Бенцони Жюльетта. Констанция. Книга шестая

   Дамы рассмеялись, а господин де Ванделль торопливо возразил:
   — Нет, нет, господа, вы напрасно думаете, что я над вами смеюсь. Я говорю совершенно серьезно. У вас такое богатое прошлое, что вы не замечаете настоящего. Все, что я говорю, это чистая правда. Вы увлечены рассказами о своем минувшем, именно поэтому не заметили, какими взглядами смотрят на вас эти дамы. Кто знает, может, именно сейчас, именно в этой карете, я присутствовал при вашей очередной личной победе, господин Казанова или господин де ля Бретон.
   Констанцию так и подмывало рассмеяться, однако что-то удерживало ее. Действительно, по отношению к ней слова господина де Ванделля выглядели несколько странными. Она испытывала глубокое уважение к проницательности и обаянию обоих господ, упомянутых де Ванделлем, но мысли о любви не посещали ее уже с тех пор, как она вернулась в Париж из Турина. Да и сейчас разговор в почтовой карете был для нее лишь способом скрасить время в ожидании прибытия в Мец и встречи с королевским семейством.
   Впрочем, это был приятный способ времяпрепровождения.
   Выслушав слова господина де Ванделля, Казанова отвернулся к окну. Чтобы поддержать разговор, Ретиф де ля Бретон сказал:
   — Я понимаю, что сейчас мы находимся в таком положении, когда завести любовный роман крайне сложно, однако, уверяю вас, в моей жизни были и более сложные моменты.
   Констанция не удержалась и прокомментировала:
   — О, да, я читала об этих ваших приключениях.
   Помнится, вы умудрились заняться любовью с женщиной, муж которой храпел рядом.
   — Не может быть! — Взвизгнула итальянка.
   — Да, такое было, — Ретиф скромно потупил глаза.
   — Что же было потом? Констанция попыталась припомнить.
   — Ах, да, потом у вас были приключения в монастыре, исповедальне, в парке, в библиотеке. Пассажиры дилижанса развеселились.
   — Если вы так хорошо знаете мои сочинения, — сказал Ретиф Констанции, — то должны признать, что у меня еще никогда не было любовного приключения в почтовом дилижансе.
   Казанова уныло взглянул на Ретифа.
   — По-моему, не слишком весело заниматься любовью в карете. Да и, наверняка, это уже кто-то проделал. Впрочем, для меня не имеет особого значения, где этим заниматься. Важно совсем другое. Он замолчал, пристально глядя в окно, в то время, как остальные, затаив дыхание, ждали его ответа.
   — Самое главное, что в любви… должна быть… Он снова умолк, и Ретифу показалось, что Казанова начал засыпать.
   — Что? Что самое главное в любви? — нетерпеливо спросила дама в черном платье.
   Пытаясь спасти Казанову, Ретиф громко сказал:
   — Тайна.
   Карета неожиданно остановилась. Кучер спустился вниз и открыл дверцу.
   — Господа, я приношу свои извинения, однако часть пути вам придется проделать пешком. Нам предстоит крутой подъем, и лошади могут не выдержать.
   Пассажиры выбрались из дилижанса и медленно зашагали по дороге, которая вела в гору. Казанова шел рядом со своей соотечественницей.
   — Мадам, вы, очевидно, едете в Мец, чтобы спеть в каком-то оперном представлении?
   — Да. Я буду выступать в «Дон Жуане».
   — В свое время я присутствовал на премьере «Дон Жуана» в Праге, — сказал Казанова. — Это было четыре года назад. Моцарт сам приезжал на спектакль. К тому же, он был не очень силен в итальянском языке и поручил мне исправить несколько стихов.
   Констанция с любопытством наблюдала за тем, как Казанова вначале начал цитировать строки из арии «Дон Жуана», а потом запел. Несмотря на возраст, у него все еще был чистый и сильный голос. Когда Казанова кончил петь, Констанция первой зааплодировала.
