Страница:
Жюльетта БЕНЦОНИ
СТРАСТИ ПО МАРИИ
Часть первая
МАРИЯ И КАРДИНАЛ
Глава I
ВОТ И СВИДЕЛИСЬ, ДАМПЬЕР!
Что же с ней произошло? Всякий раз, вспоминая тот ужасный день пути на Вержер, когда она думала, что пробил ее последний час, Мария задавалась этим вопросом и не находила ответа. Была ли это неожиданно снизошедшая покорность высшей воле, с которой она не переставала бороться все двадцать шесть лет своего существования? Усталость ли от изнурительной борьбы, когда неделями, а то и месяцами ей приходилось держать в своих руках нити обширного заговора, число участников которого, как и падающие теперь с неба снежинки, не поддавалось счету? Угрызения ли совести по поводу невольного участия в судьбе бедняги Шале, чья ужасная смерть будила тяжелые мысли? Разочарование ли в необычном поведении супруга, которым поначалу она, казалось, могла манипулировать как марионеткой? Или же то была последняя, с блеском разыгранная, комедия: прекрасная грешница препоручает себя Божьей воле и, взамен трагической, обретает праведную судьбу? Но такой выбор требует мужества: нужно обуздать страх смерти и покончить с исступленным желанием жить как прежде, еще не успев вдоволь насладиться славой и успехом.
Странное дело, но от всех этих мыслей не осталось и следа, стоило ей в двух всадниках, догнавших ее на взмыленных лошадях, признать Габриэля де Мальвиля, бывшего ее пажа, года три как служившего в мушкетерах, и его друга Анри д'Арамиса, предложивших ей защиту от возможных обидчиков. Проблемы решались сами собой: шестеро и даже семеро бродяг мало что значили против двух шпаг, считавшихся одними из лучших в королевстве. Правда, и неприметный с виду кучер Перан одним ударом кулака мог бы наповал уложить быка.
Наспех собранная верной Анной в дорогу, обессиленная от волнений и спешки, Мария была благодарна своим спасителям.
– Но откуда же вам стало известно о грозящей мне опасности? – поинтересовалась она.
– Об этом было нетрудно догадаться, – ответил Мальвиль. – Смерть молодого Шале настроила против вас всех его родственников, а молва в растревоженном городе бежит весьма прытко. Мсье д'Арамис и я, испросив у мсье де Тревиля увольнение, тут же были отпущены. Если не вдаваться в подробности, можно сказать лишь одно: у вас, мадам, есть некий воздыхатель в рядах мушкетеров.
– Чему ж тут удивляться? – вздохнул Арамис, белозубо улыбаясь. – Это же естественно, если речь идет о мадам де Шеврез.
Молодой мушкетер был соблазнителен, элегантен, отличался благородной осанкой. Его лестное замечание, пусть и высказанное на пыльной сельской дороге, вернуло герцогине утраченное было кокетливое настроение.
– Вы в том уверены, мсье?
– Безусловно, мадам, и весьма пылкий…
– Нам теперь не до мадригалов! – остановил друга Мальвиль, не оценив сказанного.
– Но, Габриэль, вы же сами затеяли этот разговор! – заметила Мария, смеясь. – Так что же мы теперь будем делать?
– Мы не оставим вас до замка Вержер. Там вы будете в безопасности, поскольку окажетесь под защитой вашего брата, герцога де Геменэ, ему вы вверены решением короля. А чтобы вы прибыли туда целой и невредимой, мы вас и сопровождаем. Так что возложенная на нас миссия будет исполнена без нарушения воли Его Величества. При этих словах Мария улыбнулась:
– Мне было бы надежнее с вами, Мальвиль! Да, я обожаю брата и очень люблю свою невестку, но ничего не слышала об их пребывании в Вержере и потому спрашиваю себя, какие же это родственные чувства могли привести их сюда в столь неподходящее время. Я никогда не смогу простить мужа, упрятавшего меня сюда не моргнув и глазом! А ведь он знал, что я окажусь в западне, откуда живой мне вряд ли суждено выбраться.
– Не вините его! – горячо запротестовал Габриэль. – Его светлость не способен на подобную низость! Он ничего не знал о подвохе и лишь исполнял данное им обещание…
– Обещание?! Кому? Королю?
– Разумеется. Милостиво согласившись на ваше возвращение из Нанта, после того как ваш супруг выступил с защитой в ваш адрес, король поставил перед ним одно непременное условие: сопровождать вас ему будет дозволено лишь до земель Роан-Геменэ, которые определены для вас местом ссылки. Тем самым король дал понять, что указ о принудительном поселении никоим образом не распространяется на вашего супруга.
– Неужели? Но скажите же мне тогда, как обо всем этом стало известно вам? Ведь мушкетеры не охраняют двери почивален…
– ..а если уж и несут там службу, то никогда и ничего не подслушивают, герцогиня! – продолжил Габриэль. – Просто так случилось, что наш Арамис кокетничает с одной из фрейлин двора, которая питает к нему интерес и выказывает истинную изворотливость, если хочет удовлетворить свое женское любопытство!
– Если хочет оказать дружескую услугу, – с невозмутимым видом уточнил тот, о ком шла речь. – Нет ничего такого, чего бы она не сделала ради помощи ближнему, а то и из естественного желания заслужить похвалу.
– В таком случае я благодарна ей так же, как и вам, мсье! – от души воскликнула Мария.
Ей до смерти хотелось узнать имя этой фрейлины, но она воздержалась от расспросов, понимая, что никто ничего ей не скажет. Она решила, что все как следует обдумает, но лишь после того, как все вокруг немного поуляжется. Должно быть, эта фрейлина из окружения королевы-матери; в достаточной степени приближена, потому и знает о происходящем при дворе короля; вероятно, достаточно хороша собой, чтобы соблазнить такого мужчину, как Арамис. А таких красавцев не так уж и много! Но сейчас ей не до него, теперь решить бы, куда ей направиться, если она откажется ехать к брату.
– Надо подумать, куда же я могу поехать… Дампьер под запретом, значит, и Лезиньи тоже, раз у меня нет права приближаться к Парижу ближе чем на десять лье. Отпадают и замки отца: Монбазон, Кузьер, Рошфор-ан-Ивелин. Впрочем, отец все равно отказался бы принять меня. Так что за границу. И если я рассуждаю правильно, только не Англия, а потому придется выбрать Лорен! Пусть нет для меня места на земле отца, но есть место, где мне довелось впервые увидеть белый свет, – это земля моей матери, Мадлен де Ленонкур. Там я буду чувствовать себя по-настоящему дома, замужество же сделало меня герцогиней Лоренской. Да, думаю, это лучшее из возможных решений… Вы согласитесь сопровождать меня, мсье?
Арамис бросил взгляд на своего товарища и вздохнул так, что у нее защемило сердце.
– Для меня это стало бы безмерным счастьем, мадам…
– ..но пришлось бы пренебречь долгом, да и Мальвиль не позволил бы. Успокойтесь, мне просто хотелось испытать вас. Просить вашего эскорта стало бы слишком малой толикой признательности за то, что вы сделали для меня. Я теперь обязана вам жизнью и никогда этого не забуду. Прощайте же, спасители мои, и еще раз спасибо!
– «До свидания» услышать было бы много приятнее, – укорил ее Арамис, целуя протянутую ему руку.
– Если бы это зависело только от меня, я сделала бы все, лишь бы разделить с вами это удовольствие, уверяю вас. Но на все воля Господа!
К удивлению Марии, мушкетер осенил себя крестным знамением и произнес:
– Да будет свято имя его!
Видя ее недоумение, Мальвиль пояснил со смехом:
– Не удивляйтесь, мадам, мой друг Арамис стал мушкетером не по призванию. Как и я, он прельстился на престиж, плащ и перья на шляпе. Если бы не это, он наверняка уже был бы священником.
– Вас влечет церковь, мой друг? – осведомилась герцогиня.
– Это так, и я, несомненно, вернусь в лоно ее, теперь же душой и телом я мушкетер, и пребывание в рядах мушкетеров – блаженство для меня.
– И форма весьма вам к лицу! Что ж, тогда до свидания!
– То станет истинным и огромным счастьем!
Не обратив внимания на сквозившую во взгляде Мальвиля усмешку, он проводил герцогиню до кареты, помог подняться по ступенькам и задержал протянутую для поцелуя руку:
– Возвращайтесь как можно быстрее, время уже тяготит меня!
Был он столь мил, что Мария на мгновение оказалась во власти нахлынувшей грусти: после недавно пережитых ужасов это возможное увлечение могло бы оказаться как нельзя кстати.
Тем временем подошел прощаться и Габриэль.
– Будьте благоразумны и осмотрительны, – мрачно произнес он. – Те, кто готовил вам ловушку, на этом не остановятся. Мы, конечно же, поставим в известность о случившемся герцога, однако нужно ехать как можно дальше и на месте подыскать среди окружения надежную защиту.
– Не беспокойтесь, об этом я позабочусь. И еще. Знаете ли вы, куда направился мой супруг? Он что же, возвратился после исполнения своего обещания в Нант, или же он…
– Он возвращается в Дампьер, где ему предстоит дожидаться воли Его Величества. Король покинет Нант завтра при любых обстоятельствах. Его путь будет лежать через Шатобриан, Витре, Лаваль, ле Мане, Шартр и Рамбуйе, а нам предписано догнать его и присоединиться к свите. Путешествие займет по меньшей мере три недели.
– В таком случае я заеду в Париж. Мне нужно взять украшения, они мне могут очень понадобиться, но заскочу туда лишь на минутку и тут же отправлюсь дальше, на восток.
И она пустилась в путь в опаленные жарким солнцем последние дни августа 1626 года, под стрекотанье стрекоз, блеснувших крылышками в поднятой пыли, и гудение пчел. Гордая и надменная…
Возвращалась она обратно по заснеженной дороге под низким хмурым небом. Минувшие два года она едва заметила – пронеслись они словно один день: в Лорене ей был оказан теплый, радушный прием.
Пребывая в пределах суверенного герцогства, она вновь испытала чувство приятного удивления: то был совсем другой мир – такой спокойной показалась ей здешняя жизнь. Суровое, столь любимое Марией очарование Бретани было прямой противоположностью этому приветливому краю. Тучность виноградников и хлебных полей являли собой поразительное благополучие Лорена. Воздух был напоен запахом спелой мирабели, в окнах сельских домов сверкали стекла, и нигде не были заметны следы нищеты.
Еще лучше обстояли дела в Нанси, большом и богатом торговом городе, где для нее широко распахнул свои двери великолепный дворец, в котором герцог Карл IV и герцогиня Николь приняли ее как ближайшую родственницу, кем, собственно, она и была. Замужество за герцогом Лоренским Шеврезом из дома Гизов наделяло ее статусом их кузины.
По правде говоря, к любезности, пускай и напускной, выказанной при встрече герцогиней Николь, весьма скоро примешался налет недовольства, как только та заметила, что муж ее не устоял перед чарами явившейся к ним сирены, а их безмятежное до той поры супружество почти пошло прахом. Поскольку Мария долгое время была лишена чувственной близости, ей не составило особого труда сделать Карла своим любовником.
И нельзя сказать, что без удовольствия! В свои двадцать один год – на пять лет моложе ее, на четыре моложе своей супруги – это был красивый молодой человек: светловолосый, высокий и мускулистый, со скуластым широким лицом, живыми голубыми глазами и крупным носом. Любезный, словоохотливый и недалекий, охотно ухватившийся за предложение дяди – герцога Генриха – взять в жены его дочь Николь вместе с титулом принца-консорта. О чем Николь, став полноправной герцогиней и не питая ни малейших иллюзий, сказала со вздохом: «Увидите, у этого повесы все пойдет прахом!»
У страстно влюбленного Карла для соблазнения красавицы-кузины было все, а та не только не воспротивилась его вниманию, но, напротив, лишь полнее распахнула перед ним арсенал своих прелестей и вскоре обладала даже большей властью над ним, нежели его супруга-герцогиня.
И потекли нескончаемые празднества, балы, поединки, концерты, балеты, комедии невыезды на охоту. «Ей не составило никакого труда взбудоражить весь двор, по причине чего герцог Карл и его жена запустили дела, потерявший голову герцог принес ей в подарок хорошо знакомый герцогине бриллиант, а потому она назавтра же отнесла его назад принцессе». На самом деле все дело было в ее гордости, не позволившей ей принять отнятое у той, у которой она уже забрала мужа. Как бы то ни было, если раньше бедная Николь хранила тень надежды, то теперь иллюзии разлетелись в прах. Марии же, чтобы не быть обвиненной в бессердечии и корысти, проще было отказаться от бриллианта.
