– Как я рад! – весело сказал он мне, протягивая руку.
Ввел меня в зал. Там на овальном преддиванном столе, покрытом белоснежной скатертью, лежала черная перчатка. Да, та самая… черная, нитяная.
Я вздрогнула, когда увидела, что Леонид взял эту черную перчатку и сделал мне знак следовать за ним:
В комнате, выходившей окнами в сад, вполоборота ко мне за столом сидела молодая женщина. Ее тонкий красивый профиль нежным силуэтом рисовался на фоне светло-золотистой стены.
– Маша! – тихо произнес Леонид. – Ты забыла свою перчатку.
Женщина повернулась к нам.
– Спасибо, милый…
Я смотрела на женщину и не сразу поняла, почему у нее такое странное лицо. Потом увидела глубокий шрам на правой щеке, безжалостно исказивший необычайную красоту этой женщины. Темно-русые тугие косы лежали над ее умным лбом, а под густыми бровями искрились бесконечно добрые, проникновенные глаза.
Она взяла черную перчатку изящными тонкими пальцами левой руки и положила на раскрытую книгу перед собою.
– Маша… – опять тихо сказал Леонид. – Познакомься, Татьяна Ильинична! Это моя жена Маша.
Лучистые глаза Маши взглянули на меня с лаской.
– Я видела вас, Таня… К сожалению, лишь один раз… Но так много слышала о вас…
Неловко протянула я ей руку. Маша пробормотала торопливо:
– Простите…
Быстро надела левой рукой свою черную перчатку на правую и лишь тогда ответно протянула мне для рукопожатия. Я почувствовала, как слаба и тонка рука, и очень осторожно дотронулась до нее. Леонид незаметно шепнул мне:
– У Маши болят руки…
Маша усадила меня рядом с собою. Мы глядели друг другу в глаза и не знали, с чего начать разговор. Так много нужно было сказать.
Леонид нарушил молчание:
– Распоряжусь, чтобы нам принесли сюда чаю.
Маша сказала:
– Распорядись, милый.
Леонид ушел. Рука в черной перчатке легла на мое плечо. Маша не улыбалась. Вероятно, рубец на щеке был болезнен и мешал ей. Только глазами улыбалась Маша:
– Надо благодарить вас, Таня… очень, очень.
Я раскрыла мою старую сумочку и вынула оттуда перстень.
– Возвращаю вам. Вы тогда дали мне эту ценную вещь.
Задумчиво смотрела Маша на перстень, который я вручила ей.
– Леонид не хотел встречаться с тем злым человеком, – тихо говорила Маша.
– С Дымовым? – спросила я.
– Да. Леонид позвонил по телефону сюда, в дом, где я остановилась. Сказал, что пришлет кого-нибудь за этой вещью. Вы позвонили и сказали: «Доброе утро!» – это был наш своеобразный пароль. Через окно я увидела вас. Видела и Леонида, как он сидел на скамье. Я вручила вам кольцо. Когда через несколько минут я выглянула в окно, ни вас, ни Леонида на скамье не было. Ваш вторичный визит был некоторой неожиданностью. Моя домработница не знала всех обстоятельств. Она не должна была никому выдавать, что я здесь. Это нужно было скрыть от Дымова. Он преследовал тогда нас, добивался встречи, каких-то объяснений с Леонидом, вмешивался даже в нашу семейную жизнь… Домработница открыла вам дверь. Вы были так возбуждены и вели себя так странно…
– Не стоит об этом вспоминать, – обмолвилась я.
Маша наклонила голову в знак согласия и задумчиво смотрела на перстень.
– Этот перстень был бы нашим подарком Степану Кузьмину в день его рождения. Мы долго с Леонидом думали: что подарить? Этот антикварный перстень я купила случайно. Меня уверяли, что он принадлежал Михаилу Васильевичу Ломоносову.
Маша протянула мне перстень.
– Видите вензель? «М» и «Л» – Михаил Ломоносов…
Улыбнувшись, я возразила:
– Хочется верить, что перстень принадлежал Ломоносову. Но ведь вензель можно читать и по-другому. Например: «Леонид Михайлович».
– Или «Маша» и «Леонид», – шутливо добавил Леонид, входя в комнату.
За ним старушка, та самая (помните?), но совсем не ехидная, внесла красивый поднос с чайными принадлежностями.
Леонид взял перстень и повертел его в руках.
– А все-таки насчет Ломоносова не одни предположения…
Он принес лупу в старинной серебряной оправе и протянул ее мне вместе с кольцом.
