Страница:
…С ужином кончено. Остатки отправлены в мусоропоглотительную трубу. Руки вымыты. В кондиционной установке повернута ручка, чтобы усилить обмен воздуха и проветрить комнату после ужина, телефон включен. И в тот же момент Никитина слышит голос Зайцева. Она может разговаривать с ним, не беря в руку телефонной трубки и продолжая спокойно сидеть в мягком кресле: репродуктор и микрофонная установка на столе хорошо переносят звуки в ту и другую сторону.
– Нина! Я говорил с тобой, но ты не отзывалась.
– Аппарат был выключен. Не люблю разговаривать с цыплячьим крылышком в руке.
– Скажи мне, чем кончилось ваше расследование по делу об отравлении Прониной? И какому наказанию подвергнут преступник? Наверно, добрейший Леонтий Самойлович у этого Рябинина все колбы перебил?
– И колбы и ребра, – смеясь, ответила Нина и рассказала о поездке к Рябинину.
– А каково твое решение: попробуешь еще поработать с Лавровым или останешься с Сугубовым?
– К Лаврову мне теперь переходить незачем. Остаюсь у Сугубова.
– Очень рад… Сегодня вечером никуда не идешь? Нет? Ну, до свиданья! – И голос Зайцева умолк.
Нина поднялась, прошла в кабинет, села за стол и раскрыла толстую книгу. Многочисленные микроскопические фотоснимки вдоль широких полей книги поясняли почти каждую строчку. Пристроив аппарат, проецирующий эти рисунки в увеличенном виде на небольшом настольном экране, девушка углубилась в занятия. В движении, в красках видела она на экране и работу желез, выделяющих гормоны, и разрушение красных кровяных телец, и превращение в новые кровяные тельца кровяных клеток-эритробласт, и причудливые блуждания лейкоцитов. Иногда картины пояснял голос самого автора книги.
Вот Нина видит кожный покров пальца, как бы изнутри его. Вдруг покров прорывается, и в прорыв проникает конусообразное тело, похожее на нос межпланетной ракеты, но с очень грубо «обтесанной» поверхностью. Появляется и исчезает. Это швея уколола себе палец иглой. С «ракеты» – острия иглы свалились на края и на дно образовавшегося отверстия огромные глыбы камня, целые утесы (в действительности это ничтожные пылинки, молекулы твердых частиц). Вместе с ними проникли сквозь брешь прокола и странные тельца в виде шариков, соединенные в цепочки. Это страшные стрептококки, которые могут вызвать у человека и рожу, и заражение крови, и различные гнойные процессы. Враг проник в организм! Какой-то неведомый «беспроволочный телеграф» сейчас же разносит эту весть по окружающим тканям и сосудам тела. И вот целые полчища лейкоцитов уже спешат навстречу врагу. Они то вытягиваются в ниточку, проникая сквозь стенки сосудов, то собираются в комочек, то выпускают бесформенные ножки, чтобы быстрее двигаться через ткани тела и нащупывать дорогу, и тогда начинают походить на диплодоков, неуклюжих животных минувших эпох. Наконец они добираются до места, отрывают от цепочки один смертоносный шарик, медленно обволакивают его своим телом плазмой и… «съедают», переваривают, растворяют… В ожесточенном бою массами гибли кокки, но гибли и лейкоциты, убитые ядами, которые выбрасывали из себя бактерии. На этот раз победили лейкоциты. Враг уничтожен. Жизнь швеи спасена. А швея? Она и не подозревала о напряженной схватке, в которой участвовали миллионы бойцов под кожей ее пальца. Она заметила лишь небольшое нагноение…
Но – изумительное дело! – те же самые лейкоциты становятся врагами стареющего человека, внося в его организм болезненные изменения. Можно часами смотреть на эти полные захватывающего интереса картины, забыв о еде, о сне, обо всем…
«Радиогувернер», заведенный самой же Ниной, уже несколько раз напоминал ей о позднем времени, с каждым разом все громче, все настойчивее.
– Да иду! Вот надоедливый! – наконец не выдержала она, улыбнулась, сладко зевнула, погасила аппараты и закрыла увлекательную книгу, подсунув под нее стопку исписанных листов бумаги. Нина писала научный труд на соискание ученой степени кандидата биологических наук.
«Восемь часов! Пора вставать!» – произнес отчетливо радиобудильник.
Нина открыла глаза. В спальне стоял сумеречный свет ленинградского осеннего утра. По железному подоконнику стучали капли дождя. Ленинградцам удалось значительно улучшить климат своего города, но изменить его более решительно они не могли. Переделка климата в пределах одного города невозможна, а борьба за изменение климата в мировом масштабе еще только начиналась.
Вековечный спор европейского ледника – Гренландии – с печкой Европы Гольфстримом – продолжался: ленинградская погода оставалась неустойчивой, осень и зима несли с собой дожди и туманы вперемежку с заморозками, морозами и нежданными оттепелями.
Нина проснулась в плохом настроении. Отчего бы это? Действие осени, дождя, серого утра? Нет, не то: ее настроение было испорчено еще вчера… И вдруг она вспомнила: Лавров!
Вчера утром, как всегда, она вошла в кабинет Сугубова. Леонтий Самойлович, сердито нахмурив брови, ходил по комнате. За столом сидел улыбающийся Лавров.
При появлении Нины он поднялся с кресла и, подойдя к ней, сказал:
– Товарищ Никитина, позвольте вам напомнить о вашем первом появлении в этом кабинете. Тогда, помните, вы колебались, с кем вам работать, со мною или с Леонтием Самойловичем. И мы решили: будете работать попеременно у профессора Сугубова и у меня. Вместо одной пятидневки вы непрерывно проработали у профессора Сугубова более двух месяцев. Но не пора ли вам поработать и у меня?
В этот момент Никитина почти ненавидела Лаврова: нетактично! Неужели старик не понимает, что она уже сделала выбор? Как бы отвечая на ее мысли, Лавров улыбнулся.
– Насильно мил не будешь, и я не напоминал бы вам о нашем договоре, если бы не одно обстоятельство. Мой лаборант, моя правая рука, уехал в длительную командировку, и вся моя работа стала. Вот тут-то я и вспомнил о вас. Ну, думаю, и вы сама и профессор Сугубов, конечно, не откажете мне в товарищеской услуге…
Вот как поставил вопрос этот хитрый Лавров! И возразить нечего… Нина в последней надежде обратила умоляющий взгляд на Сугубова. Но форма просьбы, видимо, и его обезоружила…
И вот сегодня Нина должна начать работать с Лавровым. Она сердито бьет ногой по кровати, нехотя встает и направляется в ванную. Гидроэлектромассаж изгоняет дурное настроение. Вчерашняя сцена в кабинете уже не кажется ей столь неприятной.
Из-за бюро в углу кабинета выглянула женщина.
– Товарищ Никитина? – спросила она. – Профессор Лавров пошел в лабораторию регенерации. Он просил вас разыскать его, как только вы придете.
Никитина кивнула головой и вышла из кабинета.
Направо и налево по коридору – двери, двери без конца… Но сколько же у него лабораторий! У Сугубова только одна – химическая, и в ней производятся самые разнообразные анализы. «Моя лаборатория – весь Ленинград», – говорит Сугубов.
«Лаборатория КВ», «Лаборатория УКВ», «Лаборатория…», «Лаборатория…» – читала Нина надписи на дверях. А вот, наконец, и «Лаборатория регенерации».
– Можно войти? – спрашивает Нина в микрофон у двери и слышит в ответ:
– Нельзя.
– Но мне нужно видеть профессора Лаврова.
– Профессора Лаврова срочно вызвали в рентгеновский кабинет.
Нина досадливо пожала плечами. Встречная санитарка указала ей, как пройти в рентгеновский кабинет. Оказывается, их несколько десятков, но главный находится в подвальном помещении. Никитина решила пойти в главный кабинет.
Не без труда разыскала она в лабиринте широких коридоров и залов подвального этажа огромную стальную дверь. Над ней ярко-красным светом горели зловещие слова:
– Да, он здесь и просит вас подождать. Аппарат будет скоро выключен.
Через три минуты красные буквы погасли, и тяжелая стальная дверь открылась.
Лавров сидел в кресле перед высокой стеной, не доходящей до потолка. Эта толстая стена из бетона и свинца должна предохранять врача от действия чудовищного аппарата. Над стеной поднимается перископ.
– Вы еще не видали эдакой тяжелой артиллерии? Не хотите ли заглянуть в перископ? – предложил Лавров Нине.
Никитина посмотрела и увидела: такой же пустой зал, посредине сложный аппарат с огромной двенадцатиметровой стеклянной лампой. Больного не видно. Вероятно, он уже увезен автоматической вагонеткой…
– Ну, вы еще насмотритесь на все это, Нина. Идем в лабораторию!
На столе, расположенном посреди комнаты, заведующий лабораторией Марин с ассистентом, рыжеволосой девушкой, производили какую-то сложную операцию на спине аксолотля. На длинном столе возле другой стены – стеклянная посуда, приборы химической лаборатории. В углу шкаф с химикалиями.
Осмотрев лабораторию, Нина с недоумением обратилась к Марину:
– Я не совсем понимаю, какое отношение имеет изучение регенерации к проблеме старости…
– Косвенное, – коротко ответил Марин.
– Знакомитесь с нашим хозяйством? – обратился к Никитиной Лавров.
– У вас много помощников? – ответила Нина вопросом на вопрос.
– У них у всех своя работа. А мне нужна такая помощница, которая ходила бы за мной, как нянька. Работа найдется, не беспокойтесь. Разве этого мало? О, если бы можно было работать дни и ночи! Но… голова начинает уставать. – Он похлопал по своему высокому лбу. – Работы бесконечно много. Вы сами знаете, что, несмотря на все успехи, медицина страшно отстала от общего прогресса страны. Медицина в неоплатном долгу у народа. И каждый недожитый день каждого гражданина СССР увеличивает этот долг.
И Лавров с горячностью стал доказывать, что неизлечимых болезней нет. Дело лишь в том, что медицина еще не нашла средств для излечения этих болезней.
– Но мы найдем эти средства, обязательно найдем!
Никитина внимательно слушала Лаврова. Перед ней был как будто совершенно другой человек. Ее поразили не слова ученого – нет, она и сама не раз об этом думала. Ее поразила глубокая убежденность Лаврова. Так вот какой огонь пылал под холодным пеплом старости!
– Я вовсе не хочу преуменьшать достижения нашей медицины, они велики. Именно благодаря им с каждым годом все больше граждан доживает до старости. Не в этом дело. Дело в том, что в большинстве случаев старость и является самой страшной и неизлечимой болезнью. Вы знаете, что именно здесь я расхожусь с профессором Сугубовым. В самом деле, даже и при самых благоприятных условиях, какие у нас сейчас имеются, предел человеческой жизни – семьдесят–семьдесят пять лет. А теория говорит, что жить мы должны сто двадцать–сто пятьдесят лет и при этом почти до конца дней своих быть бодрыми, здоровыми, работоспособными, обладать светлым умом и твердой памятью. Откуда же появляется эта «собачья старость», с ее специфической дряхлостью, старческим слабоумием?.. В чем тут корень зла? Может быть, капитализм и предшествующие ему эпохи испортили гены людей, создали вредные мутации? Как бы то ни было и что бы ни утверждал профессор Сугубов, стариков одолевает склероз, лейкоциты размножаются и поедают благородные ткани, всяческие отбросы, «шлаки» организма постепенно засоряют его, размножаются вредоносные бактерии, работа желез разлаживается, а неразрывно с этим и весь организм расшатывается. Вот что делает нашу старость патологической, болезненной, вот что отравляет наши последние дни! Теперь, надеюсь, вам понятна моя «школа», линия моих работ? Я веду активную борьбу с патологическими явлениями старости: со «шлаками», лейкоцитами, бактериями. Я стремлюсь достигнуть «великого очищения» старческого организма от всех вредоносных факторов, а тем самым продления счастливых дней наших соотечественников… Ну-с, а теперь скажите, следует мне в этом помочь? – заключил Лавров, и добрая, лукавая улыбка заиграла на его губах.
