– Да, и есть, от чего, – со вздохом сказал он, – Это ужасно!.. Бедная Агнес! Неужели я в самом деле причинил ей столько зла?
   – Видимо, да!..
   Ему невыносимо больно было представить свою жену, благородный и гордый облик которой он хранил в своей памяти, настолько опустившейся. В его душе Агнес и Тринадцать Ветров были неразделимы. Если случится так, что хозяйка дома дойдет до такого унижения, то и дом будет запятнан. И это его ошибка, его огромная ошибка в том, что он это допускает. То, что он все еще продолжает страдать, Гийом воспринимал как заслуженную кару. Он не отрекался от своей любви к Мари-Дус, потому что это было сверх его сил и потому что это означало бы для него лишиться частицы своей души, но он также был готов к тому, чтобы приложить все усилия и восстановить разрушенное им же самим благополучие. Он обязан был сделать это ради своих детей, особенно ради маленькой Элизабет! И так уже достаточно тягостно осознавать то, что вот уже долгое время она не живет дома….
   – Ты предполагаешь еще долго меня тут держать? – спросил он.
   – До тех пор, пока ты не сможешь держаться на ногах. Нужно понаблюдать за тобой несколько недель и посмотреть, как тебе удастся восстановить способность ходить…
   – Это слишком долго! Не можешь ли сказать Потантену, чтобы он принес письменные принадлежности, а потом седлал свою лошадь?
   – Что ты собираешься делать?
   – Извиняться, конечно! Я хочу вернуться домой!
   – Сейчас?
   – Чем скорее, тем лучше! Пока я не могу двигаться, мне будет и в своей кровати не хуже, чем в твоей. Там я и дождусь твоего приговора. Даже… если мне предстоит остаться импотентом, что весьма возможно, не правда ли, доктор? Несмотря на то, что я уже привык и здесь, но свой дом – это все-таки свой дом. А моя дочка будет самой лучшей сиделкой…
   Аннеброн покачал головой и вышел из комнаты чуть сгорбившись и с упавшим сердцем. Опьянение предыдущей ночи и ожидание новой встречи со своей возлюбленной не смогли облегчить сожаление об этой дружбе, едва зародившейся, которую теперь приходится душить обманом. Но ему стало бы легче, если бы человек, которого он обманывает, перестал быть его гостем. Хотя его не покидала мысль о том, что Агнес скоро опять будет жить под одной крышей с таким притягательным человеком, как Гийом Тремэн…
   Оставалось узнать, чувствует ли молодая женщина, может быть даже не отдавая себе в этом отчета, готовность вернуться к тому, который так сильно мучил ее даже в бреду?
   К своему удивлению, когда после любовных утех он попробовал заговорить с ней на эту тему, то Агнес отнеслась к его словам равнодушно и безмятежно, с какой-то неожиданной покорностью.
   – Хочу я этого или нет, но он хозяин этого дома, откуда я, разумеется, не имела никакого права его выгонять. Меня до сих пор удивляет, как он смог с этим согласиться. Может быть, я перепугала его тем, что пригрозила убить себя и детей…
   – Ты так сказала?.. – воскликнул ошеломленный Пьер. – В порыве гнева можно дойти до безумства и наговорить таких глупостей! Я сама не знала, что говорю! Единственное, чего я добивалась, это ранить его. Мне хотелось, чтобы он испугался…
   – Такого человека, как он, трудно напугать. Мне не часто доводилось встречаться с такими отважными людьми. Ну, что бы там ни было, скажи, ты собираешься отвечать на его письмо?
   – Я сделаю лучше: завтра я сама приеду в Амо… Чувство сострадания, которое испытывал доктор, стало более горьким с тех пор, как он узнал, до чего пришлось дойти его любовнице, чтобы выгнать Тремэна: он рассчитывал обнаружить в ее голосе ликование.
   – Видно, ты будешь счастлива, если он вернется. Однако это означает конец нашим отношениям… Смех молодой женщины убедил его, что он не ошибся, и в то же время он почувствовал, как она крепче прижалась к нему:
   – Не беспокойся! Я постараюсь разыскать укромное местечко, где нам с тобой будет хорошо… Но я действительно буду рада его возвращению, потому что он сам об этом попросил. А иначе мне пришлось бы самой ехать за ним: в этих местах слишком много людей, которые любят его, и мне нечего им сказать. Очень утомительно в течение такого долгого времени встречать только укоризненные взгляды. И потом, теперь есть ты.
   – И я люблю тебя, ты же знаешь!.. Люблю так, что потерял голову.
