Страница:
Катрин поняла, что юноша только что подписал себе смертный приговор.
— Уберите его! — хрипло зарычал герцог. — Делайте с ним, что хотите! Остальных отведите в мой дом, где они могут остаться до утра как мои гости. Даю вам слово, мой зять!
Дофин ничего не ответил, повернулся спиной к герцогу и уронил голову на камин. Маленькая герцогиня, отказавшись от помощи брата, пытавшегося ее успокоить, все еще рыдала.
— Никогда тебе не прощу… никогда, — всхлипнула она. Кабош и Денизо тем временем, крепко схватив пленника, поволокли его к лестнице.
Катрин подала дрожащую руку Ландри и прошептала:
— Что они с ним сделают?
— Я надеюсь, повесят. И поделом! Он ничего другого не заслуживает, грязный арманьякский подонок! Ты видела, что он сделал? Он плюнул в лицо герцогу…
Ландри энергично присоединился к хору голосов, кровожадно орущих:
— Смерть ему! На виселицу его!
Катрин вырвала руку у Ландри. Она покраснела до корней волос.
— О Ландри Пигасс! Ты мне противен!
Прежде чем Ландри пришел в себя от изумления, она повернулась и исчезла в толпе, которая расступилась, чтобы дать дорогу пленнику и его конвоирам. Как безумная, она ринулась за ними.
Катрин не смогла бы объяснить, что произошло в ее детском сердце. Она никогда до сих пор не видела Мишеля де Монсальви. За час до того она и имени-то его не слыхала. Сейчас же он стал ей так же близок и дорог, как отец и сестра. Ей казалось, что она всегда знала его. Незримые нити вдруг протянулись между молодым дворянином и дочерью ювелира. Нити, проникшие в самое сердце и заставившие ее глубоко страдать.
Единственной мыслью Катрин было последовать за пленником и любой ценой узнать, что с ним произойдет. Дважды она его видела совсем близко: в первый раз, когда мясники связали его, во второй — когда он нанес оскорбление герцогу. Оба раза свет падал из окна на его лицо, и его вид вызывал головокружение, красные круги мелькали у нее перед глазами, такие же, какие поплыли у нее, когда она ради шутки пыталась смотреть на солнце. Казалось невероятным, что юноша мог быть так прекрасен.
Безусловно, он был красив, с нежными чертами, которые могли показаться женственными, если бы не жесткий подбородок и рот, а также надменные голубые глаза. Его блестящие светлые волосы, подстриженные на затылке и за ушами, как тогда было модно, выглядели, как гладкая каска. Такие прически не мешали носить боевой шлем. Под пурпурным шелком камзола, вышитым серебряными листьями, выступали плечи атлета, а серые с серебром штаны в обтяжку облегали мускулистые икры и бедра ловкого наездника. Стоя между двумя мясниками с руками, связанными за спиной, и гордо поднятой головой, глазами, холодными от гнева, с презрительной улыбкой на губах, он выглядел подобно архангелу, попавшему в руки дьявола. Внезапно Катрин вспомнила понравившуюся ей картинку в прекрасно иллюстрированном Евангелии, для которого ее отец делал золотой с гравировкой переплет. На ней был изображен золотоволосый юный рыцарь в серебряных доспехах, стоящий на спине дракона, пронзенного его копьем. Гоше объяснил ей, что это архангел Михаил, торжествующий победу над злом. Молодой человек походил на него, и имя его тоже было Михаил — Мишель.
Эта мысль добавила решимости Катрин во что бы то ни стало помочь ему или хотя бы оставаться с ним насколько это будет возможно.
Толпа сгрудилась вокруг пленника, все требовали для него наказания — смерти. Катрин с большим трудом удавалось не отставать; Наконец ее озарила смелая мысль. С невероятным усилием она протиснулась сквозь толпу к Кабошу-Мяснику и уцепилась за его пояс. Опьяненный своей недавней победой, тот даже не заметил этого, как и Катрин не замечала боли от ударов и пинков, которые сыпались на нее со всех сторон. Она уже давно потеряла шапочку, и время от времени кто-нибудь дергал ее за распущенные волосы. Единственное, что поддерживало и влекло ее по этому невероятному пути, был золотоволосый юноша.
Рядом с Мишелем де Монсальви были и другие пленники: герцог де Бар, кузен дофина, Жан де Вайи, канцлер Гиэни, камергер дофина Жан де ля Ривьер, два брата Жиресме и еще десятка два людей. Их волокли сквозь град пинков и проклятий как обычных преступников, в цепях. Протиснувшись через тяжелые резные дубовые двери наверху лестницы, Катрин мельком заметила длинную мрачную физиономию мэтра Пьера Кошона. Он стоял в черной мантии, прижавшись спиной к стене, опасаясь, чтобы движущаяся толпа не смела его. Катрин поразил его взгляд, брошенный на пленника, когда тот проходил мимо. Его тусклые, без блеска, глаза внезапно засверкали, будто вид молодого дворянина, влекомого на виселицу, доставлял ему острое удовольствие и удовлетворял глубоко спрятанную потребность мести… Она почувствовала приступ тошноты. Катрин никогда не любила Кошона, сейчас же он просто вызывал в ней отвращение.
Когда толпа приблизилась к двери дворца, давка и толкотня усилились. Руки Катрин оторвались от Кабоша, и сейчас же ее отбросило назад. Ее крик потонул в шуме толпы. Чуть позже она почувствовала на своем лице солнечное тепло и поняла, что снова оказалась на улице. Стремительный людской поток на мгновение рассыпался, заполняя посыпанные песком аллеи, чтобы затем снова слиться и протолкаться через вдребезги разбитые ворота. Катрин глубоко вздохнула, как храбрый маленький солдат перед атакой. Но, обнаружив, что пленник и его конвой в этот момент проходят арку, немного приуныла. Сейчас она едва различала золотую голову Мишеля в окружении поблескивающих шлемов и секир. Спустя мгновение он исчез из виду. Катрин закричала от ужаса и уже хотела броситься за ним, но сильная рука схватила ее за плечо и потащила назад.
Ландри, очевидно, с трудом пробирался сквозь давку в особняке де Гиэнь. Под глазом у него красовался синяк, колено было разбито и кровоточило, один рукав болтался почти совсем оторванный. Изящная зеленая куртка с эмблемой Бургундии, в которой он гордо щеголял еще сегодня утром, сейчас представляла печальное зрелище. Он потерял шапочку, и его черные волосы торчали во все стороны. Но Катрин ничего не замечала. Утирая глаза уголком разорванного платья, она подняла печальное личико к своему другу.
— Ландри, помоги мне, помоги мне спасти его. Прошу тебя!
Ландри с удивлением посмотрел на девочку.
