Страница:
— Да-с, по корпусу еще и в дальнейшем.
—Он рекомендовал вас как спеца в вопросах гимнастической подготовки и в восточной борьбе.
— Осмелюсь уточнить. С восточной борьбой не знаком-с, сие — русский рукопашный бой. Курсы для мониторов унтер-офицерского корпуса. Чиновник оторвал глаза от бумаг. Его холодный взгляд царапнул Буткевича.
— Как сами оцениваете степень своей подготовленности?
— Испытано на фронте.
— Да-а? — Снова воцарилась пауза. — Соблаговолите завтра пополудни явиться за своим новым назначением.
Поручик щелкнул каблуками.
Экспедиция в Мачьнжурию. Более двух месяцев добирался Буткевич до Хабаровска. Война — на крупных станциях и железнодорожных узлах резервировали паровозы для фронта, переформировывали составы, обеспечивая бесперебойную доставку грузов. То, что экспедиция носила стратегический характер, сомнения не вызывало. Ей были приданы специальные силы обеспечения в составе взвода особо подготовленных людей и казачьей полусотни.
В Хабаровске не заладилась погода. Вислые облака уцепились за сопки, медленно сползая в город чахлой сыростью. Ежедневные приготовления затянулись настолько, что сомнения брали уже не относительно срока проведения, а вообще возможности экспедиции. Однако разрешилось все внезапно. Как-то рано поутру всем была дана получасовая готовность к следованию. Не досчитались только лекаря. Ждать не стали, что многих удивило, а выдвинулись вперед.
Первая неделя прошла благополучно. Как-то за вечерним чаем к Буткевичу подсел руководитель экспедиции.
— Наше движение, похоже, с самого начала просчитала японская разведка. У меня такое чувство, что близятся события…
Буткевич откинулся на подложенную под спину шинель:
— Предполагаете разделиться?
— Разделиться… малыми силами справиться еще сложней, однако маневрировать легче. Вот что: после того, как японцы потеряли своего осведомителя.., — здесь начальник сделал паузу и посмотрел на своего собеседника, однако Буткевич не стал задавать вопросов, — так вот, после того, как они остались без информации, не исключено будет исчезновение кого-то из членов экспедиции. Не по своей воле, конечно. Как вы понимаете, исчезнуть могут только двое: вы и казачий есаул. Все остальные для японцев — мелкая сошка.
— А вы сами?
—Я, батенька, архистратиг. Меня они не возьмут, иначе экспедиция просто повернет обратно, и тогда им все придется начинать сначала.
— Логично.
— Если мои рассуждения верны, то стоит вам углубиться в тайгу, и на вас нападут. Буткевич ковырнул палкой угли в прогорающем костре.
— Вы можете им дать ложные сведения. Главным образом о маршруте, для пущей достоверности пошлем туда всех казаков… Я, конечно, не могу вам приказывать. Поручик вздохнул, задумался:
—Вот что, сразу после «вечерней зари» (вечерняя поверка в русской армии) исчезайте, по одному. Я, пока еще не стемнело, прогуляюсь… и казакам ничего не говорите.
— Они запаникуют.
— Тем лучше, натуральнее получится. Если меня не возьмут, вам уходить будет нельзя, иначе вы можете привлечь на себя все силы японцев.
Буткевич встал, набросил на плечи шинель и, играя прутиком в руках, направился в тайгу. Начальник смотрел ему вслед и нервно потирал пальцами виски. Под сапогами хрустел валежник. Здесь, внизу, лес уже утопал в густых сумерках. Продираясь сквозь чащобу, Буткевич пытался предугадать дислокацию противника. Да, нужно было подняться на сопку, с нее весь лагерь как на ладони. Через четверть часа поручик вскарабкавшись по сыпучему камневалу, оказался на самом гребне скалистого разлома, примерно в версте от экспедиции. Ничто не нарушало тишину. Внизу тускло мерцал огонек костра. Буткевич вздохнул. Сумасбродная идея пришла в голову внезапно. Он достал из кобуры револьвер, крутанул ладонью барабан, подставил под боек пустую от патрона ячейку, медленно поднес руку к виску.
— Ну что же вы черти? — вопрошал Буткевич равнодушную тишину, — неужто мы просчитались? Палец навалился на курок. Гулко стукнул боек. И снова тишина. Буткевич уронил руку вниз, театрально откинулся головой назад, вздохнул, выдержал паузу. Потом не спеша повернул барабан, снова потянул револьвер к голове… Неожиданно, сзади кто-то резко ударил по руке, выбив револьвер на землю.
— Когоэ-дэ! (Тихо! —япон.)
Буткевич, не разворачиваясь, перехватил руку своего «спасителя» и рывком переместил того вперед. Японец еще не успел упереться, как руки противника рванули его уже в другом направлении. Подтолкнув падающего, поручик прыжком переместился в сторону. Место, где лишь миг назад была голова Буткевича, облапили, как тиски, ручищи еще одного нападающего. Развернувшись, поручик хватил хлестко, но глубоко просадив руку в ударе. Удар сложил японца пополам. За спиной снова угадалось движение. Буткевич никогда не ждал атаки, уходя от нее заранее ли доупреждая. Тот, первый, с неожиданной легкостью высоко выбросил вперед ногу в тяжелом башмаке. Уже инстинктивно чувствуя провал удара, японец, не останавливаясь, снова крутанул ногой в воздухе, чуть не задев Буткевича. Поручику выпало ответить напористому японскому драчуну, но он осознал необходимость очередной увертки. Почти одновременно с этим в его сторону метнулся третий нападающий. Сперва прогнувшись к земле, а потом перевернувшись по ней, Буткевич отступил. Он прыгнул на камень, вскарабкался по сыпучему склону. Теперь трое японцев оказались внизу. Кто-то из них, видимо, ругался, судя по резким, хотя и непонятным выражениям.
— Вот поди ж ты, — сам себе сказал Буткевич, — мало того, что дерутся, еще и чертенят меня почем зря!
Штурм горы не заставил долго ждать. Нападали с разных сторон. Первый, возникший снизу, спрятал глаза в улыбке:
— Кицунэгари. (Охота на лис.)
