– Скажи, почему они все время говорят о добре? Говорят, что добро – самое сильное оружие. Почему?
– Добро – только часть человеского бытия. А часть не может заменить целое.
– Да, но они отрицают врагов своих и потому их не имеют. Не это ли есть победа?
– Подумай сам, разве отрицание поразившей тебя стрелы есть уже свидетельство твоей неуязвимости? Посмотри вокруг: в этом мире каждый имеет себе врага. Лист дерева пожирает жук, за жуком охотится птица, за птицей – куница, за куницей – охотник. Но и у него есть враг – это его сосед, который сам не может поймать куницу. Заставь их полюбить друг друга. Добродетель только тогда добродетель когда есть порок. Даже если у них и не будет врага, они его просто придумают себе. Придумают ради добродетели,
– Человек – не зверь и может изменить мир.
– Человек часть этого мира, и призван повторить его в разуме, а не исказить, изменить или разрушить.
Брагода спал. Он уткнулся лицом в подмятую траву и дышал ее перестоялой духовитостью. Утренняя свежесть пробрала его зябью. Брагода потянулся, повернул лицо к солнцу и открыл глаза. Костер прогорел. Рядом не было никого, только темень леса, недосягаемая для утреннего солнца, увлажняла воздух.
– А где оракул? – Воин быстро поднялся на ноги. – Неужели… неужели это сон? – Брагода уже был готов поверить в неправдоподобность своей ночной встречи, как вдруг перед ним вспыхнуло и померкло человекообразное облако. След его протянулся к Брагоде, и они соединились. Брагода восстал.
– Слышишь ли ты меня? Знаешь ли, что я говорю сейчас с тобой? Над жизнью всегда будет стоять жизнь. Даже если каждый из нас, погибающих через твою смерть, уйдет из своего времени, мы вернемся к основанию нашего рода и повторимся снова. Один за другим.
Воин шел по берегу реки. Он не сомневался, о ком говорил оракул. Сейчас он увидит его. Это – Ача. Конечно же, Ача. Едва только оракул упомянул демона, Брагода уже знал, кто это.
Орлиным крылом перехватила небо гора. Разрезая дымчатую высь, застыл над ней белокаменный крест. Брагода осмотрелся. На изгибе реки маячила одинокая лодка. Течение медленно двигало ее к утесу. Согбенная фигура рыбака трудилась над неводом. Брагода поднялся на каменную гряду, подпирающую гору. Куда ни брось взгляд, разлилась родниковая чистота утра. Ничто не нарушало его застывший покой. Монах, загрузив невод, тащил лодку на берег.
– Вот как раз его и не хватало! – подумал Брагода.
– Эй! – закричал инок. – Добрый мирянин начинает день заботой о хлебе насущном, а каким трудом занят ты?
– Если скажу, все равно не поверишь! – Брагода спустился вниз. – На, держи! – Воин протянул монаху икону. – Это и есть ваша святоликая? Инок поднял глаза на Брагоду. Куда девалось их смирение?
– Так я и знал. Это ты украл ее!
– Я?
– Заблудшая душа, как иначе ей оказаться в твоих нечестивых руках?
– Э, монах, быстро ты судишь.
– Судит бог. Я только глаголю его сознанием. Может, ты покажешь иного вора?
– Думаю, он сейчас здесь появится.
– Не лукавь, Брагода. Кому здесь быть кроме нас? А ведь я опознал тебя сразу! Вот вчера, едва только калика перехожий раскрыл мне, что встречу я здесь душу, которой более всего нужен, понял я, что это ты.
– Подожди. Ты говоришь, что тебя сюда направил… странник? Брагода обжег монаха взглядом. – Так это ты… демон? Инок склонил голову, замолчал. Нелепое прозрение сковало Брагоду.
– Ты говоришь, демон? А что ты можешь супротив демона? – Монах поднял лицо и вдруг неистово и громко захохотал. Брагода схватился за меч.
– Ну, воин, давай! Нешто сробел? Ведь вот я перед тобой, без оружия стою, без озлобления. Ни словом на тебя не посягнул, ни действием.
Брагода осекся. Это было против того миробытия, истинность которого въелась в сознание воина. Словом на слово, кровью на кровь – вот мера! И демон знал это.
– Знаешь, в чем твоя слабость, Брагода? В том, что ты – извечный раб справедливости. А я сам себе господин. Я еще никого не убил этими руками. Они все сами истязали себя – кто верой своей, кто честью, вот как ты, кто страхом. А знаешь, сколько еще люда перебью я смиренным словом божьим, сколько пожгу огнем?!
