Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- Следующая »
- Последняя >>
Жюльетта Бенцони
Яд для королевы
Часть I
Побег (1679)
Глава 1
Дьявольская ночь
От восторга и страха сердце колотилось как сумасшедшее. Скорее! Скорее! Только бы подальше от монастыря! Шарлотта бежала что было сил, не разбирая пути. Где уж тут было заметить, что дорога, свернув, потянулась вдоль откоса? Споткнувшись о камень, девушка растянулась во весь рост и кубарем покатилась вниз. Может быть, и расшиблась бы насмерть, ударившись о стену, но, к счастью, перед ней росли кусты. Шарлотта запуталась в ветках и отделалась лишь несколькими царапинами. Девушка с трудом села. Голова у нее кружилась, и она никак не могла понять, где очутилась. Огляделась по сторонам – вокруг торчали только голые ветки, зима не оставила на них ни единого листочка. Не так-то легко сообразить, где ты находишься темной февральской ночью, когда на небе ни луны, ни звезд.
Мало того что стояла кромешная тьма, но было еще и тихо – ну просто как в могиле – ни единого шороха. Но тишина обрадовала Шарлотту: хорошее предзнаменование, значит, она оказалась на более далеком расстоянии от монастыря, чем предполагала. Ей-то показалось, что она летела вниз целую вечность… Сбежать Шарлотте, кажется, удалось, вот только где она оказалась? Как разобраться? Неподалеку видна опушка леса, но что это за лес? Шарлотта попыталась собраться с мыслями и сориентироваться…
Стену монастырского сада она преодолела с помощью плюща – его раскидистые ветви свешивались почти до земли. Потом она собиралась выбраться из города узкими пригородными улочками, полевыми тропками дойти до Сены, а там уж по берегу реки, она непременно добралась бы до Прюнуа.
После смерти отца мать Шарлотты сразу же отправила ее в монастырскую школу, и с тех пор она ни разу не покидала стен монастыря. Очень жаль. Теперь ей пришлось отыскивать дорогу по наитию. Жаль, что так темно, было бы чуть-чуть посветлее – ей проще было добраться до намеченной цели.
Девушка сидела на сухой траве среди голых веток – хорошо еще, что давно не было дождя и к ночному холоду не примешивалась сырость, – и старалась осознать случившееся. Ей вдруг показалось, что она заблудилась. Мелькнула страшная мысль: а вдруг монастырь где-то рядом? Кроме деревьев, она не видела абсолютно ничего. Ни единого огонька. Это был плохой признак. Даже если бы она не скатилась со склона, а бежала бы изо всех сил по дороге, то все равно не могла бы убежать настолько далеко, чтобы не видеть огней Сен-Жермена. Этот городок, ставший резиденцией короля, располагался на вершине холма и был виден отовсюду даже ночью с тех пор, как в нем постоянно пребывал королевский двор. «Король-солнце» не терпел темноты. Повсюду, где бы он ни появлялся, царили свет и сияние.
Шарлотта размышляла: может быть, дождаться здесь рассвета и понять наконец, где она находится? Но это было опасно: ее вот-вот могут хватиться, начнут искать, обыщут окрестности… Нет, надо встать и постараться уйти как можно дальше. Шарлотта поднялась на ноги: бежать не получится, слишком кружится голова. Хорошо еще, что ей не холодно, спасибо грубой накидке с капюшоном и плотному суконному платью – форменному одеянию всех учениц монастырской школы. Зато она страшно хотела есть. Аппетит был большим недостатком Шарлотты, он у нее всегда был отменным. Любовь к хорошо приготовленной, вкусной еде пока еще не сказалась на изящной девичьей фигурке, возможно, правда, потому что она всегда вставала из-за стола голодная. Если быть честной, то не она одна. Рацион урсулинок не отличался обилием и разнообразием, и точно так же они кормили своих учениц. Так что Шарлотта постоянно испытывала чувство голода. К тому же сегодня за ужином она вообще не проглотила ни кусочка. Незадолго до вечерней трапезы мать-настоятельница ошеломила ее такими новостями, что она и горошинки не смогла бы проглотить, так перехватило у нее горло. Выпила немного воды – вот и весь ужин. Виктория, подруга Шарлотты, глазам своим не поверила.
– Ты не хочешь есть? – отважилась прошептать она. – Ты что, заболела?
– Нет. Потом объясню.
За столом не полагалось разговаривать, и Шарлотта тут же умолкла, услышав грозное «т-сс!», хотя прекрасно знала, что никакого «потом» не будет. После вечерней трапезы ученицы вместе с монахинями отправлялись в часовню на вечернюю мессу. Сестры после мессы продолжали молиться, а ученицы расходились по спальням, где им тоже строго-настрого запрещалось разговаривать. Но Шарлотте и не хотелось делиться с подругой своими печальными новостями. Когда стали читать «Эту тайну Пресвятую»[1], она вдруг отчетливо поняла – этой ночью она сбежит из монастыря. Внутренний голос твердо сказал ей: или сейчас, или никогда.
Мысль о побеге часто посещала ее. В последний раз она собиралась убежать месяц назад, когда ее несправедливо наказали. Тогда она и разведала путь в сад через кухню и ночью испытала, достаточно ли крепок плющ. Но тогда она не убежала из-за Виктории. Бедняжка только что узнала о гибели на войне своего старшего брата и собиралась чуть ли не руки на себя наложить, надеясь встретиться с обожаемым Жаком на небесах и больше никогда с ним не расставаться. Разве могла Шарлотта оставить ее в такую минуту? За этот месяц Виктория немного пришла в себя, успокоилась, стала повеселее. Зато над Шарлоттой сгустились тучи. Сегодня решалась ее судьба, ее жизнь, ее будущее. Побег ей удался, все шло как нельзя лучше, но вот ведь какая незадача – надо же было ей упасть, скатиться в какие-то кусты и сидеть в них, как куропатка в силках, – растерянной и исцарапанной.
Шарлотта уже собралась было отправиться на поиски реки, но вдруг заметила какой-то свет, пробивавшийся из трещины в стене. Девушка пробралась сквозь кусты к каменной кладке и приникла к отверстию, желая узнать, что же там делается. Она застыла, не отводя глаз. За стеной происходило что-то необычайно загадочное.
