Страница:
» Они должны считать меня безумной! — подумала она. — Агату это не может особенно волновать, у нее ум, как у козочки… славная девушка, ничего больше.
Гракх — другое дело! Надо будет с ним поговорить. Он имеет право знать немного больше обо всем «.
Ночь залила мир чернильной чернотой. Небо без единой звезды было невидимым, но легкий ветерок заставлял трепетать пламя факелов. Несмотря на предвещавшее грозу отдаленное погромыхивание, кортеж продвигался таким медленным и торжественным шагом, что Марианна не выдержала.
— Почему мы так ползем? — сквозь зубы пробормотала она. — Это скорей похоже на похоронную процессию, чем на свадебный кортеж! Не хватает только монаха, напевающего Dies Irae.
Пальцы кардинала сжали ей руку до боли.
— Имей выдержку! — проворчал он совсем тихо, даже не взглянув на нее. — Со своим уставом в чужой монастырь не лезут… Надо следовать распоряжениям князя.
— Они вполне соответствуют той радости, которую он испытывает от этого брака!
— Не будь такой желчной! И особенно не будь бессмысленно жестокой. Никто не хотел бы настоящей, веселой свадьбы больше, чем Коррадо! Для тебя это только пустая формальность, для него же — жгучая боль.
Марианна покорно выслушала выговор, сознавая, что заслужила его. Она печально улыбнулась, затем, внезапно изменив тон, спросила:
— И все же есть одна вещь… хотя бы ее я хочу знать.
— А именно?
— Возраст моего… князя Коррадо.
— По-моему, двадцать восемь с небольшим.
— Как?.. Он так молод?
— Мне кажется, я говорил тебе, что он не стар.
— Действительно… Но не до такой степени!
Она не добавила, что представляла его себе лет сорока.
Когда приближается старость, как у Готье де Шазея, сорок лет казались расцветом сил. Итак, она обнаружила, что этот несчастный, чье имя она отныне носит, этот обреченный безжалостной природой на постоянное заточение во мраке, был, как и она, существом молодым, существом, которому полагалось в полной мере наслаждаться жизнью и счастьем.
Вспомнив его приглушенный голос, она ощутила прилив горячего сочувствия вместе с искренним желанием прийти ему на помощь, по возможности смягчить терзавшие его муки.
— Крестный, — прошептала она, — я хотела бы помочь ему… может быть, хоть немного утешить. Почему он так упорно не хочет показаться мне?
— Надо предоставить действовать времени, Марианна, может быть, оно постепенно заставит Коррадо думать иначе, чем теперь, хотя это удивило бы меня. Вспомни, чтобы охладить твой порыв милосердия, что ты должна дать ему то, о чем он всегда грезил: ребенка с его именем.
— Настоящим отцом которого он, однако, не будет!
Он попросил меня время от времени привозить ребенка сюда.
Я это охотно сделаю.
— Но… ты разве не слышала условий вашего контракта? Ты обязываешься привозить сюда ребенка не реже одного раза в год.
— Я… нет, я ничего не слышала! — густо покраснев, призналась она. — Очевидно, я думала о другом.
— Не слишком подходящий момент! — проворчал кардинал. — Как бы то ни было, ты подпи…
— , .подписала и сдержу слово. После того, что вы мне сказали, я сделаю это даже с радостью! Несчастный… несчастный князь! Я хочу быть для него другом, сестрой… Я хочу ею стать!
— Да услышит тебя Господь и поможет в этом, — вздохнул кардинал. — Но я сомневаюсь!
Ведущая в часовню песчаная аллея начиналась за правым крылом виллы. Проходя за своим новым жилищем, Марианна заметила, что бассейны окружили его со всех сторон, но за тем, который простирался с тыла почти во всю длину дома, возвышался величественный павильон над входом в грот. Висящие на колоннах бронзовые лампы освещали это строение, придавая ему праздничный вид и оставляя на черной воде длинные золотые дорожки. Но дорога в часовню, проходившая через небольшую рощу, вскоре скрыла из глаз изящный павильон. Даже сиявшая огнями вилла исчезла, и сквозь густую листву только кое-где мелькали отблески света.
Возвышавшаяся на небольшой поляне часовня оказалась низкой, старой и приземистой, в примитивном римском стиле, о чем говорили мощные стены, редкие окна и круглые арки. Она резко контрастировала своей первобытной тяжеловесностью с немного вычурным изяществом окруженного водой замка и чем-то напоминала брюзгливого старика, осуждающе взирающего на безумство молодости.
Открытая низкая дверь позволяла видеть горящие внутри свечи, покрытый чистым покрывалом каменный алтарь, золотое облачение уже ждавшего священника и странную черную массу, которую Марианна не смогла рассмотреть снаружи.
Только переступив порог церкви, она поняла, что это такое: прикрепленные к низкому своду бархатные занавеси отделяли часть хоров, перегораживая их посередине. И она поняла, что лелеемая ею шаткая надежда увидеть хотя бы фигуру князя во время церемонии рассеялась. Он был или будет там в этом своеобразном бархатном алькове, рядом с которым поставили ей кресло и скамеечку, определенно близнецов таких же, находящихся за преградой.
— Даже тут… — начала она.
Кардинал покачал головой.
— Даже тут! Только совершающий обряд увидит супруга, потому что перед алтарем преграды нет. Священник должен видеть обоих вступающих в брак, когда они произносят слова согласия.
С тяжелым вздохом она позволила подвести себя к предназначенному для нее месту. Рядом с ней горела громадная свеча из белого воска в серебряном шандале, поставленном прямо на пол, и никаких других приготовлений к церемонии, кроме дароносицы и покрывала алтаря, не было видно. В холодной и сырой часовне стоял неприятный запах затхлого воздуха. По сторонам ушедшие Сант'Анна покоились вечным сном под плитами старинных саркофагов. Марианне вдруг пришло на память, как когда-то в Лондоне она смотрела в театре трагедии пьесу, где невесте осужденного на смерть героя разрешали сочетаться с ним браком в тюремной часовне ночью перед казнью. Заключенный был тогда отделен от девушки железной решеткой, и Марианна вспомнила, как ее взволновала тогда та сцена, такая мрачная и драматичная… Сегодня вечером она играет роль невесты, и супружеская пара, которую она составит с князем, будет такой же эфемерной. Выйдя из этой часовни, они будут так же разделены, как если бы топор должен был обрушиться на кого-то из них. Впрочем, человек, находившийся за хрупкой бархатной преградой, не был ли он тоже осужденным? Молодость приговорила его к жизни при ужасных обстоятельствах.