   — О, ну что вы, — польщенно поклонился венецианец. — Я всего лишь дилетант. Хотя не скрою, мне часто хотелось стать профессионалом.
   — Это было прекрасно! — воскликнула итальянка. — Вы могли бы выступать в парижской опере. Казанова невесело улыбнулся.
   — Мог бы, но уже поздно. Да и Франция уже изменилась.
   — Скажите, а как вы относитесь к тому, что происходит во Франции в последний два года? Вы давно не были здесь?
   — Давно. И я нашел эту страну сильно изменившейся. Мне не нравится то, что происходит вокруг. Возможно, кому-то не понравится то, что я сейчас скажу, однако, все во Франции испорчено. Лучшие люди уезжают. Слуги считают себя вправе делать то, что им заблагорассудится. Вокруг царит анархия и произвол. Я разочаровался в этой стране. Я очень сожалею о прекрасной нежной Франции прошлого, которая была полна гармонии, где было приятно жить, где уважали всякого иностранца, не теряя при этом своего достоинства, — Казанова тяжело вздохнул. — Да, достоинство — это то, что при всяких потрясениях теряется в первую очередь. Мне очень жаль, что Франция потеряла свое достоинство. Вы можете превозносить народ сколько угодно, однако, не сомневайтесь в том, что в недалеком будущем он станет самым жестоким тираном, который был только известен до сих пор. Юный студент Франсуа Кольбер вспыльчиво воскликнул:
   — Я запрещаю вам так говорить, месье Казанова!
   Понимать, что для тебя, действительно, важны твои руки, ноги, тело.
   — Да, чертова подагра, — проскрипел Ретиф. Казанова тоскливо махнул рукой.
   — А у меня и подагра, и почки болят. Кстати, вы заметили, что я совершенно облысел за последнее время?
   — Да? — удивленно спросил Ретиф. — Я как-то не обратил внимания. К тому же, вы все время в парике.
   — Да, я сильно постарел. И с каждым днем я ощущаю это все сильнее и сильнее. Порой мне даже трудно разговаривать. Я засыпаю на ходу…
   Наконец, дилижанс и его пассажиры преодолели крутой подъем и стали занимать свои места в карете. Однако, Констанция заметила в стороне от дороги под высоким деревом нечто такое, что привлекло ее внимание.
   Похоже, кто-то, проезжавший здесь совсем недавно, устроил на этом месте небольшой привал. Здесь лежала пустая бутылка из-под вина, завернутые в бумагу остатки пищи и платок, которым, очевидно, вытирали руки! Констанция развернула его носком туфли. Голос Казановы, раздавшийся за ее спиной, заставил Констанцию вздрогнуть и обернуться.
   — Завтрак на траве только что закончился, — сказал венецианец, разглядывая следы привала.
   Он даже повернул своей тростью бутылку и прочитал надпись на этикетке.
   — Да, и это не были простые люди, — добавил он. — Насколько мне известно, это очень дорогое вино. Констанция смущенно кивнула.
   — Да, это так, господин Казанова. — Вы очень догадливы. Итальянец грустно улыбнулся.
   — Нет, я просто очень наблюдателен. Но совсем не так, как был прежде. О, где мои молодые годы? Тогда я часто бывал при дворе. Кстати, я вспоминаю, что такое же вино я пил за столом у короля.
   Констанция с симпатией взглянула на Казанову. Ей было искренне жаль этого стремительно стареющего, но когда-то блестящего кавалера.
   — Знаете, господин Казанова, однажды я видела вас. Тогда я была совсем молода, и даже не знала, кто вы. Но после того, как мне удалось прочитать о вас, я поняла, что могла бы влюбиться в вас.
   Казанова с грустью развел руками.
   — Очень жаль, что мы встретились слишком поздно. Что ж, кажется, наши спутники заждались нас. Пора возвращаться в карету.
   Констанция улыбнулась.
   — Если дама удаляется с таким мужчиной, как вы, то им не остается ничего иного, как подумать о любви. Казанова медленно покачал головой.
   — Увы, мадам, для меня это уже невозможно. Констанция испытала горечь от этих слов, что на этом разговор закончен. Она медленно зашагала к дилижансу, чувствуя на себе пристальный и сожалеющий взгляд Джакомо Казановы.
   Прихрамывая, он последовал за Констанцией и с трудом поднялся по ступенькам маленькой лестницы возле двери кареты.
   — Мы отправляемся! — крикнул кучер и стегнул лошадей.
   Хотя до следующей остановки ! очтс;
   В маленьком городке И-ю.юне ии..о не карета преодолела это расстояние лии пути даже пришлось остановиться, чтобы припуск и 1 мчавшегося на лошади молодого офицера с зажато» в руке бумагой.
   Встревожившись, Констанция даже высунулась в окно кареты, чтобы взглянуть на офицера. Прохожие, шагавшие по дороге навстречу дилижансу, испуганно расступались, пропуская бешено мчавшегося коня.
   — Пропустите, пропустите! — кричал офицер.
   Констанция поняла, что в Париже стало известно о бегстве короля, и конвент срочно рассылает известия об этом по всем направлениям.
   — Только бы они не узнали, — прошептала Констанция.
   Пока пассажиры дилижанса двигались к эшелону, молодой офицер прибыл в город и, спешившись, бегом направился в революционный комитет, который располагался в здании местного постоялого двора.
   — Я майор Курнуойе, у меня срочный приказ от командующего национальной гвардии гражданина ла файетта.
   Майора тут же усадили за стол, подали ему еду и питье, но он отказался от еды, приказав найти писца, чтобы продиктовать ему приказ.
   Во дворе собралось несколько десятков человек, которые внимательно слушали майора. Развернув бумагу, он громко зачитал приказ:
   — «После того, как враги революции похитили короля, предъявитель сего документа уполномочен предупредить об этом всех честных граждан: Отечество в опасности. Приказываю вырвать короля из их рук и вернуть его в распоряжение национального собрания, которое вскоре соберется на экстренное заседание. До этого времени я беру на себя ответственность за настоящий приказ. Данный приказ распространяется на всю королевскую семью. Подпись: ла Файетт».
   Наспех выпив воды, офицер продолжил:
   — Кроме этого, у меня есть приказ немедленно арестовать карету, запряженную шестеркой лошадей, в которой путешествует король и его семья. Вы все переписали? — обратился он к молодой девушке, сидевшей за грубым деревянным столом с пером и листом бумаги.
   Она кивнула.
   — Да.
   — Добавьте туда следующее: я, майор Курнуойе, из второго батальона национальной гвардии, после шести часов пути из Парижа, остановился в городе Шолоне и прошу гражданина… как зовут председателя революционного комитета?
   Из толпы вышел молодой мужчина в сером суконном камзоле.
   — Мое имя Габриэль Вале.
   — И прошу гражданина Габриэля Вале, — продолжил диктовать майор, — председателя революционного комитета города Шолона, исполнить мои приказы, продиктованные выше, и распространить их в другие мунополитеты до самой границы. После этого он поставил свою подпись на документе, свернул его в трубку и протянул председателю революционного комитета. — Если вы потратите на выполнение моего приказа более минуты, я буду расценивать это как акт измены. Немедленно отправляйтесь в путь.
 
   Молодой человек, нахлобучив шляпу, быстро покинул постоялый двор, а в собравшейся толпе, поднялся шум.
   — Король сбежал!
   — Его похитили!
   — Король изменник! Его нужно немедленно арестовать!
   Именно эти слова услышали Констанция и другие пассажиры почтового дилижанса, подъехавшие к постоялому двору Шолона. Услышав о том, что произошло, Франсуа Кольбер тут же присоединился к митингующим.
   — Короля и всю его семью нужно немедленно арестовать! — закричал он. — Они изменники и заслуживают наказания!
   Толпа одобрительно зашумела, выражая свое согласие со словами парижского студента.
   Потеряв голову от ужаса, Констанция попыталась вступить в словесную перепалку с толпой.
   — Нет, короля нельзя арестовать сейчас! Это вызовет в стране гражданскую войну! — закричала она.
   Толпа зашумела и грозно надвинулась на аристократку, пытавшуюся защищать ненавистного монарха.
   — Ее надо арестовать! — выкрикнул кто-то. — Она пытается воспрепятствовать исполнению приказа гражданина ла Файетта, главнокомандующего национальной гвардией. Вы слышали, что сказал майор? Она изменница! Констанция быстро поняла, что совершила ошибку и не осмеливалась больше произнести ни единого слова. По счастью, ей на помощь пришел мистер Томас Пени, который закрыл ее собой и увел подальше от разъяренных горожан.
   — Вам не следовало так говорить, мадам. Они вполне могли бы разорвать вас на части, — укоризненно произнес он.
   Констанция только сейчас почувствовала, что ей страшно. Она по-прежнему видела перед собой горящие от ненависти и злобы глаза, руки, которые, казалось, вот-вот потянутся к ее горлу.
   Прямо на глазах у господина Пенна Констанция разрыдалась.
   — Ну, ну, успокойтесь, все будет в порядке. Скажите, вы знали о том, что произошло в Париже?
   Констанция еще ничего не успела ответить, а в разговор вмешался Ретиф.
   — Еще вчера вечером я знал, что произошло, — торжественно подняв палец, сказал он.
   Изумленный судья обратился к господину де Ванделлю:
   — Вы представляете, сегодня король был в нескольких лье от нас, а мы об этом ничего не знали.
   Банкир в ответ лишь сокрушенно покачал головой.
   — Что вы думаете об этой новости, мистер Пенн? — обратилась к американцу вдова из Шампани. Тот тяжело вздохнул.
   — Я думаю, что короля, который пытается сбежать из своей страны, обязательно арестуют.
   Казанова не принимал участия в этих разговорах, больше озабоченный собственным желудком. Он прошел в харчевню, располагавшуюся здесь же, при постоялом дворе, и дождался, пока к нему подойдет ее хозяин.
   — Что прикажете, патрон? — поклонившись спросил тот.
   — Я надеюсь, что ваши повара занимаются своим делом, а не митингуют по поводу бегства короля? По мне, пусть бегут все короли мира, я просто хочу поесть.
   Хозяин харчевни снова поклонился.
   — Сию минуту, месье. Садитесь, где вам будет удобно. Вы собираетесь обедать один или с вами будет кто-то еще?
   — Я прибыл на почтовом дилижансе. Мы все голодны. Организуйте, пожалуйста, стол, за которым мы могли бы сесть.
   — Все будет сделано. Одну минуту. Откуда-то неподалеку доносились крики:
   — Да нет, это был не он1 На нем же не было горностаевой мантии!
   Спорили несколько простолюдинов, один из которых, по виду кузнец, в промасленном фартуке, потрясал свернутой в трубку бумагой.
   — А я говорю, что это был он. Вот, посмотрите. Кузнец развернул бумагу, на которой был изображен портрет короля Людовика XVI.
   — Вот, смотрите! Тот же самыи нос, тот же самый подбородок. Пару часов назад здесь был король. Я сразу узнал его.
   Судья наклонился к господину Ванделлю и прошептал ему на ухо:
   — Наверное, прошло уже не меньше суток с того времени, как король покинул Париж. Я молю бога о том, чтобы он добрался до границы.
   Хозяин харчевни почтительно склонился перед Казановой.
