Страница:
Жюльетта Бенцони
Любовь, только любовь
Пролог
DIES IRAE (1413 г.)1
Глава первая. ПЛЕННИК
Двадцать сильных мужчин взвалили на плечи таран — огромное дубовое бревно, которое они взяли с ближайшего дровяного склада. Они отступили на несколько шагов и, бросившись вперед, изо всех сил ударили им в железные ворота, отозвавшиеся на эту атаку подобно гигантскому барабану; их хриплые возгласы сопровождались ритмичными ударами. Подгоняемые яростью толпы, они удвоили силы, и ворота, не выдержав напора, дрогнули, заскрипели. Одна трещина, несмотря на тяжелые железные полосы из крученого железа, укрепляющие двери, была уже хорошо видна.
Ворота состояли из высоких двойных створок массивного дуба, увенчанных каменным стрельчатым сводом, охраняемым двумя коленопреклоненными ангелами с молитвенно сложенными руками по обеим сторонам французского королевского герба, чьи золотые лилии на голубом фоне мягко мерцали в лучах апрельского солнца: Еще выше, за зубчатыми стенами, где лучники королевской гвардии нацелились в толпу, шпили и высокие крыши дворца Сен-Поль вычерчивали на небе свой пламенеющий причудливый контур. Среди вершин деревьев развевались расшитые щелком знамена.
Над всем этим царила тишина весеннего дня, солнечный свет играл на расписных, ярких, как страницы иллюстрированного требника, стенах, небо прочерчивали ласточки… а там, внизу, текла кровь, бушевала ярость, и пыль от сотен ног поднималась вверх душными облаками.
Просвистела стрела. Рядом с Ландри и Катрин тяжело упал человек, его горло было пробито, страшный крик, который он издал, вдруг перешел в странное бульканье. Девочка закрыла лицо руками и прильнула к Ландри, его рука успокаивающе обняла ее за плечи.
— Не смотри туда, — посоветовал Ландри. — Бедная малютка, не надо было брать тебя с собой. И это не последняя смерть, которую ты сегодня увидишь.
Они забрались на каменную тумбу, которая стояла как раз у входа в темный, пыльный и продуваемый проход между домом портного и лавкой аптекаря, сегодня тщательно закрытой на тяжелый висячий замок. С этой тумбы они могли лучше все видеть и с интересом следили за каждым ударом тарана. Неожиданно с каким-то остервенением лучники открыли стрельбу. Смертельный град стрел и более тяжелых арбалетных дротиков посыпался на толпу, образуя в ее рядах огромные бреши, которые тотчас же заполнялись. Вполне благоразумно Ландри заставил Катрин слезть с тумбы, и они смешались с толпой в поисках места, где бы стрелы не могли их достать.
Они стали уставать. Всю эту авантюру они затеяли, пока их родители, охваченные той же лихорадкой возбуждения, которая в последние двадцать четыре часа сотрясала весь Париж, разошлись в разные стороны… один в ратушу, другая помогать соседке при родах, а еще один на дежурство в городскую милицию.
Воспользовавшись отсутствием родителей, они ускользнули из своих домов на мосту Менял еще рано утром. Ни Ландри, ни Катрин не узнавали Париж в этом взрывоопасном городе, где необдуманное слово или случайная песенка могли вызвать кровавую резню у соседнего угла.
Их привычным местом был мост Менял — узкий и беспокойный. Мост — улица с выстроившимися в ряд старинными домами с остроконечными крышами — связывал старый королевский дворец с замком Гран-Шатле. Гоше Легуа, отец Катрин, был золотых дел мастер, чью мастерскую узнавали по вывеске над дверью, изображавшей дарохранительницу. Дени Пигасс, отец Ландри, тоже имел дело с металлом, и их лавки стояли рядом, дверь в дверь, напротив заведений ростовщиков Нормана и Ломбарда, которые занимали другую сторону моста.
До сих пор Катрин в своих прогулках с Ландри никогда не покидала района Нотр-Дам с его сетью зловонных закоулков вокруг больших боен. Она никогда не осмеливалась перейти за подъемный мост, который вел к Лувру. Ландри же, которому было пятнадцать лет, знал о городских кварталах с сомнительной репутацией гораздо больше, и к этому времени каждый уголок Парижа изучил как свои пять пальцев.
Это была его идея взять с собой свою маленькую подружку в пятницу утром 27 апреля 1413 года ко дворцу Сен-Поль.
— Пошли со мной, — настаивал он. — Кабош грозился сегодня взять дворец и арестовать злых советников дофина. Мы пойдем с ним и сможем не спеша осмотреть дворец.
Симон Кожевник, по прозвищу Кабош-Мясник, занимался освежевыванием туш на бойне. Сын торговки требухой на рынке Нотр-Дам, он смог в одиночку поднять народ Парижа на восстание против иллюзорной власти сумасшедшего короля Карла VI и зловещей силы Изабеллы Баварской.
Французское королевство действительно находилось в плачевном состоянии. Король был безумен, королева безрассудна и порочна, страна со времени убийства герцога Орлеанского герцогом Бургундским находилась в плену дикой анархии. Пренебрегая все еще существующей угрозой со стороны Англии, сторонники этих двух принцев, «арманьяки»с одной стороны и «бургундцы»с другой, безжалостно убивали друг друга по всей Франции, беспрепятственно грабя и опустошая страну.
Сейчас арманьяки окружили Париж. В осажденном городе жители горланили о своей вечной верности опасному демагогу Жану, герцогу Бургундскому. Именно он, поддерживаемый гильдией мясников, теперь раздувал мятеж и сеял беспорядки. Формально власть была в руках семнадцатилетнего дофина Людовика, герцога Гиэньского, но события явно вышли из-под его контроля. На самом деле королем Парижа был Кабош-Мясник, поддерживаемый ректором мятежного университета Пьером Кошоном.
Оба, Кабош и Кошон, были в первых рядах атакующих дворец. Кабош находился там, где несколько здоровенных подмастерьев мясника, еще не снявших своих окровавленных передников, охраняли дворцовых гвардейцев, которых они схватили и связали, как подготовленных к насадке на вертел птиц. Отсюда он отдавал команды, направляя неистовые удары тарана.
Когда Ландри тащил Катрин в поисках места, откуда они могли бы видеть все происходящее вне досягаемости стрел, девочка видела впечатляющую фигуру Кабоша, маячившую над массой раскачивающихся голов. Зеленый плащ с нашитой эмблемой Бургундии — белым андреевским крестом — обтягивал его могучие плечи. Потное, искаженное яростью лицо Мясника, было багровым от напряжения. Он грозно размахивал белым знаменем — символом Парижа.