Свидетели и кардинал расположились позади молодой женщины, и она с удивлением увидела, что Маттео Дамиани присоединился к священнику, чтобы прислуживать при мессе. Белый стихарь покрывал теперь его мощные плечи, подчеркивая короткую шею, чья плебейская толщина контрастировала с благородством некоторых линий лица. А лицо было действительно римским, хотя по-настоящему красивым не выглядело, может быть, из-за очень грубо вылепленного рта, в складках которого таилась животная чувственность, или слишком неподвижных глаз, никогда не моргавших, чей взгляд быстро становился невыносимым. На протяжении всей службы Марианна испытывала мучения, непрерывно ощущая на себе этот взгляд, но когда она в негодовании метала в ответ молнии гнева, управляющий не только не отводил наглые глаза, но ей казалось, что она видит пробегающую по его губам холодную улыбку. Это до такой степени вывело ее из себя, — что она на какое-то время забыла о находящемся за занавесом человеке, таком близком и одновременно таком далеком.
Никогда еще она не слушала мессу так рассеянно. Все ее внимание было поглощено голосом, уже знакомым, который раздавался почти непрерывно, во всеуслышание молясь с взволновавшим ее пылом и страстью. Она не представляла себе, что хозяин этого почти чувственной красоты поместья может быть ревностным христианином, что угадывалось по его манере молиться. Ей еще никогда не приходилось слышать из уст человеческих такую раздирающую душу смесь мучительной боли, смирения и мольбы. Может быть, только в самых строгих монастырях, где уставом предусмотрено умерщвление плоти, раздаются такие молитвы. Постепенно она забыла Маттео Дамиани, слушая этот волнующий голос, заглушающий лихорадочную скороговорку священника.
Но вот наступил момент благословения брака. Капеллан спустился по каменным ступенькам и подошел к необычной чете. Как во сне Марианна услышала его обращение к князю с полагающимся по ритуалу вопросом и с неожиданной силой прозвучавший ответ:
— Перед Богом и перед людьми я, Коррадо, князь Сант'Анна, выбираю себе спутницей жизни и законной супругой…
Священные слова, прозвучавшие на этот раз как вызов, грозовым шумом наполнили уши Марианны и, словно в подтверждение этого, над крышей часовни вдруг прогремел оглушительный удар грома. Молодая женщина побледнела, пораженная этим предзнаменованием, и дрогнувшим голосом едва вымолвила обязательные слова. Затем священник прошептал:
— Соедините ваши руки.
Черная занавеска приоткрылась. Марианна с расширившимися глазами увидела, как продолжением черного бархатного рукава и кружевной манжеты появилась затянутая в белую кожу рука и протянулась к ней. Это была большая рука, длинная и крепкая, с анатомической точностью обтянутая перчаткой, нормальная рука человека высокого и соответственно сильного. Охваченная внезапной дрожью перед этой осязаемой реальностью, Марианна смотрела как зачарованная, не смея положить на нее свою руку… В этой раскрытой ладони, в этих удлиненных пальцах было что-то тревожное и одновременно притягательное. Это напоминало западню.
— Ты должна подать руку, — прошептал у ее шеи голос кардинала.
Глаза всех были прикованы к Марианне. Удивленные — отца Амунди, властные и умоляющие — кардинала, насмешливые — Маттео Дамиани. Пожалуй, именно его взгляд заставил ее решиться. Она смело положила руку на предложенную ей, и та нежно, с такой осторожностью, словно боялась причинить боль, сомкнулась на ней. Через кожу перчатки Марианна ощущала ее тепло, живую упругость тела. Она вспомнила услышанные так недавно слова.
» Никогда больше мы не будем так близки…«— сказал голос.
Теперь старый священник произносил привычные слова, частично заглушенные новым ударом грома.
— ..Я объявляю вас соединенными на радость и на горе — и только смерть может вас разлучить.
Марианна почувствовала, как затрепетала удерживающая ее рука. Из-за занавеса появилась другая рука, быстро надела ей на безымянный палец широкое кольцо, затем обе исчезли в укрытии, увлекая за собой руку молодой женщины, которая внезапно содрогнулась всем телом, прежде чем отпустить руку, к ее пальцам прижались горячие губы.
Мимолетное пугающее прикосновение прервалось. Только вздох послышался из-за бархатной преграды. Перед алтарем на коленях молился отец Амунди, так согнув спину под ризой, что напоминал тюк ткани, отражавшей складками свет. Снова прогремел раскат грома, более сильный, чем два предыдущих, такой ужасный, что даже стены задрожали. И тут же небо прорвалось. Обрушился поток воды, водопадом заливая крышу. В одно мгновение часовня и находившиеся в ней оказались отрезанными от всего мира, но словно ничего не слыша, старый капеллан спокойно направился к маленькой ризнице, унося священную утварь. Тогда Маттео резким движением почти сорвал с себя стихарь.
— Надо пойти за каретой! — воскликнул он. — Не может же княгиня по такой погоде идти на виллу.
Он стремительно направился к двери. Тут робко подал голос Гракх:
— Не могу ли я сопровождать вас и чем-нибудь помочь?
Управляющий смерил его взглядом с головы до ног.
— Для этого есть достаточно слуг! И вы не знаете наших лошадей. Оставайтесь здесь!
Повелительным жестом призвав к себе двух слуг с факелами, он открыл дверь и бросился в бурю, нагнув голову, сопротивляясь ветру, как разъяренный бык. Бросив растерянный взгляд в сторону черного алькова, откуда не раздавалось больше ни шороха, ни звука, Марианна нашла убежище около крестного. Эта внезапная гроза, разразившаяся точно в момент заключения союза, была последней каплей в чаше ее терпения.
— Это предзнаменование! — прошептала она. — дурное предзнаменование!
— Ты стала суеверной? — проворчал кардинал. — Тебя не так воспитывали. Это из-за Корсиканца, я думаю, ты стала такой. Говорят, что он суеверен до безрассудства.
Она внутренне сжалась перед этим плохо укрытым гневом, который не могла объяснить… если только кардинал тоже не был потрясен грозой и хотел таким образом успокоить себя. Он, может быть, решил рассеять ребяческий страх Марианны своим презрением, но достигнутый им результат оказался иным. Напоминание о Наполеоне благотворно подействовало на Марианну. Словно всемогущий Корсиканец вошел в часовню с его орлиным взглядом, повелительным голосом и той неумолимой суровостью, о которую разбивались самые сильные! Ей почудилось, что она слышит его насмешливый голос, и суеверный страх мгновенно улетучился. Ведь прежде всего ради него согласилась она на этот странный брак, ради зачатого им ребенка. Скоро… наверное завтра, она уедет во Францию, к нему, и все это останется в ее памяти как дурной сон.
Через несколько минут Маттео вернулся. Не говоря ни слова, он с таким надменным видом предложил Марианне руку, что она, словно ничего не заметив, окинула его холодным взглядом и сама пошла к двери. При входе сюда ее поддерживал крестный, а выйти ей придется одной, раз не было супруга, чтобы подать ей руку. Необходимо, обязательно необходимо дать понять этому мужлану с наглым взглядом, что отныне она собирается поступать здесь как полноправная хозяйка или по меньшей мере требовать к себе отношения как к таковой.
Снаружи ожидала карета с опущенной подножкой, невозмутимо стоя под ливнем, слуга держал дверцу открытой.
Но между ней и порогом часовни образовалась широкая, непрерывно увеличивающаяся лужа. Марианна подобрала шлейф своего бесценного платья.
— Если госпожа княгиня позволит… — раздался сзади голос.
И прежде чем она смогла запротестовать, Маттео подхватил ее на руки, чтобы перенести через препятствие. Она вскрикнула и рванулась, пытаясь избавиться от отвратительного прикосновения цепких рук, плотно прижавшихся к ее бедрам и подмышке, но он держал ее слишком крепко.
— Пусть ваша милость остережется, — сказал он безразличным тоном. — Ваша милость может упасть в грязь.
Марианна вынуждена была позволить ему усадить себя на подушки кареты. Но те мгновения, когда она находилась у груди этого человека, вызвали у нее отвращение, и она не глядя адресовала ему сухое» благодарю «. И даже вид маленького кардинала, упакованного в его красную мантию и доставленного в карету тем же способом, не смог разгладить недовольные складки на ее лбу.
— Завтра, — сказала она сквозь зубы, когда он умостился рядом, — я возвращаюсь домой.
— Уже? Не слишком ли… поспешно? Мне кажется, что знаки уважения, проявленные твоим супругом, заслуживают по меньшей мере… скажем, недельного пребывания здесь.
— Я чувствую себя отвратительно в этом доме.
— Куда ты, однако, пообещала возвращаться один раз в год! Полно, Марианна, неужели так трудно согласиться с тем, что я прошу? Мы были так долго разлучены! Я думал, что ты хочешь провести со мной, за неимением другого, эти несколько дней.
Словно две зеленые молнии метнулись из-под опущенных ресниц в сторону прелата.
— А вы останетесь?
— Естественно! Не думаешь же ты, что мне было приятно только на мгновения вновь обрести мою прежнюю маленькую Марианну, ту, что стремглав неслась навстречу мне под высокими деревьями Селтона.
Это неожиданное воспоминание немедленно вызвало слезу у молодой женщины.
— Я думала… вы давно забыли то время.
— Потому что я не говорил о нем? Это самые дорогие мои воспоминания. Я держу их взаперти, в самом потайном уголке моего старого сердца и время от времени слегка приоткрываю этот уголок… когда чувствую себя слишком угнетенным.
— Угнетенным? Не похоже, чтобы что-нибудь могло вас угнетать, крестный.
— Потому что я стараюсь не показывать этого?
Приходит старость, Марианна, а вместе с ней и усталость. Останься, дитя мое! Нам необходимо, и тебе и мне, побыть вместе, забыть, что существуют монахи, войны, интриги… главным образом, интриги! Согласись… в память о прошлом.
Тепло вновь обретенного доверия совершенно изменило атмосферу торжественного ужина, немного позже собравшего главных участников прошедшей церемонии в античном пиршественном зале виллы. Это было громадное, высокое, как собор, помещение с полом из черных мраморных плиток, с удивительными плафонами на потолке, где повторялся герб Сант'Анна: на песчаном поле сражающийся с золотой гадюкой единорог. К тому же этот герб позабавил Марианну, которая, сравнивая его со своим фамильным гербом, где красовались побеждающий леопарда лев д'Ассельна и сокол их родственников Монсальви, нашла, что это составляет своеобразный геральдический зверинец.
Стены зала, расписанные яркими фресками неизвестного художника, с очаровательной наивностью рассказывали легенду о единороге. Это была первая комната виллы, которая действительно понравилась Марианне. Исключая роскошно сервированный и украшенный стол, здесь было меньше золота, чем в других местах, и это создавало ощущение покоя и располагало к отдыху.
Сидя за длинным столом против кардинала, она отдавала честь яствам с такой непринужденностью, как если бы находилась в своем особняке на Лилльской улице. На старого маркиза дель Каррето, туговатого на ухо, не приходилось рассчитывать как на приятного собеседника. Зато граф Жерардеска был полон воодушевления и оживленно говорил без умолку. Во время смены блюд Марианна услышала от него о последних придворных сплетнях, об очень нежных отношениях великой герцогини Элизы с красавцем Ченами и ее бурной любви с Паганини, дьявольским скрипачом. Ему также совершенно точно известно, что сестра Наполеона рада будет причислить к своему двору новую княгиню Сант'Анна, но Марианна отклонила приглашение.
— Меня мало привлекает придворная жизнь, граф. Если бы представление ее императорскому высочеству мог сделать мой супруг, это было бы для меня величайшей радостью. Но при подобных обстоятельствах…
Старый синьор послал ей полный понимания взгляд.
— Вы совершили милосердный поступок, княгиня, выйдя замуж за моего несчастного кузена. Но вы бесконечно молоды и прекрасны, между тем как самоотверженность должна иметь предел. И среди дворянства этой страны не найдется никого, кто упрекнул бы вас за выход в свет или на прием в отсутствие вашего супруга, раз особое положение князя Коррадо, к несчастью, заставляет его жить затворником и скрываться.
— Благодарю вас за эти слова, но в данный момент это меня действительно не прельщает. Позже, может быть… а сейчас будьте так любезны и соблаговолите передать мое сожаление… и нижайший поклон ее императорскому высочеству.
