Бенцони Жюльетта. Марианна в огненном венке. Книга 2

   — Что за безумие! — воскликнула Марианна, взяв Жоливаля за руку. — Всего несколько дней назад русские считали, что они победили под Бородином, и еще вчера, отступая, они твердо верили, что Кутузов закрепится в городе, чтобы защищать его.
   — Я знаю! Вот почему Дариньи не поверил слухам, а я тем более. Однако нам нужно отнестись серьезно к предупреждению кардинала. Лучше всего, если вы уедете сегодня вечером, мое дорогое дитя…
   — Об этом не может быть и речи. Ваша нога меняет все. Вы не можете двигаться, значит, я остаюсь с вами, и если появится опасность… что ж, мы встретим ее вместе. Кроме того, вы забыли об императоре. Завтра состоится его торжественный въезд в город, и я любой ценой должна увидеть его и поговорить с ним…
   — Не могли бы вы доверить это проклятое письмо О'Флаерти? Он сможет передать его так же хорошо, как и я…
   — Конечно, — поддержал ирландец. — Я полностью к вашим услугам…
   Но Марианна не хотела ничего слышать.
   — Благодарю, Крэг, но я должна отказать. Вы не пробьетесь даже до камердинера Наполеона. А я дойду до него, и, если действительно завтра вечером может случиться что-то ужасное, я обязана предупредить его.
   Эта ловушка неизмеримо опасней той, о которой я хочу сообщить, ибо, если русские решили сжечь Москву; может так случиться, что пути отступления императора и его войск будут отрезаны.
   Жоливаль не был человеком, легко признающим себя побежденным, когда дело касалось безопасности Марианны. Он продолжал отстаивать свою точку зрения, когда О'Флаерти положил конец спору, заявив, что за двадцать четыре часа до предполагаемой опасности Марианна вполне успеет повидаться с императором, а затем отправиться с друзьями в замок графа Шереметева.
   — Я найду для вас какую-нибудь повозку, виконт, — с обычным оптимизмом заверил он, — и если в Москве не найдется лошадей, мы с Гракхом повезем вас! Теперь же проведем спокойно вечер, слушая приятную музыку трубачей кавалерии неаполитанского короля. А ночью выспимся…
   Но их благие намерения были нарушены прибытием новой воинской части, сопровождавшимся громкими командами, топотом копыт и лязгом оружия, заглушившими музыку кавалерийских труб.
   — Что там еще происходит? — нетерпеливо спросил Жоливаль, пытаясь выглянуть наружу.
   — Ничего или почти ничего, — сказал Крэг. — Прибыл новый полк. По-моему, гренадеры. Вырос целый лес медвежьих шапок. Великая Армия готовится взять нас штурмом.
   Не прошло и минуты, как высоченный голубоглазый блондин в свежевычищенном мундире, с шапкой на согнутой руке вошел в комнату, по-военному поздоровался и, заметив женщину, просиял в улыбке, открывшей крепкие белые зубы под красивыми, чуть рыжеватыми усами.
   — Адриан-Жан-Батист-Франсуа Бургонь, — представился он звонким голосом, — родом из Конде-сюр-Эско, сержант гренадер императорской гвардии. Добрый вечер честной компании!
   — Гвардия! — вскричала Марианна. — Значит ли это, что император уже в Москве?
   — Нет, сударыня! Это значит только, что мы пришли занять кварталы вокруг этого древнего замка, — он махнул рукой в сторону Кремля. — Император еще за городом. Я слышал, как он сказал, что ждет делегацию бояр…
   — Бояр? — рассмеялся Жоливаль. — — Сейчас не средние века! Их больше нет, бояр! Что касается какой-нибудь делегации… я полагаю, что его величеству придется долго ждать. Этот город такой же пустой, как мой карман…
   — Похоже на то, — подтвердил сержант Бургонь, философски пожав плечами. — Все, что удалось обнаружить, — это каких-то голодранцев с физиономиями висельников, которые пытались в нас стрелять. Почему эти проклятые русские так боятся нас? Ведь мы не желаем им зла. У нас самые добрые намерения. Впрочем, и приказы очень строгие…
   — Кстати, — спросил Жоливаль, — что привело вас сюда, сержант? Хотите здесь расположиться?
   — Если это вам не помешает, да. Похоже, дворец принадлежит губернатору?
