Он влюбился в нее, понял он наконец, – он доволен и гордится ею. Горд от того, что его ближайшие друзья тоже смотрят на нее и видят, что он очень правильно выбрал невесту.
   Он представил ее играющей с его детьми – с их детьми. И на этот раз его чувство нельзя было спутать ни с чем – он действительно страстно захотел обладать ею.
   Он появился почти перед концом игры и остановился чуть в стороне, как раз вовремя, чтобы увидеть ее действительно сильную подачу Неллеру. Неллер, конечно, ей невольно подыграл, ударив раньше времени. Бриджуотер оперся одним плечом о дерево и смотрел, как малыши из команды Стефани сбили ее с ног и взгромоздились сверху веселой кучей. Он видел, как она смеялась и обнимала их, весело возясь на земле, превращая день в праздник. Он даже заметил, как она бросила беспокойный взгляд на Неллера и проигравшую команду, чтобы убедиться, что они не обижены.
   Какая же она чудесная, думал он. Он не мог представить ни одну леди из своего окружения, которая рискнула бы испортить платье ради того, чтобы доставить радость детям, которые даже не были ее собственными. И, как он подозревал, чтобы доставить удовольствие себе. Его опечалила внезапно возникшая мысль, что все веселье и живость, и даже смех безжалостно изгонялись из жизни детей благородного происхождения, как только они начинали подрастать. Джентльмены, и в особенности леди, в любом возрасте должны вести себя со спокойным достоинством.
   Ему досталась, понял он, без всякой заслуги с его стороны, самая подходящая невеста. Может быть, она поможет ему ослабить плен привычек. Может быть, она поможет ему снова ощутить радость. Может быть, она научит его смеяться при посторонних.
   И вот дети разбежались, бросив свою героиню, чтобы насладиться славой, похваставшись перед родителями. Она встала на ноги, начала отряхиваться – и вдруг увидела его.
   Она изменилась в одну секунду. Еще мгновение назад она светилась от смеха. И сразу же ее лицо приняло ледяное выражение, а губы сжались. Она сразу начала выглядеть неряшливо.
   В этот момент он почувствовал, будто его ударили.
   Он испортил ей настроение.
   Как же она должна ненавидеть его.
   Он мог думать только о том, что она сразу смутится, как только увидит, в каком она виде. Ей нужно привести себя в порядок. Ей нужен укромный уголок, чтобы сделать это. Он действовал инстинктивно, идя к ней и поднимая по дороге с одеял ее ридикюль – может быть, там есть гребешок.
   Он хотел сказать ей, каким замечательным игроком она была. Он хотел сказать, как он горд тем, что она доставила радость детям. Он хотел сказать, какой прекрасной она выглядит в его пристрастных глазах. Он хотел сказать, что любит ее. Но он был задет. Ему было больно. Он ей не нравится. Он просто пробормотал что-то о ее подаче, взял за руку и повел куда-то за дубы.
   Он ощущал внутренний холод и дискомфорт. Его отвергли. Его ненавидят.
   – Вам захочется привести себя в порядок перед чаем, – сказал он.
   – Да.
   Они уже скрылись из вида за деревьями. Она забрала у него руку и одернула платье. Теперь он понял, почему ее лодыжки оказались на виду. Она подоткнула ткань под ленту, охватывавшую ее платье под грудью. Она быстро посмотрела на него, стоящего с руками, спрятанными за спиной. Ему показалось, что в ее взгляде светилась ненависть.
   – Ни одна леди не позволила бы себе такого, верно? – сказала она.
   – Повернитесь, – сказал он. – У вас вся спина в траве.
   Она покорно повернулась, и он начал осторожно отряхивать ее платье одной рукой, стараясь, чтобы его жесты выглядели как можно менее интимными, и невольно касаясь нежных округлостей под платьем при каждом движении руки.
   – Теперь следует уделить внимание прическе, – сказал он, когда она снова повернулась. – У вас в ридикюле есть гребень?
   – Да, – сказала она сквозь зубы. Наверное, она и его стесняется, подумал он. Может быть. Возможно, за всем этим было смущение, а не ненависть. Он смотрел, как она вынимает шпильки из прически и зажимает их между губ, чтобы руки были свободными, прежде чем снова воткнуть в волосы – такие густые и тяжелые. Он вспомнил, какие они были тогда, первой ночью в гостинице, и тяжело выдохнул. Она ни на миг не поднимала глаза.
   – Вы доставили детям сегодня немало удовольствия, – сказал он.
