Белозеров Михаил. Гибель Марса

   – Нет, я не жду, когда тебя убьют.
   – Учти, нас было трое. Всех сразу трудно убить.
   – Это неважно, – сказал он, терпеливо вздохнув.
   – Тогда, что важно?
   – Это просто закрытая тема.
   – Такая же, как и цекулы? – спросил я.
   – Цекулы – это миф! – заявил он.
   – А гесион? – с издевкой спросил я.
   – Гесион тоже! – не моргнул он глазом.
   – Тогда мой материал с удовольствием напечатают другие.
   – Не напечатают, – покачал головой Юра Дронский.
   И в его голосе я услышал нечто, что заставило поверить. Наступила пауза. Мне нечего было больше сказать – настолько я был ошарашен, если не сказать, подавлен.
   – Извини… – сказал Юра Дронский, взглянув на часы. – Совершенно нет времени… Спешу на ленч… И опоздать нельзя, потому что ленч дает городское правительство.
   Юра Дронский обитал в иных сферах, недоступных для обыкновенного журналиста. Это была не матушка-Земля, это был Марс со своим снобизмом и классами. Юра хорошо подготовился к разговору и ловко обвел меня вокруг пальца. Очередная неудача. Сколько их было? Я до сих пор так и не привык к ним – что на Земле, что на Марсе.
   В кабинете автоматически включилось освещение, словно наступил вечер. Юра Дронский с удивлением посмотрел в окно. Вот-вот должен был пойти ливень.
   И вдруг я понял, что Юра Дронский что-то знает. Тайна была столь значительной, что он не смел даже намекнуть неосторожным движением головы. Черт! подумал я, или я старею или становлюсь умным. Вот что значило выхватывать информацию из воздуха. Как я когда-то завидовал Луке! Он владел этим приемом в совершенстве. Я же только учился, но уже знал, что мне надо делать.
   В этот момент над городом словно вспыхнуло солнце. Свет был настолько ярким, что пробил рыже-черные тучи и осветил все закоулки города. В мгновение ока он заполнил небо, – а потом сквозь тучи на Столицу пролился огненный дождь. Вначале это были просто огромные искры. В море всполохов я разглядел горящие обломки, которые крутились, вертелись и падали долго – словно в замедленной съемке. Из этих обломков тоже сыпались искры и било пламя, и самое страшное заключалось в том, что обломки опускались на город. Совсем близко за окнами промелькнул огненный вихрь, потом донесся грохот. Нет – не грохот и не гром, а то, чего не было в моем лексиконе – с точечной ноты до размеров вселенной! Рамы прогнулись! Стекла треснули! “Бух-х-х!!!” Поток воздуха едва не вынес меня наружу.
   Я успел подумать, что надо бежать. И первым моим движением было спасти своего друга – Росса. Я схватил его за ошейник и дернул дверь, но открыть не успел. Пол качнулся. От страшного удара дверь слетела с петель, потолок треснул, и произошло нечто невообразимое. Это было похоже на взрыв или настолько быструю смену событий, скоротечность которых сознание не уловило, только запечатлело, что ни окон, ни стола, за которым сидел Юра Дронский, ни самого Юры Дронского не было. Не было ни стен, ни пола, потому что я висел над бездной, и помню, что совершенно не испугался, словно не я, а кто-то другой должен был упасть с высоты двадцать пятого этажа. В воздухе летала горящая бумага и проносилось множество вещей: разнокалиберные обломки, мебель, офисная техника и, кажется, даже люди или то, что от них осталось, стекла, куски рам, двери и еще что-то. Но я не слышал ни звука. Меня мучила одна единственная мысль – теперь я не узнаю того, что знал Юра Дронский и вообще всего того, что произойдет дальше в мире. Эта идиотская мысль застряла в моей башке, как гвоздь, и мешала сосредоточиться. В тот момент, когда слух включился, я понял, что не упал благодаря двум вещам: арматуре, в которой застряли мои ноги, и поводку, в петле которого была затянута моя левая рука, и самое главное – Россу, который уперся всеми четырьмя лапами и затаскивал меня внутрь кабинета.