   — У нас есть трюфели, жареный рябчик, несколько разновидностей сыров, кое-какие закуски. Что вы будете есть?
   Казанова небрежно махнул рукой.
   — Приносите все. Мы очень голодны. Знаете что, я буду сидеть один. Мне вдруг захотелось побыть одному. Я пересяду вон за тот столик.
   Итальянская певица, вдова из Шампани и Констанция де Бодуэн также сидели отдельно.
   — Вы знаете, что они говорят? — сказала итальянка. — Они говорят, что в этой карете ехало шесть человек.
   — Да, — подтвердила Констанция, — их шестеро.
   — Там дети, женщины и мажордом.
   — В этой карете едут наследники престола, гувернантка, мадам де Тузель, сестра короля, принцесса Елизавета, и с ними мажордом, граф Ферзен. Король одет в костюм лакея редингот.
   Вдова из Шампани брезгливо поморщилась.
   — Король одет в костюме лакея? Боже мой, что происходит с Францией?
   Итальянка бесстрастно пожала плечами.
   — А что, прикажете ему отправиться в дорогу в горностаевой мантии и с короной на голове?
   — Его величество король Франции Людовик XVI отправляется к своим союзникам, и это должно послужить на благо Франции, — гордо сказала Констанция. — Может быть, наконец-то в стране прекратится беспорядок.
   Итальянка фыркнула.
   — А я обожаю беспорядок.
   — Виргиния, успокойся! — прикрикнул на нее муж, сидевший за соседним столиком. — Всем уже надоели эти беспорядки. Это анархия, каждый считает себя чуть ли не выше короля.
   Мистер Пенн отрицательно покачал головой.
   — Я тоже не люблю беспорядок, однако самое худшее — это правление аристократии, это тираническое мошенничество. Мы должны уничтожить царство несправедливости. Взгляните, например, на королевский двор Георга III в Англии. Он и его приближенные выжимают все соки из народа для того, чтобы двор мог жить в роскоши. Это ли не высшее проявление несправедливости?
   Тем временем Ретиф де ля Бретон подсел за столик, за которым, торопливо поглощая жареного цыпленка, сидел майор Курнуойе.
   — Гражданин майор, — обратился к нему писатель, — скажите, что сейчас происходит в Париже?
   — Город весь кипит от возмущения, — прожевывая ответил офицер.
   — А как в Париже узнали, что король собирается бежать в Мец, что он едет по этой дороге?
   — Логика, уважаемый месье, логика. Король, наверняка, хочет попасть под защиту войск маркиза де Буийе.
   Увидев, что Казанова сидит в одиночестве за дальним столиком, ожидая, пока будет выполнен его заказ, дама в черном, вдова винокура из Шампани, села рядом с венецианским кавалером. Наконец, появился повар с блюдом в руке.
   — Вот ваш рябчик, месье.
   — Благодарю вас.
   Дама с любопытством посмотрела на огромную жареную птицу.
   — Вы всегда так много едите, месье Казанова? — спросила она.
   Тот развел руками.
   — Как ни стыдно в этом признаться — да. К сожалению, сейчас у меня не осталось больше никаких удовольствий, кроме того, которое я получаю за столом.
   — А во Франции еще хуже! — в полемическом азарте восклицал мистер Пенн. — Четыреста семей аристократов, фаворитов, приближенных короля, принцев крови, высших церковных сановников ненавидят народ, погрязли в мошенничестве и распутстве. Что вы на это скажете, господин судья?
   Вместо него ответила Констанция:
   — Возможно, вам неизвестно, господин Пенн, что эти четыреста лучших семей Франции способствуют ее процветанию. Они занимаются не только мошенничеством и распутством, как вы изволили выразиться, но и благотворительностью, а также являются основными работодателями в стране.
   При этом она смело посмотрела на американского публициста.
   — Браво, мадам! — воскликнул судья, оставив вилку и нож, чтобы поаплодировать Констанции.
   — У аристократов есть не только права, — продолжила Констанция, — но и обязанности. В первую оче -
   Редь, они должны уважать христианские законы и короля.
   Мистер Пенн успехнулся.
   — Аристократы первыми нарушают свой долг, — сказал он. — Они бегут за границу, оставляя Францию на произвол судьбы.
   — Я не разделяю вашего мнения, господин Пенн, — возразил ему судья. — Аристократы уважают своего короля, назначенного божьим промыслом.
   Американец обозленно воскликнул:
   — А что это такое — божий промысел по отношению к аристократам? Они что, имеют непосредственную связь с господом богом, которую не имеет народ? Нет, это всего лишь способ передавать наследство от отца к сыну и оказаться на троне после смерти предка. Вот поэтому и получается иногда, что после льва на трон восходит осел.
   Констанция не выдержала и вышла из-за стола. В проходе между столами она едва не столкнулась с Ретифом де ля Бретоном, который направился к Казанове.
   — Приятного аппетита, — приветствовал венецианца Ретиф. — Как приятно видеть, что аппетит еще не изменил вам. Не правда ли, сегодня вечер, полный тайн?
   Казанова удивленно посмотрел на Ретифа.
   — Кстати, какое сегодня число?
   — Двадцать первое июня. Казанова пожал плечами.
   — Обычный день, ничего особенного. А почему вы ничего не едите, месье Ретиф? Тот пожал плечами.
   — Поесть, конечно, хорошо, но я сегодня предпочитаю попоститься. С вашего разрешения, я направлюсь к нашему уважаемому господину судье.
   — Я ничего не имею против революций, но мне кажется, что те, кто их делает — плохие люди, — говорил тот господину Пенну. — А я, как судья, не люблю плохих людей.
   — А мне кажется, господин судья, что вы просто не любите тех, кто делает революции, — язвительно заме -
   Тил Ретиф де ля Бретон, останавливаясь перед столом.
   — Да, я предпочитаю законопослушных граждан. Мне, как судье…
   Его прервал Франсуа Кольбер. Студент гневно вскочил из-за соседнего стола и выкрикнул:
   — Для вас, суден! Значит, вы рады, что сбежал тиран?
   Судья сидел, не шелохнувшись, молча выслушивая обвинения, которые летели ему в лицо.
   — Вы все заодно! — кричал Кольбер. — Вы мечтаете только о том, чтобы тирания во Франции вернулась. Прав был гражданин Марат, когда обвинял гражданина ла Файетта в пособничестве этой австрийской проститутке.
   Судья не выдержал, вскочил из-за стола и схватил студента за полы сюртука.
   — Да как вы смеете так говорить о королеве! — закричал он.
   Общими усилиями Ретифу де ля Бретону и Томасу Пенну удалось оттащить двух спорящих в стороны.
   — Стыдитесь, молодой человек! — воскликнул Ретиф де ля Бретон. — Нельзя так говорить хотя бы из уважения к самому себе.
   Когда обстановка в харчевне разрядилась, Ретиф сокрушенно покачал головой.
   — Извините его, господин судья. Он молод и не понимает, что делает.
   Констанция вышла за дверь харчевни, повстречавшись здесь со своим парикмахером Жакобом. Он только что прибыл на отремонтированном экипаже господина Казановы и, отдуваясь, тащил большой дорожный несессер венецианца.
   — Я уже вернулся, мадам, — торжественно произнес он. — С вашего разрешения, я сообщу об этом месье Казанове.
   Констанция кивнула.
   — Конечно.
   С радостной улыбкой на устах Жакоб проследовал к столику, за которым сидел итальянец и, сняв шляпу, поклонился.
   — Я привез ваши вещи, месье Казанова. Спешу уведомить вас, что все в порядке. Итальянец удовлетворенно кивнул.
   — Браво, мой мальчик.