   – Разве что детям, – сказала она, по-прежнему держа шпильки во рту.
   Она твердой, уверенной рукой собрала волосы в узел на затылке, и он вспомнил, что она – женщина, не привыкшая к услугам горничной. Она воткнула шпильки в точности туда, куда требовалось.
   Он никак не мог понять выражения на ее лице. Он не понял, что именно она хотела сказать последними словами. Но они не вдохновляли на дальнейший разговор.
   Господи, они должны были стать мужем и женой меньше чем через неделю.
   Она посмотрела на него ничего не выражающим взглядом.
   – Я прилично выгляжу, ваша светлость? – спросила она.
   На этот раз он отчетливо услышал в ее голосе ненависть. Несмотря на красивое муслиновое платье цвета лимона, она выглядела в точности, как гувернантка – суровая гувернантка, не допускающая никаких глупостей.
   – Да, – сказал он. – Вполне.
   Он неожиданно ощутил прилив необоснованного гнева. Хотя, если подумать, не такого уж необоснованного. Что он сделал, чтобы вызвать такую ненависть? Он мог, конечно, вспомнить кое-что, но все это было в прошлом, и к тому же он принес извинения, постоянно пытаясь загладить вину. Они не были единственной парой в мире, вынужденной пожениться против воли и своих желаний. Но она могла бы дать им обоим шанс. Она могла бы отнестись к нему хотя бы с симпатией. Может быть, ее бы удивило, насколько это легко. В конце концов, он вовсе не был таким уж чудовищем.
   Не давая себе подумать, насколько разумно то, что он делает, он шагнул к ней, прижав ее спиной к дереву. Он обхватил ее лицо своими широкими ладонями, прильнул к ней всем телом и нашел ее рот своими губами. Этот поцелуй не был нежным. Он бесстыдно использовал весь свой опыт, чтобы заставить ее раздвинуть губы и приоткрыть рот. Когда ей пришлось это сделать, он полностью погрузил язык в глубины ее рта и провел кончиком по внутренней стороне ее губ.
   Затем он поднял голову.
   – Надеюсь, – сказал он и сам был немного напуган холодным высокомерием, прозвучавшим в его голосе, – вы постараетесь, мисс Грей, вернуть свои мысли к тому, что вы станете моей женой меньше чем через неделю. Герцогиней Бриджуотер. Я надеюсь, ваше поведение изменится.
   Он не мог понять, откуда возникли эти слова. Он не собирался это говорить. Он прислушался к их затихающему эху, и ему казалось, что их произнес кто-то другой. Он вышел из себя – вдруг осознал он. Он всегда держал под контролем свою жизнь. Боязнь утратить контроль привела к тому, что он избегал общества последние шесть лет. Но это все равно произошло.
   Его мечта тоже сбылась, но это, скорее, был кошмар, пародия, с которой ему придется жить после окончательного пробуждения.
   Ее губы несли на себе отпечаток недавнего страстного поцелуя – какая жестокая ирония…
   – Хорошо, – сказала она, и ее голова все еще касалась затылком дерева, а руки были прижаты к бокам. – Я не забуду этого.
   В ее глазах блеснули слезы, и он, устыдившись, отвернулся. Кажется, только что он повел себя с мисс Стефани Грей наихудшим образом.
   – Пойдемте, – сказал он. – Нам нужно вернуться к остальным. Предполагалось, что я выполняю роль хозяина, а я оставил гостей как раз перед подачей чая. Вам и мне придется как-то ладить друг с другом. Можем ли мы хотя бы попытаться?
   – Да, ваша светлость, – сказала она, опираясь на предложенную руку.
   Он отдал бы все на свете, лишь бы услышать, как она называет его Алистером – посетила его странная мысль.

ГЛАВА 13

   Она редко надевала белое. Белое, считала Стефани, – цвет, более подходящий для молодых девушек, а когда она была молодой девушкой, ей приходилось носить более практичные расцветки, поскольку она вела полную хлопот жизнь дочери викария. Она носила только серое, коричневое и черное. Весь прошлый месяц она носила платья цветов, подходящих, по мнению герцогини и самой Стефани, к ее рыжим волосам.
   Но сегодня Стефани надела белое платье – белый атлас, тяжелый от нашитых на него жемчужин. Белые цветы с зелеными листьями были вплетены в ее волосы. На ней были белые туфли и перчатки. В руках она сжимал букет из золотистых роз.
   Герцогиня внимательно осмотрела ее с ног до головы и одобрительно кивнула.