— Спасти кого? Этого арманьяка, которого Кабош хочет повесить? Ты, должно быть, сошла с ума. Кроме того, не все ли равно тебе, повесят его или нет? Ты даже не знаешь его.
— Конечно, конечно. Но я не хочу, чтобы он умер. Ты же знаешь, что происходит, когда они кого-нибудь вешают… Они вешают на этих жутких ржавых цепях между столбами…
— Ну, а почему бы и нет? Он ведь никто для нас.
Катрин тряхнула головой, откинув назад длинные волосы так грациозно, что сердце мальчика не выдержало. Волосы и глаза Катрин грозили с годами стать неотразимыми, но и сейчас уже были хороши. Ее волосы — редко у кого из девушек встречались такие — походили на золотое руно. Когда солнце падало на них, они казались пронизанными светом. Они облегали ее почти до колен, как мантия из мягкого живого шелка, окутывали сиянием весеннего дня, сиянием, которое трудно было выносить.
Что до глаз Катрин, то в семье еще не решили, какого они цвета. Когда она была спокойна, они казались темно-синими с бархатно-фиолетовым оттенком, словно весенние фиалки. Когда радовалась — сияли золотыми лучами, подобно пчелиным сотам на солнце. Но когда она впадала в один из ее редких, непредсказуемых, неистовых приступов гнева, зрачки делались мрачно-черными, и домашние знали, что надо ожидать худшего.
В других отношениях она была обычной девочкой, как и все ее сверстницы, ребенком, который так быстро растет. У нее были худые руки, мальчишеские коленки, угловатые и все время покрытые царапинами и ссадинами. Движения, как у молодого олененка, который еще не знает, что делать со своими ногами, не отличались грациозностью. Ее смуглое, слегка заостренное личико с коротким носиком и большим ртом немного напоминало кошачье. Слегка золотистая, с крапинками веснушек кожа отличалась чистотой, что придавало Катрин особый шарм, к которому Ландри был далеко не безразличен, хотя скорее бы умер, чем признал это. С каждым днем ее прихоти и капризы становились все сумасброднее. Но эта ее идея далеко превосходила все прежние, даже самые нелепые.
— Почему его жизнь так много значит для тебя? — прошептал он подозрительно.
— Я не знаю, — мягко отозвалась Катрин. — Но чувствую, если он умрет, я буду очень несчастна и буду плакать… очень долго.
Она произнесла это тихим спокойным голосом, но с такой убежденностью, что Ландри отказался что-нибудь понять. Он знал, что сделает все, чтобы помочь ей. Горечь, как пилюлю, надо проглотить. Легко сказать: «Спаси пленника», тем не менее он уже задумался над тем, как воплотить в жизнь эти слова. Прежде всего это означало отбить пленника у лучников под самым носом толпы и фактически у Кабоша и Денизо, каждый из которых мог уложить его одним ударом. Даже если это и получится, что было совсем невероятно, то где они могут спрятать его в городе, когда за ним начнут гнаться, как собаки? Затем через заграждения, зубчатые стены, закрытые ворота его нужно вытащить из города. И все время они должны опасаться шпионов, предательства и обмана. Ландри считал, что это не под силу даже такому чрезвычайно изобретательному пятнадцатилетнему парню, как он.
— Они поведут его к Монфокону, — рассуждал он вслух. — Это довольно длинная дорога, но не настолько, чтобы у нас было много времени. Как ты думаешь освободить его прежде, чем он дойдет до виселицы? Вокруг столько народа, а нас только двое.
— Мы будем держаться близко к нему, — настаивала Катрин, — и найдем какой-нибудь способ.
— Хорошо, — вздохнул мальчик. — Но я на самом деле в последний раз беру тебя с собой. В следующий раз ты захочешь, чтобы я Бастилию взял голыми руками.
Когда Ландри и Катрин добрались до улицы Сен-Дени, то очень устали и тяжело дышали, но их радовало то, что они опять были рядом с Монсальви и его конвоирами. К счастью, последние часто задерживались по дороге из-за орущих и поющих толп горожан. Некоторые из них шли на помощь штурмующим Бастилию, в то время как другие направлялись к особняку д'Артуа — резиденции герцога Бургундского.
Конвой в очередной раз остановился, когда Ландри и Катрин догнали его. Капелюш, палач, сделал остановку, чтобы дать возможность проходившему мимо монаху-августину отпустить грехи осужденному и примирить его перед смертью с Богом. Скорее страх, чем благочестие, заставил монаха согласиться на это, но, когда процессия двинулась дальше, он зашагал рядом с пленником, перебирая четки и бормоча молитвы.
— Хорошо, что они идут туда пешком, — прошептал Ландри. — Если бы они решили везти его и посадили в повозку, у нас не было бы никакого шанса.
— Ты уже что-то придумал?
— Не уверен. Но уже темнеет, и, если я найду одну вещь, которая мне нужна, мы сможем провернуть это дело. Но мы еще не придумали, где спрятать его.
В этот момент к ним присоединилась толпа студентов и гулящих женщин, прибежавших, чтобы сопровождать процессию к виселице. Ландри замолчал, но предосторожность была излишней. И студенты, и проститутки, разграбив таверну, были вдрызг пьяны и, шатаясь от одной стороны улицы к другой, орали во всю глотку.
— Самое лучшее, что можно сделать, — прошептала Катрин, — это спрятать его в подвале нашего дома. Там есть небольшое окно, которое выходит на реку. Он не сможет оставаться там долго, но…
Предложение Катрин понравилось Ландри, так как воплотить остальное не представляло труда.
— Ночью я угоню лодку и подплыву к твоему дому. Все, что он должен сделать, — это спуститься по веревке в лодку и плыть, высадив меня где-нибудь по пути, вверх по реке вплоть до Корбейля, где граф Бернар д'Арманьяк расположился лагерем. Конечно, ему придется преодолеть цепи, натянутые поперек реки между Ла Турнелем и Волчьим островом, но это сейчас сделать нетрудно… нет луны. Во всяком случае мы сделаем все, что сможем, а остальное зависит от него самого и провидения. Если мы сможем сделать это, мы победим.
Девочка молча сжала его руку. Новая надежда заставила ее затрепетать от возбуждения. Быстро стемнело. Люди зажгли факелы; свет от них бросал дрожащий отблеск на ближайшие дома с их нависшими карнизами, позолоченными и разрисованными вывесками и маленькими окнами в свинцовых переплетах, скользил и бегло освещал разгоряченные лица толпы.
Гам стоял оглушающий и казался неуместным аккомпанементом для последних мгновений жизни человека, идущего к виселице. Ландри вдруг увидел то, что искал, и удовлетворенно усмехнулся.
— А вот и мы! — воскликнул он. — Я надеюсь, что со всей этой шумихой их здесь может быть несколько штук.