Ей действительно приходилось неотступно ходить за Лавровым. Она записывала в блокнот указания профессора многочисленным научным сотрудникам, новые мысли, которые рождались у него во время работы, проверяла исполнение работ. Затем отправлялась в лабораторию ультракоротких волн или в главный рентгеновский кабинет и помогала Лаврову производить опыты. Для каждого класса и вида бактерий, живущих в организме, он старался подобрать такой вид лучистой энергии, который убивал бы только эти определенные бактерии и был совершенно безвреден для других, а также и для клеток организма. Работа чрезвычайно тонкая и сложная!
Опыты производились исключительно над животными.
Нина была хорошо осведомлена почти обо всех работах своего патрона. Только в лаборатории Z и W Лавров никогда не заходил вместе с ней. Однажды Нина поинтересовалась, что помещается в этих лабораториях.
– Много будете знать – скоро состаритесь, – отшутился Лавров. Но неожиданно сам открыл перед Ниной дверь лаборатории Z: – Входите!
Темно…
Щелкнул выключатель, вспыхнул свет под потолком, и Нина увидала комнату, напоминающую купол обсерватории. Стены, постепенно переходившие в круглый потолок, были сплошь покрыты свинцовыми листами, так же как и дверь. Окна отсутствовали. Пол из блестящей, немного эластичной при нажиме ногой массы.
Лавров прикрыл дверь. Щелкнула задвижка, и сверху до полу опустилась мелкая металлическая сетка.
– Прислушайтесь: здесь тише, чем в знаменитой павловской «Башне молчания». Сюда не долетает ни один звук. И ни один ток, ни одно электроколебание не могут проникнуть из внешнего мира. Сюда нет доступа даже космическим лучам.
Нина слушала и смотрела с огромным вниманием. Вот она, та научная романтика, о которой она мечтала еще на школьной скамье!.. А Лавров тем временем бесшумно ходил по комнате и знакомил девушку с новой для нее обстановкой и приборами.
Посреди комнаты стоит глубокое кожаное кресло с очень отлогой спинкой. Перед креслом на уровне головы висит маленькая лампочка рубинового стекла. Над головой, впереди, сбоку и сзади, нечто вроде купола из металлических прутьев.
– Радиоантенна, – пояснил Лавров.
От антенны идут провода к аппарату, установленному на высоком столике позади кресла.
– Приемник. Настраивается на длину волны от ноль одной до пяти метров. Электромагнитные волны, излучаемые мозгом испытуемого, воспринимаются антенной и передаются в детектор приемника. Здесь они настолько усиливаются, что могут уже воздействовать на механические части аппарата: вот осциллограф – прибор, записывающий кривую колебаний; вот высокочувствительный панцирный гальванометр, а вот аппарат, трансформирующий электроколебания в звуковые колебания.
Теперь осмотрите место экспериментатора. Оно, как видите, находится за аппаратом и представляет собою металлическую сетку или клетку. В эту клетку я сажусь сам… Чего не сделаешь для науки! Клетка заземлена. Следовательно, волны, излучаемые моим собственным мозгом, не могут достичь антенны и смешаться с волнами мозга испытуемого. Волны моего мозга, достигнув металлической сетки, уходят в землю… Итак, я вхожу в клетку, закрываю дверь, сажусь на этот стул перед этим небольшим столиком. Аппараты на столе соединены с приемником проводами. Вот радионаушники. Я надеваю их во время опыта себе на голову. А эти циферблаты дают характеристику излучаемой волны: длину, ампераж, вольтаж и прочее.
– Ну, а теперь не хотите ли сесть, или, вернее, прилечь, на это кресло? Не бойтесь, это не электрический стул.
– Я нисколько не боюсь и охотно подвергну себя опыту, – ответила Нина и сейчас же уселась в кресло, откинувшись на отлогую спинку.
– Вот так! Свободнее! – поощрял Лавров, окидывая девушку таким взглядом, как будто собирался ее фотографировать. Затем он подошел к двери, выключил лампу под потолком и зажег маленькую лампочку, висящую перед креслом. Комната стала похожа на лабораторию фотографа.
– Красный свет больше всего способствует сосредоточенности, а она необходима в нашем опыте. – Лавров еще раз испытующе осмотрел Нину и затем прошел к своему месту. Захлопнулась железная дверь клетки, щелкнул выключатель… Нина смотрела на рубиновый огонек, и ее клонило ко сну.
– Полное спокойствие чувств, мыслей и тела, – как будто из-за стены послышался голос Лаврова, – ослабьте все ваши мышцы. Никакого напряжения. Так…
Голос Лаврова умолк. Тишина невероятная, сверхъестественная… Нине становится даже жутко. Уж не гипноз ли это?
– То-то молодость! – вновь слышит она голос ученого. – Волна-то какая! Стрелку прибора вон куда метнуло! Но и мы, старики, еще не сдаемся!..
Снова пауза.
– Теперь сложите в уме двадцать девять и восемьдесят восемь… Перемножьте шестнадцать на тридцать семь… Что-о? Еще не сосчитали? Вот так штука!
– Что же делать… – оправдывается Нина. – Говорят, великий математик Пуанкаре и тот путался в устном счете.
– Ну хорошо, оставьте счет. Займемся другим. Вспомните какой-нибудь страшный случай из вашей жизни.
– Страшный? Кажется, ничего страшного не было. Вот разве во время одного полета ночью, когда мы потеряли ориентировку и наш аппарат задел летящий дирижабль… Вы знаете эту конструкцию, каждая кают-кабина автоматически «проваливается», затем у нее выбрасываются крылья, и она планирует. Так вот, когда я «провалилась», а затем наша каюта, превратившаяся в планер, задела другой такой же планер и мы начали кувыркаться вниз друг через друга, тогда… тогда, помнится, действительно было страшно. Но ведь это длилось секунды, пока не раскрылся запасной парашют.
– Ну, вот вы и постарайтесь так ярко представить эту жуткую картину, чтобы сердце усиленно забилось.
Снова пауза.
– Фу! Кажется, я достаточно напугала себя! – воскликнула Нина.
– Отлично, отлично!
Лавров вышел из клетки, зажег лампу под потолком, вынул из аппарата узкую длинную ленту – цереброрадиограмму – и показал ее Нине.