Это была стена часовни. Старик священник, прихрамывая, обходил ее со свечой. Он разжег одну жаровню, потом – вторую; наверное, было очень холодно, и он старался хоть как-то обогреть помещение. Этой часовней, судя по всему, пользовались редко – потолок и углы были окутаны паутиной. Потом начались приготовления к службе, и от этого кровь заледенела бы и среди жаркого лета! Занимались подготовкой мессы два юноши. На древнем каменном алтаре они расстелили тонкий матрас и покрыли его черным полотном. Распятие перевернули вверх ногами, и только тогда поставили на алтарь. Крест без распятия положили на пол – туда, где во время службы будет стоять священник, чтобы он ногами попирал его. Потом юноши принесли подсвечник с огромной черной свечой, установили его и зажгли огонь. Закончив приготовления, юноши ушли в ризницу. Через несколько минут в часовню через боковую дверь, что находилась как раз напротив щели, в которую смотрела Шарлотта, вошли три женщины. Одна была в маске, ее, держа под руки, вели к алтарю две другие. Та, что шла посередине, была знатной госпожой, и это было сразу заметно по гордой посадке ее головы, не привыкшей низко кланяться. Вполне возможно, это была особа благородного происхождения и, скорее всего, одна из придворных дам. Компаньонки подвели свою госпожу к алтарю и сняли с нее меховую шубку. Пышная соблазнительная нагота засияла белоснежной кожей. Лицо по-прежнему пряталось под маской с густым черным кружевом до самой шеи, волосы – под подобием тюрбана. Похоже, они были длинные и густые, светло-каштанового цвета, судя по двум выбившимся прядкам.
Служанки помогли женщине улечься на алтарь. Ее ноги, согнутые в коленях, опустились за край алтаря, тело выпрямилось и напряглось. Дверь ризницы открылась, и вновь появились служители этой церкви: сначала юноши, оба совершенно обнаженные, один с кадильницей, из которой валил черный дым, другой – с открытой книгой в черном переплете. Следом за ними вошел священник, держа в руках серебряную чашу. Он был в черном облачении с перевернутым крестом, на груди у него висела глумливо ухмыляющаяся маска – не то козлиная, не то человечья, сияющая золотыми рожками. Все трое медленно двигались к алтарю, мыча, не разжимая губ, странное песнопение. Перед перевернутым распятием они остановились и поклонились ему, потом священник поцеловал живот лежащей женщины и поставил на него чашу. Началась служба. Священник читал молитвы, которые обычно читают, служа мессу, но только обращался он не к Господу, а к Сатане. Каждая молитва кощунственно извращалась, каждому священному слову придавался противоположный смысл, Дьявола восхваляли, а Господа предавали поруганию.
Наблюдая за происходящим, Шарлотта оцепенела от ужаса. Она знала все молитвы мессы наизусть и трепетала от совершаемого святотатства… Но самое страшное ожидало ее впереди. В миг, когда полагалось освящать святые дары, одна из спутниц знатной дамы вышла и тут же вернулась, держа на руках младенца, которому не было и месяца. Она подала его священнику, тот взял его, поднял над чашей и произнес:
– Астарот[2], князь дружеской помощи, прошу тебя принять приносимую нами жертву и исполнить все, о чем я тебя прошу…
В руках священника сверкнул нож, одно молниеносное движение, и в чашу потекла кровь. Из груди Шарлотты вырвался отчаянный вопль, но крика никто не услышал: чья-то рука в перчатке крепко зажала ей рот и кто-то прошептал свистящим шепотом:
– Во имя любви к Господу Богу, молчите!
Шарлотта едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
– Тише, тише, говорю я вам! Вы хотите погубить нас обоих? Меня вам нечего бояться, можете мне поверить.
Шарлотта изо всех сил старалась сдерживаться. Она и сама понимала, какой опасности они подвергаются, и, помотав головой, дала понять, что, конечно же, не выдаст их присутствия. Между тем в часовне послышался дрожащий голос женщины, которая исполняла в этой чудовищной мессе роль алтаря. Шарлотта ничего не поняла, расслышав всего несколько слов, до того тихо та говорила. Она просила «любви короля… смерти Скарронши… супружества с королем…».
Тут Шарлотта почувствовала, что ее тянут за руку, предлагая уйти.
– Если вы насмотрелись, пойдемте отсюда.
Она была слишком потрясена, чтобы возражать или сопротивляться. Подхватив ее под руку и за талию, ее скорее понесли, чем повели, и она подчинилась.
Шарлотта случайно оказалась на краю адской пропасти, но кто-то пришел ей на помощь и спас ее. Девушка никак не могла прийти в себя: ужас сковал ее тело, жуткие мысли не давали покоя.
Она даже не поняла, сколько прошло времени, но опомнилась на лужайке, сидя на поваленном дереве, к которому была привязана лошадь. При свете потайного фонаря – его хозяин приоткрыл створку – она увидела перед собой мужчину, он стоял, скрестив на груди руки, и сурово смотрел на нее.
– Несомненно, подобные зрелища – не для молоденьких девушек. Позвольте узнать, как вы очутились в подобном месте в столь поздний час? Но сначала вытрите слезы, – прибавил он и протянул ей носовой платок.
Только после его слов Шарлотта заметила, что плачет. Она смотрела на своего спутника, но не могла воссоздать его образ, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Перед глазами стояла мучительная, невыносимая картина – младенец, нож, капли крови на белой коже обнаженной женщины…
– Какое страшное преступление, – проговорила она прерывающимся голосом. – Разве дозволено совершать такое?
И тут же весь свой гнев и боль обратила против своего спутника.
– А вы? Как вы могли попустительствовать столь чудовищному преступлению? Почему вы не помешали им? Не разогнали? Вы! Молодой, сильный! По крайней мере, вы производите такое впечатление! К тому же при вас шпага. А в часовне – всего-навсего женщины, двое мальчишек и старый черт, переодетый священником! Вы могли бы…
Гнев разгорался в ней с каждым словом, голос окреп, набирал силу, и Шарлотта говорила все громче. Мужчина снова зажал ей рукой рот.
– Замолчите сейчас же, или я воспользуюсь кляпом, – процедил он сквозь зубы, отбирая у нее платок. – Вы похожи на сумасшедшую.
Непререкаемая властность исходила от этого молодого человека – было ему лет двадцать пять, не больше, – и Шарлотта заговорила тише и вежливей:
– Нет, я, наверное, не сумасшедшая, но все-таки вы… Вы понимаете, что вы могли бы…
– Понять должны вы! Обнаружив свое присутствие, мы подписали бы себе смертный приговор… Или мне пришлось бы убить всю эту славную компанию.
– Но почему же убить?
– А вы знаете, кто была эта знатная дама, ради которой совершалась месса?
– Нет.
