Бэлоу Мэри. Сети соблазна

   Но Мэдлин, очевидно, собирается сделать так, как написала ему в записке. Она не намеревалась возвращаться к нему. И не намеревалась видеться с ним. Этот отказ был не кокетством, при котором через два-три дня человек решает, что полностью выразил свое недовольство и теперь может пойти на попятную.
   Джеймс немного посидел в своей карете, прежде чем велеть кучеру ехать в «Уайт-клуб». Но слова, которые он произнес, оказались совсем не теми, какие он намеревался произнести.
   – В дом графа Эмберли на Гросвенор-сквер, – коротко бросил он.
   В конце концов, Мэдлин знает, что он приглашен. Когда Алекс звала его, он проявил необычайную твердость. Джеймс сказал, что придет только в том случае, если Мэдлин ясно поймет, что он будет. Она знала об этом, но никакого сообщения о том, что ему не следует приходить, не последовало. Маловероятно, что она сама не придет. Бал давали в честь помолвки ее матери.
   Значит ли это, что она хочет, чтобы он пришел?
   Или ей все равно?
   Или она собирается устроить сцену на глазах у всех? При мысли об этом Джеймс содрогнулся. Но нет, Мэдлин – человек живой, любящий общество, но не вульгарный.
   Джеймс не знал, будет ли он в состоянии увидеть ее в роли светской дамы, блистающей среди других мужчин. Хватит ли у него выдержки не поднять руку на всякого, кому она улыбнется?
   Он не станет останавливать карету посреди людной улицы. Он подождет, пока она не остановится на Гросвенор-сквер, а потом велит ехать в «Уайт-клуб». А завтра снова зайдет к ее матери и снова пошлет свою карточку.
   – Спасибо, – сказал он, рассеянно кивнув лакею, открывшему дверцу кареты, когда та остановилась. Некоторое время он постоял перед домом своего зятя, глядя на освещенные окна, а потом решительным шагом поднялся по лестнице и вошел.
   Джеймс сильно опоздал. Звуки музыки наполняли дом. Танцы были в разгаре. Он стоял и смотрел на танцующих, заложив руки за спину.
   Нет, он не стоял и не смотрел на танцующих. Для него во всем зале существовал только один танцующий человек, и глаза Джеймса немедленно нашли его. Мэдлин блистала, одетая в золотистое бальное платье, при каждом ее движении отражавшее свет свечей. Но даже будь она одета в нечто несуразное, она все равно блистала бы.
   Потому что это Мэдлин. И такой она всегда была и будет в его глазах. Только смотреть на нее ему придется издали. Стоит ему лишь подойти к свету или огню, как он тут же их гасит.
   Поэтому Джеймс стоял и смотрел. Мэдлин заметила его, однако продолжала танцевать, болтать и смеяться. Словно его вообще не существует. Словно он и не муж ей. Словно никогда им и не был. Словно он вообще никогда ничем для нее не был.
   Может статься, и так.
   – Джеймс!
   Его рука оказалась в чьих-то горячих ладонях, и он перевел глаза на раскрасневшееся и счастливое лицо сестры.
   – Здравствуйте, Алекс, – сказал он улыбаясь. – Прошу прощения, что опоздал. Но вы видите – я пришел.

* * *

   Немного раньше Мэдлин заметила Дженнифер Симпсон, очень медленно кружащуюся в вальсе с каким-то молодым человеком. Но Мэдлин была слишком занята своим собственным беспокойством, связанным с Джеймсом, чтобы внимательно рассмотреть этого джентльмена. Сейчас она в отчаянии озиралась в поисках чего-нибудь, что могло бы ее отвлечь.
   Дженнифер по-прежнему была все с тем же молодым человеком; они разговаривали с Уолтером и предметом его теперешних ухаживаний. Мэдлин вздрогнула – она поняла, что партнер Дженнифер – Аллан Пенворт.
   – Вы можете отвести меня к моему кузену, мистеру Кэррингтону, – сказала Мэдлин мистеру Роудзу, когда танец закончился. Она ослепительно улыбнулась ему – на тот случай, если за ней наблюдают.
