Бенилов Евгений. В Бирмингеме обещают дождь

Бенилов Евгений & Беляева Юлия
В Бирмингеме обещают дождь

   Юлия Беляева, Евгений Бенилов
   В Бирмингеме обещают дождь
   Я познакомился с Денисом Саломахой много лет назад, вскоре после того, как тот появился в НИИАНе. Близки мы однако не были, ибо работали в разных лабораториях, да и личных дел никогда не имели - в основном потому, что был он комсольцем-активистом, а я - наоборот: читал изподтишка Солженицына, ездил на дачу академика Сахарова пить водку с сахаровским сыном Димкой и, вообще, выражал свое неудовольствие всеми доступными мне полубезопасными способами. В качестве комсомольского работника Саломаха казался мне фигурой противоречивой: при вполне соответствующей внешности (высокий, мордастый, кровь с молоком детина) он имел несколько странные манеры. Большую часть времени он пребывал в угрюмом и нелюдимом состоянии, которое в редких случаях сменялось доходящей до крайности, назойливой общительностью. И что уж совсем нехарактерно для комсомольского вожака, он был довольно сильным ученым и вполне мог сделать карьеру, не прибегая к общественно-политическим трюкам - я никогда не мог понять, зачем ему это понадобилось. Впрочем, наблюдал я его нечасто: в коридорах Института, несколько раз на почему-то непрогулянных комсомольских собраниях и один раз, в течение трех пропитанных алкоголем дней - на "картошке".
   А когда наступила перестройка, и комсомольские собрания вместе с поездками на картошку стали достоянием истории, мои встречи с Саломахой стали и того реже. В предпоследний раз я встретил его на почти безлюдном митинге уже давно разрешенного и потому никому не нужного Демократического Союза, где он отчаянно спорил с каким-то недоделанным демократом о диктатуре пролетариата. Обуреваемый удивлением, я остановился послушать, однако, в чем заключался предмет их разногласий, не уловил: оба, вроде бы, утверждали, что диктатура - это плохо. На меня они не обратили ни малейшего внимания - из чего я сделал вывод, что Саломаха меня не узнал.
   В следующий - последний - раз мы встретились в Англии в 1996 году, где я к тому времени жил и куда он, получив грант Европейского Физического Общества, приехал на конференцию. Внешность он все еще имел импозантную, но выглядел несколько старше своих тридцати четырех лет - что подчеркивалось его одеждой (особенную жалость вызывала поддетая по пиджак желтая душегрейка). Он подошел ко мне в первый же день конференции; к моему удивлению оказалось, что он помнит меня во всех подробностях - за исключением, пожалуй, строгача, вынесенного им за мои систематические прогулы комсомольских собраний. О моих делах в Англии Саломаха тоже оказался осведомлен, так что мы, главным образом, говорили о нем. В отличии от большинства комсомольских боссов, в бизнес он почему-то не подался и продолжал заниматься наукой; а на досуге развивал новую социальную теорию, в которой (помимо рабочих, крестьян и буржуазии) фигируровал класс воров. Дабы смягчить его классовый антагонизм - а также потому, что мне его стало жалко, - я угостил его пивом; а уж после того, как я сочувственно выслушал полный набор его жалоб, отделаться от него стало положительно невозможно. Он таскался за мною по пятам, систематически не давая общаться с приехавшими из России старыми друзьями, влезал с дурацкими разговорами и, вообще, всячески отравлял мое существование. Периоды нелюдимости и общительности, между которыми он осциллировал в прежние времена, скрестились теперь в один уродливый гибрид: он говорил почти все время, но нес при этом не веселую беззаботную чушь, а нечто угрюмо-агрессивное, направленное в адрес Ельцина, Жириновского, демократов, коммунистов, мафии, Российской Академии Наук в целом и директора НИИАНа академика Шаврентьева в частности.
   Разговор, который я хочу описать, произошел вечером последнего дня конференции.