Едва ли не официально возведенная на престол герцогиня де Шеврез сладострастно вкушала атмосферу этого бесконечного праздника, королевой которого и являлась. Клубы фимиама, пусть и не всегда искренние, одурманивали, ими хотелось дышать вновь и вновь, но они были не в состоянии заставить ее забыть главный двор Франции и то место, которое она еще недавно занимала при королеве. Она вполне искренне желала смерти королю Людовику и кардиналу Ришелье, так что однажды, уверившись в своем влиянии на герцога Лоренского, она поспешила вновь окунуться в захватывающую политическую игру.
От королевы Анны Австрийской, безутешной после отъезда верной подруги, получала она длинные грустные письма. Королева-мать избегала ее и не скрывала этого. Помимо всего прочего, молодая герцогиня Орлеанская – супруга герцога Гастона Орлеанского, брата Людовика XIII, была беременна, тогда как Анна не имела ни малейшего желания иметь ребенка. Это вызывало постоянную нервозность, со временем лишь нарастающую: королю нужен был наследник, и на горизонте вырисовывалось отречение! Анне так не хватало мужества Марии, ее стойкости к жизненным напастям, и она неоднократно обращалась к королю с просьбой о помиловании герцогини де Шеврез, но, разумеется, всякий раз без малейшего успеха.
Клод де Шеврез со своей стороны предпринял несколько робких попыток, испросил даже позволения для своей жены поселиться в Оверне или в Бурбоннэ, где он смог бы за нею проследить. Смертельная опасность, которой она едва избежала, да и опасение, что жена могла заподозрить в причастности к этому его, не давали ему покоя.
Король отчасти согласился с его предложением, герцог даже посетил Нанси, чтобы донести новость до супруги и заключить с ней нечто вроде перемирия. Согласитесь, что для молодой женщины случай вновь обрести утерянное влияние на мужа был более чем подходящим. При встрече со страстно любящим ее супругом, долгое время не вкушавшим ее чарующих прелестей, Мария раскрыла для него свои объятия и свою постель, и тот вновь, как и прежде, оказался у нее в подчинении. Но стоило ему лишь попытаться увезти Марию к себе, как тут же зазвучала иная песня: грубыми удовольствиями французской провинции ее уже было не прельстить. Герцогине де Шеврез хотелось по меньшей мере вернуться в дорогой ее сердцу Дампьер. И ничего другого, а если Шеврез желает радостей тесного с ней общения, то все в его руках. Пусть найдет общий язык с королевой, пускай они объединят усилия. Она же покинет свой Лорен не раньше, чем все для этого будет готово…
И герцог де Шеврез, поджав уши, словно побитая собака, отправился в дорогу с единственным утешением в душе. То была надежда, что Мария, решившись покинуть Нанси, в конце концов вернется к нему. Положение в городе начало тяготить ее, выстроенный ею треугольник восстановил против герцогини даже наиболее ярых и последовательных ее приверженцев, чего она никак не ожидала. Сама ли она приняла решение поселиться в Бар-ле-Дюк, поместье герцогини Николь, находившемся в двадцати лье от столицы и жалованное лично королем Франции, или нет, остается под вопросом. Весной 1627 года Карл де Лорен явился в Париж, чтобы обсудить кое с кем возможность возвращения своей любовницы, а при случае и попытаться выступить в ее защиту. Ничего не добившись, впрочем, как и многие другие, он возвратился назад и бросился искать утешения в объятиях Марии, для чего ей был подобран один из красивейших домов в верхней, утопающей в садах, части города, с видом на плавные изгибы петляющей внизу реки Онзен. Гнездышко оказалось прелестным, неприметным для постороннего глаза и несравненно более приятным, нежели покои герцогского дворца, в закоулках коридоров которого легко было натолкнуться на негодование герцогини Николь.
Крах усилий обоих ее посредников привел Марию в ярость. Она решила, что настало время защиты своих интересов собственными силами, для чего требовалась новая коалиция против Франции кардинала Ришелье. Для интриги как нельзя кстати сложились и благоприятные обстоятельства. Сначала стало легче дышать королеве, поскольку в Париже спустя всего десять месяцев после вступления в брак скончалась герцогиня Орлеанская, родив при этом крепенькую и здоровую девочку – то была Анна-Мария-Луиза Орлеанская, которой в будущем предстояло стать великой. Но в ту пору на нее никто не обратил внимания, она была всего лишь новорожденной девочкой, и Анна Австрийская уверовала, что надолго сохранит за собой трон, не прилагая к тому особых усилий, поскольку наследный герцог Орлеанский не имел ни малейшего желания обременять себя новой женитьбой.
Знать была поражена плевелами неповиновения: в сентябре стало известно о загадочной смерти в донжоне Венсена маршала д'Орнано. По официальной версии, причиной послужил приступ уремии, но в своем «голубом салоне» маркиза Рамбуйе, повелительница острословов и жеманниц, не побоявшись темницы, заявила, будто бы маршалу дали «достойную его веса дозу мышьяка». Еще одна трагедия приключилась на следующий день после смерти герцогини Орлеанской: неисправимый дуэлянт Монморанси-Бутвиль сложил свою упрямую голову на плахе – он дрался с маркизом де Бевроном прямо на Королевской площади, в два часа пополудни, зная об эдикте, запрещавшем дуэли. Кардинал явил редкую непреклонность, и молодой повеса, к глубокой скорби возмущенных Монморанси и большей части высшего света, был казнен. Мадам де Шеврез удалось-таки сплести сети нового аристократического заговора, пошатнувшегося было после смерти Шале. Письменные послания, в написании которых ей помогал и герцог де Лорен, по большим и малым дорогам разносимые посыльными, поддерживали огонь в тлеющем со всех сторон королевстве. Был составлен и план: Карл де Лорен выступит со своим войском на Париж, граф де Суассон и герцог Савойский вторгнутся в Прованс и в земли наследника престола. Что касается наставников-протестантов, те, в нарушение договоренности, овладевают Лангедоком и развязывают в регионе религиозную вражду.
