Беляев Александр Романович. Орден республики

   — Что-нибудь придумаем. Посиди здесь, — попросил он и пополз в кусты ближе к дороге.
   Что он задумал, Женя, естественно, не знала. Ее больше беспокоило, чтобы Ашот не уполз совсем. Но он через несколько минут вернулся.
   — Ты верхом ездить умеешь? — вполголоса спросил он.
   — С ума сошел! Мне дедушка даже близко не разрешал подходить к лошадям.
   Ашот добродушно усмехнулся:
   — А еще миллион стоишь! Ну да ладно. Будешь делать, что я скажу. Ползи вон до той, самой крайней сосны и спускайся на дорогу. И возвращайся не торопясь по дороге сюда. Они подумают, что ты откуда-то издалека идешь. И при тебе постесняются вылезать из воды…
   — А ты куда пойдешь? — не дала ему договорить Женя.
   — У тебя все одно на уме, — нахмурился Ашот. — Ждать тебя буду!
   — Смотри, — пригрозила ему пальцем Женя и, прячась за кусты, поползла к сосне, стоявшей у самой дороги.
   Скоро ее не стало видно. Ашот подождал еще немного и тоже пополз к дороге. А точнее, к тому кусту, возле которого лежали винтовки и к которому были привязаны кони. Он понимал, что, если казаки увидят его, ему несдобровать. Но другого выхода не было. Ждать, когда казаки уйдут? Они могли просидеть тут и день, и два. Обходить их стороной? Но склон горы обрывался глубокой пропастью, и перебраться через нее нечего было и думать. Оставалось одно — именно то, что он задумал. И он полз, старательно прижимаясь к земле. Вот и куст. Кони давно уже настороженно поглядывали в его сторону, стригли ушами, пофыркивали, но особой тревоги пока не поднимали. Очевидно, потому, что хорошо видели его. Казаки были за кустом и ниже. Они его видеть не могли. Но они уже увидели Женю. Это он понял по их разговору.
   — Тю, бабу нелегкая несет, — сказал один из них недовольным тоном.
   — Да это ж девка, дядя Захар. И то малая, — поправил его другой.
   — Все одно, вроде срамотно при ней вылезать, — буркнул первый и добавил: — Ну-ка шумни ей, чтоб побыстрей проходила.
   — Ей! Давай поскорей! Ходют тут разные! — окликнул Женю его напарник.
   Ашот понял: его расчет оправдывает себя. Но действовать надо без промедлений. И первым делом — обезоружить врага. «Вот так вынимается затвор», — вспомнил Ашот, как учил его Серега. Он повернул рукоятку, открыл затвор, нажал на спусковой крючок и вытащил затвор из затворной коробки. Точно ту же операцию он проделал и со второй винтовкой. А потом, не теряя драгоценного времени, забросил оба затвора в кусты. Теперь, даже если бы казаки и обнаружили его, он еще мог от них удрать. Во всяком случае, пустить в ход винтовки они уже не могли. Но это было лишь полдела. Надо было еще уйти от казаков.
   Стараясь, чтобы его не заметили, Ашот отвязал коней, с ловкостью кошки вскочил на одного из них, хлестнул его, а другого коня потянул за собой на поводу. Кони легко сорвались с места и в один миг вынесли его на дорогу, навстречу Жене. Казаки, как ошпаренные, выскочили из воды и ошалело заорали ему вслед:
   — Стой!
   — Стой, поганец!
   — Стреляй его, вражину, Петруха!
   Но Ашот не обращал на эти вопли никакого внимания. Он даже не оглянулся назад. Он подскакал к Жене и, едва остановив коней, протянул ей руку.
   — Залезай скорее, — скомандовал он и, подхватив Женю за руку, почти втащил ее в седло. Потом стегнул коней и поскакал вдоль дороги. Ашот хорошо сидел в седле. А Женя так вцепилась в его куртку, что оторвать ее от него нельзя было никакими силами.
   Они проскакали, не встретив никого, километра три. Однако бесконечно так продолжаться не могло. Хоть и тревожное было время, дорога не пустовала. А если бы кто-нибудь увидел столь необычных всадников, то уж, конечно, заподозрил бы что-то неладное. Поэтому у развилки дороги Ашот остановился и слез на землю. Потом быстро и ловко расседлал коня, которого вел на поводу, сбросил седло в обрыв, снял узду, закинул ее в кусты, а самого коня крепко стегнул хворостиной. Скакун заржал и, почувствовав свободу, понесся в горы.
   — Куда он? — спросила Женя.
   — Там, за поворотом, хороший луг. Пусть попасется. — Ашот снова забрался в седло.
   Они могли продолжить путь и скоро выехали бы на большак. Но Ашот боялся большой дороги и решил ехать по тропам, а то и вовсе по кустам, лишь бы подальше от чужого глаза. Однако в горах проезжих путей не так-то много, и волей-неволей очень часто приходится ехать не там, где хотелось бы, а там, где можно. Так случилось и с ними. Как ни старался Ашот держаться подальше от большой дороги, а спуститься на нее пришлось. И скоро впереди показалось село. Объехать его стороной было нельзя. Слева домишки лепились прямо к скале. Справа, сразу же за огородами, начинался обрывистый берег реки.
   Проехать через село на коне или даже провести его за собой на поводу было равносильно тому, что добровольно выдать себя с головой. Конь-то явно, по всем статям, был военный, под казачьим седлом и в армейской узде. Конечно, проще всего было бы и этого скакуна прогнать в горы и дальше идти пешком. Но до Благодати было еще далеко, и у Жени наверняка не хватило бы сил. Значит, пришлось бы останавливаться, отдыхать. А время бежало, летело, и патронов у защитников пещеры, Ашот знал, становилось меньше с каждой минутой… Нет, идти пешком они не могли. Женю надо было на чем-то везти. Надо было снова искать выход из положения, и Ашот задумался.
   — А мы есть что-нибудь будем? — спросила вдруг Женя.
   — Есть? — Ашот даже не сразу понял, о чем она говорит.
   — Ну да, есть, — повторила Женя. — Чувствуешь, как вкусно пахнет?
   Ашот невольно втянул носом воздух и сразу почуял запах шашлыка. Ел он последний раз вместе с Серегой еще в обозе, ровно сутки назад. Пообедали они тогда, покормили раненых, двинулись по дороге дальше, а потом началось…
   — Барашка жарят, — глотая слюну, сказал он.
   — Может, хоть хлебца нам дадут, — вздохнула Женя.
   — Шомполов нам дадут, если поймают. — Ашот остановил коня, спешился и помог Жене спрыгнуть на землю. Он кое-что уже придумал и теперь, подстрекаемый голодом, начал действовать энергично. Послав Женю наблюдать из-за камней за селом — нет ли там белых, — Ашот расседлал скакуна и, как и в первом случае, бросил седло в речку. Женя скоро вернулась и сообщила, что в селе, очевидно, никого чужих нет. Собаки не лают. Жителей тоже почти не видно. По улице бродят куры и овцы…
   — Тогда иди в село впереди меня. Будто мы и знать друг друга не знаем. Ты сама по себе, а я сам по себе, — сказал Ашот. — А за селом спрячься где-нибудь и жди меня.
   — Хорошо, — сказала Женя. И добавила: — Только ты недолго.
   Ашот в ответ махнул рукой: «Иди!»
   Женя заспешила. А он, подождав и поотстав от нее, повел коня прямо к дому лавочника.
   Село было ему знакомо: он бывал в нем раньше. Ашот подошел к лавке и, привязав коня у крыльца, по ступеням поднялся в дом. В лавке хозяин и хозяйка, уже немолодые, толстые, один с аршином, другая с ножницами в руках мерили и резали материал. На Ашота они взглянули мельком и продолжали свое занятие. Покупателей в лавке не было, и Ашоту это было на руку. Он откашлялся для важности и, понизив, насколько мог, голос, спросил:
   — Кто здесь хозяин?
   Толстяки снова мельком взглянули на него, и мужчина сердито буркнул в ответ:
   — А ты что, слепой?