– Видите, какая ровная ниточка? Ваш мозг спокоен. И вот «узелки»: амплитуда колебаний увеличилась. Это вы счетом занимались… А вот здесь снова тонкая линия и – внезапный размах! Рисунок кривой напоминает воронку. Это вы с поднебесных высот падали. Ну, вот и весь опыт… – Лавров задумался, затем решительно встряхнул головой, как бы отгоняя непрошеные мысли, и сказал: – Идем дальше.
Они вышли в коридор. Возле двери лаборатории W Лавров приостановился, протянул было руку, но тотчас же быстро отошел от двери. и зашагал дальше.
Лавров посмотрел на большие часы, висевшие в коридоре, приостановился, как-то странно взглянул на Никитину, немного подумал и, наконец, сказал:
– Вот что, Нина. Сейчас я спешу на заседание ученого совета, а мне нужно поговорить с вами по очень серьезному делу. Не зайдете ли вы ко мне запросто на квартиру? Часов в восемь. Кстати, познакомитесь с моей семьей, с ребятами.
Нина была несколько удивлена этим приглашением, но охотно приняла его.
Новый проспект был ярко освещен, но фонарей нигде не было видно. Мягким голубоватым светом светились фасады зданий с колоннами и статуями, отчего они казались воздушными, словно сотканными из световых лучей. Светились колонны портиков между зданиями. Большие площади освещались одним «солнцем» в несколько миллионов свечей. «Солнце» висело в центре двух перекрещивающихся дуг так высоко, что не беспокоило глаз. А в такие туманные дни, как сегодня, площади освещались очень эффектно и необычайно: «солнце» не горело над головой, но зато весь воздух, наполненный туманом, светился зеленовато-лиловым светом, как газонаполненная трубка. Дело в том, что на самой земле между клумбами были установлены электрические дуговые лампы с направленным вверх светом. Ломкие фиолетовые лучи вольтовой дуги, встречая молекулы тумана, многократно преломлялись, рассеивались, и весь насыщенный туманом воздух начинал светиться…
Повернувшись к шоферу, Нина спросила его:
– Чем вы занимаетесь, товарищ?
Шофер серьезно ответил:
– Веду машину.
«Не сообразил», – подумала Нина. А ведь ее вопрос так прост и понятен. Разве современный человек не многогранен по своей культуре, запросам, интересам, занятиям? Вот, например, колхозник Зорин – прекрасный астроном: недавно он открыл новую переменную звезду; Габрилович – математик с мировым именем, одновременно отличный скрипач; про Лаврова рассказывают, что он виртуоз работы на токарном станке… А уж о людях вроде шоферов и вагоновожатых, голова которых в свободное от работы время не слишком занята заботами основной профессии, – о них и говорить не приходится. Все они имеют «вторую жизнь», какие-то другие интересы. А руль – это ясно. Об этом и спрашивать нечего. Нет, ты мне скажи, что еще, помимо руля, наполняет твою жизнь…
– А вы чем занимаетесь? – неожиданно спросил шофер.
– Стихи пишу, – полунасмешливо, полусерьезно отозвалась Нина.
– Нет, правда?
– К сожалению, правда, – ответила Нина уже с некоторым смущением. – Я только никому об этом не говорю. Вот вам сказала: ведь вы случайный собеседник…
– Стихи! Это же очень интересно. Быть может, и сонеты пишете?
– Пишу. Отвратительные… и знаю, что плохо, а тянет.
– Может быть, не так уж плохо, – сказал шофер. – Прочитайте что-нибудь на память.
– А вы понимаете в этом деле? – спросила Нина.
– Немножко понимаю. В итальянских сонетах эпохи Ренессанса, во всяком случае, неплохо разбираюсь.
И шофер, наконец, рассказал, чем он занимается: уже много лет он увлекается историей искусств; его специальность – эпоха Возрождения.
– Несколько моих работ о флорентийских художниках – мастерах раннего Возрождения – уже напечатано… Сколько радости дает искусство! Прочитайте же мне одно из ваших стихотворений. Если можно, сонет.
– Как-нибудь в другой раз… по телефону!
И они обменялись номерами телефонов.
Машина въезжала в пределы старого города. Нина попросила шофера проехать по проспекту 25 Октября. Уже давненько не заглядывала она сюда.
Новое время наложило свою печать и на проспект 25 Октября. Давно исчезли паутина проводов и «аллеи столбов», исчезли грохочущие трамваи и даже троллейбусы. Только бесшумные двухэтажные автобусы и авто на аккумуляторах двигались по улицам, а возле тротуаров медленно катились удобные одноместные кресла-самоходы – любимый способ выезда в город пожилых людей, одиноких старух и стариков пенсионеров. Молодые люди скользили по тротуарам на автороликах – этот способ передвижения был изобретен совсем недавно.
Стены домов солнечной стороны были выложены блестящими полированными листами из нержавеющего металлического сплава. Летом эти листы время от времени промывались. Из того же полированного, и блестящего, как стекло, металла были сделаны прожекторы, укрепленные на краю крыши. Особые механизмы передвигали эти рефлекторы вслед за солнцем. Таким образом, в солнечные дни рефлекторы отражали солнечные лучи прямо в окна домов теневой стороны.
Перед Ниной открылся Кировский проспект. Он мало изменился. Только кое-где на месте старых неуклюжих «доходных» домов появились новые здания, выстроенные по проектам талантливого архитектора Марии Титовой.
Пластмассовая мостовая проспекта не была разделена цветными полосами и аллеями. Большие деревья росли только по краям проспекта, вдоль тротуаров. Не было здесь и подземных тоннелей для поворота и перехода с полосы одной скорости на другую. Шоферу пришлось, озираясь налево, повернуть машину поперек улицы и переехать на противоположную сторону, к № 26/28.
– Я буду ждать вашего звонка! – крикнул шофер, провожая Нину глазами. Так хотелось узнать ее имя, но… побоялся, что девушке не понравится такая навязчивость.
Семья Лавровых, очевидно, была довольно большая. На паркетном полу, в углу возле зеркала, стояло несколько пар электророликов разных размеров, а возле окна – «стариковское» электрокресло.
– Нина! Я говорил с тобой, но ты не отзывалась.
– Аппарат был выключен. Не люблю разговаривать с цыплячьим крылышком в руке.
– Скажи мне, чем кончилось ваше расследование по делу об отравлении Прониной? И какому наказанию подвергнут преступник? Наверно, добрейший Леонтий Самойлович у этого Рябинина все колбы перебил?