Но для этой последней части программы была необходима помощь Англии, и Мария возобновила переписку с герцогом Бекингэмом, все еще негодовавшим по причине отлучения от Франции и от королевы Анны, отношения с которой были столь неуклюже скомпрометированы в садах Амьена. Красавец Георг принялся снаряжать военные корабли, готовясь бросить их к берегам Франции – с разных ее концов доносилось бряцанье оружия. Короче, герцогиня де Шеврез была готова бросить на королевство Людовика XIII половину Европы, лишь бы вернуться в Лувр победительницей, пусть и во вражеском обозе. Королева, будучи осведомленной обо всех этих действиях благодаря их переписке, аплодировала ей. И случилось наихудшее. Чтобы поддержать усилия герцога Лоренского, подвигнутого на то его любовницей, и упростить отношения, Бекингэм направил в Нанси одного из ближайших своих приближенных, лорда Монтэгю, с которым Мария познакомилась, будучи в Англии по случаю бракосочетания Карла I и Генриетты-Марии Французской. Тогда они лишь подружились, не более того. Лорд был не лишен привлекательности, но Марии, страстно увлеченной в ту пору Генрихом Холландом и в высшей степени занятой установлением дружеских отношений с Бекингэмом, недоставало времени на других мужчин.
Теперь все было иначе, и, чтобы в подробностях изложить план Бекингэма по уничтожению Франции, он встретился с герцогиней в ее доме, в Баре. Мария пришла в полный восторг, узнав о подготовке трех английских эскадр с десятью тысячами солдат на борту для высадки на остров Ре с тем, чтобы оказать поддержку протестантам Ла-Рошели. Рассказ прибывшего она слушала внимательно, пристально вглядываясь в него, словно видела его впервые. Перед ней стоял элегантный и несколько отстраненный белокурый англичанин, свободно изъяснявшийся на двух или трех языках, неуловимо похожий на столь любимого и до сих пор не забытого ею покойного Холланда. И когда он объяснял герцогине, как один из флотов англичан направится к Ла-Рошели, а два других будут блокировать устья Луары и Сены, она лучезарно улыбнулась, и Уолтер Монтэгю, растеряв всю свою британскую чопорность, вспыхнул словно поднесенный к пламени факел. Их взаимное влечение было тем более страстным, что в силу сложившихся обстоятельств к нему примешивались и необходимость конспирации, и мимолетность самой связи. Благосклонно принятому герцогом Лоренским Карлом, заявившим, что его войска тронутся с места лишь после того, как отчалят англичане, Монтэгю предстояло посетить еще Савойю, Швейцарию, Голландию, Венецию, а в Бретани встретиться с Роанами, родителями Марии. Он уехал вслед за ней, устремившейся к своим адресатам, чтобы поддержать рвение властей предержащих особ, на помощь которых приходилось рассчитывать. Нужно было везде успеть и всюду просить или обещать военную силу, которая принесет их хозяевам кусок столь лакомого пирога, каковым являлась Франция. Казалось, все шло хорошо. Пришли известия, будто бы Бекингэм высадил войска и готов к вторжению. Следует заметить, что, присоединившись к этой авантюре, Анна Австрийская сказала «фи» своим королевским обязанностям. Мария и ее сподвижники не учли лишь одного существенного обстоятельства, а именно – грозную пару: короля Людовика XIII и его министра, кардинала Ришелье.
Началось все, казалось бы, удачно: двадцать второго июля 1628 года Бекингэм ступил на землю острова Ре. С ним было около пяти тысяч войска и сотня всадников, прибывших на ста кораблях. Впечатляюще, но недостаточно для победы над героическим Туара, нашедшим укрытие в форте Сен-Мартен, где он с успехом держал оборону. Король и кардинал тут же выступили в поход с тем, чтобы доставить провиант и взять в осаду Ла-Рошель. В ночь на тридцатое октября на остров Ре были высажены элитные войска. Туара отбил натиск англичан. Спустя несколько дней маршалом Шомбергом остров был отбит. Преследуемые по пятам Бекингэм и Субиз сели на корабль и убрались восвояси, оставив брошенными более полутора тысяч убитых. Оставшиеся в живых, лишенные провианта и медикаментов, умирали от голода и болезней рядом с требующими ремонта кораблями.
Оставив англичанам их проблемы, Ришелье соорудил знаменитую плотину, осадил Ла-Рошель и обрек тем самым горожан на голод. К концу августа 1628 года, вызвав недовольство своих подданных, Карл, король Англии, и Бекингэм подготовили к переброске войска и новый флот.
А второго сентября в Портсмуте некий Джон Фелтон, офицер, доведенный до отчаяния нищетой и притеснениями, нанес герцогу Бекингэму прямо в сердце смертельный удар кинжалом.
Около трех месяцев прошло с той поры, когда из уст Карла Лоренского услышала Мария ужасную новость, а время и теперь еще не притупило испытанное тогда потрясение. Оно было столь сильно, как если бы ей пришлось потерять горячо любимого брата. Любовь к Холланду, казалось, оберегала ее от излишнего увлечения герцогом Бекингэмом, но, испытав по получении известия тяжкое страдание, Мария поняла, что любила его гораздо сильнее, чем ей казалось. Едва Карл прочитал письмо, как у нее подкосились ноги и она рухнула без сознания, что изрядно герцога удивило, однако ничуть не взволновало – женщины столь впечатлительны! Однако с того самого времени карты легли совсем иначе: Бекингэм был главным козырем в опасной игре, развязанной Марией против Людовика XIII и кардинала Ришелье. Несложно догадаться, что же за этим последовало: Бекингэм убит, англичанам не удалось вновь захватить остров Ре, а принцы крови, все, как один, продолжали дожидаться несостоявшегося успеха Англии, не двигая при этом на Францию свои войска. В особенности после того, как обреченная на голод Ла-Рошель сдалась на милость победителя. К первому ноября все было кончено. Ришелье, став освободителем, укрепил свои позиции на всех направлениях.
Мария ненавидела его как никогда прежде. Он отнял у нее все: будущее, надежду на реванш и последнего любовника: когда клинок Фелтона входил в сердце Бекингэма, Уолтер Монтэгю был уже в Бастилии.
Излишне уверенный в себе английский дипломат недооценил сплетенную кардиналом агентурную сеть, наброшенную на королевство. Двое басков следовали за ним по пятам через всю Европу и как-то вечером, когда он собрался было с визитом к Марии в Бар-ле-Дюк, был замечен де Бурбоном, охранявшим последний рубеж перед границей с Лореном. С горсткой людей тот пересек упомянутую границу – герцогство Бар на самом деле было вассалом короля Франции – и без труда захватил и Монтэгю, и его слугу, и его чемодан, доверху набитый бумагами, о содержании которых никто и ничего толком знать не знал и ведать не ведал, но которых было вполне достаточно, чтобы скомпрометировать многих людей: коалиционных принцев – вне всякого сомнения, мадам де Шеврез – с уверенностью, а может, и саму королеву.