   Из Международного Центра Конвенций мы вышли около семи; перед нами шумела плотная, как театральный занавес, пелена дождя и позади нее славный город Бирмингем. Нас было пятеро: обосновавшийся, как и я, в Англии Леша Громов; вышеупомянутый Денис Саломаха; я; моя бывшая однокашница Юлечка Вторникова; а также Илья Левин - светило мировой науки и главный моралист нашей бывшей компании (прозванный друзьями за кристальность души "Умом, Честью и Совестью Нашей Эпохи"). Мы были слегка "под шефе", что являлось результатом заключительного конференционного банкета, однако душа просила еще - и мы решили заглянуть в расположенный неподалеку паб. Сгрудившись впятером под два имеющихся зонтика, мы прошли метров двести по вымощенной коричневым кирпичом дорожке вдоль Гранд Канала и через пять минут уже сидели, попивая пиво и поедая картофельные чипсы, на втором этаже уютного английского кабачка. Несмотря на проливной дождь, посетителей было много, но нам посчастливилось найти свободный столик у окна; кругом шумели разогретые алкоголем и отсутствием необходимости идти завтра на работу англичане.
   Как это часто бывает в разговоре когда-то близких, но давно не видевшихся, друзей, беседа прыгала с темы на тему, вращаясь, в основном, вокруг судеб наших коллег по НИИАНу: мы с Лешкой задавали вопросы, остальные отвечали. Некоторое время обсуждался бывший директор Коршунов, укравший у вверенного ему института триста тысяч долларов, - более всех его ругал непримиримый в вопросах морали Илюша Левин. Постепенно тема была исчерпана; "Не-ет, друзья, - подвел черту своей любимой присказкой Илюша, порядочный человек всегда остается порядочным и даже не колеблется!"
   - А я не согласен. - вдруг выпалил Саломаха.
   - Не согласен с чем?... - несколько брезгливо поинтересовался у него Левин.
   - С тем, что не колеблется. - Саломаха с мрачным хлюпаньем втянул в себя пиво, - Колеблется. Я вот, к примеру ... - он пожевал губами в поисках подходящего слова, - в общем, как бы это сказать ...
   Наступила удивленная тишина.
   - Ну, что ты, Денис! - с приторной задушевностью и ангельским выражением на лице вмешалась Юлечка Вторникова, - В каких-нибудь мелочах ты, может, и колебался, но уж в серьезных-то случаях, я уверена, поступал, как подсказывала тебе совесть.
   - Я про серьезный случай и говорю. - отвечал польщенный ее вниманием, но не оценивший ее сарказм, Саломаха, - И насчет своей совести тоже заблуждаться можно ... - он неопределенно махнул рукой и умолк.
   - Трудности с женским полом, поди? - предположила Юлечка.
   Под потолком паба клубился табачный дым; играющая в смежном зале ритмичная танцевальная музыка - в отличие от занавесок на окнах оставляла впечатление стерильной.
   - Ну да ... то есть, нет ... в общем, неохота ... - Саломаха замолчал опять.
   - Так, Денис, настоящие друзья не поступают! - сделав искреннее лицо, потребовала Юля, - Начал - рассказывай!
   - Ты, наверное, пьяный был. - с фальшивым сочуствием предположил Леша Громов,- Спьяну, конечно, иной раз такое выкинешь - сам потом не веришь! - Более всего они с Юлькой походили сейчас на лису Алису и кота Базилио.
   - Да нет, трезвый, как стеклышко, - Саломаха недоуменно задрал брови, словно чему-то удивляясь, - То есть, началось-то оно спьяну, но потом ... Это, вообще-то, долго рассказывать ...
   - А нам торопиться некуда. - находчиво парировал Лешка.
   Я откинулся на стуле, приготовясь слушать. (Саломаху было немного жаль: парень шел в расставленную ему ловушку, задрав хобот и размахивая похожими на лопухи ушами.) На лице Левина было написано брезгливое осуждение безответственного поступка его друзей, из-за которого ему теперь придется слушать откровения этого идиота.
   - Однажды я спьяну полез к одной ... даме. В нашей комнате сидела. Саломаха неуверенно огляделся по сторонам, - Это было давно, еще до НИИАНа. - он неопределенно махнул рукой куда-то за плечо. - Короче, в здравом уме я бы к ней никогда ...