   – Аллан! – Мэдлин протянула обе руки своему бывшему жениху. – Я вас просто не узнала. Вы великолепно выглядите.
   Взяв ее за руки, он поднес одну из них к губам.
   – Могу то же сказать и о вас, Мэдлин. Как вы поживаете? Она сделала гримаску.
   – Превосходно.
   Аллан погладил ее по руке.
   – Я слышал, – сказал он тихо. – Мне очень жаль.
   – А я только что поняла, почему не узнала вас, – продолжала Мэдлин. – Вы больше не похожи на пирата, Аллан. Чья это идея – надеть вместо черной повязки на глаз повязку телесного цвета?
   – Идея принадлежит моей матери, – усмехнулся он. – Согласитесь, превосходно придумано.
   – Вид у вас лихой, – сказала она. – Но, Аллан… – Она замялась и некоторое время смотрела на него с неприличным изумлением. – Вы вальсировали. Вы танцевали с Дженнифер.
   – Танцевал, – сказал он. – С моей нареченной – хотя объявление будет сделано официально на следующей неделе, когда дед Дженнифер даст великолепный обед в нашу честь. – Он улыбнулся, взглянув на девушку, которая просунула руку ему под локоть. – Дорогая, вы не возражаете, что я проговорился Мэдлин?
   – Отнюдь! – Дженнифер проказливо улыбнулась. – Я считаю, что предыдущая невеста первой должна узнать об этом. Вы желаете нам счастья, Мэдлин?
   – Конечно, – ответила Мэдлин. – Так вы на самом деле танцевали, Аллан? А где же ваши костыли?
   – Где-то в Девоншире, – усмехнулся молодой человек. – Я сказал Дженнифер в прошлом году, что когда я буду в состоянии пройти с ней через всю церковь к алтарю, я приеду и попрошу невесту сделать это под руку с ее дедом. Но не раньше, чем я смогу сделать это сам. И только в том случае, если я это смогу.
   – Он такой глупый, – сказала Дженнифер, прищелкнув языком. – Как будто я не могу любить человека на костылях. Я всю зиму злилась и клялась, что Аллан – последний, за кого я соглашусь выйти замуж. – Она засмеялась и нежно посмотрела на своего нареченного.
   – Ну… – начала было Мэдлин.
   – Мэдлин! – Легкое прикосновение прожгло ее до костей. От этого спокойного голоса у нее перехватило дыхание. – Потанцуем?
   Она отвернулась от Дженнифер и Аллана, ничего не сказав на прощание. Она не обратила внимания на своих поклонников, стоявших рядом. У нее совершенно вылетело из головы, что она обещала одному из них именно этот танец. Дойдя до свободного места в середине зала, она остановилась и обернулась. Пока оркестр заканчивал приготовления, она разглядывала черную вышивку на жилете мужа.
   Зазвучал вальс.

* * *

   Мэдлин танцевала с ним целых пять минут; одна ее рука окаменела на его плече, другая застыла в его руке. Все время глаза ее были опущены.
   – Улыбнитесь, – сказал Джеймс. – Или вы хотите, чтобы на вас обратили внимание?
   Мэдлин подняла на него спокойные зеленые глаза.
   – Честно говоря, Джеймс, – сообщила она, – меня не заботит, что подумают люди. И я больше не подчиняюсь вашим приказаниям. Мне не хочется улыбаться, и я не стану этого делать.
   Он опять все испортил. Совсем не это нужно было сказать.
   Мэдлин была ослепительно хороша. Наверное, все время, пока она с ним жила, волосы у нее отрастали, но он этого не замечал. Сегодня она сделала новую прическу.
   Мэдлин снова устремила взгляд на его жилет.
   – Я возвращаюсь в Йоркшир, – сказал он. – Через неделю. Мне ясно, чего вы хотите. Я пришлю стряпчего в дом вашей матушки. Он будет уполномочен заключить с вами любой договор, какой вы пожелаете.