— Сильней! — ревел он. — Раскачивайте таран сильнее! Разбейте это поганое гнездо, смерть им!.. Еще сильнее! Они уже трещат!
Пока он выкрикивал это, страшный треск, идущий от ворот, возвестил, что они готовы поддаться. Осаждавшие собрались с силами и отступили назад в толпу, чтобы увеличить разбег. Едва Ландри успел оттолкнуть Катрин за колонну часовни, чтобы ее не смяла толпа, как люди снова навалились на ворота. Катрин послушно спряталась, не теряя из виду Кабоша, чьи команды из-за все возраставшей ярости стали неразборчивыми. Она увидела, как он рывком расстегнул куртку, обнажив мощные мускулы, покрытые рыжими волосами. Он засучил рукава, воткнул древко знамени в землю и кинулся вперед, схватившись за бок тарана.
— Вперед! — заорал он. — Вперед, и пусть святой Яков благословит нас!
— Ура святому Якову! Ура гильдии мясников! — возбужденно заорал Ландри. Катрин гневно взглянула на него.
— Если ты будешь кричать «ура» Кабошу, я уйду домой и брошу тебя!
— Почему? — спросил пораженный Ландри. — Он великий человек.
— Нет, он грубиян. Мой отец ненавидит его, как и моя сестра Лоиз, на которой он собирается жениться. Он перепугал меня до смерти! Он так безобразен!
— Безобразен? — Ландри вытаращил глаза. — Какое это имеет значение? Чтобы стать великим человеком, не обязательно быть красавцем. Я думаю, что Кабош — герой.
Девочка гневно топнула ногой.
— Хорошо, я не буду! Но если бы ты видел его прошлой ночью в нашем доме, орущего на моего отца и угрожающего ему, ты не поступал бы так.
— Но почему он угрожал мэтру Легуа?
Хотя вокруг них стоял ужасный шум и никто не обращал на них внимания, Ландри инстинктивно понизил голос. Так же поступила и Катрин. Шепотом она рассказала ему, как позавчера Кабош пришел к ним в сопровождении Пьера Кошона и их кузена Гийома Легуа, богатого мясника с улицы Ада.
Три предводителя мятежников переступили порог дома Гоше с одной мыслью: заручиться его поддержкой. Будучи офицером гражданской милиции Парижа с пятьюдесятью людьми под своим началом, Гоше был одним из наиболее уважаемых горожан, и к его мнению всегда прислушивались. Возможно, это было связано с тем, что он был добродушным человеком, не переносившим никакого насилия, и, не будучи трусом, он мог при виде крови потерять сознание.
Этот панический страх перед кровью объяснял, почему сын мясника оставил гильдию и свой фамильный дом, чтобы поступить учеником к мэтру Андре д'Эперону, знаменитому ювелиру. Тем самым он одним ударом разрубил свои связи со всем семейством Легуа, которые не потерпели бы такой чувствительности.
Со временем мастерство Гоше принесло покой и радость в дом на мосту Менял. Мастерски выполненные и гравированные оклады библий, пластины с орнаментами, ножны для мечей и кинжалов, массивные солонки и столовая утварь выходили из его скромной мастерской во все большем количестве и предназначались для все более знатных людей. Слава Гоше Легуа распространилась по всему Парижу, и три визитера рассчитывали на его поддержку.
Однако они наткнулись на его категорический отказ. Спокойно, но твердо, как и было свойственно ему, Гоше сказал им о том, что хочет остаться верным королю и префекту Парижа, его прежнему господину Андре д'Эперону.
— Мною могут повелевать только король и префект, и я не поведу людей ко дворцу короля.
— Твой король сошел с ума, он окружен предателями, — прорычал Гийом Легуа, кузен — мясник. — Истинный король — монсеньор Бургундский. Он — наша единственная надежда.
Гоше бесстрастно смотрел на тупое лицо главного мясника, налитое кровью от злости.
— Когда Бургундского герцога помажут и коронуют, я встану перед ним на колени и назову его королем. А до того времени единственный король, которого я признаю, — Карл VI, и пусть Бог даст ему здоровье и разум.
Этих спокойных слов было достаточно, чтобы вызвать дикую ярость у трех посетителей. Они начали орать, как сумасшедшие, и напугали Катрин, которая ожидала окончания спора вместе с остальными женщинами, сгрудившимися у гигантского камина. Какими страшными казались эти трое мужчин, угрожающе возвышавшиеся над хрупкой фигурой ее отца! И тем не менее, несмотря на свой малый рост, Гоше Легуа был хозяином положения. Лицо его оставалось спокойным, и он не повышал голоса.
Неожиданно Кабош поднес свой узловатый кулак к лицу Легуа.
— Чтобы изменить свое решение, мэтр Легуа, у тебя есть еще завтрашний день. Ты должен понять, что, если ты не с нами, ты против нас со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ты знаешь, что происходит с людьми, которые принимают сторону арманьяков?
— Если ты хочешь сказать, что подожжешь мой дом, что ж, мне тебя не остановить! Но ты не заставишь меня против моей совести взяться за оружие. Я не за арманьяков и не за бургундцев. Я просто французский патриот, который боится Бога и служит своему королю. Я никогда не подниму оружие против него.
Оставив своих приятелей спорить с Легуа, Кабош подошел к сидящей Лоиз. Катрин почувствовала, как ее сестра застыла, когда мясник остановился перед ней. В больших семьях было принято отдавать замуж дочерей в ранней юности, поэтому Катрин поняла глубокий смысл последовавшей сцены.
Правда, Симон Кожевник и не скрывал своей страсти к Лоиз. Когда они изредка встречались, он никогда не упускал случая навязать ей свое внимание. Изредка, так как Лоиз почти не выходила из дома родителей, разве только чтобы пойти к мессе в близлежащую церковь Сен-Лефруа, расположенную на противоположном конце моста, или чтобы навестить отшельницу в Сен-Оппортьюн. Она была тихой, скрытной девушкой и в свои семнадцать лет была так же серьезна, как женщины вдвое старше ее. Опустив голубые глаза, туго обвязав светлые косы льняным платком, она тихо, как мышка, ходила по дому. Даже в семье она вела жизнь монахини, о которой мечтала, еще когда была маленькой девочкой.