   - Что, такая крутая? - с животрепещущим интересом поинтересовалась Юлечка.
   - Наоборот, - простодушно отвечал Саломаха, - невзрачная такая, домохозяйка ... не особо молодая, не особо красивая - что называется, приличная женщина. - он неприятно усмехнулся, - И что мне вдруг вступило? Праздник, помнится, какой-то был ... на работе праздновали. Она к тому времени уходить собралась, пошла к нам в комнату пальто одевать - а я за ней.
   Он окинул взглядом окружающих и опустил глаза в свой стакан с пивом.
   - Пьян был ужасно - и почему-то совершенно не сомневался, что она мне не откажет: ну, чем я не хорош для такой тетки? - он неловко развел руками, - Она, типа, увещевать меня пыталась, а я ничерта не понимал, лез внаглую ... Короче, пока она меня отпихивала - я член достал и ей в руку сунул. Смотри, мол, как я тебя хочу!...
   Наступила первая за этот вечер (но как показало дальнейшее - не последняя) кульминация. Закрываясь от Саломахи ладонью, Юлечка посылала умоляющие взгляды уже открывшему было рот негодующему Илюше Левину.
   - И как она до него дотронулась, по ней - как током ... - Саломаха усмехнулся каким-то своим мыслям, - Задрожала аж и выгнулась вся!
   - А у тебя, Денис, член большой? - умильно заглядывая ему в глаза, полюбопытствовала Юля.
   Левин поперхнулся пивом и стал мучительно откашливаться, Леша Громов безмятежно улыбался.
   - Не маленький. - угрюмо отвечал Саломаха.
   - Тогда - нормальная реакция. - авторитетно вмешался Лешка, Дальше баба сразу в твои объятия должна падать. - Было видно, что его разбирает смех, но он сдерживается.
   - Ну вот она и упала, - согласился Саломаха, - правда, не в объятия. Пока я соображал, что к чему, она хлоп на колени и ... - он покосился на Юлю, - ... в общем, стала меня французским способом любить. Я только успел на стенку облокотиться.
   Левин достал носовой платок и громко высморкался. Мне показалось, что его терпение на пределе.
   - Молодец домохозяйка! - уважительно заметил Лешка.
   - Короче, ахнуть я не успел, как ... э-э ... кончилось все. Тут она меня легонько отпихнула, в урну этак брезгливо сплюнула и говорит: "Пить надо меньше!" А пока я свои мысли собирал - она хвать свое пальто и по коридору "цок-цок-цок" ...
   - Действительно интересная история! - одобрила Юлечка, - И мораль какая оригинальная: "Пить надо меньше" ... кто бы подумал? - она повернулась ко мне, - А не выпить ли нам по этому поводу еще пивка - а, Женечка!
   - Это только начало истории. - сказал Саломаха, не отрывая взгляда от своего, теперь уже пустого, стакана, - Сразу-то тогда я и не подумал ничего, штаны застегнул и поплелся назад. Зато на другой день, когда проспался, думаю: "Мама родная! Как же я с ней дальше работать буду? Она, небось, на какие-то новые отношения теперь рассчитывает, а я ни сном, ни духом ..." Надо, думаю, с ней сразу как-то объясниться - ну, типа, извиниться там ...
   - Во дурак! - неодобрительно покачал головой Лешка. - Кто ж за такие вещи извиняется, если она тебе дала? Вот если б не дала, тогда и извиняться надо - а так только женщину обидишь!
   - Да уж какие там обиды ... - Саломаха повертел в пальцах картонную подставку из-под своего стакана, - Короче, прихожу я на работу - а тетка эта на меня ноль реакции. Не то, чтобы в сторону смотрит или, там, не разговаривает - а просто ведет себя, как обычно, словно и не было между нами ничего! Был бы я поумнее - тоже бы спустил это дело на тормозах, а тут - завелся: значит, я переживаю, а ей - тьфу? И потом: кабы не боялся я, что она на меня всерьез глаз положит, то был бы вполне непрочь дело это повторить ...