   – Вы уверены, что я не отниму у вас все ваше состояние? – спросила Мэдлин.
   – Пожалуйста, отнимайте, буду очень рад, – сказал он. Джеймс смотрел, как она подняла глаза и на мгновение встретилась с ним взглядом. – Мне нужно поговорить с вами, Мэдлин, прежде чем возвращаться домой. Всего один раз. Вы же понимаете, отчего я вас беспокоил. Мне нужно повидаться с вами всего один раз.
   – Вот вы и повидались со мной, – ответила она. – Я – слушатель поневоле. И хотя я не стану улыбаться и делать вид, что мне весело, вы прекрасно знаете, что сцены я не устрою. Это ведь бал в честь помолвки моей матери. Вы поступили умно, Джеймс.
   – Я обещал Алекс, что приду только при условии, что вас предупредят о моем приходе, – сказал он. – Вы могли бы передать мне, чтобы я не приходил, Мэдлин. Я не стал бы прибегать к насилию, как не прибегал к нему эти две недели, хотя мог бы это сделать. Вы моя законная жена.
   – Да, – не стала возражать она. И ледяные зеленые глаза снова встретились с его глазами. – Об этом я знаю, Джеймс. Ведь это был бы не первый раз, когда вы прибегли бы к насилию по отношению ко мне.
   Джеймс на мгновение закрыл глаза, продолжая вальсировать.
   – Я хочу, чтобы вы знали, – начал он, – что Дора не любовница мне и не была ею десять лет. У меня нет ни любовницы, ни случайной любовной связи. С того времени, как мы поженились, равно как и в течение довольно долгого времени до этого, у меня не было женщины, кроме вас.
   Подбородок ее поднялся, но глаза не отрывались от его жилета.
   – А Джонатан Драммонд – не мой сын, – продолжал он; оказалось, что он снова смотрит прямо ей в глаза. – Он мог бы быть моим, Мэдлин. Мы были любовниками, Дора и я, очень недолго, когда мне было двадцать, а ей – семнадцать лет. И я действительно считал, что он мой сын. Месяц назад я узнал, что это не так. Он сын Питерли.
   Джеймс заметил, что Мэдлин судорожно сглотнула и снова опустила глаза.
   – Дору заставили выйти замуж, – продолжал Джеймс, – и уехать из Йоркшира, когда узнали, что она ждет ребенка. Я в это время учился в университете и ничего не знал. Я не видел ее и ничего не знал о ней до тех пор, пока не привез вас домой в качестве молодой жены. С тех пор я два раза разговаривал с ней, один раз – когда отвез одного из ее младших детей домой, найдя его на дороге с ушибленной ногой, и один раз на балу у Питерли. Там я и узнал правду.
   – Как приятно для вас, – сказала Мэдлин.
   – Но слишком поздно, – возразил Джеймс. – Долгие годы моя жизнь была отравлена сознанием вины и горечью из-за той лжи, в которую я верил. А теперь она разбита тем же человеком, который лгал вам.
   – Мистером Бисли?
   – Да, Бисли. Он отомстил мне за то, что я хорошенько избил его, узнав, что Дора исчезла.
   – Грустная история, – заметила Мэдлин. – Завести ребенка не от того человека и выйти замуж не за того человека.
   Действительно, трагедия.
   – У меня по отношению к ней не осталось никаких чувств, Мэдлин, – сказал Джеймс. – То было юношеское увлечение. У меня нет к ней никаких чувств. И у нее ко мне.
   Джеймс ждал, что Мэдлин заговорит, но она молчала, опустив глаза.
   – Но не Бисли разрушил наш брак, – сказал он. – Это сделал я.
   – Да, – согласилась она. Джеймс заговорил очень медленно:
   – Я изнасиловал вас, Мэдлин. Я осуществил свои супружеские права по отношению к вам, но все равно это было насилие. Мне нет прощения. Я не могу даже извиниться перед вами, поскольку извинения в данном случае – вешь совершенно несоразмерная. Я могу только обещать не приближаться к вам и заботиться о ваших нуждах до конца ваших дней. Вы можете взять все, что вам захочется, из моего имущества. Нужно только сказать об этом моему стряпчему.