Хотя Катрин восхищалась своей сестрой, но немного и побаивалась. И совсем не понимала, что Лоиз вполне могла быть красивой и привлекательной, если бы она не любила так принижать себя и позволяла себе улыбаться. Тоненькая, с гибкой и изящной фигуркой, она тем не менее не была худой. Черты лица ее были тонкими, нос чуточку длинноват, но у нее был красивый рот и белая, почти прозрачная кожа. Катрин, которая всегда была переполнена жизненной силой, любила шум, суету, веселье, никак не могла понять, что могло привлечь Кабоша — огромного, буйного и неопрятного мужика, всегда стремившегося к грубым земным удовольствиям, — в этой будущей монашке. Что касается Лоиз, то Кабош был ей противен. Он казался ей воплощением дьявола. Когда он подошел к ней, она быстро перекрестилась. Кабош скривился.
— Я не сатана, моя красавица, чтобы меня так приветствовать. Уж лучше бы ты уговорила своего отца присоединиться к нам.
Не поднимая взгляда с туфель, Лоиз пробормотала:
— Я не могу этого сделать, не дело дочери — давать, совет своему отцу. Все, что он делает, правильно.
Ее пальцы сжали в кармане передника четки. Она повернулась, чтобы помешать кочергой поленья в очаге, давая понять тем самым, что ее разговор с Кабошем окончен.
Вспышка гнева блеснула в тусклых глазах Кабоша.
— Завтра вечером, когда мои люди вытащат тебя из постели и нарезвятся с тобой, ты запоешь совсем другую песню. Но не беспокойся, я сделаю это с тобой первым;
Вдруг он отшатнулся. Гоше Легуа схватил его за ворот и собрался выкинуть на улицу. Легуа побелел от ярости, и злость придала ему сил. В этих слабых руках Кабош как-то сник.
— Убирайся отсюда! — закричал Гоше дрожащим от ярости и возмущения голосом. — Убирайся, грязная свинья. И смотри, не попадайся мне рядом с моей дочерью!
— Твоей дочерью, — процедил Кабош. — К тому времени, когда я и мои приятели покончат с ней, ты пожалеешь, что у тебя была дочь, если до того времени не образумишься.
Катрин с ужасом следила, как Гоше в ярости кинулся на Кабоша, Он бы его ударил, если бы не вмешался Кошон. Он встал между мужчинами и развел их своими длинными тощими руками.
— Довольно, — сказал он холодно. — Сейчас не время для таким споров. У Кабоша слишком длинный язык, а Легуа упрям и вспыльчив. Я думаю, нам нужно уйти. Утро вечера мудренее. Я надеюсь, что ты, Гоше Легуа, прислушаешься к голосу разума.
Ландри сидел на угловом камне и слушал Катрин, не перебивая. Ее история давала ему пищу для размышлений. Он восхищался Кабошем, но в равной степени ценил и Гоше. Кроме того, угрозы, высказанные в адрес семьи Легуа, возмущали его…
Сухой, раздирающий, раскалывающий звук и последовавший за ним грохот прервали его мысли. Дворцовые ворота наконец-то распахнулись, и с победными криками толпа, подобно реке, заливающей берега, ринулась в брешь. Ландри и Катрин остались одни на огромной пустой площади. Пустой, если не считать мертвых и раненых да собак, которые нюхали и лизали пропитанную кровью землю. Белое знамя все еще реяло там, куда его воткнул Кабош, — около ворот. Люди растворились в садах дворца. Ландрин схватил испуганную Катрин за руку.
— Пойдем туда, они уже вошли…
Девочка отступила на шаг. Ее глаза, потемневшие от предчувствия чего-то нехорошего, с ужасом взирали на разбитые ворота.
— Мне кажется, что я больше не хочу туда, — сказала она упавшим голосом.
— Не будь дурой. Чего ты боишься? У тебя никогда не будет больше такой возможности, как сейчас. Пойдем!
Ландрин весь горел от возбуждения, полный нетерпеливого желания последовать за толпой и участвовать в грабежах и мародерстве. Неудержимое любопытство парижского мальчишки вместе с врожденным восторгом перед насилием были слишком большим испытанием для него. Катрин поняла, что, если она откажется идти с ним, он может бросить ее здесь, на улице. Она решила следовать за ним.
Улица Святого Антония вовсе не была пустынной. На некотором расстоянии от дворца другая толпа, заполнив пространство между особняком Турнелей, воротами Святого Антония и зубчатой громадой Бастилии, была готова осадить недавно выстроенную крепость, чьи белые стены отвесно поднимались над их головами.
Они узнали, что Пьер Дезэссар, прежний прево Парижа, обвиняемый народом в измене, с пятью сотнями тяжело вооруженных всадников укрылся здесь с намерением сдержать горожан. Разрастающаяся толпа, вооруженная самым разнообразным оружием, решила захватить его, даже если придется разобрать Бастилию камень за камнем. Люди подбегали с другого конца улицы от Гревской площади. Одни шли во дворец, другие бежали на помощь штурмующим крепость.
Распахнулось окно дворца, и из него вылетел сундук, набитый горшками и кастрюлями, и грохнулся с металлическим стуком. Этот эпизод привел Катрин в себя. Любопытство взяло верх над страхом. Держась за руку Ландри, она пробежала через ворота, разбитые створки которых все еще трещали, раскачиваясь на массивных петлях. Ее глаза округлились от волнения при мысли о том, что ей предстоит увидеть.
Великолепные сады, которые открылись сразу же за воротами, были вытоптаны чернью. То, что раньше было правильными клумбами роз и фиалок, окаймленными бордюрами из подстриженного тиса, превратилось в утрамбованную землю, покрытую стеблями растений и раздавленными грязными листьями. Лилии и розы валялись, растоптанные в грязи.
Катрин впервые увидела дворец Сен-Поль, этот город в городе. Он представлял собой множество построек. Здесь были церкви, хлевы для скота, конюшни и небольшие здания, предназначенные для многочисленной прислуги. Вокруг раскинулись сады, виноградники и маленькие рощицы, которые соединяли крытые аркады, галереи, дворы. Там же находились клетки со львами, леопардами, медведями и другими редкими животными, а также вольеры, полные экзотических птиц. Королевская резиденция состояла из трех отдельных зданий: королевского дворца, обращенного к садам вдоль Сены, дворца королевы, выходящего на улицу Сен-Поль, и дворца дофина, более известного как особняк де Гиэнь, смотрящего окнами на улицу Святого Антония.
Именно на это последнее здание толпа и обрушила свой гнев. Дворцовая стража окружила покои короля и королевы, чтобы удержать чернь, но им ничего не грозило. Мысли людей были направлены на другое.