   - Богатый букет эмоций! - похвалил Лешка.
   С серьезным видом, Саломаха кивнул.
   - И вот когда народ из нашей комнаты на обед разбежался, а она еще какую-то работу заканчивала, подошел я к ней и начал что-то мычать. И ... это ж надо было видеть! Я стою - она сидит, но при этом умудряется сверху вниз на меня посмотреть - типа, строгая учительница на хулигана, - и говорит: "Тем, что я вам вчера сказала, тема исчерпывается!"
   - Что, прямо так, на вы? - восхитился Лешка.
   - На вы, железно, и по отчеству! Говорит: "Я, Денис Аркадьевич, вчера даже как-то растерялась - не на помощь же звать! Вы были совершенно невменяемы!" Что ей на это возразишь?... я и отвалил.
   - ... но эмоции стали еще богаче! - услужливо подсказал Лешка.
   - Ну, да!... Зло меня, понимаешь, разобрало: она, значит, мой член ... - Саломаха поперхнулся и опять искоса посмотрел на Юлю, - ... и я же хожу, как оплеванный! И главное, помню ведь, как она тогда задрожала, да выгнулась - а теперь говорит, что просто от меня, пьяного придурка побыстрее отвязаться хотела! Ну, думаю, погоди, ты у меня еще сама попросишь!...
   - Эт' правильно! - компетентно поддержал Лешка, - На место их надо ставить, зараз, чтоб знали!...
   - Ну, ты нас заинтриговал, Денис! - воскликнула Юлечка, - А дальше-то что было?
   - Поначалу ничего. Потому что держалась она так ... э-э ... официально, что никак не подъедешь. Смотрела на меня, как на пустое место, говорила только о работе, а комплимент скажешь - презрительно улыбнется и все ... у меня только уши краснели. Одним словом, не подступиться. Время, понимаешь, идет, а толку - ноль. Через неделю я только об одном думать и мог: как ее трахнуть ... и никакого просвета!
   - Вот так ваш брат мужик в наши сети и попадает! - констатировала Юля.
   - Ага. - не вдумываясь, согласился Саломаха (лицо его порозовело, на лбу выступила еле заметная испарина), - Тут-то я и вспомнил, как она обмолвилась: "Не на помощь же звать ..." Думаю: если в тот раз не позвала, то и в другой не позовет - главное, в угол ее загнать, заразу!
   Я посмотрел на остальных слушателей: по какой-то причине Юля с Лешкой уже не так походили на лису Алису и кота Базилио, как в начале разговора. Лицо Левина было красно, как мак, - оставалось удивляться, как он до сих пор не взорвался.
   - А тут, как на грех, у меня ключ от пустой квартиры оказался: родственница дальняя уехала на неделю и попросила ее канарейку ... в общем, неважно. Короче, был ключ. И разработал я план.
   Саломаха сделал драматическую паузу.
   - В один прекрасный день я этой даме что-то такое наплел, о каких-то данных, которые у Федорова срочно из дома надо забрать ... а то он завтра в командировку едет ... ваша помощь, мол, нужна, сам быстро не разберусь ... - в общем, целую легенду сочинил. Она, вроде, не заподозрила ничего: надо - значит надо, пошли. День, помнится, был прекрасный: весна, солнышко, почки набухают ... часа три, примерно - рабочее время. Подошли мы к этому дому, там подъезд еще занюханный такой, черная лестница ... Ну, я перед дверью целый спектакль разыграл - звонил сначала, потом по лбу себя стукнул: мне ж Мишка ключ дал на тот случай, если опоздает ... Короче, вошли мы, я куртку снимаю - мол, дело долгое, располагайтесь. Она спокойно вешает плащ, в комнату заходит - а там даже стола рабочего нет ... только диван, телевизор и стулья. Тут я и говорю: "Извините, мадам, но только копировать мы ничего не будем, а будем продолжать то, что так успешно с вами однажды проделали!" - и раздеваться начинаю.
   Я опять посмотрел на своих друзей: все трое подались вперед и внимательно слушали. Даже лицо Левина, хотя и было все еще красно, выражало теперь не раздражение, а брезгливый интерес. Шумевшие вокруг англичане тактично отошли на второй план, шумевший за окном дождь стал почти неслышен.
