— Ты что, оглох, мерзавец?
Старик неистовствовал. В уголках рта появилась пена. Волосы старого Реньяра были всклокочены, седые пряди растрепались, и весь его вид был ужасен. Он с трудом приподнялся, подсунув подушку под спину, и уселся на кровати. Он напоминал хищную птицу, готовую броситься на добычу.
Но слуга прекрасно понимал, старик беспомощен.
— Слушаю вас, господин, что случилось?
— Что за шум во дворе моего дома?
— Шум? Какой шум? — пьяный слуга недоуменно осмотрелся по сторонам.
— Ты что, мерзавец, не слыхал, как во дворе кричали? Так ты бережешь мое добро? Быстро позови ко мне кого-нибудь из сыновей!
Слуга послушно закивал, оставил огарок свечи на столике у кровати старика и бросился выполнять приказание. Он спустился в комнату на первом этаже, где спал Жак и принялся опасливо тормошить молодого господина.
— Тебе чего? — взревел Жак, протирая заспанные глаза и с трудом поднимая отяжелевшие от вина веки.
— Отец зовет.
— Черт побери, что ему понадобилось среди ночи! Ведь я к нему заходил вечером.
— Не знаю, не знаю, господин, я не виноват, он совсем разбушевался. Злится, кричит…
— Ладно, сейчас поднимусь. Жак накинул на плечи халат и чертыхаясь, нещадно бранясь, поднялся в комнату старика.
Тот сразу же принялся грозить своему сыну пальцем.
— Что за шум был во дворе?
— А-а, — заулыбался Жак, — я хотел тебе сказать, но подумал, что ты спишь и решил не беспокоить до утра.
— Да я вообще не могу уснуть, когда кто-нибудь кричит, а в последнее время в моем доме только и слышны пьяные крики и брань. Пользуетесь, что я не могу до вас добраться.
— Успокойся, отец, — сказал Жак и сел на край кровати.
— Ну так что там, рассказывай поскорее! Жак засмеялся. Ведь он прекрасно знал, как старый Реньяр относится к Констанции. И Жак понимал, что если он обо всем расскажет, может начаться скандал, который не кончится до утра и уже никто тогда в этом доме не сможет уснуть. Ведь Жак прекрасно знал неистовый нрав своего отца.
— Ну, так что там? Говори быстрее, что ты тянешь!
— Как бы тебе сказать, отец, помягче, чтобы не обидеть… — начал Жак.
Но старик схватил его за рукав и дернул.
— Говори как есть, ничего не скрывай! Что-нибудь с Констанцией?
— Да, отец, с Констанцией.
— Так что же ты молчишь, ей плохо, что-нибудь случилось?
— Да нет, ей хорошо, она у себя в комнате.
— Тогда в чем дело?
— У нее появился кавалер.
— Что? — взревел старик, брызгая слюной. — И кто же он?
— Если я тебе скажу, ты, наверное, будешь злиться.
— Говори! Говори! — рявкнул старик.
— Это Филипп Абинье.
— Что? — как бы не поверив своим ушам, переспросил старый Реньяр.
— Филипп Абинье, отец.
— Так ведь он еще мальчишка!
— Да не, отец, ты просто давно его видел.
— Где он?
— Мы связали его и бросили в пристройку.
— А что Констанция?
— Так я же тебе говорю, отец, она сидит в своей комнате и рыдает.
— Рыдает? Это еще почему?
— Мы поймали Абинье, когда он лез к ней в окно.
— Как он посмел пробраться в мой дом?
— Да, отец, в смелости ему не откажешь. Я давно подозревал, что с Констанцией что — то не так. И вот сейчас мы смогли убедиться.
— Мне кажется, Жак, ты что-то врешь и не договариваешь. Быть может, он просто хотел пробраться в наш дом и убить меня?
— Да нет, отец, он лез в окно Констанции, она сама подняла раму.
— Я тебе не верю, — пробурчал Гильом Реньяр, — позови Констанцию, я хочу поговорить с ней, ведь она мне никогда не станет врать.
— Как хочешь, отец, — сказал Жак и поднялся с кровати.
Но старый Гильом его остановил.
— Жак, не надо беспокоить Констанцию, завтра утром во всем разберемся, пусть спит. Жак пожал плечами и застыл в двери.
— Иди, иди, я хочу отдохнуть, — махнул рукой отец. И Жаку ничего не оставалось, как покинуть комнату отца. Он спустился вниз, сопровождаемый слугой, и увидел Клода, который тут же поднялся от стола и направился к брату.
— Чего он тебя вызывал?
— Да ну его, — махнул рукой Жак, — спрашивал, что случилось, кого поймали…
— И что ты ему сказал?
— Я сказал все как было.
— А он?
— Разозлился. Он не поверил ни единому моему слову, ведь он свято верит, что Констанция честна и невинна.
— А разве ты, Жак, в это не веришь? — Клод усмехнулся.
— Я теперь ничего не понимаю. В нашем доме в последнее время творится такое… Я разобраться во всем этом не в силах.
— Да-да, — закивал головой Клод, — просто ужас!
— Ладно, пошли спать, утром разберемся. И братья разошлись по своим комнатам. А слуга еще долго стоял, держа в руках свечу. Воск медленно оплывал, а слуга прислушивался к звукам, наполнявшим дом.
Хозяин уже перебил ему сон, и слуга понимал, что не сможет уже уснуть до рассвета.
Констанция была не в себе. Мысли путались. Она задавала себя вопросы, но не находила ответов.
— Что делать? Что делать? — шептала девушка, теребя подол платья. — Как помочь Филиппу? Что сказать Виктору, чтобы он отменил свой страшный приказ? Ведь он такой жестокий, что ему ничего не стоит убить Филиппа. Может, поговорить с Гильомом начистоту, объяснить, что Филипп ни в чем не виноват, что это я по —
Звала его? И может быть, тогда братья отпустят возлюбленного?
Минута проходила за минутой, но Констанция продолжала неподвижно сидеть, не в силах принять какое-либо решение. Ей хотелось броситься в комнату к Гильо-му, упасть перед ним на коленях, выпросить прощение для своего Филиппа.
Но она чувствовала, что сейчас в доме власть постепенно переходит в руки Виктора, и старый Гильом Реньяр уже бессилен что-либо изменить.
А еще ей хотелось броситься к окошку темницы, в которой томился Филипп, броситься и признаться ему в любви, утешить, успокоить, сказать, что она помнит о нем. Но эти желания были противоположными, и девушка была не в состоянии решить, куда же бежать сразу. Поэтому она и сидела неподвижно, глядя на свою тень на шершавой белой стене.
— Как все плохо! Я даже не думала, что такое может случиться! А что если поговорить с Клодом и Жаком, ведь они не такие бессердечные, как Виктор? Может быть, они меня поймут, поддержат, уговорят Виктора не убивать Филиппа? Нет, они не пойдут наперекор старшему брату и разговаривать с ними бесполезно. Они, конечно, посочувствуют мне, а скорее всего, просто посмеются и будут рады
Расправиться со своим заклятым врагом Филиппом Абинье, хотя он-то сам ни в чем не виноват. Ведь это же Реньяры убили его отца, а не Филипп Абинье убил кого-то из Реньяров! Надо дождаться рассвета, может быть, придет какая-нибудь спа —
Сительная мысль, и я найду выход и избавлю Филиппа от заточения. Хотя выхода, скорее всего, нет. Виктор жесток, и его сердце не знает пощады.
По щекам девушки потекли слезы. Но ее никто не видел, и она даже не обращала на них внимания. Слезы капали ей на руки, и она неподвижно сидела, шепча имя своего возлюбленного и произнося один и тот же вопрос:
— Филипп, Филипп, что мне делать? Что? Что? Подскажи.
Возможно, она так и просидела бы до самого рассвета, если бы не налетел ветер и с грохотом не ударил ставни о стены. Этот резкий звук, похожий на выстрел, привел Констанцию в чувство. Она вздрогнула, вскочила на ноги и заметалась по комнате.А потом решилась. Она подбежала к окну и подняла раму. На
Улице выл ветер и хлестал дождь.»Как же ему там холодно и страшно!» — подумала Констанция, набрасывая на плечи плащ и выбираясь через окно своей комнаты.
Она быстро перебежала двор и опустившись на колени, прильнула к маленькому зарешеченному окошку.
— Филипп! Филипп! — позвала девушка. — Это я, Констанция, отзовись!
А Филипп, казалось, только и ждал этого.
— Я здесь, я здесь, дорогая Констанция, — прошептал он, подходя к окну и привставая на цыпочки.
Он видел лицо Констанции, видел ее темные глаза, а по голосу девушки слышал, что она всхлипывает.
— Ты плачешь? — негромко спросил он.
— Нет, я уже не плачу. Почему все так получилось, Филипп? — зашептала Констанция.
— Я просто очень хотел тебя увидеть. Я думал, что тебе плохо, угрожает какая-нибудь опасность, беда — и хотел помочь.
— Филипп, не надо было приходить тебе сюда. Мои братья страшные люди, они считают, что ты их заклятый враг и могут тебя убить. Но ты не бойся, не бойся, мой дорогой, — зашептала Констанция, вцепившись руками в холодные прутья решетки, — я сделаю все, что в моих силах! Я упаду перед Виктором на колени и буду умолять, чтобы он пощадил тебя.
— Не надо, не делай этого, Констанция.
— А если Виктор не послушает, то я буду просить помощи у Гильома. Он меня любит и, может быть, не откажет, может быть, его жестокое сердце дрогнет, и он поймет наши чувства.
— Никто, Констанция, не поймет наших чувств. Ведь все твои родственники ненавидят меня и поэтому я не надеюсь на их помощь.
Если бы в темноте Филипп мог видеть, то скорее всего, он испугался бы. Лицо Констанции стало мертвенно-бледным, и она едва не лишилась чувств.
— Не говори так, Филипп! Ведь всегда надо надеяться. Бог милостив и, может быть, он пошлет нам удачу и счастье.
— Нет, Констанция, я уже ни во что не верю. Слишком много крови пролито, слишком старая и сильная вражда между твоими родственниками и моей семьей. Надеяться на счастливый исход бессмысленно. Но я хочу, чтобы ты знала…
— Что я должна знать? — прошептала девушка. Филипп тряхнул головой и жарко прошептал:
— Я хочу, чтобы ты знала — я тебя очень люблю. Сказав это, Филипп и сам удивился, с какой легкостью он произнес эти слова.
А девушка вздрогнула, будто ее руки коснулись огня.Она даже отшатнулась от решетки.
— Ты уходишь? — с горечью в голосе произнес Филипп.
— Нет, нет, но я хочу, чтобы и ты знал: я люблю тебя, Филипп, люблю. Ты для меня дороже всех!
По щекам Филиппа покатились слезы. Он не мог их вытереть, ведь его руки были связаны. Он напрягся, пытаясь освободиться от ремней, но они только глубже врезались, причиняя нестерпимую боль. Но еще большая боль была не от ремней, а от того, что он был в заточении, был лишен возможности действовать.
Но ни Филипп Абинье, ни Констанция Реньяр не видели, что за ними наблюдают. А человек, следивший за ними со второго этажа, бормотал проклятья и до хруста сжимал кулаки. Это был Виктор Реньяр. Его рука сама тянулась к пистолету, ему страстно хотелось выхватить оружие и нажать на курок, убить и
Констанцию, которая предала интересы рода Реньяров, и Филиппа Абинье, этого вечного врага, этого мерзавца, который посягнул на Констанцию.
Пожалуй, Виктор Реньяр мог бы простить Филиппу все, но только не это. А самую нестерпимую боль Виктору приносило то, что Констанция, которую так любил Гильом, безжалостно предала интересы их семьи и связалась с этим жалким и трусливым Филиппом.
— Будьте вы прокляты оба! Я ненавижу вас! Это из-за отца, это он, выживший из ума старик, вечно потакал всяким капризам девчонки, вечно ее опекал, не позволяя воспитывать. Это он, Гильом, приказывал покупать Констанции самые дорогие наряды, самые роскошные ткани на платья. Она никогда ни в чем не знала отказа, все ходили перед ней на цыпочках. Стоило ей пожелать чего-нибудь, как
Отец тут же кивал своей трясущейся головой и отправлял кого-нибудь из братьев в город. Ведь это хотелось Констанции! А то, что он, Виктор Реньяр, уже почти глава рода, несчастен — это не интересовало никого! Пора со всем этим кончать! Скорее бы наступил рассвет, скорее бы солнце встало над холмами… И тогда я устрою большую потеху. Этот мерзавец будет качаться на суку клена, а строптивую девчонку я проучу — она будет валяться у моих ног, будет рыдать и корчиться. Но я буду неумолим, я буду неприступен как скала на берегу океана. И она не сможет выпросить у меня ни прощения, ни пощады. Я отыграюсь за все, я проучу, проучу ее! — сжимая рукоять пистолета, шептал Виктор Реньяр.
Потом он схватил бутыль с вином и осушил ее. Казалось, на мгновение он успокоился, казалось, вино смягчило его гнев, но он тут же снова стал заводить себя.
— Все, все, кто только посмеет посягнуть на права нашего рода, будут наказаны, будут уничтожены! Я расправлюсь с любым, я добьюсь того, что все земли в округе будут опять принадлежать Реньярам. И даже если братья будут против, то я один, один со своими людьми покорю окрестности. Все будут подчиняться мне как своему господину. Ведь страх — самое лучшее оружие. Я воспитаю Анри таким же жестоким, как и я сам. Я не позволю, чтобы он стал слюнтяем, чтобы он боялся
Крови. Я научу своего сына убивать людей. А если со мной что-то случится, то Анри отомстит за меня. Я воспитаю его так, чтобы мальчишка не останавливался ни перед чем, чтобы не боялся ни бога, ни дьявола. А отец… да ему давно уже пора уйти. Я не могу понять, почему он все еще цепляется за жизнь, не желает покинуть землю, сковывает меня по рукам и ногам. Да еще в последнее время он принялся воспитывать моего сына и учит мальчика не тому, чему надо учить. Начал говорить ребенку, что лучше жить в мире, что надо делать добро. А это не правда, раньше он таким не был и меня этому никогда не учил. Может, поэтому меня все и боятся. А любовь мне ни к чему, мне нужен страх, мне нужна покорность. Любовь я смогу взять силой.
Будь они все неладны, эти чертовы Абинье, и алчный хапуга Молербо, и выживший из ума отец, и слюнтяи братья, и изменница Констанция! Я всех, всех до единого поставлю на колени! Но прежде всего, мне надо, чтобы отец ушел со сцены и не мешал. Пока он жив, мои руки связаны, и Жак с Клодом больше прислушиваются к его советам, чем к моим приказам. Но ничего, скоро, очень скоро это время
Кончится, и моя власть будет безгранична.
Какой бы долгой ни была осенняя ночь, она все-таки кончилась. Облака на востоке порозовели и из-за холмов показался кроваво-красный, будто рана, край солнца. Светило медленно выползало, преображая своим светом мир.
В доме Реньяров захлопали двери, заскрипели ставни, принялись суетливо сновать слуги.
А в доме Абинье царило молчание. Этель, Лилиан и Марсель сидели за столом. Уже давно погас огонь в очаге, и уголья подернулись серым пеплом. Все трое молчали, настороженно прислушиваясь к звукам.»Ну где же, где же мой сын?» — думала Этель.»Что с братом? Он никогда так долго не отсутствовал» — переживала Лилиан.
Только теперь она поняла, как любит брата, как ей, девушке, тяжело без него.
А Марсель Бланше сидел, втянув голову в плечи. Он смотрел на свои сжатые кулаки и проклинал себя за то, что не удержал Филиппа, за то, что не помешал окрепнуть чувствам своего племянника.»Это не может быть любовным свиданием, — думал Марсель, — скорее всего, с Филиппом что-то случилось. И скорее всего, мне
Придется вызволять его из беды, конечно, если еще парень жив».
Вдруг Этель встала из-за стола и, отвернувшись к окну, сказала:
— Я уверена, что Филипп жив. Мое материнское сердце подсказывает — он жив. Ведь я не могу ошибиться, ведь я помню тот день, когда убили Робера. Я тогда готовила рыбу, я чистила форель и вдруг мое сердце дрогнуло и остановилось. Я порезала палец и странное дело — из него не потекла кровь. А когда сердце вновь начало биться у меня в груди, кровь из небольшой раны хлынула так сильно, будто пуля вонзилась мне в сердце, а не Роберу.
— Успокойся, сестра, — из-за стола выбрался Марсель, он положил свои сильные руки на хрупкие плечи пожилой женщины, — успокойся, я думаю, все будет хорошо, — сам не до конца веря в свои слова, произнес Марсель.
— Мама! Мама, я так люблю Филиппа! — закричала Лилиан и тоже бросилась к матери.
Несколько мгновений они так и стояли втроем, молча. А за окном шумел ветер, скрипел ставень и жалобно выли псы.
— Да что это такое! — вдруг сказала Этель. — Почему мы сидим в тепле и ничего не предпринимаем? Марсель, ты должен отправиться на поиски.
— Куда?
— Не знаю, не знаю, — негромко сказала женщина, — но где-то же Филипп должен быть!
— Не стоит волноваться, Этель, рассветет, и я двинусь на поиски.
— Да! Да! Скорее бы кончилась эта проклятая ночь, скорее бы кончился этот дождь и перестали выть псы! Я знаю, где мой сын, — вдруг сказала Этель.
Лилиан вопросительно посмотрела на мать, так и не понимая, почему же та, зная, где находится ее сын, ничего не говорит.
Мать покачала головой.
— Его схватили Реньяры. Его схватили Реньяры, — еще раз повторила Этель, — я в этом уверена.»Возможно» — подумал Марсель Бланше, но ничего не сказал, продолжая сжимать вздрагивающие плечи сестры.
На рассвете старый Гильом Реньяр позвал слугу. Тот тихо вошел в комнату своего господина.
— Слушаю вас.
Старик протянул руку, указывая на стул.
— Вам плохо?
— Пить, — бросил Гильом.
Слуга наполнил чашу питьем, и старик мелкими глотками осушил ее до дна.
— А теперь помоги мне одеться. Слуга взял с кресла халат и уже подошел к постели, как Гильом Реньяр его остановил:
— Нет, не халат.
— А что господин желает надеть? Старик указал рукой на черный шкаф, стоящий в углу спальни. Слуга подбежал к шкафу и открыл его.
— Я хочу одеться как подобает господину. И причеши меня.
Превозмогая слабость, с помощью слуги Реньяр оделся. Сверкали начищенные пуговицы, на груди камзола сверкала цепь. Пепельные, обычно растрепанные волосы были причесаны.Старик уселся в резное кресло и приказал:
— А теперь принеси пистолеты.
Слуга с недоумением посмотрел на своего господина, но не посмел ослушаться. Были поданы пистолеты, хранящиеся в том же шкафу.
Старик осмотрел их и положил рядом с собой на низенький столик.
— А теперь позови Констанцию.
— Она еще, наверное, спит, мой господин.
— Я тебе сказал позови, — рука старика дрогнула. Слуга стремглав бросился исполнять приказание. И вскоре Констанция, опустив голову, стояла перед Реньяром.
— Констанция, мне рассказали ужасные вещи.
— Что вам рассказали? — девушка сама того не замечая, залилась краской.
— Значит, это правда, — дрогнувшим голосом произнес Гильом Реньяр. — Но неужели ты, Констанция, моя любимица, моя воспитанница, забыла то, о чем я тебе столько раз говорил?
— Нет, я все помню, — воскликнула девушка.
— А мне кажется, ты забыла, что Абинье — наши заклятые враги. Они живут на наших землях, на земле наших предков. И ты, Констанция, хочешь связать свою судьбу с одним из них.
— Да, — сказала девушка и подняла голову.
Она встретилась взглядом с Гильомом Реньяром, но не опустила голову. А в глазах старика она не нашла упрека, но в них не было ни сострадания, ни сочувствия.
Старик смотрел на девушку абсолютно спокойно. Казалось, его душа находится где-то очень далеко. Наконец, он хлопнул своей иссохшей ладонью о подлокотник
Кресла.
— Значит ли это все, что ты любишь Филиппа Абинье?
— Да, — вновь ответила девушка.
— Я даже никогда не мог представить, что подобное может случиться. Даже в страшном сне такое мне не могло привидеться, что мой враг будет мужем Констанции, что она будет просить за него.
— Гильом! Гильом! — вдруг воскликнула Констанция и упала на колени.
Она целовала старческую руку, чувствовала, как дрожат старческие пальцы Гильома Реньяра.
— Пощади! Пощади Филиппа, он ни в чем не виноват! Ни в чем! Если Виктор убьет его, то и мне не жить! Без него мне ничего не надо, я умру.
— Успокойся, моя девочка, — Гильом Реньяр положил левую руку на плечо Констанции, — успокойся, может быть, это и к лучшему.
Констанция подняла голову и посмотрела в лицо Гильома Реньяра. Тот улыбался чему-то потаенному, чему-то, что было известно только ему одному и недоступно всем остальным.
— Позови слугу, — тихо произнес старик. Констанция вскочила на ноги, выбежала на лестницу и позвала слугу.
— Позови моих сыновей.
Когда прибежал слуга, старик попросил, чтобы он подал ему Библию.
Книга легла ему на колени. Старик раскрыл ее и несколько минут водил ладонями по страницам. Пальцы дрожали, старик даже не пытался прочесть, что там написано. Ведь он уже почти ничего не видел, его глаза слезились, а губы дрожали.
Наконец, в комнату вошли сыновья и, став у стены, склонили головы.
— Ты звал нас, отец? — спросил Виктор.
— Да, я хочу, чтобы вы знали, кто пока еще в этом доме хозяин.
Виктор, вскинув голову, бросил на отца презрительный, полный негодования взгляд.
— Так вот, пока я жив, хозяин тут я, — внятно произнес старик и, взяв пистолет, положил на раскрытую Библию. — И пока я жив, вы будете подчиняться моим приказам. Ты, Виктор, ты, Жак и ты, Клод — вы все мои дети. И Констанция, она ведь тоже мой ребенок, и Анри, мой внук. Кстати, где он? Приведите его сюда.
Слуга бросился выполнять приказание и заспанный мальчишка вскоре стоял по левую руку от старика, с недоумением глядя на все, что происходит в этой комнате. Констанция стояла у двери прямо напротив старика.
— Дети, — начал старик, — в ваших жилах течет моя кровь, кровь Реньяров, очень древнего рода. Мне мало осталось жить, но я хочу, чтобы вы знали: пора кончать все распри, хватит убивать и лить кровь! Ведь так на земле может не остаться Реньяров, и наш род умрет, высохнет, как дерево, у которого подрубили корни. А мне хочется, чтобы Реньяры жили вечно, чтобы они жили на земле до тех пор, пока будет светить солнце, будет всходить луна и будут сиять звезды. Я думаю, Реньяры этого достойны и думаю, что господь простит нам все грехи и дарует счастье, если только мы сможем усмирить свою гордыню и будем милосердными.
Виктор едва сдерживал себя, чтобы не броситься на старика. Ведь все то, о чем говорил Гильом Реньяр, в корне противоречило мыслям самого Виктора. Он не желал ни с кем мириться, не желал проявлять милость и не желал покориться судьбе. Ему страстно хотелось власти. Он хотел упиваться, наслаждаться ею.
А старик говорил о том, что от власти стоит отказаться, что следует прекратить вражду с соседями, что следует всех простить, следует забыть о том, что когда-то земли всего побережья принадлежали Реньярам. Этого Виктор не мог понять. И то, что говорил старый Гильом Реньяр, казалось ему полным сумасшествием.
— Он выжил из ума1 Он сумасшедший! — зашептал Виктор Жаку.
Но тот не обратил внимания на слова старшего брата. Жак смотрел на трясущиеся руки отца, на его величественное лицо, на пряди пепельных волос, которые лежали на плечах. Жак подумал, что сейчас их старый немощный отец очень похож на короля. Он такой же величественный и мудрый, он такой же сильный, несмотря на то, что немощен.
— Виктор, — обратился Гильом Реньяр к своему старшему сыну, — я знаю, что вчера ты схватил Филиппа Абинье. Я хочу, чтобы его привели сюда.
Жак с Клодом покинули комнату. А старый Реньяр положил руку на голову Анри.
— Смотри, мой внук, на все, что сейчас здесь происходит, смотри и запоминай. Тебе еще предстоит долгая жизнь, и я хочу, чтобы она была счастливой. Я хочу, чтобы ты дожил до моих лет и увидел своих внуков. И если ты будешь мудрым и станешь поступать по совести, то ты обязательно доживешь до моих лет. А если же будешь нарушать законы, то судьба тебя жестоко покарает.
— Отец, что ты такое говоришь? Зачем ты вбиваешь моему сыну в голову эти мысли?
— Я знаю, что делаю, молчи, Виктор, — голос старого Реньяра звенел как клинок. Казалось, что годы над ним не властны, казалось, молодость вернулась к нему, и он вновь обрел силу и уверенность.
Жак и Клод открыли дверь темницы, схватили под руки Филиппа и потащили через двор.
— Куда вы меня ведете? — спросил Филипп Абинье.
— Сейчас сам все узнаешь.
— Куда? Ответьте!
— Наш отец желает тебя видеть.
А во дворе стояла дюжина головорезов Виктора. Они уже с утра были пьяны и, увидев Филиппа Абинье, принялись хохотать. Их забавляло то, как Филипп, спотыкаясь, падает на колени, то, какой он сейчас беспомощный и жалкий — волосы его были растрепаны, одежда перепачкана, а лицо бледно.
— Что ему надо от меня? — спросил Филипп у Клода.
— Не спеши, парень, скоро все узнаешь. Я видел у отца на коленях пистолет и, возможно, он хочет сделать с тобой то, что сделал с твоим отцом.
— Дьявол! — прошипел Филипп и заскрежетал зубами. Но он ничего не мог поделать, его руки были связаны, а Жак и Клод были неумолимы. Они втащили своего пленника по ступеням на второй этаж и втолкнули в комнату старого Реньяра.
Констанция тут же бросилась к Филиппу. Виктор хотел было ее оттащить, но старик поднял руку и тихо сказал:
— Все успокойтесь, все замолчите, говорить буду только я. Кто ты? — обратился старый Реньяр к Филиппу, — из какого ты рода?
— Я Филипп Абинье, — гордо сказал пленник.
— Филипп Абинье? — повторил старый Реньяр. — Наверное, ты сын Робера.
— Да, Робер был моим отцом.
— Твою мать зовут Этель?
— Да, — промолвил Филипп.
— Что ж, род Абинье не такой знатный и древний как род Реньяров, но все равно вы уже давно живете на этих землях. Развяжите ему руки! — приказал старый Реньяр.
Виктор медлил.
— Я сказал, развяжите ему руки, он должен быть свободным!
Виктор выхватил из-за пояса нож и шагнул к Филиппу. По лицу Виктора было видно, что он с большим удовольствием вонзил бы клинок в грудь Филиппу, но ему пришлось разрезать сыромятные ремни, которые тут же упали на пол.
Филипп Абинье размял отекшие пальцы и обнял за плечи Констанцию, которая и так стояла, прильнув к нему.
Старик неистовствовал. В уголках рта появилась пена. Волосы старого Реньяра были всклокочены, седые пряди растрепались, и весь его вид был ужасен. Он с трудом приподнялся, подсунув подушку под спину, и уселся на кровати. Он напоминал хищную птицу, готовую броситься на добычу.
Но слуга прекрасно понимал, старик беспомощен.
— Слушаю вас, господин, что случилось?
— Что за шум во дворе моего дома?
— Шум? Какой шум? — пьяный слуга недоуменно осмотрелся по сторонам.
— Ты что, мерзавец, не слыхал, как во дворе кричали? Так ты бережешь мое добро? Быстро позови ко мне кого-нибудь из сыновей!
Слуга послушно закивал, оставил огарок свечи на столике у кровати старика и бросился выполнять приказание. Он спустился в комнату на первом этаже, где спал Жак и принялся опасливо тормошить молодого господина.
— Тебе чего? — взревел Жак, протирая заспанные глаза и с трудом поднимая отяжелевшие от вина веки.
— Отец зовет.
— Черт побери, что ему понадобилось среди ночи! Ведь я к нему заходил вечером.
— Не знаю, не знаю, господин, я не виноват, он совсем разбушевался. Злится, кричит…
— Ладно, сейчас поднимусь. Жак накинул на плечи халат и чертыхаясь, нещадно бранясь, поднялся в комнату старика.
Тот сразу же принялся грозить своему сыну пальцем.
— Что за шум был во дворе?
— А-а, — заулыбался Жак, — я хотел тебе сказать, но подумал, что ты спишь и решил не беспокоить до утра.
— Да я вообще не могу уснуть, когда кто-нибудь кричит, а в последнее время в моем доме только и слышны пьяные крики и брань. Пользуетесь, что я не могу до вас добраться.
— Успокойся, отец, — сказал Жак и сел на край кровати.
— Ну так что там, рассказывай поскорее! Жак засмеялся. Ведь он прекрасно знал, как старый Реньяр относится к Констанции. И Жак понимал, что если он обо всем расскажет, может начаться скандал, который не кончится до утра и уже никто тогда в этом доме не сможет уснуть. Ведь Жак прекрасно знал неистовый нрав своего отца.
— Ну, так что там? Говори быстрее, что ты тянешь!
— Как бы тебе сказать, отец, помягче, чтобы не обидеть… — начал Жак.
Но старик схватил его за рукав и дернул.
— Говори как есть, ничего не скрывай! Что-нибудь с Констанцией?
— Да, отец, с Констанцией.
— Так что же ты молчишь, ей плохо, что-нибудь случилось?
— Да нет, ей хорошо, она у себя в комнате.
— Тогда в чем дело?
— У нее появился кавалер.
— Что? — взревел старик, брызгая слюной. — И кто же он?
— Если я тебе скажу, ты, наверное, будешь злиться.
— Говори! Говори! — рявкнул старик.
— Это Филипп Абинье.
— Что? — как бы не поверив своим ушам, переспросил старый Реньяр.
— Филипп Абинье, отец.
— Так ведь он еще мальчишка!
— Да не, отец, ты просто давно его видел.
— Где он?
— Мы связали его и бросили в пристройку.
— А что Констанция?
— Так я же тебе говорю, отец, она сидит в своей комнате и рыдает.
— Рыдает? Это еще почему?
— Мы поймали Абинье, когда он лез к ней в окно.
— Как он посмел пробраться в мой дом?
— Да, отец, в смелости ему не откажешь. Я давно подозревал, что с Констанцией что — то не так. И вот сейчас мы смогли убедиться.
— Мне кажется, Жак, ты что-то врешь и не договариваешь. Быть может, он просто хотел пробраться в наш дом и убить меня?
— Да нет, отец, он лез в окно Констанции, она сама подняла раму.
— Я тебе не верю, — пробурчал Гильом Реньяр, — позови Констанцию, я хочу поговорить с ней, ведь она мне никогда не станет врать.
— Как хочешь, отец, — сказал Жак и поднялся с кровати.
Но старый Гильом его остановил.
— Жак, не надо беспокоить Констанцию, завтра утром во всем разберемся, пусть спит. Жак пожал плечами и застыл в двери.
— Иди, иди, я хочу отдохнуть, — махнул рукой отец. И Жаку ничего не оставалось, как покинуть комнату отца. Он спустился вниз, сопровождаемый слугой, и увидел Клода, который тут же поднялся от стола и направился к брату.
— Чего он тебя вызывал?
— Да ну его, — махнул рукой Жак, — спрашивал, что случилось, кого поймали…
— И что ты ему сказал?
— Я сказал все как было.
— А он?
— Разозлился. Он не поверил ни единому моему слову, ведь он свято верит, что Констанция честна и невинна.
— А разве ты, Жак, в это не веришь? — Клод усмехнулся.
— Я теперь ничего не понимаю. В нашем доме в последнее время творится такое… Я разобраться во всем этом не в силах.
— Да-да, — закивал головой Клод, — просто ужас!
— Ладно, пошли спать, утром разберемся. И братья разошлись по своим комнатам. А слуга еще долго стоял, держа в руках свечу. Воск медленно оплывал, а слуга прислушивался к звукам, наполнявшим дом.
Хозяин уже перебил ему сон, и слуга понимал, что не сможет уже уснуть до рассвета.
Констанция была не в себе. Мысли путались. Она задавала себя вопросы, но не находила ответов.
— Что делать? Что делать? — шептала девушка, теребя подол платья. — Как помочь Филиппу? Что сказать Виктору, чтобы он отменил свой страшный приказ? Ведь он такой жестокий, что ему ничего не стоит убить Филиппа. Может, поговорить с Гильомом начистоту, объяснить, что Филипп ни в чем не виноват, что это я по —
Звала его? И может быть, тогда братья отпустят возлюбленного?
Минута проходила за минутой, но Констанция продолжала неподвижно сидеть, не в силах принять какое-либо решение. Ей хотелось броситься в комнату к Гильо-му, упасть перед ним на коленях, выпросить прощение для своего Филиппа.
Но она чувствовала, что сейчас в доме власть постепенно переходит в руки Виктора, и старый Гильом Реньяр уже бессилен что-либо изменить.
А еще ей хотелось броситься к окошку темницы, в которой томился Филипп, броситься и признаться ему в любви, утешить, успокоить, сказать, что она помнит о нем. Но эти желания были противоположными, и девушка была не в состоянии решить, куда же бежать сразу. Поэтому она и сидела неподвижно, глядя на свою тень на шершавой белой стене.
— Как все плохо! Я даже не думала, что такое может случиться! А что если поговорить с Клодом и Жаком, ведь они не такие бессердечные, как Виктор? Может быть, они меня поймут, поддержат, уговорят Виктора не убивать Филиппа? Нет, они не пойдут наперекор старшему брату и разговаривать с ними бесполезно. Они, конечно, посочувствуют мне, а скорее всего, просто посмеются и будут рады
Расправиться со своим заклятым врагом Филиппом Абинье, хотя он-то сам ни в чем не виноват. Ведь это же Реньяры убили его отца, а не Филипп Абинье убил кого-то из Реньяров! Надо дождаться рассвета, может быть, придет какая-нибудь спа —
Сительная мысль, и я найду выход и избавлю Филиппа от заточения. Хотя выхода, скорее всего, нет. Виктор жесток, и его сердце не знает пощады.
По щекам девушки потекли слезы. Но ее никто не видел, и она даже не обращала на них внимания. Слезы капали ей на руки, и она неподвижно сидела, шепча имя своего возлюбленного и произнося один и тот же вопрос:
— Филипп, Филипп, что мне делать? Что? Что? Подскажи.
Возможно, она так и просидела бы до самого рассвета, если бы не налетел ветер и с грохотом не ударил ставни о стены. Этот резкий звук, похожий на выстрел, привел Констанцию в чувство. Она вздрогнула, вскочила на ноги и заметалась по комнате.А потом решилась. Она подбежала к окну и подняла раму. На
Улице выл ветер и хлестал дождь.»Как же ему там холодно и страшно!» — подумала Констанция, набрасывая на плечи плащ и выбираясь через окно своей комнаты.
Она быстро перебежала двор и опустившись на колени, прильнула к маленькому зарешеченному окошку.
— Филипп! Филипп! — позвала девушка. — Это я, Констанция, отзовись!
А Филипп, казалось, только и ждал этого.
— Я здесь, я здесь, дорогая Констанция, — прошептал он, подходя к окну и привставая на цыпочки.
Он видел лицо Констанции, видел ее темные глаза, а по голосу девушки слышал, что она всхлипывает.
— Ты плачешь? — негромко спросил он.
— Нет, я уже не плачу. Почему все так получилось, Филипп? — зашептала Констанция.
— Я просто очень хотел тебя увидеть. Я думал, что тебе плохо, угрожает какая-нибудь опасность, беда — и хотел помочь.
— Филипп, не надо было приходить тебе сюда. Мои братья страшные люди, они считают, что ты их заклятый враг и могут тебя убить. Но ты не бойся, не бойся, мой дорогой, — зашептала Констанция, вцепившись руками в холодные прутья решетки, — я сделаю все, что в моих силах! Я упаду перед Виктором на колени и буду умолять, чтобы он пощадил тебя.
— Не надо, не делай этого, Констанция.
— А если Виктор не послушает, то я буду просить помощи у Гильома. Он меня любит и, может быть, не откажет, может быть, его жестокое сердце дрогнет, и он поймет наши чувства.
— Никто, Констанция, не поймет наших чувств. Ведь все твои родственники ненавидят меня и поэтому я не надеюсь на их помощь.
Если бы в темноте Филипп мог видеть, то скорее всего, он испугался бы. Лицо Констанции стало мертвенно-бледным, и она едва не лишилась чувств.
— Не говори так, Филипп! Ведь всегда надо надеяться. Бог милостив и, может быть, он пошлет нам удачу и счастье.
— Нет, Констанция, я уже ни во что не верю. Слишком много крови пролито, слишком старая и сильная вражда между твоими родственниками и моей семьей. Надеяться на счастливый исход бессмысленно. Но я хочу, чтобы ты знала…
— Что я должна знать? — прошептала девушка. Филипп тряхнул головой и жарко прошептал:
— Я хочу, чтобы ты знала — я тебя очень люблю. Сказав это, Филипп и сам удивился, с какой легкостью он произнес эти слова.
А девушка вздрогнула, будто ее руки коснулись огня.Она даже отшатнулась от решетки.
— Ты уходишь? — с горечью в голосе произнес Филипп.
— Нет, нет, но я хочу, чтобы и ты знал: я люблю тебя, Филипп, люблю. Ты для меня дороже всех!
По щекам Филиппа покатились слезы. Он не мог их вытереть, ведь его руки были связаны. Он напрягся, пытаясь освободиться от ремней, но они только глубже врезались, причиняя нестерпимую боль. Но еще большая боль была не от ремней, а от того, что он был в заточении, был лишен возможности действовать.
Но ни Филипп Абинье, ни Констанция Реньяр не видели, что за ними наблюдают. А человек, следивший за ними со второго этажа, бормотал проклятья и до хруста сжимал кулаки. Это был Виктор Реньяр. Его рука сама тянулась к пистолету, ему страстно хотелось выхватить оружие и нажать на курок, убить и
Констанцию, которая предала интересы рода Реньяров, и Филиппа Абинье, этого вечного врага, этого мерзавца, который посягнул на Констанцию.
Пожалуй, Виктор Реньяр мог бы простить Филиппу все, но только не это. А самую нестерпимую боль Виктору приносило то, что Констанция, которую так любил Гильом, безжалостно предала интересы их семьи и связалась с этим жалким и трусливым Филиппом.
— Будьте вы прокляты оба! Я ненавижу вас! Это из-за отца, это он, выживший из ума старик, вечно потакал всяким капризам девчонки, вечно ее опекал, не позволяя воспитывать. Это он, Гильом, приказывал покупать Констанции самые дорогие наряды, самые роскошные ткани на платья. Она никогда ни в чем не знала отказа, все ходили перед ней на цыпочках. Стоило ей пожелать чего-нибудь, как
Отец тут же кивал своей трясущейся головой и отправлял кого-нибудь из братьев в город. Ведь это хотелось Констанции! А то, что он, Виктор Реньяр, уже почти глава рода, несчастен — это не интересовало никого! Пора со всем этим кончать! Скорее бы наступил рассвет, скорее бы солнце встало над холмами… И тогда я устрою большую потеху. Этот мерзавец будет качаться на суку клена, а строптивую девчонку я проучу — она будет валяться у моих ног, будет рыдать и корчиться. Но я буду неумолим, я буду неприступен как скала на берегу океана. И она не сможет выпросить у меня ни прощения, ни пощады. Я отыграюсь за все, я проучу, проучу ее! — сжимая рукоять пистолета, шептал Виктор Реньяр.
Потом он схватил бутыль с вином и осушил ее. Казалось, на мгновение он успокоился, казалось, вино смягчило его гнев, но он тут же снова стал заводить себя.
— Все, все, кто только посмеет посягнуть на права нашего рода, будут наказаны, будут уничтожены! Я расправлюсь с любым, я добьюсь того, что все земли в округе будут опять принадлежать Реньярам. И даже если братья будут против, то я один, один со своими людьми покорю окрестности. Все будут подчиняться мне как своему господину. Ведь страх — самое лучшее оружие. Я воспитаю Анри таким же жестоким, как и я сам. Я не позволю, чтобы он стал слюнтяем, чтобы он боялся
Крови. Я научу своего сына убивать людей. А если со мной что-то случится, то Анри отомстит за меня. Я воспитаю его так, чтобы мальчишка не останавливался ни перед чем, чтобы не боялся ни бога, ни дьявола. А отец… да ему давно уже пора уйти. Я не могу понять, почему он все еще цепляется за жизнь, не желает покинуть землю, сковывает меня по рукам и ногам. Да еще в последнее время он принялся воспитывать моего сына и учит мальчика не тому, чему надо учить. Начал говорить ребенку, что лучше жить в мире, что надо делать добро. А это не правда, раньше он таким не был и меня этому никогда не учил. Может, поэтому меня все и боятся. А любовь мне ни к чему, мне нужен страх, мне нужна покорность. Любовь я смогу взять силой.
Будь они все неладны, эти чертовы Абинье, и алчный хапуга Молербо, и выживший из ума отец, и слюнтяи братья, и изменница Констанция! Я всех, всех до единого поставлю на колени! Но прежде всего, мне надо, чтобы отец ушел со сцены и не мешал. Пока он жив, мои руки связаны, и Жак с Клодом больше прислушиваются к его советам, чем к моим приказам. Но ничего, скоро, очень скоро это время
Кончится, и моя власть будет безгранична.
Какой бы долгой ни была осенняя ночь, она все-таки кончилась. Облака на востоке порозовели и из-за холмов показался кроваво-красный, будто рана, край солнца. Светило медленно выползало, преображая своим светом мир.
В доме Реньяров захлопали двери, заскрипели ставни, принялись суетливо сновать слуги.
А в доме Абинье царило молчание. Этель, Лилиан и Марсель сидели за столом. Уже давно погас огонь в очаге, и уголья подернулись серым пеплом. Все трое молчали, настороженно прислушиваясь к звукам.»Ну где же, где же мой сын?» — думала Этель.»Что с братом? Он никогда так долго не отсутствовал» — переживала Лилиан.
Только теперь она поняла, как любит брата, как ей, девушке, тяжело без него.
А Марсель Бланше сидел, втянув голову в плечи. Он смотрел на свои сжатые кулаки и проклинал себя за то, что не удержал Филиппа, за то, что не помешал окрепнуть чувствам своего племянника.»Это не может быть любовным свиданием, — думал Марсель, — скорее всего, с Филиппом что-то случилось. И скорее всего, мне
Придется вызволять его из беды, конечно, если еще парень жив».
Вдруг Этель встала из-за стола и, отвернувшись к окну, сказала:
— Я уверена, что Филипп жив. Мое материнское сердце подсказывает — он жив. Ведь я не могу ошибиться, ведь я помню тот день, когда убили Робера. Я тогда готовила рыбу, я чистила форель и вдруг мое сердце дрогнуло и остановилось. Я порезала палец и странное дело — из него не потекла кровь. А когда сердце вновь начало биться у меня в груди, кровь из небольшой раны хлынула так сильно, будто пуля вонзилась мне в сердце, а не Роберу.
— Успокойся, сестра, — из-за стола выбрался Марсель, он положил свои сильные руки на хрупкие плечи пожилой женщины, — успокойся, я думаю, все будет хорошо, — сам не до конца веря в свои слова, произнес Марсель.
— Мама! Мама, я так люблю Филиппа! — закричала Лилиан и тоже бросилась к матери.
Несколько мгновений они так и стояли втроем, молча. А за окном шумел ветер, скрипел ставень и жалобно выли псы.
— Да что это такое! — вдруг сказала Этель. — Почему мы сидим в тепле и ничего не предпринимаем? Марсель, ты должен отправиться на поиски.
— Куда?
— Не знаю, не знаю, — негромко сказала женщина, — но где-то же Филипп должен быть!
— Не стоит волноваться, Этель, рассветет, и я двинусь на поиски.
— Да! Да! Скорее бы кончилась эта проклятая ночь, скорее бы кончился этот дождь и перестали выть псы! Я знаю, где мой сын, — вдруг сказала Этель.
Лилиан вопросительно посмотрела на мать, так и не понимая, почему же та, зная, где находится ее сын, ничего не говорит.
Мать покачала головой.
— Его схватили Реньяры. Его схватили Реньяры, — еще раз повторила Этель, — я в этом уверена.»Возможно» — подумал Марсель Бланше, но ничего не сказал, продолжая сжимать вздрагивающие плечи сестры.
На рассвете старый Гильом Реньяр позвал слугу. Тот тихо вошел в комнату своего господина.
— Слушаю вас.
Старик протянул руку, указывая на стул.
— Вам плохо?
— Пить, — бросил Гильом.
Слуга наполнил чашу питьем, и старик мелкими глотками осушил ее до дна.
— А теперь помоги мне одеться. Слуга взял с кресла халат и уже подошел к постели, как Гильом Реньяр его остановил:
— Нет, не халат.
— А что господин желает надеть? Старик указал рукой на черный шкаф, стоящий в углу спальни. Слуга подбежал к шкафу и открыл его.
— Я хочу одеться как подобает господину. И причеши меня.
Превозмогая слабость, с помощью слуги Реньяр оделся. Сверкали начищенные пуговицы, на груди камзола сверкала цепь. Пепельные, обычно растрепанные волосы были причесаны.Старик уселся в резное кресло и приказал:
— А теперь принеси пистолеты.
Слуга с недоумением посмотрел на своего господина, но не посмел ослушаться. Были поданы пистолеты, хранящиеся в том же шкафу.
Старик осмотрел их и положил рядом с собой на низенький столик.
— А теперь позови Констанцию.
— Она еще, наверное, спит, мой господин.
— Я тебе сказал позови, — рука старика дрогнула. Слуга стремглав бросился исполнять приказание. И вскоре Констанция, опустив голову, стояла перед Реньяром.
— Констанция, мне рассказали ужасные вещи.
— Что вам рассказали? — девушка сама того не замечая, залилась краской.
— Значит, это правда, — дрогнувшим голосом произнес Гильом Реньяр. — Но неужели ты, Констанция, моя любимица, моя воспитанница, забыла то, о чем я тебе столько раз говорил?
— Нет, я все помню, — воскликнула девушка.
— А мне кажется, ты забыла, что Абинье — наши заклятые враги. Они живут на наших землях, на земле наших предков. И ты, Констанция, хочешь связать свою судьбу с одним из них.
— Да, — сказала девушка и подняла голову.
Она встретилась взглядом с Гильомом Реньяром, но не опустила голову. А в глазах старика она не нашла упрека, но в них не было ни сострадания, ни сочувствия.
Старик смотрел на девушку абсолютно спокойно. Казалось, его душа находится где-то очень далеко. Наконец, он хлопнул своей иссохшей ладонью о подлокотник
Кресла.
— Значит ли это все, что ты любишь Филиппа Абинье?
— Да, — вновь ответила девушка.
— Я даже никогда не мог представить, что подобное может случиться. Даже в страшном сне такое мне не могло привидеться, что мой враг будет мужем Констанции, что она будет просить за него.
— Гильом! Гильом! — вдруг воскликнула Констанция и упала на колени.
Она целовала старческую руку, чувствовала, как дрожат старческие пальцы Гильома Реньяра.
— Пощади! Пощади Филиппа, он ни в чем не виноват! Ни в чем! Если Виктор убьет его, то и мне не жить! Без него мне ничего не надо, я умру.
— Успокойся, моя девочка, — Гильом Реньяр положил левую руку на плечо Констанции, — успокойся, может быть, это и к лучшему.
Констанция подняла голову и посмотрела в лицо Гильома Реньяра. Тот улыбался чему-то потаенному, чему-то, что было известно только ему одному и недоступно всем остальным.
— Позови слугу, — тихо произнес старик. Констанция вскочила на ноги, выбежала на лестницу и позвала слугу.
— Позови моих сыновей.
Когда прибежал слуга, старик попросил, чтобы он подал ему Библию.
Книга легла ему на колени. Старик раскрыл ее и несколько минут водил ладонями по страницам. Пальцы дрожали, старик даже не пытался прочесть, что там написано. Ведь он уже почти ничего не видел, его глаза слезились, а губы дрожали.
Наконец, в комнату вошли сыновья и, став у стены, склонили головы.
— Ты звал нас, отец? — спросил Виктор.
— Да, я хочу, чтобы вы знали, кто пока еще в этом доме хозяин.
Виктор, вскинув голову, бросил на отца презрительный, полный негодования взгляд.
— Так вот, пока я жив, хозяин тут я, — внятно произнес старик и, взяв пистолет, положил на раскрытую Библию. — И пока я жив, вы будете подчиняться моим приказам. Ты, Виктор, ты, Жак и ты, Клод — вы все мои дети. И Констанция, она ведь тоже мой ребенок, и Анри, мой внук. Кстати, где он? Приведите его сюда.
Слуга бросился выполнять приказание и заспанный мальчишка вскоре стоял по левую руку от старика, с недоумением глядя на все, что происходит в этой комнате. Констанция стояла у двери прямо напротив старика.
— Дети, — начал старик, — в ваших жилах течет моя кровь, кровь Реньяров, очень древнего рода. Мне мало осталось жить, но я хочу, чтобы вы знали: пора кончать все распри, хватит убивать и лить кровь! Ведь так на земле может не остаться Реньяров, и наш род умрет, высохнет, как дерево, у которого подрубили корни. А мне хочется, чтобы Реньяры жили вечно, чтобы они жили на земле до тех пор, пока будет светить солнце, будет всходить луна и будут сиять звезды. Я думаю, Реньяры этого достойны и думаю, что господь простит нам все грехи и дарует счастье, если только мы сможем усмирить свою гордыню и будем милосердными.
Виктор едва сдерживал себя, чтобы не броситься на старика. Ведь все то, о чем говорил Гильом Реньяр, в корне противоречило мыслям самого Виктора. Он не желал ни с кем мириться, не желал проявлять милость и не желал покориться судьбе. Ему страстно хотелось власти. Он хотел упиваться, наслаждаться ею.
А старик говорил о том, что от власти стоит отказаться, что следует прекратить вражду с соседями, что следует всех простить, следует забыть о том, что когда-то земли всего побережья принадлежали Реньярам. Этого Виктор не мог понять. И то, что говорил старый Гильом Реньяр, казалось ему полным сумасшествием.
— Он выжил из ума1 Он сумасшедший! — зашептал Виктор Жаку.
Но тот не обратил внимания на слова старшего брата. Жак смотрел на трясущиеся руки отца, на его величественное лицо, на пряди пепельных волос, которые лежали на плечах. Жак подумал, что сейчас их старый немощный отец очень похож на короля. Он такой же величественный и мудрый, он такой же сильный, несмотря на то, что немощен.
— Виктор, — обратился Гильом Реньяр к своему старшему сыну, — я знаю, что вчера ты схватил Филиппа Абинье. Я хочу, чтобы его привели сюда.
Жак с Клодом покинули комнату. А старый Реньяр положил руку на голову Анри.
— Смотри, мой внук, на все, что сейчас здесь происходит, смотри и запоминай. Тебе еще предстоит долгая жизнь, и я хочу, чтобы она была счастливой. Я хочу, чтобы ты дожил до моих лет и увидел своих внуков. И если ты будешь мудрым и станешь поступать по совести, то ты обязательно доживешь до моих лет. А если же будешь нарушать законы, то судьба тебя жестоко покарает.
— Отец, что ты такое говоришь? Зачем ты вбиваешь моему сыну в голову эти мысли?
— Я знаю, что делаю, молчи, Виктор, — голос старого Реньяра звенел как клинок. Казалось, что годы над ним не властны, казалось, молодость вернулась к нему, и он вновь обрел силу и уверенность.
Жак и Клод открыли дверь темницы, схватили под руки Филиппа и потащили через двор.
— Куда вы меня ведете? — спросил Филипп Абинье.
— Сейчас сам все узнаешь.
— Куда? Ответьте!
— Наш отец желает тебя видеть.
А во дворе стояла дюжина головорезов Виктора. Они уже с утра были пьяны и, увидев Филиппа Абинье, принялись хохотать. Их забавляло то, как Филипп, спотыкаясь, падает на колени, то, какой он сейчас беспомощный и жалкий — волосы его были растрепаны, одежда перепачкана, а лицо бледно.
— Что ему надо от меня? — спросил Филипп у Клода.
— Не спеши, парень, скоро все узнаешь. Я видел у отца на коленях пистолет и, возможно, он хочет сделать с тобой то, что сделал с твоим отцом.
— Дьявол! — прошипел Филипп и заскрежетал зубами. Но он ничего не мог поделать, его руки были связаны, а Жак и Клод были неумолимы. Они втащили своего пленника по ступеням на второй этаж и втолкнули в комнату старого Реньяра.
Констанция тут же бросилась к Филиппу. Виктор хотел было ее оттащить, но старик поднял руку и тихо сказал:
— Все успокойтесь, все замолчите, говорить буду только я. Кто ты? — обратился старый Реньяр к Филиппу, — из какого ты рода?
— Я Филипп Абинье, — гордо сказал пленник.
— Филипп Абинье? — повторил старый Реньяр. — Наверное, ты сын Робера.
— Да, Робер был моим отцом.
— Твою мать зовут Этель?
— Да, — промолвил Филипп.
— Что ж, род Абинье не такой знатный и древний как род Реньяров, но все равно вы уже давно живете на этих землях. Развяжите ему руки! — приказал старый Реньяр.
Виктор медлил.
— Я сказал, развяжите ему руки, он должен быть свободным!
Виктор выхватил из-за пояса нож и шагнул к Филиппу. По лицу Виктора было видно, что он с большим удовольствием вонзил бы клинок в грудь Филиппу, но ему пришлось разрезать сыромятные ремни, которые тут же упали на пол.
Филипп Абинье размял отекшие пальцы и обнял за плечи Констанцию, которая и так стояла, прильнув к нему.