– Слава Богу! И даже не пытайтесь узнать! А теперь вернемся к моему вопросу: как вы оказались здесь одна в такой поздний час? И не старайтесь меня уверить, что вышли подышать свежим воздухом.
– Я… я заблудилась! – быстро нашлась Шарлотта. – Я направлялась в замок Прюнуа. Мне очень нужно туда попасть. Я служу там горничной.
Мужчина молча поднял фонарь повыше, чтобы как следует рассмотреть девушку. Теперь его совсем не было видно, зато хорошо было слышно, как он рассмеялся.
– Я вас чем-то рассмешила?
– Нет, но я не знал, что графиня де Брекур берет себе в горничные учениц из монастырской школы Святой Урсулы. Вы ведь одеты в их форменное платье, или мне это только чудится? Да не смущайтесь вы так, не пугайтесь. Я не причиню вам ни малейшего зла. Напротив, постараюсь сделать все, чтобы вам помочь.
– Вы меня не обманываете?
– Клянусь. Итак, вы собирались идти в Прюнуа.
– Да, именно туда.
– Проще некуда! Я вас туда отвезу. Дорога, что огибает часовню, увела бы вас от Прюнуа слишком далеко.
Не ожидая ответа, он погасил фонарь, отвязал от дерева лошадь и мигом взлетел в седло с ловкостью опытного наездника. Потом наклонился и подал руку девушке. Пятнадцатилетняя Шарлотта вскочила на круп легко, как пушинка.
– Держитесь за меня как можно крепче, – посоветовал ей молодой человек. – И ни единого звука!
Шарлотта послушно, не говоря ни слова, крепко обняла его за талию. Лошадь двинулась шагом, хозяин следил, чтобы она шла по травянистой обочине, избегая мощенной камнем дорожки. В одной руке молодой человек держал поводья, в другой – пистолет, который достал из седельной сумки. Но вот наконец они добрались до дороги, по которой можно было смело пуститься галопом, и пистолет снова был отправлен в сумку. А Шарлотта вскоре увидела серебристую змейку Сены.
Спустя полчаса, миновав живописную деревеньку Марли, они остановились перед решетчатой оградой небольшого замка, летом, очевидно, утопавшего в зелени. Судя по всему, он был очарователен, но об этом можно было только догадываться – стояла кромешная тьма. Лишь колокольчик поблескивал серебром у ворот.
– Что будем делать? – спросил незнакомец. – Вы с моей помощью переберетесь через ограду, или я позвоню в колокольчик?
– Конечно, позвоните! Зачем же через ограду?
– Однако для служанки вы слишком…
– Звоните же, звоните! Прошу вас!
Молодой человек позвонил в колокольчик. В сторожке загорелся свет, и вскоре на дорожке появился служитель, одной рукой он заправлял рубаху в штаны, а в другой держал пистолет.
– Кто это там? Что случилось? – спросил он хриплым со сна голосом.
– Это я, Грасьен! Я, Шарлотта де Фонтенак! Тетя спит?
– Ее еще нет дома, мадемуазель Шарлотта. Сегодня у короля бал в честь какой-то там принцессы, и госпожа графиня вернется разве что к утру.
– Тогда побыстрее откройте мне калитку! Я устала, озябла и хочу есть! Предупредите слуг в доме, что я приехала!
– Одну минуточку, мадемуазель. Мигом открою! А ваш спутник? Он тоже проголодался?
– Благодарю, но я поеду дальше. Передаю вам мадемуазель… – тут молодой человек сделал небольшую паузу и добавил: – Де Фонтенак и уезжаю. У меня еще очень много дел.
Сторож отправился за ключами, а Шарлотта быстро спрыгнула на землю.
– Надеюсь, вы откроете мне свое имя? Мне нужно вас поблагодарить, – сказала она.
– Так ли это необходимо? Главное для вас, запомнить на всю жизнь – никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не рассказывать о том, что вы видели сегодня. Повторяю вам сто раз подряд: речь идет о вашей жизни!
– И вашей тоже. И поэтому вы не хотите назвать свое имя.
– Вполне возможно, вы правы. Предосторожность никогда не бывает излишней.
– Иными словами, я не вызываю у вас доверия?
– Простите, но это, к сожалению, так. Вы слишком молоды, а в вашем возрасте не умеют хранить секреты.
– Как вы, однако, щедры на похвалы! И все-таки я вам очень признательна. – Шарлотта была недовольна поведением молодого мужчины.
Грасьен вернулся со связкой ключей и большим фонарем. В его ярком свете Шарлотта смогла наконец рассмотреть недоверчивого господина, который в этот миг как раз снял шляпу, чтобы поклониться ей. Худое энергичное лицо, прямой нос, гладко выбритые щеки, красиво очерченный рот; губы привычно сложены в насмешливую улыбку, светло-голубые глаза, обрамленные густыми темными ресницами, смотрят пронзительно и остро, темные прямые волосы касаются широких плеч. Движения отмечены природным изяществом. И одет элегантно: камзол, узкие брюки в обтяжку, щегольские ботфорты; ворот белоснежной рубашки стянут черным шелковым шнурком, на голове – черная шляпа без перьев, на руках – перчатки, – одежда сидела на нем идеально. И как дорожное дополнение к костюму – большой черный плащ. Не было сомнений, что молодой человек дворянин, а не какой-нибудь простолюдин, но Шарлотта не удостоила его расположением, негодуя на его недоверчивость. Она сдержанно поблагодарила своего спутника, холодно кивнула на прощание и вошла в ворота, которые распахнул перед ней Грасьен. Направляясь по дорожке к замку, она ни разу не оглянулась. Сторож, светя фонарем, шел за ней следом. Незнакомца, похоже, холодность мадемуазель де Фонтенак нисколько не задела. С минуту он следил за двумя силуэтами, освещенными колеблющимся светом фонаря, потом развернул лошадь и, выпрямившись в седле, как человек, избавившийся от тяжкого груза, сразу взял в галоп и ускакал, как ветер.
Когда хозяйка, графиня де Брекур, уезжала из дома, в прихожей у входной двери непременно дремал лакей. Теперь он поторопился разбудить домоправительницу, та подняла горничную, и спустя полчаса беглянка уютно устроилась в мягкой постели между простынями, благоухающими дикой мятой. Легла и мгновенно заснула, как это свойственно только молодости. Усталость превозмогла даже ужасающие картины, которые Шарлотта видела в старой часовне. «Сейчас надо спать», – сказала она себе. Обо всем остальном она решила подумать завтра. А вернее, лучше не думать. Хватит с нее и неприятных объяснений, которых не избежать, раз придется рассказывать о своем бегстве из монастыря…
Когда девушка проснулась, стенные часы показывали одиннадцать. Утро было в полном разгаре, если можно считать разгаром серый скудный свет, проникавший в окно. Кто-то ласково, но настойчиво теребил ее за плечо.