   - Она аж глаза вытаращила, говорит: "И вы так в себе уверены?" А я, мол, конечно, дверь-то заперта - я вас так просто не выпущу. И вот тут только я и осознал, что для меня теперь назад пути нет. Понимаете? Я ее и в самом деле не мог выпустить! Иначе я потом не то, что ей в глаза - в зеркало не смог бы посмотреть! Получилось, что я не ее, а себя в угол загнал, и должен был теперь ее трахнуть, чего бы мне это ни стоило.
   Саломаха достал из карамана неожиданно чистый носовой платок, отер со лба пот и глубоко вздохнул.
   - Я только на то надеялся, что в прошлый раз ей самой захотелось ну, думаю, в конце концов и сейчас захочется, если постараться. Главное, не сдаваться, добиваться любой ценой - и тогда потом все будет нормально. Ну, она на секунду растерялась было, но тут же спохватилась, брови так презрительно подняла, и со своим видом учительским говорит: "Вот еще! Что за ерунда? Да я просто уйду и вас спрашивать не стану!" - и к двери сразу, обойти меня пытается. Ну, а я ее, естественно, руками прихватываю - а она мне, естественно, по морде. Я на это внимания не обращаю, прижимаю покрепче и давай блузку расстегивать ... А она - прямо, как кошка дикая, я не ожидал даже. Заехала мне кулаком - ну, это еще ничего: какие там у нее кулаки! а вот ногти были длинные и острые, так что пришлось руки заломить. Дальше больше: кусается, коленкой попыталась двинуть - чуть не попала, в самом деле. И главное, все это - молча, шипит только сквозь зубы чего-то и рвется, как дикий зверь ... В один момент чуть в коридор не прорвалась, стул мне под ноги опрокинула - ну, я догнал, заволок обратно и на диван сразу завалил. Она - когтями в глаза ... едва увернулся, по плечу проехала. И тут - не знаю, как это получилось ... не сдержался, что ли - в общем, я ее в ответ ударил - раз, другой ... и так от этого завелся - просто до темноты в глазах! Да еще эта установка моя - любой, мол, ценой ... Я, понимаешь, ждал, что уже вот-вот, что еще немного - и она сдастся, ослабеет, и я снова почувствую эту ее дрожь ... Но она никак не слабела - а я, чем дальше заходил, тем больше понимал, что назад пути нет - и тем больше злился! Вот ведь баба была: трепыхаться не перестала даже, когда ей и терять-то уже стало нечего - я от этого совсем озверел! В глазах - красный туман, об установках уже знать не знаю, ведать не ведаю, а добиться от нее одного хочу: чтобы сдалась, наконец, и закричала - если не от наслаждения, так хотя бы от боли!...
   Саломаха на секунду остановился, не сводя расширенных зрачков со своих побелевших от напряжения пальцев, коротко вздохнул и тихо закончил:
   - В конце концов она закричала.
   Мы молчали. Вновь стали слышны разговоры посетителей и шум дождя. Саломаха вдруг резко вскинул голову, но не встретил ни одного ответного взгляда. Он снова опустил глаза и, еще раз переведя дыхание, продолжал тихим сдавленным голосом:
   - Потом очухался я, туман этот в глазах пропал ... Смотрю - она без сознания. На ее руках, где я держал, синяки черные наливаются. Глаз подбит, юбка задрана, белье - все в клочья, заляпано кровью ... Короче, картинка из протокола. Я тоже в виде соответствующем: расхристанный весь, на рубашке рукав оторван, следы от ногтей. Ну все, думаю, приплыли - восемь лет. Это как минимум - а ведь я ж ее сюда заманил предумышленно ... Семья, карьера - все к черту! Мама не переживет ... сын без меня вырастет ... Пять минут кайфа - и вся жизнь коту под хвост!
   - А что, был кайф? - странно глянув на Саломаху, спросила Юлька.