То, что доставило ему такое удовольствие, оказалось хорошей, толстой свиньей, которая как раз появилась из-за угла улицы Доминиканцев, выискивая сочные капустные листья. Такие вот две упитанные свиньи под присмотром монаха целый день бродили по улицам Парижа в поисках съедобных отбросов или роясь на помойках.
Как все монастырские свиньи, эта носила на шее синий эмалевый крест-эмблему обители Святого Антония. Свинья остановилась, чтобы дожевать капустный лист, у подножия большого резного столба Иесеева Древа, стоящего на углу одного из домов, Ландри подтолкнул Катрин.
— Вторая свинья где-то рядом. Иди дальше без меня. Я встречу тебя у Монастыря Божьих Дев. Приговоренные к смерти всегда останавливаются там, чтобы сестры могли преподать им утешение. Монахини ждут на ступенях храма: они предлагают им кубок вина, три куска хлеба и дают распятие для поцелуя. Стража в это время ослабляет внимание. Этим я и воспользуюсь. Ты должна быть готова бежать, как только я дам сигнал.
Говоря это; он все время следил за свиньей. Окончив есть, животное повернуло на улицу Доминиканцев, где, по-видимому, находилась вторая свинья и пасущий их монах. Катрин следила за Ландри, который начал охоту. Юноша и свинья скоро исчезли из виду в темноте улицы. Она снова осталась одна. Впервые за день она ощутила усталость. Возможно, это было связано с тем; что рядом не было Ландри. Ступни и каждый мускул ног болели. Но тут в свете факелов показалась золотоволосая голова Мишеля, и она почувствовала, что силы возвращаются к ней. Она поспешила за процессией и протиснулась в ее середину.
Пробираться сквозь толпу возбужденных, толкающихся, агрессивно настроенных людей, ни один из которых не уступал дорогу, было не только трудно, но и опасно — удары сыпались на нее со всех сторон, но чувство, которое толкало Катрин вперед, было сильнее этого. Ей удалось пробиться почти к самой охране. Она видела высокую фигуру пленника между двумя стражниками в нескольких шагах от себя. Он шел прямо с высоко поднятой головой, размеренным шагом, степенно и так гордо, что Катрин замерла в восхищении. Спотыкаясь и стараясь не отставать, она бормотала все молитвы, которые знала, сожалея, что не так искушена в этом, как ее сестра Лоиз, знавшая молитвы для любого случая жизни и для каждого святого на небесах.
Вскоре процессия достигла монастыря Божьих Дев. Сестры уже ожидали прихода осужденного. Они стояли, опустив глаза, на ступеньках церкви вокруг настоятельницы, которая держала в руках распятие, и походили на черно-белые изваяния. Одна из них держала хлеб на подносе, другая — кувшин и кубок. Конвой остановился, сердце Катрин замерло. Это был тот самый подходящий момент, но Ландри нигде не было видно.
Палач схватил конец веревки, которой были связаны руки Мишеля, и обмотал ее вокруг своего запястья, чтобы подтащить пленника к ступеням церкви. В этот момент; когда толпа расступилась, чтобы дать им пройти, дикий, страшный визг прорезал воздух. Две свиньи, пронзительно визжа, выскочили из ближайшей улицы и бросились на солдат с такой силой, что сбили с ног четверых из них. К хвостам несчастных животных были привязаны пучки горящей пакли, что и вызвало из визг и ярость. Несколько зажженных факелов упало в толпу, обжигая людей. Сумятицу усиливали свиньи, от боли и страдания бросившиеся на стражников. Некоторое время стоял такой переполох, что никто не заметил, как Ландри, появившийся вслед за свиньями, разрезал веревку, соединявшую Мишеля с палачом, и толкнул его в узкую темную улицу, расположенную напротив монастыря. Занятые осмотром своих ран и ушибов, никто, не заметил побега. Кое-кто из бравых солдат пытался поймать свиней. Катрин была единственной, кто по заслугам оценил блестящую операцию, которая делала честь Ландри, его отваге и находчивости. Она бросилась за ними в узкую улочку, спотыкаясь в темноте о камни и валяющийся мусор и скользя в грязи.
Она услышала приглушенный шепот Ландри:
— Это ты, Катрин? Скорее! Нам нельзя терять ни минуты!
— Бегу.
Темнота была настолько густой, что она не видела, а скорее угадывала два силуэта — один высокий, второй чуть пониже. Улица изгибалась и виляла, будто пыталась затеряться в лабиринте города. Призрачные пустые дома по обеим сторонам улицы казались дьявольскими духами, готовыми накинуться на нее из темноты. Нигде в этом лабиринте зловещих, пустынных улочек не было ни огонька. Все полусгнившие двери были закрыты, а окна с оторванными ставнями пусты. Сердце Катрин готово был разорваться от напряжения. Но издали все еще доносился шум толпы, и страх гнал беглецов, как на крыльях.
В темноте Катрин споткнулась о камень и со стоном упала, глотая слезы. Она поднялась с помощью Ландри, и они опять продолжали свой безумный бег.
Переулки и улочки расходились в разные стороны, перемежаясь с темными лестницами, нырявшими, казалось, в глубины земли. Им чудилось, что они попали в лабиринт, из которого нет выхода. Еле поспевая за Ландри, запыхавшаяся и испуганная Катрин поднялась на три марша лестницы и повернула в улицу, которая неожиданно окончилась чем-то вроде площади, окруженной со всех сторон ветхими бесформенными домами, готовыми вот-вот рассыпаться в прах. Все было пропитано неприятным запахом. На фоне неба провалы между остроконечными крышами походили на челюсть с выпавшими зубами. Стены из неотесанного камня, грубо обмазанные глиной, выступали как нарывы под тяжестью балок, набухших от воды. Упало несколько капель дождя.
— Дождь может нам только помочь, — сказал Ландри, останавливаясь и давая знак другим последовать его примеру.
Переводя дыхание, они прижались к стене. Их легкие от долгого бега готовы были разорваться.
Глубокая тишина, царившая в этом месте, поразила их. Катрин, охваченная страхом, прошептала:
— Я ничего не слышу. Вы думаете, они все еще гонятся за нами?
— Конечно, но сейчас темно, и они не найдут нас здесь. На некоторое время мы в безопасности.
— Почему? И где мы?
Глаза Катрин привыкли к темноте. Она уже различала очертания старых и ветхих строений вокруг. На противоположной стороне площади в железной будке под порывами ветра едва брезжил огонь. Темные облака, несущиеся по чернильно-черному небу, походили на балдахин, простертый над этим островом тишины среди бурлящего города. Ландри сделал широкий жест.