В течение многих и многих дней сновали по дорогам курьеры. Герцог Лоренский протестовал против незаконного вторжения Бурбона в свои земли. Вместе с королем Англии он требовал освобождения Монтэгю, бумаги которого невероятным образом не содержали ничего, что могло бы скомпрометировать королеву. Как один, так и другой настойчиво просили о возвращении мадам де Шеврез, их «горячо любимого друга». Вздыхала по ней и королева, наконец за нее просил и герцог де Шеврез, желая, чтобы вернули ему супругу, что и было сделано. В течение продолжительного отсутствия жены он не прекращал верноподданически служить королю, за что тот жаловал ему звание Первого дворянина Его Величества и титул пэра Франции. После тщательных размышлений Ришелье не то чтобы согласился, а скорее высказал мысли вслух:
Странное дело, но от всех этих мыслей не осталось и следа, стоило ей в двух всадниках, догнавших ее на взмыленных лошадях, признать Габриэля де Мальвиля, бывшего ее пажа, года три как служившего в мушкетерах, и его друга Анри д'Арамиса, предложивших ей защиту от возможных обидчиков. Проблемы решались сами собой: шестеро и даже семеро бродяг мало что значили против двух шпаг, считавшихся одними из лучших в королевстве. Правда, и неприметный с виду кучер Перан одним ударом кулака мог бы наповал уложить быка.
Наспех собранная верной Анной в дорогу, обессиленная от волнений и спешки, Мария была благодарна своим спасителям.
– Но откуда же вам стало известно о грозящей мне опасности? – поинтересовалась она.
– Об этом было нетрудно догадаться, – ответил Мальвиль. – Смерть молодого Шале настроила против вас всех его родственников, а молва в растревоженном городе бежит весьма прытко. Мсье д'Арамис и я, испросив у мсье де Тревиля увольнение, тут же были отпущены. Если не вдаваться в подробности, можно сказать лишь одно: у вас, мадам, есть некий воздыхатель в рядах мушкетеров.
– Чему ж тут удивляться? – вздохнул Арамис, белозубо улыбаясь. – Это же естественно, если речь идет о мадам де Шеврез.
Молодой мушкетер был соблазнителен, элегантен, отличался благородной осанкой. Его лестное замечание, пусть и высказанное на пыльной сельской дороге, вернуло герцогине утраченное было кокетливое настроение.
– Вы в том уверены, мсье?
– Безусловно, мадам, и весьма пылкий…
– Нам теперь не до мадригалов! – остановил друга Мальвиль, не оценив сказанного.
– Но, Габриэль, вы же сами затеяли этот разговор! – заметила Мария, смеясь. – Так что же мы теперь будем делать?
– Мы не оставим вас до замка Вержер. Там вы будете в безопасности, поскольку окажетесь под защитой вашего брата, герцога де Геменэ, ему вы вверены решением короля. А чтобы вы прибыли туда целой и невредимой, мы вас и сопровождаем. Так что возложенная на нас миссия будет исполнена без нарушения воли Его Величества. При этих словах Мария улыбнулась:
– Мне было бы надежнее с вами, Мальвиль! Да, я обожаю брата и очень люблю свою невестку, но ничего не слышала об их пребывании в Вержере и потому спрашиваю себя, какие же это родственные чувства могли привести их сюда в столь неподходящее время. Я никогда не смогу простить мужа, упрятавшего меня сюда не моргнув и глазом! А ведь он знал, что я окажусь в западне, откуда живой мне вряд ли суждено выбраться.
– Не вините его! – горячо запротестовал Габриэль. – Его светлость не способен на подобную низость! Он ничего не знал о подвохе и лишь исполнял данное им обещание…
– Обещание?! Кому? Королю?
– Разумеется. Милостиво согласившись на ваше возвращение из Нанта, после того как ваш супруг выступил с защитой в ваш адрес, король поставил перед ним одно непременное условие: сопровождать вас ему будет дозволено лишь до земель Роан-Геменэ, которые определены для вас местом ссылки. Тем самым король дал понять, что указ о принудительном поселении никоим образом не распространяется на вашего супруга.
– Неужели? Но скажите же мне тогда, как обо всем этом стало известно вам? Ведь мушкетеры не охраняют двери почивален…
– ..а если уж и несут там службу, то никогда и ничего не подслушивают, герцогиня! – продолжил Габриэль. – Просто так случилось, что наш Арамис кокетничает с одной из фрейлин двора, которая питает к нему интерес и выказывает истинную изворотливость, если хочет удовлетворить свое женское любопытство!
– Если хочет оказать дружескую услугу, – с невозмутимым видом уточнил тот, о ком шла речь. – Нет ничего такого, чего бы она не сделала ради помощи ближнему, а то и из естественного желания заслужить похвалу.
– В таком случае я благодарна ей так же, как и вам, мсье! – от души воскликнула Мария.
Ей до смерти хотелось узнать имя этой фрейлины, но она воздержалась от расспросов, понимая, что никто ничего ей не скажет. Она решила, что все как следует обдумает, но лишь после того, как все вокруг немного поуляжется. Должно быть, эта фрейлина из окружения королевы-матери; в достаточной степени приближена, потому и знает о происходящем при дворе короля; вероятно, достаточно хороша собой, чтобы соблазнить такого мужчину, как Арамис. А таких красавцев не так уж и много! Но сейчас ей не до него, теперь решить бы, куда ей направиться, если она откажется ехать к брату.
– Надо подумать, куда же я могу поехать… Дампьер под запретом, значит, и Лезиньи тоже, раз у меня нет права приближаться к Парижу ближе чем на десять лье. Отпадают и замки отца: Монбазон, Кузьер, Рошфор-ан-Ивелин. Впрочем, отец все равно отказался бы принять меня. Так что за границу. И если я рассуждаю правильно, только не Англия, а потому придется выбрать Лорен! Пусть нет для меня места на земле отца, но есть место, где мне довелось впервые увидеть белый свет, – это земля моей матери, Мадлен де Ленонкур. Там я буду чувствовать себя по-настоящему дома, замужество же сделало меня герцогиней Лоренской. Да, думаю, это лучшее из возможных решений… Вы согласитесь сопровождать меня, мсье?
Арамис бросил взгляд на своего товарища и вздохнул так, что у нее защемило сердце.
– Для меня это стало бы безмерным счастьем, мадам…
– ..но пришлось бы пренебречь долгом, да и Мальвиль не позволил бы. Успокойтесь, мне просто хотелось испытать вас. Просить вашего эскорта стало бы слишком малой толикой признательности за то, что вы сделали для меня. Я теперь обязана вам жизнью и никогда этого не забуду. Прощайте же, спасители мои, и еще раз спасибо!