   - Был. - тот сжал зубы, и на побледневших щеках его перекатились жесткие неприятные желваки, - Не столько от секса, сколько... Когда вот так барьеры опустишь, то опьянение - от чувства абсолютной свободы обалденное ... Да только тут же мне и поплохело - думаю: Господи, что ж теперь делать? Может, просто отвалить, и пусть потом доказывает? И сам же себе и отвечаю: докажет, в пять минут докажет! Доплетется в таком вот виде до ближайшего отделения, и вперед - через полчаса в кутузке буду сидеть.
   Саломаха помолчал, снова машинально взявшись за свой пустой стакан. Потом еще тише, медленно выталкивая слова, продолжил:
   - И тут у меня мысль мелькнула: сейчас, пока она в отключке, подушку на лицо - и концы в воду ...
   Он сглотнул слюну, и заговорил быстрее:
   - Думаю: если бросить ее потом в этом же подъезде, но на другом этаже, никто ее с этой квартирой не свяжет, а я приберусь - и шито-крыто! Голова у меня прояснилась - прямо, как компьютер: "щелк, щелк, щелк" ... Дальше: если душить - я где-то читал, что мочевой пузырь слабеет, - так надо ее на пол стащить, чтоб не на диване. Плащ не забыть - забрать с собой ... Не оставить отпечатков пальцев на сумке и туфлях ... Это я сейчас рассказываю долго, а тогда все эти мысли вскачь, параллельно, за секунду какую-то. Там и подушка под рукой была, с дивана свалилась - старомодная такая, вышитая. Я ее подобрал - думаю, маловата ... но, если двумя руками прижать, то наверно, ничего ...
   Он опять умолк. Задрожавшими руками поставил на стол стакан.
   - Думаю: стоп, еще раз, все хорошо продумать, чтоб не лопухнуться нигде. И так старательно представил все, что буду делать - поэтапно. Душить, значит, затем тащить, подтирать - ну, и так далее ... Потом - в подъезд на разведку: если никого нет, то я тело вытащу и спокойно домой пойду. По яркой солнечной улице. Приду, буду вести себя как обычно, на всех смотреть, спокойно разговаривать - с женой, сыном ...
   Саломаха поднял голову, медленно обвел нас всех взглядом и вдруг жалко улыбнулся пухлыми дрожащими губами.
   - Понимаете, я вдруг так ярко почувствовал, каково мне будет... Какая там семья! Если милиция не найдет, то я сам ... не выдержу. И тут меня холодный пот прошиб: Господи, как же близко я был к тому, чтобы ... ну нет, думаю - лучше тюрьма!
   Он помолчал, глядя перед собой остановившимися глазами, будто вновь видя ту далекую комнату.
   - И что дальше?
   Это спросил Левин - и так резко и неожиданно прозвучал его голос, что я вздрогнул.
   - Ничего. - Саломаха будто проснулся, глубоко вздохнул и пожал плечами. - Сижу, жду, пока очнется. Решил: будь, что будет ... может, как-нибудь договорюсь с ней ... ну, там, прощенья попрошу ... Потом она пошевелилась, приоткрыла глаза, еще мутные такие - я набрался духу и начал лепетать: не знаю, мол, как так получилось, я не хотел ...
   Он сделал паузу и вновь оглядел присутствующих, недоуменно задрав брови.
   - А у нее глаза вдруг такие круглые стали, она и говорит: "Ты что, Денис, обалдел? Мы же играли! Я думала, ты тоже играешь!"
   Воцарилось длительное и неприятное молчание. По удивленному лицу Саломахи было видно, что такой реакции он не ожидал.
   - И что потом? - наконец спросил Лешка.