   Не помню, как я выбрался. Через какое-то время я увидел себя бредущим по редакционному коридору. Вокруг был сплошной туман. Как ни странно, на потолке горело аварийное освещение. В руках у меня все еще был поводок, и Росс по прежнему тянул меня что есть сил.
   Я знал, что надо убираться из здания, которое, судя по всему, вот-вот должно было развалиться. Стоял страшный грохот, из которого невозможно было вычленить отдельные звуки: непонятный свист, скрежет рвущейся стали, крики, визг крошащегося стекла и разрушающегося бетона, вой сирен, жуткий скрип раскачивающихся стен и падающих перекрытий.
   Впереди мелькали странные людские пятна: женские ноги, груди, костюмы и искаженные лица. Кто-то лежал на полу. Кто-то прятался под столом. Какая-то женщина истерически смеялась. Кто-то дрался из-за очереди в портал.
   Вдруг я узнал человека в ало-красной “карапузе”.
   – Лука!!!
   Он словно ослышался и завертел головой.
   В этот момент из пятой комнаты выбежал Венгловский и вцепился в меня. Он потрясал мобильником, как распятием, и вещал поповским голосом:
   – Покайтесь перед концом света! Покайтесь!!!
   Кажется, он входил, не помню, в какую-то секту и был религиозным психопатом.
   Я оттолкнул его и снова погнался за Лукой во главе с Россом, который с эрделевским азартом воспринимал происходящее как страшно занимательную игру.
   – Лука! – крикнул я, когда мы пробегали мимо.
   Они все скопом пытались втиснуться в лифт. Маша Ржевская упала. Ее топтали. Петров лез по головам, выдирая волосы и бороды. Маленький, юркий Сакулин пробивался между ногами. Лука оглянулся. Глаза его были белыми. Он все понял.
   – Бежим!
   В следующее мгновение справа что-то ухнуло. Из дверного проема вылетели клубы пыли и дыма. Мы с Россом инстинктивно шарахнулись в сторону. Я споткнулся и упал на вздыбившимся полу. Впереди как по мановению волшебной палочки стена превратилась в груду камней. Потолок треснул. Мы полезли куда-то вверх. Я решил, что Луку засыпало, но когда дунул ветер и рассеялась пыль, мы увидели, что Лука как-то странно изогнувшись в пояснице и словно нырнув, растворился в темноте. Мелькнули только ноги и раздался протяжный крик: “А-а-а…” Его “карапуза”, подхваченная ветром, взмыла под небеса и растаяла среди огненных искр.
   Мы с Россом едва не улетели следом. Ни справа, ни слева, ни спереди ничего не было, кроме рыже-черных туч и огня. Пропали коридоры с мягкими дорожками, приемные с длинноногими секретаршами, комнаты, в которых сидели журналисты, художники и макетировщики, пропали лифты, курилки, туалеты, кабинеты с редакторами и посетителями, пропали охранники и вахтеры, пропали курьеры, мелкие продавцы, разносчики газет, рестораны и бары, пропали все, кто имел отношение к “Москва-хроникал”. Торчали лишь покореженные перила и зиял провал. Половина высотки была отрезана как ножом, и все, что мы увидели – это раскачивающийся лестничный спуск и изогнутые ограждения центрального пролета. Все остальное терялось во мраке. Мы с Россом попятились. Я вспомнил о запасном выходе на другом крыле здания.
   Когда мы бежали назад, в коридоре уже никого не было. На полу валялись личные вещи и упавшие с потолка светильники, которые мигали, словно полицейские спецсигналы.