– «До свидания» услышать было бы много приятнее, – укорил ее Арамис, целуя протянутую ему руку.
– Если бы это зависело только от меня, я сделала бы все, лишь бы разделить с вами это удовольствие, уверяю вас. Но на все воля Господа!
К удивлению Марии, мушкетер осенил себя крестным знамением и произнес:
– Да будет свято имя его!
Видя ее недоумение, Мальвиль пояснил со смехом:
– Не удивляйтесь, мадам, мой друг Арамис стал мушкетером не по призванию. Как и я, он прельстился на престиж, плащ и перья на шляпе. Если бы не это, он наверняка уже был бы священником.
– Вас влечет церковь, мой друг? – осведомилась герцогиня.
– Это так, и я, несомненно, вернусь в лоно ее, теперь же душой и телом я мушкетер, и пребывание в рядах мушкетеров – блаженство для меня.
– И форма весьма вам к лицу! Что ж, тогда до свидания!
– То станет истинным и огромным счастьем!
Не обратив внимания на сквозившую во взгляде Мальвиля усмешку, он проводил герцогиню до кареты, помог подняться по ступенькам и задержал протянутую для поцелуя руку:
– Возвращайтесь как можно быстрее, время уже тяготит меня!
Был он столь мил, что Мария на мгновение оказалась во власти нахлынувшей грусти: после недавно пережитых ужасов это возможное увлечение могло бы оказаться как нельзя кстати.
Тем временем подошел прощаться и Габриэль.
– Будьте благоразумны и осмотрительны, – мрачно произнес он. – Те, кто готовил вам ловушку, на этом не остановятся. Мы, конечно же, поставим в известность о случившемся герцога, однако нужно ехать как можно дальше и на месте подыскать среди окружения надежную защиту.
– Не беспокойтесь, об этом я позабочусь. И еще. Знаете ли вы, куда направился мой супруг? Он что же, возвратился после исполнения своего обещания в Нант, или же он…
– Он возвращается в Дампьер, где ему предстоит дожидаться воли Его Величества. Король покинет Нант завтра при любых обстоятельствах. Его путь будет лежать через Шатобриан, Витре, Лаваль, ле Мане, Шартр и Рамбуйе, а нам предписано догнать его и присоединиться к свите. Путешествие займет по меньшей мере три недели.
– В таком случае я заеду в Париж. Мне нужно взять украшения, они мне могут очень понадобиться, но заскочу туда лишь на минутку и тут же отправлюсь дальше, на восток.
И она пустилась в путь в опаленные жарким солнцем последние дни августа 1626 года, под стрекотанье стрекоз, блеснувших крылышками в поднятой пыли, и гудение пчел. Гордая и надменная…
Возвращалась она обратно по заснеженной дороге под низким хмурым небом. Минувшие два года она едва заметила – пронеслись они словно один день: в Лорене ей был оказан теплый, радушный прием.
Пребывая в пределах суверенного герцогства, она вновь испытала чувство приятного удивления: то был совсем другой мир – такой спокойной показалась ей здешняя жизнь. Суровое, столь любимое Марией очарование Бретани было прямой противоположностью этому приветливому краю. Тучность виноградников и хлебных полей являли собой поразительное благополучие Лорена. Воздух был напоен запахом спелой мирабели, в окнах сельских домов сверкали стекла, и нигде не были заметны следы нищеты.
Еще лучше обстояли дела в Нанси, большом и богатом торговом городе, где для нее широко распахнул свои двери великолепный дворец, в котором герцог Карл IV и герцогиня Николь приняли ее как ближайшую родственницу, кем, собственно, она и была. Замужество за герцогом Лоренским Шеврезом из дома Гизов наделяло ее статусом их кузины.
По правде говоря, к любезности, пускай и напускной, выказанной при встрече герцогиней Николь, весьма скоро примешался налет недовольства, как только та заметила, что муж ее не устоял перед чарами явившейся к ним сирены, а их безмятежное до той поры супружество почти пошло прахом. Поскольку Мария долгое время была лишена чувственной близости, ей не составило особого труда сделать Карла своим любовником.
И нельзя сказать, что без удовольствия! В свои двадцать один год – на пять лет моложе ее, на четыре моложе своей супруги – это был красивый молодой человек: светловолосый, высокий и мускулистый, со скуластым широким лицом, живыми голубыми глазами и крупным носом. Любезный, словоохотливый и недалекий, охотно ухватившийся за предложение дяди – герцога Генриха – взять в жены его дочь Николь вместе с титулом принца-консорта. О чем Николь, став полноправной герцогиней и не питая ни малейших иллюзий, сказала со вздохом: «Увидите, у этого повесы все пойдет прахом!»
У страстно влюбленного Карла для соблазнения красавицы-кузины было все, а та не только не воспротивилась его вниманию, но, напротив, лишь полнее распахнула перед ним арсенал своих прелестей и вскоре обладала даже большей властью над ним, нежели его супруга-герцогиня.
И потекли нескончаемые празднества, балы, поединки, концерты, балеты, комедии невыезды на охоту. «Ей не составило никакого труда взбудоражить весь двор, по причине чего герцог Карл и его жена запустили дела, потерявший голову герцог принес ей в подарок хорошо знакомый герцогине бриллиант, а потому она назавтра же отнесла его назад принцессе». На самом деле все дело было в ее гордости, не позволившей ей принять отнятое у той, у которой она уже забрала мужа. Как бы то ни было, если раньше бедная Николь хранила тень надежды, то теперь иллюзии разлетелись в прах. Марии же, чтобы не быть обвиненной в бессердечии и корысти, проще было отказаться от бриллианта.
Едва ли не официально возведенная на престол герцогиня де Шеврез сладострастно вкушала атмосферу этого бесконечного праздника, королевой которого и являлась. Клубы фимиама, пусть и не всегда искренние, одурманивали, ими хотелось дышать вновь и вновь, но они были не в состоянии заставить ее забыть главный двор Франции и то место, которое она еще недавно занимала при королеве. Она вполне искренне желала смерти королю Людовику и кардиналу Ришелье, так что однажды, уверившись в своем влиянии на герцога Лоренского, она поспешила вновь окунуться в захватывающую политическую игру.