— Сам ты! — бросил ему поручик и замахнулся. Однако внезапно ударил другой рукой. Удар тяпнул японца по зубам, но никакого действия не возымел. Тот поднимался в полный рост. Прежде чем он выпрямился, Буткевич, откинувшись назад и присев, как в разудалой «Барыне», выстрелил вперед ногой. Лазутчика унесло вниз. Послышался его крик и шум падения на камни. Буткевич взорвался. В нем распрямилась какая-то скрытая пружина, до сих пор сжимаемая обстоятельствами. Не уклоняясь от ударов, а наседая на них жерновами своих рук, перенося руки в хлесткие и размашистые ответные удары, поручик совершенно измотал японца, натащил его на себя и уже перенес тому на захребетину свой сжатый до боли кулак, но тут тяжелый удар отбросил Буткевича на землю. Да. На одно мгновение противник оказался не контролируемым за спиной… У русских так не бьют, но все равно, достоинства победителю этот удар не прибавил. Буткевич переместился вперед, отрываясь от противника, потом еще и в сторону. Японец двигался стремительно, пытаясь достать лежащего ударом и не давая тому встать на ноги. Однако, чуть собрав силы, Буткевич перебросил из-под себя ноги, по-казачьи перевернулся на спине и подцепил нападавшего. Поручик уже предощутил, как вышибает каблуком мозги у летящего по склону противника. Этот удар — «с каблучка» — когда-то пользовали некоторые кадеты из тех не лучших, хотя и высокородных дворян, что ублажали себя видом мужицкой крови. Тогда, в глазах младших по курсу, это был героизм — показать в уличных разборках, что такое кадетский корпус! И вдруг поручик зафиксировал: с разных сторон на него смотрели пустые глазницы винтовочных стволов. Вообще-то японцы стрелять бы не должны. Однако Буткевичу не захотелось на себе испытать правильность этих выводов, и он дал себя взять…
С ним обошлись не очень корректно — один из солдат просто шибанул поручика прикладом в дышло, чем вызвал протест своего же офицера. Его вмешательство поручик расценил как «классовую солидарность». Буткевича связали. Двигаясь вместе с японцами, он мог несколько раз раскидать своих конвоиров, даже несмотря на связанные за спиной руки. Солдаты имели весьма слабую обученность в подобных делах. Например, один из них оказался в критической близости от края обрыва, а идущий сзади, как определил Буткевич, взял винтовку на плечо. В другой раз, во время спуска по сыпучему грунту, у переднего разъехались ноги, а боковой конвоир стал опираться на винтовку, чтобы не съехать вниз. И все же Буткевич решил не сопротивляться. Должна же быть какая-то логика в заранее созданной им же ситуации. Уже в конце склона конвою встретился дозорный, приветствовавший идущих условным сигналом. Особой маскировки лагерь японцев не имел. Судя по развьюченным и расседланным лошадям, численность противника составляла человек пятьдесят. У поваленной пихты мешковина прикрывала пулемет, оружие каждый носил при себе. Большинство солдат оказалось на площадке — они выполняли что-то вроде гимнастических упражнений, иногда придавая лицам свирепые выражения и имитируя удары.
Буткевича подвели к старшему офицеру. При нем суетился лекарь экспедиции Любавский. Лекарь обернулся и с ухмылкой спросил:
— Что, поручик, не чаяли, поди, свидеться?
—Да, вот как-то еще не успел заскучать по вам…
— Молтять! — вмешался переводчик. — Ответить только на вопросы. Офицер снял фуражку и бросил ее на раскладной столик. Он что-то сказал переводчику, и тот суетливо забегал глазками:
— Цель экспедиции?
— Видите ли… В Петрограде существует Императорское географическое общество. Научные исследования, которые проводят географы, позволяют, так сказать, приоткрыть завесу таинства явлений, уникальных в своем роде.
— Не валяйте дурака, они вас расстреляют, — вмешался Любавский.
— Неужели вы не понимаете, что цели экспедиции держатся в секрете?
— И от вас?
— Представьте себе.
— Марструт? — снова спросил переводчик. Буткевич вздохнул. Наклонился к карте:
— На словах не объяснишь, а руки связаны.
Переводчик быстро передал офицеру пожелание пленного. Офицер с недоверием посмотрел на Буткевича. Пауза должна была оборваться отказом.
— Ваши солдаты прекрасно владеют джиу-джитсу! — обращаясь к офицеру, сказал Буткевич.
— О, дзю-дзюцу! — ублажено кивнул офицер, подумал и приказал развязать поручика.
— Указыте марструт. — Снова повторил переводчик. Буткевич взял карандаш, склонился над картой. Мгновение спустя карандаш вошел в горло японского офицера чуть ниже кадыка. Тихо взвизгнул переводчик, но руки Буткевича уже проворачивали коротко остриженную голову, словно снимая ее с резьбы позвоночника.
— Спокойно, Любавский, не паникуйте. Если меня снова возьмут, то расстреляют и вас. Ведь это вы мне сейчас помогли, не так ли?
Любавский онемел. Буткевич осторожно обернулся. Солдат-конвоир стоял шагах в десяти и, не слышал предсмертного хрипа своего офицера.
— По-японски говорите?
— Чуть-чуть.
— Позовите солдата.
— Дзюхэй! — крикнул не очень уверенно Любавский. Солдат обернулся, скинул с плеча винтовку, стал приближаться. Любавский заскулил.
— Не делайте резких движений, не привлекайте к себе внимания, — не обращаясь ни к кому, сказал Буткевич и встал, закрывая собой столик, как можно сильнее стараясь показать полное отсутствие агрессии. Когда солдат оказался в досягаемости, Буткевич тихо задушил его.
— Не берите револьвер убиенного, недобрый вы человек! — бросил Буткевич заерзавшему было лекарю. — Не поможет, я стреляю быстрее.