– И колбы и ребра, – смеясь, ответила Нина и рассказала о поездке к Рябинину.
– А каково твое решение: попробуешь еще поработать с Лавровым или останешься с Сугубовым?
– К Лаврову мне теперь переходить незачем. Остаюсь у Сугубова.
– Очень рад… Сегодня вечером никуда не идешь? Нет? Ну, до свиданья! – И голос Зайцева умолк.
Нина поднялась, прошла в кабинет, села за стол и раскрыла толстую книгу. Многочисленные микроскопические фотоснимки вдоль широких полей книги поясняли почти каждую строчку. Пристроив аппарат, проецирующий эти рисунки в увеличенном виде на небольшом настольном экране, девушка углубилась в занятия. В движении, в красках видела она на экране и работу желез, выделяющих гормоны, и разрушение красных кровяных телец, и превращение в новые кровяные тельца кровяных клеток-эритробласт, и причудливые блуждания лейкоцитов. Иногда картины пояснял голос самого автора книги.
Вот Нина видит кожный покров пальца, как бы изнутри его. Вдруг покров прорывается, и в прорыв проникает конусообразное тело, похожее на нос межпланетной ракеты, но с очень грубо «обтесанной» поверхностью. Появляется и исчезает. Это швея уколола себе палец иглой. С «ракеты» – острия иглы свалились на края и на дно образовавшегося отверстия огромные глыбы камня, целые утесы (в действительности это ничтожные пылинки, молекулы твердых частиц). Вместе с ними проникли сквозь брешь прокола и странные тельца в виде шариков, соединенные в цепочки. Это страшные стрептококки, которые могут вызвать у человека и рожу, и заражение крови, и различные гнойные процессы. Враг проник в организм! Какой-то неведомый «беспроволочный телеграф» сейчас же разносит эту весть по окружающим тканям и сосудам тела. И вот целые полчища лейкоцитов уже спешат навстречу врагу. Они то вытягиваются в ниточку, проникая сквозь стенки сосудов, то собираются в комочек, то выпускают бесформенные ножки, чтобы быстрее двигаться через ткани тела и нащупывать дорогу, и тогда начинают походить на диплодоков, неуклюжих животных минувших эпох. Наконец они добираются до места, отрывают от цепочки один смертоносный шарик, медленно обволакивают его своим телом плазмой и… «съедают», переваривают, растворяют… В ожесточенном бою массами гибли кокки, но гибли и лейкоциты, убитые ядами, которые выбрасывали из себя бактерии. На этот раз победили лейкоциты. Враг уничтожен. Жизнь швеи спасена. А швея? Она и не подозревала о напряженной схватке, в которой участвовали миллионы бойцов под кожей ее пальца. Она заметила лишь небольшое нагноение…
Но – изумительное дело! – те же самые лейкоциты становятся врагами стареющего человека, внося в его организм болезненные изменения. Можно часами смотреть на эти полные захватывающего интереса картины, забыв о еде, о сне, обо всем…
«Радиогувернер», заведенный самой же Ниной, уже несколько раз напоминал ей о позднем времени, с каждым разом все громче, все настойчивее.
– Да иду! Вот надоедливый! – наконец не выдержала она, улыбнулась, сладко зевнула, погасила аппараты и закрыла увлекательную книгу, подсунув под нее стопку исписанных листов бумаги. Нина писала научный труд на соискание ученой степени кандидата биологических наук.
«Восемь часов! Пора вставать!» – произнес отчетливо радиобудильник.
Нина открыла глаза. В спальне стоял сумеречный свет ленинградского осеннего утра. По железному подоконнику стучали капли дождя. Ленинградцам удалось значительно улучшить климат своего города, но изменить его более решительно они не могли. Переделка климата в пределах одного города невозможна, а борьба за изменение климата в мировом масштабе еще только начиналась.
Вековечный спор европейского ледника – Гренландии – с печкой Европы Гольфстримом – продолжался: ленинградская погода оставалась неустойчивой, осень и зима несли с собой дожди и туманы вперемежку с заморозками, морозами и нежданными оттепелями.
Нина проснулась в плохом настроении. Отчего бы это? Действие осени, дождя, серого утра? Нет, не то: ее настроение было испорчено еще вчера… И вдруг она вспомнила: Лавров!
Вчера утром, как всегда, она вошла в кабинет Сугубова. Леонтий Самойлович, сердито нахмурив брови, ходил по комнате. За столом сидел улыбающийся Лавров.
При появлении Нины он поднялся с кресла и, подойдя к ней, сказал:
– Товарищ Никитина, позвольте вам напомнить о вашем первом появлении в этом кабинете. Тогда, помните, вы колебались, с кем вам работать, со мною или с Леонтием Самойловичем. И мы решили: будете работать попеременно у профессора Сугубова и у меня. Вместо одной пятидневки вы непрерывно проработали у профессора Сугубова более двух месяцев. Но не пора ли вам поработать и у меня?
В этот момент Никитина почти ненавидела Лаврова: нетактично! Неужели старик не понимает, что она уже сделала выбор? Как бы отвечая на ее мысли, Лавров улыбнулся.
– Насильно мил не будешь, и я не напоминал бы вам о нашем договоре, если бы не одно обстоятельство. Мой лаборант, моя правая рука, уехал в длительную командировку, и вся моя работа стала. Вот тут-то я и вспомнил о вас. Ну, думаю, и вы сама и профессор Сугубов, конечно, не откажете мне в товарищеской услуге…
Вот как поставил вопрос этот хитрый Лавров! И возразить нечего… Нина в последней надежде обратила умоляющий взгляд на Сугубова. Но форма просьбы, видимо, и его обезоружила…
И вот сегодня Нина должна начать работать с Лавровым. Она сердито бьет ногой по кровати, нехотя встает и направляется в ванную. Гидроэлектромассаж изгоняет дурное настроение. Вчерашняя сцена в кабинете уже не кажется ей столь неприятной.
* * *
– А где же профессор Лавров? – спросила Никитина, обводя глазами кабинет.Из-за бюро в углу кабинета выглянула женщина.
– Товарищ Никитина? – спросила она. – Профессор Лавров пошел в лабораторию регенерации. Он просил вас разыскать его, как только вы придете.
Никитина кивнула головой и вышла из кабинета.
Направо и налево по коридору – двери, двери без конца… Но сколько же у него лабораторий! У Сугубова только одна – химическая, и в ней производятся самые разнообразные анализы. «Моя лаборатория – весь Ленинград», – говорит Сугубов.
«Лаборатория КВ», «Лаборатория УКВ», «Лаборатория…», «Лаборатория…» – читала Нина надписи на дверях. А вот, наконец, и «Лаборатория регенерации».
– Можно войти? – спрашивает Нина в микрофон у двери и слышит в ответ:
– Нельзя.
– Но мне нужно видеть профессора Лаврова.
– Профессора Лаврова срочно вызвали в рентгеновский кабинет.
Нина досадливо пожала плечами. Встречная санитарка указала ей, как пройти в рентгеновский кабинет. Оказывается, их несколько десятков, но главный находится в подвальном помещении. Никитина решила пойти в главный кабинет.
Не без труда разыскала она в лабиринте широких коридоров и залов подвального этажа огромную стальную дверь. Над ней ярко-красным светом горели зловещие слова:
НЕ ВХОДИТЬ! ВКЛЮЧЕНО 3 000 000 ВОЛЬТ!На вопрос, в кабинете ли профессор Лавров, Нина получила ответ:
– Да, он здесь и просит вас подождать. Аппарат будет скоро выключен.
Через три минуты красные буквы погасли, и тяжелая стальная дверь открылась.
Лавров сидел в кресле перед высокой стеной, не доходящей до потолка. Эта толстая стена из бетона и свинца должна предохранять врача от действия чудовищного аппарата. Над стеной поднимается перископ.
– Вы еще не видали эдакой тяжелой артиллерии? Не хотите ли заглянуть в перископ? – предложил Лавров Нине.
Никитина посмотрела и увидела: такой же пустой зал, посредине сложный аппарат с огромной двенадцатиметровой стеклянной лампой. Больного не видно. Вероятно, он уже увезен автоматической вагонеткой…
– Ну, вы еще насмотритесь на все это, Нина. Идем в лабораторию!
* * *
Лаборатория регенерации несколько напоминала магазин живой природы. На высоком столе у одной из стен в несколько этажей были установлены аквариумы, террариумы, клетки с птицами и белыми мышами. За стеклами виднелись морские звезды, гидры, лягушки, дождевые черви, раки, пауки, ящерицы, полипы. У многих ящериц были двойные и тройные хвосты. У лягушек раздвоенные ноги, у аксолотля пятая нога на спине – результат действия регенеративных сил…На столе, расположенном посреди комнаты, заведующий лабораторией Марин с ассистентом, рыжеволосой девушкой, производили какую-то сложную операцию на спине аксолотля. На длинном столе возле другой стены – стеклянная посуда, приборы химической лаборатории. В углу шкаф с химикалиями.
Осмотрев лабораторию, Нина с недоумением обратилась к Марину:
– Я не совсем понимаю, какое отношение имеет изучение регенерации к проблеме старости…
– Косвенное, – коротко ответил Марин.
– Знакомитесь с нашим хозяйством? – обратился к Никитиной Лавров.
– У вас много помощников? – ответила Нина вопросом на вопрос.
– У них у всех своя работа. А мне нужна такая помощница, которая ходила бы за мной, как нянька. Работа найдется, не беспокойтесь. Разве этого мало? О, если бы можно было работать дни и ночи! Но… голова начинает уставать. – Он похлопал по своему высокому лбу. – Работы бесконечно много. Вы сами знаете, что, несмотря на все успехи, медицина страшно отстала от общего прогресса страны. Медицина в неоплатном долгу у народа. И каждый недожитый день каждого гражданина СССР увеличивает этот долг.
И Лавров с горячностью стал доказывать, что неизлечимых болезней нет. Дело лишь в том, что медицина еще не нашла средств для излечения этих болезней.
– Но мы найдем эти средства, обязательно найдем!
Никитина внимательно слушала Лаврова. Перед ней был как будто совершенно другой человек. Ее поразили не слова ученого – нет, она и сама не раз об этом думала. Ее поразила глубокая убежденность Лаврова. Так вот какой огонь пылал под холодным пеплом старости!
– Я вовсе не хочу преуменьшать достижения нашей медицины, они велики. Именно благодаря им с каждым годом все больше граждан доживает до старости. Не в этом дело. Дело в том, что в большинстве случаев старость и является самой страшной и неизлечимой болезнью. Вы знаете, что именно здесь я расхожусь с профессором Сугубовым. В самом деле, даже и при самых благоприятных условиях, какие у нас сейчас имеются, предел человеческой жизни – семьдесят–семьдесят пять лет. А теория говорит, что жить мы должны сто двадцать–сто пятьдесят лет и при этом почти до конца дней своих быть бодрыми, здоровыми, работоспособными, обладать светлым умом и твердой памятью. Откуда же появляется эта «собачья старость», с ее специфической дряхлостью, старческим слабоумием?.. В чем тут корень зла? Может быть, капитализм и предшествующие ему эпохи испортили гены людей, создали вредные мутации? Как бы то ни было и что бы ни утверждал профессор Сугубов, стариков одолевает склероз, лейкоциты размножаются и поедают благородные ткани, всяческие отбросы, «шлаки» организма постепенно засоряют его, размножаются вредоносные бактерии, работа желез разлаживается, а неразрывно с этим и весь организм расшатывается. Вот что делает нашу старость патологической, болезненной, вот что отравляет наши последние дни! Теперь, надеюсь, вам понятна моя «школа», линия моих работ? Я веду активную борьбу с патологическими явлениями старости: со «шлаками», лейкоцитами, бактериями. Я стремлюсь достигнуть «великого очищения» старческого организма от всех вредоносных факторов, а тем самым продления счастливых дней наших соотечественников… Ну-с, а теперь скажите, следует мне в этом помочь? – заключил Лавров, и добрая, лукавая улыбка заиграла на его губах.
* * *
Работа у Лаврова захватила Никитину.Ей действительно приходилось неотступно ходить за Лавровым. Она записывала в блокнот указания профессора многочисленным научным сотрудникам, новые мысли, которые рождались у него во время работы, проверяла исполнение работ. Затем отправлялась в лабораторию ультракоротких волн или в главный рентгеновский кабинет и помогала Лаврову производить опыты. Для каждого класса и вида бактерий, живущих в организме, он старался подобрать такой вид лучистой энергии, который убивал бы только эти определенные бактерии и был совершенно безвреден для других, а также и для клеток организма. Работа чрезвычайно тонкая и сложная!
Опыты производились исключительно над животными.
Нина была хорошо осведомлена почти обо всех работах своего патрона. Только в лаборатории Z и W Лавров никогда не заходил вместе с ней. Однажды Нина поинтересовалась, что помещается в этих лабораториях.
– Много будете знать – скоро состаритесь, – отшутился Лавров. Но неожиданно сам открыл перед Ниной дверь лаборатории Z: – Входите!
Темно…
Щелкнул выключатель, вспыхнул свет под потолком, и Нина увидала комнату, напоминающую купол обсерватории. Стены, постепенно переходившие в круглый потолок, были сплошь покрыты свинцовыми листами, так же как и дверь. Окна отсутствовали. Пол из блестящей, немного эластичной при нажиме ногой массы.
Лавров прикрыл дверь. Щелкнула задвижка, и сверху до полу опустилась мелкая металлическая сетка.
– Прислушайтесь: здесь тише, чем в знаменитой павловской «Башне молчания». Сюда не долетает ни один звук. И ни один ток, ни одно электроколебание не могут проникнуть из внешнего мира. Сюда нет доступа даже космическим лучам.
Нина слушала и смотрела с огромным вниманием. Вот она, та научная романтика, о которой она мечтала еще на школьной скамье!.. А Лавров тем временем бесшумно ходил по комнате и знакомил девушку с новой для нее обстановкой и приборами.
Посреди комнаты стоит глубокое кожаное кресло с очень отлогой спинкой. Перед креслом на уровне головы висит маленькая лампочка рубинового стекла. Над головой, впереди, сбоку и сзади, нечто вроде купола из металлических прутьев.
– Радиоантенна, – пояснил Лавров.
От антенны идут провода к аппарату, установленному на высоком столике позади кресла.
– Приемник. Настраивается на длину волны от ноль одной до пяти метров. Электромагнитные волны, излучаемые мозгом испытуемого, воспринимаются антенной и передаются в детектор приемника. Здесь они настолько усиливаются, что могут уже воздействовать на механические части аппарата: вот осциллограф – прибор, записывающий кривую колебаний; вот высокочувствительный панцирный гальванометр, а вот аппарат, трансформирующий электроколебания в звуковые колебания.
Теперь осмотрите место экспериментатора. Оно, как видите, находится за аппаратом и представляет собою металлическую сетку или клетку. В эту клетку я сажусь сам… Чего не сделаешь для науки! Клетка заземлена. Следовательно, волны, излучаемые моим собственным мозгом, не могут достичь антенны и смешаться с волнами мозга испытуемого. Волны моего мозга, достигнув металлической сетки, уходят в землю… Итак, я вхожу в клетку, закрываю дверь, сажусь на этот стул перед этим небольшим столиком. Аппараты на столе соединены с приемником проводами. Вот радионаушники. Я надеваю их во время опыта себе на голову. А эти циферблаты дают характеристику излучаемой волны: длину, ампераж, вольтаж и прочее.
– Ну, а теперь не хотите ли сесть, или, вернее, прилечь, на это кресло? Не бойтесь, это не электрический стул.
– Я нисколько не боюсь и охотно подвергну себя опыту, – ответила Нина и сейчас же уселась в кресло, откинувшись на отлогую спинку.
– Вот так! Свободнее! – поощрял Лавров, окидывая девушку таким взглядом, как будто собирался ее фотографировать. Затем он подошел к двери, выключил лампу под потолком и зажег маленькую лампочку, висящую перед креслом. Комната стала похожа на лабораторию фотографа.
– Красный свет больше всего способствует сосредоточенности, а она необходима в нашем опыте. – Лавров еще раз испытующе осмотрел Нину и затем прошел к своему месту. Захлопнулась железная дверь клетки, щелкнул выключатель… Нина смотрела на рубиновый огонек, и ее клонило ко сну.
– Полное спокойствие чувств, мыслей и тела, – как будто из-за стены послышался голос Лаврова, – ослабьте все ваши мышцы. Никакого напряжения. Так…
Голос Лаврова умолк. Тишина невероятная, сверхъестественная… Нине становится даже жутко. Уж не гипноз ли это?
– То-то молодость! – вновь слышит она голос ученого. – Волна-то какая! Стрелку прибора вон куда метнуло! Но и мы, старики, еще не сдаемся!..
Снова пауза.
– Теперь сложите в уме двадцать девять и восемьдесят восемь… Перемножьте шестнадцать на тридцать семь… Что-о? Еще не сосчитали? Вот так штука!
– Что же делать… – оправдывается Нина. – Говорят, великий математик Пуанкаре и тот путался в устном счете.
– Ну хорошо, оставьте счет. Займемся другим. Вспомните какой-нибудь страшный случай из вашей жизни.
– Страшный? Кажется, ничего страшного не было. Вот разве во время одного полета ночью, когда мы потеряли ориентировку и наш аппарат задел летящий дирижабль… Вы знаете эту конструкцию, каждая кают-кабина автоматически «проваливается», затем у нее выбрасываются крылья, и она планирует. Так вот, когда я «провалилась», а затем наша каюта, превратившаяся в планер, задела другой такой же планер и мы начали кувыркаться вниз друг через друга, тогда… тогда, помнится, действительно было страшно. Но ведь это длилось секунды, пока не раскрылся запасной парашют.
– Ну, вот вы и постарайтесь так ярко представить эту жуткую картину, чтобы сердце усиленно забилось.
Снова пауза.
– Фу! Кажется, я достаточно напугала себя! – воскликнула Нина.
– Отлично, отлично!
Лавров вышел из клетки, зажег лампу под потолком, вынул из аппарата узкую длинную ленту – цереброрадиограмму – и показал ее Нине.