   – Вы действительно выглядите очень мило, – сказала она. – Вы – невеста, которая была бы под стать самому принцу, Стефани.
   – Мама…
   Она оставалась холодной до самой глубины сердца. Холодной от ужаса, поскольку прекрасно осознавала, что совершает ошибку. Но все это было неизбежно. Внезапно с почти детской яростью ей захотелось, чтобы ее мама и отец были рядом. Ей хотелось, чтобы ее обняли, чтобы она могла выплакаться. Она была такой холодной. Целый месяц ее окружал холод. Холод и доброта, такое невозможное, но оказавшееся вполне реальным сочетание.
   Но это только из-за нервов вещи предстают перед ней в подобном свете. Это Стефани осознавала отчетливо, несмотря даже на захлестнувшую ее панику. Внезапно губы ее светлости дрогнули, глаза сверкнули, и она порывисто шагнула вперед – впервые Стефани видела, чтобы герцогиня повела себя таким образом, можно сказать – импульсивно.
   – О, дорогая, – сказала она, обнимая Стефани и прижимаясь к ней холодной щекой. – Сделай его счастливым. Он так дорог мне, мой сын. И будь счастлива сама.
   Уже через мгновение она снова стояла рядом и выглядела как всегда холодно и величественно.
   – Ну, вот, – сказала она. – Я чуть не смяла твой букет. Извини. Твой кузен ждет тебя внизу, а мне уже пора в церковь. Меньше чем через два часа к тебе перейдет мой титул, Стефани. Носи его гордо, как это делала я. Но я уверена в тебе. Ты много трудилась последний месяц. Ты превзошла мои самые смелые ожидания.
   И с легкой улыбкой герцогиня удалилась.
   Кузен Гораций восхищался происшедшими в ней переменами и напоминал о том, какой невероятной удачей было заполучить герцога в мужья. Его светлость оказал ей доверие, за которое она должна испытывать благодарность до конца дней своих. И она также должна помнить, что начиная с сегодняшнего утра – как только церемония будет закончена и все подписи поставлены – она может не беспокоиться о наследстве. Она станет исключительно богатой женщиной.
   Она должна, было ей сказано, чувствовать себя счастливейшей и удачливейшей женщиной в мире.
   Она чувствовала холод в сердце.
   И ей становилось все холоднее, пока они ехали к церкви Святого Георга и шли по проходу, проложенному в толпе тех, кто собирался снаружи, чтобы поглазеть на великосветскую свадьбу. И ей не стало теплее, даже когда они оказались внутри и заиграл орган, и она обнаружила, что скамьи заполнены сливками общества. Где-то в этой толпе – она даже не пыталась найти их глазами – были два ее единственных друга, наверняка напуганные и смущенные обществом, в котором оказались. На свадьбе было только два ее друга. Она встретила их две недели назад, но с того времени даже не попыталась увидеться с ними снова.
   И тут она увидела его. Он ждал у алтаря. Он смотрел, как она идет по проходу, опираясь о руку кузена Горация. Он держался прямо и гордо и выглядел таким же холодным, какой она чувствовала себя. Он был весь в белом с серебром. Впервые она видела мужчину, одетого в белое. Он выглядел великолепно. И холодно.
   Но его глаза, его серебристые глаза, обожгли ее холодным огнем, когда она подошла ближе.
   Она стояла позади него, собранная, как в те дни, когда была гувернанткой, и гордая той ношей, что ей предстояло нести – как и учила ее герцогиня. Она произносила слова, которые ей было велено произнести. Она слушала, как он произносит то, что должен был произнести. Ее рука была зажата в его руке – неожиданно теплой и твердой, несмотря на его холодный вид. Она смотрела, как он надевает ей на палец незнакомое яркое золотое кольцо, которое с трудом прошло через сустав пальца. Она подняла лицо навстречу его поцелую – теплые сомкнутые губы легко коснулись ее собственных, когда вокруг них раздался невнятный гул поздравлений.
   Она стала его женой.
   Она стала герцогиней Бриджуотерской.
   Ее наследство было спасено.
   Она чувствовала себя холодной, как мраморный пол церкви.
   Она поняла, почему так боялась этого замужества всю прошлую неделю и даже дольше. Не только потому, что она отдала свою свободу человеку, которому не была нужна и который женился на ней из чувства долга. Не только потому, что она приносила собственную индивидуальность в жертву титулу герцогини. Не только потому, что она чувствовала себя связанной правилами, которым была обязана следовать каждую минуту. Не только потому, что она на огромной скорости перенеслась из скучного, но знакомого мира в пугающий новый. Не только по всем этим причинам.