   – Вы щедры, – заметила она.
   – А вы ожесточены. – Джеймс посмотрел на ее склоненную голову, и его охватили мучительные угрызения совести. Что он сделал с ее жизнью меньше чем за год! – Я не могу винить вас, Мэдлин. Я сказал вам, что вы выходите замуж за дьявола, что вы попались в дьявольскую сеть. Тогда я даже не понимал, насколько мои слова близки к истине. Я не хотел губить вас.
   – Вы и не погубили, – сказала она, глядя ему прямо в глаза. – Меня никто не может погубить, Джеймс, пока я этого не захочу. Мы были одержимы друг другом. Вступая в брак, мы оба так считали. Ну что же, девять с половиной месяцев – достаточный срок, чтобы удовлетворить эту одержимость. Вполне достаточный. А ничего другого между нами нет, не так ли?
   – Да, это так, – сказал он после того, как долго смотрел на нее. – Ничего другого нет. Только это. Значит, Мэдлин, это прощание. После пяти лет мы наконец освободимся друг от друга, если, конечно, не считать такого пустяка, как брак, который связывает нас по закону. Но что касается этого, можете не опасаться, что я когда-нибудь предъявлю на вас права. Наконец-то вы свободны от меня. И вы все так же красивы и молоды.
   Он наблюдал, как она убрала руку с его плеча; потом почувствовал, что ее пальцы отбросили с его лба завиток волос. Джеймс смотрел, как она нахмурилась, закусила губу и снова опустила глаза.
   Пятилетняя одержимость наконец кончилась. Для нее. Для него она прекратится только вместе с его последним вздохом. А может статься, никогда.
   Он любил ее и женился на ней. Но после этого они не были счастливы. Он потерял ее. И виноват в этом не Карл Бисли, не его отец, не Дора, не Питерли, а он сам.
   Когда музыка затихла, Джеймс проводил Мэдлин к лорду Идену, поклонился им обоим, сказал пару слов Алекс – потом он так и не смог вспомнить, что именно, – и уехал с бала. Через полчаса после того, как появился на нем.

Глава 24

   -По крайней мере он приехал, Мэд, – сказал Доминик. – Полмесяца он каждый день пытался увидеться с вами. И мне показалось, когда я смотрел, как вы танцуете, что он очень много говорил.
   – Да, это так, – согласилась Мэдлин. – Он многое объяснил.
   – Но не сумел вас переубедить?
   – Через несколько дней он уезжает домой. Больше я не стану с ним видеться, Домми. Больше я не хочу его видеть. Я хочу только забыть и начать все заново.
   Брат повел ее танцевать.
   И она продолжала танцевать весь вечер.
   Два дня спустя она лежала на постели и смотрела вверх, на полог. Ее мать куда-то ушла с сэром Седриком. Мэдлин была приглашена на чай к Эдмунду и Александре, но отказалась. Тетя Виола и Анна пригласили ее вместе поехать по лавкам. Она отказалась. Лорд и леди Карстеарз пригласили ее поехать с ними и с кузеном леди Карстеарз покататься в Кью. Она отказалась. Накануне она послала записку с извинениями, чтобы избежать пикника после полудня и посещения оперы вечером.
   Мэдлин больше не могла притворяться, что снова стала леди Мэдлин Рейни, которая может свободно наслаждаться всеми удовольствиями сезона. Она не чувствовала никакого наслаждения и никакого удовольствия. Ей следует подумать о будущем.
   Оно не должно зависеть ни от матери, ни от Эдмунда и Доминика. У каждого из них своя жизнь, и будет несправедливо обременять кого-то своим присутствием. Как бы они ни любили ее, она все равно окажется посторонней. И кроме того, она не желает зависеть от них.