   — Да, но я не губернатор. Просто мы беженцы, французы и…
   — Я в этом не сомневаюсь. Уверяю вас, господа, сударыня, никто не собирается вас стеснить. Мы расквартируемся на первом этаже и во дворе и постараемся не помешать вам спокойно спать. Желаю вам спокойной ночи и приятных снов! Под нашей охраной вам нечего бояться сброда, который еще болтается в этом городе!..
   Но ночь оказалась гораздо менее спокойной, чем пожелал бравый сержант. Кроме того, что не вернулась Ванина и это обеспокоило Марианну, несколько раз совсем поблизости раздавались сильные взрывы.
   От Гракха, появившегося рано утром после того, как он патрулировал часть ночи с людьми сержанта, который сразу внушил ему симпатию, узнали, что в районе Яузы взлетел в воздух большой дом, огонь сожрал часть базара в Китай-городе, а возле Петровского моста казенная винная лавка, одна из немногих оставшихся целыми, сгорела до фундамента, и ничего нельзя было сделать, потому что, добавил юноша: «Во всем городе не оказалось ни единой пожарной помпы действующей. Нашли, правда, две, но в непригодном состоянии».
   Эта последняя деталь особенно усилила опасения постояльцев дворца Ростопчина. Исчезновение помп угрожающе подтверждало слухи, сообщенные доктором Дариньи, который также не вернулся, и предупреждение кардинала.
   — Не нравится мне это, — сказал виконт. — До наступления ночи нам надо покинуть Москву. Приступайте к поискам повозки, дорогой Крэг! А вы, Марианна, попытайтесь увидеть императора, как только он появится.
   — По словам сержанта, это произойдет рано, — вмешался Гракх. — В шесть или семь часов, может быть…
   — Тем лучше, вы пораньше с этим покончите, мое дорогое дитя, а Наполеон сможет принять любые меры, какие сочтет необходимыми. Затем возвращайтесь побыстрей. Гракх проводит вас, ибо среди такой массы солдат неизвестно, что может случиться с молодой красивой женщиной без защитника.
   В шесть часов Марианна с Гракхом вышла во двор, где ее приветствовал сержант, который колдовал над котелками с супом, висевшими над бивачными кострами.
   Полным гордости жестом он указал ей на четверых крепко связанных людей подозрительного вида, лежавших в углу.
   — Сегодня ночью хорошо поработали, мадам! Удалось поймать этих «паломников», которые подожгли дом, здесь рядом. Там были женщины, их удалось спасти. К несчастью, одного человека потеряли.
   — И что вы с ними сделаете? — спросил Гракх.
   — Расстреляем, конечно! Судя по тому, что нам сказали, — это преступники. Жалеть таких нечего…
   — Сержант, — оборвала его Марианна, — скоро вы убедитесь, что таких людей много еще на свободе. Ходят слухи, что губернатор отдал приказ сжечь Москву.
   — Да, об этом известно! Кое-где уже были такие попытки, но их пресекли. Идите спокойно, милая дама, наш Отец-Победа знает, что надо делать…
   — А есть какие-нибудь новости? Он уже прибыл?
   — Император? Еще нет! Но уже скоро. Слушайте…
   Оркестр играет «Победа с нами»! Он приближается!..
   Подхватив юбки, Марианна поспешила из дворца.
   На площади ее глазам открылось неожиданное зрелище; можно было подумать, что находившиеся на ней войска готовились к костюмированному балу, ибо они занимались примеркой просто экзотической одежды. Одни, сплошь покрытые мехами, напоминали медведей, другие нарядились в костюмы калмыков, китайцев, турок, татар, персов и знатных вельмож времен Екатерины Великой. Это происходило среди нагромождения провизии всех видов, такой как колбаса, окорок, открытые бочки с вином, рыба, хлеб, сладости, — гигантский маскарад, удивительный карнавал, благодаря которому солдаты старались, как дети, возместить недели страданий и лишений бесконечного пути. Это немного напоминало базар в Самарканде после прохода Чингисхана…
   Но внезапно все прекратилось. Грохот барабанов и выкрикиваемые во всю глотку команды перекрыли шум.
   Люди торопливо складывали свои пожитки, принимая военный вид и выстраиваясь таким образом, чтобы прикрыть съестные припасы. Еще несколько мгновений слышались звуки марша гвардейского оркестра, затем снова воцарилась гробовая тишина, двадцать четыре часа назад опустившаяся на Москву. Раздался лязг оружия, какая-то отрывистая команда, затем невероятный рев потряс все вокруг: показался император.