– Просыпайтесь, Шарлотта, просыпайтесь! Мне нужно с вами поговорить!
Шарлотта рывком села на кровати и хорошенько протерла глаза, чтобы прогнать последние остатки сна.
– Доброе утро, тетя! Прошу простить меня за ночное вторжение в дом в отсутствие хозяйки и без ее разрешения.
В ответ прозвенел веселый смех.
– Не принуждайте себя изображать смущение, оно вам совсем не к лицу, лучше объясните все, как есть. Вы сбежали из монастыря. Ведь это так? Я не ошиблась? Почему? Судя по вашему последнему письму, вы были вполне довольны своей монастырской жизнью.
– Я была довольна этой жизнью только потому, что не сомневалась – придет день, и я распрощаюсь с ней. Но вчера мать-настоятельница позвала меня в свои покои и сообщила две новости…
– Какие же?
– Первая: моя мать собирается в скором времени вступить в новый брак. Вторая: моя мать решила, что я должна постричься в монахини в монастыре урсулинок. Я знала, что всегда была своей матери в тягость, но теперь она намерена окончательно избавиться от меня прежде, чем начнет новую жизнь, в которой для меня нет места.
– Святой боже! Вот уж новости так новости! – воскликнула мадам де Брекур.
Она сидела в изножье кровати Шарлотты, но, услышав эти известия, тут же поднялась с места и, скрестив на груди руки, стала быстро ходить взад-вперед по комнате. Новости, как видно, взволновали ее всерьез. Племянница следила за ней с пристальным вниманием – столь откровенное проявление чувств она видела у своей тети только однажды – в тот день, когда она поссорилась с матерью Шарлотты, своей невесткой. Это случилось через несколько недель после смерти Юбера де Фонтенака, брата графини и отца Шарлотты. Умер он два года тому назад. Маленькая Шарлотта так и не узнала тогда причину ссоры, потому что ей довелось застать только заключительный акт этой трагической пьесы. У нее и теперь стоит перед глазами эта сцена: мадам де Брекур в глубоком трауре, стоит, выпрямившись перед вдовой с горящими от гнева глазами, и медленно отчеканивает:
– Я не могу упрекать вас за то, что вы не испытываете ни малейшего огорчения от потери, которая глубоко ранит мое сердце. Но вы могли хотя бы сделать вид, что огорчены. Ради собственной дочери… Но можно ли ждать другого от женщины без сердца?
С этими словами графиня де Брекур вышла из комнаты и уехала. С тех пор они больше не виделись. Шарлотту на другой же день отвезли в монастырь к урсулинкам и брали оттуда всего раз или два. Но она постоянно вспоминала свою тетю-крестную, которую очень любила, не сомневаясь, что и та платит ей тем же. Убежав из монастыря, она поспешила сразу к мадам де Брекур, видя в ней единственное свое спасение. И теперь, глядя, как тетя взволнованно ходит по комнате, Шарлотта чувствовала не страх, не волнение, а напротив, глубокое удовлетворение и покой. И потом, на тетю так приятно было смотреть…
Графиня Клер де Брекур, рожденная де Фонтенак, приближалась к пятидесяти годам, но по-прежнему оставалась красавицей. Высокая, стройная, с чудесной фигурой, она обладала даром носить с изяществом любую одежду и всегда оставаться привлекательной и элегантной. Вдова военачальника армии Людовика XIV, она стала приближенной королевы Марии-Терезии[3], которая назначила ее своей второй статс-дамой, отвечающей за гардероб Ее величества, что не мешало ей сердечно дружить и с мадам курфюрстиной, герцогиней Орлеанской[4], женой брата короля. Графиня де Брекур высоко ценила прямоту герцогини и ее благородное сердце. Качества, прямо скажем, весьма редкие при дворе. Пользуясь благосклонностью короля, обладая немалым состоянием, графиня де Брекур занимала блестящее положение при дворе, и, надо сказать, что многие ей завидовали. Своего единственного сына Шарля она боготворила – он тоже стал военным, но, в отличие от отца, предпочел армии флот. Искренне и горячо она была привязана и к своей крестнице, в чем та нисколько не сомневалась, так как постоянно получала письма от крестной.
Графиня, перестав мерять комнату шагами, подошла к кровати и спросила:
– А не знаете ли вы, за кого ваша мать выходит замуж?
– Думаю, что ее избранником стал господин де ла Пивардьер.
– Этот красавчик? Он же, кажется, лет на десять моложе ее…
Высказав это предположение, графиня осеклась: в их кругу не было принято критиковать родителей в присутствии детей. К тому же сейчас она не просто допустила неловкость, она могла ошибаться: Шарлотта передавала не более чем слухи, сообщала лишь то, о чем поведала ей мать-настоятельница…
– Я не имела права так говорить, – со вздохом сказала графиня. – Вы, конечно, с ним не знакомы?
– Нет. Я не видела его ни разу в жизни.
– Сколько времени вы не навещали дом своей матери?
Шарлотта почувствовала, что краснеет, словно тетя в чем-то ее упрекнула.
– Кажется, год, не меньше. Во время прошлых каникул мама еще не закончила какие-то переделки в доме, и мне там было негде разместиться…
С губ графини готово было сорваться язвительное замечание, но она сдержалась. Девочке совершенно не обязательно лишний раз напоминать, что она нежеланный гость в родном доме. Но, зная Марию-Жанну де Фонтенак, графиня не удивилась ее отношению к дочери: никогда еще в красивом футляре не хранилось такое равнодушное и эгоистичное сердце.
Вдобавок невестка была еще и скупа. Предметом ее непомерных забот и таких же трат была только ее собственная кукольная особа. И после сорока она сохраняла свежий цвет лица, великолепные золотистые волосы, красиво сочетающиеся с ее золотисто-карими глазами, и точеную фигурку, сумев за одним-единственным исключением избавить себя от тягот материнства, которые наносят такой урон женской красоте. Появление на свет дочери нисколько ее не обрадовало, скорее даже огорчило. Она, конечно же, предпочла бы иметь сына, который мог достигнуть славы и почестей. Шарлоттой она не занималась. Делала вид, что ее вообще не существует на свете, особенно с той поры, как стало заметно, что девочка обещает стать красавицей. После кормилицы ее передали няньке, потом гувернантке, а затем отправили в монастырскую школу к урсулинкам. В родном доме Шарлотта знала только заботу слуг и робкую ласку одной дальней родственницы, старой девы, живущей в доме из милости. Само собой разумеется, что сестра мужа, ее мнение или совет мало что значили для Марии-Жанны де Фонтенак, она вспоминала о золовке только по воскресным дням, когда, покидая после службы собор, ей доводилось вступать в беседу с кем-либо, имеющим отношение к королевскому двору.