Буткевич шел к пулемету спокойно и уверенно. Видевшие его японцы стали выражать растерянность. Тогда Буткевич развернулся к ним спиной и демонстративно помочился. Сзади хмыкнули. Чуть помедлив, он решительно шагнул к мешковине. Лента была заправлена. Поручик поднял тяжелый ствол и залег с ним под обломанную пихту. Японцы уже носились вдоль склона, передергивая затворы винтовок, однако поведение их было странным. Как это не удивительно, причина замешательства исходила вовсе не от Буткевича. Началась беспорядочная стрельба. Стреляли не в сторону пулемета. Поручик все еще не мог обнаружить причину столь странного поведения противника, хотя уже и начинал кое-что смекать. Да, так оно и есть — на японцев насели его унтера. Наконец кто-то из самураев вспомнил о пулемете. Захрустели поломанные ветки. Очередь отбросила тело шагов на пять. Буткевич дышал едкой пороховой гарью. В радиусе обстрела противника не было, все происходило где-то ниже, у самого подножия сопки. Неожиданно совсем рядом застучали подошвы башмаков. Японцы бежали прямо на него, то есть в тайгу. Поднимаясь из своего укрытия, Ьуткевич увидел впереди высоко на склоне идущих цепью казаков. Все. Навалившись на дымящийся ствол, поручик высадил ленту до конца. Едва пулемет замолчал, из-под самых ног кто-то выполз. Буткевич, уже теряя силу, перевернул на нападавшего неподъемную тяжесть горячего ствола. Вот теперь все. Почему он ничего не видит? Что это, гарь? Оттуда, с той стороны, где перемешались топот, стрельба, крики и уже узнаваемая ругань, прорвалось:
— Ваше благородие, это вы?
Через полчаса, в самый разгар пересудов, к Буткевичу подошел начальник. Стал виноватиться:
— Вы уж не серчайте, голубчик, так нужно было. Унтера ваши за вами по пятам шли с самого начала. А в общем все очень хорошо, мы ведь ни одного человека не потеряли… Сами-то как?
— Я-то? А что я? Старый конь борозды не портит!
Стихия света
—Он рекомендовал вас как спеца в вопросах гимнастической подготовки и в восточной борьбе.
— Осмелюсь уточнить. С восточной борьбой не знаком-с, сие — русский рукопашный бой. Курсы для мониторов унтер-офицерского корпуса. Чиновник оторвал глаза от бумаг. Его холодный взгляд царапнул Буткевича.
— Как сами оцениваете степень своей подготовленности?
— Испытано на фронте.
— Да-а? — Снова воцарилась пауза. — Соблаговолите завтра пополудни явиться за своим новым назначением.
Поручик щелкнул каблуками.
Экспедиция в Мачьнжурию. Более двух месяцев добирался Буткевич до Хабаровска. Война — на крупных станциях и железнодорожных узлах резервировали паровозы для фронта, переформировывали составы, обеспечивая бесперебойную доставку грузов. То, что экспедиция носила стратегический характер, сомнения не вызывало. Ей были приданы специальные силы обеспечения в составе взвода особо подготовленных людей и казачьей полусотни.
В Хабаровске не заладилась погода. Вислые облака уцепились за сопки, медленно сползая в город чахлой сыростью. Ежедневные приготовления затянулись настолько, что сомнения брали уже не относительно срока проведения, а вообще возможности экспедиции. Однако разрешилось все внезапно. Как-то рано поутру всем была дана получасовая готовность к следованию. Не досчитались только лекаря. Ждать не стали, что многих удивило, а выдвинулись вперед.
Первая неделя прошла благополучно. Как-то за вечерним чаем к Буткевичу подсел руководитель экспедиции.
— Наше движение, похоже, с самого начала просчитала японская разведка. У меня такое чувство, что близятся события…
Буткевич откинулся на подложенную под спину шинель:
— Предполагаете разделиться?
— Разделиться… малыми силами справиться еще сложней, однако маневрировать легче. Вот что: после того, как японцы потеряли своего осведомителя.., — здесь начальник сделал паузу и посмотрел на своего собеседника, однако Буткевич не стал задавать вопросов, — так вот, после того, как они остались без информации, не исключено будет исчезновение кого-то из членов экспедиции. Не по своей воле, конечно. Как вы понимаете, исчезнуть могут только двое: вы и казачий есаул. Все остальные для японцев — мелкая сошка.
— А вы сами?
—Я, батенька, архистратиг. Меня они не возьмут, иначе экспедиция просто повернет обратно, и тогда им все придется начинать сначала.
— Логично.
— Если мои рассуждения верны, то стоит вам углубиться в тайгу, и на вас нападут. Буткевич ковырнул палкой угли в прогорающем костре.
— Вы можете им дать ложные сведения. Главным образом о маршруте, для пущей достоверности пошлем туда всех казаков… Я, конечно, не могу вам приказывать. Поручик вздохнул, задумался:
—Вот что, сразу после «вечерней зари» (вечерняя поверка в русской армии) исчезайте, по одному. Я, пока еще не стемнело, прогуляюсь… и казакам ничего не говорите.
— Они запаникуют.
— Тем лучше, натуральнее получится. Если меня не возьмут, вам уходить будет нельзя, иначе вы можете привлечь на себя все силы японцев.
Буткевич встал, набросил на плечи шинель и, играя прутиком в руках, направился в тайгу. Начальник смотрел ему вслед и нервно потирал пальцами виски. Под сапогами хрустел валежник. Здесь, внизу, лес уже утопал в густых сумерках. Продираясь сквозь чащобу, Буткевич пытался предугадать дислокацию противника. Да, нужно было подняться на сопку, с нее весь лагерь как на ладони. Через четверть часа поручик вскарабкавшись по сыпучему камневалу, оказался на самом гребне скалистого разлома, примерно в версте от экспедиции. Ничто не нарушало тишину. Внизу тускло мерцал огонек костра. Буткевич вздохнул. Сумасбродная идея пришла в голову внезапно. Он достал из кобуры револьвер, крутанул ладонью барабан, подставил под боек пустую от патрона ячейку, медленно поднес руку к виску.
— Ну что же вы черти? — вопрошал Буткевич равнодушную тишину, — неужто мы просчитались? Палец навалился на курок. Гулко стукнул боек. И снова тишина. Буткевич уронил руку вниз, театрально откинулся головой назад, вздохнул, выдержал паузу. Потом не спеша повернул барабан, снова потянул револьвер к голове… Неожиданно, сзади кто-то резко ударил по руке, выбив револьвер на землю.
— Когоэ-дэ! (Тихо! —япон.)