   Спуск занял целую вечность. Здание трещало по швам. Через несколько этажей мы наткнулись на людей. В полумраке лестницы, освещаемой всполохами огня, они спорили, куда идти. Оказалось, что два пролета на шестнадцатом этаже разрушены, и кто-то хотел подняться на крышу, на которую могли сесть аэромобили.
   – По-моему, крыши нет, – заметил я.
   – Как это нет! – возмутился человек, судя по всему привыкший командовать. – Мы поднимемся и вызовем спасателей!
   С ним ушли человек семь-восемь. Остальные приняли решение идти внизу. Мы спустились ниже, и Спартесный с товарищем слезли на четырнадцатый этаж по арматуре. Минут пять мы смотрели, как они проделывают все это. Со мной остались две женщины. Обе были страшно напуганы. Одна из них беспрестанно плакала и повторяла:
   – Я не хочу умирать… я не хочу умирать…
   Особенно она пугалась, когда что-то грохотало и здание вздрагивало, словно живое. Признаться, и мне было не по себе. Чтобы не сглазить удачу, я даже не клялся, что никогда, никогда носа не суну в высотки. Не было времени на бесполезные переживания. Где-то наверху, кажется, в шахтной лифта кричали люди. Синхронно их крикам мигали лампы освещения. Искрилась проводка. Рассыпались искры, и из стены, как из газового резака, било голубоватое пламя.
   Мы обследовали этаж и нашли пожарную лестницу, которая проходила сквозь эвакуационные площадки. Она были слишком узка и крута, и мне пришлось нести Росса на руках. В одном месте не было стены и ветер дул, как в аэродинамической трубе, неся рыжую марсианскую пыль.
   Когда мы очутились на двенадцатом этаже, то решили вернуться на запасную лестницу, чтобы двигаться быстрее. Здесь проходила оргия: дюжина пьяных и голых людей занимались сексом. Мы спросили, где выход. Они нам показали.
   Один из них, выйдя вслед за ними на лестничную площадку с бокалом в руках и в обнимку с обнаженной девицей, предложил:
   – Собака нам не нужна – скотоложством мы не занимаемся, а женщины могут остаться…
   Мои спутницы еще больше испугались.
   Тогда он выкрикнул следующее:
   – Это последняя мировая! Вы нам еще позавидуете!!!
   Девица громко хихикала. Голый человек выпил содержимое бокала и разбил его о пол.
   Больше ничего не произошло. Мы благополучно достигли первого этажа и выскочили наружу.
   Вся ближайшая территория вокруг высотки была завалена обломками и телами. Сквозь рыжую пыль я разглядел людей, разрезанных пополам, или – отдельно ноги и голова, или туловище без ног и без головы. Или просто нечто бесформенное, как кусок мяса. Я увидел секретаршу Юры Дронского – Лиду Ямпала. У нее было удивительно спокойное лицо, словно она спала. Я обнаружил Батыха Кинжева в луже крови. В груди у него было два пулевых отверстия. То, что это были пулевые отверстия, я не сомневался ни минуты, потому что видел такие ранения во время восстания хлыстов в Санкт-Петербурге. Но кто и почему стрелял, трудно было понять. Впрочем, рассуждать не было времени. “Плюх!” – рядом что-то упало. И в отдалении тоже. Меня обрызгало. Находиться рядом со зданием было небезопасно. Я отцепил Росса. Он ту же стал активно встряхиваться. Женщина, которая все время повторяла: “Я не хочу умирать… я не хочу умирать…”, куда-то делась. Вторая пропала еще раньше.
   Дом напротив высотки горел. Я задрал голову и посмотрел туда, где висел полчаса назад. Но ничего не увидел. Все застилали черный дым, рыжая пыль и тучи, из которых сыпались огромные искры. Это напоминало фейерверк, только в грандиозных масштабах. Казалось, горела даже мостовая.