   Она зависит от Джеймса. Так полагается в этом мире. Но он по крайней мере намерен предоставить ей свободу. Этим она и воспользуется. Она решит, где и как ей хочется жить, определит, сколько ей нужно денег, и сообщит об этом стряпчему, когда тот появится.
   Все это и в самом деле очень просто. Правда, придется сказать ему о ребенке. Он должен знать об этом. И это может изменить все. Он может настоять, чтобы она поехала домой вместе с ним. Она напишет ему через неделю.
   Мэдлин закрыла глаза. Ей так хотелось, чтобы он попросил ее поехать с ним домой. Стыдно в этом признаться. Неужели у нее нет ни силы воли, ни гордости? Ей хотелось, чтобы Джеймс попросил и даже настаивал. Если бы он настоял, все было бы просто. Не нужно было бы принимать никаких решений. Можно было бы поехать с ним потому, что у нее нет выбора, а если бы они по-прежнему жили несчастливо, можно было бы обвинять его до самой смерти.
   Постыдные мысли. Разве вся ответственность за попытку что-то сделать с их браком лежит только на нем? Разве она согласна быть пассивной жертвой? Но при создавшихся обстоятельствах у нее нет даже возможности быть таковой. Парнелл решил проявить благородство и предоставить ей свободу, которой она, по его мнению, так жаждет. Джеймс не просил ее, не приказывал.
   И вот она свободна! Свободна жить где и как ей хочется, хотя, конечно, она всегда будет связана узами брака.
   Пустая свобода.
   Она представляла Джеймса таким, каким он был, когда они впервые встретились. Он стоял посреди гостиной леди Шарп в тот вечер, когда свет решил подвергнуть остракизму Александру. Она, Мэдлин, оказалась единственной, кто прошел через всю комнату и подошел к ним, хотя она ни разу не встречала их. Вид у него был такой, точно он сейчас убьет кого-нибудь, – лицо грозное, в глазах пылало бешенство. Необъяснимый страх охватил Мэдлин.
   И это было чувство, упорно преследовавшее ее все то лето, когда их взаимная неприязнь росла вместе с тягой друг к другу.
   Она вспомнила, как он бешено целовал ее в долине Эмберли – и страстно и нежно в тот вечер, когда Эдмунд давал бал. В тот вечер, когда он оттолкнул ее от себя, сказав, что не чувствует к ней ничего, кроме похоти. В тот вечер, когда он ускакал прочь. И больше она не видела его в течение четырех лет.
   Мэдлин вспомнила, как Александра читала вслух его письмо, в котором он сообщал, что возвращается домой. И чувства, охватившие ее после этого: волнение, надежда, настороженность. Целый год она убеждала себя, что его приезд ничего не изменит.
   А потом она снова увидела его. И вновь разгорелись страсть и неприязнь.
   И снова их прощание на балу у Эдмунда.
   Было бы гораздо лучше, если бы он не вернулся, если бы отплыл в Канаду до того, как его настигла весть о том, что с отцом случился удар. Но теперь она снова могла выбросить его из головы.
   Снова? А разве она когда-нибудь выбрасывала его из головы за все время, прошедшее с их первой встречи? И разве сможет она когда-либо сделать это?
   И если бы она могла вернуться вспять, зная то, что знает теперь, разве она не вышла бы за него? Девять с половиной месяцев их супружества были настоящим адом. И раем.
   Почти восемь месяцев она прожила с Джеймсом. Срок мизерный, но все же – с ним. И бывали у них и хорошие периоды. Очень редко, но все же бывали.
   Были часы, которые они провели на торфяном болоте до того, как страшно поссорились. Необычное ощущение единения. Необычная открытость его разговора. Волшебство любовных ласк. Они были так близки в эти часы. Вот-вот готовы прорваться сквозь преграду, неизменно стоящую между ними. Так близки. И может быть, одно слово, всего одно слово, сказанное кем-то из них, могло бы изменить все течение их жизни. Если бы он произнес ее имя, если бы она назвала его своим любимым, может статься, они вместе сокрушили бы эту преграду.