Машинально произнеся требуемые этикетом учтивые слова, Марианна вглядывалась в любезное лицо графа, пытаясь догадаться, что он в самом деле знает о своем кузене. Известно ли ему, что вынуждает Коррадо Сант'Анна к такому нечеловеческому существованию? Он упомянул об» особом положении «, хотя князь сам признался, что боится внушить ей ужас. Она собиралась задать более определенный вопрос, когда кардинал, без сомнения, разгадавший ход ее мыслей, сменил тему разговора, спросив у графа о недавних мерах, предпринятых против монастырей, и интригующая ее тема так больше и не затрагивалась до окончания ужина.
Когда поднялись из-за стола, оба свидетеля стали прощаться, ссылаясь на возраст, не позволяющий оставаться дольше. Один возвращался в свой дворец в Лукке, другой — на принадлежавшую ему в окрестностях виллу, но оба всеми средствами изысканной и старомодной учтивости выражали пылкое желание поскорее увидеть вновь» самую прекрасную из княгинь «.
— Вот и еще два мотылька опалили крылья! — с лукавой улыбкой проговорил Готье де Шазей. — Я хорошо знаю, что надо всегда учитывать восторженность итальянского характера, но тем не менее!.. Впрочем, это меня не удивляет. Но, — добавил он, внезапно перестав улыбаться, — я надеюсь, что на этом твоя красота прекратит свое гибельное действие.
— Что вы хотите сказать?
— Что я предпочел бы, чтобы Коррадо не видел тебя.
Понимаешь, я хотел дать ему немного счастья. Я в отчаянии, причинив ему горе.
— Почему вы так думаете? В конце концов, вы же знали, что я вовсе не безобразна.
— Мне только сейчас пришло в голову, — признался прелат. — Видишь ли, Марианна… во время всей трапезы Коррадо не спускал с тебя глаз.
Она вздрогнула.
— Как? Но ведь… он не был здесь, это невозможно! — Затем, вспомнив обитый красным салон:
— Здесь нет зеркала.
— Нет, но некоторые детали плафонов на потолке сдвигаются, чтобы позволить наблюдать за тем, что происходит в этом зале… Старая система слежки, оказавшаяся довольно полезной во времена, когда Сант'Анна занимались политикой, и хорошо знакомая мне. Я видел там глаза, которые могли принадлежать только ему. Если этот несчастный влюбился в тебя…
— Вы сами видите, что мне лучше уехать.
— Нет, это будет похоже на бегство, и ты оскорбишь его. В конце концов, оставим ему это призрачное счастье!
И кто знает? Может быть, оно заставит его однажды в отсутствие посторонних не так скрываться от тебя.
Но для Марианны передышка кончилась, и снова появилось тягостное ощущение. Несмотря на высказанное кардиналом утешительное предположение, она испытывала нечто вроде гадливости при одной мысли, что человек с таким безысходно печальным голосом сможет любить ее. Напрягая память, она пыталась вспомнить условия заключенного соглашения, ибо это был только контракт, и нельзя, чтобы он стал чем-то большим!.. И тем не менее, что, если Готье де Шазей прав, если она принесет этому безликому человеку новую боль и скорбь?.. Она вспомнила запечатленный на ее пальцах поцелуй и содрогнулась.
Войдя в свою комнату, она нашла Агату вне себя. Необычная церемония, в которой она принимала участие, вместе со страхом перед дворцом Сант'Анна и наставлениями донны Лавинии о том, как ей отныне надлежит обращаться со своей хозяйкой, довели маленькую камеристку до полной прострации. Стоя рядом с невозмутимой донной Лавинией, она дрожала как осиновый лист и, увидев вошедшую хозяйку, склонилась в глубоком, до пола, реверансе. Внезапно ее охватила паника, а строгий взгляд экономки доконал ее.
Даже не подумав подняться. Агата разразилась рыданиями.
— О! — возмутилась донна Лавиния. — Да она сошла с ума!
— Нет, — мягко возразила Марианна, — она просто растерялась. Ее можно извинить, донна Лавиния, я ей ничего не объяснила, и с тех пор, как мы приехали, на нее обрушилось столько неожиданного. К тому же путешествие было очень утомительным.
Вдвоем им удалось поднять девушку, которая делала отчаянные попытки извиниться.
— Пусть гос… госпожа княгиня… простит меня! Я… не понимаю, что со мной сталось. Я… я…
— Ее милость права, — оборвала ее донна Лавиния, всовывая ей в руки платок, — вы потеряли всякий контроль над собой, девочка. Идите спать. Если госпожа позволит, я провожу вас к себе и дам успокаивающего… завтра все будет в порядке.
— Конечно, донна Лавиния, идите!
— Я сейчас же вернусь, чтобы помочь госпоже княгине раздеться.
В то время как она увлекла с собой залитую слезами Агату, Марианна подошла к большому венецианскому зеркалу, перед которым стоял низкий лакированный столик со множеством хрустальных флакончиков и массивных золотых туалетных принадлежностей. Она чувствовала себя бесконечно усталой, и единственным ее желанием было поскорее лечь. Большая золоченая кровать с отвернутым покрывалом и белоснежными простынями, ночничок под балдахином и взбитые подушки манили к отдыху.
Тяжелая диадема давила на лоб Марианне, и она ощутила приближение мигрени. Она с трудом отцепила украшение от удерживающих его булавок, не глядя положила на столик и распустила волосы. Платье с его плотной вышивкой и длинным шлейфом также стесняло ее, и, не ожидая возвращения донны Лавинии, Марианна ре шила освободиться от него. Изогнув гибкий стан, еще не обнаруживавший скорое материнство, она отстегнула застежку и позволила тяжелому одеянию упасть к ее ногам. Она перешагнула через него, подобрала и бросила на кресло, сняла юбку и чулки, затем, одетая только в прозрачную батистовую рубашку с валансьенскими кружевами, сладко потянулась со вздохом удовлетворения, но… вздох сменился криком ужаса. Перед ней в зеркале отразилось лицо мужчины, пожиравшего ее алчными глазами.
Она мгновенно обернулась, но увидела только зеркала у стен, не отражавшие ничего, кроме спокойного огня свечей. В комнате никого не было, тем не менее Марианна могла присягнуть, что Маттео Дамиани был тут, что он со скотским вожделением следил, как она раздевается. Однако теперь не было никого. Стояла полная тишина. Ни шороха, ни вздоха…
С подкосившимися ногами Марианна упала на стоявший перед туалетным столиком табурет и провела по лбу дрожащей рукой. Не было ли это галлюцинацией? Может быть, управляющий настолько взволновал ее, что уже начинает чудиться повсюду? Или это от усталости? Она уже не была уверена, что действительно видела его… Не могло ли болезненно напряженное сознание вызвать из небытия это лицо?