От королевы Анны Австрийской, безутешной после отъезда верной подруги, получала она длинные грустные письма. Королева-мать избегала ее и не скрывала этого. Помимо всего прочего, молодая герцогиня Орлеанская – супруга герцога Гастона Орлеанского, брата Людовика XIII, была беременна, тогда как Анна не имела ни малейшего желания иметь ребенка. Это вызывало постоянную нервозность, со временем лишь нарастающую: королю нужен был наследник, и на горизонте вырисовывалось отречение! Анне так не хватало мужества Марии, ее стойкости к жизненным напастям, и она неоднократно обращалась к королю с просьбой о помиловании герцогини де Шеврез, но, разумеется, всякий раз без малейшего успеха.
Клод де Шеврез со своей стороны предпринял несколько робких попыток, испросил даже позволения для своей жены поселиться в Оверне или в Бурбоннэ, где он смог бы за нею проследить. Смертельная опасность, которой она едва избежала, да и опасение, что жена могла заподозрить в причастности к этому его, не давали ему покоя.
Король отчасти согласился с его предложением, герцог даже посетил Нанси, чтобы донести новость до супруги и заключить с ней нечто вроде перемирия. Согласитесь, что для молодой женщины случай вновь обрести утерянное влияние на мужа был более чем подходящим. При встрече со страстно любящим ее супругом, долгое время не вкушавшим ее чарующих прелестей, Мария раскрыла для него свои объятия и свою постель, и тот вновь, как и прежде, оказался у нее в подчинении. Но стоило ему лишь попытаться увезти Марию к себе, как тут же зазвучала иная песня: грубыми удовольствиями французской провинции ее уже было не прельстить. Герцогине де Шеврез хотелось по меньшей мере вернуться в дорогой ее сердцу Дампьер. И ничего другого, а если Шеврез желает радостей тесного с ней общения, то все в его руках. Пусть найдет общий язык с королевой, пускай они объединят усилия. Она же покинет свой Лорен не раньше, чем все для этого будет готово…
И герцог де Шеврез, поджав уши, словно побитая собака, отправился в дорогу с единственным утешением в душе. То была надежда, что Мария, решившись покинуть Нанси, в конце концов вернется к нему. Положение в городе начало тяготить ее, выстроенный ею треугольник восстановил против герцогини даже наиболее ярых и последовательных ее приверженцев, чего она никак не ожидала. Сама ли она приняла решение поселиться в Бар-ле-Дюк, поместье герцогини Николь, находившемся в двадцати лье от столицы и жалованное лично королем Франции, или нет, остается под вопросом. Весной 1627 года Карл де Лорен явился в Париж, чтобы обсудить кое с кем возможность возвращения своей любовницы, а при случае и попытаться выступить в ее защиту. Ничего не добившись, впрочем, как и многие другие, он возвратился назад и бросился искать утешения в объятиях Марии, для чего ей был подобран один из красивейших домов в верхней, утопающей в садах, части города, с видом на плавные изгибы петляющей внизу реки Онзен. Гнездышко оказалось прелестным, неприметным для постороннего глаза и несравненно более приятным, нежели покои герцогского дворца, в закоулках коридоров которого легко было натолкнуться на негодование герцогини Николь.
Крах усилий обоих ее посредников привел Марию в ярость. Она решила, что настало время защиты своих интересов собственными силами, для чего требовалась новая коалиция против Франции кардинала Ришелье. Для интриги как нельзя кстати сложились и благоприятные обстоятельства. Сначала стало легче дышать королеве, поскольку в Париже спустя всего десять месяцев после вступления в брак скончалась герцогиня Орлеанская, родив при этом крепенькую и здоровую девочку – то была Анна-Мария-Луиза Орлеанская, которой в будущем предстояло стать великой. Но в ту пору на нее никто не обратил внимания, она была всего лишь новорожденной девочкой, и Анна Австрийская уверовала, что надолго сохранит за собой трон, не прилагая к тому особых усилий, поскольку наследный герцог Орлеанский не имел ни малейшего желания обременять себя новой женитьбой.
Знать была поражена плевелами неповиновения: в сентябре стало известно о загадочной смерти в донжоне Венсена маршала д'Орнано. По официальной версии, причиной послужил приступ уремии, но в своем «голубом салоне» маркиза Рамбуйе, повелительница острословов и жеманниц, не побоявшись темницы, заявила, будто бы маршалу дали «достойную его веса дозу мышьяка». Еще одна трагедия приключилась на следующий день после смерти герцогини Орлеанской: неисправимый дуэлянт Монморанси-Бутвиль сложил свою упрямую голову на плахе – он дрался с маркизом де Бевроном прямо на Королевской площади, в два часа пополудни, зная об эдикте, запрещавшем дуэли. Кардинал явил редкую непреклонность, и молодой повеса, к глубокой скорби возмущенных Монморанси и большей части высшего света, был казнен. Мадам де Шеврез удалось-таки сплести сети нового аристократического заговора, пошатнувшегося было после смерти Шале. Письменные послания, в написании которых ей помогал и герцог де Лорен, по большим и малым дорогам разносимые посыльными, поддерживали огонь в тлеющем со всех сторон королевстве. Был составлен и план: Карл де Лорен выступит со своим войском на Париж, граф де Суассон и герцог Савойский вторгнутся в Прованс и в земли наследника престола. Что касается наставников-протестантов, те, в нарушение договоренности, овладевают Лангедоком и развязывают в регионе религиозную вражду.
Но для этой последней части программы была необходима помощь Англии, и Мария возобновила переписку с герцогом Бекингэмом, все еще негодовавшим по причине отлучения от Франции и от королевы Анны, отношения с которой были столь неуклюже скомпрометированы в садах Амьена. Красавец Георг принялся снаряжать военные корабли, готовясь бросить их к берегам Франции – с разных ее концов доносилось бряцанье оружия. Короче, герцогиня де Шеврез была готова бросить на королевство Людовика XIII половину Европы, лишь бы вернуться в Лувр победительницей, пусть и во вражеском обозе. Королева, будучи осведомленной обо всех этих действиях благодаря их переписке, аплодировала ей. И случилось наихудшее. Чтобы поддержать усилия герцога Лоренского, подвигнутого на то его любовницей, и упростить отношения, Бекингэм направил в Нанси одного из ближайших своих приближенных, лорда Монтэгю, с которым Мария познакомилась, будучи в Англии по случаю бракосочетания Карла I и Генриетты-Марии Французской. Тогда они лишь подружились, не более того. Лорд был не лишен привлекательности, но Марии, страстно увлеченной в ту пору Генрихом Холландом и в высшей степени занятой установлением дружеских отношений с Бекингэмом, недоставало времени на других мужчин.