Мало того что стояла кромешная тьма, но было еще и тихо – ну просто как в могиле – ни единого шороха. Но тишина обрадовала Шарлотту: хорошее предзнаменование, значит, она оказалась на более далеком расстоянии от монастыря, чем предполагала. Ей-то показалось, что она летела вниз целую вечность… Сбежать Шарлотте, кажется, удалось, вот только где она оказалась? Как разобраться? Неподалеку видна опушка леса, но что это за лес? Шарлотта попыталась собраться с мыслями и сориентироваться…
Стену монастырского сада она преодолела с помощью плюща – его раскидистые ветви свешивались почти до земли. Потом она собиралась выбраться из города узкими пригородными улочками, полевыми тропками дойти до Сены, а там уж по берегу реки, она непременно добралась бы до Прюнуа.
После смерти отца мать Шарлотты сразу же отправила ее в монастырскую школу, и с тех пор она ни разу не покидала стен монастыря. Очень жаль. Теперь ей пришлось отыскивать дорогу по наитию. Жаль, что так темно, было бы чуть-чуть посветлее – ей проще было добраться до намеченной цели.
Девушка сидела на сухой траве среди голых веток – хорошо еще, что давно не было дождя и к ночному холоду не примешивалась сырость, – и старалась осознать случившееся. Ей вдруг показалось, что она заблудилась. Мелькнула страшная мысль: а вдруг монастырь где-то рядом? Кроме деревьев, она не видела абсолютно ничего. Ни единого огонька. Это был плохой признак. Даже если бы она не скатилась со склона, а бежала бы изо всех сил по дороге, то все равно не могла бы убежать настолько далеко, чтобы не видеть огней Сен-Жермена. Этот городок, ставший резиденцией короля, располагался на вершине холма и был виден отовсюду даже ночью с тех пор, как в нем постоянно пребывал королевский двор. «Король-солнце» не терпел темноты. Повсюду, где бы он ни появлялся, царили свет и сияние.
Шарлотта размышляла: может быть, дождаться здесь рассвета и понять наконец, где она находится? Но это было опасно: ее вот-вот могут хватиться, начнут искать, обыщут окрестности… Нет, надо встать и постараться уйти как можно дальше. Шарлотта поднялась на ноги: бежать не получится, слишком кружится голова. Хорошо еще, что ей не холодно, спасибо грубой накидке с капюшоном и плотному суконному платью – форменному одеянию всех учениц монастырской школы. Зато она страшно хотела есть. Аппетит был большим недостатком Шарлотты, он у нее всегда был отменным. Любовь к хорошо приготовленной, вкусной еде пока еще не сказалась на изящной девичьей фигурке, возможно, правда, потому что она всегда вставала из-за стола голодная. Если быть честной, то не она одна. Рацион урсулинок не отличался обилием и разнообразием, и точно так же они кормили своих учениц. Так что Шарлотта постоянно испытывала чувство голода. К тому же сегодня за ужином она вообще не проглотила ни кусочка. Незадолго до вечерней трапезы мать-настоятельница ошеломила ее такими новостями, что она и горошинки не смогла бы проглотить, так перехватило у нее горло. Выпила немного воды – вот и весь ужин. Виктория, подруга Шарлотты, глазам своим не поверила.
– Ты не хочешь есть? – отважилась прошептать она. – Ты что, заболела?
– Нет. Потом объясню.
За столом не полагалось разговаривать, и Шарлотта тут же умолкла, услышав грозное «т-сс!», хотя прекрасно знала, что никакого «потом» не будет. После вечерней трапезы ученицы вместе с монахинями отправлялись в часовню на вечернюю мессу. Сестры после мессы продолжали молиться, а ученицы расходились по спальням, где им тоже строго-настрого запрещалось разговаривать. Но Шарлотте и не хотелось делиться с подругой своими печальными новостями. Когда стали читать «Эту тайну Пресвятую»[1], она вдруг отчетливо поняла – этой ночью она сбежит из монастыря. Внутренний голос твердо сказал ей: или сейчас, или никогда.
Мысль о побеге часто посещала ее. В последний раз она собиралась убежать месяц назад, когда ее несправедливо наказали. Тогда она и разведала путь в сад через кухню и ночью испытала, достаточно ли крепок плющ. Но тогда она не убежала из-за Виктории. Бедняжка только что узнала о гибели на войне своего старшего брата и собиралась чуть ли не руки на себя наложить, надеясь встретиться с обожаемым Жаком на небесах и больше никогда с ним не расставаться. Разве могла Шарлотта оставить ее в такую минуту? За этот месяц Виктория немного пришла в себя, успокоилась, стала повеселее. Зато над Шарлоттой сгустились тучи. Сегодня решалась ее судьба, ее жизнь, ее будущее. Побег ей удался, все шло как нельзя лучше, но вот ведь какая незадача – надо же было ей упасть, скатиться в какие-то кусты и сидеть в них, как куропатка в силках, – растерянной и исцарапанной.
Шарлотта уже собралась было отправиться на поиски реки, но вдруг заметила какой-то свет, пробивавшийся из трещины в стене. Девушка пробралась сквозь кусты к каменной кладке и приникла к отверстию, желая узнать, что же там делается. Она застыла, не отводя глаз. За стеной происходило что-то необычайно загадочное.
Это была стена часовни. Старик священник, прихрамывая, обходил ее со свечой. Он разжег одну жаровню, потом – вторую; наверное, было очень холодно, и он старался хоть как-то обогреть помещение. Этой часовней, судя по всему, пользовались редко – потолок и углы были окутаны паутиной. Потом начались приготовления к службе, и от этого кровь заледенела бы и среди жаркого лета! Занимались подготовкой мессы два юноши. На древнем каменном алтаре они расстелили тонкий матрас и покрыли его черным полотном. Распятие перевернули вверх ногами, и только тогда поставили на алтарь. Крест без распятия положили на пол – туда, где во время службы будет стоять священник, чтобы он ногами попирал его. Потом юноши принесли подсвечник с огромной черной свечой, установили его и зажгли огонь. Закончив приготовления, юноши ушли в ризницу. Через несколько минут в часовню через боковую дверь, что находилась как раз напротив щели, в которую смотрела Шарлотта, вошли три женщины. Одна была в маске, ее, держа под руки, вели к алтарю две другие. Та, что шла посередине, была знатной госпожой, и это было сразу заметно по гордой посадке ее головы, не привыкшей низко кланяться. Вполне возможно, это была особа благородного происхождения и, скорее всего, одна из придворных дам. Компаньонки подвели свою госпожу к алтарю и сняли с нее меховую шубку. Пышная соблазнительная нагота засияла белоснежной кожей. Лицо по-прежнему пряталось под маской с густым черным кружевом до самой шеи, волосы – под подобием тюрбана. Похоже, они были длинные и густые, светло-каштанового цвета, судя по двум выбившимся прядкам.
Служанки помогли женщине улечься на алтарь. Ее ноги, согнутые в коленях, опустились за край алтаря, тело выпрямилось и напряглось. Дверь ризницы открылась, и вновь появились служители этой церкви: сначала юноши, оба совершенно обнаженные, один с кадильницей, из которой валил черный дым, другой – с открытой книгой в черном переплете. Следом за ними вошел священник, держа в руках серебряную чашу. Он был в черном облачении с перевернутым крестом, на груди у него висела глумливо ухмыляющаяся маска – не то козлиная, не то человечья, сияющая золотыми рожками. Все трое медленно двигались к алтарю, мыча, не разжимая губ, странное песнопение. Перед перевернутым распятием они остановились и поклонились ему, потом священник поцеловал живот лежащей женщины и поставил на него чашу. Началась служба. Священник читал молитвы, которые обычно читают, служа мессу, но только обращался он не к Господу, а к Сатане. Каждая молитва кощунственно извращалась, каждому священному слову придавался противоположный смысл, Дьявола восхваляли, а Господа предавали поруганию.
Наблюдая за происходящим, Шарлотта оцепенела от ужаса. Она знала все молитвы мессы наизусть и трепетала от совершаемого святотатства… Но самое страшное ожидало ее впереди. В миг, когда полагалось освящать святые дары, одна из спутниц знатной дамы вышла и тут же вернулась, держа на руках младенца, которому не было и месяца. Она подала его священнику, тот взял его, поднял над чашей и произнес:
– Астарот[2], князь дружеской помощи, прошу тебя принять приносимую нами жертву и исполнить все, о чем я тебя прошу…
В руках священника сверкнул нож, одно молниеносное движение, и в чашу потекла кровь. Из груди Шарлотты вырвался отчаянный вопль, но крика никто не услышал: чья-то рука в перчатке крепко зажала ей рот и кто-то прошептал свистящим шепотом:
– Во имя любви к Господу Богу, молчите!
Шарлотта едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
– Тише, тише, говорю я вам! Вы хотите погубить нас обоих? Меня вам нечего бояться, можете мне поверить.
Шарлотта изо всех сил старалась сдерживаться. Она и сама понимала, какой опасности они подвергаются, и, помотав головой, дала понять, что, конечно же, не выдаст их присутствия. Между тем в часовне послышался дрожащий голос женщины, которая исполняла в этой чудовищной мессе роль алтаря. Шарлотта ничего не поняла, расслышав всего несколько слов, до того тихо та говорила. Она просила «любви короля… смерти Скарронши… супружества с королем…».
Тут Шарлотта почувствовала, что ее тянут за руку, предлагая уйти.
– Если вы насмотрелись, пойдемте отсюда.
Она была слишком потрясена, чтобы возражать или сопротивляться. Подхватив ее под руку и за талию, ее скорее понесли, чем повели, и она подчинилась.
Шарлотта случайно оказалась на краю адской пропасти, но кто-то пришел ей на помощь и спас ее. Девушка никак не могла прийти в себя: ужас сковал ее тело, жуткие мысли не давали покоя.
Она даже не поняла, сколько прошло времени, но опомнилась на лужайке, сидя на поваленном дереве, к которому была привязана лошадь. При свете потайного фонаря – его хозяин приоткрыл створку – она увидела перед собой мужчину, он стоял, скрестив на груди руки, и сурово смотрел на нее.
– Несомненно, подобные зрелища – не для молоденьких девушек. Позвольте узнать, как вы очутились в подобном месте в столь поздний час? Но сначала вытрите слезы, – прибавил он и протянул ей носовой платок.
Только после его слов Шарлотта заметила, что плачет. Она смотрела на своего спутника, но не могла воссоздать его образ, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Перед глазами стояла мучительная, невыносимая картина – младенец, нож, капли крови на белой коже обнаженной женщины…
– Какое страшное преступление, – проговорила она прерывающимся голосом. – Разве дозволено совершать такое?
И тут же весь свой гнев и боль обратила против своего спутника.
– А вы? Как вы могли попустительствовать столь чудовищному преступлению? Почему вы не помешали им? Не разогнали? Вы! Молодой, сильный! По крайней мере, вы производите такое впечатление! К тому же при вас шпага. А в часовне – всего-навсего женщины, двое мальчишек и старый черт, переодетый священником! Вы могли бы…
Гнев разгорался в ней с каждым словом, голос окреп, набирал силу, и Шарлотта говорила все громче. Мужчина снова зажал ей рукой рот.
– Замолчите сейчас же, или я воспользуюсь кляпом, – процедил он сквозь зубы, отбирая у нее платок. – Вы похожи на сумасшедшую.
Непререкаемая властность исходила от этого молодого человека – было ему лет двадцать пять, не больше, – и Шарлотта заговорила тише и вежливей:
– Нет, я, наверное, не сумасшедшая, но все-таки вы… Вы понимаете, что вы могли бы…
– Понять должны вы! Обнаружив свое присутствие, мы подписали бы себе смертный приговор… Или мне пришлось бы убить всю эту славную компанию.
– Но почему же убить?
– А вы знаете, кто была эта знатная дама, ради которой совершалась месса?
– Нет.
– Слава Богу! И даже не пытайтесь узнать! А теперь вернемся к моему вопросу: как вы оказались здесь одна в такой поздний час? И не старайтесь меня уверить, что вышли подышать свежим воздухом.
– Я… я заблудилась! – быстро нашлась Шарлотта. – Я направлялась в замок Прюнуа. Мне очень нужно туда попасть. Я служу там горничной.
Мужчина молча поднял фонарь повыше, чтобы как следует рассмотреть девушку. Теперь его совсем не было видно, зато хорошо было слышно, как он рассмеялся.