   Подобное заявление заслуживало вознаграждения, и он получил его от Агнес через час.
   Как только ее коляска въехала во двор дома Аннеброна, Агнес поняла, что ошибалась, надеясь, что ее визит пройдёт незамеченым: около каждого дома был кто-нибудь, кто подметал перед дверью, кто протирал форточку. Даже в замке Дюресю горничные вовсю готовились к предстоящему приезду своих хозяев Буайер де Шуази. Можно подумать, что все люди из округи ждали Агнес! Наверное, тут не последнюю роль сыграл длинный язык Сидони Пуэншеваль… Вероятно, все они вообразили, что она приехала просить прощения, но это не имело никакого значения: зеркала в Тринадцати Ветрах убедили ее в том, что в ее облике нет ничего, что могло бы дать повод думать, что она раскаивается: шелковое платье в серую и розовую полоску и шляпа, украшенная лентами и цветами, которая отбрасывала нежную тень на ее прекрасное лицо.
   Потантен ждал ее у крыльца. Помогая Агнес выходить из коляски, он широко улыбнулся ей от всего сердца:
   – Какое счастье, мадам Агнес, видеть вас здесь!
   – Я тоже рада, мой друг…
   С достоинством главного церемониймейстера, сопровождающего королеву, он провел ее в дом, где Сидони опустилась в глубоком реверансе, приветствуя гостью, а потом он так же величественно подвел ее к комнате Гийома. Пьера Аннеброна нигде не было видно… Скромный по природе, и к тому же совершенно не желая присутствовать при встречи и примирении двух супругов, он предпочел оставаться в своем рабочем кабинете до конца их свидания.
   Не говоря ни слова, Потантен открыл дверь и склонился в полупоклоне, держась за ручку двери, готовясь закрыть ее, как только Агнес войдет. Она вошла и оказалась лицом к лицу с Гийомом. Оба были сконфужены и удивлены: ее память хранила его изможденным и умирающим, он же вспоминал о ней как о фурии, с лицом, искаженным от гнева. Гийом первым пришел в себя:
   – Оказывается, я уже позабыл, до какой степени вы можете быть прекрасны! Возможно, это связано с повседневной жизнью: впечатления меркнут от частого повторения. Представьте себе, мои сожаления стали сильнее. – Я возвращаю вам комплимент, Гийом. Для человека, который чуть не отправился на тот свет, вы выглядите неплохо и удивительно похожи на того, каким вы были раньше. Может быть, только менее оживленный. – Плохая копия… наполовину инвалид! Но были бы вы здесь, если бы случилось иначе? Ваше присутствие бесконечно приятно мне… Не хотите ли подойти поближе? Движением руки он предложил ей стул у изголовья кровати, но жест был рассчитан на большее. Агнес поняла его правильно: скинув накидку из розового шелка, она приблизилась и вложила свою ладонь в его протянутую руку. Прикосновение вызвало у нее озноб, и это напугало ее. Все пошло совсем не так, как себе вообразила Агнес. Она приготовилась играть роль ангела, готового прийти на помощь, великодушной доброй феи, намеревающейся оказать благодеяние – из жалости и сострадания согласиться простить несчастного калеку, а вместо этого она обнаружила, что испытываемые ею чувства очень похожи на те, которые овладели ею в первую их встречу. Лишившись ног, этот дьявол остался таким же притягательным, как и раньше! Может быть, даже в еще большей степени! Его коротко подстриженные вьющиеся волосы, жесткие, как конская грива, прекрасно сочетались с округлившимся лицом, кожа которого вновь приняла свой обычный оттенок меди и бронзового загара.
   Почувствовав, что почва уходит из-под ног, она попыталась осторожно выдернуть свою руку, но Гийом крепко ее держал.
   – Агнес!.. В письме я просил вашего прощения. Вы приехали, чтобы меня простить?
   – Иначе меня бы здесь не было. Кроме того… я тоже хотела просить вас…
   – Не говорите больше ничего!.. В противном случае мы никогда не закончим, – прервал он ее, улыбнувшись, потом вдруг серьезно спросил: – Хотите ли вы, чтобы мы попытались вместе заново построить наш брак? Мне кажется, что если мы запасемся терпением… и нежностью, то сможем этого добиться…
   Неожиданно туман прекрасных чувств, который окутал молодую женщину, рассеялся. Снова ревность проснулась в ней, и она бросила раздраженно:
   – Терпением? Нежностью? Какой пылкий брак мы собираемся воссоздать?.. У вас короткая память, Гийом, или же слово «любовь» вас пугает, когда речь идет обо мне?
   – Верите вы или нет, но я никогда не переставал любить вас, – тихо ответил помрачневший Гийом. – Вы и дети уже давно стали частью меня.
   – Но ведь это другой вы отдали то, что, я полагала, должно принадлежать только мне. Теперь не говорите, что вы любите меня!
   Устало вздохнув, Тремэн отпустил ее руку и отвернулся:
   – Вы можете верить или не верить в это, но у меня нет другого средства убедить вас. Я только добавлю, что дама, о которой вы говорите, уехала…
   – Я знаю!
   – Вам в самом деле многое известно! Как бы то ни было, я не буду пытаться ее разыскать! Даю вам слово!
   – А если она захочет вас разыскать? Вы забыли, что у нее от вас ребенок?
   – Я не отрекаюсь от него. Если ему нужна будет моя помощь, я сделаю все, что могу. И не требуйте от меня большего! – вздохнул Гийом, терпение которого начинало таять. – Вы должны удовлетвориться моим обещанием больше никогда не встречаться с его матерью…
   Увидев недовольное лицо своей жены, он сделал усилие над собой, чтобы сдержать гнев:
   – Все это, право, смешно, Агнес! Хотите вы спрятать саблю в ножны – да или нет? Хотите ли оказать мне хоть немного доверия, которое я всегда питал к вам?
   – А если я не захочу?
   – В таком случае вы будете все-таки вынуждены терпеть мое присутствие. Тринадцать Ветров – мой дом! Я хочу ту-
   да вернуться. В письме я просил у вас прощения, но не позволения. От вас зависит, будем ли мы жить там как супруги, почитающие друг друга. И отныне я буду верен вам так же, как и вы мне… Вам решать!
   Яркий румянец медленно покрыл щеки Агнес. Под повелительным взглядом своего супруга, отведя глаза, трясущимися губами она пролепетала:
   – Возвращайтесь, когда хотите!.. Вы будете желанны!..
   Сказав это, Агнес неожиданно разрыдалась и выбежала из комнаты, чуть не сбив с ног Пьера Аннеброна, который, не в силах дольше противиться любопытству, собирался как раз постучать в дверь. Он хотел пойти вслед за ней, но она уже вскочила в свою коляску, едва только Потантен успел опустить ей ступеньку. Именно он и услышал ее последние слова:
   – Завтра принесете мне распоряжения от своего хозяина, Потантен! А в четверг я пришлю карету, чтобы забрать его отсюда…
   Сказать, что данное слово ничего не стоило Гийому, – значит допустить серьезную ошибку. Может быть, он никогда так сильно не любил Мари-Дус, как в тот момент, когда отказывался от нее. Но прошло уже то время, когда он мог позволить себе не слушать никого, кроме своей эгоистической страсти. Всю оставшуюся в нем энергию и силы он должен был сосредоточить теперь на тех трех существах, из которых состояла его семья, а также на милом доме, построенном для них. Этот дом был похож на плывущий корабль, сопротивляющийся черным тучам и суровым ветрам в грозную непогоду, а он, его капитан, должен быть на капитанском мостике, даже если до конца своих дней ему придется страдать и сожалеть о любви, которая больше не имеет права на существование.
   Похороны ее были мучительны! Тем не менее печаль его рассеялась, когда карета, на которой он возвращался, остановилась у парадного крыльца Тринадцати Ветров и он услыхал детский возглас:
   – Папа!.. Мой папа!
   Перепрыгивая через ступеньки, малышка Элизабет – нежный комочек из белого шелка и пышных локонов – ринулась в приоткрывшуюся дверцу кареты и бросилась к Гийому, которого еще не успели опустить на носилки. Она обняла его голову своими ручками и прижалась к его лицу своим личиком, мокрым, как цветок от росы:
   – Мой дорогой папа!.. Я прекрасно знала, что ты обязательно к нам вернешься!.. Теперь мы будем так счастливы!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
РЕБЕНОК, ПРИШЕДШИЙ ИЗДАЛЕКА
с конца 1791 по 1794

Глава X
ТАЙНЫЕ МЫСЛИ ЖОЗЕФА ЭНГУЛЯ

   Для Тринадцати Ветров наконец наступили времена, когда вернулся хозяин, правда, искалеченный. Вопреки стараниям Потантена, Клеманс, Доге и других, которые честно старались выполнять свои обязанности, чувствовалось отсутствие единой власти, которая объединяла их всех. Агнес, охваченная безумной ревностью, и особенно под влиянием Адель, совершенно не заботилась о доме, более того, отдав бразды правления своей новоявленной фаворитке, она как бы позволила распространить повсюду атмосферу недовольства и раздражения. К тому же лишенная веселья, буйных игр и радостных забав Элизабет, эта атмосфера в доме медленно сгущалась и, наконец, стала просто невыносимой.
   Устроившись в своей библиотеке, где ему, по его просьбе, поставили кровать, Гийом, первые два дня особенно серьезно ничем не занимаясь, заново привыкал к дому, ощущая постоянно его очарование. Он вновь знакомился с предметами, обстановкой, украшениями, привычками, людьми, наконец, которых он раньше любил, вдыхал полной грудью свежий воздух, наполнявший комнату через раскрытые окна из сада и приносивший аромат цветущих ирисов, лилий, роз и боярышника. Но те запахи, которые своим происхождением были обязаны конюшне, в эти первые дни он старался не замечать. Воспоминания об Али, прекрасном жеребце эбеновой масти, которого он так сильно любил, о его друге, погибшем по ошибке проклятого браконьера, пока еще были для него слишком мучительны. Только много позже он смог рассказать обо всем случившемся Доге и другим конюхам. Но пока один только вид решетчатых дубовых перегородок, отделяющих стойло каждого из прекрасных обитателей конюшни, вызывало тоску в его сердце. К тому же Гийом не хотел думать о прошлом. Впереди было много работы, ведь нужно было взять на себя, как и прежде, управление делами на ферме, которые за долгие месяцы безвластия пришли в упадок…
   Уединившись в компании Потантена, своего доверенного человека еще с юношеских лет, проведенных в Индии, он проверил состояние финансовых дел. Кстати, оно оказалось гораздо плачевнее, нежели могла предположить даже Роза де Варанвиль, когда она предупреждала Агнес об опасностях, связанных с последствиями исчезновения хозяина. Обе женщины игнорировали их, но настоящая драма заключалась в том, что верный мажордом тоже пренебрег своими обязанностями. Он единственный мог разобраться в столь сложном управлении делами Тремэна: от скромных бумажных фабрик и маслобоен на берегах Сэры до известного тайника, устроенного Гийомом и им самим некоторое время спустя после того, как дом был построен. Тайник располагался за одной из деревянных панелей туалетной комнаты, примыкавшей к кабинету хозяина. Ключ от него находился в маленькой серебряной шкатулке, спрятанной под паркетной доской в этой комнате. Там находилось то, что являлось кладом Жана Валета: коллекция прекрасных самоцветов, изумруды, рубины, сапфиры и еще три восхитительных розовых алмаза, которые в большом количестве набоб Али подарил негоцианту из Порто-Ново, оказавшему ему в свое время неоценимые услуги.
   Именно благодаря этой коллекции неограненных драгоценных камней Тремэн, вернувшись во Францию, смог приобрести маленький домик на берегу Рансы недалеко от Сен-Сервана, где добродушный Потантен бдительно их охранял до тех пор, пока не познакомился с Клеманс Белек.
   Воспользовавшись также некоторыми другими камня-ми и золотом из упомянутой коллекции, он построил Тринадцать Ветров и организовал некоторые предприятия, в том числе верфь для военных кораблей в Сен-Васте, рудник в Картрэ, военная оснастка двух галер, которые служили для транспортировки продуктов из колонии. Наконец, оставшаяся часть богатства, завещанного Жаном Валетом своему приемному сыну, была доверена финансисту Лекульте дю Молею, человеку, который был старше Гийома лет на десять. После своего возвращения во Францию он уговорил Гийома участвовать в его финансовых делах, и тот согласился, так как вполне доверял его деловой хватке.
   В самом деле, Жак-Жан Лекульте (впрочем, все называли его месье дю Молей) безраздельно господствовал над французским банком с тех пор, как имена Сен-Джеймс и Ля Борд сошли со сцены. Не будучи тесно связан с двором и являясь ярым приверженцем новых идей, он установил прочные связи с членами Учредительного собрания, с которыми весело проводил время либо в своем роскошном дворце, расположенном на углу бульвара и улицы Ришелье, либо в загородном доме, – Мальмезоне, собственником которого он являлся.
   Дю Молей всегда был одним из первых в Париже среди пестрого племени членов важных банковских фамилий, судовладельцев и руанских судей. Во времена деловой активности в отношениях с Европой Жан Валет мог оценить их деловую сметливость и усердие в работе. Все они, также как и Лекульте, в недалеком прошлом звались не иначе, как Ля Норай, де Комо, де Шантле, де Верклив, теперь же они старались ходить по мостовой вместе со всеми, но в своем кругу терпеть не могли и даже считали преступлением, если в них находили хоть туманное сходство с Атридами… К тому же все они были очень богаты.
   Сказать, что Гийом был переполнен дружеским расположением по отношению к этому толстенькому человеку, пожалуй, немного неуклюжему, было нельзя. Любитель вкусно поесть и хорошо выпить, к тому же и грубиян, дю Молей очень не нравился Агнес. И это несмотря на то, что, когда он женился на своей кузине Женевьеве-Софии де Ля Норай, которая раньше была его любовницей, знаменитой Дюгазон, она стала главенствовать в их семье, а она-то была истинной роялисткой. Но он был талантливым финансистом, умеющим вести дела необычайно гибко. Так, с 1789 года он предложил Гийому прервать отношения с Индийской компанией – накануне она была спасена от банкротства Калином, но знаменитая ночь 4 августа должна была лишить ее всех привилегий. Кроме этого, он с самого начала волнений руководил размещением капитала в Голландии, России и скандинавских королевствах.
   – Новые хозяева соответствуют тому, что я ожидаю от правительства, – как-то объяснял он Тремэну. – Боюсь только, что некоторые их действия могут привести к разрушениям и нищете. Но я не собираюсь оставлять им то, чем мы оба с тобой обладаем.
   Как с этим не согласиться? Доверие было полным между ними, поэтому они не часто переписывались. Однако за время исчезновения Гийома от него пришло два письма, и Потантен решил, что лучше будет на них ответить.
   – Я ограничился тем, что написал: ваше длительное отсутствие связано с секретными делами, назначение которых сохраняется в тайне, и посоветовал месье дю Молею решать вопросы по его усмотрению, соблюдая при этом ваши интересы. Рассчитывая, разумеется, на ваше полное к нему доверие.
   – Ты не мог бы действовать лучше, – подтвердил Гийом, – у этих финансовых акул в самом деле иногда можно , встретить такие чувства, которые позволяют оказать им доверие. Особенно если они богаты, но… как бы ты вышел из положения, если бы меня не нашли, если бы я умер?
   – Я даже никогда не позволял себе думать об этом, – простодушно ответил Потантен. – Я ни на минуту не сомневался в вашем возвращении… И эта уверенность наводила меня на кое-какие мысли. Я думал о том, что бы я стал делать, окажись я на вашем месте. Пожалуй, я бы отказался от некоторых предприятий, которые вам принадлежат в нашей местности. В округе пока спокойно, но тревожная атмосфера сгущается с каждым днем. Банда в Валони (к ней принадлежит и ваш кузен Адриан) все больше наглеет. Она развращает умы завсегдатаев кабаков, присваивает себе право делать обыски и внедряется во все деревни и городишки в округе…
   – На каком основании? Валонь утратила свое значение как столица провинции и уступила это право Шербургу, когда в прошлом году Котантен стал департаментом Ла-Манша.
   – Это так Речь идет о том, чтобы собрать все имеющиеся силы. Более всего настораживает Ле Карпантье, командующий первым батальоном национальной гвардии. Он опирается на народные массы и потому делает на этом основании все, что хочет. Они завладели уже всем западным побережьем и мечтают о том, чтобы распространить, свое влияние до Гранвиля. Он и его приспешник Бюто больше не ограничиваются Валонью. Что касается Адриана Амеля, то не слишком хороша была мысль позволить ему устроиться в Ридовиле, куда заходят многие из наших береговых судов. Мне рассказывали, что он всячески старается смутить умы матросов опасными россказнями, настраивая их против знати и против… богатых.
   – Ах, так?! Ты прав, это была моя ошибка, теперь я это понял. Мне пора, пожалуй, свести счеты с этой дрянью… и с его сестрицей. Ты знаешь, кстати, где она сейчас?
   – В Валони, конечно. Говорят, что Бюто и Ле Карпантье делят ее между собой и что она ведет там веселую жизнь.
   – Ну, ладно, пусть пока повеселится. Но как только я смогу подняться на ноги, я обязательно разыщу ее. А сейчас я последую твоему совету и отделаюсь прежде всего от мельниц, которые я решил подарить тем, кто на них работает. Завтра же ты поедешь к нотариусу месье Лебарону и пригласишь его к нам. А за это время я напишу несколько писем в Париж, Шербург и Гранвиль…
   И Гийом погрузился в работу с ожесточением человека, который вынужден был не по своей воле долгое время бездействовать. За всеми бесконечными делами – ведением переписки, чтением, беседами с теми, кто наносил визиты, а также с доктором Аннеброном, который приезжал вместе с Анн-Мари Леусуа регулярно через день, чтобы следить за процессом выздоровления и осуществить все необходимые процедуры, – время шло незаметно. Безусловно, Тремэн старался как можно больше времени посвящать и своим любимым детишкам – он был бесконечно рад вновь обрести их!
   Присутствие детей приводило его в восторг. С самого утра Элизабет прибегала, иногда даже еще босиком, посмотреть, как бреется ее папа. Он всегда сам выполнял эту немаловажную процедуру, и подобное занятие всегда восхищало маленькую девочку. Она устраивалась поудобнее в большом эбеновом кресле, с обивкой из черной кости; Гийом сам любил его, потому что когда-то оно принадлежало Жану Валету. Кресло пододвигали ближе к его походной кровати, и Элизабет, засунув ноги под массивные подлокотники в виде головы слона и подперев кулачками подбородок, устраивалась в нем, как в ложе театра, сосредоточенно наблюдая за движениями отца. Разумеется, она получала и важное преимущество первой поцеловать его в обе щеки, такие гладкие свежие после бритья. Отец и дочь теперь ласкались и нежничали непрестанно. Или по крайней мере до того момента, когда и Адам, еще недостаточно самостоятельный в свои четырнадцать месяцев, чтобы преодолеть лестницу, появлялся в дверях на руках Жанны. Конечно же, ему в тысячу раз интереснее было бы притопать своими ножками! Но с тех пор как он начал ходить, кормилица жила в постоянном страхе, что он упадет и что-нибудь себе сломает, а потому чаще носила его на руках вопреки его все нарастающим протестам. Это приближение слышалось издалека, но как только он оказывался на руках у Гийома, он успокаивался как по волшебству и сразу становился серьезным, внимательным, сосредоточенным. Он почему-то полюбил ощупывать лицо своего отца и делал это с торжественностью эксперта, которому представилась редкая удача изучить какую-нибудь античную статую. Великодушная Элизабет соглашалась с этим и уступала ему место, Она очень любила своего братишку и сознавала ответственность за него. Ничего подобного не было в ее чувствах к Александру. Тот был ее кавалер, приятель по играм и забавам. Со времени ее длительного пребывания в Варанвиле, где весь дом и сад все еще вспоминали их подвиги и долгие беседы, он стал восприниматься как будущий муж, тот, которому в один прекрасный день придется подчиниться, следуя древнему обычаю, сохранившемуся еще с варварских времен. Конечно, в темноволосой головке Александра было гораздо больше рассудительности и здравого смысла, чем под русыми локонами Элизабет, тем не менее девочка полагала, что она создана для того, чтобы повелевать. И она упражнялась в этом без зазрения совести, прекрасно зная, что стоит ей запечатлеть поцелуй на щеке своего друга, как он тут же бросится выполнять ее прихоти.
   Какими бы они ни были, Гийом обожал своих «маленьких рыжиков»: Адама, такого кругленького и розового, с огромными голубыми глазами, которые напоминали Гийому глаза его собственной матери Матильды, и особенно Элизабет, обладающую ослепительной грациозностью, гораздо более привлекательную, чем обыкновенные толстушки-милашки ее возраста. Ее серые глаза изменялись в зависимости от настроения: иногда они были блестящие, иногда темные и мрачные. Ее маленькое подвижное личико, черты которого немного напоминали Гийома, правда, гораздо более утонченные, но почти такие же высокомерные, искрились живостью ума и хитростью, но случалось оно становилось серьезным, задумчивым и принимало выражение достоинства, не характерное обычно для такого юного возраста, особенно когда ее мать делала ей внушение.
   Отношения Агнес с дочерью с некоторых пор стали более прохладными, чем с сыном – он не был обременен теми же заботами, которые мучили его сестру. Обычно она казалась безразличной к тому, что на самом деле задевало ее за живое. Чтобы подчинить, окончательно преодолеть этот своевольный и мятежный характер, надо было его сломать. Агнес, зная, что Гийом категорически противиться этому, не решалась, отдавая предпочтение ласке в надежде, что дочь вскоре забудет мрачные дни последней зимы. Тем не менее эта подчеркнутая официальность и натянутость их отношений поразила Гийома: