что в них я не вижу ничего.
– Может быть, там и нечего видеть, – ответил он.
– Сегодня утром мы обвенчались. Я ваша жена. И что же, теперь со мной нужно обращаться как с чужим человеком?
– Будь вы чужим человеком, – сказал он, – я, без сомнения, счел бы себя обязанным поддерживать с вами учтивый разговор. Вы этого хотите? Будем беседовать? Кажется, к вечеру пойдет дождь, как вы считаете? Это тучи собираются там на горизонте или это просто знойная дымка?
– Терпеть не могу, когда вы насмешничаете, – сказала она. – Скорее я предпочту ваше угрюмое молчание.
– Вот как? В таком случае помолчим. Вот видите, я намерен всячески угождать вам.
Линия подбородка у нее стала жесткой, ноздри затрепетали.
– Идите к дьяволу! – сказала она. – И будь я проклята вместе с вами, если я еще хоть раз почувствую смущение от вашего молчания.
– Вы забываете, что я и есть дьявол, – возразил он. – Вам следовало бы привыкнуть ко мне, Мэдлин. Похоже, вы связаны со мной до конца дней своих.
– Да, – язвительно согласилась она. – Но вы не найдете во мне покорной и слезливой жертвы, Джеймс Парнелл. Вы не утащите меня вместе с собой во мрак, это я вам обещаю. Всю дорогу я буду вам сопротивляться на каждом шагу.
Он ничего не ответил, отвернувшись к окну.
Так они и ехали оставшуюся часть дня – в полном молчании, отвернувшись друг от друга, глядя в окно, словно дорога шла по какой-то незнакомой и интересной стране. Когда они остановились, чтобы сменить лошадей и выпить чаю. Мэдлин оперлась на его руку, но подбородок ее был упрямо вздернут. Она ни разу не взглянула на мужа.
А он уже ощущал, что с ним, наверное, что-то неладно, что он крадет судьбу у той, кого взял в жены всего лишь утром. Он делал это против собственной воли, но был совершенно не в состоянии поступить по-другому. Как будто на самом деле в него вселился дьявол.
Во время поездки в Лондон за специальным разрешением на брак и на обратном пути он говорил себе, что надежда есть. Конечно, он сын своего отца; его не любил и не простил тот, кто дал ему жизнь. Конечно, он жил, боясь действительно стать похожим на своего отца – неспособным любить и принести радость в жизнь самых близких людей.
Но это не так, твердил он себе. Он любит мать. Несмотря на слабость ее натуры, ее апатичность, постоянное уныние, он любит ее. И он любит Алекс и глубоко тревожится за ее счастье. Он любит ее детей.
Он способен на любовь. Он любит Мэдлин. Во время поездки в Лондон он то и дело твердил это. И это на самом деле так. Потребность, которую он испытал в ней в день похорон отца, была поразительной. И то была потребность не только в ее теле, хотя проявилась она именно в этом. Он нуждался в ней. Нуждался в ее руках, его обнимающих, ее голосе, его утешающем, в ней, словно ставшей частью его самого.
Джеймс знал, что не был с ней нежен. У нее это было впервые, а он ничего не сделал, чтобы уменьшить ее боль и смягчить потрясение. И он чувствовал ее боль по напряжению ее тела – то не было напряжение страсти.
Он взял ее из потребности сделать ее навсегда частью себя самого. И конечно же, Джеймс знал, беря ее, что он должен иметь Мэдлин рядом с собой всю жизнь. Она необходима ему, как воздух, которым он дышит. Он не мог позволить ей уйти.
Он любит ее, твердил Джеймс самому себе все те бесконечные дни, что находился вдалеке от нее. Но пока что проявил он свою любовь только в борьбе с неизбежным, а также в себялюбивом порыве удовлетворить собственные потребности.
Когда он вернется к ней, все будет иначе. Он улыбнется ей и скажет, что любит ее. День его свадьбы станет началом новой и чудесной жизни для них обоих. У алтаря часовни Эмберли он принесет ей в дар не только свое имя, но и самого себя.
Мэдлин и его любовь к ней освободят его. Он больше не будет сыном своего отца, продуктом своей семьи и воспитания. Он будет мужем Мэдлин, ее другом и любовником. Он научится смеяться вместе с ней, шутить и делиться с ней всем, что у него есть.
То была пьянящая мечта. Она поддерживала его на всем протяжении скучной, утомительной и долгой поездки. Он совершенно не думал о прежнем грызущем чувстве вины, о прежней потребности наказать себя за то, что он погубил счастье другого человека. Он весь отдался своей мечте.
Но мечта осталась мечтой. Нельзя же, в конце концов, изменить свою натуру за несколько дней. Это он понял вчера, вернувшись в Эмберли. Одной воли к переменам недостаточно.
И все-таки это не его натура – угрюмость, граничащая с грубостью. Только с Мэдлин он вел себя так. Кажется, он не может обращаться с ней даже с обычной любезностью. После того как он несколько дней поддерживал себя потребностью быть с ней, весь предыдущий день он избегал оставаться с ней наедине. А когда она ухитрилась-таки и осталась с ним наедине вечером, он вел себя с ней резко, повелительно и прямо-таки жестоко.
– Джеймс, – сказала она тогда, – я не знаю, что мне надеть завтра.
Он бросил на нее холодный взгляд:
– Я полагал, что женщины готовят себе туалеты к свадьбе.
– Но я не знаю, нужно ли мне быть в трауре, – возразила она. – У меня есть черные платья. Не одеться ли мне для венчания в одно из них? Вы ждете от меня этого?
И вместо того чтобы взять ее за руки и улыбнуться ей и сказать, что ему хочется видеть свою невесту подобной солнечному свету, какой она всегда была, он посмотрел на нее вообще без всякого выражения.
– Вы не наденете траур по моему отцу, – сказал он. – Только попробуйте, Мэдлин, надеть черное платье завтра или в любой день в будущем году, и я сниму его с вас и разорву в клочья у вас на глазах.
Потому что он любит ее и хочет, чтобы она принесла в его жизнь свет, а не мрак, мог бы он добавить. Потому что он не хочет, чтобы мрак, который всегда нависал над его семьей, точно покров, оставил свой след и на ней. Он не хочет смотреть на нее и видеть траур. Он хочет видеть в ней надежду, свет своей жизни.
Но ничего этого он не сказал. Он стоял, заложив руки за спину, смотрел, как она вспыхнула, и ждал, когда она повернется и пойдет искать другое общество.
Он ненавидел себя и понял, что его мечта оказалась такой же иллюзорной, как и те, что сопровождали его сны по ночам.
И вот он сидит рядом с ней в день своей свадьбы и с каждой милей все больше понимает, что вынудил свою жену к браку, который не даст ей ничего, кроме ада на земле.
Мать обхватила его лицо ладонями и крепко поцеловала.
Потом его обняла Алекс, засмеялась и сказала, как это замечательно – провожать его не дальше чем в Йоркшир.
– Счастливого пути, – сказала она ему на ухо. – Будьте счастливы, Джеймс. Много лет вы хотели только одного – чтобы я была счастлива, и ваше желание осуществилось. Теперь я хочу счастья для вас. И я знаю, вы будете счастливы. Вы с Мэдлин предназначены друг для друга.
Эдмунд с улыбкой протянул ему руку.
– Ну что же, Джеймс, – сказал он, – кажется, мы так пришлись друг другу по душе в качестве зятьев, что решили стать зятьями дважды.
Джеймс пожал ему руку.
– Счастливого пути, – сказал Эдмунд. – И присматривайте за моей сестрицей.
– Как вы будете присматривать за моей, надеюсь, – с полной серьезностью ответил Джеймс.
Его тетка Дебора ждала своей очереди, чтобы обнять его и пожелать благополучного путешествия.
Мэдлин же находилась в объятиях своей матери, как заметил он, взглянув в ее сторону. Иден с женой стояли рядом с ними, обняв друг друга за талию. Мэдлин повернулась и обвила руками их обоих за шею.
– Лучше бы вам отправиться своим путем как можно быстрее, – заметил Уильям Кэррингтон, крепко схватив его за руку. – Не то леди просто утопят друг дружку. В свадьбах есть нечто такое, отчего они неизменно превращаются в водопады.
– Ну как же иначе, Уильям, – возразила его жена, – ведь свадьба – серьезная вещь. Вы такой красивый, Джеймс, дорогой, – я могу называть вас так теперь, когда вы стали моим племянником, не правда ли? Но я вижу, что вам хочется одного – подхватить свою молодую жену и пуститься в путь. – И она легко поцеловала его в щеку.
На заднем плане медлил Эльберт.
Мэдлин обнимала Анну и Уолтера. Она не была одета в траур. Джеймс запретил ей это, когда она заговорила об этом накануне, при его возвращении из Лондона. Ей не полагается носить траур. Когда его отец умер, она ни с какой стороны не была ему родней.
Мэдлин была в слезах, но улыбалась. Теща Джеймса обняла его.
– Джеймс, – сказала она, – я так горжусь, что вы мой зять. Добро пожаловать в нашу семью, дорогой. Добавлю только, что по собственному опыту я знаю – такие прощания могут продолжаться до бесконечности. Лучше вам вырвать Мэдлин из объятий Уильяма и удрать с ней. – Она улыбнулась. – Я вижу, что весь этот поток эмоций вам не по душе.
К тому моменту, когда он преодолел расстояние между собой и женой, та держала в обеих руках руку Эллен и говорила что-то Доминику очень быстро и страстно. Джеймс взял ее за плечо.
– Нам пора ехать, Мэдлин, – сказал он. Ему следовало бы улыбнуться ей. Новобрачный должен улыбаться своей жене, особенно если на них смотрят все ее и его родственники, улыбаясь при этом. Но он не сумел подчинить своей воле мышцы лица.
– Ах да, – еле слышно отозвалась она, – конечно.
Она сразу же пошла рядом с ним и позволила ему усадить себя в карету его отца, отныне его карету, в которой они будут находиться вдвоем целыми днями в течение недели или более того, пока не приедут к нему домой.
Кругом раздавались шум и смех. Опять полились слезы. Эдмунд закрыл дверцу кареты, улыбнулся и поднял руку в прощальном приветствии. И они пустились в путь.
Обвенчавшись два часа тому назад, став мужем и женой, они ехали вместе навстречу своему будущему.
– Вы, конечно же, предпочли бы грандиозную свадьбу, – сказал Джеймс. – В Лондоне, в церкви Святого Георгия или что-нибудь вроде этого. – Парнелл полагал, что говорит с сочувствием. На самом же деле он выглядел чопорным и надутым.
– Я всегда мечтала о том, чтобы обвенчаться в часовне, – ответила Мэдлин, – и чтобы присутствовали только члены моей семьи. Так в прошлом году венчались Домми и Эллен, потому что она тоже была в то время в трауре.
Карета поднималась по склону холма напротив дома, и Мэдлин наклонилась вперед и смотрела в окно до тех пор, пока они не поднялись на вершину и долину уже не было видно. Но даже когда она снова откинулась назад, голова ее оставалась повернутой набок. Джеймс слышал, как она несколько раз судорожно сглотнула.
Ему захотелось протянуть к ней руку. Ему захотелось сесть с ней рядом, вытереть ее слезы своим платком, дать ей выплакаться у него на плече. Ему хотелось убедить ее, что она не утратила дом, а приобрела новый, что сколько бы любви она ни покинула, уезжая, еще больше любви едет вместе с ней и ждет ее впереди.
Джеймс тоже сглотнул и повернул голову, чтобы выглянуть в окошко.
– Я думала, что ваша матушка поедет с нами, – проговорила молодая женщина после нескольких минут молчания.
– Для нее будет лучше остаться подле Алекс на месяц или около того, – ответил он. – Она очень любит внуков. После этого она поедет к тете Деборе – кажется, на неопределенное время. Ей не по душе жить в Данстейбл-Холле, коль скоро там не будет моего отца.
Ее руки, лежащие на коленях, беспокойно зашевелились. Ему не нужно было даже пересаживаться – просто протянуть руку и пожать ее пальцы. То был бы хоть небольшой знак поддержки. Она ведь его жена. Ему не нужно было бы подыскивать слова. Просто взять ее за руку.
– Джеймс, – сказала она; голос ее дрожал и был еле слышен, – я этого не вынесу. Неужели я буду подвергаться этому всю неделю нашего путешествия? А может быть, всю жизнь?
– Подвергаться чему? – спросил он, сохраняя на лице безразличное выражение и глядя в ее сердитое и покрасневшее лицо. Хотя, конечно, он прекрасно понимал, что она имеет в виду.
– Это молчание… Эта холодность… Я смотрю в ваши глаза и пугаюсь, потому что в них я не вижу ничего.
– Может быть, там и нечего видеть, – ответил он.
– Сегодня утром мы обвенчались. Я ваша жена. И что же, теперь со мной нужно обращаться как с чужим человеком?
– Будь вы чужим человеком, – сказал он, – я, без сомнения, счел бы себя обязанным поддерживать с вами учтивый разговор. Вы этого хотите? Будем беседовать? Кажется, к вечеру пойдет дождь, как вы считаете? Это тучи собираются там на горизонте или это просто знойная дымка?
– Терпеть не могу, когда вы насмешничаете, – сказала она. – Скорее я предпочту ваше угрюмое молчание.
– Вот как? В таком случае помолчим. Вот видите, я намерен всячески угождать вам.
Линия подбородка у нее стала жесткой, ноздри затрепетали.
– Идите к дьяволу! – сказала она. – И будь я проклята вместе с вами, если я еще хоть раз почувствую смущение от вашего молчания.
– Вы забываете, что я и есть дьявол, – возразил он. – Вам следовало бы привыкнуть ко мне, Мэдлин. Похоже, вы связаны со мной до конца дней своих.
– Да, – язвительно согласилась она. – Но вы не найдете во мне покорной и слезливой жертвы, Джеймс Парнелл. Вы не утащите меня вместе с собой во мрак, это я вам обещаю. Всю дорогу я буду вам сопротивляться на каждом шагу.
Он ничего не ответил, отвернувшись к окну.
Так они и ехали оставшуюся часть дня – в полном молчании, отвернувшись друг от друга, глядя в окно, словно дорога шла по какой-то незнакомой и интересной стране. Когда они остановились, чтобы сменить лошадей и выпить чаю. Мэдлин оперлась на его руку, но подбородок ее был упрямо вздернут. Она ни разу не взглянула на мужа.
А он уже ощущал, что с ним, наверное, что-то неладно, что он крадет судьбу у той, кого взял в жены всего лишь утром. Он делал это против собственной воли, но был совершенно не в состоянии поступить по-другому. Как будто на самом деле в него вселился дьявол.
Во время поездки в Лондон за специальным разрешением на брак и на обратном пути он говорил себе, что надежда есть. Конечно, он сын своего отца; его не любил и не простил тот, кто дал ему жизнь. Конечно, он жил, боясь действительно стать похожим на своего отца – неспособным любить и принести радость в жизнь самых близких людей.
Но это не так, твердил он себе. Он любит мать. Несмотря на слабость ее натуры, ее апатичность, постоянное уныние, он любит ее. И он любит Алекс и глубоко тревожится за ее счастье. Он любит ее детей.
Он способен на любовь. Он любит Мэдлин. Во время поездки в Лондон он то и дело твердил это. И это на самом деле так. Потребность, которую он испытал в ней в день похорон отца, была поразительной. И то была потребность не только в ее теле, хотя проявилась она именно в этом. Он нуждался в ней. Нуждался в ее руках, его обнимающих, ее голосе, его утешающем, в ней, словно ставшей частью его самого.
Джеймс знал, что не был с ней нежен. У нее это было впервые, а он ничего не сделал, чтобы уменьшить ее боль и смягчить потрясение. И он чувствовал ее боль по напряжению ее тела – то не было напряжение страсти.
Он взял ее из потребности сделать ее навсегда частью себя самого. И конечно же, Джеймс знал, беря ее, что он должен иметь Мэдлин рядом с собой всю жизнь. Она необходима ему, как воздух, которым он дышит. Он не мог позволить ей уйти.
Он любит ее, твердил Джеймс самому себе все те бесконечные дни, что находился вдалеке от нее. Но пока что проявил он свою любовь только в борьбе с неизбежным, а также в себялюбивом порыве удовлетворить собственные потребности.
Когда он вернется к ней, все будет иначе. Он улыбнется ей и скажет, что любит ее. День его свадьбы станет началом новой и чудесной жизни для них обоих. У алтаря часовни Эмберли он принесет ей в дар не только свое имя, но и самого себя.
Мэдлин и его любовь к ней освободят его. Он больше не будет сыном своего отца, продуктом своей семьи и воспитания. Он будет мужем Мэдлин, ее другом и любовником. Он научится смеяться вместе с ней, шутить и делиться с ней всем, что у него есть.
То была пьянящая мечта. Она поддерживала его на всем протяжении скучной, утомительной и долгой поездки. Он совершенно не думал о прежнем грызущем чувстве вины, о прежней потребности наказать себя за то, что он погубил счастье другого человека. Он весь отдался своей мечте.
Но мечта осталась мечтой. Нельзя же, в конце концов, изменить свою натуру за несколько дней. Это он понял вчера, вернувшись в Эмберли. Одной воли к переменам недостаточно.
И все-таки это не его натура – угрюмость, граничащая с грубостью. Только с Мэдлин он вел себя так. Кажется, он не может обращаться с ней даже с обычной любезностью. После того как он несколько дней поддерживал себя потребностью быть с ней, весь предыдущий день он избегал оставаться с ней наедине. А когда она ухитрилась-таки и осталась с ним наедине вечером, он вел себя с ней резко, повелительно и прямо-таки жестоко.
– Джеймс, – сказала она тогда, – я не знаю, что мне надеть завтра.
Он бросил на нее холодный взгляд:
– Я полагал, что женщины готовят себе туалеты к свадьбе.
– Но я не знаю, нужно ли мне быть в трауре, – возразила она. – У меня есть черные платья. Не одеться ли мне для венчания в одно из них? Вы ждете от меня этого?
И вместо того чтобы взять ее за руки и улыбнуться ей и сказать, что ему хочется видеть свою невесту подобной солнечному свету, какой она всегда была, он посмотрел на нее вообще без всякого выражения.
– Вы не наденете траур по моему отцу, – сказал он. – Только попробуйте, Мэдлин, надеть черное платье завтра или в любой день в будущем году, и я сниму его с вас и разорву в клочья у вас на глазах.
Потому что он любит ее и хочет, чтобы она принесла в его жизнь свет, а не мрак, мог бы он добавить. Потому что он не хочет, чтобы мрак, который всегда нависал над его семьей, точно покров, оставил свой след и на ней. Он не хочет смотреть на нее и видеть траур. Он хочет видеть в ней надежду, свет своей жизни.
Но ничего этого он не сказал. Он стоял, заложив руки за спину, смотрел, как она вспыхнула, и ждал, когда она повернется и пойдет искать другое общество.
Он ненавидел себя и понял, что его мечта оказалась такой же иллюзорной, как и те, что сопровождали его сны по ночам.
И вот он сидит рядом с ней в день своей свадьбы и с каждой милей все больше понимает, что вынудил свою жену к браку, который не даст ей ничего, кроме ада на земле.