Страница:
– И ты всерьез в это поверил! Самое забавное, что я не могу довериться даже лучшей подруге. Не представляю, как рассказать ей, что мой парень изменяет мне с Сагой, что он мечтает о Саге и даже называет меня Сагой, когда мы занимаемся любовью.
– Что ты болтаешь, я никогда не называл тебя Сагой…
– Естественно, ведь мы уже давно не занимаемся любовью.
– Можем хоть сейчас, если у тебя есть настроение…
– Слабо.
Негодяйка! Я знал, что она так ответит.
– Заметь, я тебя не принуждаю.
– Марко…
Мне бы очень хотелось избежать подобного разговора в ресторане. Черт побери, мы так давно не были вместе!
– Кстати, любовь моя, ты не желаешь посмотреть нашу контору? А я бы заодно перечитал один текст, который не дает мне покоя.
– Скажи, что ты шутишь…
– У нас там есть огромный телевизор со всеми кабельными каналами.
– Может, у вас есть еще и кушетка, и кофейный автомат?
– Конечно.
– Значит, у тебя есть все, чтобы провести там ночь.
Она резко встает и уходит, не удостоив меня даже взглядом. Ревность так ей идет, что у меня на мгновение появляется желание броситься за ней следом.
Я не люблю ругаться с Шарлоттой, но, только ругаясь, понимаю, насколько без ума от нее. Она относится к тем женщинам, чья внешность оставляет безразличными девяносто восемь мужчин из ста, но сводит с ума двух оставшихся. Я вхожу в их число и, к счастью, второй пока не появился. Впрочем, я никогда не пойму, почему мужчины оставляли ее в покое до нашей встречи.
Сейчас эта чертова девчонка, наверное, уже повернула за угол.
Я вспоминаю, что испытал странное беспокойство, увидев ее впервые. И подумал, что если она, к несчастью, не свободна, то всю оставшуюся жизнь я буду распутничать, но не свяжу ни с кем свою судьбу.
Сейчас она спускается в метро на станции Сен-Себастьян.
Тонкие руки, множество веснушек. Чтобы подчеркнуть светлый цвет лица, она красит волосы в каштановый цвет и носит только коричневое. Великолепные ноги. Ноги – самое лучшее, что у нее есть, и она знает об этом. Когда Шарлотта предложила мне жить вместе, то я согласился при условии, что она перестанет носить мини-юбки. Она обзывала меня всякими словами, но я своего добился.
Сейчас Шарлотта садится в поезд, даже не посмотрев, иду ли я сзади.
О том, чтобы побежать за ней следом, не может быть и речи. Ревновать к телесериалу? Смешно! Я двадцать раз объяснял ей, что «Сага» – мой единственный шанс, но эта чокнутая не хочет меня слушать. Я становлюсь сценаристом, настоящим сценаристом – вот и все. Сценаристом, черт возьми! Если бы она согласилась немного потерпеть, то через несколько месяцев жила бы уже со сценаристом.
Я слоняюсь по городу, засунув руки в карманы и размышляя о том, что могут делать сейчас, после полуночи, трое остальных. Матильда, наверное, сидит в окружении красных роз и увлеченно читает или пишет какой-нибудь роман. Жером декламирует наизусть диалоги из «Терминатора» в пустом кинотеатре. А Луи – в объятиях Морфея; ему все еще снится его Маэстро.
Мне не удается найти выключатель, и я в кромешной тьме поднимаюсь по лестнице, потом иду по коридору. В нашей комнате мерцает экран телевизора. Мы оставляем его включенным, правда, без звука на протяжении всего дня, и никому не приходит в голову выключить его, когда мы расходимся. Ощупью добираюсь до дивана, на котором должен валяться пульт. На экране – какая-то эротика: девушка заворачивается в мокрую простыню.
В этот момент моя рука натыкается на что-то шевелящееся. Я глупо вскрикиваю и шарахаюсь назад.
– Извините…
Какой-то человек лежит, свернувшись калачиком, на диване. Включаю галогенную лампу. На меня с виноватым видом смотрит молодой парень. У него такой же взгляд, какой был у Жерома, когда я впервые увидел его в этой комнате.
– Кто вы?
– Мой брат… Он пошел в супермаркет…
После нескольких неудачных попыток подняться он остается лежать на диване.
– Вы Дюрьец?
– Тристан.
– Вы моложе Жерома.
– На три года.
– А я – Марко. Хотите кофе?
Он отказывается. Его печальные глаза не могут оторваться от экрана. Ему ничего не нужно, лишь бы только лежать перед телевизором с пультом в руке. И я хорошо это понимаю. Человечество не придумало ничего лучшего, чем маленькое окошко в мир, позволяющее на несколько часов забыть об этом мире. Жестом даю понять Тристану, что не собираюсь ему мешать, затем включаю компьютер.
Вспоминаю реакцию Сегюре, когда Жером попросил у него аванс, чтобы купить лекарства брату. «А вы не переигрываете»? В тот момент я тоже подумал, что Жером рискнул сделать ход, на который бы не осмелился и сам Диккенс. Впрочем, что тут удивительного – когда сценарист говорит правду, ему никто не верит.
Я пробегаю глазами диалог между гениальной Милдред и лоботрясом Брюно. Что-то в нем не ладится с самого начала, но мне не удастся понять, что именно. Ладно, пусть она остается испорченной, но в то же время следует сделать ее привлекательнее. Что касается парня, то он должен испытывать к ней более сильное физическое влечение. Может, удастся придумать тогда что-то другое.
– Что ты болтаешь, я никогда не называл тебя Сагой…
– Естественно, ведь мы уже давно не занимаемся любовью.
– Можем хоть сейчас, если у тебя есть настроение…
– Слабо.
Негодяйка! Я знал, что она так ответит.
– Заметь, я тебя не принуждаю.
– Марко…
Мне бы очень хотелось избежать подобного разговора в ресторане. Черт побери, мы так давно не были вместе!
– Кстати, любовь моя, ты не желаешь посмотреть нашу контору? А я бы заодно перечитал один текст, который не дает мне покоя.
– Скажи, что ты шутишь…
– У нас там есть огромный телевизор со всеми кабельными каналами.
– Может, у вас есть еще и кушетка, и кофейный автомат?
– Конечно.
– Значит, у тебя есть все, чтобы провести там ночь.
Она резко встает и уходит, не удостоив меня даже взглядом. Ревность так ей идет, что у меня на мгновение появляется желание броситься за ней следом.