– Вот и все! Ты сделал первый шаг. Желание топора и есть сам топор! А тот, кто ожидает взмаха оружия, – или трус или глупец! – С этими словами Брагода вспорол мечом черную сутану монаха. Инок дрогнул. В его лице застыла боль. Он уронил икону, и лик богородицы забрызгала речная вода.
Брагода ждал. Все происходящее во плоти не могло решить исход этого противостояния. Интересно, каким хотел увидеть демона его телесный собрат? Должно быть, в черном одеянии с огромными крыльями. А сейчас, когда тело монаха омывала робкая речная волна, тот Брагода вообще никого не видел перед собой. Для него уже все кончилось. Вот он стоит, не зная, что произойдет дальше. Разорвалась оболочка трупа. Демон зашевелился, выкатил наружу дутое тело. Брагода рассек его лучом Насара. Тело извивалось, страдая нестерпимой болью. Сейчас оно было беззащитно, и Брагода не стал дожидаться, когда демон возьмет силу в бестелесном своем обличье. Удар за ударом метал Насар. Брагода взмывал вверх и стремительно падал на изрубленные останки. Наконец он отпустил свою ярость. Демон разорванными клочьями висел в воздухе. Брагода соединился с телом. Он стоял над убитым, пытаясь понять, что произойдет дальше. Вероятно, тело не стоило оставлять, не предав огню. Однако мысль о том, что священная кремация удостоит и эту нечисть, угнетала воина. Более же всего Брагоду томила неизвестность. Нет, он не мог ни на мгновение сомневаться в собственной победе над демоном, а, вернее, в победе своего бестелесного начала. Не мог сомневаться, чтобы ни единым мигом не ослабить Брагоду – небесного воина. Однако, мало-помалу ему стало казаться, что либо ничего не произошло, либо все уже позади. Воин осторожно перевернул тело на спину. То, что он увидел, потрясло его. Лицо и руки убитого почернели. Брагода брезгливо попятился. Теперь, вероятно, дело было сделаю.
Немного времени прошло с того часа, когда сбылось пророчество оракула. Брагода шел по берегу, загребая ногами растекавшуюся в песке волну. Что-то заставило его обернуться. По стремнине Днепра скользил корабль. Эти очертания Брагода не спутал бы ни с какими другими. «Гром небес»!
Волна, поднятая от дружного набега весел, выкатила труп на берег. Бестелесная рвань, оставленная Насаром, осела на мертвечину, обтянулась осклизлой пеленой, потом снова поднялась вверх, начав никому не ведомое скольжение по людским судьбам.
–Эй, воин! Не хочешь ли ты взять в руки весло? – окликнул его руянский сотник.
– Добре!
Сорокавесельная лодья распушила крылья гребных плоскостей. Они зависли в воздухе и… разом ударили по воде. Гребцы налегли.
– Скажи, тот ли ты Брагода, что двадцать лет назад убил в Арконе Рыжего Хольдара? – Брагода обернулся. Голос дернул в нем какую-то забытую струнку души. Это была Млава. Нет, это был воин! В кожаной, руянской косогрудке с воинской татуировкой на правом плече. По взгляду Брагоды женщина поняла, что она не ошиблась. Они молчали.
– Русы стали брать в поход женщин?
– Женщины русов мстят за своих мужей! – гордо ответила Млава.
Брагода посмотрел ей в глаза.
– Твой муж погиб?
– Да. Норманы напали на Святоград. У нас стояла дружина варягов, идущая в Волин. Волчьи хвосты сражались с нами плечо в плечо. Но норманы пришли на пяти кораблях! Это была война. Многие женщины тогда готовились лечь в один курган со своими мужьями. Воины Храма вырезали всех норманов. Но многие пали. Много пало и варягов. Там был мой муж – Грудобор.
– Какого он рода?
– Ты должен помнить его отца. Белоглазый Ольбег. Тот, кто не признавал меча, а дрался железным крючком.
Брагода кивнул.
– Тогда, чтобы не разделить постель с младшим братом Грудобора, как того требует обычай, я стала женой «Грома небес». Женщины руян всегда имеют выбор, Во мне проснулся воин, я не могла сопровождать своего мужа в Вырий. – Млава вздохнула. – Но и новый мой муж прожил недолго. Корабли умирают, как люди! Брагода удивленно осмотрелся.
– Так это не «Гром»?