   Вопреки ее воле у Марианны перехватило дыхание, и она поднялась на цыпочки, чтобы лучше видеть. Он ехал шагом на Эмире, одном из своих любимцев, с задумчивым видом, в привычной форме егерей, заложив руку в вырез жилета. Он смотрел только на мощную красную крепость, куда он сейчас въедет, ставшую еще краснее под лучами восходящего солнца. Иногда он бросал также взгляд в сторону базара, откуда еще поднимался черный дым.
   — Похоже, что он потолстел, — шепнул рядом Гракх. — И он совсем неважно выглядит!..
   Действительно, лицо Наполеона имело желтушный оттенок, а сам он, бесспорно, заметно погрузнел. Около него гарцевали Бертье, Коленкур, Дюрок, мамелюк Али, кто-то еще, кого Марианна не могла рассмотреть. Он поднял руку, приветствуя неистовствующих солдат, затем вся кавалькада в сопровождении эскорта исчезла за Спасскими воротами, которые немедленно взяли под охрану егеря.
   — Вы думаете, что они нас пропустят, мадемуазель Марианна? — забеспокоился юноша. — Мы в нашей грязной одежде имеем тот еще вид!..
   — Нет никаких оснований не пропустить нас. Я заметила гофмаршала двора. Вот его я и попрошу позвать. Идем!
   И без всяких колебаний она, в свою очередь, направилась к высокой Спасской башне. Но как и предполагал Гракх, часовые отказались пропустить ее, хотя она и назвала свое имя и титул.
   — Еще не было приказа, — объяснил ей юный лейтенант. — Подождите немного.
   — Но я прошу вас только предупредить гофмаршала Дюрока. Он один из моих друзей.
   — Возможно! Но дайте ему время хотя бы прийти в себя, а нам — получить инструкции.
   Марианна немного подождала и, видя, что офицер, похоже, забыл о ней, повторила свою просьбу. Но не с большим успехом, чем в первый раз. Спор грозил затянуться до бесконечности, когда за гигантским сводом появилась разукрашенная галунами фигура.
   Марианна сразу же узнала их хозяина.
   — Вот капитан де Тробриан, — воскликнула она, — пустите меня к нему!
   — Вы отстали от жизни, сударыня, теперь он майор. Он бывший командир эскадрона, и я не вижу… Эй!
   Вернитесь!
   Марианне надоело объясняться, и она, нырнув под преграждавшую ей путь руку, побежала к офицеру. Она действительно давно знала Тробриана. С того памятного вечера в Мальмезоне, когда Язон и она смогли предупредить Наполеона о покушении, которое подготовил шевалье де Брюслар. После чего красивый офицер егерей довольно часто появлялся в салоне особняка д'Ассельна, и ему не потребовалось и секунды, чтобы узнать бегущую к нему бледную скромно одетую женщину.
   — Вы? Но что вы здесь делаете? Слово чести, сударыня, я не знал, что вы в России, и думаю, что и сам император…
   — Мне нужно увидеть его, Тробриан. Умоляю вас, помогите мне пройти к нему. Вы знаете меня: я не сумасбродка, но мне необходимо поговорить с его величеством немедленно. У меня сообщения чрезвычайной важности. Дело идет о спасении всех!
   Он внимательно посмотрел ей в глаза. То, что он там увидел, должно быть, убедило его, так как он, не задавая больше вопросов, взял под руку молодую женщину.
   — Идем! — сказал он. Затем, обернувшись к своему подчиненному, приказал:
   — Пропустите малого, который сопровождает княгиню Сант'Анна, Бреге, это ее кучер!
   — Откуда я мог знать? — пробормотал тот. — Кучера без кареты и лошадей так же трудно себе представить, как… княгиню в наряде горничной…
   — От тебя и не требуется столько! Надеюсь, что я отыщу дорогу в этом скопище дворцов, — добавил он, улыбаясь молодой женщине. — Может быть, вы знакомы с ним лучше меня?
   — Ничуть! Я тоже только приехала.
   Вместе с офицером они прошли по садам и дворам, отделявшим церкви и дворцы, направляясь к самому большому из них, удивительно соединявшему в себе готический стиль и модерн, верхняя часть которого была построена царицей Елизаветой. Повсюду располагались солдаты и уже сновали императорские слуги, осваивая новое жилище.
   — Император доволен? — спросила Марианна, когда они поднимались по широкой каменной лестнице.
   — Вы хотите знать, в хорошем ли он настроении? — смеясь, сказал офицер. — Я думаю, да… Только что, когда он пересек ограду, я слышал, как он воскликнул:
   «Все-таки я наконец в Москве, в древнем дворце царей, Кремле!» Как чудесно, что он это воспринял так, а то, когда мы увидели обезлюдевший город, появилось опасение, что разочарование будет жестоким. Но нет… император считает, что люди боятся, прячутся, однако они появятся, когда увидят, до какой степени он расположен к ним…
   Марианна печально покачала головой.
   — Они не появятся, друг мой. Этот город — гигантская западня…
   Она больше ничего не сказала. Они вышли в огромную галерею, посреди которой граф де Сегюр, церемониймейстер, и маршал Боссе, префект двора, прибывшие накануне, чтобы приготовить квартиры, занимались их распределением среди тех, кто заполнял помещение.
   Все были настолько заняты, что не обратили ни малейшего внимания на новоприбывших, и Тробриан, заметив бесстрастную фигуру мамелюка Али, который стоял, скрестив на груди руки, перед высокой, искусно отделанной дверью, направился к нему.
   Али сделал знак, подтверждение, затем показал, что у Наполеона в комнате только его камердинер.
   — Констан? — воскликнула Марианна. — Его-то мне и надо. Бога ради, позовите его! Скажите, что княгиня Сант'Анна здесь и хочет немедленно увидеть императора.
   Спустя минуту слуга-фламандец выскочил из двери и, чуть не плача, буквально упал в объятия Марианны, к которой он всегда питал слабость.
   — Мадемуа… Княгиня! Ваше светлейшее сиятельство! Какая неожиданная радость! Но какому счастливому случаю мы обязаны?..
   — Позже, мой дорогой Констан, позже! Я хочу видеть императора. Возможно ли это?
   — Конечно же. Мы не успели еще ввести протокол.
   И он будет так доволен. Идите! Идите скорей!
   Несколько дверей, анфилада салонов, снова дверь, и Марианна, чье появление объявил, как победу, торжествующий голос Констана, влетела в заваленную багажом громадную комнату, где возле кровати с пышным балдахином, увенчанным двуглавым орлом и императорской короной. Наполеон с помощью Дюрока закреплял на стене портрет белокурого мальчика.
   Когда мужчины обернулись, она уже склонилась в глубоком реверансе.
   Наступила такая напряженная тишина, что молодая женщина, стоя почти на коленях, не смела приподнять голову. Затем до нее донесся голос Наполеона:
   — Как?.. Это вы?
   — Да, сир, это я! Простите мое внезапное вторжение, но я проделала очень длинный путь, чтобы увидеть вас.
   Снова молчание, но на этот раз она решилась поднять голову, посмотрела на него и тотчас ощутила, как ее охватывает разочарование и одновременно беспокойство. После того, что ей сказал Мюрат, после горячего приема Тробрианом и просто восторженного — Констаном она рассчитывала на радушную встречу. Увы, об этом, очевидно, нечего и думать. Лицо императора мгновенно приняло такое выражение, как в самые худшие времена. Нахмурив брови, он с мрачным видом смотрел на нее, машинально перебирая за спиной руками. И, поскольку он и не подумал разрешить ей подняться, она прошептала:
   — Я имела честь сказать вашему величеству, что я проделала длинную дорогу. Я очень устала, сир…
   — Вы… Ах да! Ну встаньте же. Уйди, Дюрок! Оставь нас и проследи, чтобы мне не мешали.
   Улыбка, которую адресовал ей, проходя мимо, гофмаршал двора, немного утешила Марианну, поднявшуюся с трудом, так как сказывалось отсутствие практики.
   Тем временем Наполеон вполне естественно возобновил свою привычку из Сен-Клу или Тюильри в этом чужом дворце, начал прохаживаться по толстому ковру, время от времени бросая взгляды на открытые окна, откуда открывался вид на Москву-реку и всю южную часть города. И только легкий стук закрывшейся двери напомнил ему, что он один с Марианной, заставив остановиться и посмотреть на нее.
   — Для придворной дамы вы довольно странно одеты, — сухо заметил он. — Честное слово, ваше платье в дырках. Оно грязное. И хотя ваша прическа не в таком уж большом беспорядке, вы от этого не выглядите лучше. Что вы, собственно, хотите?
   Оскорбленная грубостью этого выпада, Марианна ощутила, как кровь ударила ей в лицо.
   — Мое платье такое же, как и я, сир! Оно пересекло от Одессы три четверти России, чтобы добраться до вас! И хотя в нем есть и дыры, оно смогло сберечь это…
   Она достала из внутреннего кармана бумаги, которые ей удалось, сохранить, несмотря на все передряги, так же, впрочем, как и бриллиант, спрятанный в саше.