   И ничего не было между ним и Дорой Драммонд. Сына у него нет. После их венчания у него не было женщин, кроме нее. Карл Бисли лгал ему и ей – по какой-то причине, которой она не понимала. Джеймс сказал, что мистер Бисли погубил его.
   А Джеймс погубил их брак. В этом она с ним согласна. Он взял ее силой тогда, когда она была оскорблена, сбита с толку и просила оставить ее в покое. А он все равно взял ее.
   Но это не было насилием. Мэдлин сказала, что не хочет его, но ей хотелось, чтобы он не обратил внимания на ее слова. Она жаждала его с невероятной силой и всеподавляющей страстью. Так же как два вечера назад хотела, чтобы над ней одержали верх. Две недели она отказывалась видеть Джеймса, но отчаянно надеялась, что он добьется встречи с ней. Она оставила его, но ей хотелось, чтобы он сказал, что она вернется домой вместе с ним.
   Мэдлин открыла глаза и снова уставилась в крышу полога. Как трудно бывает порой разобраться в самой себе! Она всегда считала себя сильной натурой. Но ее отношения с мужем доказали, что ее мнение было ошибочным. Ей хочется, чтобы ею руководили и управляли. И когда Джеймс в конце концов отказался и от того и от другого, пришлось забраться в постель, лежать, страдать и жалеть себя.
   Не прошло и десяти секунд, как Мэдлин вскочила и дернула за шнурок звонка.
   – Синий уличный костюм, – приказала она горничной; в голосе ее звучала чуть ли не паника. – Но прежде чем вы его вынете, передайте, чтобы немедленно подали карету.
   И меньше чем через полчаса она уже сидела в карете, отбросив перед этим множество различных вариантов. Можно было бы послать ему записку с просьбой прийти. Можно было добраться до особняка лорда Хэрроуби и попросить Доминика сопроводить ее – или попросить об этом Эдмунда. Или, если она опасается вмешивать в это дело братьев, Уолтер не отказался бы поехать с ней. Конечно, леди без сопровождения не годится заезжать в клуб к джентльмену – а Джеймс обосновался в клубе, – даже если этот джентльмен ее муж.
   Но она решила, что поедет одна. Послать записку – значит бездействовать самой. А на поиски сопровождающего мужчины уйдет слишком много времени. Джеймс сказал, что он возвращается домой. И сказал он это два дня тому назад. Может быть, он уже уехал. Может быть, она уже опоздала.
   Мэдлин опоздала. Швейцар, состоящий при номерах, где жили джентльмены, чопорно поклонился ей, окинул с ног до головы оценивающим взглядом, которым слуги иногда владеют в таком совершенстве, и сообщил, что его милость уехали.
   – Уехали до вечера? – спросила она. – Или навсегда? Он снова поклонился, посмотрел на нее с жалостью и презрением, очевидно, принимая ее за брошенную куртизанку.
   – Мы не ждем его милость, – сказал он.
   Уехал. Она опоздала. Мэдлин бросила на швейцара надменный взгляд, с наслаждением глядя, как он подобострастно кланяется, получив монету, хотя он и пальцем не пошевелил, чтобы заработать ее.
   Уехал. Рукой, затянутой в перчатку, она оперлась на руку лакея ее матери и устало уселась в карету.
   – Отвезите меня к лорду Эмберли, – сказала она, повинуясь внезапному порыву, откинулась к спинке сиденья, закрыв глаза, надеясь, что это не правда, надеясь, что найдется какое-то другое объяснение его отсутствию, когда она доберется до Александры.
   – Где ее милость? – сдержанно спросила она у дворецкого Эдмунда, отдавая ему шляпу и перчатки.
   – В гостиной, миледи, – ответил тот кланяясь.
   Но Мэдлин не могла больше сдерживаться. Вместо того чтобы подождать, пока дворецкий поднимется по лестнице впереди нее и доложит о ее появлении, она взбежала по ступенькам и распахнула двустворчатую дверь гостиной, даже не постучавшись.