   Потому, что она любила его – и не встречала взаимности.
   Если бы ей удалось остаться равнодушной к нему, думала она, испытывать лишь благодарность и чувство долга, остальное можно было бы перенести. В конце концов, какой свободой она располагала последние шесть лет? И была ли она счастлива и уважаема?
   Но она не сумела остаться равнодушной…
   А потом служба закончилась, и все подписи были поставлены, и она снова шла по проходу, и ее рука лежала на руке мужа. Всюду, куда бы она ни посмотрела, были улыбающиеся лица. Кора, которая сидела на передней скамье, откровенно шмыгала носом и утирала покрасневшее от слез лицо большим белым носовым платком, взятым у Фрэнсиса. Дженнифер, позади нее, улыбалась и смахивала слезинки. Габриель часто моргал. Мириам, сидевшая в последнем ряду, широко улыбалась и одновременно плакала.
   А потом они оказались снаружи и были встречены шумными криками и двусмысленными замечаниями небольшой толпы, собравшейся там. Ее муж провел ее к ожидающей карете, помог сесть и забрался сам. Карета рванула с места на большой скорости, как только первые гости начали выходить из церкви. Свадебный завтрак должен был происходить в городском доме герцога – Стефани никогда не была там, хотя ее вещи вместе с горничной были перевезены туда еще до того, как она уехала в церковь. Герцог и герцогиня должны попасть туда раньше гостей, чтобы принять их по всем правилам.
   По всем правилам.
   – Дорогая, – сказал ей муж, беря ее за руку и кладя ее поверх своей, так что новое обручальное кольцо ярко засияло, – ты выглядишь сегодня еще прекраснее, чем, как мне казалось, вообще может выглядеть женщина. Хочу, чтобы ты знала, что я горжусь тобой.
   Да, она прекрасно выучила все положенное – за исключением одной или двух ошибок, ее не в чем упрекнуть. Но они будут повторяться все реже и реже, пока со временем не исчезнут вообще.
   – Я старалась, – сказала она. – И приложу все усилия в дальнейшем, чтобы вы и дальше могли гордиться мной, ваша светлость.
   Он накрыл ее руку своей свободной рукой.
   – Стефани, – тихо произнес он, – меня зовут Алистер.
   – Да. – Она на мгновение закрыла глаза, очарованная обманчивой близостью, вызванной теснотой кареты и мягкостью его голоса, представляя, будто в нем звучит нежность. – Алистер.
   – Нет ничего не правильного в том, чтобы муж и жена называли друг друга по именам.
   – Действительно. – Она снова открыла глаза. – Если нет ничего не правильного, значит, это можно себе позволить.
   Она надеялась, что он не услышит в ее голосе горечь, которую она изо всех сил старалась скрыть.
   Все по правилам.
   Что ж, хорошо. Пусть все будет по правилам.
   Он намеревался остаться в Лондоне вместе с молодой женой до конца Сезона. Это даже следовало сделать. Как герцогиня Бриджуотер, она должна была быть представлена ко двору королевы. Мать выступила бы ее рекомендательницей. И она должна была утвердиться в ее новом положении – как его жена и хозяйка. Им следовало дать несколько приемов – обед, званый вечер и один большой бал. К тому же у нее были собственные дела. Теперь она стала полновластной владелицей Синдон-Парка и состояния, оставленного дедом.
   Да, им следовало остаться, как он когда-то и предполагал. Но Лондон, кажется, начал ее раздражать. Его самого город определенно раздражал. Ему вдруг захотелось оказаться как можно дальше отсюда, от светских обязанностей. Ему захотелось увезти ее в деревню. Он хотел остаться с ней наедине, хотя это, возможно, опрометчивое желание. Она ненавидела его. Она ни разу не улыбнулась ему, хотя это был день их свадьбы, и она улыбалась всем вокруг. Даже когда она подошла, чтобы стать возле него у алтаря, она не улыбнулась.
   А он сам? Он не был уверен, что улыбался. Он был захвачен сильными эмоциями, которые пытался удержать под контролем. Половина сливок общества смотрела на него – или на нее. Скорее, на нее. Все смотрят на невесту. Кому интересен простой жених? Нет, он совсем не был уверен, что улыбался в тот момент.