– Я вас чем-то рассмешила?
– Нет, но я не знал, что графиня де Брекур берет себе в горничные учениц из монастырской школы Святой Урсулы. Вы ведь одеты в их форменное платье, или мне это только чудится? Да не смущайтесь вы так, не пугайтесь. Я не причиню вам ни малейшего зла. Напротив, постараюсь сделать все, чтобы вам помочь.
– Вы меня не обманываете?
– Клянусь. Итак, вы собирались идти в Прюнуа.
– Да, именно туда.
– Проще некуда! Я вас туда отвезу. Дорога, что огибает часовню, увела бы вас от Прюнуа слишком далеко.
Не ожидая ответа, он погасил фонарь, отвязал от дерева лошадь и мигом взлетел в седло с ловкостью опытного наездника. Потом наклонился и подал руку девушке. Пятнадцатилетняя Шарлотта вскочила на круп легко, как пушинка.
– Держитесь за меня как можно крепче, – посоветовал ей молодой человек. – И ни единого звука!
Шарлотта послушно, не говоря ни слова, крепко обняла его за талию. Лошадь двинулась шагом, хозяин следил, чтобы она шла по травянистой обочине, избегая мощенной камнем дорожки. В одной руке молодой человек держал поводья, в другой – пистолет, который достал из седельной сумки. Но вот наконец они добрались до дороги, по которой можно было смело пуститься галопом, и пистолет снова был отправлен в сумку. А Шарлотта вскоре увидела серебристую змейку Сены.
Спустя полчаса, миновав живописную деревеньку Марли, они остановились перед решетчатой оградой небольшого замка, летом, очевидно, утопавшего в зелени. Судя по всему, он был очарователен, но об этом можно было только догадываться – стояла кромешная тьма. Лишь колокольчик поблескивал серебром у ворот.
– Что будем делать? – спросил незнакомец. – Вы с моей помощью переберетесь через ограду, или я позвоню в колокольчик?
– Конечно, позвоните! Зачем же через ограду?
– Однако для служанки вы слишком…
– Звоните же, звоните! Прошу вас!
Молодой человек позвонил в колокольчик. В сторожке загорелся свет, и вскоре на дорожке появился служитель, одной рукой он заправлял рубаху в штаны, а в другой держал пистолет.
– Кто это там? Что случилось? – спросил он хриплым со сна голосом.
– Это я, Грасьен! Я, Шарлотта де Фонтенак! Тетя спит?
– Ее еще нет дома, мадемуазель Шарлотта. Сегодня у короля бал в честь какой-то там принцессы, и госпожа графиня вернется разве что к утру.
– Тогда побыстрее откройте мне калитку! Я устала, озябла и хочу есть! Предупредите слуг в доме, что я приехала!
– Одну минуточку, мадемуазель. Мигом открою! А ваш спутник? Он тоже проголодался?
– Благодарю, но я поеду дальше. Передаю вам мадемуазель… – тут молодой человек сделал небольшую паузу и добавил: – Де Фонтенак и уезжаю. У меня еще очень много дел.
Сторож отправился за ключами, а Шарлотта быстро спрыгнула на землю.
– Надеюсь, вы откроете мне свое имя? Мне нужно вас поблагодарить, – сказала она.
– Так ли это необходимо? Главное для вас, запомнить на всю жизнь – никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не рассказывать о том, что вы видели сегодня. Повторяю вам сто раз подряд: речь идет о вашей жизни!
– И вашей тоже. И поэтому вы не хотите назвать свое имя.
– Вполне возможно, вы правы. Предосторожность никогда не бывает излишней.
– Иными словами, я не вызываю у вас доверия?
– Простите, но это, к сожалению, так. Вы слишком молоды, а в вашем возрасте не умеют хранить секреты.
– Как вы, однако, щедры на похвалы! И все-таки я вам очень признательна. – Шарлотта была недовольна поведением молодого мужчины.
Грасьен вернулся со связкой ключей и большим фонарем. В его ярком свете Шарлотта смогла наконец рассмотреть недоверчивого господина, который в этот миг как раз снял шляпу, чтобы поклониться ей. Худое энергичное лицо, прямой нос, гладко выбритые щеки, красиво очерченный рот; губы привычно сложены в насмешливую улыбку, светло-голубые глаза, обрамленные густыми темными ресницами, смотрят пронзительно и остро, темные прямые волосы касаются широких плеч. Движения отмечены природным изяществом. И одет элегантно: камзол, узкие брюки в обтяжку, щегольские ботфорты; ворот белоснежной рубашки стянут черным шелковым шнурком, на голове – черная шляпа без перьев, на руках – перчатки, – одежда сидела на нем идеально. И как дорожное дополнение к костюму – большой черный плащ. Не было сомнений, что молодой человек дворянин, а не какой-нибудь простолюдин, но Шарлотта не удостоила его расположением, негодуя на его недоверчивость. Она сдержанно поблагодарила своего спутника, холодно кивнула на прощание и вошла в ворота, которые распахнул перед ней Грасьен. Направляясь по дорожке к замку, она ни разу не оглянулась. Сторож, светя фонарем, шел за ней следом. Незнакомца, похоже, холодность мадемуазель де Фонтенак нисколько не задела. С минуту он следил за двумя силуэтами, освещенными колеблющимся светом фонаря, потом развернул лошадь и, выпрямившись в седле, как человек, избавившийся от тяжкого груза, сразу взял в галоп и ускакал, как ветер.
Когда хозяйка, графиня де Брекур, уезжала из дома, в прихожей у входной двери непременно дремал лакей. Теперь он поторопился разбудить домоправительницу, та подняла горничную, и спустя полчаса беглянка уютно устроилась в мягкой постели между простынями, благоухающими дикой мятой. Легла и мгновенно заснула, как это свойственно только молодости. Усталость превозмогла даже ужасающие картины, которые Шарлотта видела в старой часовне. «Сейчас надо спать», – сказала она себе. Обо всем остальном она решила подумать завтра. А вернее, лучше не думать. Хватит с нее и неприятных объяснений, которых не избежать, раз придется рассказывать о своем бегстве из монастыря…
Когда девушка проснулась, стенные часы показывали одиннадцать. Утро было в полном разгаре, если можно считать разгаром серый скудный свет, проникавший в окно. Кто-то ласково, но настойчиво теребил ее за плечо.
– Просыпайтесь, Шарлотта, просыпайтесь! Мне нужно с вами поговорить!
Шарлотта рывком села на кровати и хорошенько протерла глаза, чтобы прогнать последние остатки сна.