— Это, — сказал он, — Великий Двор Чудес, место, где творятся чудеса. Их несколько, больших и малых, в Париже. Например, один между воротами Святого Антония и особняком Турнелей. Но этот самый главный. Это частное владение Короля Нищих.
— Но здесь нет никого, — с беспокойством сказала Катрин.
— Еще слишком рано. Нищие не возвращаются в свои лачуги, пока остальные горожане не улягутся в постели… а то и позднее.
Объясняя это, Ландри развязывал путы Мишеля. Юноша стоял едва переводя дух, прислонившись к стене. Бежать, даже спасая свою жизнь, со связанными за спиной руками не так уж и легко. Он очень устал. Когда нож Ландри освободил его руки, он глубоко вздохнул и потер онемевшие запястья.
— Почему вы сделали это? — спросил он усталый голосом. — Зачем вы спасаете меня? Зачем ради меня рискуете жизнью? Неужели вы не понимаете, что вас за это могут повесить?
— О мессир, мы спасли вас, так как нам кажется, что вы слишком молоды, чтобы обручиться с виселицей. Я — Ландри Пигасс. Это — Катрин Легуа. Мы живем на мосту Менял, где наши отцы держат ювелирные лавки.
Мишель протянул руку и нежно дотронулся до головы девочки.
— Золотоволосая девочка! Я заметил тебя, еще когда они связывали меня. Я никогда не видел таких волос, как у тебя, дитя, — пробормотал он.
Его голос взволновал Катрин даже больше, чем прикосновение руки, когда он гладил шелковистые пряди ее волос. Она пылко воскликнула:
— Мы хотим спасти вас! Мы тайно вывезем вас из Парижа. Как сказал Ландри, мы живем на мосту, и вы можете спрятаться в маленьком подвале под домом отца. Там есть окно, и, когда, ближе к полуночи, Ландри приведет лодку, вам. Останется только спуститься в нее по веревке и плыть вверх по реке до лагеря монсеньора д'Арманьяка!
Чтобы завоевать доверие молодого человека и вселить в него надежду, Катрин выпалила свою речь на одном дыхании. Ее напугал безжизненный голос Мишеля, хотя она смутно и понимала, что черное крыло ангела смерти едва не задело его, и ощущение этого еще живо в нем. Да и само освобождение, на первый взгляд, казалось невероятным. В темноте блеснули зубы молодого дворянина, и она поняла, что тот улыбается.
— Смелый план и изобретательный! Но подумайте, какой опасности вы подвергаете ваши семьи, если он провалится?
— Если долго раздумывать, то вообще ничего не сделаешь, — проворчал Ландри. — Мы сделали, что хотели, и доведем наш план до конца.
— Мудрые слова! — произнес голос, который шел, казалось, с небес. — Но неплохо бы сначала убедиться, что все хорошо только тогда, когда на вашей стороне обстоятельства и судьба. Не бойтесь! Я вас не выдам!
Однако в лице, которое появилось в обрамленном фестонами паутины окне, ничего обнадеживающего не было.
Мерцающий свет сальной свечи освещал испещренное морщинами мрачное лицо, главным украшением которого был огромный нос с бородавкой и маленькие поблескивающие глазки под нависшими бровями. Длинные черные космы, торчащие из-под грязного колпака, завершали портрет и делали его похожим на одну из химер Нотр-Дама. Но ужасное впечатление смягчалось широкой от уха до уха улыбкой, которая обнажала ряд ослепительно белых хищных зубов. Ландри с удивлением воскликнул:
— Это ты, Барнаби? Уже вернулся?
— Как видишь, сын мой. Я сегодня не в голосе… легкая хрипота. Поэтому и остался дома. Подожди минуту, я сейчас спущусь.
Свеча, которой он дружелюбно размахивал, после этих слов исчезла из виду, и раздался скрип, как будто отодвигали ржавые засовы.
— Ты знаешь его? — в изумлении спросила Катрин.
— Конечно, как и ты. Это Барнаби-Ракушечник. Это он носит старую накидку, всю расшитую ракушками, и просит милостыню у входа в церковь Сен-Оппортьюн. Он выдает себя за паломника из Сантьяго-де-Компостелы, и иногда ему удается продать мощи.
Катрин поняла, о ком он говорит. Она видела этого человека. Он всегда улыбался ей, когда она и Лоиз ходили к вечерне или всенощной, а также когда носили еду Агнессе — Отшельнице, с которой Ракушечник часто днем проводил время.
Тем временем Барнаби, выйдя из дома, запер дверь так тщательно, как сделал бы это добропорядочный гражданин. Он оказался таким высоким и тонким, что рядом с ними должен был немного сутулиться. Его длинные ноги и тонкие руки были прикрыты сильно поношенным плащом из плотной шерстяной ткани, на котором было нашито около двадцати ракушек. Кончив возиться с замком, он пожелал Ландри и Катрин доброго вечера и, поднеся свечу к лицу Мишеля, некоторое время задумчиво разглядывал его.
— В таком виде вы не уйдете далеко отсюда, молодой человек, — сухо заключил он, — черт, серебряные листья и цвета дофина! Один шаг за пределы Королевства Нищих, и они тут же схватят вас! Прекрасно — избежать виселицы, а затем принести извинения палачу Капелюшу. Судите сами, не зря ли вы тратите время? План этих малюток довольно хорош, если его осуществить, но ставлю десять к одному, что любой сержант задержит вас между этим местом и мостом Менял.
Длинными, гибкими, тонкими пальцами Барнаби пренебрежительно поднял полу модного пурпурного с серебром камзола.
— Я сниму его, — сказал Мишель и начал раздеваться. Но Барнаби пожал плечами.
— Вы лучше бы заодно сняли и голову. Они за пятнадцать шагов учуят дворянина. Должен признаться, я все думаю, не спятили ли немного эти двое, что ввязались в такое дело.
— Спятили или нет, — крикнула Катрин со слезами, — но мы спасем его!
— В любом случае, — сказал сердито Ландри, — эти разговоры не приведут нас никуда. Мы должны добраться до дома. Сейчас темно. Ты должен нам помочь выбраться отсюда, Барнаби!
Ландри ясно представлял, какая сильная взбучка ожидает их обоих, его и Катрин, по возвращении домой. Кроме того, им предстояло придумать способ провести Мишеля в подвал Легуа. Вместо ответа Барнаби развернул узел, который держал под мышкой. Это был такой же, как у него, серый плащ, но немного почище. Он накинул его на плечи Мишеля.
— Это мой лучший выходной плащ. Я одалживаю его вам, — хихикнул он. — Я очень удивлюсь, если они узнают вас в нем. А что касается сапог, то они так грязны, что их цвет незаметен.
С явным отвращением молодой человек просунул руки в рукава плаща. И, позвякивая ракушками, надвинул капюшон на глаза.