– Рассмотрите внимательнее. Видите тонкую вязь среди листьев орнамента?
– Это буквы, – вымолвила я.
– Читайте.
Я прочитала:
– «Ш-у-в-а-л-о-в». Шувалов? Кто такой Шувалов? – с недоумением пробормотала я.
– Это современник и друг Ломоносова, – пояснил Леонид. – Известно знаменитое письмо Ломоносова к Шувалову «О пользе стекла» в стихах. Помните?
Было стыдно сознаться, что забыла стихи Ломоносова, и я потупила глаза…
Рядом позвонил телефон. Леонид ушел. Маша рассказывала о Дымове. Ее волновали воспоминания о нем.
– Тот злой человек следил за Леонидом. Но Леониду не хотелось даже, чтобы Дымов знал, где мы остановились. Случайно на улице Леонид увидел вас. И ему пришла мысль попросить вас.
У меня мелькнула догадка.
– Простите, – перебила я Машу. – У Леонида Михайловича есть брат? Очень они похожи? Может быть, близнецы?
Маша с удивлением посмотрела на меня.
– Почему вы спрашиваете? У Леонида нет братьев…
– Но меня привел сюда другой человек, – пробормотала я и рассказала оба приключения с «добрым утром» и «добрым вечером».
Маша приложила платок к глазам, смеясь до слез.
– Это так похоже на Леонида, – произнесла она. – Это же он! Он пошел встречать вас. Знает, что умеет разыграть любую шутку с предельной естественностью. И пользуется этим.
О Леониде Маша говорила с необыкновенной любовью.
– Он – фантазер… Но его нельзя ни за что упрекать. Он придумал строить Радийград. Он придумал заниматься изучением шаровых молний. Я понимаю его… Жаль, что вы бросаете работу в институте…
Но когда я вкратце рассказала о себе, Маша заметила:
– Вы правы. Нельзя пренебрегать талантом. У вас жизнь впереди. Искусство – великое дело.
Она не осталась передо мною в долгу и рассказала:
– По специальности я – химик. Познакомилась с Леонидом в лаборатории. Полюбили, поженились. Но нам редко за последние три года удавалось быть вместе. А я, работая с радием, обожгла себе лицо и руки. Видите, изуродована. Как радовался тот злой человек! Предсказывал, что Леонид бросит меня, урода… Но Леонид – замечательный человек…
Мы замолчали и прислушались. Из соседней комнаты доносился голос Леонида, говорившего по телефону:
– Да, так и скажи им. Пусть напишут у себя за океанами, что у нас работают и изобретают не одиночки, а коллективы…
…Что? Их интересует, что может наделать искусственная шаровая молния величиной с булавочную головку? Сможет ли разрушить шестиэтажный дом? Скажи, что нас здесь этот вопрос не интересует. Человечество больше выиграет, если использует все виды энергии на мирное созидание… Конкретнее? Скажи им, и пусть у себя напишут, что мы попробуем использовать энергию шаровых молний для того, чтобы проделать тоннели в Уральских горах, под Азовским морем, соединить Заволжье мощными электро-передающими магистралями с Сибирью, растопить вечную мерзлоту в Заполярье. Еще конкретнее? Скажи, что одной шаровой молнии хватит на то, чтобы приводить в движение станки и машины большой текстильной фабрики в течение года. Скажи, что мы собираемся строить автомобили и самолеты с новыми молниемоторами. Пусть они приезжают и купят у нас такой автомобиль. Его не надо заправлять горючим. Он будет содержать энергию шаровой. Ее хватит на тридцать лет. Пусть разъезжают на здоровье. А через тридцать лет мы снова перезарядим мотор молниевой энергией. Что? Да, да, и многое другое… Откуда мы берем эту энергию? Ну, уж это дело наше… Что? Не успеваешь записывать?..
– Слышите, что он говорит? – тихо спросила меня Маша. – Он всегда такой. Он хочет будущее сделать настоящим.
– Он любит вас, Маша, – проговорила я.
– Да…
Маша задумалась. Я не смела задать ей вопросы, которые настойчиво просились на язык.
– Перстень сыграл такую роль в нашей жизни, – сказал Леонид, вернувшись от телефона, – что я раздумал дарить его Степану. Знаешь, Маша, я сам буду носить твой подарок…
– Хорошо, милый, – ответила Маша и надела перстень на палец мужу.
Леонид нежно поцеловал жену.
– Ты не устала?
Я поднялась и стала прощаться. Меня вежливо задержали, но не настаивали.
Маша сказала мужу с шутливой строгостью:
– Извинись, дорогой, перед Таней. Что это ты наговорил ей, когда встретил сегодня? Ведь ты же пошел ее встретить?
Я нашла в себе силы улыбнуться:
– О, я догадалась, что Леонид Михайлович шутит. Я узнала его сразу.
Возвращалась я в отель взволнованная и потрясенная.
Глупая, я даже чуточку поплакала! Хорошими, искренними слезами…
Донесся басистый призывный гудок парома.
Я поспешила на пристань, даже не умывшись. Пусть мои глаза заплаканы, пусть! Но скорей отсюда! Ничто теперь не связывало меня с этим городом.
Осенний безлунный вечер, помню, был тепел и тих.
На палубе я выбрала уютное местечко. Паром двинулся по Зеленому озеру. Вдыхая влагу теплого ветерка, смотрела я, как удалялись сверкающие огни пристани и памятного мне города.
Так фантастична, жизнь! Будто ничего со мной и не случилось. Будто я впервые еду по Зеленому озеру. И будто взрослая, самостоятельная жизнь лишь только с этого вечера начинает раскрываться передо мной по-настоящему…
На прощание я зашла в отдел кадров института. Елена Федоровна пожелала мне успехов:
– Скажу тебе; как старший товарищ… Изволь готовиться к новому делу по-серьезному… Учись! Если есть талант, работай так, чтобы и на сцене приносить пользу народу.
И добавила нежно:
– Тебя здесь любят и ценят… Дорожи этим. А мы всегда тебе поможем.
Она поцеловала меня. Слова ее глубоко запали мне в душу. Я уже давно поняла, что нельзя жить, подобно улитке. Надо с раскрытой душой идти в жизнь…
XXXVI. В чем заключалась ошибка
Ввел меня в зал. Там на овальном преддиванном столе, покрытом белоснежной скатертью, лежала черная перчатка. Да, та самая… черная, нитяная.
Я вздрогнула, когда увидела, что Леонид взял эту черную перчатку и сделал мне знак следовать за ним:
В комнате, выходившей окнами в сад, вполоборота ко мне за столом сидела молодая женщина. Ее тонкий красивый профиль нежным силуэтом рисовался на фоне светло-золотистой стены.
– Маша! – тихо произнес Леонид. – Ты забыла свою перчатку.
Женщина повернулась к нам.
– Спасибо, милый…
Я смотрела на женщину и не сразу поняла, почему у нее такое странное лицо. Потом увидела глубокий шрам на правой щеке, безжалостно исказивший необычайную красоту этой женщины. Темно-русые тугие косы лежали над ее умным лбом, а под густыми бровями искрились бесконечно добрые, проникновенные глаза.
Она взяла черную перчатку изящными тонкими пальцами левой руки и положила на раскрытую книгу перед собою.
– Маша… – опять тихо сказал Леонид. – Познакомься, Татьяна Ильинична! Это моя жена Маша.
Лучистые глаза Маши взглянули на меня с лаской.
– Я видела вас, Таня… К сожалению, лишь один раз… Но так много слышала о вас…
Неловко протянула я ей руку. Маша пробормотала торопливо:
– Простите…
Быстро надела левой рукой свою черную перчатку на правую и лишь тогда ответно протянула мне для рукопожатия. Я почувствовала, как слаба и тонка рука, и очень осторожно дотронулась до нее. Леонид незаметно шепнул мне:
– У Маши болят руки…
Маша усадила меня рядом с собою. Мы глядели друг другу в глаза и не знали, с чего начать разговор. Так много нужно было сказать.
Леонид нарушил молчание:
– Распоряжусь, чтобы нам принесли сюда чаю.
Маша сказала:
– Распорядись, милый.
Леонид ушел. Рука в черной перчатке легла на мое плечо. Маша не улыбалась. Вероятно, рубец на щеке был болезнен и мешал ей. Только глазами улыбалась Маша:
– Надо благодарить вас, Таня… очень, очень.
Я раскрыла мою старую сумочку и вынула оттуда перстень.
– Возвращаю вам. Вы тогда дали мне эту ценную вещь.
Задумчиво смотрела Маша на перстень, который я вручила ей.
– Леонид не хотел встречаться с тем злым человеком, – тихо говорила Маша.
– С Дымовым? – спросила я.