Я не люблю ругаться с Шарлоттой, но, только ругаясь, понимаю, насколько без ума от нее. Она относится к тем женщинам, чья внешность оставляет безразличными девяносто восемь мужчин из ста, но сводит с ума двух оставшихся. Я вхожу в их число и, к счастью, второй пока не появился. Впрочем, я никогда не пойму, почему мужчины оставляли ее в покое до нашей встречи.
Сейчас эта чертова девчонка, наверное, уже повернула за угол.
Я вспоминаю, что испытал странное беспокойство, увидев ее впервые. И подумал, что если она, к несчастью, не свободна, то всю оставшуюся жизнь я буду распутничать, но не свяжу ни с кем свою судьбу.
Сейчас она спускается в метро на станции Сен-Себастьян.
Тонкие руки, множество веснушек. Чтобы подчеркнуть светлый цвет лица, она красит волосы в каштановый цвет и носит только коричневое. Великолепные ноги. Ноги – самое лучшее, что у нее есть, и она знает об этом. Когда Шарлотта предложила мне жить вместе, то я согласился при условии, что она перестанет носить мини-юбки. Она обзывала меня всякими словами, но я своего добился.
Сейчас Шарлотта садится в поезд, даже не посмотрев, иду ли я сзади.
О том, чтобы побежать за ней следом, не может быть и речи. Ревновать к телесериалу? Смешно! Я двадцать раз объяснял ей, что «Сага» – мой единственный шанс, но эта чокнутая не хочет меня слушать. Я становлюсь сценаристом, настоящим сценаристом – вот и все. Сценаристом, черт возьми! Если бы она согласилась немного потерпеть, то через несколько месяцев жила бы уже со сценаристом.
Я слоняюсь по городу, засунув руки в карманы и размышляя о том, что могут делать сейчас, после полуночи, трое остальных. Матильда, наверное, сидит в окружении красных роз и увлеченно читает или пишет какой-нибудь роман. Жером декламирует наизусть диалоги из «Терминатора» в пустом кинотеатре. А Луи – в объятиях Морфея; ему все еще снится его Маэстро.
Мне не удается найти выключатель, и я в кромешной тьме поднимаюсь по лестнице, потом иду по коридору. В нашей комнате мерцает экран телевизора. Мы оставляем его включенным, правда, без звука на протяжении всего дня, и никому не приходит в голову выключить его, когда мы расходимся. Ощупью добираюсь до дивана, на котором должен валяться пульт. На экране – какая-то эротика: девушка заворачивается в мокрую простыню.
В этот момент моя рука натыкается на что-то шевелящееся. Я глупо вскрикиваю и шарахаюсь назад.
– Извините…
Какой-то человек лежит, свернувшись калачиком, на диване. Включаю галогенную лампу. На меня с виноватым видом смотрит молодой парень. У него такой же взгляд, какой был у Жерома, когда я впервые увидел его в этой комнате.
– Кто вы?
– Мой брат… Он пошел в супермаркет…
После нескольких неудачных попыток подняться он остается лежать на диване.
– Вы Дюрьец?
– Тристан.
– Вы моложе Жерома.
– На три года.
– А я – Марко. Хотите кофе?
Он отказывается. Его печальные глаза не могут оторваться от экрана. Ему ничего не нужно, лишь бы только лежать перед телевизором с пультом в руке. И я хорошо это понимаю. Человечество не придумало ничего лучшего, чем маленькое окошко в мир, позволяющее на несколько часов забыть об этом мире. Жестом даю понять Тристану, что не собираюсь ему мешать, затем включаю компьютер.
Вспоминаю реакцию Сегюре, когда Жером попросил у него аванс, чтобы купить лекарства брату. «А вы не переигрываете»? В тот момент я тоже подумал, что Жером рискнул сделать ход, на который бы не осмелился и сам Диккенс. Впрочем, что тут удивительного – когда сценарист говорит правду, ему никто не верит.
Я пробегаю глазами диалог между гениальной Милдред и лоботрясом Брюно. Что-то в нем не ладится с самого начала, но мне не удастся понять, что именно. Ладно, пусть она остается испорченной, но в то же время следует сделать ее привлекательнее. Что касается парня, то он должен испытывать к ней более сильное физическое влечение. Может, удастся придумать тогда что-то другое.
Сцена 12. Комната Милдред. Павильон. День
Милдред лежит в постели. На стене – большая афиша «Призрак в Опере». Брюно развлекается, разглядывая через отверстие в стене свою комнату, в руке у него сигарета.
Брюно . Отсюда кровать видна как на ладони. Подозреваю, что ты не скучаешь!
Милдред . Не беспокойся, я знаю, как подростки любят уединяться. Сама была такой.
Брюно . Лично я считаю тебя ровесницей, несмотря на весь твой ум.
Он подходит к ней, садится на край кровати и медленно кладет руку ей на лодыжку. Милдред решительно отталкивает ее. Брюно пожимает плечами.
Брюно . А почему ты уверена, что я не видел, как ты вчера голая вышла из душа?
Милдред садится на кровати с серьезным видом.
Милдред . Потому что тогда ты рассказал бы мне о шрамах.
Брюно . О чем?
Милдред . Знаешь легенду о Медузе? Тот, кто встречался с ней взглядом, превращался в камень. То же самое происходит с каждым, кто видит меня голой.
Брюно . Что за бред?
Милдред . Шрамы остались у меня после пожара в доме в «Бель Эр». Я мирно спала в постели под балдахином…
Брюно . Чего?
Милдред . Представляешь, я ничего не почувствовала; от ядовитого дыма потеряла сознание и пролежала в коме несколько дней. Говорят, что на меня рухнула расплавленная противомоскитная сетка и я получила ожоги четвертой степени. Врачам потребовалась уйма времени, чтобы извлечь из моего тела ее куски на операционном столе. (Она кладет руки на те части тела, о которых рассказывает.) Кожа у меня на ногах похожа на расплавленный сыр на пицце, на правом бедре – клеймо от раскалившейся пружины от матраса, прямо как у техасской коровы. А на груди такое… что я даже не знаю, как описать… Какие-то странные бугры и впадины… Говорит, что нужно прождать еще лет пять-шесть, прежде чем обращаться к специалисту по пластическим операциям, но я не знаю, пойду ли на это. В конце концов, я уже привыкла к такому телу.
Побледневший Брюно вскакивает и устремляется к двери.
Брюно . Да ты просто чокнутая! Ни слова правды, ни единого:
Милдред . Можешь проверить, если у тебя хватит мужества, маленький шпион. Брюно хлопает дверью.
– Марко?