   Когда он поднялся со своего места на завтраке в честь бракосочетания, чтобы обратиться к гостям, он объявил, что увозит герцогиню в Уайтвик-Холл в Глочестершир завтра же утром. Он не посмотрел ни на мать, ни на жену, чтобы увидеть их реакцию. Он поблагодарил гостей за то, что они пришли на свадьбу и на завтрак и сделали этот день особенным для него.
   – Я немедленно отошлю твоей служанке распоряжение, чтобы она не распаковывала твои вещи, – тихо сказал он Стефани, когда снова сел. – Она вынет только то, что тебе понадобится на сегодняшний вечер и завтрашнее утро.
   Завтра она окончательно станет его женой, думал он, глядя, как яркий румянец заливает ее щеки.
   – Да, ваша… – она начала. – Да. Спасибо. Он подумал, не совершает ли глупость. Лето в Уайтвике покажется очень длинным, если они так рано переедут туда. Они, конечно, смогут пригласить гостей пожить у них или сами съездят в Брайтон на несколько недель. Но большую часть времени им придется провести наедине друг с другом. Был ли хоть какой-то шанс сделать брак удачным, если они подобным образом начинают его? Он сомневался в этом. Похоже, их отношения только ухудшились за месяц помолвки. Последние четыре дня – со дня того ужасного пикника – между ними не было ничего, кроме холодной вежливости.
   Он знал, что это его вина. Когда-то он страстно мечтал о браке, который принесет любовь, теплоту, дружбу, счастье в его жизнь. Но об этом оставалось только мечтать. Воспитание, которое он получил, было направлено на то, чтобы превратить его в уважаемого, всегда собранного человека из высшего общества. Конечно, в его жизни была любовь – определенная привязанность, которую испытывали друг к другу он и его родители, его брат и сестры. Но любовь эта всегда была немного отстраненной и, конечно, занимала последнее место в его жизни после чувства долга и чувства собственного достоинства.
   Он был способен испытывать любовь. Он всегда чувствовал это, и с особенной болью – сейчас. Но его никогда не учили, как показать свою любовь – или как вызвать ответную.
   Он вызывал у Стефани уважение, благодарность и покорность, основанные на ложных представлениях о нем. Но не более. Она ненавидела его, хотя, как он догадывался, должна была вместе с тем испытывать чувство вины, и вполне могла провести остаток жизни, борясь с этой ненавистью. Он не сомневался в том, что женился на почтительной герцогине. Но он не хотел почтения. Он хотел любви. Может, думал он, в Уайтвике… Но времени на мечтания не оставалось. Их ждали гости, которых следовало развлекать весь день и начало вечера. Он почти не видел жену и не успел сказать ей ни слова. Он мимоходом замечал, как она беседует с его родственниками, его друзьями, своими друзьями. Она во многом повторяла величественную манеру держаться, свойственную его матери, но привнесла в нее собственное очарование и красоту. Он сам переговорил с таким количеством людей, какое позволило время.
   Конечно, все было правильно в том, что они с женой разделились, чтобы занять гостей. Так все бы и продолжалось, если бы не его импульсивное решение уехать утром в Уайтвик. Как он догадывался, уже был послан гонец, чтобы очертя голову помчаться в имение и задать слугам жару перед его неожиданным появлением. Он не сомневался, что несколько дней в доме будет царить паника.
   Мысль об этом вызвала у него на лице улыбку.
   Но наконец он остался с ней наедине. Они поужинали вдвоем, сменив свадебные наряды на вечерние туалеты. Они заняли друг друга беседой, как любая другая благовоспитанная пара. Они продолжили разговор в гостиной, до и после того, как сначала она, а потом он сыграли друг для друга на фортепьяно. Они вместе выпили чаю.
   А потом он провел ее наверх, к ее комнатам, поцеловал руку и сказал, что окажет себе честь навестить ее через полчаса.
   Он прошел в свои комнаты и сел на стул в гардеробной. Он оперся подбородком о согнутые в локтях руки. Он закрыл глаза.
   И вспомнил, какой она была в ту ночь в гостинице. Такая теплая, красивая, приглашающая и ждущая – как ему казалось. Он задумался над тем, как бы все повернулось, если бы она была той, какой выглядела. Она уже месяц была бы его любовницей. Они были бы очень близки. Устал бы он от нее уже/ Устал бы он от нее когда-нибудь?
   Глупая, абсурдная мысль. Она не была такой И он не может больше думать о ней только с точки зрения сексуальных отношений. Она теперь его жена, его спутница жизни.