   — Вас двое. А мне хозяин нужен, — нимало не смутившись, продолжал Ашот.
   — Зачем он тебе? — спросил мужчина.
   — Дело есть, — ответил Ашот.
   — Какое дело? И кто ты такой? — снова спросил лавочник.
   — Табунщики мы. На Черных камнях пасем. Знаешь? — в свою очередь спросил Ашот.
   — Ну и что? — насторожился лавочник.
   — Меня старший прислал. Ишак нам нужен, — объяснил Ашот.
   — Ха! — засмеялась жена лавочника. — Ишак всем нужен.
   — Мы заплатим, — сказал Ашот.
   — Кто «мы»? Царь Николай второй? — засмеялся теперь уже и лавочник.
   — Старший придет — заплатит, — сказал Ашот.
   — Ну вот, когда придет, принесет деньги, тогда и будем говорить, — отрезал лавочник.
   — Мне ишак сейчас нужен, — на своем стоял Ашот.
   Жена лавочника всплеснула толстыми, как колбаса, висевшая на полке, руками.
   — Он считает нас дураками! Кто же даром даст тебе ишака?
   — Зачем даром? — усмехнулся Ашот. — Я вам в залог оставлю коня.
   За прилавком прекратилась всякая суета. Потом лавочник изобразил на своем масленом, как блин, лице что-то вроде улыбки и переспросил:
   — Коня, говоришь?
   — Да! — холодно отчеканил Ашот.
   — Где же он? — пожелал узнать лавочник.
   Ашот указал на окно. Лавочник и его жена проворно вышли из-за прилавка и прильнули к стеклу. Ашоту даже показалось, что они о чем-то пошептались. Но он не слышал их слов. Он, не отрываясь, смотрел на колбасу. И в животе у него словно кошка вдруг поскребла лапой. Только на второй, а может быть, даже на третий раз Ашот услышал, о чем его спрашивает лавочник:
   — Это твой конь?
   — Он самый, — снова настраиваясь на деловой тон, заверил Ашот.
   — А может, ты украл его? — хихикнул лавочник.
   Ашот понял: настал самый критический момент. И если он сейчас не убедит лавочника, ему уже никогда не удастся осуществить свой план. Он придал своему лицу самое презрительное выражение и даже сердито сплюнул.
   — Тьфу! Я напрасно трачу время! Мне говорили — иди к попу, он даст двух ишаков, — сказал Ашот и решительно повернулся к выходу.
   Он уже не видел, как у лавочника широко, словно собирались выкатиться, раскрылись глаза. Как он глотнул ртом воздух, точно рыба, выброшенная на берег, и протянул вслед за Ашотом руки. Но он услышал его голос:
   — Подожди, дорогой! Зачем идти к попу? У святого отца и так всего много!
   — Ему сам господь бог помогает! — вторила мужу толстая лавочница.
   Ашот обернулся.
   — Кто же нам, бедным людям, поможет? — схватил Ашота за руку лавочник. — Я теперь вспоминаю: у Черных камней всегда пасли табун.
   — Так что будем делать? — спросил Ашот.
   — Веди коня во двор, — сказал лавочник.
   — А где ишак? — снова спросил Ашот.
   — Он там уже давно тебя дожидается, — заискивающе улыбался лавочник.
   Ашоту очень хотелось попросить у лавочника в придачу к ишаку еще немного колбасы и хлеба. Но он побоялся, что это вызовет подозрение и расстроит так великолепно совершенную сделку. И промолчал. А чтобы ненароком какие-нибудь слова по этому поводу у него не вылетели изо рта сами, крепко, до боли в зубах, сжал челюсти.
   Когда Ашот завел во двор коня, лавочник так быстро закрыл за ним ворота, что было похоже, будто за ним гнались собаки. Он сразу же подвел коня к кормушке, насыпал в нее овса, стал гладить его шею и, кажется, совсем забыл об Ашоте. Он даже не оглянулся, когда Ашот повел со двора ишака. Но Ашоту было не до проводов. Ему все еще казалось, что лавочник вот-вот одумается, и он спешил убраться из села.
   Женя встретила его за околицей.
   — Где наш конь? — изумилась она.