   Жакоб ожидал, что Казанова пригласит его за свой стол, однако тот повернулся к сидевшей рядом с ним вдове и озабоченно спросил:
   — Вы сердитесь на меня, мадам? Почему вы ничего не едите? Прошу вас, вот здесь прекрасный сыр. Та отрицательно покачала головой.
   — Нет, нет, благодарю вас. Я просто хочу посидеть рядом с вами.
   Прогулявшись по двору, Констанция увидела небольшой загон, в котором стояли лошадь и две козы. Общению с людьми графиня предпочла общение с животными. Она вошла в загон и, остановившись рядом с молодой белой козочкой, принялась гладить ее по гладкой теплой шерсти.
   — Какая ты хорошенькая…
   После того, как Констанция покинула харчевню, Томас Пенн долго не находил себе места. Ему показалось, что он обидел эту ни в чем невиновную женщину, и ему захотелось извиниться перед ней. Он долго искал ее взглядом, а, не обнаружив, вышел во двор.
   Его спутницы по почтовому дилижансу не было видно и здесь, а потому мистер Пенн принялся расхаживать по двору в надежде дождаться ее появления.
   Констанция так увлеклась, что не заметила, как куча сена, наваленная в углу загона зашевелилась, и из-за нее показалась фигура высокого сутулого человека в грязной рваной одежде, который с вожделением смотрел на молодую красивую женщину в дорожном платье. Он так неожиданно подскочил к Констанции, что она даже не успела испугаться и закричать.
   Внешность незнакомца была отталкивающей — уродливая, вытянутая в длину, как огурец, голова, лишенная волос, ссохшиеся и потресковшиеся губы, крючковатый нос, рот, с последними признаками зубов, давно не знавшие бритвы грязные щеки и подбородок. Он протянул к Констанции свои трясущиеся узловатые руки и прохрипел:
   — Один поцелуи, мадам, всего лишь один поцелуи. От испуга Констанция начала медленно отступать к стене загона, а ее преследователь улыбался беззубым ртом и хрипел:
   — Ну, что вам стоит, мадам? Одарите беднягу всего лишь одним поцелуем.
   Констанция вдруг с ужасом почувствовала, что отступать некуда. Она стояла, прижавшись спиной к деревянной стене загона.
   Бродяга грубо обхватил ее своими грязными руками и, прижимаясь головой к груди, захрипел:
   — Принцесса, одари меня одним поцелуем. У тебя такая прекрасная шейка. Господь сказал мне: «Возьми эту шляху». О, какая шея, как бы она понравилась моему брату, который работает палачом в Париже.
   Он попытался сорвать с шеи Констанции золотую цепочку с огромной жемчужиной, вправленной в медальон, и лишь сейчас Констанция закричала.
   Услышав ужасающий женский вопль, Томас Пенн, прогуливавшийся по двору, бросился в распахнутую дверь загона. Увидев, как грязный негодяй пытается валить на землю Констанцию и сорвать с нее одежду, американец одним прыжком подскочил к насильнику и, схватив его за ворот, отшвырнул в сторону.
   Очутившись на полу, тот зарычал от злобы и выкрикнул:
   — Ты что, тоже хочешь поцелуя? Что тебе нужно от меня?
   С этими словами он вскочил с устланного соломой пола и с кулаками бросился на Томаса Пенна. Американец встретил его несколькими сокрушительными ударами в челюсть, а потом, снова схватив за шиворот, вышвырнул на улицу. После этого Пенн бросился к Констанции, которая, закрыв лицо руками, беззвучно рыдала у стены загона.
   — Все в порядке, мадам, все в порядке, — торопливо сказал Пенн. — Все уже позади, успокойтесь. Я прошу вас, ваша светлость.
   Услышав такое обращение, Констанция неожиданно пришла в себя. Несколько секунд она неотрывно смотрела в глаза американца, который стоял перед ней, переводя дыхание.