– «Гром» на небесах. Его сожгли на костре, как воина, когда сгнило его днище. Мы сняли с форштевня голову и надели ее на новый корабль. Его зовут «Сын Грома»!
Брагода украдкой поглядывал на Млаву. В ней всегда дремал невостребованный азарт воина. Брагода уже трудно представлял себе эту женщину в ином обличье. Тягостное чувство тоски и непреодолимого желания соединиться с ней перехватило воину дыхание. Он отвернулся.
– А где ты был все это время?
– В Моравии, в Византии. И вот уже год как я здесь, на Днепре.
– Скажи, а как твой отец? Он жив? Млава посмотрела в глаза Брагоде, притушив в себе тревожное чувство,
– В тот день, когда ты ушел из Арконы, отец тяжело заболел. Он так больше и не поднялся.
Впереди, на реке, что-то происходило. Воины прильнули к бортам, вглядываясь в речной простор.
– Что там? – Брагода поднялся и подошел к борту. Вдоль берега скучились лодки. Одна из них шла поперек кораблю. Сотник дал команду, и весла разом покинули воду. Руки воинов разгребали скарб. Сыпучим перебором зашуршали кольца кольчуг. Млава привычно и легко подняла кольчугу. Увела голову в промер подола, и доспех влился в ее тело. Широкий пояс, звякнув бляшками с родовым тавром, обнял стан женщины. Брагода поймал себя на мысли, что его рассудок меркнет в омуте необузданных чувств. Между тем, люди в лодках не проявляли никакой агрессии. Усиленно жестикулируя, они пытались что-то сообщить плавучему отряду русов. Сквозь глазные прорези личины сотник пристреливал глазами реку. Лодки, как оказалось, теснили реку с обоих берегов. Однако для воинов не составило бы труда перебить стрелами всю эту крикливую массу. Наконец, лодка подошла к кораблю. Сотник разговаривал со славянами сам. Потом он обернулся к воинам.
– Впереди, в десяти перестрелах отсюда, печенеги перекрыли реку. Хода нет!
– Будем прорываться! – зашумело воинство.
Сотник поднял руку.
– Ваше слово решит вашу судьбу! Пусть скажут все.
– Прорываться! – слилось в один голос.
Тогда вперед вышел Брагода. Он дождался, когда стих гомон и обратился к сотнику.
– Спроси, есть ли у них сильный конь, не забоящийся рева бешеного волка? Сотник подошел к борту.
– Они говорят, что у их князя много прекрасных коней,
– Добре! Тогда прорвемся…
– Ярыга, ярыга! – понеслось по становищу печенегов. В этот момент от реки ударили руяне. Они слились в один, ощетинившийся копьями кулак. Брагода еще не видел поддержки, но знал, что там, на берегу, идет бой. Руяне оттянули от реки печенегов. «Красным щитам» сейчас достались тучи смоленых стрел. А тем временем по речной глади шел под парусом «Сын Грома». Шел мимо густого берега, заваленного брошенными печенежскими плоскодонками.
Брагода перескочил через костер. Взял на скаку длинную, горящую головню и сунул ее в лицо подбежавшему печенегу. От головни, переброшенной в сторону, загорелась солома и наваленное на повозки тряпье. Дым закрыл берсерка от стрел. Брагода спешился, обнял могучую шею коня.
– Хороший ты парень! Настоящий воин! А теперь давай домой, домой!
Когда пеший рус возник в гуще печенежского воинства, всеобщая суматоха поглотила его и не распознала сразу. Но это длилось недолго. Азарт, напавший на Брагоду, уничтожил его рассудок. Впрочем, рассудок воина исполнен этой мерой жизнеспособности сам по себе. Брагода никогда не держался за жизнь. Может быть, жизнь не отпускала его, и потому он всегда выходил целым из извечного спора жизни и смерти. Они разыгрывали Брагоду между собой, но жизни все время везло в этой игре. Брагода выпадал ей. Впрочем берсерк не понимает, что такое смерть. Это понятие не просто меркнет в его сознании, оно с самого рождения входит в него как мера достоинства человека, никак не связанная вообще с идеей жизни.
Изрубив на своем пути несколько подвернувшихся печенегов, Брагода добрался до руян. Берег был свободен. Русы, еще раз показав себя бешенством своих стрел, внезапно отошли к реке. Теперь все решали минуты, Припадая к днищам лодок, воины налегли на весла. Уже у воды Брагода заметил, что нигде рядом нет Млавы. Мерно покачивался на волне «Сын Грома», поджидая воинов.
– Млава на корабле? – спросил Брагода у сотника.
– Нет, она была с нами!
– Млава! Млава! – Брагода бросился на берег. Печенеги еще не опомнились. Перебегая от одной груды тел к другой, воин все дальше отрывался от корабля. Внезапно он увидел руянку. Мохнатое оперенье стрелы, высоко вздернутой над ее грудью, трепал ветер. Она была мертва. Брагода присел на землю. Он не осознавал, что с ним происходит. Живой Брагода потерял её, но Брагода – дух сейчас не отпускал её уходящую от себя.
Симаргл застыл в ожидании.
– Ну что же ты медлишь? Идем, он поднимет нас обоих.
Брагода смотрел на это народившееся создание с бархатисто-нежным свечением бестелесной кожи и не мог пошевелиться
– Я слабею, ты же видишь. Идем!
– Нет, Млава.
– Что тебя держит здесь? Это не твой мир, ты здесь чужой,
– Ну ты же не просто женщина, ты же воин, как же ты не понимаешь, что мы не в праве потакать своим желаниям. Довольно того, что я так свободно шагнул сюда оттуда. Я не могу подвязаться к чужой смерти…
– Прощай!
– Млава!
– Ты потерял меня на земле и нашел для того, чтобы потерять на небесах. Прощай! Симаргл взмыл в небо.
Брагода поднял руянку и понес ее к кораблю. Рядом били по земле стрелы, но воин не замечал их.
Они увидели друг друга.
– До того момента, пока ты не поднялся в Вырий и не оказался в стране туманов, нас будет во времени двое.
– Нет, я думаю, что мы с тобой не в прошлом, а в будущем. Взгляни-ка туда!
В развернутой пасти небес, в невесомой своей осадке скользил корабль. Таким его видели оба берега Варяжского моря. Таким его помнили Цареградские ромеи и Корсуньские греки. Это был «Гром Небес»! Впереди над бортом застыла могучая фигура.
– Перун! Посмотри, это – Перун!
– Да, Брагода. Идущий в прошлое повторяет будущее. Все взаимомерно.
– Добро – только часть человеского бытия. А часть не может заменить целое.
– Да, но они отрицают врагов своих и потому их не имеют. Не это ли есть победа?
– Подумай сам, разве отрицание поразившей тебя стрелы есть уже свидетельство твоей неуязвимости? Посмотри вокруг: в этом мире каждый имеет себе врага. Лист дерева пожирает жук, за жуком охотится птица, за птицей – куница, за куницей – охотник. Но и у него есть враг – это его сосед, который сам не может поймать куницу. Заставь их полюбить друг друга. Добродетель только тогда добродетель когда есть порок. Даже если у них и не будет врага, они его просто придумают себе. Придумают ради добродетели,
– Человек – не зверь и может изменить мир.
– Человек часть этого мира, и призван повторить его в разуме, а не исказить, изменить или разрушить.
Брагода спал. Он уткнулся лицом в подмятую траву и дышал ее перестоялой духовитостью. Утренняя свежесть пробрала его зябью. Брагода потянулся, повернул лицо к солнцу и открыл глаза. Костер прогорел. Рядом не было никого, только темень леса, недосягаемая для утреннего солнца, увлажняла воздух.
– А где оракул? – Воин быстро поднялся на ноги. – Неужели… неужели это сон? – Брагода уже был готов поверить в неправдоподобность своей ночной встречи, как вдруг перед ним вспыхнуло и померкло человекообразное облако. След его протянулся к Брагоде, и они соединились. Брагода восстал.
– Слышишь ли ты меня? Знаешь ли, что я говорю сейчас с тобой? Над жизнью всегда будет стоять жизнь. Даже если каждый из нас, погибающих через твою смерть, уйдет из своего времени, мы вернемся к основанию нашего рода и повторимся снова. Один за другим.
Воин шел по берегу реки. Он не сомневался, о ком говорил оракул. Сейчас он увидит его. Это – Ача. Конечно же, Ача. Едва только оракул упомянул демона, Брагода уже знал, кто это.
Орлиным крылом перехватила небо гора. Разрезая дымчатую высь, застыл над ней белокаменный крест. Брагода осмотрелся. На изгибе реки маячила одинокая лодка. Течение медленно двигало ее к утесу. Согбенная фигура рыбака трудилась над неводом. Брагода поднялся на каменную гряду, подпирающую гору. Куда ни брось взгляд, разлилась родниковая чистота утра. Ничто не нарушало его застывший покой. Монах, загрузив невод, тащил лодку на берег.
– Вот как раз его и не хватало! – подумал Брагода.
– Эй! – закричал инок. – Добрый мирянин начинает день заботой о хлебе насущном, а каким трудом занят ты?
– Если скажу, все равно не поверишь! – Брагода спустился вниз. – На, держи! – Воин протянул монаху икону. – Это и есть ваша святоликая? Инок поднял глаза на Брагоду. Куда девалось их смирение?
– Так я и знал. Это ты украл ее!
– Я?
– Заблудшая душа, как иначе ей оказаться в твоих нечестивых руках?
– Э, монах, быстро ты судишь.
– Судит бог. Я только глаголю его сознанием. Может, ты покажешь иного вора?
– Думаю, он сейчас здесь появится.
– Не лукавь, Брагода. Кому здесь быть кроме нас? А ведь я опознал тебя сразу! Вот вчера, едва только калика перехожий раскрыл мне, что встречу я здесь душу, которой более всего нужен, понял я, что это ты.
– Подожди. Ты говоришь, что тебя сюда направил… странник? Брагода обжег монаха взглядом. – Так это ты… демон? Инок склонил голову, замолчал. Нелепое прозрение сковало Брагоду.
– Ты говоришь, демон? А что ты можешь супротив демона? – Монах поднял лицо и вдруг неистово и громко захохотал. Брагода схватился за меч.
– Ну, воин, давай! Нешто сробел? Ведь вот я перед тобой, без оружия стою, без озлобления. Ни словом на тебя не посягнул, ни действием.
Брагода осекся. Это было против того миробытия, истинность которого въелась в сознание воина. Словом на слово, кровью на кровь – вот мера! И демон знал это.
– Знаешь, в чем твоя слабость, Брагода? В том, что ты – извечный раб справедливости. А я сам себе господин. Я еще никого не убил этими руками. Они все сами истязали себя – кто верой своей, кто честью, вот как ты, кто страхом. А знаешь, сколько еще люда перебью я смиренным словом божьим, сколько пожгу огнем?!
– Вот и все! Ты сделал первый шаг. Желание топора и есть сам топор! А тот, кто ожидает взмаха оружия, – или трус или глупец! – С этими словами Брагода вспорол мечом черную сутану монаха. Инок дрогнул. В его лице застыла боль. Он уронил икону, и лик богородицы забрызгала речная вода.
Брагода ждал. Все происходящее во плоти не могло решить исход этого противостояния. Интересно, каким хотел увидеть демона его телесный собрат? Должно быть, в черном одеянии с огромными крыльями. А сейчас, когда тело монаха омывала робкая речная волна, тот Брагода вообще никого не видел перед собой. Для него уже все кончилось. Вот он стоит, не зная, что произойдет дальше. Разорвалась оболочка трупа. Демон зашевелился, выкатил наружу дутое тело. Брагода рассек его лучом Насара. Тело извивалось, страдая нестерпимой болью. Сейчас оно было беззащитно, и Брагода не стал дожидаться, когда демон возьмет силу в бестелесном своем обличье. Удар за ударом метал Насар. Брагода взмывал вверх и стремительно падал на изрубленные останки. Наконец он отпустил свою ярость. Демон разорванными клочьями висел в воздухе. Брагода соединился с телом. Он стоял над убитым, пытаясь понять, что произойдет дальше. Вероятно, тело не стоило оставлять, не предав огню. Однако мысль о том, что священная кремация удостоит и эту нечисть, угнетала воина. Более же всего Брагоду томила неизвестность. Нет, он не мог ни на мгновение сомневаться в собственной победе над демоном, а, вернее, в победе своего бестелесного начала. Не мог сомневаться, чтобы ни единым мигом не ослабить Брагоду – небесного воина. Однако, мало-помалу ему стало казаться, что либо ничего не произошло, либо все уже позади. Воин осторожно перевернул тело на спину. То, что он увидел, потрясло его. Лицо и руки убитого почернели. Брагода брезгливо попятился. Теперь, вероятно, дело было сделаю.
Немного времени прошло с того часа, когда сбылось пророчество оракула. Брагода шел по берегу, загребая ногами растекавшуюся в песке волну. Что-то заставило его обернуться. По стремнине Днепра скользил корабль. Эти очертания Брагода не спутал бы ни с какими другими. «Гром небес»!
Волна, поднятая от дружного набега весел, выкатила труп на берег. Бестелесная рвань, оставленная Насаром, осела на мертвечину, обтянулась осклизлой пеленой, потом снова поднялась вверх, начав никому не ведомое скольжение по людским судьбам.
* * *
Дугою ломанные берега тянулись вдоль бортов. Взгляд Брагоды что-то искал в безоглядном разлете далей.–Эй, воин! Не хочешь ли ты взять в руки весло? – окликнул его руянский сотник.
– Добре!
Сорокавесельная лодья распушила крылья гребных плоскостей. Они зависли в воздухе и… разом ударили по воде. Гребцы налегли.
Они оба, и один и другой Брагода, подхватили песню. Широким махом ходило весло. Некоторое время спустя свободные руки отдыхающей братии приняли весла. Брагода присел на палубный настил,
«Северный ветер – северный крик.
Наши наполнит знамена.
Воинов знает Громовник-старик,
Каждого поименно.»
– Скажи, тот ли ты Брагода, что двадцать лет назад убил в Арконе Рыжего Хольдара? – Брагода обернулся. Голос дернул в нем какую-то забытую струнку души. Это была Млава. Нет, это был воин! В кожаной, руянской косогрудке с воинской татуировкой на правом плече. По взгляду Брагоды женщина поняла, что она не ошиблась. Они молчали.
– Русы стали брать в поход женщин?
– Женщины русов мстят за своих мужей! – гордо ответила Млава.
Брагода посмотрел ей в глаза.
– Твой муж погиб?
– Да. Норманы напали на Святоград. У нас стояла дружина варягов, идущая в Волин. Волчьи хвосты сражались с нами плечо в плечо. Но норманы пришли на пяти кораблях! Это была война. Многие женщины тогда готовились лечь в один курган со своими мужьями. Воины Храма вырезали всех норманов. Но многие пали. Много пало и варягов. Там был мой муж – Грудобор.
– Какого он рода?
– Ты должен помнить его отца. Белоглазый Ольбег. Тот, кто не признавал меча, а дрался железным крючком.
Брагода кивнул.
– Тогда, чтобы не разделить постель с младшим братом Грудобора, как того требует обычай, я стала женой «Грома небес». Женщины руян всегда имеют выбор, Во мне проснулся воин, я не могла сопровождать своего мужа в Вырий. – Млава вздохнула. – Но и новый мой муж прожил недолго. Корабли умирают, как люди! Брагода удивленно осмотрелся.
– Так это не «Гром»?
– «Гром» на небесах. Его сожгли на костре, как воина, когда сгнило его днище. Мы сняли с форштевня голову и надели ее на новый корабль. Его зовут «Сын Грома»!
Брагода украдкой поглядывал на Млаву. В ней всегда дремал невостребованный азарт воина. Брагода уже трудно представлял себе эту женщину в ином обличье. Тягостное чувство тоски и непреодолимого желания соединиться с ней перехватило воину дыхание. Он отвернулся.
– А где ты был все это время?
– В Моравии, в Византии. И вот уже год как я здесь, на Днепре.
– Скажи, а как твой отец? Он жив? Млава посмотрела в глаза Брагоде, притушив в себе тревожное чувство,
– В тот день, когда ты ушел из Арконы, отец тяжело заболел. Он так больше и не поднялся.
Впереди, на реке, что-то происходило. Воины прильнули к бортам, вглядываясь в речной простор.
– Что там? – Брагода поднялся и подошел к борту. Вдоль берега скучились лодки. Одна из них шла поперек кораблю. Сотник дал команду, и весла разом покинули воду. Руки воинов разгребали скарб. Сыпучим перебором зашуршали кольца кольчуг. Млава привычно и легко подняла кольчугу. Увела голову в промер подола, и доспех влился в ее тело. Широкий пояс, звякнув бляшками с родовым тавром, обнял стан женщины. Брагода поймал себя на мысли, что его рассудок меркнет в омуте необузданных чувств. Между тем, люди в лодках не проявляли никакой агрессии. Усиленно жестикулируя, они пытались что-то сообщить плавучему отряду русов. Сквозь глазные прорези личины сотник пристреливал глазами реку. Лодки, как оказалось, теснили реку с обоих берегов. Однако для воинов не составило бы труда перебить стрелами всю эту крикливую массу. Наконец, лодка подошла к кораблю. Сотник разговаривал со славянами сам. Потом он обернулся к воинам.
– Впереди, в десяти перестрелах отсюда, печенеги перекрыли реку. Хода нет!
– Будем прорываться! – зашумело воинство.
Сотник поднял руку.
– Ваше слово решит вашу судьбу! Пусть скажут все.
– Прорываться! – слилось в один голос.
Тогда вперед вышел Брагода. Он дождался, когда стих гомон и обратился к сотнику.
– Спроси, есть ли у них сильный конь, не забоящийся рева бешеного волка? Сотник подошел к борту.
– Они говорят, что у их князя много прекрасных коней,
– Добре! Тогда прорвемся…
* * *
Брагода толкнул коня ногами. Его игреневый исполин, раздвигая мощной грудью молодую лещину, выдвинулся из пролеска. Запах смоленой кожи, телесных нечистот и змеиного бальзама, уже знакомый ноздрям брагодиного пятилетка, действовал на коня диким, звериным возбуждением, и всаднику приходилось осаживать эту преждевременную горячность тисками своих ног, От дальних смоловарен уходила в небо едкая гарь. Дрожала на ветру лещина. Его пока никто не замечал, и Брагода держался спокойно. Берсерки всегда спокойны, пока не рассчитают направление своего удара. А удар этот должен парализовать дух врага, сковать его бессилием, привести в замешательство и суеверный ужас. Брагода ехал к точке исхода. К месту своего удара. К началу их конца. Теперь, когда воин видел перед собой все движущееся, говорливое месиво, пестревшее причудливыми красками, лязгающее железом, фыркающее мордами своих мохнатых кобыл, теперь конь и всадник замерли. Они подобрались упругой силой, как натянутая тетива. Игреневый прекрасно понимал Брагоду. Умный конь вообще не разделяет себя со всадником. Умный конь уже делает то, что еще только хочет сделать всадник, и потому умный всадник никогда не унижает коня показом своей воли над ним. Брагода зарычал. Испуганно зашарахались чужие кобылы. Сорвались с привязей, метнулись в стихийную кучу. Брагода стоял на стременах, стянутых у коня на брюхе ремнем. Его руки держали над головой щит с отточенным венцом. Конь качнулся, почувствовав привычное повеление двигаться, взял в рысь, гордо подняв голову. Кому-то из печенегов удалось преградить дорогу всаднику. Они стреляли навесом, завалившись на крупы лошадей. Стрелы резали землю дождем. Брагода разогнал коня настолько, что попавшую под его грудь кобылу отшвырнуло в сторону. Впереди оказался заслон. Сбитые в кучу повозки, мечущиеся лошади и люди – все слилось для Брагоды пятном. Воин метнул вперед свой круглый щит. Метнул так легко, будто бы это была рукавица с руки. Тяжелый диск, рассекая воздух, срезал первые головы еще не опомнившихся печенегов. В дело пошел Насар. Игреневый крутился на месте, подминая прижатых боем врагов. Брагода взметался и падал в седле. Он то зависал, припадая к шее, то заваливался на круп. Тонкие сабли резали перед ним воздух, их распихивал Насар, ходкий во все стороны от Брагоды. Все. Не передержи место! Так говорил инстинкт воина. Игреневый рванул в сторону, боком. Брагода хохотал. Его лицо пылало неистовым азартом.– Ярыга, ярыга! – понеслось по становищу печенегов. В этот момент от реки ударили руяне. Они слились в один, ощетинившийся копьями кулак. Брагода еще не видел поддержки, но знал, что там, на берегу, идет бой. Руяне оттянули от реки печенегов. «Красным щитам» сейчас достались тучи смоленых стрел. А тем временем по речной глади шел под парусом «Сын Грома». Шел мимо густого берега, заваленного брошенными печенежскими плоскодонками.
Брагода перескочил через костер. Взял на скаку длинную, горящую головню и сунул ее в лицо подбежавшему печенегу. От головни, переброшенной в сторону, загорелась солома и наваленное на повозки тряпье. Дым закрыл берсерка от стрел. Брагода спешился, обнял могучую шею коня.
– Хороший ты парень! Настоящий воин! А теперь давай домой, домой!
Когда пеший рус возник в гуще печенежского воинства, всеобщая суматоха поглотила его и не распознала сразу. Но это длилось недолго. Азарт, напавший на Брагоду, уничтожил его рассудок. Впрочем, рассудок воина исполнен этой мерой жизнеспособности сам по себе. Брагода никогда не держался за жизнь. Может быть, жизнь не отпускала его, и потому он всегда выходил целым из извечного спора жизни и смерти. Они разыгрывали Брагоду между собой, но жизни все время везло в этой игре. Брагода выпадал ей. Впрочем берсерк не понимает, что такое смерть. Это понятие не просто меркнет в его сознании, оно с самого рождения входит в него как мера достоинства человека, никак не связанная вообще с идеей жизни.