   — Теперь это — наш конь, — важно сказал Ашот.
   — Как же мы поедем на нем? Он таков маленький…
   — Ты поедешь, — объяснил Ашот.
   — А ты?
   — А я буду вас обоих погонять. А то вы и за неделю не доберетесь до своей Благодати.
   Ашот помог Жене забраться на спину длинноухого «скакуна» и по-хозяйски хлопнул его ладонью по крупу:
   — Шевелись, душа любезный! Нам еще топать и топать.
   Ашот не знал, что когда он скрылся за поворотом, лавочник схватился за живот от смеха, как ему здорово удалось надуть мальчишку и почти задаром приобрести такого красавца скакуна. Но жена лавочника стояла в сомнении.
   — Чему радуешься, конь-то и правда ворованный! Видно, что военный.
   — Это сейчас видно! Ночью перекуем, пострижем гриву, поменяем узду и угоним в горы. Месяц-другой пройдет, тут и белые, и красные сто раз переменятся! Кто тогда его найдет?
   — А я бы и ночи ждать не стала, — сказала лавочница. — Тропа в горы прямо за садом начинается…
   — А… — лавочник отмахнулся от нее, как от назойливой мухи. — Свинья не выдаст, боров не съест.

Глава 7

   За селом навстречу Жене и Ашоту протарахтела арба, прогнали овец, везли сено, шли женщины с большими кувшинами на плечах. Все это были мирные люди, занятые своими заботами и делами. И наверняка никто из них не желал зла ни Ашоту, ни Жене. Но они видели ребят, с любопытством их разглядывали, особенно по-городскому одетую Женю, так неумело сидевшую на спине ишака. Это очень не нравилось Ашоту. Женя явно не думала ни о какой опасности. И наверное, даже о бандитах забыла. Но он-то прекрасно понимал, что казаки не станут сидеть сложа руки, что они или уже начали их искать, или вот-вот рванут за ними в погоню. При этом они будут спрашивать всех встречных и поперечных, не попадались ли им в пути двое, лет по двенадцати, один оборванный, другая в модном городском платье и сапожках. И тогда любая из этих только что встреченных ими на дороге крестьянок, со страху не задумываясь, даст казакам все интересующие их сведения.
   Ашот был бы рад свернуть с дороги снова в горы. Но, как назло, им не попадалось ни одной тропы. Он присматривался к окрестностям, ничего не находил и беспрестанно подгонял ишака. На душе у него было тревожно.
   Женя молчала. Казалось, она всецело была поглощена своими мыслями. И вдруг Ашот услышал, как она всхлипнула. Он посмотрел на нее и увидел на ее щеках слезы.
   — Чего ревешь? — сурово спросил Ашот.
   — Есть хочу. — Женя размазала по лицу слезы.
   — А я, думаешь, не хочу? — Ашот смягчился и подумал, что, пожалуй, все же зря не вытребовал у лавочника колбасы и хлеба.
   — Я сутки в рот не брала ни крошки, — всхлипывала Женя.
   — Я тоже, — сказал Ашот. Но воспоминания об этих сутках, за которые так много всего произошло, вернули его к мысли о том, ради чего он почти бежал сейчас по этой пыльной дороге, немилосердно нахлестывая ишака. В нем словно вдруг что-то оборвалось. И он продолжал уже совсем иным тоном: — Ну и что из этого? Мы с тобой здоровые! Катаемся, понимаешь, на свежем воздухе. А там люди гибнут. Раненые без воды мучаются!
   Теперь пришла очередь недоумевать Жене.
   — Какие раненые? О чем ты говоришь? — она уставилась на Ашота.
   Он понял, что сгоряча выпалил лишнее. Но у него тоже силы были на исходе.
   — А… — неопределенно махнул он рукой вместо объяснения.
   — Не хочешь говорить, тогда накорми меня, — капризно сказала Женя.
   — Чем? — пожелал узнать Ашот.
   — Мне совсем чуть-чуть надо, — взмолилась Женя. — Совсем маленький кусочек хлеба.
   — Где я его возьму?
   — Попроси у кого-нибудь. Вон впереди деревня! — указала она рукой.
   Женя сидела на ишаке, и ей было видно, что там впереди. Ашот же шел сзади и ничего не видел. Но сейчас он привстал на цыпочки и тоже увидел в низине серые крыши домов. «Может, на самом деле достать чего-нибудь съестного? Идти еще далеко. Может, и в горах прятаться придется. Тогда голодным крышка. Оба ноги протянем», — подумал Ашот и сказал:
   — Хорошо. Я достану еды. Но только дальше ты пойдешь пешком.
   — Пожалуйста! — даже обрадовалась Женя. — Думаешь, такое большое удовольствие сидеть на твоем осле?
   — И еще! — оставил ее без ответа Ашот. — Будешь мне помогать.
   — В чем? Что надо делать? — сразу оживилась Женя.
   — Делать — ничего. Молчать надо, — потребовал Ашот.
   — Что значит «молчать»? — не поняла Женя.
   — Совсем молчать. Будто совсем говорить не умеешь. Будто ты немая!
   Женя задумалась.
   — А обманывать нехорошо, — вдруг сказала она.
   — Знаю, — согласился Ашот.
   — А зачем тогда учишь?
   — Не обманывать учу. Молчать учу. Это разные вещи.
   — А почему я должна молчать? — Женя хотела знать истину.
   — Потому, — Ашот подыскивал слова, — что хотя ты и стоишь миллион, все равно обязательно что-нибудь не то скажешь.
   — Значит, ты мне не доверяешь, — сделала вывод Женя.
   — Доверяю. Но не совсем, — уточнил Ашот.
   Так с разговорами они зашли в деревню. Ашот сразу выбрал дом побогаче и погнал к нему ишака. Возле дома он остановился и постучал в окно. Окно открылось. На улицу выглянул сморщенный старик с большим носом и маленькими подслеповатыми глазками. Посмотрев на Ашота и, очевидно, решив, что тот просит милостыню, он сердито спросил:
   — Зачем беспокоишь?
   — Купи ишака, добрый человек, — без дальних разговоров предложил Ашот.
   — Кто продает? Ты? — не поверил старик.
   — Откуда у меня может быть ишак, добрый человек? Она продает, — кивнул Ашот в сторону Жени. — Мое дело — погонщик.
   — Она? — оценивающе взглянул на Женю старик. Но, очевидно, городская одежда Жени внушила ему доверие, и он продолжил разговор: — Сколько же она за него хочет?
   Ашот назвал цену. Подслеповатые глаза старика раскрылись и стали круглыми, как у орла. Ашот испугался, что старик рассердится, и быстро добавил:
   — Не дороже, чем все просят, добрый человек. А ишак что надо. Хорошему коню не уступит.
   Старик не дослушал. Он с шумом захлопнул окно и скрылся за занавеской. Ашот не ожидал такого оборота и невольно обернулся и посмотрел на Женю. Та молчала. Но глаза ее лучились откровенной усмешкой. Это совсем обескуражило Ашота, тем более что не он, а она только что плакала и просила его раздобыть хоть кусочек хлеба. Ашот уже собрался было задать ей вопрос, что, собственно, так развеселило ее, как дверь дома распахнулась, и на крыльце появился тот же старик, но уже в большой мохнатой шапке. И уже не орлиные глаза, а горящие угли светились у него из-под нависших бровей. Старик проворно спустился по лестнице и дважды обошел ишака, насквозь прожигая его пристальным взглядом. Потом он спросил Женю:
   — Ваша скотина?
   Женя отрицательно покачала головой. Ашот остался этим доволен. Но у старика глаза засверкали еще сильней.
   — А чья же? — сразу насторожился он.
   — Дедушкина, — совершенно четко вдруг ответила Женя.
   — А где дедушка? — сотворил что-то наподобие улыбки старик.
   — Болен, — также категорично ответила Женя.
   — Чем болен? Тифом? — сразу отпрянул старик.
   — Сердце у него болит, — успокоила его Женя.
   Старик снова заулыбался.
   — А, это хороший болезнь, очень хороший, — забормотал он. — И ишак тоже хороший. Я его покупаю. Только зачем вам, мои дорогие внучки, деньги? Что они сейчас стоят? Одно название. И те, того и гляди, жулики украдут. Послушайте меня — старого человека. Я дам вам козу.
   — Козу? — так и поперхнулся Ашот.
   — Самую хорошую, — заверил его старик. — И еще столько хлеба и сыра, сколько вы унесете.
   — Да зачем нам коза? — завопил Ашот.
   Старик изобразил на своем морщинистом лице крайнее удивление.
   — Как зачем? — развел он руками. — Коза это шерсть. Это шкура. Это мясо. Это такое молоко, от которого самое больное сердце поправится. Пусть меня накажет господь бог, если я вру!
   Сказав это, он набожно перекрестился и дважды громко хлопнул в ладоши. Все остальное завершилось в считанные минуты. Старик быстро загнал ишака во двор, крикнул какой-то женщине, чтобы она поскорее приготовила лаваш и чанах, а сам скрылся в сарае. Через минуту он уже выгнал оттуда во двор козу. Коза была белоснежная и очень красивая. У нее были небольшие рожки, черная звездочка на лбу, огромные темные глаза, а на шее красивый пунцовый бант. Коза сказала «Бе-е-е-е» и грациозно помотала головой.
   — Точно как у Эсмеральды! — воскликнула Женя и захлопала от восторга в ладоши.
   — Даже лучше, хотя я, честное слово, не знаю, где живет этот ваш Эсмеральд, — сказал старик и протянул Жене веревку, за которую была привязана коза.
   В это время во дворе появилась женщина, по самые глаза закутанная черным платком. Она вынесла ароматно пахнущий хлеб и сыр. Вид и запах съестного так подействовал на голодных ребят, что они, сразу забыв обо всем на свете, схватили у женщины и то и другое и, не взглянув больше ни на старика, ни на женщину, поспешили вместе с козой со двора. А старик, в свою очередь, поспешил скорее закрыть за ними ворота.
   На улице Женя тянула козу за веревку, а Ашот покрикивал на нее сзади. Коза послушно бежала вперед. Однако возле крайних домов ее бег заметно стал медленнее. А за околицей она и вовсе пошла шагом.
   — Слушай! Мы так и до вечера не дойдем! — взмолился Ашот и свернул с дороги на тропу, ведущую в гору.
   Коза прошла от поворота шагов десять и пошла еще медленнее.
   — Я вот тебе сейчас задам! — грозно прикрикнул на козу Ашот и, перехватив у Жени из рук веревку, потянул сильнее. Красивая коза на сей раз сказала «М-е-е-е-е» и замотала головой. Ашот уперся. Веревка лопнула. Ашот бросил веревку и схватил хворостину.

Глава 8

   Дважды казаки пытались взять пещеру штурмом и оба раза с большими потерями откатывались назад. Есаул Попов неистовствовал, божился, что не оставит в живых ни одного защитника каменного гарнизона. Но прорваться через баррикаду, закрывающую вход в пещеру, казакам так и не удалось. Они пробовали забросать баррикаду гранатами. Однако оказалось, что обороняющиеся успели воздвигнуть в пещере второй вал из камней, так что гранаты не нанесли защитникам пещеры существенного урона.
   — Всех задушу! Голодом заморю! Шкуру с живых сдеру! Ремни на спине вырежу! Понадобится — неделю тут простою! Две! Три! Но ни одной живой душе не дам выйти наружу! — кричал из-за укрытия Попов защитникам пещеры.
   В ответ прогремело несколько выстрелов. Пули защелкали по камням, ранив осколками есаула в лицо. Попов выругался, сел на разостланную бурку и приказал подать водки. В этот момент пред ним предстал Чибисов со своим напарником. Оба растрепанные, мокрые от пота, без лошадей, с винтовками без затворов. Чтобы добраться до своих, им пришлось лезть через гору. Есаул сразу понял по их виду, что с казаками случилось что-то недоброе.
   — Ну? — грозно прорычал он, уставившись на Чибисова тяжелым, как свинчатка, взглядом.