Дворы и лестницы особняка де Гиэнь были забиты людьми. Страшный гвалт, усиленный каменными сводами и огромными размерами помещений, оглушил Катрин. Она даже зажала уши. Трупы дворцовых слуг в лиловых шелковых ливреях валялись на полу. Дорогие стекла в окнах были варварски выбиты, шпалеры лохмотьями свисали с белых каменных стен главной лестницы, а в настенных фресках зияли дыры, пробитые топорами и тяжелыми молотками, которыми на бойне забивают скот. В огромной столовой с накрытым для банкета столом сновали грабители. Они скользили в лужах вина, крови и жирных соусов, сцепляясь, как собаки, в драке из-за сластей и жаркого, спотыкаясь о разбросанное оружие, и металлические тарелки и сосуды, которые были отброшены из-за того, что не были ни золотыми, ни серебряными. Тесно было так, что ни вздохнуть, но легкие на ногу и ловкие Ландри и Катрин без труда поднялись по лестнице. Катрин отделалась лишь расцарапанной щекой и клочком выдранных волос, а Ландри даже удалось схватить со стола несколько марципанов, которыми он поделился со своей маленькой подружкой. Она с благодарностью приняла их, так как совсем уже обессилела от голода.
Пока они жадно поглощали неожиданно перепавшее угощение, толпа вынесла их в спальные покои, откуда слышались злобные вопли и крики. Когда они вошли, Катрин, оглянувшись вокруг, пришла в восторг от великолепия комнаты. Она никогда не видела на стенах таких дивных гобеленов, затканных шелковыми и золотыми нитками. На них были изображены бегающие по лугам белые собаки или сидящие под балдахинам прекрасные, пышно одетые дамы. Дальний конец покоев занимал огромный камин, украшенный изумительной, похожей на кружева резьбой, и необъятная кровать, которая стояла на возвышении и была занавешена пурпурным бархатом с золотой бахромой.
В двух мужчинах у камина Катрин узнала герцога Бургундского и его сына Филиппа де Шароле. Его она часто видела проходящим мимо дома ее родителей по дороге через мост, но до сих пор она никогда не лицезрела грозного Жана Бесстрашного. Плотная фигура герцога на коротких сильных ногах, его выпуклые проницательные глаза, казалось, главенствовали в комнате. В этом человеке было что-то неумолимое, что поражало каждого, кто видел его. Граф Филипп де Шароле отличался от своего отца. Он был высок для своих семнадцати лет, тонок, светловолос, высокомерен. У него были тонкие черты лица и презрительная улыбка на губах. Он стоял в зеленой с серебром одежде, в горделивой позе, немного позади отца. Взгляд Катрин задержался на Филиппе — он показался ей красивым и нарядным. Рядом с ними был тучный юноша лет семнадцати, пышно разодетый, в ало-бело-черном наряде с золотой перевязью шпаги. Он разговаривал с герцогом дрожащим от ярости голосом, и отчаяние читалось на его довольно невыразительном лице. Ландри шепнул Катрин, что это сам дофин Людовик Гиэньский.
Вокруг этих главных действующих лиц драмы шла неистовая борьба между группой мятежников и несколькими дворянами, большинство из которых было ранено, но все еще яростно сопротивлялось. Тело одного из них, пораженного шпагой в сердце, соскользнуло на белый с черным пол. Жизненные силы покидали раненого с вытекающей кровью. Контраст между бесстрастными бургундцами, неистовствующими мятежниками и плаксивым дофином, с мольбой простиравшим руки, был поразительным и смешным. В гуще свалки Катрин снова увидела Кабоша — его белый капюшон и пропотевшая куртка отчетливо выделялись на фоне темных одежд и размеренного ледяного спокойствия Пьера Кошона. Кошон со своей невозмутимостью показался ей ужасным.
Шум и неразбериха достигли апогея. Мятежники схватили нескольких дворян — юношей и стариков, — надежно связали их и потащили на улицу. Двое из них все еще не могли одолеть юношу не старше шестнадцати лет. Молодая дама, несмотря на то, что он отталкивал ее, пыталась закрыть его своим телом. Она была темноволоса, тонкой красоты и казалась девочкой, несмотря на элегантное платье из тяжелой парчи и двухъярусный головной убор из белого муслина. Она цеплялась за юношу, рыдая и умоляя бунтарей отпустить его. Когда те уже хотели оттащить ее, на них яростно бросился дофин. Обнажив шпагу, он прыгнул к двум бунтовщикам, имевшим наглость дотронуться до его жены, и сразил их двумя быстрыми ударами. Затем, на —
Правив окровавленную шпагу на Жана Бесстрашного, в сердцах выкрикнул:
— Каким трусом надо быть, кузен, чтобы стоять безучастным зрителем и позволять лапать Маргариту, вашу собственную дочь, этим негодяям? Этот мятеж — дело ваших рук, сир. Не пытайтесь отрицать. Я вижу в толпе ваших людей. Будьте уверены, я не забуду этот день… Судьба не может бесконечно благоволить вам.
Филипп де Шароле, чтобы защитить сестру, машинально обнажил шпагу, и теперь кончиком ее спокойно отвел клинок, который был направлен в сердце его отца. Сам герцог даже не пошевелился. Он пожал плечами и холодно произнес:
— Я ничего не могу теперь сделать, Луи. События вышли из-под контроля. Я не могу больше управлять этим отребьем. Если бы это было возможным, я попытался бы спасти слуг моей дочери…
Катрин беспомощно наблюдала, как молодой человек, которому пытался помочь дофин, был, наконец, схвачен. Когда дофин отправил, на тот свет двоих мятежников, он бросился к окну и готов был выпрыгнуть в сад, но был схвачен мясниками и двумя пронзительно визжащими гарпиями. Молодая герцогиня бессильно упала на кровать и горько заплакала.
— Спаси его, отец, умоляю. Не позволяй им увести его… Мишель… Он мой друг!
Герцог нетерпеливо отмахнулся, что вызвало негодование Катрин. Ей нравилась жена дофина, она сама хотела бы помочь ей, если бы только могла. А герцог, пренебрегший слезами дочери, должен быть злым человеком. Граф де Шароле стоял с побелевшими губами. Он был женат на сестре дофина, принцессе Мишель, и отчаяние Маргариты причиняло ему боль. Но сейчас он ничего не мог сделать. Сам Кабош и его помощник Денизо де Шомон крепко держали юного пленника. Неожиданно молодой человек вырвался. Увидев это, Катрин вскрикнула. Для своего возраста Мишель де Монсальви был не по годам ловок и силен. Отбросив мясников, он подбежал к герцогу Бургундскому и, тяжело дыша, остановился перед ним. Его гневный голос перекрыл стоявший в покоях гам:
— Я считаю тебя презренным трусом и изменником королю, чей дом ты позволил осквернить. Я объявляю, что ты не достоин носить шпоры рыцаря…
Оправившись от удивления, Кабош и Денизо снова схватили пленника. Они пытались заставить его встать на колени перед человеком, которого он оскорбил, но тот отбивался так яростно, что вырвался еще раз, даже несмотря на связанные руки, и опять бросился к Жану Бесстрашному. Он хотел еще что-то добавить к своим словам. Лицо герцога побелело от гнева. Он открыл рот, чтобы что-то произнести, но тут же поднес руку к щеке — Мишель де Монсальви плюнул ему в лицо…
Ворота состояли из высоких двойных створок массивного дуба, увенчанных каменным стрельчатым сводом, охраняемым двумя коленопреклоненными ангелами с молитвенно сложенными руками по обеим сторонам французского королевского герба, чьи золотые лилии на голубом фоне мягко мерцали в лучах апрельского солнца: Еще выше, за зубчатыми стенами, где лучники королевской гвардии нацелились в толпу, шпили и высокие крыши дворца Сен-Поль вычерчивали на небе свой пламенеющий причудливый контур. Среди вершин деревьев развевались расшитые щелком знамена.