— Уберите его! — хрипло зарычал герцог. — Делайте с ним, что хотите! Остальных отведите в мой дом, где они могут остаться до утра как мои гости. Даю вам слово, мой зять!
Дофин ничего не ответил, повернулся спиной к герцогу и уронил голову на камин. Маленькая герцогиня, отказавшись от помощи брата, пытавшегося ее успокоить, все еще рыдала.
— Никогда тебе не прощу… никогда, — всхлипнула она. Кабош и Денизо тем временем, крепко схватив пленника, поволокли его к лестнице.
Катрин подала дрожащую руку Ландри и прошептала:
— Что они с ним сделают?
— Я надеюсь, повесят. И поделом! Он ничего другого не заслуживает, грязный арманьякский подонок! Ты видела, что он сделал? Он плюнул в лицо герцогу…
Ландри энергично присоединился к хору голосов, кровожадно орущих:
— Смерть ему! На виселицу его!
Катрин вырвала руку у Ландри. Она покраснела до корней волос.
— О Ландри Пигасс! Ты мне противен!
Прежде чем Ландри пришел в себя от изумления, она повернулась и исчезла в толпе, которая расступилась, чтобы дать дорогу пленнику и его конвоирам. Как безумная, она ринулась за ними.
Катрин не смогла бы объяснить, что произошло в ее детском сердце. Она никогда до сих пор не видела Мишеля де Монсальви. За час до того она и имени-то его не слыхала. Сейчас же он стал ей так же близок и дорог, как отец и сестра. Ей казалось, что она всегда знала его. Незримые нити вдруг протянулись между молодым дворянином и дочерью ювелира. Нити, проникшие в самое сердце и заставившие ее глубоко страдать.
Единственной мыслью Катрин было последовать за пленником и любой ценой узнать, что с ним произойдет. Дважды она его видела совсем близко: в первый раз, когда мясники связали его, во второй — когда он нанес оскорбление герцогу. Оба раза свет падал из окна на его лицо, и его вид вызывал головокружение, красные круги мелькали у нее перед глазами, такие же, какие поплыли у нее, когда она ради шутки пыталась смотреть на солнце. Казалось невероятным, что юноша мог быть так прекрасен.
Безусловно, он был красив, с нежными чертами, которые могли показаться женственными, если бы не жесткий подбородок и рот, а также надменные голубые глаза. Его блестящие светлые волосы, подстриженные на затылке и за ушами, как тогда было модно, выглядели, как гладкая каска. Такие прически не мешали носить боевой шлем. Под пурпурным шелком камзола, вышитым серебряными листьями, выступали плечи атлета, а серые с серебром штаны в обтяжку облегали мускулистые икры и бедра ловкого наездника. Стоя между двумя мясниками с руками, связанными за спиной, и гордо поднятой головой, глазами, холодными от гнева, с презрительной улыбкой на губах, он выглядел подобно архангелу, попавшему в руки дьявола. Внезапно Катрин вспомнила понравившуюся ей картинку в прекрасно иллюстрированном Евангелии, для которого ее отец делал золотой с гравировкой переплет. На ней был изображен золотоволосый юный рыцарь в серебряных доспехах, стоящий на спине дракона, пронзенного его копьем. Гоше объяснил ей, что это архангел Михаил, торжествующий победу над злом. Молодой человек походил на него, и имя его тоже было Михаил — Мишель.
Эта мысль добавила решимости Катрин во что бы то ни стало помочь ему или хотя бы оставаться с ним насколько это будет возможно.
Толпа сгрудилась вокруг пленника, все требовали для него наказания — смерти. Катрин с большим трудом удавалось не отставать; Наконец ее озарила смелая мысль. С невероятным усилием она протиснулась сквозь толпу к Кабошу-Мяснику и уцепилась за его пояс. Опьяненный своей недавней победой, тот даже не заметил этого, как и Катрин не замечала боли от ударов и пинков, которые сыпались на нее со всех сторон. Она уже давно потеряла шапочку, и время от времени кто-нибудь дергал ее за распущенные волосы. Единственное, что поддерживало и влекло ее по этому невероятному пути, был золотоволосый юноша.
Рядом с Мишелем де Монсальви были и другие пленники: герцог де Бар, кузен дофина, Жан де Вайи, канцлер Гиэни, камергер дофина Жан де ля Ривьер, два брата Жиресме и еще десятка два людей. Их волокли сквозь град пинков и проклятий как обычных преступников, в цепях. Протиснувшись через тяжелые резные дубовые двери наверху лестницы, Катрин мельком заметила длинную мрачную физиономию мэтра Пьера Кошона. Он стоял в черной мантии, прижавшись спиной к стене, опасаясь, чтобы движущаяся толпа не смела его. Катрин поразил его взгляд, брошенный на пленника, когда тот проходил мимо. Его тусклые, без блеска, глаза внезапно засверкали, будто вид молодого дворянина, влекомого на виселицу, доставлял ему острое удовольствие и удовлетворял глубоко спрятанную потребность мести… Она почувствовала приступ тошноты. Катрин никогда не любила Кошона, сейчас же он просто вызывал в ней отвращение.
Когда толпа приблизилась к двери дворца, давка и толкотня усилились. Руки Катрин оторвались от Кабоша, и сейчас же ее отбросило назад. Ее крик потонул в шуме толпы. Чуть позже она почувствовала на своем лице солнечное тепло и поняла, что снова оказалась на улице. Стремительный людской поток на мгновение рассыпался, заполняя посыпанные песком аллеи, чтобы затем снова слиться и протолкаться через вдребезги разбитые ворота. Катрин глубоко вздохнула, как храбрый маленький солдат перед атакой. Но, обнаружив, что пленник и его конвой в этот момент проходят арку, немного приуныла. Сейчас она едва различала золотую голову Мишеля в окружении поблескивающих шлемов и секир. Спустя мгновение он исчез из виду. Катрин закричала от ужаса и уже хотела броситься за ним, но сильная рука схватила ее за плечо и потащила назад.
Ландри, очевидно, с трудом пробирался сквозь давку в особняке де Гиэнь. Под глазом у него красовался синяк, колено было разбито и кровоточило, один рукав болтался почти совсем оторванный. Изящная зеленая куртка с эмблемой Бургундии, в которой он гордо щеголял еще сегодня утром, сейчас представляла печальное зрелище. Он потерял шапочку, и его черные волосы торчали во все стороны. Но Катрин ничего не замечала. Утирая глаза уголком разорванного платья, она подняла печальное личико к своему другу.
— Ландри, помоги мне, помоги мне спасти его. Прошу тебя!
Ландри с удивлением посмотрел на девочку.