– Видите, какая ровная ниточка? Ваш мозг спокоен. И вот «узелки»: амплитуда колебаний увеличилась. Это вы счетом занимались… А вот здесь снова тонкая линия и – внезапный размах! Рисунок кривой напоминает воронку. Это вы с поднебесных высот падали. Ну, вот и весь опыт… – Лавров задумался, затем решительно встряхнул головой, как бы отгоняя непрошеные мысли, и сказал: – Идем дальше.
Они вышли в коридор. Возле двери лаборатории W Лавров приостановился, протянул было руку, но тотчас же быстро отошел от двери. и зашагал дальше.
Лавров посмотрел на большие часы, висевшие в коридоре, приостановился, как-то странно взглянул на Никитину, немного подумал и, наконец, сказал:
– Вот что, Нина. Сейчас я спешу на заседание ученого совета, а мне нужно поговорить с вами по очень серьезному делу. Не зайдете ли вы ко мне запросто на квартиру? Часов в восемь. Кстати, познакомитесь с моей семьей, с ребятами.
Нина была несколько удивлена этим приглашением, но охотно приняла его.
* * *
Был туманный осенний вечер. Но Нина не боялась простуды и ехала в открытом электротакси рядом с шофером, плотным мужчиной средних лет.Новый проспект был ярко освещен, но фонарей нигде не было видно. Мягким голубоватым светом светились фасады зданий с колоннами и статуями, отчего они казались воздушными, словно сотканными из световых лучей. Светились колонны портиков между зданиями. Большие площади освещались одним «солнцем» в несколько миллионов свечей. «Солнце» висело в центре двух перекрещивающихся дуг так высоко, что не беспокоило глаз. А в такие туманные дни, как сегодня, площади освещались очень эффектно и необычайно: «солнце» не горело над головой, но зато весь воздух, наполненный туманом, светился зеленовато-лиловым светом, как газонаполненная трубка. Дело в том, что на самой земле между клумбами были установлены электрические дуговые лампы с направленным вверх светом. Ломкие фиолетовые лучи вольтовой дуги, встречая молекулы тумана, многократно преломлялись, рассеивались, и весь насыщенный туманом воздух начинал светиться…
Повернувшись к шоферу, Нина спросила его:
– Чем вы занимаетесь, товарищ?
Шофер серьезно ответил:
– Веду машину.
«Не сообразил», – подумала Нина. А ведь ее вопрос так прост и понятен. Разве современный человек не многогранен по своей культуре, запросам, интересам, занятиям? Вот, например, колхозник Зорин – прекрасный астроном: недавно он открыл новую переменную звезду; Габрилович – математик с мировым именем, одновременно отличный скрипач; про Лаврова рассказывают, что он виртуоз работы на токарном станке… А уж о людях вроде шоферов и вагоновожатых, голова которых в свободное от работы время не слишком занята заботами основной профессии, – о них и говорить не приходится. Все они имеют «вторую жизнь», какие-то другие интересы. А руль – это ясно. Об этом и спрашивать нечего. Нет, ты мне скажи, что еще, помимо руля, наполняет твою жизнь…
– А вы чем занимаетесь? – неожиданно спросил шофер.
– Стихи пишу, – полунасмешливо, полусерьезно отозвалась Нина.
– Нет, правда?
– К сожалению, правда, – ответила Нина уже с некоторым смущением. – Я только никому об этом не говорю. Вот вам сказала: ведь вы случайный собеседник…
– Стихи! Это же очень интересно. Быть может, и сонеты пишете?
– Пишу. Отвратительные… и знаю, что плохо, а тянет.
– Может быть, не так уж плохо, – сказал шофер. – Прочитайте что-нибудь на память.
– А вы понимаете в этом деле? – спросила Нина.
– Немножко понимаю. В итальянских сонетах эпохи Ренессанса, во всяком случае, неплохо разбираюсь.
И шофер, наконец, рассказал, чем он занимается: уже много лет он увлекается историей искусств; его специальность – эпоха Возрождения.
– Несколько моих работ о флорентийских художниках – мастерах раннего Возрождения – уже напечатано… Сколько радости дает искусство! Прочитайте же мне одно из ваших стихотворений. Если можно, сонет.
– Как-нибудь в другой раз… по телефону!
И они обменялись номерами телефонов.
Машина въезжала в пределы старого города. Нина попросила шофера проехать по проспекту 25 Октября. Уже давненько не заглядывала она сюда.
Новое время наложило свою печать и на проспект 25 Октября. Давно исчезли паутина проводов и «аллеи столбов», исчезли грохочущие трамваи и даже троллейбусы. Только бесшумные двухэтажные автобусы и авто на аккумуляторах двигались по улицам, а возле тротуаров медленно катились удобные одноместные кресла-самоходы – любимый способ выезда в город пожилых людей, одиноких старух и стариков пенсионеров. Молодые люди скользили по тротуарам на автороликах – этот способ передвижения был изобретен совсем недавно.
Стены домов солнечной стороны были выложены блестящими полированными листами из нержавеющего металлического сплава. Летом эти листы время от времени промывались. Из того же полированного, и блестящего, как стекло, металла были сделаны прожекторы, укрепленные на краю крыши. Особые механизмы передвигали эти рефлекторы вслед за солнцем. Таким образом, в солнечные дни рефлекторы отражали солнечные лучи прямо в окна домов теневой стороны.
Перед Ниной открылся Кировский проспект. Он мало изменился. Только кое-где на месте старых неуклюжих «доходных» домов появились новые здания, выстроенные по проектам талантливого архитектора Марии Титовой.
Пластмассовая мостовая проспекта не была разделена цветными полосами и аллеями. Большие деревья росли только по краям проспекта, вдоль тротуаров. Не было здесь и подземных тоннелей для поворота и перехода с полосы одной скорости на другую. Шоферу пришлось, озираясь налево, повернуть машину поперек улицы и переехать на противоположную сторону, к № 26/28.
– Я буду ждать вашего звонка! – крикнул шофер, провожая Нину глазами. Так хотелось узнать ее имя, но… побоялся, что девушке не понравится такая навязчивость.
* * *
Дверь автоматически открылась перед Ниной. Она вошла в просторную переднюю, и тотчас же где-то под верхним карнизом вспыхнул свет.Семья Лавровых, очевидно, была довольно большая. На паркетном полу, в углу возле зеркала, стояло несколько пар электророликов разных размеров, а возле окна – «стариковское» электрокресло.