Буткевич, не разворачиваясь, перехватил руку своего «спасителя» и рывком переместил того вперед. Японец еще не успел упереться, как руки противника рванули его уже в другом направлении. Подтолкнув падающего, поручик прыжком переместился в сторону. Место, где лишь миг назад была голова Буткевича, облапили, как тиски, ручищи еще одного нападающего. Развернувшись, поручик хватил хлестко, но глубоко просадив руку в ударе. Удар сложил японца пополам. За спиной снова угадалось движение. Буткевич никогда не ждал атаки, уходя от нее заранее ли доупреждая. Тот, первый, с неожиданной легкостью высоко выбросил вперед ногу в тяжелом башмаке. Уже инстинктивно чувствуя провал удара, японец, не останавливаясь, снова крутанул ногой в воздухе, чуть не задев Буткевича. Поручику выпало ответить напористому японскому драчуну, но он осознал необходимость очередной увертки. Почти одновременно с этим в его сторону метнулся третий нападающий. Сперва прогнувшись к земле, а потом перевернувшись по ней, Буткевич отступил. Он прыгнул на камень, вскарабкался по сыпучему склону. Теперь трое японцев оказались внизу. Кто-то из них, видимо, ругался, судя по резким, хотя и непонятным выражениям.
— Вот поди ж ты, — сам себе сказал Буткевич, — мало того, что дерутся, еще и чертенят меня почем зря!
Штурм горы не заставил долго ждать. Нападали с разных сторон. Первый, возникший снизу, спрятал глаза в улыбке:
— Кицунэгари. (Охота на лис.)
— Сам ты! — бросил ему поручик и замахнулся. Однако внезапно ударил другой рукой. Удар тяпнул японца по зубам, но никакого действия не возымел. Тот поднимался в полный рост. Прежде чем он выпрямился, Буткевич, откинувшись назад и присев, как в разудалой «Барыне», выстрелил вперед ногой. Лазутчика унесло вниз. Послышался его крик и шум падения на камни. Буткевич взорвался. В нем распрямилась какая-то скрытая пружина, до сих пор сжимаемая обстоятельствами. Не уклоняясь от ударов, а наседая на них жерновами своих рук, перенося руки в хлесткие и размашистые ответные удары, поручик совершенно измотал японца, натащил его на себя и уже перенес тому на захребетину свой сжатый до боли кулак, но тут тяжелый удар отбросил Буткевича на землю. Да. На одно мгновение противник оказался не контролируемым за спиной… У русских так не бьют, но все равно, достоинства победителю этот удар не прибавил. Буткевич переместился вперед, отрываясь от противника, потом еще и в сторону. Японец двигался стремительно, пытаясь достать лежащего ударом и не давая тому встать на ноги. Однако, чуть собрав силы, Буткевич перебросил из-под себя ноги, по-казачьи перевернулся на спине и подцепил нападавшего. Поручик уже предощутил, как вышибает каблуком мозги у летящего по склону противника. Этот удар — «с каблучка» — когда-то пользовали некоторые кадеты из тех не лучших, хотя и высокородных дворян, что ублажали себя видом мужицкой крови. Тогда, в глазах младших по курсу, это был героизм — показать в уличных разборках, что такое кадетский корпус! И вдруг поручик зафиксировал: с разных сторон на него смотрели пустые глазницы винтовочных стволов. Вообще-то японцы стрелять бы не должны. Однако Буткевичу не захотелось на себе испытать правильность этих выводов, и он дал себя взять…
С ним обошлись не очень корректно — один из солдат просто шибанул поручика прикладом в дышло, чем вызвал протест своего же офицера. Его вмешательство поручик расценил как «классовую солидарность». Буткевича связали. Двигаясь вместе с японцами, он мог несколько раз раскидать своих конвоиров, даже несмотря на связанные за спиной руки. Солдаты имели весьма слабую обученность в подобных делах. Например, один из них оказался в критической близости от края обрыва, а идущий сзади, как определил Буткевич, взял винтовку на плечо. В другой раз, во время спуска по сыпучему грунту, у переднего разъехались ноги, а боковой конвоир стал опираться на винтовку, чтобы не съехать вниз. И все же Буткевич решил не сопротивляться. Должна же быть какая-то логика в заранее созданной им же ситуации. Уже в конце склона конвою встретился дозорный, приветствовавший идущих условным сигналом. Особой маскировки лагерь японцев не имел. Судя по развьюченным и расседланным лошадям, численность противника составляла человек пятьдесят. У поваленной пихты мешковина прикрывала пулемет, оружие каждый носил при себе. Большинство солдат оказалось на площадке — они выполняли что-то вроде гимнастических упражнений, иногда придавая лицам свирепые выражения и имитируя удары.
Буткевича подвели к старшему офицеру. При нем суетился лекарь экспедиции Любавский. Лекарь обернулся и с ухмылкой спросил:
— Что, поручик, не чаяли, поди, свидеться?
—Да, вот как-то еще не успел заскучать по вам…
— Молтять! — вмешался переводчик. — Ответить только на вопросы. Офицер снял фуражку и бросил ее на раскладной столик. Он что-то сказал переводчику, и тот суетливо забегал глазками:
— Цель экспедиции?
— Видите ли… В Петрограде существует Императорское географическое общество. Научные исследования, которые проводят географы, позволяют, так сказать, приоткрыть завесу таинства явлений, уникальных в своем роде.
— Не валяйте дурака, они вас расстреляют, — вмешался Любавский.
— Неужели вы не понимаете, что цели экспедиции держатся в секрете?
— И от вас?
— Представьте себе.
— Марструт? — снова спросил переводчик. Буткевич вздохнул. Наклонился к карте:
— На словах не объяснишь, а руки связаны.
Переводчик быстро передал офицеру пожелание пленного. Офицер с недоверием посмотрел на Буткевича. Пауза должна была оборваться отказом.
— Ваши солдаты прекрасно владеют джиу-джитсу! — обращаясь к офицеру, сказал Буткевич.
— О, дзю-дзюцу! — ублажено кивнул офицер, подумал и приказал развязать поручика.
— Указыте марструт. — Снова повторил переводчик. Буткевич взял карандаш, склонился над картой. Мгновение спустя карандаш вошел в горло японского офицера чуть ниже кадыка. Тихо взвизгнул переводчик, но руки Буткевича уже проворачивали коротко остриженную голову, словно снимая ее с резьбы позвоночника.
— Спокойно, Любавский, не паникуйте. Если меня снова возьмут, то расстреляют и вас. Ведь это вы мне сейчас помогли, не так ли?
Любавский онемел. Буткевич осторожно обернулся. Солдат-конвоир стоял шагах в десяти и, не слышал предсмертного хрипа своего офицера.
— По-японски говорите?
— Чуть-чуть.
— Позовите солдата.
— Дзюхэй! — крикнул не очень уверенно Любавский. Солдат обернулся, скинул с плеча винтовку, стал приближаться. Любавский заскулил.
— Не делайте резких движений, не привлекайте к себе внимания, — не обращаясь ни к кому, сказал Буткевич и встал, закрывая собой столик, как можно сильнее стараясь показать полное отсутствие агрессии. Когда солдат оказался в досягаемости, Буткевич тихо задушил его.
— Не берите револьвер убиенного, недобрый вы человек! — бросил Буткевич заерзавшему было лекарю. — Не поможет, я стреляю быстрее.
Буткевич шел к пулемету спокойно и уверенно. Видевшие его японцы стали выражать растерянность. Тогда Буткевич развернулся к ним спиной и демонстративно помочился. Сзади хмыкнули. Чуть помедлив, он решительно шагнул к мешковине. Лента была заправлена. Поручик поднял тяжелый ствол и залег с ним под обломанную пихту. Японцы уже носились вдоль склона, передергивая затворы винтовок, однако поведение их было странным. Как это не удивительно, причина замешательства исходила вовсе не от Буткевича. Началась беспорядочная стрельба. Стреляли не в сторону пулемета. Поручик все еще не мог обнаружить причину столь странного поведения противника, хотя уже и начинал кое-что смекать. Да, так оно и есть — на японцев насели его унтера. Наконец кто-то из самураев вспомнил о пулемете. Захрустели поломанные ветки. Очередь отбросила тело шагов на пять. Буткевич дышал едкой пороховой гарью. В радиусе обстрела противника не было, все происходило где-то ниже, у самого подножия сопки. Неожиданно совсем рядом застучали подошвы башмаков. Японцы бежали прямо на него, то есть в тайгу. Поднимаясь из своего укрытия, Ьуткевич увидел впереди высоко на склоне идущих цепью казаков. Все. Навалившись на дымящийся ствол, поручик высадил ленту до конца. Едва пулемет замолчал, из-под самых ног кто-то выполз. Буткевич, уже теряя силу, перевернул на нападавшего неподъемную тяжесть горячего ствола. Вот теперь все. Почему он ничего не видит? Что это, гарь? Оттуда, с той стороны, где перемешались топот, стрельба, крики и уже узнаваемая ругань, прорвалось:
— Ваше благородие, это вы?
Через полчаса, в самый разгар пересудов, к Буткевичу подошел начальник. Стал виноватиться:
— Вы уж не серчайте, голубчик, так нужно было. Унтера ваши за вами по пятам шли с самого начала. А в общем все очень хорошо, мы ведь ни одного человека не потеряли… Сами-то как?
— Я-то? А что я? Старый конь борозды не портит!
Стихия света
Среди выдающихся откровений, способных ублажить сознание любого мудреца, не последнее место займет и это:
— Не нужно отнимать у человечества его заблуждения. Это так же безрассудно и нелепо, как отбирать игрушки у играющего ребенка.
Человечеству нужно то, во что оно верит. Зачем потрясать мир постижением великих истин? Ну докажите вы что-то новое, ну убедите даже тех, кто не захочет убеждаться, а дальше что? Благодарное человечество одарит вас ликованием и восторгом? Ничего подобного! Оно мрачно убедиться в собственной тупости, в необходимости тяжелых перемен, ничего не обещающих, но отнимающих нажитой скарб и т.д. Истина нужна людям только тогда, когда из нее можно сварить похлебку или залатать штаны. Все остальное — истина отчужденных мудрецов, которым общество затаенно не доверяет.
Впрочем, нет, еще существуют мудрецы от душеспасения, которым верят повсеместно. Им так уже обрыдли их телеса, что они пускаются на всевозможные духовные ухищрения, лишь бы не дать плоти побунтовать в любовных страстях, воспалиться горячим порывом телесного самосовершенства, заботясь о генетическом наследстве своим потомкам, или просто поддержать в достойном порядке физический храм человеческого бытия.
Однако люди ищут душеспасения. Кто-то удовлетворяется программами популярных вероучений и новоиспеченных сект, по большей мере под действием гипноза единомыслия, единослияния и всяких способов специального примагничивания, кто-то идет дальше. Пусть удовлетворяются и пусть идут дальше… Для кого-то показатель истины — численный перевес верующих. Но ведь сама истина не зависит от церковного прихода.
Кто-то опрометчиво сказал, что духовно не удовлетворенные народы древности отказались от язычества, избрав путь душевного спасения. Как легко, однако, все списать на выбор народа. Впрочем, разве он выбирал? Может быть, мы что-то забыли, например, то, что «Добрыня крестил огнем, а Путята мечом»? Впрочем, разве это важно? Ну не народ выбирал, а его радетели, все равно ведь язычество не просуществовало в Европе дольше XV века. Значит, была все-таки какая-то мирская целесообразность перемен?
Что ж, ответить на этот вопрос можно, изучив предварительно язычество как явление. И уж конечно, изучать его следует не с подачи умствующих христиан, как это происходило до сих пор. Никому ведь не приходит в голову двигать в лоно «матери-церкви» через атеистический трибунал общества «Знание». Однако пусть разговор об изучении не отторгнет чрезмерно перегруженных читателей. Я вполне отдаю себе отчет, что большинству угнетенных заботой о куске насущном нет особого дела до того, кто кого и почему подсидел в раннем средневековье. Но не будем спешить. Особенно, если учесть, что славяно-горицкая борьба, как любое полноценное явление, имеет не только руки и ноги, но и голову, просветленную сознанием. Да и в отличие от иных рук и ног эти часто прислушиваются к своей голове.
Что такое язычество? Это опыт освоения человечеством Закона Мироздания, вовлеченного в образы поклонения. Достаточно понятно? В язычестве всегда существуют две основные структуры:
— внешняя, или обрядовая;
— внутренняя, или содержательная.
Отношения между ними не всегда складываются полюбовно. Однако это проблема не столько языческая, сколько психологическая. В качестве примера можно привести взаимоотношения традиционных церковных конфессий и протестантских сект. Церковный обряд и идея. Их разводят те же проблемы. Что же касается дохристианских верований, то тысячелетиями складывающаяся система Действа с ее богатейшим опытом влияния на людское сознание и явилась тем внешним Храмом, внутрь которого непосвященные уже не допускались. Однако часто именно обряд во всем его многоголосии и считают собственно язычеством. У нас речь пойдет о том, что создает язычество, обряды, поклонения и религиозные пристрастия, — о тайных знаниях. Сразу же оговорюсь. Поскольку я подчинен законам той касты, которая дала эти знания мне, в изложении останется некоторая недоговоренность. Не следует забывать — идея постижения Мирового Закона священна, и к ней не допускаются посторонние.
Итак, Мировой Закон. Под ним мы понимаем всю совокупность законов Естествознания, открытых и неоткрытых, лежащих в основе организации Жизни. Эка премудрость, скажет читатель, чем наука хуже?! В определенном смысле языческое познание и современная наука — совершенно разные вещи. Однозначно то, что опыт, накопленный человечеством на всем пути исторического развития, лег в основу современной науки. Но ведь стремительный взлет техники приходится в основном лишь на два последних столетия. До этого человечество только развивало свое техническое сознание. Подъем производственной сферы — следствие этого процесса.
Современная цивилизация существует несколько тысячелетий. Но ведь равный нам по всем показателям, в том числе и интеллектуальным, кроманьонец развивался Десятки тысячелетий! Значит, уровень его достижений должен быть на порядок выше. Я уже говорил: в язычестве знания — привилегия высшей социальной касты. И все-таки данные об уровне познания в древности, хотя и косвенные, просочились в «культурное наследие» мировой цивилизации. Вот только некоторая их часть.
Детерминация формулы Мирового Закона в языческом познании Мира:
а) — серебрянная пластинка с изображением «славянского Инь-Ян». Киевский браслет XII-XIII вв. из раскопок на Стрелецкой улице;
б) — формула электромагнитной индукции;
в) — трёхглавая спираль «славянского Инь-Ян» в традиционной культуре Русского Севера. Каргопольская прялка;
г) — магнитное расхождение и соединение полюсов, локализованное в той или иной географической зоне, порождает такие явления, как Бермудский треугольник;
д) — пример спирали с опущенным переходным звеном (по принципу китайского Инь-Ян);
ж) — технический элемент как связующее звено полярных сил. Традиционная культура русской борьбы;
з) — принцип трёхглавой спирали при передачи зрительной информации в мозг и двигательных команд от мозга к рукам (по П.Линдсею и Д.Норману). Здесь схема выглядит так: раздражитель — мозг — реализатор движения;
е) — формула трёх Царств и соединяющего звена на примере системы кровообращения человека.
Астрофизическая формула Вселенной. Язычники подметили — одни и те же закономерности лежат в организации вселенского равновесия и, например, во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной. Как создать идеальную социально-политическую структуру? Общество расколото на «согласных» и «несогласных». Кем является князь? Посмотрите еще раз на рисунки. Внимание, которое славяне уделяли средней, барьерной величине, трудно переоценить. Это вершина, это и основная идея, которую только усиливают полюса. Не будет Центра, распадается не только человеческое общество, распадается Вселенная, да и сам человек. Не верите? Ну а как мы, например, ходим, сидим, спим, едим?.. Двигательная команда мозга загружает проводящие пути, а те уж, в свою очередь, подключают внешнюю конструкцию тела. Значит, при первоначальном разделении явления на полярные силы всегда возникает и третья величина. Это открытие когда-то так потрясло человечество, что оно даже превратило триединство в предмет поклонения.
На карте Европы I века нашей эры, составленной Публием Корнелием Тацитом, отмечены племена триверов и трибогов. Это была первая качественная оценка Мирового Закона. Правда, только в одном его измерении — вертикальном. Она так и называется сейчас: вертикальная структура Мира. Трибожие обрело и свое изначалие — миф. Мифология есть язык ведического познания мира, отразивший в образах и взаимоотношениях те или иные стороны Мирового Закона. Миф о трибожии блистателен, как фантасмагория. Согласно ему первоначально существовали только два царства: Бездна, провалившаяся на дно Мира, и Светожары — царство Огня, распростертое над Бездной. Первым из богов-гигантов был Сварог. Он правил Светожарами, но огонь его легко затухал в Бездне. Тогда Сварог разделил Огонь на три части, отковав в своей кузне три великих качества Огня: созидание, управление и разрушение. Нетрудно распознать идею, скрытую за мифологической строкой, — на взаимодействии двух первоначальных сил Вселенной — нагревании и охлаждении создается основной строительный элемент Мира — энергия. Энергия выдвигает понятия материи и духа, разводя и вместе с тем объединяя.
Согласно славянскому ведизму триглав воплотился в понятиях: явь, правь и навь. То есть явном, скрытом и ими управляющем. Таким образом, трибожие обозначило в качестве царственной величины малоприметное явление типа утра или вечера, разводящее куда более значимые день и ночь. Кстати, не случайно именно так и начинается иудейская мифология — Библия: «И было утро и был вечер».
Оценочные категории трибожия можно было бы считать всеобъемлющими, если бы не тот факт, что им не подвластно пространство. Пространством управляет горизонтальная структура Мира, уступая трибожию власть над временем. Основная схема здесь: ПРОШЛОЕ-НАСТОЯЩЕЕ-ГРЯДУЩЕЕ. Конечно, не стоит воспринимать это абсолютно буквально. Просто трибожие — это тот уровень характеристики, где явление рассматривается только с трех проекций. Например: больше-меньше-достаточно, начало-середина-конец, молодость-зрелость-старость, горячо-тепло-холодно, добро-справедливость-зло, жидкое-твердое-газообразное, вертикаль-диагональ-горизонталь, мужчина-ребенок-женщина, длинный-средний-короткий, вперед-в сторону-назад и т. д.
Все это выглядело бы отвлеченной философией, если бы не построения типа ХОЧУ-ДОЛЖЕН-МОГУ, регулирующие поведение. А тем паче триглавы — организаторы движения: замах-удар-реверс, рывок-выведение из равновесия-бросок, шаг-уклон-удар и т.п. В славяно-горицкой борьбе строго прослеживается единая взаимосвязь трех составных элементов движения. Так, сопротивление противника в каком-то одном направлении подразумевает, например, малую его устойчивость в другом. Или атака организуется таким образом, чтобы заставить противника выполнить типовое движение защиты и попасть в подготовленную вами ловушку.
Истоки славянского трибожия уходят в праарийские древности. Об этом свидетельствует их единая представленческая основа: Трезубец — символ трибожия у всех индоевропейских народов; Тримурти в индийском брахманизме — единство богов Брамы, Вишну и Шивы; Триумвират скифов — Палей, Апи и Табити; у германцев — Один, Вили и Be; у кельтов — Таранис, Тевтат, Езус и т. д.