   — Выхода из пещеры по ту сторону горы, ваше благородие, мы не нашли, — вытягиваясь в струнку, доложил Чибисов.
   — А почему в таком виде? Почему пешком? — еще больше нахмурился Попов.
   Чибисов рассказал все, что с ними случилось.
   — Что? Два шкета? — не поверил своим ушам Попов. И вдруг взорвался: — Врешь! Оба врете, канальи! — рявкнул он и плеснул в лицо Чибисову недопитую водку из стакана.
   — Как есть, сущая правда, ваше благородие! — вытаращив глаза, оправдывался Чибисов.
   — Так как же они тогда вас одурачили? — ничего не желал слушать Попов. — Связные это их были! А вы их упустили. А теперь врете мне! И про выход врете! Под трибунал пойдете!
   Чибисов и его напарник стояли бледные как полотно.
   — Всю жисть верой и правдой служу, ваше благородие. И тапереча нет моего обмана. Уж не знаю, кто они такие, но своими глазами видел — малец и девчонка. На коня вскочили и ходу, — поклялся Чибисов.
   — Куда же они поскакали?
   — Не могу знать, ваше благородие. Только дорога тут одна до самой Благодати. А там на мосту патруль наш. И деться им некуда. Окажите последнее доверие, ваше благородие. Век буду бога молить — разрешите поймать поганцев? — бухнулся перед ним на колени Чибисов.
   Попов поднялся с бурки.
   — Не разрешаю. А приказываю. И сам с вами поеду! И если ты мне не докажешь, что все было именно так, а не иначе — запорю шомполами! — пообещал Попов и вскочил на коня.
   Через несколько минут пять всадников, нахлестывая коней, уже мчались по дороге.
   Впереди скакал Чибисов. Он спешил и старался. Конечно, не очень-то было приятно ему, георгиевскому кавалеру, выслушивать распекания есаула. Но слава богу, что дело только этим и ограничилось. Крутой нрав есаула знали все. И если он обещал вкатить сотню-другую шомполов — можно было не сомневаться: вкатит. И Чибисов спешил…
   Они выехали к тому месту, где купались.
   — Аккурат тут все было, ваше благородие, — приосадив коня, доложил Чибисов.
   Попов в ответ только мрачно взглянул на него и, не останавливаясь, помчался дальше. Доскакали до развилки дорог и остановились.
   — Так куда же они направились? — нетерпеливо спросил Попов.
   Казаки спешились, разбрелись по обоим направлениям, внимательно разглядывая следы подков.
   — Нашел! Нашел, ваше благородие! — раздался вдруг счастливый голос молодого казака. — Седло свое нашел!
   Все обернулись на его голос. Молодой казак указывал под обрыв. У самой воды, на ветвях старой ветлы, словно подстреленная птица с распростертыми крыльями, висело седло. Очевидно, у Ашота не хватило силенок добросить его до воды, и оно застряло на дереве. Казака спустили на ремне вниз, он подхватил седло и поднял его наверх.
   — Мое! Ей-богу, мое! — повторял он.
   — Мне те двое нужны! — оборвал его Попов.
   — Похоже, следы и туда и сюда пошли, господин есаул, — доложил казак.
   Попов посмотрел на карту.
   — У деревни обе дороги сходятся. Двое давайте налево, остальные за мной, — приказал он.
   Казаки разъехались. Группа Попова проскакала еще версты три и нашла второе седло. Теперь уже радовался Чибисов и благодарил царицу небесную матушку-заступницу за то, что не оставила вниманием раба своего.
   — Не уйдут, ваше благородие. Под землей, а найду. Истинный крест! — клялся он.
   — А не найдешь — я свое слово держать умею, — предупредил есаул.
   У околицы остановились. Подождали тех, кто поехал в объезд. Скоро казаки спустились с горы, гоня перед собой угнанного у них коня.
   — Только в горы заехали, а он тут как тут, пасется на лугу. Мы к нему, а на нем узды нет, — рассказывали они.
   — А этот след прямиком в деревню ведет, — доложил Чибисов.
   — Почему знаешь? — недоверчиво спросил есаул.