– Да. Леонид позвонил по телефону сюда, в дом, где я остановилась. Сказал, что пришлет кого-нибудь за этой вещью. Вы позвонили и сказали: «Доброе утро!» – это был наш своеобразный пароль. Через окно я увидела вас. Видела и Леонида, как он сидел на скамье. Я вручила вам кольцо. Когда через несколько минут я выглянула в окно, ни вас, ни Леонида на скамье не было. Ваш вторичный визит был некоторой неожиданностью. Моя домработница не знала всех обстоятельств. Она не должна была никому выдавать, что я здесь. Это нужно было скрыть от Дымова. Он преследовал тогда нас, добивался встречи, каких-то объяснений с Леонидом, вмешивался даже в нашу семейную жизнь… Домработница открыла вам дверь. Вы были так возбуждены и вели себя так странно…
– Не стоит об этом вспоминать, – обмолвилась я.
Маша наклонила голову в знак согласия и задумчиво смотрела на перстень.
– Этот перстень был бы нашим подарком Степану Кузьмину в день его рождения. Мы долго с Леонидом думали: что подарить? Этот антикварный перстень я купила случайно. Меня уверяли, что он принадлежал Михаилу Васильевичу Ломоносову.
Маша протянула мне перстень.
– Видите вензель? «М» и «Л» – Михаил Ломоносов…
Улыбнувшись, я возразила:
– Хочется верить, что перстень принадлежал Ломоносову. Но ведь вензель можно читать и по-другому. Например: «Леонид Михайлович».
– Или «Маша» и «Леонид», – шутливо добавил Леонид, входя в комнату.
За ним старушка, та самая (помните?), но совсем не ехидная, внесла красивый поднос с чайными принадлежностями.
Леонид взял перстень и повертел его в руках.
– А все-таки насчет Ломоносова не одни предположения…
Он принес лупу в старинной серебряной оправе и протянул ее мне вместе с кольцом.
– Рассмотрите внимательнее. Видите тонкую вязь среди листьев орнамента?
– Это буквы, – вымолвила я.
– Читайте.
Я прочитала:
– «Ш-у-в-а-л-о-в». Шувалов? Кто такой Шувалов? – с недоумением пробормотала я.
– Это современник и друг Ломоносова, – пояснил Леонид. – Известно знаменитое письмо Ломоносова к Шувалову «О пользе стекла» в стихах. Помните?
Было стыдно сознаться, что забыла стихи Ломоносова, и я потупила глаза…
Рядом позвонил телефон. Леонид ушел. Маша рассказывала о Дымове. Ее волновали воспоминания о нем.
– Тот злой человек следил за Леонидом. Но Леониду не хотелось даже, чтобы Дымов знал, где мы остановились. Случайно на улице Леонид увидел вас. И ему пришла мысль попросить вас.
У меня мелькнула догадка.
– Простите, – перебила я Машу. – У Леонида Михайловича есть брат? Очень они похожи? Может быть, близнецы?
Маша с удивлением посмотрела на меня.
– Почему вы спрашиваете? У Леонида нет братьев…
– Но меня привел сюда другой человек, – пробормотала я и рассказала оба приключения с «добрым утром» и «добрым вечером».
Маша приложила платок к глазам, смеясь до слез.
– Это так похоже на Леонида, – произнесла она. – Это же он! Он пошел встречать вас. Знает, что умеет разыграть любую шутку с предельной естественностью. И пользуется этим.
О Леониде Маша говорила с необыкновенной любовью.
– Он – фантазер… Но его нельзя ни за что упрекать. Он придумал строить Радийград. Он придумал заниматься изучением шаровых молний. Я понимаю его… Жаль, что вы бросаете работу в институте…
Но когда я вкратце рассказала о себе, Маша заметила:
– Вы правы. Нельзя пренебрегать талантом. У вас жизнь впереди. Искусство – великое дело.
Она не осталась передо мною в долгу и рассказала:
– По специальности я – химик. Познакомилась с Леонидом в лаборатории. Полюбили, поженились. Но нам редко за последние три года удавалось быть вместе. А я, работая с радием, обожгла себе лицо и руки. Видите, изуродована. Как радовался тот злой человек! Предсказывал, что Леонид бросит меня, урода… Но Леонид – замечательный человек…
Мы замолчали и прислушались. Из соседней комнаты доносился голос Леонида, говорившего по телефону:
– Да, так и скажи им. Пусть напишут у себя за океанами, что у нас работают и изобретают не одиночки, а коллективы…
…Что? Их интересует, что может наделать искусственная шаровая молния величиной с булавочную головку? Сможет ли разрушить шестиэтажный дом? Скажи, что нас здесь этот вопрос не интересует. Человечество больше выиграет, если использует все виды энергии на мирное созидание… Конкретнее? Скажи им, и пусть у себя напишут, что мы попробуем использовать энергию шаровых молний для того, чтобы проделать тоннели в Уральских горах, под Азовским морем, соединить Заволжье мощными электро-передающими магистралями с Сибирью, растопить вечную мерзлоту в Заполярье. Еще конкретнее? Скажи, что одной шаровой молнии хватит на то, чтобы приводить в движение станки и машины большой текстильной фабрики в течение года. Скажи, что мы собираемся строить автомобили и самолеты с новыми молниемоторами. Пусть они приезжают и купят у нас такой автомобиль. Его не надо заправлять горючим. Он будет содержать энергию шаровой. Ее хватит на тридцать лет. Пусть разъезжают на здоровье. А через тридцать лет мы снова перезарядим мотор молниевой энергией. Что? Да, да, и многое другое… Откуда мы берем эту энергию? Ну, уж это дело наше… Что? Не успеваешь записывать?..
– Слышите, что он говорит? – тихо спросила меня Маша. – Он всегда такой. Он хочет будущее сделать настоящим.
– Он любит вас, Маша, – проговорила я.
– Да…
Маша задумалась. Я не смела задать ей вопросы, которые настойчиво просились на язык.
– Перстень сыграл такую роль в нашей жизни, – сказал Леонид, вернувшись от телефона, – что я раздумал дарить его Степану. Знаешь, Маша, я сам буду носить твой подарок…
– Хорошо, милый, – ответила Маша и надела перстень на палец мужу.
Леонид нежно поцеловал жену.
– Ты не устала?
Я поднялась и стала прощаться. Меня вежливо задержали, но не настаивали.
Маша сказала мужу с шутливой строгостью:
– Извинись, дорогой, перед Таней. Что это ты наговорил ей, когда встретил сегодня? Ведь ты же пошел ее встретить?
Я нашла в себе силы улыбнуться:
– О, я догадалась, что Леонид Михайлович шутит. Я узнала его сразу.
Возвращалась я в отель взволнованная и потрясенная.
Глупая, я даже чуточку поплакала! Хорошими, искренними слезами…
Донесся басистый призывный гудок парома.
Я поспешила на пристань, даже не умывшись. Пусть мои глаза заплаканы, пусть! Но скорей отсюда! Ничто теперь не связывало меня с этим городом.
Осенний безлунный вечер, помню, был тепел и тих.
На палубе я выбрала уютное местечко. Паром двинулся по Зеленому озеру. Вдыхая влагу теплого ветерка, смотрела я, как удалялись сверкающие огни пристани и памятного мне города.
Так фантастична, жизнь! Будто ничего со мной и не случилось. Будто я впервые еду по Зеленому озеру. И будто взрослая, самостоятельная жизнь лишь только с этого вечера начинает раскрываться передо мной по-настоящему…
На прощание я зашла в отдел кадров института. Елена Федоровна пожелала мне успехов:
– Скажу тебе; как старший товарищ… Изволь готовиться к новому делу по-серьезному… Учись! Если есть талант, работай так, чтобы и на сцене приносить пользу народу.
И добавила нежно:
– Тебя здесь любят и ценят… Дорожи этим. А мы всегда тебе поможем.
Она поцеловала меня. Слова ее глубоко запали мне в душу. Я уже давно поняла, что нельзя жить, подобно улитке. Надо с раскрытой душой идти в жизнь…
XXXVI. В чем заключалась ошибка
Все это было достаточно давно, мой друг.
С тех пор тайна шаровых молний полностью разгадана. Леонид стал директором крупнейшего института. Он и его товарищи осуществили передачу электромагнитной энергии большими количествами уже не по одной, а по нескольким ионизированным трассам без проводов на тысячи километров.
Для наших дней это так же просто и естественно, как восход и заход солнца.
Приобретенный мною опыт, привычка работать со страстью и настойчивостью очень пригодились мне на сцене.
О днях моего лаборантства я храню самые лучшие воспоминания.
Вы знаете, что я стала драматической артисткой. Выступала под новой сценической фамилией. О моих успехах в театре вы тоже знаете.
И вот совсем недавно грозовой бурей налетело на меня мое прошлое. Я должна была выступать в концерте на юбилее крупнейшего нашего ученого. По старой театральной привычке подошла к кулисе и посмотрела в «дырочку» на публику.
В первом ряду с Луниным сидел Леонид. На его пальце блеснул перстень…
Я позвала конферансье (Мишу, знаете?).
– Когда будете объявлять мой выход, Мишенька, назовите только мою фамилию. Имени-отчества не называйте.
– Слушаю, Татьяна Ильинична. Что изволите исполнить?
– Прочту стихотворение Козлова «Грозы! Скорей грозы!».
– Превосходно. А что на бис?
Озорная мысль заставила меня улыбнуться:
– Отрывок из письма Ломоносова к Шувалову «О пользе стекла».
Конферансье сделал удивленную гримасу и почесал свой изумительный пробор:
– М-м… что-нибудь трагическое? Не скучновато?
– Не беспокойтесь. Как раз подходящее для этого зала…
– Осмелюсь ли возражать? Разрешите, запишу в блокнот, чтобы не перепутать…
Леонид разыскал меня после концерта:
– Узнал вас… Пришел поблагодарить за удовольствие, которое вы доставили мне своим чтением. Догадываюсь, вы нарочно подобрали такую программу…
Я ответила:
– Вы догадливы, как всегда…
Мне не хотелось вести длинный разговор. Но как-то само собою вышло, что мы разговорились. Сидели где-то в неуютном закоулке за сценой. Пахло пылью и красками. Леонид спросил меня:
– Почему вы тогда пропали? Так сразу…
Сердце мое забилось. Он требовал ответа. А я сама боялась ответить себе. И внезапно снова почувствовала себя семнадцатилетней девчонкой, какою была одиннадцать лет тому назад. Смело посмотрела Леониду в глаза, ответила.
– Потому что любила вас тогда… Любила. Но когда увидела Машу… узнала, что вы любите ее, а она обожает вас… Разве я могла остаться около вас? Стать между вами? Молчите… Я тогда была девчонкой. Но я была воспитана в уважении к людям и к семье…
Не помню, что еще говорила.
Леонид отвернулся и закрыл лицо руками. Плечи его чуть вздрогнули.
– Что с вами? – наклонилась я к нему.
Слезы пробивались сквозь его тонкие пальцы.
– О чем вы? Случилось что?
Он глухо вымолвил:
– Маша умерла. Год назад…
Мне стало очень жалко его. Ох, как жалко!..
– Большой спорщик, каким всегда был, – добавил он. – В науке это бывает нужно. И простота у него такая, доверие к людям. Черта хорошая… Но не всегда она… – И Леонид Михайлович замолчал, охваченный воспоминаниями. Я не стала его перебивать.
Молчание нарушил сам Леонид Михайлович. Он вынул из кармана стертый конверт и положил его передо мной.
– Вот письмо, прочтите его на досуге, – произнес он очень серьезно. – Оно, по-моему, небезынтересно для вас…
– Кто писал? – спросила я и удивилась, услыхав, что писал Дымов.
– Да, представьте. Дымов. Мне доставили письмо из «Сухого Стойбища» после того, как вы исчезли. Доставили и новый электронный разрядник. Он валялся под форточкой, куда, помните, высунул руку Дымов.
Ломоносовский перстень по-прежнему блестел на руке Леонида Михайловича. Мы полюбовались им и помолчали, потому что очень печальные воспоминания овладели нами.
Леонид Михайлович изредка покашливал и, наконец, стал откланиваться. Мне показалось, что он приезжал лишь для того, чтобы вручить мне письмо Дымова, и я не задерживала его. Из вежливости спросила о его новых работах. Он оживился и рассказал об исследовании ливней космических лучей и о некоторых новых возможностях использования позитронов. В ответ я сказала ему, что опыт моего участия в научной работе института очень помогает мне. Только поэтому мне, например, так удалась роль женщины-профессора в пьесе «Стройка».
Перечитываю письмо Дымова. Вот места, которые мне кажутся значительными:
Написала все это я вам, друг мой, потому, что, по всей вероятности, в скором времени выйду замуж за Леонида Михайловича, которого уважаю и люблю.
Вы, конечно, поймете также, что эти строки – мой отказ на лестное для меня предложение стать вашей женой.
196 … г.
С тех пор тайна шаровых молний полностью разгадана. Леонид стал директором крупнейшего института. Он и его товарищи осуществили передачу электромагнитной энергии большими количествами уже не по одной, а по нескольким ионизированным трассам без проводов на тысячи километров.
Для наших дней это так же просто и естественно, как восход и заход солнца.
Приобретенный мною опыт, привычка работать со страстью и настойчивостью очень пригодились мне на сцене.
О днях моего лаборантства я храню самые лучшие воспоминания.
Вы знаете, что я стала драматической артисткой. Выступала под новой сценической фамилией. О моих успехах в театре вы тоже знаете.
И вот совсем недавно грозовой бурей налетело на меня мое прошлое. Я должна была выступать в концерте на юбилее крупнейшего нашего ученого. По старой театральной привычке подошла к кулисе и посмотрела в «дырочку» на публику.
В первом ряду с Луниным сидел Леонид. На его пальце блеснул перстень…
Я позвала конферансье (Мишу, знаете?).
– Когда будете объявлять мой выход, Мишенька, назовите только мою фамилию. Имени-отчества не называйте.
– Слушаю, Татьяна Ильинична. Что изволите исполнить?
– Прочту стихотворение Козлова «Грозы! Скорей грозы!».
– Превосходно. А что на бис?
Озорная мысль заставила меня улыбнуться:
– Отрывок из письма Ломоносова к Шувалову «О пользе стекла».
Конферансье сделал удивленную гримасу и почесал свой изумительный пробор:
– М-м… что-нибудь трагическое? Не скучновато?
– Не беспокойтесь. Как раз подходящее для этого зала…
– Осмелюсь ли возражать? Разрешите, запишу в блокнот, чтобы не перепутать…
* * *
Меня долго вызывали. Раскланиваться выходила раз пять. Последним номером прочитала стихи «Помнишь, мы вместе мечтали у моря?». Потом сидела за кулисами и слушала, как моя подруга играла Скрябина. Я просила ее исполнить дисмольный этюд № 12.Леонид разыскал меня после концерта:
– Узнал вас… Пришел поблагодарить за удовольствие, которое вы доставили мне своим чтением. Догадываюсь, вы нарочно подобрали такую программу…
Я ответила:
– Вы догадливы, как всегда…
Мне не хотелось вести длинный разговор. Но как-то само собою вышло, что мы разговорились. Сидели где-то в неуютном закоулке за сценой. Пахло пылью и красками. Леонид спросил меня:
– Почему вы тогда пропали? Так сразу…
Сердце мое забилось. Он требовал ответа. А я сама боялась ответить себе. И внезапно снова почувствовала себя семнадцатилетней девчонкой, какою была одиннадцать лет тому назад. Смело посмотрела Леониду в глаза, ответила.
– Потому что любила вас тогда… Любила. Но когда увидела Машу… узнала, что вы любите ее, а она обожает вас… Разве я могла остаться около вас? Стать между вами? Молчите… Я тогда была девчонкой. Но я была воспитана в уважении к людям и к семье…
Не помню, что еще говорила.
Леонид отвернулся и закрыл лицо руками. Плечи его чуть вздрогнули.
– Что с вами? – наклонилась я к нему.
Слезы пробивались сквозь его тонкие пальцы.
– О чем вы? Случилось что?
Он глухо вымолвил:
– Маша умерла. Год назад…
Мне стало очень жалко его. Ох, как жалко!..
* * *
Недавно Леонид Михайлович приехал ко мне, и мы вспомнили прошлое. Он рассказывал новости. Оля вышла замуж за Симона, начальника филиала института на Чап-Тау. Естественно, что я тут же спросила и о Грохотове. Леонид Михайлович сказал, что Грохотов работает в радийградском филиале. Так и не женился.– Большой спорщик, каким всегда был, – добавил он. – В науке это бывает нужно. И простота у него такая, доверие к людям. Черта хорошая… Но не всегда она… – И Леонид Михайлович замолчал, охваченный воспоминаниями. Я не стала его перебивать.
Молчание нарушил сам Леонид Михайлович. Он вынул из кармана стертый конверт и положил его передо мной.
– Вот письмо, прочтите его на досуге, – произнес он очень серьезно. – Оно, по-моему, небезынтересно для вас…
– Кто писал? – спросила я и удивилась, услыхав, что писал Дымов.
– Да, представьте. Дымов. Мне доставили письмо из «Сухого Стойбища» после того, как вы исчезли. Доставили и новый электронный разрядник. Он валялся под форточкой, куда, помните, высунул руку Дымов.
Ломоносовский перстень по-прежнему блестел на руке Леонида Михайловича. Мы полюбовались им и помолчали, потому что очень печальные воспоминания овладели нами.
Леонид Михайлович изредка покашливал и, наконец, стал откланиваться. Мне показалось, что он приезжал лишь для того, чтобы вручить мне письмо Дымова, и я не задерживала его. Из вежливости спросила о его новых работах. Он оживился и рассказал об исследовании ливней космических лучей и о некоторых новых возможностях использования позитронов. В ответ я сказала ему, что опыт моего участия в научной работе института очень помогает мне. Только поэтому мне, например, так удалась роль женщины-профессора в пьесе «Стройка».
Перечитываю письмо Дымова. Вот места, которые мне кажутся значительными:
«Да, я сделал ошибку и расплачиваюсь за нее. Я хотел достигнуть славы и почестей легким путем. Завидовал вам и не хотел понять, что великое строится из малого, что путь к вершинам идет по узким, каменистым тропам, по которым могут пройти только люди ясной цели и большого терпения…» «…Вы помните чужестранных гостей, побывавших у нас. Грохотов радушно показывал им наши лаборатории и аппараты… Ах, ах, какие уверения в вечной дружбе, какие сладкие комплименты слышали мы от них! А потом… Потом один из благовоспитанных чужестранцев просто и наивно попросил меня дать крошечную консультацию о емкости спиральной антенны, о которой вы доверчиво рассказывали мне. С какой почтительностью были записаны мои слова в изящную книжечку! Мне это льстило… Потом еще разговор за завтраком: моему собеседнику очень по вкусу пришлись наши кулебяки… Трудным для меня оказался только первый шаг…» Мне противно было читать письмо. И досадно. Трусиха! Недальновидная девчонка! Сколько было случаев схватить этого сударя с медвежьими ногами!
«…Должны знать все… мне выхода нет. Меня бесили ваши успехи. Электронный разрядник – всецело ваша идея. А я кустарно смастерил его. Помните то утро? Я видел, как вы разговаривали с девчонкой и послали ее в дом напротив. Я подошел к вам, чтобы объясниться. Показал разрядник. И вдруг от неосторожного движения электроны сразили вас. Правда, я надеялся, что не смертельно… Побежал звать скорую помощь… Но эта девчонка – хитрая бестия! Она, вероятно, видела, как я вынимал разрядник. Девчонка нашла вас мертвым и бросилась куда-то бежать. Потом вернулась в дом предупредить ваших. Не знаю, кто научил ее следить за мною на пароме. Она даже переменила платье и прическу. Ах, как я нервничал! Изорвал в клочья букет роз. Проклятая девчонка! Мне хотелось утопить ее…»
«Грохотов вел с вами научные споры, он не во всем соглашался с вами. Пока вы были в Заполярье, Степан Кузьмич пробовал самостоятельно получать шаровые. Он делал опыты, когда Симон уходил в степь на охоту. Возможно, что Степан Кузьмич хотел сделать вам сюрприз.Торопливо пробежала я заключительные строки:
Но он был очень недоволен, когда узнал, что я наблюдаю за степной станцией. Представьте мое удивление, когда увидел, что та хитрая, пронырливая девчонка уже здесь. Должен заметить, что вы с Грохотовым умеете подбирать помощниц в работе…
Грохотов не захотел иметь со мной дела. Он исчез. А я принял его вызов. Ранним утром после его исчезновения я разыскал в степи один из «Р-1», с которыми он работал независимо от вас. Это было доказательством против него… Я хотел найти и другие, чтобы поссорить вас. Но девчонка, вероятно, по вашим указаниям, довольно ловко путала мои расчеты. На окраине села за мной увязались собаки. Пришлось отпугнуть их разрядником…» «Откуда Грохотов раздобыл дневники старого самоучки – непонятно. Он дал их посмотреть мне. Они ведь были мне адресованы. Перед тем как вернуть Грохотову, я замазал самые важные места. Зачем это сделал? Так посоветовал мне тот заморский любитель кулебяки, которому я показал дневники…»
«Не могу ничего узнать, даже подступиться к вам.
Иногда мне кажется, что вы, Леонид Михайлович, разгадали меня или, во всяком случае, не доверяете… Грохотов молчит, должно быть, предупрежденный вами… А мои «друзья» требуют от меня новой и свежей «технической консультации».
«Когда догадался, что вы хотите стать властелином молний, я пробрался к вам, словно одержимый. Будь что будет… Осветил ей лицо. Вот наваждение! Опять та девчонка-бестия… Ничего от нее не добился… Сторожевые собаки разорвали мой пиджак. К тому же потерял разрядник. Со злости убил одну собаку камнем по голове…» «Наконец нашел способ попасть в Радийград. Решил что-нибудь испортить. Сделаю перерыв в трассе… Чувствую, что и мне несдобровать… Если погибну, прочтите это письмо и не жалейте меня…»Так заканчивалось письмо Дымова.
Написала все это я вам, друг мой, потому, что, по всей вероятности, в скором времени выйду замуж за Леонида Михайловича, которого уважаю и люблю.
Вы, конечно, поймете также, что эти строки – мой отказ на лестное для меня предложение стать вашей женой.
196 … г.