Трибожие широко коснулось Древней Руси. Культ Трояна — славянского бога войны, ассоциированный с военными действиями, вошел в образный ряд «Слова о полку Игореве» (Русь — земля Трояна). Там же плач Ярославны, начинающийся обращением к Солнцу, звучит: «Светлое и трехсветлое солнце, всем тепло и красно еси…» Символ Руси — тройка; былинный триглав — Илья Муромец, Алеша Попович и Добрыня Никитич.
Любопытнейшим образом отразилось трибожие и в исторических судьбах народов. Та часть мифологии, которая нам кажется безвозвратно утерянной из народной памяти русских, становится восполнимой за счет аналогий с родственными европейскими мифологическими образами. Вот что говорит о трибожии и о германской праистории «Младшая Эдда» — один из трех мифологических первоисточников немецкой истории: «Вблизи середины земли был построен город, снискавший величайшую славу. Это была Троя… Одного конунга в Трое звали Мунон или Менон. Он был женат на дочери верховного конунга Приама, ее звали Троан. У них был сын по имени Трор, мы зовем его Тором… В северной части он повстречал прорицательницу по имени Сибилла — а мы зовем ее Сив — и женился на ней».
Как видно, связь между греческой и германской мифологией более чем очевидна. Очевидно и то, что древнейшим центром человеческой цивилизации, центром, имеющим значительно более глубокие исторические параллели, чем это общеизвестно, была легендарная Троя. И не будем забывать, что древние германцы в своей этнической нише стоят куда ближе к праславянам, чем к древним грекам.
— Не нужно отнимать у человечества его заблуждения. Это так же безрассудно и нелепо, как отбирать игрушки у играющего ребенка.
Человечеству нужно то, во что оно верит. Зачем потрясать мир постижением великих истин? Ну докажите вы что-то новое, ну убедите даже тех, кто не захочет убеждаться, а дальше что? Благодарное человечество одарит вас ликованием и восторгом? Ничего подобного! Оно мрачно убедиться в собственной тупости, в необходимости тяжелых перемен, ничего не обещающих, но отнимающих нажитой скарб и т.д. Истина нужна людям только тогда, когда из нее можно сварить похлебку или залатать штаны. Все остальное — истина отчужденных мудрецов, которым общество затаенно не доверяет.
Впрочем, нет, еще существуют мудрецы от душеспасения, которым верят повсеместно. Им так уже обрыдли их телеса, что они пускаются на всевозможные духовные ухищрения, лишь бы не дать плоти побунтовать в любовных страстях, воспалиться горячим порывом телесного самосовершенства, заботясь о генетическом наследстве своим потомкам, или просто поддержать в достойном порядке физический храм человеческого бытия.
Однако люди ищут душеспасения. Кто-то удовлетворяется программами популярных вероучений и новоиспеченных сект, по большей мере под действием гипноза единомыслия, единослияния и всяких способов специального примагничивания, кто-то идет дальше. Пусть удовлетворяются и пусть идут дальше… Для кого-то показатель истины — численный перевес верующих. Но ведь сама истина не зависит от церковного прихода.
Кто-то опрометчиво сказал, что духовно не удовлетворенные народы древности отказались от язычества, избрав путь душевного спасения. Как легко, однако, все списать на выбор народа. Впрочем, разве он выбирал? Может быть, мы что-то забыли, например, то, что «Добрыня крестил огнем, а Путята мечом»? Впрочем, разве это важно? Ну не народ выбирал, а его радетели, все равно ведь язычество не просуществовало в Европе дольше XV века. Значит, была все-таки какая-то мирская целесообразность перемен?
Что ж, ответить на этот вопрос можно, изучив предварительно язычество как явление. И уж конечно, изучать его следует не с подачи умствующих христиан, как это происходило до сих пор. Никому ведь не приходит в голову двигать в лоно «матери-церкви» через атеистический трибунал общества «Знание». Однако пусть разговор об изучении не отторгнет чрезмерно перегруженных читателей. Я вполне отдаю себе отчет, что большинству угнетенных заботой о куске насущном нет особого дела до того, кто кого и почему подсидел в раннем средневековье. Но не будем спешить. Особенно, если учесть, что славяно-горицкая борьба, как любое полноценное явление, имеет не только руки и ноги, но и голову, просветленную сознанием. Да и в отличие от иных рук и ног эти часто прислушиваются к своей голове.
Что такое язычество? Это опыт освоения человечеством Закона Мироздания, вовлеченного в образы поклонения. Достаточно понятно? В язычестве всегда существуют две основные структуры:
— внешняя, или обрядовая;
— внутренняя, или содержательная.
Отношения между ними не всегда складываются полюбовно. Однако это проблема не столько языческая, сколько психологическая. В качестве примера можно привести взаимоотношения традиционных церковных конфессий и протестантских сект. Церковный обряд и идея. Их разводят те же проблемы. Что же касается дохристианских верований, то тысячелетиями складывающаяся система Действа с ее богатейшим опытом влияния на людское сознание и явилась тем внешним Храмом, внутрь которого непосвященные уже не допускались. Однако часто именно обряд во всем его многоголосии и считают собственно язычеством. У нас речь пойдет о том, что создает язычество, обряды, поклонения и религиозные пристрастия, — о тайных знаниях. Сразу же оговорюсь. Поскольку я подчинен законам той касты, которая дала эти знания мне, в изложении останется некоторая недоговоренность. Не следует забывать — идея постижения Мирового Закона священна, и к ней не допускаются посторонние.
Итак, Мировой Закон. Под ним мы понимаем всю совокупность законов Естествознания, открытых и неоткрытых, лежащих в основе организации Жизни. Эка премудрость, скажет читатель, чем наука хуже?! В определенном смысле языческое познание и современная наука — совершенно разные вещи. Однозначно то, что опыт, накопленный человечеством на всем пути исторического развития, лег в основу современной науки. Но ведь стремительный взлет техники приходится в основном лишь на два последних столетия. До этого человечество только развивало свое техническое сознание. Подъем производственной сферы — следствие этого процесса.
Современная цивилизация существует несколько тысячелетий. Но ведь равный нам по всем показателям, в том числе и интеллектуальным, кроманьонец развивался Десятки тысячелетий! Значит, уровень его достижений должен быть на порядок выше. Я уже говорил: в язычестве знания — привилегия высшей социальной касты. И все-таки данные об уровне познания в древности, хотя и косвенные, просочились в «культурное наследие» мировой цивилизации. Вот только некоторая их часть.