   Он глубоко вздохнул и с шумом выдохнул воздух. Пора позвать слугу. Нельзя заставлять ее ждать дольше назначенного времени. Она, наверное, нервничает.
   Она не боялась. Было бы глупо для женщины двадцати шести лет испытывать страх перед физическим процессом, который, наверное, станет для нее таким же привычным, как дыхание за следующие месяцы и годы. Она напомнила себе, что должна радоваться, что с ней это вообще случилось. В прошлом она не ожидала, что это когда-либо произойдет. Она всегда этого хотела. Она всегда хотела иметь детей – даже очень сильно.
   Он был мужчиной, которого она находила физически привлекательным. Он был мужчиной, которого она любила. Она не боялась.
   Ей лишь хотелось, чтобы он остался просто мистером Мунро. Мистер Мунро ей понравился Он был таким добрым. Он бы тогда принадлежал к ее миру. Ей бы не пришлось меняться. Ей бы не приходилось контролировать каждое свое слово и движение, чтобы быть уверенной в том, что все, что говорится и делается, – по правилам. Ей не пришлось бы почти возненавидеть его из-за того, что она жила в постоянном страхе опозориться и вызвать его неодобрение.
   Она действительно почти его ненавидела. Но она также любила его.
   Сегодня ночью она будет настоящей герцогиней, такой, какой он ожидал увидеть – спокойной, изящной, бесчувственной. Это не будет слишком сложно. Она же не боится, в конце концов.
   Она приветствовала его спокойной улыбкой, когда он постучал в двери и вошел. Она стояла спокойно, пока его глаза скользили вниз – от распущенных волос по шелковой ночной сорочке, украшенной кружевом, до босых ног.
   – Входи, Алистер, – сказала она. – Позволь мне налить тебе бокал вина. – Она позаботилась о том, чтобы вино заранее прислали. Она налила бокал и себе тоже, после чего протянула ему его вино. Ей хотелось, чтобы он увидел, что ее руки не дрожат, что она – не какая-нибудь дрожащая девчонка-невеста, недостойная своего нового положения.
   – Тогда, может, мы выпьем за наше здоровье? – спросил он. – И за наше счастье, Стефани? Значит, за наше здоровье и счастье.
   Он поднял свой бокал.
   Она коснулась его бокала своим, и они выпили. Он смотрел на нее, пока они делали это. Ей захотелось, чтобы он улыбнулся. Она и сама хотела улыбнуться ему. Но она не станет рисковать – вдруг ее поведение покажется ему кокетливым.
   – Возможно, – сказал он, – мы будем счастливы. Будем?
   Чтобы скрыть, как ее влечет к нему, она взяла его пустой бокал и поставила рядом со своим, наполненным наполовину, на поднос.
   – Я постараюсь, – сказала она, – сделать тебя счастливым, Алистер. Всегда буду стараться. Только скажи мне, как.
   Он слегка улыбнулся ей. Уголок рта приподнялся. На лице его было выражение, с которым она раньше не сталкивалась.
   – О да, – сказал он. – Ты тоже будешь счастлива, верно, Стефани? Мы попытаемся сделать лучшее, что сможем. И я приложу все силы, чтобы ты никогда не пожалела о том, что произошло сегодня утром – и произойдет вечером. Это будет мой рецепт счастья. Мы оба постараемся.
   – Да.
   Ей вдруг захотелось провести рукой по его щеке. Но с герцогом Бриджуотерским нельзя позволить себе подобное. Даже если он был ее мужем.
   – Тогда пойдем. – Он протянул ей руку, стараясь найти глазами ее взгляд. – Пойдем в постель, Стефани.
   – Да, – сказала она.
   Она шагнула вперед слишком быстро и немедленно замедлила шаг. Наверное, она все – таки немного нервничала. Поскольку его мать давала ей разъяснения, ей не хотелось задавать вопросы. Возможно, она и не должна была. Должна ли она сама поднять подол сорочки или подождать, пока он сделает это? Должна ли она обнимать его, или руки лучше оставить на кровати? Должна ли она сказать что-то после того, как все закончится, или следует сохранять молчание? Стыдно в ее возрасте знать так мало.
   Она решила оставаться пассивной. По крайней мере, так она не наделает ошибок. Может быть, он сам скажет, чего хочет. Она быстро учится, она доказала это за последний месяц. Совсем скоро она выучит, чего от нее ожидают в брачной постели. По крайней мере, она знает, чего он не хочет. Она не забыла урок, который ей преподали в зимнем саду Элизабет.