Я отрываюсь от экрана, все еще продолжая витать в облаках. Это вернулся Жером с бумажным пакетом. Вид у него, как у провинившегося школьника. Я начинаю привыкать к его нескладной фигуре и усталым не по возрасту глазам. Если правительство когда-нибудь организует антиамериканскую кампанию, его портрет как нельзя лучше подойдет для наглядной агитации. Даже в Бронксе не носят с таким изяществом вытертые джинсы; его неуклюжая жестикуляция наводит на мысль об ожившей статуе, а американские ругательства заставят покраснеть сутенеров с 42-й улицы. И это все не искусное подражание: Жером всегда был таким, и когда он утверждает, что никогда не покидал Парижа, я не могу ему не верить.
Тристан даже не заметил появления брата и продолжает спокойно смотреть какой-то фильм.
– Обычно он находится в специализированной клинике, но вот уже полгода, как я не в состоянии оплачивать его пребывание там.
– Ты не обязан мне ничего рассказывать.
На самом деле мне нужно, чтобы он рассказывал. И это не просто любопытство. Я не могу понять, что значит оказаться на улице с беспомощным братом на руках, не представляя, как жить дальше. Жером протягивает мне бутылку холодного пива, которую только что купил в бакалейной лавке. Я ополаскиваю два бокала. Сейчас идеально подошло бы крепкое спиртное. Небольшой обжигающий глоток, придающий задушевность мужскому разговору. Жером заставляет Тристана проглотить две таблетки и запить их пивом. Потом подходит к моему столу.
– У Тристана болезнь Фридрейха – паралич нижних конечностей, который обостряется с каждым годом. Он может передвигаться лишь несколько минут в сутки. Ему нужно много отдыхать и регулярно принимать препараты, расслабляющие мышцы. В общем, необходим угол, где он мог бы отлеживаться, вот и все. Как только нам начнут платить, я снова смогу отвезти его в Норье.
Жером говорит это безучастно, как человек, ненавидящий все драмы, включая самые заурядные, в которых нет никакой интриги. Я предлагаю ему немного денег, чтобы перекантоваться, но он отказывается.
– Если бы я получил свои четыре миллиона долларов, то обосновался бы в Малибу и нанял бы одну или даже двух шикарных сиделок.
– Твои четыре миллиона долларов?
Жером нарочно сказал про деньги, и я тут же проглотил наживку. Чувствуется, что ему страшно хочется выговориться. Он с серьезным видом наклоняется к моему уху.
– Тебе что-нибудь говорит «Борец со смертью»?
«Борец со смертью»? Три миллиона зрителей в Париже и в пригородах всего за два месяца. Четыре «Оскара», и первый из них – Шварценеггеру за лучшую роль. Он плакал, когда его награждали, на это стоило посмотреть. Впрочем, «Оскара» мог получить и Сталлоне. В Штатах этот фильм по посещаемости скоро достигнет мифического рекорда «Инопланетянина», а выпуск товаров принесет больше, чем в случае с «Бэтменом».
– Так вот, «Борец со смертью» – это я.
Когда-то один человек уже произнес эту фразу по поводу Эммы Бовари. И мало кто в то время ему поверил.
Вернувшись домой, я скользнул под простыню к моей красавице. Когда я увидел ее великолепную и такую недоступную спину, моя ладонь замерла в нескольких сантиметрах от нее, и я прикорнул на краю постели, не осмеливаясь придвинуться вплотную. Кто виноват, что моя голова занята посторонними мыслями? Мне хочется разбудить Шарлотту и попросить, чтобы она не обращала на меня внимания. Сказать, что мне не в чем исповедоваться, что я думаю сейчас о других людях, о выдуманных личностях, которые не заслуживают ни малейшей ревности. И что я по-прежнему ее люблю. И что у меня впереди целая жизнь, чтобы повторять ей эти слова. Но я не сделал ничего подобного.
Матильда хорошеет с каждым днем. Так и хочется посадить ее себе на колени, чтобы писать диалоги вдвоем, не произнося ни единого слова, словно влюбленные, которые, читая одну и ту же книгу, терпеливо ждут друг друга, дойдя до конца страницы. С утра до вечера она выглядит удивительно свежей и от нее чертовски приятно пахнет. Даже если ее нет с нами, этот запах обволакивает нас и заставляет отрываться от работы. Вначале Матильде удалось заставить нас забыть, что она единственная женщина в команде, но вот уже двое суток, как это у нее не получается. Она несет в себе память сотен влюбленных женщин и судьбы тысяч любовниц, зависящих от ее прихоти. Это заметно отражается на работе: каждый из нас делает в три раза больше, чем прежде.
– Этому есть объяснение, – сказал как-то вечером Луи, когда Матильда первой ушла домой. – В средние века, когда нужно было прижечь открытую рану, требовалось с десяток здоровых мужчин, чтобы держать бедолагу, и операция всегда сопровождалась насилием и болью. Но был и другой способ: самую красивую девушку деревни просили подержать раненого за руки во время процедуры. Как правило, она справлялась с этим лучше, чем десять мужчин. Без Матильды мы, пожалуй, постоянно испытывали бы соблазн пустить все на самотек.
– Вы думаете, у нее кто-то есть? – спросил я.
– Вряд ли, – пожал плечами Луи. – Однажды вечером я проводил ее до дома, и она пригласила меня выпить кофе.
Наш любимый капитан, тот, кого мы с Жеромом нежно прозвали Стариком, в который раз продемонстрировал нам привилегии, присущие его возрасту. Насев на него, мы заставили его рассказать буквально все о жизни таинственной Матильды, королевы любви.
– Обстановка на редкость банальная – строгая, функциональная и декоративная. Что-то у вас разочарованный вид…
– Естественно, мы разочарованы.
– А вы чего ожидали? Что у нее мебель из розового дерева? Шторы и покрывала в стиле Лауры Эшли? Подушечки в виде сердца?
– Все в цветах, и ни одного лепестка на полу.
– Портреты «Битлз» в прихожей и большущий флакон «Лулу» в ванной комнате.
– Бутылки «Мари Бризар» и шартреза! Огромная плюшевая мышь!
– Огромный портрет Барбары Картленд!
– Вы бредите, дети мои. Ладно, чтобы немного успокоить вас, сообщу, что видел в туалете фотографию сестер Бронте.
Со временем я уже начинаю разбираться в своих партнерах и предугадывать их реакции. Если бы мы не обращали внимания на то, что каждый из нас делает на протяжении десяти-двенадцати часов совместной работы, то нам бы пришлось распроститься со взаимопониманием. Луи вспоминает своего Маэстро по поводу и без повода, но делает это так естественно, приводя столько деталей, что его рассказы невозможно принять за фантазии. Вечерами, когда у нас с Жеромом появляется желание поработать сверхурочно, мы часто говорим об этом. Приходится признать очевидное: Луи на самом деле работал с мэтром. Как, почему, над каким фильмом? Я не осмеливаюсь задавать Луи слишком конкретные вопросы, давая ему возможность раскрывать свое прошлое на манер стриптизерши, которая сама знает, как держать в напряжении публику. Мы рады, что он среди нас, и его положение капитана команды упрочняется с каждым днем. С общего согласия мы полностью доверили Луи все переговоры с администрацией. Именно он занялся нашими контрактами, пытаясь урвать максимум, и вряд ли у кого-то другого это получилось бы лучше. Сегодня утром он получил наконец наши первые чеки и раздал их, как учитель награды. Матильда опустила чек в сумочку, даже не взглянув на сумму. Жером с облегчением вздохнул и поцеловал бумажку. Он больше всех из нашей четверки нуждается в деньгах. По словам Луи, Сегюре пока ничего не может сказать о текстах. Он бегло просматривает эпизоды и передает их ассистенту, который подсчитывает расходы и составляет рабочий план. Вчера начались съемки пилотной серии. Главная цель Сегюре: ежедневно монтировать по сорок пять минут фильма вместо обычных десяти. Что в таком случае можно ждать от качества фильма? Никому не пришло в голову ни представить нам артистов, ни хотя бы показать их фотографии. Мы уверены лишь в одном: все они никому не известны, а три четверти из них едва ли относятся к профессионалам. Сегюре убежден, что «будущие» звезды всегда стараются больше. Он говорит, что с фигурантом, которому дали шанс, можно творить чудеса («Вспомните Мэрилин Монро!»). Каждый актер получает пятьсот франков в день. Водопроводчик за такие деньги не сдвинется с места. Разумеется, мы не рассчитывали на чудо, но у каждого из нас есть в голове дорогие ему тирады, реплики, диалоги, предназначенные в мечтах для Лоуренса Оливье или Анны Маньяни.
– В конце концов, нас наняли точно так же, – замечаю я. – Актерам тоже дают шанс.
Компьютеры уже давно в режиме ожидания, и мы расходимся по своим местам. Тристан, эта «вещь в себе», лежит перед телевизором с пультом в руке. В последние десять дней он почти не встает с дивана, и мы часто забываем о его присутствии. С полузакрытыми глазами, абсолютно неподвижный, в одежде в бежевых тонах он похож на какое-то хладнокровное животное. Тристан смотрит телевизор в наушниках, покорно ест пиццу и сторожит нашу лавочку днем и ночью. Если не хочешь заразиться непреодолимой сонливостью, лучше на него не смотреть. А вообще-то мы даже довольны его присутствием. С тех пор как мне стало известно, что Жером стоит четыре миллиона виртуальных долларов, я отношусь к ним, как к родственникам.
Старик интересуется, не желаем ли мы внести изменения в 4-ю серию. Жером считает, что я поспешил с расследованием Джонаса в отношении таинственной комнаты Френелей, куда так мечтает попасть Милдред. В одном из эпизодов я высказал предположение, что там спрятаны сокровища, но серьезно его не разрабатывал. В конце концов, там может быть что угодно, и совсем не обязательно настоящие деньги, а скорее, нечто, не имеющее к ним отношения. Какая-нибудь ню Ван Гога, ящик Пандоры, забальзамированная мумия, обломок подлинного Креста. Жером предлагает сделать там оружейный склад, оставшийся со времен давно забытой войны. Целый шкаф гранат-лимонок с квадратной насечкой и базук, пылящихся в ожидании своего часа. Луи же видит там что-то большое, занимающее почти всю комнату, например, станок для печатания фальшивых банкнот или тайную лабораторию. Мы сходу отбрасываем идею с лабораторией, потому что у нас уже есть лаборатория Фреда. Матильда еще не высказалась и на мой вопрос, есть ли у нее соображения по этому поводу, отвечает «да», имея в виду: «Да, но это еще слишком неопределенно, я бы предпочла ответить вам в письменной форме».
– О чем вы думаете?
– … Это еще слишком неопределенно, я бы предпочла ответить вам в письменной форме.
– Ладно, пока оставим эту таинственную комнату, – говорит Луи.
– Может, дадим читать друг другу 17-й эпизод? – предлагает Жером.
С самого начала он не испытывает симпатии к Камилле и мечтает от нее избавиться, заменив более колоритной героиней.
– Вот уже четыре серии, как мы возимся с этой шлюхой.
– У нас впереди еще семьдесят шесть, а ты хочешь пришить ее уже сейчас. Не торопись, успеешь.
– Мне кажется, что убирать Камиллу несколько преждевременно, – говорит Матильда. – Джонас должен в нее влюбиться.
– Ну и что? Он может влюбиться в другую. Более…
– Более колоритную?
– Вот именно.
Еще в самом начале Луи хотел сделать из Камиллы персонаж, одержимый тягой к самоубийству.
– Самоубийство дает целый ряд преимуществ: это утонченно, полно смысла и в духе времени.
– Я считаю, что это жестоко – так поступать со студентками философского факультета, – говорит Матильда. – Кто знает, вдруг во время трансляции одна из них будет заканчивать научную работу, оставив включенным телевизор, чтобы не чувствовать себя одинокой в своей каморке.
– У вас буйное воображение, Матильда, вы просто созданы для такой работы.
– Мы отвлекаемся! – восклицает Жером. – Короче, мы заставим ее покончить с собой, это решено. Остается выяснить как.
Он упорствует, но Матильда пускает в ход все, что в ее силах, лишь бы спасти несчастную. Луи предлагает компромиссный вариант: Камилла умрет, если никто из нас троих не сможет ее спасти. Заинтригованный, Жером предлагает всем принять участие в игре и дать предложения по спасению девушки. Луи первым берется за дело, чтобы показать пример.
Брюно . Отсюда кровать видна как на ладони. Подозреваю, что ты не скучаешь!
Милдред . Не беспокойся, я знаю, как подростки любят уединяться. Сама была такой.
Брюно . Лично я считаю тебя ровесницей, несмотря на весь твой ум.
Он подходит к ней, садится на край кровати и медленно кладет руку ей на лодыжку. Милдред решительно отталкивает ее. Брюно пожимает плечами.
Брюно . А почему ты уверена, что я не видел, как ты вчера голая вышла из душа?
Милдред садится на кровати с серьезным видом.
Милдред . Потому что тогда ты рассказал бы мне о шрамах.
Брюно . О чем?