а) — серебрянная пластинка с изображением «славянского Инь-Ян». Киевский браслет XII-XIII вв. из раскопок на Стрелецкой улице;
б) — формула электромагнитной индукции;
в) — трёхглавая спираль «славянского Инь-Ян» в традиционной культуре Русского Севера. Каргопольская прялка;
д) — пример спирали с опущенным переходным звеном (по принципу китайского Инь-Ян);
е) — формула трёх Царств и соединяющего звена на примере системы кровообращения человека.
Астрофизическая формула Вселенной. Язычники подметили — одни и те же закономерности лежат в организации вселенского равновесия и, например, во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной. Как создать идеальную социально-политическую структуру? Общество расколото на «согласных» и «несогласных». Кем является князь? Посмотрите еще раз на рисунки. Внимание, которое славяне уделяли средней, барьерной величине, трудно переоценить. Это вершина, это и основная идея, которую только усиливают полюса. Не будет Центра, распадается не только человеческое общество, распадается Вселенная, да и сам человек. Не верите? Ну а как мы, например, ходим, сидим, спим, едим?.. Двигательная команда мозга загружает проводящие пути, а те уж, в свою очередь, подключают внешнюю конструкцию тела. Значит, при первоначальном разделении явления на полярные силы всегда возникает и третья величина. Это открытие когда-то так потрясло человечество, что оно даже превратило триединство в предмет поклонения.
На карте Европы I века нашей эры, составленной Публием Корнелием Тацитом, отмечены племена триверов и трибогов. Это была первая качественная оценка Мирового Закона. Правда, только в одном его измерении — вертикальном. Она так и называется сейчас: вертикальная структура Мира. Трибожие обрело и свое изначалие — миф. Мифология есть язык ведического познания мира, отразивший в образах и взаимоотношениях те или иные стороны Мирового Закона. Миф о трибожии блистателен, как фантасмагория. Согласно ему первоначально существовали только два царства: Бездна, провалившаяся на дно Мира, и Светожары — царство Огня, распростертое над Бездной. Первым из богов-гигантов был Сварог. Он правил Светожарами, но огонь его легко затухал в Бездне. Тогда Сварог разделил Огонь на три части, отковав в своей кузне три великих качества Огня: созидание, управление и разрушение. Нетрудно распознать идею, скрытую за мифологической строкой, — на взаимодействии двух первоначальных сил Вселенной — нагревании и охлаждении создается основной строительный элемент Мира — энергия. Энергия выдвигает понятия материи и духа, разводя и вместе с тем объединяя.
Согласно славянскому ведизму триглав воплотился в понятиях: явь, правь и навь. То есть явном, скрытом и ими управляющем. Таким образом, трибожие обозначило в качестве царственной величины малоприметное явление типа утра или вечера, разводящее куда более значимые день и ночь. Кстати, не случайно именно так и начинается иудейская мифология — Библия: «И было утро и был вечер».
Оценочные категории трибожия можно было бы считать всеобъемлющими, если бы не тот факт, что им не подвластно пространство. Пространством управляет горизонтальная структура Мира, уступая трибожию власть над временем. Основная схема здесь: ПРОШЛОЕ-НАСТОЯЩЕЕ-ГРЯДУЩЕЕ. Конечно, не стоит воспринимать это абсолютно буквально. Просто трибожие — это тот уровень характеристики, где явление рассматривается только с трех проекций. Например: больше-меньше-достаточно, начало-середина-конец, молодость-зрелость-старость, горячо-тепло-холодно, добро-справедливость-зло, жидкое-твердое-газообразное, вертикаль-диагональ-горизонталь, мужчина-ребенок-женщина, длинный-средний-короткий, вперед-в сторону-назад и т. д.
Все это выглядело бы отвлеченной философией, если бы не построения типа ХОЧУ-ДОЛЖЕН-МОГУ, регулирующие поведение. А тем паче триглавы — организаторы движения: замах-удар-реверс, рывок-выведение из равновесия-бросок, шаг-уклон-удар и т.п. В славяно-горицкой борьбе строго прослеживается единая взаимосвязь трех составных элементов движения. Так, сопротивление противника в каком-то одном направлении подразумевает, например, малую его устойчивость в другом. Или атака организуется таким образом, чтобы заставить противника выполнить типовое движение защиты и попасть в подготовленную вами ловушку.
Истоки славянского трибожия уходят в праарийские древности. Об этом свидетельствует их единая представленческая основа: Трезубец — символ трибожия у всех индоевропейских народов; Тримурти в индийском брахманизме — единство богов Брамы, Вишну и Шивы; Триумвират скифов — Палей, Апи и Табити; у германцев — Один, Вили и Be; у кельтов — Таранис, Тевтат, Езус и т. д.
Трибожие широко коснулось Древней Руси. Культ Трояна — славянского бога войны, ассоциированный с военными действиями, вошел в образный ряд «Слова о полку Игореве» (Русь — земля Трояна). Там же плач Ярославны, начинающийся обращением к Солнцу, звучит: «Светлое и трехсветлое солнце, всем тепло и красно еси…» Символ Руси — тройка; былинный триглав — Илья Муромец, Алеша Попович и Добрыня Никитич.
Любопытнейшим образом отразилось трибожие и в исторических судьбах народов. Та часть мифологии, которая нам кажется безвозвратно утерянной из народной памяти русских, становится восполнимой за счет аналогий с родственными европейскими мифологическими образами. Вот что говорит о трибожии и о германской праистории «Младшая Эдда» — один из трех мифологических первоисточников немецкой истории: «Вблизи середины земли был построен город, снискавший величайшую славу. Это была Троя… Одного конунга в Трое звали Мунон или Менон. Он был женат на дочери верховного конунга Приама, ее звали Троан. У них был сын по имени Трор, мы зовем его Тором… В северной части он повстречал прорицательницу по имени Сибилла — а мы зовем ее Сив — и женился на ней».
Как видно, связь между греческой и германской мифологией более чем очевидна. Очевидно и то, что древнейшим центром человеческой цивилизации, центром, имеющим значительно более глубокие исторические параллели, чем это общеизвестно, была легендарная Троя. И не будем забывать, что древние германцы в своей этнической нише стоят куда ближе к праславянам, чем к древним грекам.