Изрубив на своем пути несколько подвернувшихся печенегов, Брагода добрался до руян. Берег был свободен. Русы, еще раз показав себя бешенством своих стрел, внезапно отошли к реке. Теперь все решали минуты, Припадая к днищам лодок, воины налегли на весла. Уже у воды Брагода заметил, что нигде рядом нет Млавы. Мерно покачивался на волне «Сын Грома», поджидая воинов.
– Млава на корабле? – спросил Брагода у сотника.
– Нет, она была с нами!
– Млава! Млава! – Брагода бросился на берег. Печенеги еще не опомнились. Перебегая от одной груды тел к другой, воин все дальше отрывался от корабля. Внезапно он увидел руянку. Мохнатое оперенье стрелы, высоко вздернутой над ее грудью, трепал ветер. Она была мертва. Брагода присел на землю. Он не осознавал, что с ним происходит. Живой Брагода потерял её, но Брагода – дух сейчас не отпускал её уходящую от себя.
Симаргл застыл в ожидании.
– Ну что же ты медлишь? Идем, он поднимет нас обоих.
Брагода смотрел на это народившееся создание с бархатисто-нежным свечением бестелесной кожи и не мог пошевелиться
– Я слабею, ты же видишь. Идем!
– Нет, Млава.
– Что тебя держит здесь? Это не твой мир, ты здесь чужой,
– Ну ты же не просто женщина, ты же воин, как же ты не понимаешь, что мы не в праве потакать своим желаниям. Довольно того, что я так свободно шагнул сюда оттуда. Я не могу подвязаться к чужой смерти…
– Прощай!
– Млава!
– Ты потерял меня на земле и нашел для того, чтобы потерять на небесах. Прощай! Симаргл взмыл в небо.
Брагода поднял руянку и понес ее к кораблю. Рядом били по земле стрелы, но воин не замечал их.
* * *
Глубокой осенью, затерявшись в студеных штормах, корабль отмерял свои последие дни до Руяна. Остров встретил дружников снегом. Он сгорал в черноте воды, оставляя в глазах непроглядную свою поволоку. Высадившись на берег в одном переходе от Арконы, воины уже проникались зимовней беспечностью островитян, живущих одной судьбой с морем. Стаскивали скарб на приготовленные в пути дровни. Хотели кого-то отрядить за лошадями для подвод. Ночевать готовились на берегу. Брагода шел вдоль скалистых пристенков Руяна, размышляя о своей завтрашней встрече с Арконой. Она уже держала его в объятиях воспоминаний, и он осознавал в себе явственность своего возвращения. Внезапно за спиной взревел голос боевого рога. Что-то произошло. Аркона оборвалась в его сознании, уступив место остроте воинских инстинктов. Перескакивая с камня на камень, Брагода спешил к кораблю. Еще издали он увидел бой. Рука воина протянулась к Насару. В этот момент из-под наворота каменных глыб метнулся чужой. Брагода ничего не успел сделать и только тоскливая неисполнимость начатого провалилась в одно большое чувство – Аркона.Они увидели друг друга.
– До того момента, пока ты не поднялся в Вырий и не оказался в стране туманов, нас будет во времени двое.
– Нет, я думаю, что мы с тобой не в прошлом, а в будущем. Взгляни-ка туда!
В развернутой пасти небес, в невесомой своей осадке скользил корабль. Таким его видели оба берега Варяжского моря. Таким его помнили Цареградские ромеи и Корсуньские греки. Это был «Гром Небес»! Впереди над бортом застыла могучая фигура.
– Перун! Посмотри, это – Перун!
– Да, Брагода. Идущий в прошлое повторяет будущее. Все взаимомерно.
– неслось с «Грома». Он стал уже досягаем. Брагода двинулся вперед навстречу идущему к нему кораблю.
«С нами в дорогу, Ветер-отец,
Бури и скорби полный,
Грудь распирает пепел сердец,
Лодья ломает волны…
Тот, кто вскормлен молоком снегов,
Меч закаляет в злости.
Море, не знающее берегов,
Наши развеет кости.
Северный ветер – северный крик
Наши наполнит знамена.
Воинов знает Громовник-старик,
Каждого поименно.
С нами в дорогу, Ветер-отец,
Бури и скорби полный,
Грудь распирает пепел сердец,
Лодья ломают волны.
Тот, кто вскормлен молоком снегов,
Меч закаляет в злости.
Море, не знающее берегов,
Наши развеет кости.