   Когда мы с Россом выбежали на Яузский бульвар, за спиной рухнула высотка. Она упала на лесок и окрестные кварталы. Земля вздрогнула. Потом пронеслась ударная волна, сбившая меня с ног. Росс устоял. Он только присел и заворчал. Ему, как и мне, не нравилось происходящее. Воздух наполнился клубами дыма и пыли. Было такое ощущение, что сюда вниз, как на дно глубокого аквариума, льется расплавленный воздух. Трудно было понять: то ли все еще идет огненный дождь, то ли это искры горящего города. Прямо над нами, кувыркаясь, пролетели оранжевые “жигули”, затем голубая “токса” врезалась в угол дома. От здания, находящегося за бульваром, остались одни стены, а огонь вырывался из окон, как из доменной печи. Иногда мелькали фигуры бегущих людей. Тучи горячего дыма заполняли улицу. Трудно было дышать. Нас обоих душил кашель. Мы сунулись было налево, чтобы попасть к реке, но на Парковой стали взрываться машины, а за дорогой вспыхнула автозаправка. Огненный шар взметнулся вверх, прокатился над сквером и окутал рядомстоящие дома. Все заполнилось рыжей мглой, сквозь которую пробивались огненные сполохи багрового цвета. Через мгновение уже ничего нельзя было разглядеть. Бежать к реке было бессмысленно. Вверх по Яузскому бульвару бушевал вихрь. Кажется, вслед за ним приподнимался даже асфальт. Воздух гудел. Деревья вспыхивали, как свечки.
   Мы сунулись в Петропавловский переулок. Он тоже пылал. Я чувствовал, что на мне тлеет одежда и трещат волосы. Росс выбрал самый правильный путь. В центре квартала образовался островок – там располагались теннисные корды и футбольное поле. Какие-то юркие люди с баулами выбегали из подъездов. Увидев нас, они тотчас пропали. Мы юркнули на Солянку – чисто инстинктивно поближе к воде. Но реки не увидели. Панораму застилала все та же рыжая марсианская пыль.
   – Сюда!.. Сюда!.. – крикнул кто-то
   Нас приютил вестибюль одиночного углового дома. Правда, это было не очень надежное убежище, внутри которого столпились испуганные люди. Снаружи периодически что-то грохотало и взрывалось. Тогда вместе со всеми вздрагивали стены дома. Похоже, сюда набились все обитатели квартала.
   – Что это было? – спросил я у полицейского, который позвал нас.
   Он пожал плечами.
   – Я имею ввиду – что с небом?
   Он снова пожал плечами. Тогда меня осенило. Я достал из кармана чудом уцелевший телефон и включил новости. Почту я не стал смотреть – не было времени. Связь была отвратительная. Наконец пробился какой-то оператор, и я увидел на экране:
   “База… город… сплошные пожары… камены… камены…”
   – При чем здесь камены? – спросил я у полицейского.
   Вопрос был чисто риторический. Полицейский был слишком бледен и измучен, чтобы что-то соображать. Только теперь я обратил внимание, что у него травмирована рука.
   – Доктор есть?! – крикнул я.
   К нас протиснулся пожилой мужчина с белой тряпкой на лице. Он занялся полицейским.
   – У него перелом, – сказал доктор, сдергивая со рта тряпку. – Нужны лекарства: бинты, шину, йод, а лучше обезболивающие.
   Я открыл подъездную дверь и тут же закрыл ее, потому что внутрь сразу ворвались клубы рыжей пыли. На меня зашикали. Тогда мы с Россом поднялись на первый этаж, и я постучал первую же квартиру.
   – Чего вы колотите?! – возмутилась какой-то брюнетка в розовом пеньюаре и босиком.
   Он прикрывала грудь руками и переминалась с ноги на ногу.
   – Почему вы не обуетесь? – спросил я, с удивлением оглядывая ее.
   Надо было спросить, почему вы не оденетесь, но у меня словно язык отнялся. С другой стороны, цинично подумал я, с полураздетой женщиной легче общаться.
   – Мне интересно… – ответила она. – Первый раз такое вижу…
   – Я тоже, – признался я, понимая, что безбожно вру. – Там раненый. Нужны лекарства.
   Она завел нас к себе на кухню.
   – Как вы думаете, на нас напали? – спросила она, роясь в аптечке.
   Она болтала, как любая, не обремененная умом женщина. У нее были длинные красивые пальцы и стройные ноги. Я не успел с первого взгляда по достоинству оценить ее зад – она резко повернулась.
   – Не знаю, – ответил я, отводя взгляд и соображая, заметила она или нет, ибо даже в такой катастрофической ситуации пытался соблюсти приличие.
   – А как вы думаете, это конец света? – на ее губах промелькнула всепонимающая улыбка.
   – Понятия не имею…
   Мне всегда нравились такие брюнетки. Это была единственная моя слабость, не считая журналистики. Но я не хотел, чтобы женщина сбила меня с толку раньше времени.
   – Может быть, это черные ангелы? – она снова улыбнулась.
   – Не похоже, – пожал я плечами.
   – А вы их видели, черных ангелов?
   – Как вас.
   – Интересно… Ха…
   Пока она искала лекарства, мы с Россом направили свои стопы в ванную и напились воды. И хотя электричества не было, в сумрачном свете, который падал из окна, я разглядел себя в зеркале. Я был похож человека, которого с ног до головы обсыпали рыжей пудрой. У меня даже выросли огромные усы и борода. Я сунул голову под кран и простоял так целую вечность, пока не ощутил, что под руками нет песка. В отличие от Росса я не умел встряхиваться, как собака. Самое удивительное, что ни на Россе, ни на мне после всех приключений не было ни царапины, болела только нога, в которую пришелся выстрел, но это были фантомные боли.
   Больше всего мена поразила не катастрофа, не масштабные разрушения. Такое я уже видел на Земле во время восстания хлыстов в Санкт-Петербурге. А нелепая смерть Луки. Нельзя сказать, что я очень расстроился из-за этого. Луку я не любил. Вот Леху любил, а Луку нет. Слишком часто он корчил из себя начальство. Если Алфену это шло, то Луке явно нет. Он был мелочен и суетлив, хотя и был профессионалом. Надо отдать ему должное. А такие журналисты встречаются крайне редко, потому что нельзя жить журналистикой только на работе, а дома быть кем-то другим. Правда и то, что наша профессия, как и профессия врача, делает нас циниками и одиночками. Ну и что? В каждом деле свои издержки.
   Как бы там ни было, вместе с гибелью Луки оборвалась единственная нить, которая выводила меня на астросов и тайну, которую знал Юра Дронский. Если он ее знал, конечно! Хотя Лука не зря оказался в редакции “Москва-хроникал”. Он явно работал на Юру, которого мне было очень жаль. Все-таки я его еще помнил контактером и внештатником, который готов был ехать к черту на кулички лишь бы увидеть и пообщаться с плазманоидом. Теперь надо было искать разгадку тайны в другом месте. И такое место я предполагал. Где-то центре жил старый журналист Жора Мамырин, который участвовал еще в освоении Марса. Он, пожалуй, был даже лучше покойного Луки, который умел черпать информацию буквально из воздуха. Но Жора Мамырин давно отошел от дел. Хотя я был почти уверен, что он в по-прежнему в курсе всех событий.
   Еще меня мучил один вопрос: почему застрелили Батыха Кинжева? И главное – кто застрелил? На черных ангелов не похоже. Зачем черным ангелам какой-то Батых, когда вокруг хаос? Если только он не стал мародером? Но это совсем бредовая мысль. Правда, ходили слухи, что он агент метаполиции. Ну и что? Кого это волновало? Одно было ясно: база и камены каким-то образом связаны. Неужели базу взорвали, с ужасом подумал я. А вдруг – это третья сила – цекулы? Тогда в любом случае – война, что вообще было нелепицей, потому что астросы были могущественны, как боги. Хотя все к одному: тюрьма в Кагалме и взрыв базы.