– Доброе утро, тетя! Прошу простить меня за ночное вторжение в дом в отсутствие хозяйки и без ее разрешения.
В ответ прозвенел веселый смех.
– Не принуждайте себя изображать смущение, оно вам совсем не к лицу, лучше объясните все, как есть. Вы сбежали из монастыря. Ведь это так? Я не ошиблась? Почему? Судя по вашему последнему письму, вы были вполне довольны своей монастырской жизнью.
– Я была довольна этой жизнью только потому, что не сомневалась – придет день, и я распрощаюсь с ней. Но вчера мать-настоятельница позвала меня в свои покои и сообщила две новости…
– Какие же?
– Первая: моя мать собирается в скором времени вступить в новый брак. Вторая: моя мать решила, что я должна постричься в монахини в монастыре урсулинок. Я знала, что всегда была своей матери в тягость, но теперь она намерена окончательно избавиться от меня прежде, чем начнет новую жизнь, в которой для меня нет места.
– Святой боже! Вот уж новости так новости! – воскликнула мадам де Брекур.
Она сидела в изножье кровати Шарлотты, но, услышав эти известия, тут же поднялась с места и, скрестив на груди руки, стала быстро ходить взад-вперед по комнате. Новости, как видно, взволновали ее всерьез. Племянница следила за ней с пристальным вниманием – столь откровенное проявление чувств она видела у своей тети только однажды – в тот день, когда она поссорилась с матерью Шарлотты, своей невесткой. Это случилось через несколько недель после смерти Юбера де Фонтенака, брата графини и отца Шарлотты. Умер он два года тому назад. Маленькая Шарлотта так и не узнала тогда причину ссоры, потому что ей довелось застать только заключительный акт этой трагической пьесы. У нее и теперь стоит перед глазами эта сцена: мадам де Брекур в глубоком трауре, стоит, выпрямившись перед вдовой с горящими от гнева глазами, и медленно отчеканивает:
– Я не могу упрекать вас за то, что вы не испытываете ни малейшего огорчения от потери, которая глубоко ранит мое сердце. Но вы могли хотя бы сделать вид, что огорчены. Ради собственной дочери… Но можно ли ждать другого от женщины без сердца?
С этими словами графиня де Брекур вышла из комнаты и уехала. С тех пор они больше не виделись. Шарлотту на другой же день отвезли в монастырь к урсулинкам и брали оттуда всего раз или два. Но она постоянно вспоминала свою тетю-крестную, которую очень любила, не сомневаясь, что и та платит ей тем же. Убежав из монастыря, она поспешила сразу к мадам де Брекур, видя в ней единственное свое спасение. И теперь, глядя, как тетя взволнованно ходит по комнате, Шарлотта чувствовала не страх, не волнение, а напротив, глубокое удовлетворение и покой. И потом, на тетю так приятно было смотреть…
Графиня Клер де Брекур, рожденная де Фонтенак, приближалась к пятидесяти годам, но по-прежнему оставалась красавицей. Высокая, стройная, с чудесной фигурой, она обладала даром носить с изяществом любую одежду и всегда оставаться привлекательной и элегантной. Вдова военачальника армии Людовика XIV, она стала приближенной королевы Марии-Терезии[3], которая назначила ее своей второй статс-дамой, отвечающей за гардероб Ее величества, что не мешало ей сердечно дружить и с мадам курфюрстиной, герцогиней Орлеанской[4], женой брата короля. Графиня де Брекур высоко ценила прямоту герцогини и ее благородное сердце. Качества, прямо скажем, весьма редкие при дворе. Пользуясь благосклонностью короля, обладая немалым состоянием, графиня де Брекур занимала блестящее положение при дворе, и, надо сказать, что многие ей завидовали. Своего единственного сына Шарля она боготворила – он тоже стал военным, но, в отличие от отца, предпочел армии флот. Искренне и горячо она была привязана и к своей крестнице, в чем та нисколько не сомневалась, так как постоянно получала письма от крестной.
Графиня, перестав мерять комнату шагами, подошла к кровати и спросила:
– А не знаете ли вы, за кого ваша мать выходит замуж?
– Думаю, что ее избранником стал господин де ла Пивардьер.
– Этот красавчик? Он же, кажется, лет на десять моложе ее…
Высказав это предположение, графиня осеклась: в их кругу не было принято критиковать родителей в присутствии детей. К тому же сейчас она не просто допустила неловкость, она могла ошибаться: Шарлотта передавала не более чем слухи, сообщала лишь то, о чем поведала ей мать-настоятельница…
– Я не имела права так говорить, – со вздохом сказала графиня. – Вы, конечно, с ним не знакомы?
– Нет. Я не видела его ни разу в жизни.
– Сколько времени вы не навещали дом своей матери?
Шарлотта почувствовала, что краснеет, словно тетя в чем-то ее упрекнула.
– Кажется, год, не меньше. Во время прошлых каникул мама еще не закончила какие-то переделки в доме, и мне там было негде разместиться…
С губ графини готово было сорваться язвительное замечание, но она сдержалась. Девочке совершенно не обязательно лишний раз напоминать, что она нежеланный гость в родном доме. Но, зная Марию-Жанну де Фонтенак, графиня не удивилась ее отношению к дочери: никогда еще в красивом футляре не хранилось такое равнодушное и эгоистичное сердце.
Вдобавок невестка была еще и скупа. Предметом ее непомерных забот и таких же трат была только ее собственная кукольная особа. И после сорока она сохраняла свежий цвет лица, великолепные золотистые волосы, красиво сочетающиеся с ее золотисто-карими глазами, и точеную фигурку, сумев за одним-единственным исключением избавить себя от тягот материнства, которые наносят такой урон женской красоте. Появление на свет дочери нисколько ее не обрадовало, скорее даже огорчило. Она, конечно же, предпочла бы иметь сына, который мог достигнуть славы и почестей. Шарлоттой она не занималась. Делала вид, что ее вообще не существует на свете, особенно с той поры, как стало заметно, что девочка обещает стать красавицей. После кормилицы ее передали няньке, потом гувернантке, а затем отправили в монастырскую школу к урсулинкам. В родном доме Шарлотта знала только заботу слуг и робкую ласку одной дальней родственницы, старой девы, живущей в доме из милости. Само собой разумеется, что сестра мужа, ее мнение или совет мало что значили для Марии-Жанны де Фонтенак, она вспоминала о золовке только по воскресным дням, когда, покидая после службы собор, ей доводилось вступать в беседу с кем-либо, имеющим отношение к королевскому двору.