Теперь все было иначе, и, чтобы в подробностях изложить план Бекингэма по уничтожению Франции, он встретился с герцогиней в ее доме, в Баре. Мария пришла в полный восторг, узнав о подготовке трех английских эскадр с десятью тысячами солдат на борту для высадки на остров Ре с тем, чтобы оказать поддержку протестантам Ла-Рошели. Рассказ прибывшего она слушала внимательно, пристально вглядываясь в него, словно видела его впервые. Перед ней стоял элегантный и несколько отстраненный белокурый англичанин, свободно изъяснявшийся на двух или трех языках, неуловимо похожий на столь любимого и до сих пор не забытого ею покойного Холланда. И когда он объяснял герцогине, как один из флотов англичан направится к Ла-Рошели, а два других будут блокировать устья Луары и Сены, она лучезарно улыбнулась, и Уолтер Монтэгю, растеряв всю свою британскую чопорность, вспыхнул словно поднесенный к пламени факел. Их взаимное влечение было тем более страстным, что в силу сложившихся обстоятельств к нему примешивались и необходимость конспирации, и мимолетность самой связи. Благосклонно принятому герцогом Лоренским Карлом, заявившим, что его войска тронутся с места лишь после того, как отчалят англичане, Монтэгю предстояло посетить еще Савойю, Швейцарию, Голландию, Венецию, а в Бретани встретиться с Роанами, родителями Марии. Он уехал вслед за ней, устремившейся к своим адресатам, чтобы поддержать рвение властей предержащих особ, на помощь которых приходилось рассчитывать. Нужно было везде успеть и всюду просить или обещать военную силу, которая принесет их хозяевам кусок столь лакомого пирога, каковым являлась Франция. Казалось, все шло хорошо. Пришли известия, будто бы Бекингэм высадил войска и готов к вторжению. Следует заметить, что, присоединившись к этой авантюре, Анна Австрийская сказала «фи» своим королевским обязанностям. Мария и ее сподвижники не учли лишь одного существенного обстоятельства, а именно – грозную пару: короля Людовика XIII и его министра, кардинала Ришелье.
Началось все, казалось бы, удачно: двадцать второго июля 1628 года Бекингэм ступил на землю острова Ре. С ним было около пяти тысяч войска и сотня всадников, прибывших на ста кораблях. Впечатляюще, но недостаточно для победы над героическим Туара, нашедшим укрытие в форте Сен-Мартен, где он с успехом держал оборону. Король и кардинал тут же выступили в поход с тем, чтобы доставить провиант и взять в осаду Ла-Рошель. В ночь на тридцатое октября на остров Ре были высажены элитные войска. Туара отбил натиск англичан. Спустя несколько дней маршалом Шомбергом остров был отбит. Преследуемые по пятам Бекингэм и Субиз сели на корабль и убрались восвояси, оставив брошенными более полутора тысяч убитых. Оставшиеся в живых, лишенные провианта и медикаментов, умирали от голода и болезней рядом с требующими ремонта кораблями.
Оставив англичанам их проблемы, Ришелье соорудил знаменитую плотину, осадил Ла-Рошель и обрек тем самым горожан на голод. К концу августа 1628 года, вызвав недовольство своих подданных, Карл, король Англии, и Бекингэм подготовили к переброске войска и новый флот.
А второго сентября в Портсмуте некий Джон Фелтон, офицер, доведенный до отчаяния нищетой и притеснениями, нанес герцогу Бекингэму прямо в сердце смертельный удар кинжалом.
Около трех месяцев прошло с той поры, когда из уст Карла Лоренского услышала Мария ужасную новость, а время и теперь еще не притупило испытанное тогда потрясение. Оно было столь сильно, как если бы ей пришлось потерять горячо любимого брата. Любовь к Холланду, казалось, оберегала ее от излишнего увлечения герцогом Бекингэмом, но, испытав по получении известия тяжкое страдание, Мария поняла, что любила его гораздо сильнее, чем ей казалось. Едва Карл прочитал письмо, как у нее подкосились ноги и она рухнула без сознания, что изрядно герцога удивило, однако ничуть не взволновало – женщины столь впечатлительны! Однако с того самого времени карты легли совсем иначе: Бекингэм был главным козырем в опасной игре, развязанной Марией против Людовика XIII и кардинала Ришелье. Несложно догадаться, что же за этим последовало: Бекингэм убит, англичанам не удалось вновь захватить остров Ре, а принцы крови, все, как один, продолжали дожидаться несостоявшегося успеха Англии, не двигая при этом на Францию свои войска. В особенности после того, как обреченная на голод Ла-Рошель сдалась на милость победителя. К первому ноября все было кончено. Ришелье, став освободителем, укрепил свои позиции на всех направлениях.
Мария ненавидела его как никогда прежде. Он отнял у нее все: будущее, надежду на реванш и последнего любовника: когда клинок Фелтона входил в сердце Бекингэма, Уолтер Монтэгю был уже в Бастилии.
Излишне уверенный в себе английский дипломат недооценил сплетенную кардиналом агентурную сеть, наброшенную на королевство. Двое басков следовали за ним по пятам через всю Европу и как-то вечером, когда он собрался было с визитом к Марии в Бар-ле-Дюк, был замечен де Бурбоном, охранявшим последний рубеж перед границей с Лореном. С горсткой людей тот пересек упомянутую границу – герцогство Бар на самом деле было вассалом короля Франции – и без труда захватил и Монтэгю, и его слугу, и его чемодан, доверху набитый бумагами, о содержании которых никто и ничего толком знать не знал и ведать не ведал, но которых было вполне достаточно, чтобы скомпрометировать многих людей: коалиционных принцев – вне всякого сомнения, мадам де Шеврез – с уверенностью, а может, и саму королеву.
В течение многих и многих дней сновали по дорогам курьеры. Герцог Лоренский протестовал против незаконного вторжения Бурбона в свои земли. Вместе с королем Англии он требовал освобождения Монтэгю, бумаги которого невероятным образом не содержали ничего, что могло бы скомпрометировать королеву. Как один, так и другой настойчиво просили о возвращении мадам де Шеврез, их «горячо любимого друга». Вздыхала по ней и королева, наконец за нее просил и герцог де Шеврез, желая, чтобы вернули ему супругу, что и было сделано. В течение продолжительного отсутствия жены он не прекращал верноподданически служить королю, за что тот жаловал ему звание Первого дворянина Его Величества и титул пэра Франции. После тщательных размышлений Ришелье не то чтобы согласился, а скорее высказал мысли вслух: