Бэнкс Иэн. Материя

   – Конечно, Уэрребер, – сказал Орамен, прикладываясь к бокалу. – Я не хотел задерживать вас или без надобности растравлять какие-то раны.
   – Да, ваше высочество. – Фельдмаршал поклонился и вышел.

* * *

   Орамен счел себя в какой-то мере избранным – ему столько удалось извлечь из Уэрребера, слывшего молчуном. Этого совсем нельзя было сказать об экзалтине Часке – следующем, к кому обратился принц, желая знать все обстоятельства смерти отца. Экзалтин был округл телом и лицом, а в темно-красных одеяниях казался еще толще. Он разразился длинной историей о своем присутствии при последних минутах короля, сводившейся к тому, что его, Часковы, глаза были полны слез, а в ушах стоял единогласный скорбный плач, так что ничего толком он, Часк, не запомнил.
   – А как продвигаются ваши занятия, юный принц? – спросил экзалтин так, словно возвращался к более важной теме. – Продолжаете пить из источника знаний? Да?
   Орамен улыбнулся. Он привык к тому, что взрослые спрашивают о его любимых школьных предметах, когда не могут придумать ничего другого или хотят уйти от неприятного разговора. А потому он отделался общими словами и удалился.

* * *

   – Говорят, что мертвые смотрят на нас из зеркал. Это правда, Джильюс?
   Королевский врач повернулся с испуганным лицом, потом споткнулся и чуть не упал.
   – Ваш… да, принц Орамен.
   Доктор был маленьким человечком и обычно выглядел напряженным и нервным на вид. Но сейчас его словно переполняли бодрость и энергия. Кроме того, он непрерывно покачивался и смотрел стеклянным взглядом, отчего казался выпившим. Перед тем как Орамен подошел к нему, он смотрел на свое отражение в одном из зеркал, которые покрывали половину стен зала. Орамен искал доктора, пробираясь сквозь толпу, принимая выражения сочувствия, не скупясь на подобающие случаю комплименты и стараясь казаться – и быть – исполненным скорби, мужества, спокойствия и достоинства одновременно.
   – Вы видели моего отца, Джильюс? – спросил Орамен, кивая на зеркало. – Он там был? Смотрел на нас?
   – Что, что такое? – спросил маленький доктор. От него пахло вином и какой-то едой. Наконец он словно возвратился к реальности, повернулся, снова покачнувшись, и заглянул в высокое зеркало. – Что? Мертвые? Нет, я никого не видел. Честное слово, никого, мой принц.
   – Видимо, смерть моего отца сильно повлияла на вас, мой добрый доктор.
   – Разве могло быть иначе? – спросил Джильюс. Его докторская шапочка сползла на ухо и на лоб, чуть ли не закрыв правый глаз. Из-под шапочки торчали клочки седых волос. Доктор заглянул в свой бокал, почти пустой. – Разве могло быть иначе?
   – Я рад, что нашел вас, Джильюс, – сказал Орамен. – Я хочу поговорить с вами с того самого дня, как был убит отец.
   Доктор закрыл один глаз и, прищурившись, посмотрел на него.
   – Да? – произнес он.
   Орамен с детских лет видел вокруг себя пьяных. Вообще-то пьянство было ему не по душе (вряд ли стоило упорно добиваться головокружения вместе с тошнотой), но ему нравилось сидеть в одной компании с выпившими – он уже знал, что в этом состоянии люди нередко выдают свою тщательно скрываемую сущность, выбалтывают разные сведения или слухи, чего не стали бы делать так поспешно в трезвом виде. Он подумал, что нашел Джильюса слишком поздно – тот уже успел порядком набраться, – но все равно решил попробовать.
   – Вы были с моим отцом, когда он умирал, несомненно.
   – Это была несомненная смерть, вы правы, ваше высочество. – Доктор зачем-то попытался улыбнуться. Но скоро улыбка исчезла, сменилась выражением отчаяния. Потом он уронил голову, так что лица уже не было видно, и принялся бормотать примерно следующее: – Что, почему несомненная? Какая еще несомненная? Джильюс, ты идиот…
   – Доктор, я хочу знать о последних минутах отца. Для меня это важно. Я чувствую, что не обрету покоя, пока не узнаю. Пожалуйста… вы можете припомнить?
   – Покой? – сказал Джильюс. – Что за покой? Что за покой тут может быть? Покой… покой – это благо. Обновляет организм, расслабляет нервы, восстанавливает мышцы, позволяет снять механическое напряжение с главных органов. Да, это покой, и мы можем стремиться к нему. Смерть – это не покой, нет, смерть – это конец покоя. Смерть – это гниение и разложение, а не укрепление! Не говорите мне о покое! Какой тут может быть покой? Скажите мне? Где покой, когда наш король в могиле? Для кого? А? Я так не думал!
   Орамен отступил от разбушевавшегося доктора. Можно было лишь догадываться о силе чувств несчастного. Как он, должно быть, любил короля! Как отчаянно переживал его потерю – тем более что оказался не в силах его спасти! Два главных ассистента доктора подошли к нему и подхватили под руки с обеих сторон. Один взял у Джильюса бокал и сунул в карман. Второй взглянул на Орамена, нервно улыбнулся, пожал плечами и пробормотал некое извинение, в конце которого стояло «ваше высочество».
   – Что? – вопросил Джильюс. Голова его моталась туда-сюда, словно на сломанной шее, зрачки вращались: доктор пытался разглядеть, кто поддерживает его. – Мои могильщики? Уже? Чтобы я предстал перед судом коллег? Обвинение перед тенями умерших врачей прошлого? Бросьте меня в зеркало. Дайте мне отразить… – Доктор закинул назад голову и завыл: – О, мой король, мой король!
   Рыдая, он обмяк в руках ассистентов. Те уволокли его.
   – Дорогой Орамен, – сказал тил Лоэсп, неожиданно возникнув рядом с принцем, и посмотрел вслед Джильюсу и его помощникам, – видимо, доктор слишком сильно утешался вином.
   – Больше его ничто не утешит, – проговорил принц. – Я чувствую, что его горе превосходит мое.
   – Есть уместная скорбь, а есть неуместная, вы так не думаете? – сказал тил Лоэсп, встав рядом с Ораменом.
   Он возвышался над принцем, а его волосы в мерцании свечей отливали сединой. В темно-красных штанах и длинном фраке он казался не менее массивным, чем полностью облаченный в доспехи – тем вечером, когда привез тело короля с поля боя. Орамен уже устал быть вежливым.
   – Так как же умер мой отец, тил Лоэсп? С достоинством? – спросил он. – Прошу вас, расскажите мне.
   Тил Лоэсп стоял, слегка наклонившись над Ораменом, но теперь выпрямился и чуть отошел в сторону.
   – Он умер, как подобает королю. Я никогда не гордился им сильнее и не преклонялся перед ним больше, чем в тот миг.
   Орамен прикоснулся к руке воина.
   – Спасибо, Лоэсп.
   – Это мой долг, который я исполняю с радостью, принц. Я всего лишь столбик для подпорки молодого деревца.
   – Ваше слово сейчас стало для меня надежной опорой, и я ваш должник.
   – Ни в коем случае, ваше высочество. Ни в коем случае. – Несколько мгновений тил Лоэсп улыбался Орамену, потом его взгляд скользнул куда-то за спину принца, и он сказал: – А вот, ваше высочество, более приятное для вас лицо.
   – Мой принц, – сказал кто-то за спиной Орамена. Он повернулся и увидел своего старого друга Тоува Ломму – тот стоял и улыбался ему.
   – Тоув! – воскликнул Орамен.
   – Конюший Тоув, с вашего позволения, принц-регент.
   – Конюший? – переспросил Орамен. – Чей? Мой?
   – Надеюсь! Никто другой меня бы не взял.
   – Способнейший молодой человек, – сказал тил Лоэсп, похлопав Ломму и Орамена по плечу. – Вы только помните, что он должен удерживать вас от озорства, а не склонять к нему. – Тил Лоэсп улыбнулся Орамену. – Оставляю вас наедине, в надежде на ваше хорошее поведение. – Он коротко поклонился и вышел.
   Тоув скорбно взглянул на Орамена.
   – Не самый подходящий день для озорства, принц. Не самый. Но будем надеяться, что настанут и другие дни.
   – Мы будем проводить их вместе, только если ты станешь снова называть меня по имени.
   – Тил Лоэсп категорически воспретил мне всяческую фамильярность, вы ведь теперь принц-регент, – притворно нахмурился Тоув.
   – Считай, что этот приказ отменен. Мной.
   – Ничего не имею против, Орамен. Давай выпьем.

8. Башня

   – Я тебе говорю: это судьба, если не рука самого МирБога… или что у него там есть. Метафорически это рука МирБога. Возможно.
   – Думаю, вы недооцениваете роль слепого случая, ваше высочество.
   – Слепого случая, который привел меня в то ужасное место?
   – Безусловно, ваше высочество: ваш испуганный скакун бежал по бездорожью, пока не нашел тропинку. Естественно, он предпочел ровный путь ухабам и выбрал более легкий маршрут – под гору. Потом появилась старая фабрика – там, где дорога расширяется и идет дальше горизонтально. Естественно, там он и остановился.
   Фербин посмотрел на распростертого слугу, который лежал в паре шагов, на покрытой опавшими листьями земле. Большой синий лист замер на его голове. Хубрис Холс невозмутимо встретил взгляд принца.

* * *

   Они летели из схоластерии, пока та не скрылась за грядой невысоких холмов, потом сели на поросшем вереском склоне. Внизу простиралась вспаханная земля.
   – Кажется, я слышал о башне Д’ненг-оал, – сказал Фербин, пока они обследовали сбрую двух храпящих, фыркающих каудов, – но будь я проклят, если знаю, в какой это стороне.
   – И здесь ничего, – сказал Холс, заглянув в один из седельных мешков. – Хотя, если нам повезет, здесь будет карта. Дайте-ка я посмотрю.
   Он по локоть запустил руку в мешок. Там оказались карты, немного еды, вода, телескоп, гелиограф, два увесистых карманных хронометра, барометр/высотомер, несколько патронов для пистолетов и винтовок (но никакого стрелкового оружия), четыре небольшие ручные гранаты, маленькое одеяло и всякая каудовая всячина, в том числе множество крисковых орешков – любимого лакомства животных. Холс сунул по одному орешку в пасть каждому. Кауды благодарно тявкнули и заржали.
   – Пробовали их, ваше высочество? – спросил Холс, встряхнув мешок с орехами.
   – Нет, – ответил Фербин. – Конечно же нет.
   – Дрянь ужасная. Горькие, как ведьмина моча. – Холс засунул орехи назад в мешок и поправил его. – А эти сукины рыцари, что притащились в схоластерию, видать, аскеты или что-то похожее. В мешках – никаких радостей для простого человека вроде вина, унджа или крайла. Летуны гребаные.
   И Холс покачал головой, осуждая такую непредусмотрительность.
   – И никаких защитных очков или масок, – добавил Фербин.
   – Наверное, взяли с собой.
   Холс стал сравнивать один из патронов с патронами от собственного пистолета.
   – Давайте быстренько посмотрим – и дальше, ваше высочество. А? – предложил он, потом тряхнул головой и вывалил патроны на мох.
   Они посмотрели на карты. Одна, выполненная в достаточно крупном масштабе, изображала местность в пределах десяти дней лета от Пурла. На ней были обозначены многие сотни громадных башен, а также границы тени и периоды разных гелиодинамиков.
   – Вот она, – сказал Фербин, ткнув в карту пальцем.
   – Что скажете, ваше высочество? Четыре коротких дня полета?
   – Скорее три, – уточнил Фербин, довольный тем, что наконец-то нашлась область практических знаний, в которой он разбирался лучше слуги. – Пять башен по прямой, потом одна вниз – расстояние в четыре раза больше, а после еще три и одна. И в сторону от Пурла, что только к лучшему. – Он поднял взгляд на Обор. Подернутые красноватой аурой очертания светила только-только поднимались над горизонтом: оно начинало свой медленный, предустановленный путь. – Сегодня долгий день. Животным придется дать отдохнуть, но у башни нужно быть до сумерек.
   – Я и сам не прочь всхрапнуть. – Холс зевнул и неодобрительно посмотрел на своего летуна: вытянув длинную шею, тот вылизывал гениталии. – Эх, признаться, ваше высочество, я уж надеялся, что больше не увижу этих тварей вблизи.
   Кауд Холса поднял голову, но лишь для того, чтобы громко и протяжно пукнуть, словно подтверждая невысокое мнение о нем нового наездника.
   – Тебе не по душе крылатые животные, Холс?
   – Совсем не по душе, ваше высочество. Если бы боги хотели, чтобы мы летали, то они осчастливили бы нас крыльями, а на каудов наслали проклятие.
   – Если бы они не хотели, чтобы мы летали, гравитация была бы сильнее, – ответил Фербин.
   – Я не знал, что она регулируется, ваше высочество.
   Фербин снисходительно улыбнулся. Он понимал, что его слуга не искушен в иноземной мудрости и не знает, что гравитация, которую они считают нормальной, равняется примерно половине стандартной – что бы это ни означало.
   – Ну что? – сказал Холс. – Тронулись?
   Оба пошли к своим летунам.
   – Лучше одеться потеплее, – заметил Фербин. – Там будет холодно. Тучи рассеиваются, и мы сможем подняться повыше.
   Холс вздохнул.
   – Если уж без этого никак, ваше высочество…
   – А я заведу часы. А? – Фербин поднял хронометр.
   – Это необходимо, ваше высочество?
   Фербин, множество раз утрачивавший ориентацию в пространстве, ошибочно полагая, будто невозможно пропустить такую громаду, как башня, или уснуть в седле, ответил:
   – Думаю, это желательно.

* * *

   Они пролетели без всяких происшествий на той высоте, при которой кауды лучше удерживали свою крейсерскую скорость. Вдалеке они видели других летунов, но никто к ним не приблизился. Внизу крохотные поля медленно сменялись пустошами и вересковыми зарослями на низких холмах, потом снова шли поля, маленькие городки и яркие зеленые пространства – плантации роазоарила. Плоды этого растения отправлялись на обогатительные фабрики, где перерабатывались на топливо для паровых двигателей новой эры.
   Близ горизонта медленно показались несколько длинных пальцев, наполненных сверкающей водой, – озера Кволук. Фербин узнал остров, на котором стояло семейное имение Хаусков – Мойлиу. Река Кволайн вытекала из озер, петляя, направлялась к далекому экватору и исчезала в дымке. Мерцали серебряные нити каналов, отражая солнечный свет: на равнинах они были прямыми, как стрела, а в холмистой местности – изогнутыми.
   Фербина, хотя он был в куртке, пробрала дрожь. В особенности холодно стало коленям, прикрытым только рейтузами и брюками. Без очков и маски глаза постоянно слезились. Фербин обмотал шарфом нижнюю часть лица, но все равно чувствовал себя отвратительно. Он постоянно смотрел на хронометр, прикрепленный к высокому передку седла, и на водостойком блокноте восковым мелком отмечал все башни, каждая из которых сперва вырисовывалась вдали, а потом медленно проносилась справа от них.
   Башни, как и всегда, приносили некое странное утешение. С этой высоты было видно больше башен, чем с земли, так что возникало правильное представление об их числе и регулярности расположения. Только на этой высоте, подумал Фербин, ты осознаешь как следует, что живешь в гораздо более обширном мире, чем кажется, – в мире уровней, и на каждом из них свод удерживается над земной твердью с помощью башен. Громадные столбы, объятые бледным свечением, мачты космического корабля, бесконечно изящного и необычайно могущественного. Высоко наверху едва различимая кружевная вязь говорила о том, что здесь, – в тысяче четырехстах километрах над головами Фербина и Холса, хоть они и поднялись в далекую, холодную высь, – вершина башни расходится, расползается по своду невероятно тонкой сетью, словно сотканная из крон громадных деревьев.
   Миллион башен удерживал этот мир. Разрушение лишь одной могло уничтожить всё. Не только на этом уровне, любимом и дорогом Восьмом, но и на всех остальных. Может быть, это привело бы к гибели самого МирБога. Но утверждалось, что башни практически неуязвимы, и Сурсамен стоял на месте тысячу миллионов лет. Фербин не знал, шла ли речь об их собственных коротких годах, или долгих годах, или так называемых стандартных, – впрочем, при таких масштабах это вряд ли имело значение.
   Фербин отер слезы и внимательно оглянулся, задержав взгляд на точках вдалеке, чтобы понять, происходит ли там какое-то движение. Он не знал, когда известие о случившемся в схоластерии достигнет Пурла. Езда на скакуне займет дней пять, но можно воспользоваться оптическим телеграфом, и тогда отрядят новый патруль. А вообще рыцарям, потерявшим своих животных, нужно всего лишь добраться до ближайшей станции проволочного телеграфа. Кроме того, если патруль не вернется, его хватятся, будут разосланы поисковые отряды, и уж они точно получат сигнал из схоластерии. Селтиса наверняка ждет допрос. А вдруг и пытка? Что, если он расскажет о документах и башне Д’ненг-оал?
   Что ж, у них с Холсом практически не осталось выбора. Нужно спешить. Остальное зависит от удачи и МирБога.
   Кауды начали уставать. Фербин сверился с хронометром: они провели в воздухе уже почти десять часов и пролетели, наверное, не меньше шестисот тысяч больших шагов, то есть шестисот километров. Судя по положению Обора, неторопливого оранжевого гелиодинамика, близился полдень. Позади осталась где-то половина пути.
   Найдя остров возле берега бескрайнего Чашеморя, с густыми зарослями растений, на которых росли сочные кожистые плоды, они приземлились на небольшой полянке. Кауды принялись поедать неведомые фрукты и остановились, лишь раздувшись до предела. Они снова принялись пердеть, потом неожиданно заснули в ближайшем тенечке, продолжая испускать газы. Фербин и Холс привязали их, потом нашли себе место в глубокой тени. Каждый срезал по гигантскому листу, чтобы прикрыть лицо на время сна. Тут Фербин решил поделиться со слугой своими мыслями о последних событиях и рассказать, почему думы о предопределении, судьбе и фатуме снедали его все эти долгие, холодные и мучительные часы, проведенные в седле.

* * *

   – Ну да, понимаю, – сказал Фербин. – Ты ведь знал, что там стоит эта древняя фабрика?
   – Я только хочу сказать, ваше высочество, что это было чуть ли не единственное целое здание на полдня пути вокруг. Даже старинный охотничий домик, из-за которого, так сказать, выросли все остальные здания в округе, как и эти развалины, где я вас нашел…
   – Руины.
   – …эти руины, где я вас нашел, были разрушены до основания. Но все же неудивительно, что скакун доставил вас туда.
   – Отлично, – сказал Фербин, решив сделать уступку и тем доказать свое благоразумие. – Мое появление там, возможно, и не зависело от судьбы. Но предатели, которые принесли туда моего отца, – тут уж без судьбы не обошлось. А может, даже без МирБога. Отец, похоже, был обречен. Но по крайней мере, его сын получил возможность присутствовать при этом ужасающем преступлении и взяться за дело возмездия.
   – Я уверен, что вам так казалось и кажется, ваше высочество. Но в окрестностях не было других домов, и в разгар боя, а к тому же еще с началом грязевого дождя, кажется естественным перевезти раненого в единственное строение с крышей. Если грязевой дождь попадет в рану, начнется загнивание, заражение крови, и положение из рискованного станет полностью безнадежным.
   Фербину пришлось подыскивать доводы. Он вспомнил, что, когда выполз из горящего здания и оказался среди кучи сырых листьев и веток, обнаружилось, что грязевой дождь и в самом деле прошел. Вот почему все было таким липким, зернистым и жутким.
   – Но они хотели, чтобы он умер! – возразил он.
   – А где это лучше всего сделать, ваше высочество? На открытом месте, где все прекрасно видно, или под крышей, в помещении?
   Фербин нахмурился, прикрыл лицо большим синим листом и мрачно проговорил:
   – И все же, несмотря на весь твой цинизм, Холс, то была судьба.
   – Как вам угодно, ваше высочество. – Холс вздохнул и надвинул на лицо сорванный им лист. – Хорошего сна, ваше высочество.
   В ответ раздался храп.

* * *

   Когда они проснулись, было намного холоднее, темнее и ветренее. Долгий день, начавшийся с восходом Обора, перевалил за половину, но погода изменилась. Рваные клочья небольших серых облаков неслись по небу под высокими тучами, в воздухе пахло влагой. Кауды не торопились просыпаться, а потом еще полчаса шумно извергали из себя массу фекалий. Фербин и Холс, усевшись на опушке леса подальше от них, позавтракали.
   – Ветер встречный, – заметил Фербин, глядя на барашки мелких волн, гулявших по Чашеморю; у темного горизонта в той стороне, куда лежал их путь, вид был зловещим.
   – Хорошо, что вчера мы много пролетели, – сказал Холс, жуя вяленое мясо.
   Они привязали свои вещи, сверились с картой, взяли несколько кожистых плодов для каудов – человеческие желудки их не переваривали – и взмыли в освежающий воздух. Ветер усиливал ощущение холода, хотя лететь пришлось куда ниже прежнего, потому что по небу двигались громадные слоистые гряды туч. Фербин с Холсом огибали крупные тучи, летя напрямик только через небольшие облака. К тому же сами кауды не желали погружаться в тучи – правда, их можно было заставить. Внутри туч эти животные ориентировались ничуть не лучше людей, не понимая, то ли они летят вперед по прямой, то ли описывают круг и вот-вот врежутся в одну из ближайших башен. Кауды были рауэлами воздуха, надежными рабочими скотинками, а не чистопородными скакунами вроде лиджей, и потому разгонялись только до пятидесяти – ну, до шестидесяти километров в час. Но и на такой скорости столкновение с башней несло гибель всаднику и животному, а если нет, это происходило при падении на землю.
   Фербин по-прежнему поглядывал на хронометр и отмечал каждую башню справа от них – теперь они пролетали всего в нескольких километрах от каждой и не пропустили ни одной. Он знал по опыту, что пропустить башню очень просто. Несмотря на важность всего этого, Фербин обнаружил, что вспоминает свой сон прошлой ночью и – через него – свое путешествие на наружный уровень в далеком детстве.
   Теперь и это казалось сном.
   Он тогда ходил по странной земле, над которой не было крыши или потолка, если не считать самой атмосферы, которая удерживалась далеким кругом стен и гравитацией. Здесь не было башен, здесь кривая поверхность под ногами продолжалась и продолжалась, ничем не прерываемая, неподдерживаемая, невероятная.
   Он наблюдал за круговертью звезд и все шесть дней, что провел там, удивлялся крохотной ослепляющей точке: то был Мезерифин, Невидимое Солнце, далекое, ничем не удерживаемое и все же сохранявшее свое положение светило, вокруг которого вращался сам великий Сурсамен. Была какая-то безжалостность в этих днях на поверхности: одно солнце, источник света, один регулярный набор дней и ночей, всегда один и тот же, кажущийся неизменным. Всё знакомое Фербину находилось далеко внизу: под ним были целые уровни – самостоятельные миры, а над ним – только темное ничто, сдобренное сыпью слабо мерцающих точек: тоже светил, как сказали ему.
   Сюда собирался прибыть и отец, но в последний момент отменил поездку. Фербин отправился в путь со старшим братом Элимом, который уже бывал снаружи, но хотел побывать еще раз. Это считалось привилегией. Отец мог потребовать от октов, чтобы те доставили кого-то на другие уровни, включая поверхность. Такое же право имели некоторые другие правители и главные схоласты в схоластериях, но все остальные могли попасть туда только по милости октов. А окты мало кому ее оказывали.
   Они взяли с собой пару друзей и несколько старых слуг. Большой кратер, в котором они провели большую часть времени, утопал в зелени бескрайних лугов и высоких деревьев. Пахло неведомыми благовониями, воздух был густым, но одновременно свежим и головокружительным – они почувствовали приток энергии и чуть ли не опьянение.
   Остановились они в подземном комплексе, выдолбленном в высоком утесе. Их жилище выходило на громадную сеть шестиугольных озер, разделенных тонкими полосками земли, – этот узор тянулся до самого горизонта. На поверхности встретились несколько нарисцинов и даже один мортанвельд. Фербин уже встретил первого в жизни окта – в лифте, который поднял их на поверхность. Это произошло еще до того, как в Пурле появилось октское посольство: Фербин, как и большинство людей, тогда испытывал суеверный страх перед октами. Ходили легенды, слухи, неподтвержденные известия, что окты темными ночами выходят из своих башен и похищают людей прямо из постелей – иногда целыми семьями или даже деревнями. Окты якобы доставляли похищенных в башни и ставили над ними эксперименты, или поедали их, или переводили на другие уровни, используя для развлечений и оргий.