Милдред . Знаешь легенду о Медузе? Тот, кто встречался с ней взглядом, превращался в камень. То же самое происходит с каждым, кто видит меня голой.
Брюно . Что за бред?
Милдред . Шрамы остались у меня после пожара в доме в «Бель Эр». Я мирно спала в постели под балдахином…
Брюно . Чего?
Милдред . Представляешь, я ничего не почувствовала; от ядовитого дыма потеряла сознание и пролежала в коме несколько дней. Говорят, что на меня рухнула расплавленная противомоскитная сетка и я получила ожоги четвертой степени. Врачам потребовалась уйма времени, чтобы извлечь из моего тела ее куски на операционном столе. (Она кладет руки на те части тела, о которых рассказывает.) Кожа у меня на ногах похожа на расплавленный сыр на пицце, на правом бедре – клеймо от раскалившейся пружины от матраса, прямо как у техасской коровы. А на груди такое… что я даже не знаю, как описать… Какие-то странные бугры и впадины… Говорит, что нужно прождать еще лет пять-шесть, прежде чем обращаться к специалисту по пластическим операциям, но я не знаю, пойду ли на это. В конце концов, я уже привыкла к такому телу.
Побледневший Брюно вскакивает и устремляется к двери.
Брюно . Да ты просто чокнутая! Ни слова правды, ни единого:
Милдред . Можешь проверить, если у тебя хватит мужества, маленький шпион. Брюно хлопает дверью.
– Марко?
Я отрываюсь от экрана, все еще продолжая витать в облаках. Это вернулся Жером с бумажным пакетом. Вид у него, как у провинившегося школьника. Я начинаю привыкать к его нескладной фигуре и усталым не по возрасту глазам. Если правительство когда-нибудь организует антиамериканскую кампанию, его портрет как нельзя лучше подойдет для наглядной агитации. Даже в Бронксе не носят с таким изяществом вытертые джинсы; его неуклюжая жестикуляция наводит на мысль об ожившей статуе, а американские ругательства заставят покраснеть сутенеров с 42-й улицы. И это все не искусное подражание: Жером всегда был таким, и когда он утверждает, что никогда не покидал Парижа, я не могу ему не верить.
Тристан даже не заметил появления брата и продолжает спокойно смотреть какой-то фильм.
– Обычно он находится в специализированной клинике, но вот уже полгода, как я не в состоянии оплачивать его пребывание там.
– Ты не обязан мне ничего рассказывать.
На самом деле мне нужно, чтобы он рассказывал. И это не просто любопытство. Я не могу понять, что значит оказаться на улице с беспомощным братом на руках, не представляя, как жить дальше. Жером протягивает мне бутылку холодного пива, которую только что купил в бакалейной лавке. Я ополаскиваю два бокала. Сейчас идеально подошло бы крепкое спиртное. Небольшой обжигающий глоток, придающий задушевность мужскому разговору. Жером заставляет Тристана проглотить две таблетки и запить их пивом. Потом подходит к моему столу.
– У Тристана болезнь Фридрейха – паралич нижних конечностей, который обостряется с каждым годом. Он может передвигаться лишь несколько минут в сутки. Ему нужно много отдыхать и регулярно принимать препараты, расслабляющие мышцы. В общем, необходим угол, где он мог бы отлеживаться, вот и все. Как только нам начнут платить, я снова смогу отвезти его в Норье.
Жером говорит это безучастно, как человек, ненавидящий все драмы, включая самые заурядные, в которых нет никакой интриги. Я предлагаю ему немного денег, чтобы перекантоваться, но он отказывается.
– Если бы я получил свои четыре миллиона долларов, то обосновался бы в Малибу и нанял бы одну или даже двух шикарных сиделок.
– Твои четыре миллиона долларов?
Жером нарочно сказал про деньги, и я тут же проглотил наживку. Чувствуется, что ему страшно хочется выговориться. Он с серьезным видом наклоняется к моему уху.
– Тебе что-нибудь говорит «Борец со смертью»?
«Борец со смертью»? Три миллиона зрителей в Париже и в пригородах всего за два месяца. Четыре «Оскара», и первый из них – Шварценеггеру за лучшую роль. Он плакал, когда его награждали, на это стоило посмотреть. Впрочем, «Оскара» мог получить и Сталлоне. В Штатах этот фильм по посещаемости скоро достигнет мифического рекорда «Инопланетянина», а выпуск товаров принесет больше, чем в случае с «Бэтменом».
– Так вот, «Борец со смертью» – это я.
Когда-то один человек уже произнес эту фразу по поводу Эммы Бовари. И мало кто в то время ему поверил.
Вернувшись домой, я скользнул под простыню к моей красавице. Когда я увидел ее великолепную и такую недоступную спину, моя ладонь замерла в нескольких сантиметрах от нее, и я прикорнул на краю постели, не осмеливаясь придвинуться вплотную. Кто виноват, что моя голова занята посторонними мыслями? Мне хочется разбудить Шарлотту и попросить, чтобы она не обращала на меня внимания. Сказать, что мне не в чем исповедоваться, что я думаю сейчас о других людях, о выдуманных личностях, которые не заслуживают ни малейшей ревности. И что я по-прежнему ее люблю. И что у меня впереди целая жизнь, чтобы повторять ей эти слова. Но я не сделал ничего подобного.
Матильда хорошеет с каждым днем. Так и хочется посадить ее себе на колени, чтобы писать диалоги вдвоем, не произнося ни единого слова, словно влюбленные, которые, читая одну и ту же книгу, терпеливо ждут друг друга, дойдя до конца страницы. С утра до вечера она выглядит удивительно свежей и от нее чертовски приятно пахнет. Даже если ее нет с нами, этот запах обволакивает нас и заставляет отрываться от работы. Вначале Матильде удалось заставить нас забыть, что она единственная женщина в команде, но вот уже двое суток, как это у нее не получается. Она несет в себе память сотен влюбленных женщин и судьбы тысяч любовниц, зависящих от ее прихоти. Это заметно отражается на работе: каждый из нас делает в три раза больше, чем прежде.
– Этому есть объяснение, – сказал как-то вечером Луи, когда Матильда первой ушла домой. – В средние века, когда нужно было прижечь открытую рану, требовалось с десяток здоровых мужчин, чтобы держать бедолагу, и операция всегда сопровождалась насилием и болью. Но был и другой способ: самую красивую девушку деревни просили подержать раненого за руки во время процедуры. Как правило, она справлялась с этим лучше, чем десять мужчин. Без Матильды мы, пожалуй, постоянно испытывали бы соблазн пустить все на самотек.
– Вы думаете, у нее кто-то есть? – спросил я.