— Спасти кого? Этого арманьяка, которого Кабош хочет повесить? Ты, должно быть, сошла с ума. Кроме того, не все ли равно тебе, повесят его или нет? Ты даже не знаешь его.
— Конечно, конечно. Но я не хочу, чтобы он умер. Ты же знаешь, что происходит, когда они кого-нибудь вешают… Они вешают на этих жутких ржавых цепях между столбами…
— Ну, а почему бы и нет? Он ведь никто для нас.
Катрин тряхнула головой, откинув назад длинные волосы так грациозно, что сердце мальчика не выдержало. Волосы и глаза Катрин грозили с годами стать неотразимыми, но и сейчас уже были хороши. Ее волосы — редко у кого из девушек встречались такие — походили на золотое руно. Когда солнце падало на них, они казались пронизанными светом. Они облегали ее почти до колен, как мантия из мягкого живого шелка, окутывали сиянием весеннего дня, сиянием, которое трудно было выносить.
Что до глаз Катрин, то в семье еще не решили, какого они цвета. Когда она была спокойна, они казались темно-синими с бархатно-фиолетовым оттенком, словно весенние фиалки. Когда радовалась — сияли золотыми лучами, подобно пчелиным сотам на солнце. Но когда она впадала в один из ее редких, непредсказуемых, неистовых приступов гнева, зрачки делались мрачно-черными, и домашние знали, что надо ожидать худшего.
В других отношениях она была обычной девочкой, как и все ее сверстницы, ребенком, который так быстро растет. У нее были худые руки, мальчишеские коленки, угловатые и все время покрытые царапинами и ссадинами. Движения, как у молодого олененка, который еще не знает, что делать со своими ногами, не отличались грациозностью. Ее смуглое, слегка заостренное личико с коротким носиком и большим ртом немного напоминало кошачье. Слегка золотистая, с крапинками веснушек кожа отличалась чистотой, что придавало Катрин особый шарм, к которому Ландри был далеко не безразличен, хотя скорее бы умер, чем признал это. С каждым днем ее прихоти и капризы становились все сумасброднее. Но эта ее идея далеко превосходила все прежние, даже самые нелепые.
— Почему его жизнь так много значит для тебя? — прошептал он подозрительно.
— Я не знаю, — мягко отозвалась Катрин. — Но чувствую, если он умрет, я буду очень несчастна и буду плакать… очень долго.
Она произнесла это тихим спокойным голосом, но с такой убежденностью, что Ландри отказался что-нибудь понять. Он знал, что сделает все, чтобы помочь ей. Горечь, как пилюлю, надо проглотить. Легко сказать: «Спаси пленника», тем не менее он уже задумался над тем, как воплотить в жизнь эти слова. Прежде всего это означало отбить пленника у лучников под самым носом толпы и фактически у Кабоша и Денизо, каждый из которых мог уложить его одним ударом. Даже если это и получится, что было совсем невероятно, то где они могут спрятать его в городе, когда за ним начнут гнаться, как собаки? Затем через заграждения, зубчатые стены, закрытые ворота его нужно вытащить из города. И все время они должны опасаться шпионов, предательства и обмана. Ландри считал, что это не под силу даже такому чрезвычайно изобретательному пятнадцатилетнему парню, как он.
— Они поведут его к Монфокону, — рассуждал он вслух. — Это довольно длинная дорога, но не настолько, чтобы у нас было много времени. Как ты думаешь освободить его прежде, чем он дойдет до виселицы? Вокруг столько народа, а нас только двое.
— Мы будем держаться близко к нему, — настаивала Катрин, — и найдем какой-нибудь способ.
— Хорошо, — вздохнул мальчик. — Но я на самом деле в последний раз беру тебя с собой. В следующий раз ты захочешь, чтобы я Бастилию взял голыми руками.
Когда Ландри и Катрин добрались до улицы Сен-Дени, то очень устали и тяжело дышали, но их радовало то, что они опять были рядом с Монсальви и его конвоирами. К счастью, последние часто задерживались по дороге из-за орущих и поющих толп горожан. Некоторые из них шли на помощь штурмующим Бастилию, в то время как другие направлялись к особняку д'Артуа — резиденции герцога Бургундского.
Конвой в очередной раз остановился, когда Ландри и Катрин догнали его. Капелюш, палач, сделал остановку, чтобы дать возможность проходившему мимо монаху-августину отпустить грехи осужденному и примирить его перед смертью с Богом. Скорее страх, чем благочестие, заставил монаха согласиться на это, но, когда процессия двинулась дальше, он зашагал рядом с пленником, перебирая четки и бормоча молитвы.
— Хорошо, что они идут туда пешком, — прошептал Ландри. — Если бы они решили везти его и посадили в повозку, у нас не было бы никакого шанса.
— Ты уже что-то придумал?
— Не уверен. Но уже темнеет, и, если я найду одну вещь, которая мне нужна, мы сможем провернуть это дело. Но мы еще не придумали, где спрятать его.
В этот момент к ним присоединилась толпа студентов и гулящих женщин, прибежавших, чтобы сопровождать процессию к виселице. Ландри замолчал, но предосторожность была излишней. И студенты, и проститутки, разграбив таверну, были вдрызг пьяны и, шатаясь от одной стороны улицы к другой, орали во всю глотку.
— Самое лучшее, что можно сделать, — прошептала Катрин, — это спрятать его в подвале нашего дома. Там есть небольшое окно, которое выходит на реку. Он не сможет оставаться там долго, но…
Предложение Катрин понравилось Ландри, так как воплотить остальное не представляло труда.
— Ночью я угоню лодку и подплыву к твоему дому. Все, что он должен сделать, — это спуститься по веревке в лодку и плыть, высадив меня где-нибудь по пути, вверх по реке вплоть до Корбейля, где граф Бернар д'Арманьяк расположился лагерем. Конечно, ему придется преодолеть цепи, натянутые поперек реки между Ла Турнелем и Волчьим островом, но это сейчас сделать нетрудно… нет луны. Во всяком случае мы сделаем все, что сможем, а остальное зависит от него самого и провидения. Если мы сможем сделать это, мы победим.
Девочка молча сжала его руку. Новая надежда заставила ее затрепетать от возбуждения. Быстро стемнело. Люди зажгли факелы; свет от них бросал дрожащий отблеск на ближайшие дома с их нависшими карнизами, позолоченными и разрисованными вывесками и маленькими окнами в свинцовых переплетах, скользил и бегло освещал разгоряченные лица толпы.
Гам стоял оглушающий и казался неуместным аккомпанементом для последних мгновений жизни человека, идущего к виселице. Ландри вдруг увидел то, что искал, и удовлетворенно усмехнулся.
— А вот и мы! — воскликнул он. — Я надеюсь, что со всей этой шумихой их здесь может быть несколько штук.
То, что доставило ему такое удовольствие, оказалось хорошей, толстой свиньей, которая как раз появилась из-за угла улицы Доминиканцев, выискивая сочные капустные листья. Такие вот две упитанные свиньи под присмотром монаха целый день бродили по улицам Парижа в поисках съедобных отбросов или роясь на помойках.
Как все монастырские свиньи, эта носила на шее синий эмалевый крест-эмблему обители Святого Антония. Свинья остановилась, чтобы дожевать капустный лист, у подножия большого резного столба Иесеева Древа, стоящего на углу одного из домов, Ландри подтолкнул Катрин.
— Вторая свинья где-то рядом. Иди дальше без меня. Я встречу тебя у Монастыря Божьих Дев. Приговоренные к смерти всегда останавливаются там, чтобы сестры могли преподать им утешение. Монахини ждут на ступенях храма: они предлагают им кубок вина, три куска хлеба и дают распятие для поцелуя. Стража в это время ослабляет внимание. Этим я и воспользуюсь. Ты должна быть готова бежать, как только я дам сигнал.
Говоря это; он все время следил за свиньей. Окончив есть, животное повернуло на улицу Доминиканцев, где, по-видимому, находилась вторая свинья и пасущий их монах. Катрин следила за Ландри, который начал охоту. Юноша и свинья скоро исчезли из виду в темноте улицы. Она снова осталась одна. Впервые за день она ощутила усталость. Возможно, это было связано с тем; что рядом не было Ландри. Ступни и каждый мускул ног болели. Но тут в свете факелов показалась золотоволосая голова Мишеля, и она почувствовала, что силы возвращаются к ней. Она поспешила за процессией и протиснулась в ее середину.
Пробираться сквозь толпу возбужденных, толкающихся, агрессивно настроенных людей, ни один из которых не уступал дорогу, было не только трудно, но и опасно — удары сыпались на нее со всех сторон, но чувство, которое толкало Катрин вперед, было сильнее этого. Ей удалось пробиться почти к самой охране. Она видела высокую фигуру пленника между двумя стражниками в нескольких шагах от себя. Он шел прямо с высоко поднятой головой, размеренным шагом, степенно и так гордо, что Катрин замерла в восхищении. Спотыкаясь и стараясь не отставать, она бормотала все молитвы, которые знала, сожалея, что не так искушена в этом, как ее сестра Лоиз, знавшая молитвы для любого случая жизни и для каждого святого на небесах.
Вскоре процессия достигла монастыря Божьих Дев. Сестры уже ожидали прихода осужденного. Они стояли, опустив глаза, на ступеньках церкви вокруг настоятельницы, которая держала в руках распятие, и походили на черно-белые изваяния. Одна из них держала хлеб на подносе, другая — кувшин и кубок. Конвой остановился, сердце Катрин замерло. Это был тот самый подходящий момент, но Ландри нигде не было видно.
Палач схватил конец веревки, которой были связаны руки Мишеля, и обмотал ее вокруг своего запястья, чтобы подтащить пленника к ступеням церкви. В этот момент; когда толпа расступилась, чтобы дать им пройти, дикий, страшный визг прорезал воздух. Две свиньи, пронзительно визжа, выскочили из ближайшей улицы и бросились на солдат с такой силой, что сбили с ног четверых из них. К хвостам несчастных животных были привязаны пучки горящей пакли, что и вызвало из визг и ярость. Несколько зажженных факелов упало в толпу, обжигая людей. Сумятицу усиливали свиньи, от боли и страдания бросившиеся на стражников. Некоторое время стоял такой переполох, что никто не заметил, как Ландри, появившийся вслед за свиньями, разрезал веревку, соединявшую Мишеля с палачом, и толкнул его в узкую темную улицу, расположенную напротив монастыря. Занятые осмотром своих ран и ушибов, никто, не заметил побега. Кое-кто из бравых солдат пытался поймать свиней. Катрин была единственной, кто по заслугам оценил блестящую операцию, которая делала честь Ландри, его отваге и находчивости. Она бросилась за ними в узкую улочку, спотыкаясь в темноте о камни и валяющийся мусор и скользя в грязи.
Она услышала приглушенный шепот Ландри:
— Это ты, Катрин? Скорее! Нам нельзя терять ни минуты!
— Бегу.
Темнота была настолько густой, что она не видела, а скорее угадывала два силуэта — один высокий, второй чуть пониже. Улица изгибалась и виляла, будто пыталась затеряться в лабиринте города. Призрачные пустые дома по обеим сторонам улицы казались дьявольскими духами, готовыми накинуться на нее из темноты. Нигде в этом лабиринте зловещих, пустынных улочек не было ни огонька. Все полусгнившие двери были закрыты, а окна с оторванными ставнями пусты. Сердце Катрин готово был разорваться от напряжения. Но издали все еще доносился шум толпы, и страх гнал беглецов, как на крыльях.
В темноте Катрин споткнулась о камень и со стоном упала, глотая слезы. Она поднялась с помощью Ландри, и они опять продолжали свой безумный бег.
Переулки и улочки расходились в разные стороны, перемежаясь с темными лестницами, нырявшими, казалось, в глубины земли. Им чудилось, что они попали в лабиринт, из которого нет выхода. Еле поспевая за Ландри, запыхавшаяся и испуганная Катрин поднялась на три марша лестницы и повернула в улицу, которая неожиданно окончилась чем-то вроде площади, окруженной со всех сторон ветхими бесформенными домами, готовыми вот-вот рассыпаться в прах. Все было пропитано неприятным запахом. На фоне неба провалы между остроконечными крышами походили на челюсть с выпавшими зубами. Стены из неотесанного камня, грубо обмазанные глиной, выступали как нарывы под тяжестью балок, набухших от воды. Упало несколько капель дождя.
— Дождь может нам только помочь, — сказал Ландри, останавливаясь и давая знак другим последовать его примеру.
Переводя дыхание, они прижались к стене. Их легкие от долгого бега готовы были разорваться.
Глубокая тишина, царившая в этом месте, поразила их. Катрин, охваченная страхом, прошептала:
— Я ничего не слышу. Вы думаете, они все еще гонятся за нами?
— Конечно, но сейчас темно, и они не найдут нас здесь. На некоторое время мы в безопасности.
— Почему? И где мы?
Глаза Катрин привыкли к темноте. Она уже различала очертания старых и ветхих строений вокруг. На противоположной стороне площади в железной будке под порывами ветра едва брезжил огонь. Темные облака, несущиеся по чернильно-черному небу, походили на балдахин, простертый над этим островом тишины среди бурлящего города. Ландри сделал широкий жест.
— Это, — сказал он, — Великий Двор Чудес, место, где творятся чудеса. Их несколько, больших и малых, в Париже. Например, один между воротами Святого Антония и особняком Турнелей. Но этот самый главный. Это частное владение Короля Нищих.
— Но здесь нет никого, — с беспокойством сказала Катрин.
— Еще слишком рано. Нищие не возвращаются в свои лачуги, пока остальные горожане не улягутся в постели… а то и позднее.
Объясняя это, Ландри развязывал путы Мишеля. Юноша стоял едва переводя дух, прислонившись к стене. Бежать, даже спасая свою жизнь, со связанными за спиной руками не так уж и легко. Он очень устал. Когда нож Ландри освободил его руки, он глубоко вздохнул и потер онемевшие запястья.
— Почему вы сделали это? — спросил он усталый голосом. — Зачем вы спасаете меня? Зачем ради меня рискуете жизнью? Неужели вы не понимаете, что вас за это могут повесить?
— О мессир, мы спасли вас, так как нам кажется, что вы слишком молоды, чтобы обручиться с виселицей. Я — Ландри Пигасс. Это — Катрин Легуа. Мы живем на мосту Менял, где наши отцы держат ювелирные лавки.
Мишель протянул руку и нежно дотронулся до головы девочки.
— Золотоволосая девочка! Я заметил тебя, еще когда они связывали меня. Я никогда не видел таких волос, как у тебя, дитя, — пробормотал он.
Его голос взволновал Катрин даже больше, чем прикосновение руки, когда он гладил шелковистые пряди ее волос. Она пылко воскликнула:
— Мы хотим спасти вас! Мы тайно вывезем вас из Парижа. Как сказал Ландри, мы живем на мосту, и вы можете спрятаться в маленьком подвале под домом отца. Там есть окно, и, когда, ближе к полуночи, Ландри приведет лодку, вам. Останется только спуститься в нее по веревке и плыть вверх по реке до лагеря монсеньора д'Арманьяка!
Чтобы завоевать доверие молодого человека и вселить в него надежду, Катрин выпалила свою речь на одном дыхании. Ее напугал безжизненный голос Мишеля, хотя она смутно и понимала, что черное крыло ангела смерти едва не задело его, и ощущение этого еще живо в нем. Да и само освобождение, на первый взгляд, казалось невероятным. В темноте блеснули зубы молодого дворянина, и она поняла, что тот улыбается.
— Смелый план и изобретательный! Но подумайте, какой опасности вы подвергаете ваши семьи, если он провалится?
— Если долго раздумывать, то вообще ничего не сделаешь, — проворчал Ландри. — Мы сделали, что хотели, и доведем наш план до конца.
— Мудрые слова! — произнес голос, который шел, казалось, с небес. — Но неплохо бы сначала убедиться, что все хорошо только тогда, когда на вашей стороне обстоятельства и судьба. Не бойтесь! Я вас не выдам!
Однако в лице, которое появилось в обрамленном фестонами паутины окне, ничего обнадеживающего не было.
Мерцающий свет сальной свечи освещал испещренное морщинами мрачное лицо, главным украшением которого был огромный нос с бородавкой и маленькие поблескивающие глазки под нависшими бровями. Длинные черные космы, торчащие из-под грязного колпака, завершали портрет и делали его похожим на одну из химер Нотр-Дама. Но ужасное впечатление смягчалось широкой от уха до уха улыбкой, которая обнажала ряд ослепительно белых хищных зубов. Ландри с удивлением воскликнул:
— Это ты, Барнаби? Уже вернулся?
— Как видишь, сын мой. Я сегодня не в голосе… легкая хрипота. Поэтому и остался дома. Подожди минуту, я сейчас спущусь.
Свеча, которой он дружелюбно размахивал, после этих слов исчезла из виду, и раздался скрип, как будто отодвигали ржавые засовы.
— Ты знаешь его? — в изумлении спросила Катрин.
— Конечно, как и ты. Это Барнаби-Ракушечник. Это он носит старую накидку, всю расшитую ракушками, и просит милостыню у входа в церковь Сен-Оппортьюн. Он выдает себя за паломника из Сантьяго-де-Компостелы, и иногда ему удается продать мощи.
Катрин поняла, о ком он говорит. Она видела этого человека. Он всегда улыбался ей, когда она и Лоиз ходили к вечерне или всенощной, а также когда носили еду Агнессе — Отшельнице, с которой Ракушечник часто днем проводил время.
Тем временем Барнаби, выйдя из дома, запер дверь так тщательно, как сделал бы это добропорядочный гражданин. Он оказался таким высоким и тонким, что рядом с ними должен был немного сутулиться. Его длинные ноги и тонкие руки были прикрыты сильно поношенным плащом из плотной шерстяной ткани, на котором было нашито около двадцати ракушек. Кончив возиться с замком, он пожелал Ландри и Катрин доброго вечера и, поднеся свечу к лицу Мишеля, некоторое время задумчиво разглядывал его.
— В таком виде вы не уйдете далеко отсюда, молодой человек, — сухо заключил он, — черт, серебряные листья и цвета дофина! Один шаг за пределы Королевства Нищих, и они тут же схватят вас! Прекрасно — избежать виселицы, а затем принести извинения палачу Капелюшу. Судите сами, не зря ли вы тратите время? План этих малюток довольно хорош, если его осуществить, но ставлю десять к одному, что любой сержант задержит вас между этим местом и мостом Менял.
Длинными, гибкими, тонкими пальцами Барнаби пренебрежительно поднял полу модного пурпурного с серебром камзола.
— Я сниму его, — сказал Мишель и начал раздеваться. Но Барнаби пожал плечами.
— Вы лучше бы заодно сняли и голову. Они за пятнадцать шагов учуят дворянина. Должен признаться, я все думаю, не спятили ли немного эти двое, что ввязались в такое дело.
— Спятили или нет, — крикнула Катрин со слезами, — но мы спасем его!
— В любом случае, — сказал сердито Ландри, — эти разговоры не приведут нас никуда. Мы должны добраться до дома. Сейчас темно. Ты должен нам помочь выбраться отсюда, Барнаби!
Ландри ясно представлял, какая сильная взбучка ожидает их обоих, его и Катрин, по возвращении домой. Кроме того, им предстояло придумать способ провести Мишеля в подвал Легуа. Вместо ответа Барнаби развернул узел, который держал под мышкой. Это был такой же, как у него, серый плащ, но немного почище. Он накинул его на плечи Мишеля.
— Это мой лучший выходной плащ. Я одалживаю его вам, — хихикнул он. — Я очень удивлюсь, если они узнают вас в нем. А что касается сапог, то они так грязны, что их цвет незаметен.
С явным отвращением молодой человек просунул руки в рукава плаща. И, позвякивая ракушками, надвинул капюшон на глаза.