   — Что это такое? — брезгливо спросил Наполеон.
   — Письмо наследного принца Швеции его доброму другу царю, — сказала она, четко выговаривая каждый слог, чтобы он не смог притвориться, что не понял, — письмо, в котором, ваше величество это увидит, этот республиканский экс-генерал дает удивительные советы.
   Вы найдете также, сир, сообщение из того же источника с пожеланиями этого высокого господина! И что он желает получить взамен.
   Он скорее вырвал, чем взял, письмо из ее руки и, бросив быстрый взгляд на молодую женщину, стал его пробегать. По мере того как он читал, Марианна могла видеть, как трепещут его ноздри и набухает маленькая жилка на виске. Зная, как он ведет себя в гневе, она ждала взрыва проклятий, но ничего не произошло. Словно избавляясь от грязной тряпки, он бросил бумагу на кровать.
   — Где вы взяли это? — спросил он только.
   — На столе герцога де Ришелье, сир, после того, как дала ему снотворное… и перед пожаром, уничтожившим несколько кораблей в порту Одессы!..
   На этот раз он посмотрел на нее с изумлением, высоко подняв левую бровь.
   — Снотворное? — пробормотал он. — Пожар!..
   Затем, внезапно расхохотавшись, он протянул руку молодой женщине.
   — Садитесь на диван, княгиня, и расскажите мне об этом! Вы в самом деле самая сногсшибательная женщина из всех, кого я встречал. Вас посылают с миссией, которая превосходно проваливается, но вы выполняете другую, которой никто вас не обязывал, и делаете это невероятным образом…
   Он уже расположился рядом с ней, когда легкое царапанье по двери заставило его вздрогнуть.
   — Я же сказал, чтобы мне не мешали! — закричал он.
   В приоткрытую дверь осторожно просунулась голова Констана.
   — Это генерал Дюронель, сир! Он настаивает, чтобы его приняли. Он говорит, что это крайне важно…
   — И он тоже! Решительно, в это утро все важно.
   Пусть войдет!
   Появился офицер и, вытянувшись в струнку, отдал честь.
   — Сир, простите! Но ваше величество должны немедленно узнать, что моих жандармов недостаточно, чтобы обеспечить порядок в городе таких размеров. Этой ночью были пожары. Часто попадаются вооруженные бандиты, которые стреляют в моих людей…
   — Ну и что же вы предлагаете?
   — Немедленно назначить губернатора, сир. Отборной жандармерии не хватает. Если ваше величество позволит, я осмелюсь посоветовать облечь полагающимися правами и званием господина герцога де Тревиза!
   — Маршала Мортье?
   — Да, сир. Свежая гвардия, которой он командует, уже расположилась в Кремле и на прилегающих улицах.
   Следует срочно доверить ему высшее командование в Москве.
   Наполеон слегка задумался, затем сказал:
   — Решено! Пришлите ко мне Бертье! Я отдам ему соответствующие распоряжения. Вы можете готовиться… Но вернемся к вам, дорогая моя, — добавил он, снова поворачиваясь к Марианне, — расскажите немного ваш роман, это развлечет меня.
   — Сир, — воскликнула молодая женщина, сложив руки, как на молитву, — умоляю ваше величество отказаться сейчас от этого рассказа, ибо у меня есть сообщить нечто гораздо более серьезное.
   — Более серьезное? Что же, Господи?
   — Вы в опасности в этом городе, сир… В очень большой опасности. Если вы согласитесь поверить мне, вы не останетесь ни часа больше ни в этом дворце, ни в городе вообще! Потому что завтра, быть может, не останется ничего ни от Москвы… ни от вашей Великой Армии…
   Он так резко встал, что диван качнулся, едва не сбросив Марианну на пол.
   — Что еще за история? Честное слово, вы сходите с ума!
   — Если бы так, сир. К несчастью, я опасаюсь, что я права…
   Тогда, поскольку он не откликнулся, она поспешила рассказать все, что узнала во дворце Ростопчина: об арсенале в Воронцове, о воздушном шаре, выпущенных из тюрем преступниках, бегстве горожан.
   — И они не вернутся, сир! Уже прошедшей ночью вспыхивали пожары. Это начнется сегодня вечером, сейчас, быть может, а раз в Москве не осталось ни одной помпы, вам грозит смертельная опасность, сир, и я умоляю вас послушаться меня. Уезжайте! Уезжайте, пока не будет поздно!.. Я знаю, что те, кто хочет остаться в живых, должны до вечера покинуть город.