– Вряд ли, – пожал плечами Луи. – Однажды вечером я проводил ее до дома, и она пригласила меня выпить кофе.
Наш любимый капитан, тот, кого мы с Жеромом нежно прозвали Стариком, в который раз продемонстрировал нам привилегии, присущие его возрасту. Насев на него, мы заставили его рассказать буквально все о жизни таинственной Матильды, королевы любви.
– Обстановка на редкость банальная – строгая, функциональная и декоративная. Что-то у вас разочарованный вид…
– Естественно, мы разочарованы.
– А вы чего ожидали? Что у нее мебель из розового дерева? Шторы и покрывала в стиле Лауры Эшли? Подушечки в виде сердца?
– Все в цветах, и ни одного лепестка на полу.
– Портреты «Битлз» в прихожей и большущий флакон «Лулу» в ванной комнате.
– Бутылки «Мари Бризар» и шартреза! Огромная плюшевая мышь!
– Огромный портрет Барбары Картленд!
– Вы бредите, дети мои. Ладно, чтобы немного успокоить вас, сообщу, что видел в туалете фотографию сестер Бронте.
Со временем я уже начинаю разбираться в своих партнерах и предугадывать их реакции. Если бы мы не обращали внимания на то, что каждый из нас делает на протяжении десяти-двенадцати часов совместной работы, то нам бы пришлось распроститься со взаимопониманием. Луи вспоминает своего Маэстро по поводу и без повода, но делает это так естественно, приводя столько деталей, что его рассказы невозможно принять за фантазии. Вечерами, когда у нас с Жеромом появляется желание поработать сверхурочно, мы часто говорим об этом. Приходится признать очевидное: Луи на самом деле работал с мэтром. Как, почему, над каким фильмом? Я не осмеливаюсь задавать Луи слишком конкретные вопросы, давая ему возможность раскрывать свое прошлое на манер стриптизерши, которая сама знает, как держать в напряжении публику. Мы рады, что он среди нас, и его положение капитана команды упрочняется с каждым днем. С общего согласия мы полностью доверили Луи все переговоры с администрацией. Именно он занялся нашими контрактами, пытаясь урвать максимум, и вряд ли у кого-то другого это получилось бы лучше. Сегодня утром он получил наконец наши первые чеки и раздал их, как учитель награды. Матильда опустила чек в сумочку, даже не взглянув на сумму. Жером с облегчением вздохнул и поцеловал бумажку. Он больше всех из нашей четверки нуждается в деньгах. По словам Луи, Сегюре пока ничего не может сказать о текстах. Он бегло просматривает эпизоды и передает их ассистенту, который подсчитывает расходы и составляет рабочий план. Вчера начались съемки пилотной серии. Главная цель Сегюре: ежедневно монтировать по сорок пять минут фильма вместо обычных десяти. Что в таком случае можно ждать от качества фильма? Никому не пришло в голову ни представить нам артистов, ни хотя бы показать их фотографии. Мы уверены лишь в одном: все они никому не известны, а три четверти из них едва ли относятся к профессионалам. Сегюре убежден, что «будущие» звезды всегда стараются больше. Он говорит, что с фигурантом, которому дали шанс, можно творить чудеса («Вспомните Мэрилин Монро!»). Каждый актер получает пятьсот франков в день. Водопроводчик за такие деньги не сдвинется с места. Разумеется, мы не рассчитывали на чудо, но у каждого из нас есть в голове дорогие ему тирады, реплики, диалоги, предназначенные в мечтах для Лоуренса Оливье или Анны Маньяни.
– В конце концов, нас наняли точно так же, – замечаю я. – Актерам тоже дают шанс.
Компьютеры уже давно в режиме ожидания, и мы расходимся по своим местам. Тристан, эта «вещь в себе», лежит перед телевизором с пультом в руке. В последние десять дней он почти не встает с дивана, и мы часто забываем о его присутствии. С полузакрытыми глазами, абсолютно неподвижный, в одежде в бежевых тонах он похож на какое-то хладнокровное животное. Тристан смотрит телевизор в наушниках, покорно ест пиццу и сторожит нашу лавочку днем и ночью. Если не хочешь заразиться непреодолимой сонливостью, лучше на него не смотреть. А вообще-то мы даже довольны его присутствием. С тех пор как мне стало известно, что Жером стоит четыре миллиона виртуальных долларов, я отношусь к ним, как к родственникам.
Старик интересуется, не желаем ли мы внести изменения в 4-ю серию. Жером считает, что я поспешил с расследованием Джонаса в отношении таинственной комнаты Френелей, куда так мечтает попасть Милдред. В одном из эпизодов я высказал предположение, что там спрятаны сокровища, но серьезно его не разрабатывал. В конце концов, там может быть что угодно, и совсем не обязательно настоящие деньги, а скорее, нечто, не имеющее к ним отношения. Какая-нибудь ню Ван Гога, ящик Пандоры, забальзамированная мумия, обломок подлинного Креста. Жером предлагает сделать там оружейный склад, оставшийся со времен давно забытой войны. Целый шкаф гранат-лимонок с квадратной насечкой и базук, пылящихся в ожидании своего часа. Луи же видит там что-то большое, занимающее почти всю комнату, например, станок для печатания фальшивых банкнот или тайную лабораторию. Мы сходу отбрасываем идею с лабораторией, потому что у нас уже есть лаборатория Фреда. Матильда еще не высказалась и на мой вопрос, есть ли у нее соображения по этому поводу, отвечает «да», имея в виду: «Да, но это еще слишком неопределенно, я бы предпочла ответить вам в письменной форме».
– О чем вы думаете?
– … Это еще слишком неопределенно, я бы предпочла ответить вам в письменной форме.
– Ладно, пока оставим эту таинственную комнату, – говорит Луи.
– Может, дадим читать друг другу 17-й эпизод? – предлагает Жером.
С самого начала он не испытывает симпатии к Камилле и мечтает от нее избавиться, заменив более колоритной героиней.
– Вот уже четыре серии, как мы возимся с этой шлюхой.
– У нас впереди еще семьдесят шесть, а ты хочешь пришить ее уже сейчас. Не торопись, успеешь.
– Мне кажется, что убирать Камиллу несколько преждевременно, – говорит Матильда. – Джонас должен в нее влюбиться.
– Ну и что? Он может влюбиться в другую. Более…
– Более колоритную?
– Вот именно.
Еще в самом начале Луи хотел сделать из Камиллы персонаж, одержимый тягой к самоубийству.
– Самоубийство дает целый ряд преимуществ: это утонченно, полно смысла и в духе времени.
– Я считаю, что это жестоко – так поступать со студентками философского факультета, – говорит Матильда. – Кто знает, вдруг во время трансляции одна из них будет заканчивать научную работу, оставив включенным телевизор, чтобы не чувствовать себя одинокой в своей каморке.
– У вас буйное воображение, Матильда, вы просто созданы для такой работы.
– Мы отвлекаемся! – восклицает Жером. – Короче, мы заставим ее покончить с собой, это решено. Остается выяснить как.
Он упорствует, но Матильда пускает в ход все, что в ее силах, лишь бы спасти несчастную. Луи предлагает компромиссный вариант: Камилла умрет, если никто из нас троих не сможет ее спасти. Заинтригованный, Жером предлагает всем принять участие в игре и дать предложения по спасению девушки. Луи первым берется за дело, чтобы показать пример.
Сцена 17. Комната Камиллы. Интерьер. Вечер
На Камилле белое платье. Она сидит в кресле-качалке с книгой в руке и смотрит, как за окном опускается ночь. Затем читает вслух отрывок из книги о стоиках. В отрывке речь идет о самоубийстве. Поднявшись, она достает из шкафчика револьвер, взводит курок и вставляет ствол оружия в рот.
Внезапно кто-то стучит в дверь.
Камилла идет открывать, спрятав револьвер за спину. Удивленная, она впускает в комнату своего дядюшку Фреда, который усаживается на кровать с удрученным видом.
Фред – Знаешь, эта штуковина, над которой я начал работать, когда ты была совсем маленькой…
Камилла . Что-то вроде волшебной шкатулки? Устройство, дающее бессмертие тому, кто ее носит?
Фред . Мой прибор должен возвращать к жизни любого человека, умершего не более часа назад. Будь это инфаркт, разрыв аневризмы или серьезный несчастный случай, моя коробочка умеет… как бы это сказать… обеспечить «возвращение назад». Но сейчас, когда я почти добился успеха, то понял, что никогда не увижу прибор в работе.
Камилла . Почему?
Фред . Потому что мне нужно проверить его на человеке, который только что умер.
Камилла . Но в больницах полно умирающих!
Фред (пожимая плечами ). По сравнению с моим изобретением, наша медицина все еще находится на уровне средневековья. Ты хочешь, чтобы меня сожгли как колдуна? Эйнштейн говорил, что побороть предрассудок труднее, чем расщепить атомное ядро. А смерть – высшее таинство. И потом, нужно, чтобы я вначале оказался возле умирающего, а это почти невозможно…
Камилла (очень серьезно ). И кто бы мог послужить для тебя идеальным подопытным кроликом?
Фред . Идеальным? (Рассуждает с мечтательным видом.) Это должен быть… человек, который совершает самые невероятные самоубийства под моим контролем и которого я каждый раз возвращаю к жизни. Но сколько мне понадобится времени, чтобы найти его? Чтобы убедить сотрудничать со мной? Я наверняка умру раньше, чем найду его, и вместе со мной пропадет труд всей моей жизни, человечество потеряет всякую надежду…
– Это просто нечестно – использовать историю с волшебной шкатулкой, – говорит Жером. – Если ты полагаешь, что этого достаточно, чтобы спасти ее… – И великодушно добавляет: – Но я хотел бы дать ей еще один шанс…
За компьютер усаживается Матильда.
После непродолжительного молчания Камилла провожает дядюшку до дверей.
Камилла . Когда-нибудь ты найдешь подопытного кролика, я уверена…
Она целует Фреда в щеку и закрывает дверь. Снова достав револьвер, прикладывает дуло к виску. Крепко закрывает глаза, готовясь нажать на курок.
Чья-то рука неожиданно выхватывает у нее оружие. Она испуганно оборачивается. Это Джонас.
Камилла . Кто позволил вам сюда войти? Даже мои родственники всегда стучат в дверь.
Джонас спокойно извлекает из барабана патроны.
Камилла . Убирайтесь!
Джонас . Вы знаете, что я могу арестовать вас за ношение оружия?
Камилла . Револьвер принадлежал моему отцу. Вы не посмеете отобрать у меня последнюю вещь, оставшуюся мне от него на память.
Джонас приближается к девушке и хочет обнять ее, но она отталкивает его.
Джонас (сухо ). Ладно, если вы так жаждете умереть, то пусть ваша смерть принесет хотя бы пользу. Вы слышали о «Белом» Педро Менендесе?
Камилла . Кажется, это террорист?
Джонас . Да. Сейчас он в Париже и готовит новую волну покушений, которая вот-вот обрушится на город. Хуже всего, что мы не можем ее предотвратить. Педро – мозг всей организации, но сам он никогда ни в чем не участвует. Его невозможно припереть к стенке, в настоящее время он живет в одном из роскошных парижских отелей, на виду у всех, насмехаясь над нами. Гибель ждет сотни ни в чем не повинных людей, а мы бессильны что-либо сделать.
Камилла . Но чем могу помочь я?
Джонас . Мы уверены, что гибель Менендеса повлечет за собой и конец его организации. Но мы не можем добиться этого легальными методами. А с ним нужно покончить любой ценой.
Камилла . Если не ошибаюсь, вы предлагаете мне роль камикадзе?
– Джонас не в состоянии удержать ее от самоубийства, но он хочет придать смысл ее смерти. Разве это не доказательство подлинной любви? – спрашивает Матильда.
Пусть меня повесят, если в сериале, даже передаваемом в четыре часа утра, останется эта психологическая галиматья. Но мне бы хотелось развить логику этой сцены. Мысль о том, что в этом доме невозможно тихо покончить с собой, начинает привлекать меня.
Достаточно исходить из жестокой очевидности: тот, кто знает, что ему осталось жить не более нескольких часов, впервые в жизни испытывает чувство удивительной свободы. Полной свободы, не ограниченной никакими барьерами, никакими табу. Свободы, которая превыше всех законов.
Какой ошибкой было бы не воспользоваться ею!
В комнату Камиллы то и дело приходят разные люди, предлагающие ей извлечь выгоду из самоубийства. Ей ничего не стоит сделать за час состояние, но такая продажность отвратительна отчаявшейся девушке. На мгновение ее соблазняет идея подарить свои абсолютно здоровые органы какой-нибудь больнице, но мысль, что ее тело превратится в набор запасных частей, пугает ее. Ей предлагают широкий выбор мистических смертей, каждая из которых способна потрясти воображение обывателей и запомниться на десятки лет, но зачем ей это? Ее самоубийство будет иметь смысл лишь в том случае, если оно окажется безупречным с эстетической точки зрения и, следовательно, бескорыстным.
Камилла смиряется с очевидностью и откладывает окончательное решение до того момента, пока не найдет смысла в своей смерти.
Жером заканчивает чтение эпизода и бросает листы на стол.
– Эта дуреха едва уцелела. Еще бы чуть-чуть и…
Луи, Матильда и я облегченно вздыхаем. Камилла получила отсрочку и не вышла из игры. Продолжение в следующей серии.
Уже полдень. Жером бросается к телефону, чтобы заказать пиццу. Его брат увлеченно смотрит какой-то бразильский сериал. Матильда копирует на дискету содержание 17-го эпизода.
Внезапно кто-то стучит в дверь.
Камилла идет открывать, спрятав револьвер за спину. Удивленная, она впускает в комнату своего дядюшку Фреда, который усаживается на кровать с удрученным видом.
Фред – Знаешь, эта штуковина, над которой я начал работать, когда ты была совсем маленькой…
Камилла . Что-то вроде волшебной шкатулки? Устройство, дающее бессмертие тому, кто ее носит?
Фред . Мой прибор должен возвращать к жизни любого человека, умершего не более часа назад. Будь это инфаркт, разрыв аневризмы или серьезный несчастный случай, моя коробочка умеет… как бы это сказать… обеспечить «возвращение назад». Но сейчас, когда я почти добился успеха, то понял, что никогда не увижу прибор в работе.
Камилла . Почему?
Фред . Потому что мне нужно проверить его на человеке, который только что умер.
Камилла . Но в больницах полно умирающих!
Фред (пожимая плечами ). По сравнению с моим изобретением, наша медицина все еще находится на уровне средневековья. Ты хочешь, чтобы меня сожгли как колдуна? Эйнштейн говорил, что побороть предрассудок труднее, чем расщепить атомное ядро. А смерть – высшее таинство. И потом, нужно, чтобы я вначале оказался возле умирающего, а это почти невозможно…
Камилла (очень серьезно ). И кто бы мог послужить для тебя идеальным подопытным кроликом?
Фред . Идеальным? (Рассуждает с мечтательным видом.) Это должен быть… человек, который совершает самые невероятные самоубийства под моим контролем и которого я каждый раз возвращаю к жизни. Но сколько мне понадобится времени, чтобы найти его? Чтобы убедить сотрудничать со мной? Я наверняка умру раньше, чем найду его, и вместе со мной пропадет труд всей моей жизни, человечество потеряет всякую надежду…
– Это просто нечестно – использовать историю с волшебной шкатулкой, – говорит Жером. – Если ты полагаешь, что этого достаточно, чтобы спасти ее… – И великодушно добавляет: – Но я хотел бы дать ей еще один шанс…
За компьютер усаживается Матильда.
После непродолжительного молчания Камилла провожает дядюшку до дверей.
Камилла . Когда-нибудь ты найдешь подопытного кролика, я уверена…
Она целует Фреда в щеку и закрывает дверь. Снова достав револьвер, прикладывает дуло к виску. Крепко закрывает глаза, готовясь нажать на курок.
Чья-то рука неожиданно выхватывает у нее оружие. Она испуганно оборачивается. Это Джонас.
Камилла . Кто позволил вам сюда войти? Даже мои родственники всегда стучат в дверь.
Джонас спокойно извлекает из барабана патроны.
Камилла . Убирайтесь!
Джонас . Вы знаете, что я могу арестовать вас за ношение оружия?
Камилла . Револьвер принадлежал моему отцу. Вы не посмеете отобрать у меня последнюю вещь, оставшуюся мне от него на память.
Джонас приближается к девушке и хочет обнять ее, но она отталкивает его.
Джонас (сухо ). Ладно, если вы так жаждете умереть, то пусть ваша смерть принесет хотя бы пользу. Вы слышали о «Белом» Педро Менендесе?
Камилла . Кажется, это террорист?
Джонас . Да. Сейчас он в Париже и готовит новую волну покушений, которая вот-вот обрушится на город. Хуже всего, что мы не можем ее предотвратить. Педро – мозг всей организации, но сам он никогда ни в чем не участвует. Его невозможно припереть к стенке, в настоящее время он живет в одном из роскошных парижских отелей, на виду у всех, насмехаясь над нами. Гибель ждет сотни ни в чем не повинных людей, а мы бессильны что-либо сделать.
Камилла . Но чем могу помочь я?
Джонас . Мы уверены, что гибель Менендеса повлечет за собой и конец его организации. Но мы не можем добиться этого легальными методами. А с ним нужно покончить любой ценой.
Камилла . Если не ошибаюсь, вы предлагаете мне роль камикадзе?
– Джонас не в состоянии удержать ее от самоубийства, но он хочет придать смысл ее смерти. Разве это не доказательство подлинной любви? – спрашивает Матильда.
Пусть меня повесят, если в сериале, даже передаваемом в четыре часа утра, останется эта психологическая галиматья. Но мне бы хотелось развить логику этой сцены. Мысль о том, что в этом доме невозможно тихо покончить с собой, начинает привлекать меня.
Достаточно исходить из жестокой очевидности: тот, кто знает, что ему осталось жить не более нескольких часов, впервые в жизни испытывает чувство удивительной свободы. Полной свободы, не ограниченной никакими барьерами, никакими табу. Свободы, которая превыше всех законов.
Какой ошибкой было бы не воспользоваться ею!
В комнату Камиллы то и дело приходят разные люди, предлагающие ей извлечь выгоду из самоубийства. Ей ничего не стоит сделать за час состояние, но такая продажность отвратительна отчаявшейся девушке. На мгновение ее соблазняет идея подарить свои абсолютно здоровые органы какой-нибудь больнице, но мысль, что ее тело превратится в набор запасных частей, пугает ее. Ей предлагают широкий выбор мистических смертей, каждая из которых способна потрясти воображение обывателей и запомниться на десятки лет, но зачем ей это? Ее самоубийство будет иметь смысл лишь в том случае, если оно окажется безупречным с эстетической точки зрения и, следовательно, бескорыстным.
Камилла смиряется с очевидностью и откладывает окончательное решение до того момента, пока не найдет смысла в своей смерти.
Жером заканчивает чтение эпизода и бросает листы на стол.
– Эта дуреха едва уцелела. Еще бы чуть-чуть и…
Луи, Матильда и я облегченно вздыхаем. Камилла получила отсрочку и не вышла из игры. Продолжение в следующей серии.
Уже полдень. Жером бросается к телефону, чтобы заказать пиццу. Его брат увлеченно смотрит какой-то бразильский сериал. Матильда копирует на дискету содержание 17-го эпизода.