Гракх — другое дело! Надо будет с ним поговорить. Он имеет право знать немного больше обо всем «.
Ночь залила мир чернильной чернотой. Небо без единой звезды было невидимым, но легкий ветерок заставлял трепетать пламя факелов. Несмотря на предвещавшее грозу отдаленное погромыхивание, кортеж продвигался таким медленным и торжественным шагом, что Марианна не выдержала.
— Почему мы так ползем? — сквозь зубы пробормотала она. — Это скорей похоже на похоронную процессию, чем на свадебный кортеж! Не хватает только монаха, напевающего Dies Irae.
Пальцы кардинала сжали ей руку до боли.
— Имей выдержку! — проворчал он совсем тихо, даже не взглянув на нее. — Со своим уставом в чужой монастырь не лезут… Надо следовать распоряжениям князя.
— Они вполне соответствуют той радости, которую он испытывает от этого брака!
— Не будь такой желчной! И особенно не будь бессмысленно жестокой. Никто не хотел бы настоящей, веселой свадьбы больше, чем Коррадо! Для тебя это только пустая формальность, для него же — жгучая боль.
Марианна покорно выслушала выговор, сознавая, что заслужила его. Она печально улыбнулась, затем, внезапно изменив тон, спросила:
— И все же есть одна вещь… хотя бы ее я хочу знать.
— А именно?
— Возраст моего… князя Коррадо.
— По-моему, двадцать восемь с небольшим.
— Как?.. Он так молод?
— Мне кажется, я говорил тебе, что он не стар.
— Действительно… Но не до такой степени!
Она не добавила, что представляла его себе лет сорока.
Когда приближается старость, как у Готье де Шазея, сорок лет казались расцветом сил. Итак, она обнаружила, что этот несчастный, чье имя она отныне носит, этот обреченный безжалостной природой на постоянное заточение во мраке, был, как и она, существом молодым, существом, которому полагалось в полной мере наслаждаться жизнью и счастьем.
Вспомнив его приглушенный голос, она ощутила прилив горячего сочувствия вместе с искренним желанием прийти ему на помощь, по возможности смягчить терзавшие его муки.
— Крестный, — прошептала она, — я хотела бы помочь ему… может быть, хоть немного утешить. Почему он так упорно не хочет показаться мне?
— Надо предоставить действовать времени, Марианна, может быть, оно постепенно заставит Коррадо думать иначе, чем теперь, хотя это удивило бы меня. Вспомни, чтобы охладить твой порыв милосердия, что ты должна дать ему то, о чем он всегда грезил: ребенка с его именем.
— Настоящим отцом которого он, однако, не будет!
Он попросил меня время от времени привозить ребенка сюда.
Я это охотно сделаю.
— Но… ты разве не слышала условий вашего контракта? Ты обязываешься привозить сюда ребенка не реже одного раза в год.
— Я… нет, я ничего не слышала! — густо покраснев, призналась она. — Очевидно, я думала о другом.
— Не слишком подходящий момент! — проворчал кардинал. — Как бы то ни было, ты подпи…
— , .подписала и сдержу слово. После того, что вы мне сказали, я сделаю это даже с радостью! Несчастный… несчастный князь! Я хочу быть для него другом, сестрой… Я хочу ею стать!
— Да услышит тебя Господь и поможет в этом, — вздохнул кардинал. — Но я сомневаюсь!
Ведущая в часовню песчаная аллея начиналась за правым крылом виллы. Проходя за своим новым жилищем, Марианна заметила, что бассейны окружили его со всех сторон, но за тем, который простирался с тыла почти во всю длину дома, возвышался величественный павильон над входом в грот. Висящие на колоннах бронзовые лампы освещали это строение, придавая ему праздничный вид и оставляя на черной воде длинные золотые дорожки. Но дорога в часовню, проходившая через небольшую рощу, вскоре скрыла из глаз изящный павильон. Даже сиявшая огнями вилла исчезла, и сквозь густую листву только кое-где мелькали отблески света.
Возвышавшаяся на небольшой поляне часовня оказалась низкой, старой и приземистой, в примитивном римском стиле, о чем говорили мощные стены, редкие окна и круглые арки. Она резко контрастировала своей первобытной тяжеловесностью с немного вычурным изяществом окруженного водой замка и чем-то напоминала брюзгливого старика, осуждающе взирающего на безумство молодости.
Открытая низкая дверь позволяла видеть горящие внутри свечи, покрытый чистым покрывалом каменный алтарь, золотое облачение уже ждавшего священника и странную черную массу, которую Марианна не смогла рассмотреть снаружи.
Только переступив порог церкви, она поняла, что это такое: прикрепленные к низкому своду бархатные занавеси отделяли часть хоров, перегораживая их посередине. И она поняла, что лелеемая ею шаткая надежда увидеть хотя бы фигуру князя во время церемонии рассеялась. Он был или будет там в этом своеобразном бархатном алькове, рядом с которым поставили ей кресло и скамеечку, определенно близнецов таких же, находящихся за преградой.
— Даже тут… — начала она.
Кардинал покачал головой.
— Даже тут! Только совершающий обряд увидит супруга, потому что перед алтарем преграды нет. Священник должен видеть обоих вступающих в брак, когда они произносят слова согласия.
С тяжелым вздохом она позволила подвести себя к предназначенному для нее месту. Рядом с ней горела громадная свеча из белого воска в серебряном шандале, поставленном прямо на пол, и никаких других приготовлений к церемонии, кроме дароносицы и покрывала алтаря, не было видно. В холодной и сырой часовне стоял неприятный запах затхлого воздуха. По сторонам ушедшие Сант'Анна покоились вечным сном под плитами старинных саркофагов. Марианне вдруг пришло на память, как когда-то в Лондоне она смотрела в театре трагедии пьесу, где невесте осужденного на смерть героя разрешали сочетаться с ним браком в тюремной часовне ночью перед казнью. Заключенный был тогда отделен от девушки железной решеткой, и Марианна вспомнила, как ее взволновала тогда та сцена, такая мрачная и драматичная… Сегодня вечером она играет роль невесты, и супружеская пара, которую она составит с князем, будет такой же эфемерной. Выйдя из этой часовни, они будут так же разделены, как если бы топор должен был обрушиться на кого-то из них. Впрочем, человек, находившийся за хрупкой бархатной преградой, не был ли он тоже осужденным? Молодость приговорила его к жизни при ужасных обстоятельствах.
Свидетели и кардинал расположились позади молодой женщины, и она с удивлением увидела, что Маттео Дамиани присоединился к священнику, чтобы прислуживать при мессе. Белый стихарь покрывал теперь его мощные плечи, подчеркивая короткую шею, чья плебейская толщина контрастировала с благородством некоторых линий лица. А лицо было действительно римским, хотя по-настоящему красивым не выглядело, может быть, из-за очень грубо вылепленного рта, в складках которого таилась животная чувственность, или слишком неподвижных глаз, никогда не моргавших, чей взгляд быстро становился невыносимым. На протяжении всей службы Марианна испытывала мучения, непрерывно ощущая на себе этот взгляд, но когда она в негодовании метала в ответ молнии гнева, управляющий не только не отводил наглые глаза, но ей казалось, что она видит пробегающую по его губам холодную улыбку. Это до такой степени вывело ее из себя, — что она на какое-то время забыла о находящемся за занавесом человеке, таком близком и одновременно таком далеком.
Никогда еще она не слушала мессу так рассеянно. Все ее внимание было поглощено голосом, уже знакомым, который раздавался почти непрерывно, во всеуслышание молясь с взволновавшим ее пылом и страстью. Она не представляла себе, что хозяин этого почти чувственной красоты поместья может быть ревностным христианином, что угадывалось по его манере молиться. Ей еще никогда не приходилось слышать из уст человеческих такую раздирающую душу смесь мучительной боли, смирения и мольбы. Может быть, только в самых строгих монастырях, где уставом предусмотрено умерщвление плоти, раздаются такие молитвы. Постепенно она забыла Маттео Дамиани, слушая этот волнующий голос, заглушающий лихорадочную скороговорку священника.
Но вот наступил момент благословения брака. Капеллан спустился по каменным ступенькам и подошел к необычной чете. Как во сне Марианна услышала его обращение к князю с полагающимся по ритуалу вопросом и с неожиданной силой прозвучавший ответ:
— Перед Богом и перед людьми я, Коррадо, князь Сант'Анна, выбираю себе спутницей жизни и законной супругой…
Священные слова, прозвучавшие на этот раз как вызов, грозовым шумом наполнили уши Марианны и, словно в подтверждение этого, над крышей часовни вдруг прогремел оглушительный удар грома. Молодая женщина побледнела, пораженная этим предзнаменованием, и дрогнувшим голосом едва вымолвила обязательные слова. Затем священник прошептал:
— Соедините ваши руки.
Черная занавеска приоткрылась. Марианна с расширившимися глазами увидела, как продолжением черного бархатного рукава и кружевной манжеты появилась затянутая в белую кожу рука и протянулась к ней. Это была большая рука, длинная и крепкая, с анатомической точностью обтянутая перчаткой, нормальная рука человека высокого и соответственно сильного. Охваченная внезапной дрожью перед этой осязаемой реальностью, Марианна смотрела как зачарованная, не смея положить на нее свою руку… В этой раскрытой ладони, в этих удлиненных пальцах было что-то тревожное и одновременно притягательное. Это напоминало западню.
— Ты должна подать руку, — прошептал у ее шеи голос кардинала.
Глаза всех были прикованы к Марианне. Удивленные — отца Амунди, властные и умоляющие — кардинала, насмешливые — Маттео Дамиани. Пожалуй, именно его взгляд заставил ее решиться. Она смело положила руку на предложенную ей, и та нежно, с такой осторожностью, словно боялась причинить боль, сомкнулась на ней. Через кожу перчатки Марианна ощущала ее тепло, живую упругость тела. Она вспомнила услышанные так недавно слова.
» Никогда больше мы не будем так близки…«— сказал голос.
Теперь старый священник произносил привычные слова, частично заглушенные новым ударом грома.
— ..Я объявляю вас соединенными на радость и на горе — и только смерть может вас разлучить.
Марианна почувствовала, как затрепетала удерживающая ее рука. Из-за занавеса появилась другая рука, быстро надела ей на безымянный палец широкое кольцо, затем обе исчезли в укрытии, увлекая за собой руку молодой женщины, которая внезапно содрогнулась всем телом, прежде чем отпустить руку, к ее пальцам прижались горячие губы.
Мимолетное пугающее прикосновение прервалось. Только вздох послышался из-за бархатной преграды. Перед алтарем на коленях молился отец Амунди, так согнув спину под ризой, что напоминал тюк ткани, отражавшей складками свет. Снова прогремел раскат грома, более сильный, чем два предыдущих, такой ужасный, что даже стены задрожали. И тут же небо прорвалось. Обрушился поток воды, водопадом заливая крышу. В одно мгновение часовня и находившиеся в ней оказались отрезанными от всего мира, но словно ничего не слыша, старый капеллан спокойно направился к маленькой ризнице, унося священную утварь. Тогда Маттео резким движением почти сорвал с себя стихарь.
— Надо пойти за каретой! — воскликнул он. — Не может же княгиня по такой погоде идти на виллу.
Он стремительно направился к двери. Тут робко подал голос Гракх:
— Не могу ли я сопровождать вас и чем-нибудь помочь?
Управляющий смерил его взглядом с головы до ног.
— Для этого есть достаточно слуг! И вы не знаете наших лошадей. Оставайтесь здесь!
Повелительным жестом призвав к себе двух слуг с факелами, он открыл дверь и бросился в бурю, нагнув голову, сопротивляясь ветру, как разъяренный бык. Бросив растерянный взгляд в сторону черного алькова, откуда не раздавалось больше ни шороха, ни звука, Марианна нашла убежище около крестного. Эта внезапная гроза, разразившаяся точно в момент заключения союза, была последней каплей в чаше ее терпения.
— Это предзнаменование! — прошептала она. — дурное предзнаменование!
— Ты стала суеверной? — проворчал кардинал. — Тебя не так воспитывали. Это из-за Корсиканца, я думаю, ты стала такой. Говорят, что он суеверен до безрассудства.
Она внутренне сжалась перед этим плохо укрытым гневом, который не могла объяснить… если только кардинал тоже не был потрясен грозой и хотел таким образом успокоить себя. Он, может быть, решил рассеять ребяческий страх Марианны своим презрением, но достигнутый им результат оказался иным. Напоминание о Наполеоне благотворно подействовало на Марианну. Словно всемогущий Корсиканец вошел в часовню с его орлиным взглядом, повелительным голосом и той неумолимой суровостью, о которую разбивались самые сильные! Ей почудилось, что она слышит его насмешливый голос, и суеверный страх мгновенно улетучился. Ведь прежде всего ради него согласилась она на этот странный брак, ради зачатого им ребенка. Скоро… наверное завтра, она уедет во Францию, к нему, и все это останется в ее памяти как дурной сон.
Через несколько минут Маттео вернулся. Не говоря ни слова, он с таким надменным видом предложил Марианне руку, что она, словно ничего не заметив, окинула его холодным взглядом и сама пошла к двери. При входе сюда ее поддерживал крестный, а выйти ей придется одной, раз не было супруга, чтобы подать ей руку. Необходимо, обязательно необходимо дать понять этому мужлану с наглым взглядом, что отныне она собирается поступать здесь как полноправная хозяйка или по меньшей мере требовать к себе отношения как к таковой.
Снаружи ожидала карета с опущенной подножкой, невозмутимо стоя под ливнем, слуга держал дверцу открытой.
Но между ней и порогом часовни образовалась широкая, непрерывно увеличивающаяся лужа. Марианна подобрала шлейф своего бесценного платья.
— Если госпожа княгиня позволит… — раздался сзади голос.
И прежде чем она смогла запротестовать, Маттео подхватил ее на руки, чтобы перенести через препятствие. Она вскрикнула и рванулась, пытаясь избавиться от отвратительного прикосновения цепких рук, плотно прижавшихся к ее бедрам и подмышке, но он держал ее слишком крепко.
— Пусть ваша милость остережется, — сказал он безразличным тоном. — Ваша милость может упасть в грязь.
Марианна вынуждена была позволить ему усадить себя на подушки кареты. Но те мгновения, когда она находилась у груди этого человека, вызвали у нее отвращение, и она не глядя адресовала ему сухое» благодарю «. И даже вид маленького кардинала, упакованного в его красную мантию и доставленного в карету тем же способом, не смог разгладить недовольные складки на ее лбу.
— Завтра, — сказала она сквозь зубы, когда он умостился рядом, — я возвращаюсь домой.
— Уже? Не слишком ли… поспешно? Мне кажется, что знаки уважения, проявленные твоим супругом, заслуживают по меньшей мере… скажем, недельного пребывания здесь.
— Я чувствую себя отвратительно в этом доме.
— Куда ты, однако, пообещала возвращаться один раз в год! Полно, Марианна, неужели так трудно согласиться с тем, что я прошу? Мы были так долго разлучены! Я думал, что ты хочешь провести со мной, за неимением другого, эти несколько дней.
Словно две зеленые молнии метнулись из-под опущенных ресниц в сторону прелата.
— А вы останетесь?
— Естественно! Не думаешь же ты, что мне было приятно только на мгновения вновь обрести мою прежнюю маленькую Марианну, ту, что стремглав неслась навстречу мне под высокими деревьями Селтона.
Это неожиданное воспоминание немедленно вызвало слезу у молодой женщины.
— Я думала… вы давно забыли то время.
— Потому что я не говорил о нем? Это самые дорогие мои воспоминания. Я держу их взаперти, в самом потайном уголке моего старого сердца и время от времени слегка приоткрываю этот уголок… когда чувствую себя слишком угнетенным.
— Угнетенным? Не похоже, чтобы что-нибудь могло вас угнетать, крестный.
— Потому что я стараюсь не показывать этого?
Приходит старость, Марианна, а вместе с ней и усталость. Останься, дитя мое! Нам необходимо, и тебе и мне, побыть вместе, забыть, что существуют монахи, войны, интриги… главным образом, интриги! Согласись… в память о прошлом.
Тепло вновь обретенного доверия совершенно изменило атмосферу торжественного ужина, немного позже собравшего главных участников прошедшей церемонии в античном пиршественном зале виллы. Это было громадное, высокое, как собор, помещение с полом из черных мраморных плиток, с удивительными плафонами на потолке, где повторялся герб Сант'Анна: на песчаном поле сражающийся с золотой гадюкой единорог. К тому же этот герб позабавил Марианну, которая, сравнивая его со своим фамильным гербом, где красовались побеждающий леопарда лев д'Ассельна и сокол их родственников Монсальви, нашла, что это составляет своеобразный геральдический зверинец.
Стены зала, расписанные яркими фресками неизвестного художника, с очаровательной наивностью рассказывали легенду о единороге. Это была первая комната виллы, которая действительно понравилась Марианне. Исключая роскошно сервированный и украшенный стол, здесь было меньше золота, чем в других местах, и это создавало ощущение покоя и располагало к отдыху.
Сидя за длинным столом против кардинала, она отдавала честь яствам с такой непринужденностью, как если бы находилась в своем особняке на Лилльской улице. На старого маркиза дель Каррето, туговатого на ухо, не приходилось рассчитывать как на приятного собеседника. Зато граф Жерардеска был полон воодушевления и оживленно говорил без умолку. Во время смены блюд Марианна услышала от него о последних придворных сплетнях, об очень нежных отношениях великой герцогини Элизы с красавцем Ченами и ее бурной любви с Паганини, дьявольским скрипачом. Ему также совершенно точно известно, что сестра Наполеона рада будет причислить к своему двору новую княгиню Сант'Анна, но Марианна отклонила приглашение.
— Меня мало привлекает придворная жизнь, граф. Если бы представление ее императорскому высочеству мог сделать мой супруг, это было бы для меня величайшей радостью. Но при подобных обстоятельствах…
Старый синьор послал ей полный понимания взгляд.
— Вы совершили милосердный поступок, княгиня, выйдя замуж за моего несчастного кузена. Но вы бесконечно молоды и прекрасны, между тем как самоотверженность должна иметь предел. И среди дворянства этой страны не найдется никого, кто упрекнул бы вас за выход в свет или на прием в отсутствие вашего супруга, раз особое положение князя Коррадо, к несчастью, заставляет его жить затворником и скрываться.
— Благодарю вас за эти слова, но в данный момент это меня действительно не прельщает. Позже, может быть… а сейчас будьте так любезны и соблаговолите передать мое сожаление… и нижайший поклон ее императорскому высочеству.
Машинально произнеся требуемые этикетом учтивые слова, Марианна вглядывалась в любезное лицо графа, пытаясь догадаться, что он в самом деле знает о своем кузене. Известно ли ему, что вынуждает Коррадо Сант'Анна к такому нечеловеческому существованию? Он упомянул об» особом положении «, хотя князь сам признался, что боится внушить ей ужас. Она собиралась задать более определенный вопрос, когда кардинал, без сомнения, разгадавший ход ее мыслей, сменил тему разговора, спросив у графа о недавних мерах, предпринятых против монастырей, и интригующая ее тема так больше и не затрагивалась до окончания ужина.
Когда поднялись из-за стола, оба свидетеля стали прощаться, ссылаясь на возраст, не позволяющий оставаться дольше. Один возвращался в свой дворец в Лукке, другой — на принадлежавшую ему в окрестностях виллу, но оба всеми средствами изысканной и старомодной учтивости выражали пылкое желание поскорее увидеть вновь» самую прекрасную из княгинь «.
— Вот и еще два мотылька опалили крылья! — с лукавой улыбкой проговорил Готье де Шазей. — Я хорошо знаю, что надо всегда учитывать восторженность итальянского характера, но тем не менее!.. Впрочем, это меня не удивляет. Но, — добавил он, внезапно перестав улыбаться, — я надеюсь, что на этом твоя красота прекратит свое гибельное действие.
— Что вы хотите сказать?
— Что я предпочел бы, чтобы Коррадо не видел тебя.
Понимаешь, я хотел дать ему немного счастья. Я в отчаянии, причинив ему горе.
— Почему вы так думаете? В конце концов, вы же знали, что я вовсе не безобразна.
— Мне только сейчас пришло в голову, — признался прелат. — Видишь ли, Марианна… во время всей трапезы Коррадо не спускал с тебя глаз.
Она вздрогнула.
— Как? Но ведь… он не был здесь, это невозможно! — Затем, вспомнив обитый красным салон:
— Здесь нет зеркала.
— Нет, но некоторые детали плафонов на потолке сдвигаются, чтобы позволить наблюдать за тем, что происходит в этом зале… Старая система слежки, оказавшаяся довольно полезной во времена, когда Сант'Анна занимались политикой, и хорошо знакомая мне. Я видел там глаза, которые могли принадлежать только ему. Если этот несчастный влюбился в тебя…
— Вы сами видите, что мне лучше уехать.
— Нет, это будет похоже на бегство, и ты оскорбишь его. В конце концов, оставим ему это призрачное счастье!
И кто знает? Может быть, оно заставит его однажды в отсутствие посторонних не так скрываться от тебя.
Но для Марианны передышка кончилась, и снова появилось тягостное ощущение. Несмотря на высказанное кардиналом утешительное предположение, она испытывала нечто вроде гадливости при одной мысли, что человек с таким безысходно печальным голосом сможет любить ее. Напрягая память, она пыталась вспомнить условия заключенного соглашения, ибо это был только контракт, и нельзя, чтобы он стал чем-то большим!.. И тем не менее, что, если Готье де Шазей прав, если она принесет этому безликому человеку новую боль и скорбь?.. Она вспомнила запечатленный на ее пальцах поцелуй и содрогнулась.
Войдя в свою комнату, она нашла Агату вне себя. Необычная церемония, в которой она принимала участие, вместе со страхом перед дворцом Сант'Анна и наставлениями донны Лавинии о том, как ей отныне надлежит обращаться со своей хозяйкой, довели маленькую камеристку до полной прострации. Стоя рядом с невозмутимой донной Лавинией, она дрожала как осиновый лист и, увидев вошедшую хозяйку, склонилась в глубоком, до пола, реверансе. Внезапно ее охватила паника, а строгий взгляд экономки доконал ее.
Даже не подумав подняться. Агата разразилась рыданиями.
— О! — возмутилась донна Лавиния. — Да она сошла с ума!
— Нет, — мягко возразила Марианна, — она просто растерялась. Ее можно извинить, донна Лавиния, я ей ничего не объяснила, и с тех пор, как мы приехали, на нее обрушилось столько неожиданного. К тому же путешествие было очень утомительным.
Вдвоем им удалось поднять девушку, которая делала отчаянные попытки извиниться.
— Пусть гос… госпожа княгиня… простит меня! Я… не понимаю, что со мной сталось. Я… я…
— Ее милость права, — оборвала ее донна Лавиния, всовывая ей в руки платок, — вы потеряли всякий контроль над собой, девочка. Идите спать. Если госпожа позволит, я провожу вас к себе и дам успокаивающего… завтра все будет в порядке.
— Конечно, донна Лавиния, идите!
— Я сейчас же вернусь, чтобы помочь госпоже княгине раздеться.
В то время как она увлекла с собой залитую слезами Агату, Марианна подошла к большому венецианскому зеркалу, перед которым стоял низкий лакированный столик со множеством хрустальных флакончиков и массивных золотых туалетных принадлежностей. Она чувствовала себя бесконечно усталой, и единственным ее желанием было поскорее лечь. Большая золоченая кровать с отвернутым покрывалом и белоснежными простынями, ночничок под балдахином и взбитые подушки манили к отдыху.
Тяжелая диадема давила на лоб Марианне, и она ощутила приближение мигрени. Она с трудом отцепила украшение от удерживающих его булавок, не глядя положила на столик и распустила волосы. Платье с его плотной вышивкой и длинным шлейфом также стесняло ее, и, не ожидая возвращения донны Лавинии, Марианна ре шила освободиться от него. Изогнув гибкий стан, еще не обнаруживавший скорое материнство, она отстегнула застежку и позволила тяжелому одеянию упасть к ее ногам. Она перешагнула через него, подобрала и бросила на кресло, сняла юбку и чулки, затем, одетая только в прозрачную батистовую рубашку с валансьенскими кружевами, сладко потянулась со вздохом удовлетворения, но… вздох сменился криком ужаса. Перед ней в зеркале отразилось лицо мужчины, пожиравшего ее алчными глазами.
Она мгновенно обернулась, но увидела только зеркала у стен, не отражавшие ничего, кроме спокойного огня свечей. В комнате никого не было, тем не менее Марианна могла присягнуть, что Маттео Дамиани был тут, что он со скотским вожделением следил, как она раздевается. Однако теперь не было никого. Стояла полная тишина. Ни шороха, ни вздоха…
С подкосившимися ногами Марианна упала на стоявший перед туалетным столиком табурет и провела по лбу дрожащей рукой. Не было ли это галлюцинацией? Может быть, управляющий настолько взволновал ее, что уже начинает чудиться повсюду? Или это от усталости? Она уже не была уверена, что действительно видела его… Не могло ли болезненно напряженное сознание вызвать из небытия это лицо?