   – Полотенце на сушилке, – сообщила женщина. Она стола в дверях и протягивала мне бокал. При этом она смотрела на меня, как звездочет – пристально и недвусмысленно. – Выпить не хотите?
   С полотенцем в руках я вышел на кухню.
   – Меня зовут Аллой, – сказала она и прислушалась, глядя в окно. Снаружи что-то гремело и сотрясалось. – Жуткий город… А этот небоскреб?..
   Потом посмотрела на меня. У нее были карие глаза, и я понял, что она землянка, потому что на Марсе кареглазые женщины встречались крайне редко.
   – Час назад мы чуть не погибли в нем, – сказал я, с легким сожалением вспомнив, что оставил своего “Феню” и компьютер в кабинете Юры Дронского. А ведь в этом компьютере у меня был огромный банк данных и адреса, с помощью которых можно было попасть в секретные сайты.
   – Ах! – воскликнула она. – Бедненький!
   – Ну не совсем… – застеснялся я.
   – Красивая у вас собака, – она пожалела меня и присела перед Россом.
   Росс подал ей лапу. Он знал, когда надо было подлизываться и как заставить женское сердце дрогнуть. Я догадывался, что он делает это ради меня, и подмигнул ему. Он разулыбался, показывая резцы и большие белые клыки.
   – Улыбается, как человек, – сказала она, ничуть не стеснялась своих обнаженных ног, словно я был ее мужем и мы рассуждали о питомце. Правда, под пеньюаром ничего нельзя было разглядеть, потому что на ней была еще и розовая комбинация. Но от ее стройных ног и мысли, что под комбинацией она практически голая, я слегка возбудился. Она меня притягивала. Есть такой тип женщин с магическом вожделение.
   – Нашли? – спросил я, кивая на аптечку и прочищая горло глотком водки.
   Что-что, а водка у Аллы оказалась отличной. Лучше, чем в гостях у Лехи. К тому же она явно знала, что быстрый путь к сердцу мужчины лежит через алкоголь. Я даже заподозрил, что она специально не обулась, чтобы продемонстрировать мне свои пятки – аккуратные и розовые, как пятачок у поросенка. Надо ли упоминать, что очутившись на Марсе, я долго отвыкал от чернокожих земных женщин и привыкал к белокожим марсианским. А после развода продвинулся по этой стезе довольно значительно.
   Должно быть, Аллу возбуждала атмосфера опасности, потому что глаза ее блестели, и еще она не могла справиться со своим губами, на которых блуждала странная улыбка.
   – Нашла… – произнесла она недвусмысленно. – Хотите еще?
   – Хочу…
   Я решил поиграть в старую, приятную игру.
   – За знакомство…
   Она необдуманно подошла так близко, что я ощутил ее запах – каких-то горько-пряных духов. Старые-старые воспоминания. Они давно преследовали меня, но я не осознавал этого. Эти воспоминания были связаны с Землей, с ее сезоном дождей и Татьяной Лавровой, которая опекала меня и которая приносила с собой этот запах дурмана, потому что был женщиной порывистой и необузданной, и потому что я ее любил. Ну да бог с ней.
   – Все так необычно… – произнесла она с придыханием. – Оставь это здесь.
   – Зачем? – спросил я.
   – Затем… – отозвалась она, как эхо.
   Я снял куртку и бросил ее на пол.
   Алла положила мне на шею руки, и мы поцеловались совсем нестрастно, а скорее нежно и коротко, словно пробуя друг друга на вкус. Я прижал ее к себе и наклонился, но она, закусив губу и глядя мне в глаза, прогнулась в пояснице и покачала головой, словно оценивая, продолжать дальше или нет. Она была хрупкой и сильной одновременно.
   Я всегда был терпелив и галантен. Но иногда во мне просыпался зверь под названием страсть. В данном случае Алла рисковала быть заваленной в гостиной на одном из двух огромных белых диванов, которые я заметил, когда мы проходили на кухню. Меня нельзя было доводить до такого состояния. Единственное, меня останавливало – мысль, что в квартире может находиться еще кто-то, и еще Росс, который глядел на меня осуждающими глазами. А зря, потому что уж я-то ему в его гульках совершенно не отказывал и с удовольствием пристраивал среди своих знакомых всех его брачных и внебрачных детей.
   Не отрывая взгляда, Алла сделал шаг назад, взяла свой стакан, допила водку, наблюдая за мной сквозь дымчатое стекло и улыбаясь, налила себе еще и, взяв меня за руку, повела в глубь комнат. Это было что-то, скажу я вам – похожее на обольщающее заклание. Странное дело, стоило мне в ком-то из женщин, даже отдаленно, увидеть черты Полины, как эта женщина становилась желанной.
   Я совершенно забыл и о раненом полицейском, и о горящем городе, и о Луке с Юрой Дронским. Мена даже не волновали подрагивающие в окнах стекла. Боже мой, думал я, как мало человеку надо. А ведь виной всему послужил только горьковатый запах дурмана. Одно я знал точно, что когда спал с женщинами, то расслаблялся.
   В комнате, стоя ко мне спиной, Алла скинула пеньюар, повернулась и сказала:
   – Дальше сам…
   Две бретельки, и шорох соскользнувшей ткани. Как только я коснулся кожи, все произошло само собой.
   Надо ли говорить, что Алла оказалась потрясающей женщиной, но с одним изъяном – она была лишена стыдливости. Совершенно! Абсолютно! Что в моих глазах было небольшим пороком. Во всем остальном она была на высоте, то есть вовремя стонала и даже пару раз вскрикнула в особо торжественные моменты и во время прелюдии. Кроме этого она вскрикивала во всех тех случаях, когда вздрагивал дом, когда снаружи что-то грохотало, а также когда из подъезда слышались голоса. Я почему-то решил, что это результат массового психоза. Но страсть ее была настоящей. Уж в этом я разбирался. И еще я не ошибся в ее ногах. Ноги у нее были шикарными – гладкие, как тюлени, и точеные, как ноги греческой богини. Ни у одной из моих женщин не было таких шикарных ног. Даже у Полины Кутеповой, которую я все еще любил. Если бы она пришла и сказала: “Начнем все сначала”, ей богу, я бы бросил эту беспорядочную жизнь и не жалел бы ни минуты.
   После любви и треволнений мы уснули, хотя я ненавижу спать на кожаных диванах, потому что прилипаю к ним. Сколько прошло времени не знаю, только я проснулся, словно от толчка.
   Росс лежал в углу и, положив морду на лапы и бесконечно грустя, смотрел на меня влажными, карими глазами. Почему-то он не любил валяться в чужих квартирах и задерживаться в них тоже не любил. Больше всего он любил наш старый, привычный дом, который наверняка считал большой-большой конурой. Но своих приятельниц, в отличие от меня, он туда никогда не приводил.
   Я подмигнул ему и осторожно встал. Снаружи заметно посветлело и не так грохотало.
   Алла спала, свернувшись калачиком. Даже во сне она была до нельзя породистой: черные волосы, черные брови и нос с трепетными ноздрями. Картину не портили разбросанные и смятые простони, из-под которых торчали ее ухоженные ступни.
   Такие женщины мне попадались редко. Чаще всего они были чьими-то любовницами – вели праздный образ существования, или у них было свое маленькое дельце и налаженная жизнь. С ними было просто и весело. Но это были не мои женщины в душевном смысле. Ложась в постель, мы словно заключали временный союз, в котором не было места любви. А наши романы были скоротечны, как удар молнии. Поэтому я не питал никаких иллюзий и они мне были чужды.