   - А заревел я. - хрипло отвечал Саломаха, - Ей-Богу, сроду со мной такого не бывало, ни до, ни после - прямо ревел, как младенец, сопли размазывал ... А она гладила меня по головке и прощения просила ... Представляете, она - у меня! За то, что на изнасилование спровоцировала! Он снова оглядел присутствующих, задрав брови. - Все говорила, да говорила: что, мол, у нее и в мыслях ничего такого не было, что она просто немножко поиграть захотела ... ну, разве что, увлеклась чуть-чуть, но ведь и я увлекся ... не могла ж она ни с того, ни с сего, отдаться по первому же требованию - кем бы она тогда выглядела?... вот она и пыталась лицо сохранить, но ведь было же очевидно, что это - только игра, раз она вообще сюда прийти согласилась ... а ведь все мои намерения были на мне крупными буквами написаны ... - Саломаха говорил захлебывающейся скороговоркой, копируя суетливую женскую интонацию (что почему-то вызывало странное ощущение гадливости), - ... и разве ж она в самом деле сопротивлялась?... да если б она всерьез сопротивлялась, она бы куда надо попала, а не мимо, она так старательно промахивалась, а я не оценил ... и разве ж это я всерьез ее бил?... всего-то в четверть силы, да так интеллигентно - ясное дело, что понарошку ...
   - И что с ней потом стало? - спросил я.
   - Ничего, жива. Что с ней сделается? - отвечал Саломаха, - Мы с ней потом еще два раза на ту квартиру ходили ... правда уже без этой дури с побоями.
   Он помолчал, а потом добавил:
   - А вот ту секунду своего колебания - запомнил я на всю жизнь ... Никогда нельзя быть уверенным, кто на что способен. Ну ладно, дамочку эту я не понял ... так чужая душа - вообще потемки! Но ведь я и в себе черные дыры обнаружил - вот что больше всего меня потрясло! Идешь себе, идешь - и вдруг хлоп в такую дыру со всеми своими потрохами! Среди бела дня! На трезвую голову! - он обвел всех взглядом и умолк. Рассказ его, очевидно, был закончен.
   Опять воцарилось молчание - еще более длительное и более неприятное, чем раньше.
   - По-моему, ты подонок, Саломаха! - наконец, хрипло сказал Левин, А потому твои раглагольствования о морали столь же некомпетентны и безнравственны, сколь и рассуждения человека с неполным средним образованием о квантовой механике!
   - Почему же, Илюша? - притворно удивился Громов, - Ведь он же не убил эту женщину ... мог, а не убил! В тюрьму готов был пойти, как Родион Раскольников!
   - Не юродствуй, Лешка!! - заорал Левин с такой яростью, что люди за соседними столиками оглянулись. - Ты ведь все прекрасно понимаешь - у порядочного человека и мысли такой возникнуть не должно - лежащую без сознания женщину душить!... - он побледнел и откинулся на спинку своего стула. Я вдруг вспомнил, что у него слабое сердце.
   - Илюша! - Юля наклонилась к Левину, - Господи, да не волнуйся ты из-за этого подлеца ... ну, какое тебе до него дело?!... Хочешь, я воды принесу?
   Левин отрицательно покачал головой. Губы его дрожали - ни то от боли в сердце, ни то от ненависти.
   - А чего вы меня подонком, да подлецом обзываете?
   Странная интонация Саломахи не вязалась со смыслом его слов. Синхронно, с четырех точек пространства мы перевели взгляды на него - он улыбался!
   - А вы и поверили, да?... Ха-ха-ха!... - по его лицу гуляла кривая и несколько жутковатая улыбка ; тело начинало трястись в приступе хохота, Поверили, да?! Ха-ха-ха-ха-ха!. ..
   - Так ты чего, набрехал все? - несвойственно тихо спросил его Лешка. На какое-то мгновение мне показалось, что он сейчас ударит Саломаху по лицу.
   - А ты думал, я и впрямь насильник?... Ха-ха-ха-ха-ха!... - зашелся Саломаха. - Да ежели б я был, то неужто стал на всех углах об этом рассказывать?...
   - Господи, какой негодяй! - хрипло выговорил Левин. - Это ж надо!... Какой абсолютный и окончательный негодяй! - Он отодвинул свой стул и медленно поднялся на ноги. - Жаль, что на такой неприятной ноте приходится прощаться ... но ничего не поделаешь. - он кивнул мне и Юле, - До свиданья, Жень, приятно было после всех этих лет с тобой увидеться; Юлечка - до скорого. - он посмотрел на Громова, - Леш, ты меня подбросишь до гостиницы?