   — Вы знаете, говорите вы? Откуда же вы это знаете?
   Она ответила не сразу, а когда начала, сделала это медленно, подбирая слова, дабы не скомпрометировать крестного.
   — Позавчера… мне пришлось попросить убежище у одного католического священника. Там были беженцы… эмигранты… по-моему, ибо я слышала, как один убеждал других любой ценой покинуть Москву до сегодняшнего вечера…
   — Имена этих людей?
   — Сир, я не знаю. Я только три дня здесь. И вообще никого не знаю…
   Он помолчал несколько мгновений, затем вернулся к ней и сел рядом.
   — Не придавайте значения этим пересудам. Они, безусловно, исходят, как вы правильно заметили, от эмигрантов, людей, которые ненавидят меня и всегда выдают желаемое за действительность. Русские не настолько безумны, чтобы из-за меня сжечь свой святой город. Кстати, еще до наступления вечера я пошлю царю предложение заключить мир! Но несмотря на все, чтобы успокоить вас, я отдам приказ прочесать город частым гребнем. И я абсолютно спокоен… Сжечь этот прекрасный город было бы больше, чем преступлением… ошибкой, как сказал бы ваш добрый друг Талейран! А теперь расскажите вашу историю.
   — Это займет много времени.
   — Не имеет значения! Могу же я немного отдохнуть, Констан! Кофе! Много кофе и пирожные, если ты их найдешь…
   Стараясь излагать все ясно и по возможности кратко, Марианна рассказала невероятную одиссею, которую она пережила после Флоренции, ничего не скрывая, даже то, что затрагивало ее стыдливость. И в том, кто с напряженным вниманием слушал ее, она перестала видеть императора и даже своего прежнего возлюбленного.
   Он был теперь только человеком, которого она любила прежде всем сердцем и к которому, несмотря на все его недостатки, сохранила глубокое уважение и подлинное доверие. Ей приходилось видеть его грубым, иногда безжалостным, но она знала также, что в этом гениальном человеке невысокого роста, чьи плечи несли груз целой империи, билось сердце настоящего дворянина, вопреки всему, что измышляли непримиримые эмигранты.
   Поэтому же она без малейших колебаний открыла ему тайну князя Сант'Анна и почему этот знатный синьор хотел иметь сына с императорской кровью; но хотя она и не колебалась, все — таки немного побаивалась его реакции. Однако ее сомнения быстро рассеялись.
   Когда после небольшой остановки она хотела продолжать рассказ, она почувствовала, как рука императора легла на ее руку.
   — Я упрекал тебя тогда, Марианна, за то, что ты вышла замуж без моего согласия, — сказал он, машинально переходя на прежнее «ты»с той удивительной, глубокой нежностью, свойственной только ему. — Сейчас я прошу за это прощения. Я никогда не смог бы найти тебе супруга с подобными достоинствами.
   — Неужели? Ваше величество не шокированы? Должна ли я так понимать, что ваше величество считает…
   — Что ты вышла замуж за человека исключительного, редкого. Надеюсь, это ты понимаешь?
   — Конечно! Это сама очевидность. Однако…
   На атом слове он встал, поставил колено на диван и взял ее за подбородок, чтобы заставить смотреть ему прямо в глаза.
   — Однако что? — спросил он с не предвещавшим ничего хорошего металлическим оттенком в голосе. — Не собираешься ли ты, случайно, говорить мне еще о твоем американце? Смотри, Марианна! Я всегда считал тебя женщиной незаурядной. Я не хотел бы изменить это мнение…
   — Сир, — испуганно воскликнула она, — прошу вас! Я… я еще не все вам рассказала…
   Он оставил ее и отошел в сторону.
   — Тогда говори! Я слушаю тебя…
   Что-то изменилось в атмосфере, ставшей на некоторое время такой же, как когда-то. Наполеон снова стал ходить по комнате, но медленнее, опустив голову на грудь, слушая и размышляя одновременно. И когда наконец Марианна умолкла, он обернулся и устремил на нее взгляд серо-голубых глаз, из которых снова исчез гнев.
   — И что же ты собираешься теперь делать? — серьезно спросил он.
   Она заколебалась на мгновение, ибо, сознательно умолчав о пребывании в Москве кардинала де Шазея, теперь невозможно признаться в намерении встретиться с ним в имении графа Шереметева. К тому же и без этого Наполеон мог посчитать отступничеством ее желание уйти к врагу.