   – Александра! – воскликнула она, не замечая никого, кроме невестки, стоявшей на коленях перед Кэролайн. – Он уже уехал?
   Потом она перевела взгляд с Александры и Эдмунда на – Доминика и Эллен, потом на всех четверых детей и остановилась на своем муже, который, одетый по-дорожному, стоял у пустого камина, заложив руки за спину.
   Он сделал все, что мог. Разрушив собственную жизнь и погубив возможность Мэдлин получить счастливую жизнь в браке, если только он не умрет молодым, он сделал все, чтобы исправить по возможности положение вещей.
   Джеймс нанял стряпчего для ведения ее дел и дал ему строгие указания удовлетворять любое ее желание, сколько бы оно ни стоило. И заехал к своей теще и обоим шуринам.
   – Я прошу прощения, – сказал он вдовствующей графине. – Вы, должно быть, крепко невзлюбили меня. И абсолютно правы. Во всем виноват я один. Но я хочу, чтобы вы знали: я возмещу все, что только возможно, сударыня. Ваша дочь ни в чем не будет нуждаться. Стоит ей только пожелать чего бы то ни было – и я все оплачу.
   – Вы говорите о деньгах, – сказала графиня, удивив его тем, что подошла к нему и взяла за руки. – У нее есть и другие потребности, Джеймс. Можете ли вы удовлетворить и их?
   Парнелл покачал головой:
   – Нет, боюсь, что не могу. Я сделал ее очень несчастной.
   – В таком случае я боюсь, что никто и никогда не сделает ее счастливой, – проговорила графиня, – если даже вы не смогли. Я, Джеймс, очень хорошо знаю свою дочь.
   На пожатие ее рук он ответил пожатием.
   – Мне жаль, – сказал он. – Жаль по-настоящему. Видите ли, я ее люблю.
   – Да, – отозвалась она, улыбаясь довольно грустно. – Иногда начинает казаться, что одной любви недостаточно, верно?
   Почти то же сказал он ее братьям. Ни один из них не возлагал вину на него, хотя он был уверен, что по крайней мере Доминик сделает это.
   – Вы любите мою сестру? – спросил Доминик.
   – Люблю, – ответил Джеймс.
   – Вы не намереваетесь настоять на том, чтобы она вернулась домой вместе с вами?
   – Нет. – И Джеймс посмотрел шурину прямо в глаза.
   – Видите ли, – проговорил Доминик, – Мэдлин любит противостояние. Ей нравится борьба. Она терпеть не может, когда ей не с чем бороться. Она склонна уступать.
   – Я ни к чему не стану ее принуждать, – сказал Джеймс. – Никогда больше не стану.
   Доминик поднял брови.
   – Вы с ней близнецы, – продолжал Джеймс. – Я знаю, что вы ей ближе, чем кто бы то ни было. Не могли ли бы вы время от времени писать мне и сообщать, как ей живется? Я понимаю, что прошу слишком многого. Алекс, конечно, будет мне писать, но от вас я буду знать, как на самом деле обстоят дела, а не то, что Мэдлин выдает за действительность. Вы дадите мне знать, если ей что-нибудь понадобится?
   – Ей уже кое-что нужно, – ответил Доминик. Джеймс провел рукой по волосам.
   – Я говорю о тех нуждах, которые я могу удовлетворить.
   – И я о том же.
   Под конец Джеймс потерял всякую уверенность в том, что своей поездкой в Лондон он что-нибудь уладил. Он хотел еще раз поговорить с Мэдлин, объясниться с ней, убедиться, что она поняла – отныне она может делать со своей жизнью все, что ей угодно. Он хотел еще раз увидеть ее. чтобы запечатлеть в памяти ее облик.
   И в то же время ему хотелось уехать, покончить со всем этим. Через два дня после бала у Эдмунда он зашел к Дугласу Кэмерону. Его старый друг намеревался вернуться в Монреаль в конце лета, хотя ему очень хотелось остаться в Англии еще на одну зиму и убедиться, что Джин благополучно разрешилась от бремени.