Над всем этим царила тишина весеннего дня, солнечный свет играл на расписных, ярких, как страницы иллюстрированного требника, стенах, небо прочерчивали ласточки… а там, внизу, текла кровь, бушевала ярость, и пыль от сотен ног поднималась вверх душными облаками.
Просвистела стрела. Рядом с Ландри и Катрин тяжело упал человек, его горло было пробито, страшный крик, который он издал, вдруг перешел в странное бульканье. Девочка закрыла лицо руками и прильнула к Ландри, его рука успокаивающе обняла ее за плечи.
— Не смотри туда, — посоветовал Ландри. — Бедная малютка, не надо было брать тебя с собой. И это не последняя смерть, которую ты сегодня увидишь.
Они забрались на каменную тумбу, которая стояла как раз у входа в темный, пыльный и продуваемый проход между домом портного и лавкой аптекаря, сегодня тщательно закрытой на тяжелый висячий замок. С этой тумбы они могли лучше все видеть и с интересом следили за каждым ударом тарана. Неожиданно с каким-то остервенением лучники открыли стрельбу. Смертельный град стрел и более тяжелых арбалетных дротиков посыпался на толпу, образуя в ее рядах огромные бреши, которые тотчас же заполнялись. Вполне благоразумно Ландри заставил Катрин слезть с тумбы, и они смешались с толпой в поисках места, где бы стрелы не могли их достать.
Они стали уставать. Всю эту авантюру они затеяли, пока их родители, охваченные той же лихорадкой возбуждения, которая в последние двадцать четыре часа сотрясала весь Париж, разошлись в разные стороны… один в ратушу, другая помогать соседке при родах, а еще один на дежурство в городскую милицию.
Воспользовавшись отсутствием родителей, они ускользнули из своих домов на мосту Менял еще рано утром. Ни Ландри, ни Катрин не узнавали Париж в этом взрывоопасном городе, где необдуманное слово или случайная песенка могли вызвать кровавую резню у соседнего угла.
Их привычным местом был мост Менял — узкий и беспокойный. Мост — улица с выстроившимися в ряд старинными домами с остроконечными крышами — связывал старый королевский дворец с замком Гран-Шатле. Гоше Легуа, отец Катрин, был золотых дел мастер, чью мастерскую узнавали по вывеске над дверью, изображавшей дарохранительницу. Дени Пигасс, отец Ландри, тоже имел дело с металлом, и их лавки стояли рядом, дверь в дверь, напротив заведений ростовщиков Нормана и Ломбарда, которые занимали другую сторону моста.
До сих пор Катрин в своих прогулках с Ландри никогда не покидала района Нотр-Дам с его сетью зловонных закоулков вокруг больших боен. Она никогда не осмеливалась перейти за подъемный мост, который вел к Лувру. Ландри же, которому было пятнадцать лет, знал о городских кварталах с сомнительной репутацией гораздо больше, и к этому времени каждый уголок Парижа изучил как свои пять пальцев.
Это была его идея взять с собой свою маленькую подружку в пятницу утром 27 апреля 1413 года ко дворцу Сен-Поль.
— Пошли со мной, — настаивал он. — Кабош грозился сегодня взять дворец и арестовать злых советников дофина. Мы пойдем с ним и сможем не спеша осмотреть дворец.
Симон Кожевник, по прозвищу Кабош-Мясник, занимался освежевыванием туш на бойне. Сын торговки требухой на рынке Нотр-Дам, он смог в одиночку поднять народ Парижа на восстание против иллюзорной власти сумасшедшего короля Карла VI и зловещей силы Изабеллы Баварской.
Французское королевство действительно находилось в плачевном состоянии. Король был безумен, королева безрассудна и порочна, страна со времени убийства герцога Орлеанского герцогом Бургундским находилась в плену дикой анархии. Пренебрегая все еще существующей угрозой со стороны Англии, сторонники этих двух принцев, «арманьяки»с одной стороны и «бургундцы»с другой, безжалостно убивали друг друга по всей Франции, беспрепятственно грабя и опустошая страну.
Сейчас арманьяки окружили Париж. В осажденном городе жители горланили о своей вечной верности опасному демагогу Жану, герцогу Бургундскому. Именно он, поддерживаемый гильдией мясников, теперь раздувал мятеж и сеял беспорядки. Формально власть была в руках семнадцатилетнего дофина Людовика, герцога Гиэньского, но события явно вышли из-под его контроля. На самом деле королем Парижа был Кабош-Мясник, поддерживаемый ректором мятежного университета Пьером Кошоном.
Оба, Кабош и Кошон, были в первых рядах атакующих дворец. Кабош находился там, где несколько здоровенных подмастерьев мясника, еще не снявших своих окровавленных передников, охраняли дворцовых гвардейцев, которых они схватили и связали, как подготовленных к насадке на вертел птиц. Отсюда он отдавал команды, направляя неистовые удары тарана.
Когда Ландри тащил Катрин в поисках места, откуда они могли бы видеть все происходящее вне досягаемости стрел, девочка видела впечатляющую фигуру Кабоша, маячившую над массой раскачивающихся голов. Зеленый плащ с нашитой эмблемой Бургундии — белым андреевским крестом — обтягивал его могучие плечи. Потное, искаженное яростью лицо Мясника, было багровым от напряжения. Он грозно размахивал белым знаменем — символом Парижа.
— Сильней! — ревел он. — Раскачивайте таран сильнее! Разбейте это поганое гнездо, смерть им!.. Еще сильнее! Они уже трещат!
Пока он выкрикивал это, страшный треск, идущий от ворот, возвестил, что они готовы поддаться. Осаждавшие собрались с силами и отступили назад в толпу, чтобы увеличить разбег. Едва Ландри успел оттолкнуть Катрин за колонну часовни, чтобы ее не смяла толпа, как люди снова навалились на ворота. Катрин послушно спряталась, не теряя из виду Кабоша, чьи команды из-за все возраставшей ярости стали неразборчивыми. Она увидела, как он рывком расстегнул куртку, обнажив мощные мускулы, покрытые рыжими волосами. Он засучил рукава, воткнул древко знамени в землю и кинулся вперед, схватившись за бок тарана.
— Вперед! — заорал он. — Вперед, и пусть святой Яков благословит нас!
— Ура святому Якову! Ура гильдии мясников! — возбужденно заорал Ландри. Катрин гневно взглянула на него.
— Если ты будешь кричать «ура» Кабошу, я уйду домой и брошу тебя!
— Почему? — спросил пораженный Ландри. — Он великий человек.
— Нет, он грубиян. Мой отец ненавидит его, как и моя сестра Лоиз, на которой он собирается жениться. Он перепугал меня до смерти! Он так безобразен!
— Безобразен? — Ландри вытаращил глаза. — Какое это имеет значение? Чтобы стать великим человеком, не обязательно быть красавцем. Я думаю, что Кабош — герой.
Девочка гневно топнула ногой.
— Хорошо, я не буду! Но если бы ты видел его прошлой ночью в нашем доме, орущего на моего отца и угрожающего ему, ты не поступал бы так.
— Но почему он угрожал мэтру Легуа?
Хотя вокруг них стоял ужасный шум и никто не обращал на них внимания, Ландри инстинктивно понизил голос. Так же поступила и Катрин. Шепотом она рассказала ему, как позавчера Кабош пришел к ним в сопровождении Пьера Кошона и их кузена Гийома Легуа, богатого мясника с улицы Ада.
Три предводителя мятежников переступили порог дома Гоше с одной мыслью: заручиться его поддержкой. Будучи офицером гражданской милиции Парижа с пятьюдесятью людьми под своим началом, Гоше был одним из наиболее уважаемых горожан, и к его мнению всегда прислушивались. Возможно, это было связано с тем, что он был добродушным человеком, не переносившим никакого насилия, и, не будучи трусом, он мог при виде крови потерять сознание.
Этот панический страх перед кровью объяснял, почему сын мясника оставил гильдию и свой фамильный дом, чтобы поступить учеником к мэтру Андре д'Эперону, знаменитому ювелиру. Тем самым он одним ударом разрубил свои связи со всем семейством Легуа, которые не потерпели бы такой чувствительности.
Со временем мастерство Гоше принесло покой и радость в дом на мосту Менял. Мастерски выполненные и гравированные оклады библий, пластины с орнаментами, ножны для мечей и кинжалов, массивные солонки и столовая утварь выходили из его скромной мастерской во все большем количестве и предназначались для все более знатных людей. Слава Гоше Легуа распространилась по всему Парижу, и три визитера рассчитывали на его поддержку.
Однако они наткнулись на его категорический отказ. Спокойно, но твердо, как и было свойственно ему, Гоше сказал им о том, что хочет остаться верным королю и префекту Парижа, его прежнему господину Андре д'Эперону.
— Мною могут повелевать только король и префект, и я не поведу людей ко дворцу короля.
— Твой король сошел с ума, он окружен предателями, — прорычал Гийом Легуа, кузен — мясник. — Истинный король — монсеньор Бургундский. Он — наша единственная надежда.
Гоше бесстрастно смотрел на тупое лицо главного мясника, налитое кровью от злости.
— Когда Бургундского герцога помажут и коронуют, я встану перед ним на колени и назову его королем. А до того времени единственный король, которого я признаю, — Карл VI, и пусть Бог даст ему здоровье и разум.
Этих спокойных слов было достаточно, чтобы вызвать дикую ярость у трех посетителей. Они начали орать, как сумасшедшие, и напугали Катрин, которая ожидала окончания спора вместе с остальными женщинами, сгрудившимися у гигантского камина. Какими страшными казались эти трое мужчин, угрожающе возвышавшиеся над хрупкой фигурой ее отца! И тем не менее, несмотря на свой малый рост, Гоше Легуа был хозяином положения. Лицо его оставалось спокойным, и он не повышал голоса.
Неожиданно Кабош поднес свой узловатый кулак к лицу Легуа.
— Чтобы изменить свое решение, мэтр Легуа, у тебя есть еще завтрашний день. Ты должен понять, что, если ты не с нами, ты против нас со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ты знаешь, что происходит с людьми, которые принимают сторону арманьяков?
— Если ты хочешь сказать, что подожжешь мой дом, что ж, мне тебя не остановить! Но ты не заставишь меня против моей совести взяться за оружие. Я не за арманьяков и не за бургундцев. Я просто французский патриот, который боится Бога и служит своему королю. Я никогда не подниму оружие против него.
Оставив своих приятелей спорить с Легуа, Кабош подошел к сидящей Лоиз. Катрин почувствовала, как ее сестра застыла, когда мясник остановился перед ней. В больших семьях было принято отдавать замуж дочерей в ранней юности, поэтому Катрин поняла глубокий смысл последовавшей сцены.
Правда, Симон Кожевник и не скрывал своей страсти к Лоиз. Когда они изредка встречались, он никогда не упускал случая навязать ей свое внимание. Изредка, так как Лоиз почти не выходила из дома родителей, разве только чтобы пойти к мессе в близлежащую церковь Сен-Лефруа, расположенную на противоположном конце моста, или чтобы навестить отшельницу в Сен-Оппортьюн. Она была тихой, скрытной девушкой и в свои семнадцать лет была так же серьезна, как женщины вдвое старше ее. Опустив голубые глаза, туго обвязав светлые косы льняным платком, она тихо, как мышка, ходила по дому. Даже в семье она вела жизнь монахини, о которой мечтала, еще когда была маленькой девочкой.
Хотя Катрин восхищалась своей сестрой, но немного и побаивалась. И совсем не понимала, что Лоиз вполне могла быть красивой и привлекательной, если бы она не любила так принижать себя и позволяла себе улыбаться. Тоненькая, с гибкой и изящной фигуркой, она тем не менее не была худой. Черты лица ее были тонкими, нос чуточку длинноват, но у нее был красивый рот и белая, почти прозрачная кожа. Катрин, которая всегда была переполнена жизненной силой, любила шум, суету, веселье, никак не могла понять, что могло привлечь Кабоша — огромного, буйного и неопрятного мужика, всегда стремившегося к грубым земным удовольствиям, — в этой будущей монашке. Что касается Лоиз, то Кабош был ей противен. Он казался ей воплощением дьявола. Когда он подошел к ней, она быстро перекрестилась. Кабош скривился.
— Я не сатана, моя красавица, чтобы меня так приветствовать. Уж лучше бы ты уговорила своего отца присоединиться к нам.
Не поднимая взгляда с туфель, Лоиз пробормотала:
— Я не могу этого сделать, не дело дочери — давать, совет своему отцу. Все, что он делает, правильно.
Ее пальцы сжали в кармане передника четки. Она повернулась, чтобы помешать кочергой поленья в очаге, давая понять тем самым, что ее разговор с Кабошем окончен.
Вспышка гнева блеснула в тусклых глазах Кабоша.
— Завтра вечером, когда мои люди вытащат тебя из постели и нарезвятся с тобой, ты запоешь совсем другую песню. Но не беспокойся, я сделаю это с тобой первым;
Вдруг он отшатнулся. Гоше Легуа схватил его за ворот и собрался выкинуть на улицу. Легуа побелел от ярости, и злость придала ему сил. В этих слабых руках Кабош как-то сник.
— Убирайся отсюда! — закричал Гоше дрожащим от ярости и возмущения голосом. — Убирайся, грязная свинья. И смотри, не попадайся мне рядом с моей дочерью!
— Твоей дочерью, — процедил Кабош. — К тому времени, когда я и мои приятели покончат с ней, ты пожалеешь, что у тебя была дочь, если до того времени не образумишься.
Катрин с ужасом следила, как Гоше в ярости кинулся на Кабоша, Он бы его ударил, если бы не вмешался Кошон. Он встал между мужчинами и развел их своими длинными тощими руками.
— Довольно, — сказал он холодно. — Сейчас не время для таким споров. У Кабоша слишком длинный язык, а Легуа упрям и вспыльчив. Я думаю, нам нужно уйти. Утро вечера мудренее. Я надеюсь, что ты, Гоше Легуа, прислушаешься к голосу разума.
Ландри сидел на угловом камне и слушал Катрин, не перебивая. Ее история давала ему пищу для размышлений. Он восхищался Кабошем, но в равной степени ценил и Гоше. Кроме того, угрозы, высказанные в адрес семьи Легуа, возмущали его…
Сухой, раздирающий, раскалывающий звук и последовавший за ним грохот прервали его мысли. Дворцовые ворота наконец-то распахнулись, и с победными криками толпа, подобно реке, заливающей берега, ринулась в брешь. Ландри и Катрин остались одни на огромной пустой площади. Пустой, если не считать мертвых и раненых да собак, которые нюхали и лизали пропитанную кровью землю. Белое знамя все еще реяло там, куда его воткнул Кабош, — около ворот. Люди растворились в садах дворца. Ландрин схватил испуганную Катрин за руку.
— Пойдем туда, они уже вошли…
Девочка отступила на шаг. Ее глаза, потемневшие от предчувствия чего-то нехорошего, с ужасом взирали на разбитые ворота.
— Мне кажется, что я больше не хочу туда, — сказала она упавшим голосом.
— Не будь дурой. Чего ты боишься? У тебя никогда не будет больше такой возможности, как сейчас. Пойдем!
Ландрин весь горел от возбуждения, полный нетерпеливого желания последовать за толпой и участвовать в грабежах и мародерстве. Неудержимое любопытство парижского мальчишки вместе с врожденным восторгом перед насилием были слишком большим испытанием для него. Катрин поняла, что, если она откажется идти с ним, он может бросить ее здесь, на улице. Она решила следовать за ним.
Улица Святого Антония вовсе не была пустынной. На некотором расстоянии от дворца другая толпа, заполнив пространство между особняком Турнелей, воротами Святого Антония и зубчатой громадой Бастилии, была готова осадить недавно выстроенную крепость, чьи белые стены отвесно поднимались над их головами.
Они узнали, что Пьер Дезэссар, прежний прево Парижа, обвиняемый народом в измене, с пятью сотнями тяжело вооруженных всадников укрылся здесь с намерением сдержать горожан. Разрастающаяся толпа, вооруженная самым разнообразным оружием, решила захватить его, даже если придется разобрать Бастилию камень за камнем. Люди подбегали с другого конца улицы от Гревской площади. Одни шли во дворец, другие бежали на помощь штурмующим крепость.
Распахнулось окно дворца, и из него вылетел сундук, набитый горшками и кастрюлями, и грохнулся с металлическим стуком. Этот эпизод привел Катрин в себя. Любопытство взяло верх над страхом. Держась за руку Ландри, она пробежала через ворота, разбитые створки которых все еще трещали, раскачиваясь на массивных петлях. Ее глаза округлились от волнения при мысли о том, что ей предстоит увидеть.
Великолепные сады, которые открылись сразу же за воротами, были вытоптаны чернью. То, что раньше было правильными клумбами роз и фиалок, окаймленными бордюрами из подстриженного тиса, превратилось в утрамбованную землю, покрытую стеблями растений и раздавленными грязными листьями. Лилии и розы валялись, растоптанные в грязи.
Катрин впервые увидела дворец Сен-Поль, этот город в городе. Он представлял собой множество построек. Здесь были церкви, хлевы для скота, конюшни и небольшие здания, предназначенные для многочисленной прислуги. Вокруг раскинулись сады, виноградники и маленькие рощицы, которые соединяли крытые аркады, галереи, дворы. Там же находились клетки со львами, леопардами, медведями и другими редкими животными, а также вольеры, полные экзотических птиц. Королевская резиденция состояла из трех отдельных зданий: королевского дворца, обращенного к садам вдоль Сены, дворца королевы, выходящего на улицу Сен-Поль, и дворца дофина, более известного как особняк де Гиэнь, смотрящего окнами на улицу Святого Антония.
Именно на это последнее здание толпа и обрушила свой гнев. Дворцовая стража окружила покои короля и королевы, чтобы удержать чернь, но им ничего не грозило. Мысли людей были направлены на другое.
Дворы и лестницы особняка де Гиэнь были забиты людьми. Страшный гвалт, усиленный каменными сводами и огромными размерами помещений, оглушил Катрин. Она даже зажала уши. Трупы дворцовых слуг в лиловых шелковых ливреях валялись на полу. Дорогие стекла в окнах были варварски выбиты, шпалеры лохмотьями свисали с белых каменных стен главной лестницы, а в настенных фресках зияли дыры, пробитые топорами и тяжелыми молотками, которыми на бойне забивают скот. В огромной столовой с накрытым для банкета столом сновали грабители. Они скользили в лужах вина, крови и жирных соусов, сцепляясь, как собаки, в драке из-за сластей и жаркого, спотыкаясь о разбросанное оружие, и металлические тарелки и сосуды, которые были отброшены из-за того, что не были ни золотыми, ни серебряными. Тесно было так, что ни вздохнуть, но легкие на ногу и ловкие Ландри и Катрин без труда поднялись по лестнице. Катрин отделалась лишь расцарапанной щекой и клочком выдранных волос, а Ландри даже удалось схватить со стола несколько марципанов, которыми он поделился со своей маленькой подружкой. Она с благодарностью приняла их, так как совсем уже обессилела от голода.
Пока они жадно поглощали неожиданно перепавшее угощение, толпа вынесла их в спальные покои, откуда слышались злобные вопли и крики. Когда они вошли, Катрин, оглянувшись вокруг, пришла в восторг от великолепия комнаты. Она никогда не видела на стенах таких дивных гобеленов, затканных шелковыми и золотыми нитками. На них были изображены бегающие по лугам белые собаки или сидящие под балдахинам прекрасные, пышно одетые дамы. Дальний конец покоев занимал огромный камин, украшенный изумительной, похожей на кружева резьбой, и необъятная кровать, которая стояла на возвышении и была занавешена пурпурным бархатом с золотой бахромой.
В двух мужчинах у камина Катрин узнала герцога Бургундского и его сына Филиппа де Шароле. Его она часто видела проходящим мимо дома ее родителей по дороге через мост, но до сих пор она никогда не лицезрела грозного Жана Бесстрашного. Плотная фигура герцога на коротких сильных ногах, его выпуклые проницательные глаза, казалось, главенствовали в комнате. В этом человеке было что-то неумолимое, что поражало каждого, кто видел его. Граф Филипп де Шароле отличался от своего отца. Он был высок для своих семнадцати лет, тонок, светловолос, высокомерен. У него были тонкие черты лица и презрительная улыбка на губах. Он стоял в зеленой с серебром одежде, в горделивой позе, немного позади отца. Взгляд Катрин задержался на Филиппе — он показался ей красивым и нарядным. Рядом с ними был тучный юноша лет семнадцати, пышно разодетый, в ало-бело-черном наряде с золотой перевязью шпаги. Он разговаривал с герцогом дрожащим от ярости голосом, и отчаяние читалось на его довольно невыразительном лице. Ландри шепнул Катрин, что это сам дофин Людовик Гиэньский.
Вокруг этих главных действующих лиц драмы шла неистовая борьба между группой мятежников и несколькими дворянами, большинство из которых было ранено, но все еще яростно сопротивлялось. Тело одного из них, пораженного шпагой в сердце, соскользнуло на белый с черным пол. Жизненные силы покидали раненого с вытекающей кровью. Контраст между бесстрастными бургундцами, неистовствующими мятежниками и плаксивым дофином, с мольбой простиравшим руки, был поразительным и смешным. В гуще свалки Катрин снова увидела Кабоша — его белый капюшон и пропотевшая куртка отчетливо выделялись на фоне темных одежд и размеренного ледяного спокойствия Пьера Кошона. Кошон со своей невозмутимостью показался ей ужасным.
Шум и неразбериха достигли апогея. Мятежники схватили нескольких дворян — юношей и стариков, — надежно связали их и потащили на улицу. Двое из них все еще не могли одолеть юношу не старше шестнадцати лет. Молодая дама, несмотря на то, что он отталкивал ее, пыталась закрыть его своим телом. Она была темноволоса, тонкой красоты и казалась девочкой, несмотря на элегантное платье из тяжелой парчи и двухъярусный головной убор из белого муслина. Она цеплялась за юношу, рыдая и умоляя бунтарей отпустить его. Когда те уже хотели оттащить ее, на них яростно бросился дофин. Обнажив шпагу, он прыгнул к двум бунтовщикам, имевшим наглость дотронуться до его жены, и сразил их двумя быстрыми ударами. Затем, на —
Правив окровавленную шпагу на Жана Бесстрашного, в сердцах выкрикнул:
— Каким трусом надо быть, кузен, чтобы стоять безучастным зрителем и позволять лапать Маргариту, вашу собственную дочь, этим негодяям? Этот мятеж — дело ваших рук, сир. Не пытайтесь отрицать. Я вижу в толпе ваших людей. Будьте уверены, я не забуду этот день… Судьба не может бесконечно благоволить вам.
Филипп де Шароле, чтобы защитить сестру, машинально обнажил шпагу, и теперь кончиком ее спокойно отвел клинок, который был направлен в сердце его отца. Сам герцог даже не пошевелился. Он пожал плечами и холодно произнес:
— Я ничего не могу теперь сделать, Луи. События вышли из-под контроля. Я не могу больше управлять этим отребьем. Если бы это было возможным, я попытался бы спасти слуг моей дочери…
Катрин беспомощно наблюдала, как молодой человек, которому пытался помочь дофин, был, наконец, схвачен. Когда дофин отправил, на тот свет двоих мятежников, он бросился к окну и готов был выпрыгнуть в сад, но был схвачен мясниками и двумя пронзительно визжащими гарпиями. Молодая герцогиня бессильно упала на кровать и горько заплакала.
— Спаси его, отец, умоляю. Не позволяй им увести его… Мишель… Он мой друг!
Герцог нетерпеливо отмахнулся, что вызвало негодование Катрин. Ей нравилась жена дофина, она сама хотела бы помочь ей, если бы только могла. А герцог, пренебрегший слезами дочери, должен быть злым человеком. Граф де Шароле стоял с побелевшими губами. Он был женат на сестре дофина, принцессе Мишель, и отчаяние Маргариты причиняло ему боль. Но сейчас он ничего не мог сделать. Сам Кабош и его помощник Денизо де Шомон крепко держали юного пленника. Неожиданно молодой человек вырвался. Увидев это, Катрин вскрикнула. Для своего возраста Мишель де Монсальви был не по годам ловок и силен. Отбросив мясников, он подбежал к герцогу Бургундскому и, тяжело дыша, остановился перед ним. Его гневный голос перекрыл стоявший в покоях гам:
— Я считаю тебя презренным трусом и изменником королю, чей дом ты позволил осквернить. Я объявляю, что ты не достоин носить шпоры рыцаря…
Оправившись от удивления, Кабош и Денизо снова схватили пленника. Они пытались заставить его встать на колени перед человеком, которого он оскорбил, но тот отбивался так яростно, что вырвался еще раз, даже несмотря на связанные руки, и опять бросился к Жану Бесстрашному. Он хотел еще что-то добавить к своим словам. Лицо герцога побелело от гнева. Он открыл рот, чтобы что-то произнести, но тут же поднес руку к щеке — Мишель де Монсальви плюнул ему в лицо…