– Скажите, – спросил Бельмонт молодого француза, – подпись министра не поддельная?
– Я отвечаю за нее, – высокомерно изрек француз. Таким образом, у Пайяра состоялся обед, причем каждый глоток обошелся приблизительно в полтора доллара, и заплатил за него Лионель Бельмонт.
III
IV
– Я отвечаю за нее, – высокомерно изрек француз. Таким образом, у Пайяра состоялся обед, причем каждый глоток обошелся приблизительно в полтора доллара, и заплатил за него Лионель Бельмонт.
III
Было девять часов вечера, когда обе пары переступили порог театра Opera.
Подобно остальным посетителям, они приехали рано – начало спектакля было в половине десятого – чтобы себя показать и других посмотреть.
Прошла неделя с тех пор, как молодые девушки приехали из Алжира в Париж в сопровождении Сесиля Торольда и за это время не сидели сложа руки. Китти Сарториус истратила бездну денег на модисток на улицах Мира и Шоссе д'Антен, тогда как Ева приобрела только одно единственное платье (мечту, а не платье), но зато жених положительно засыпал ее драгоценностями. В этот день до обеда Сесиль куда-то неоднократно исчезал. В конце концов он вернулся с брильянтовой диадемой для своей невесты. «Ах ты, мой мот!» – воскликнула журналистка, целуя его. В общем, получилось, что Ева Финкастль, всегда такая скромная, была, что называется, перегружена драгоценностями, а Китти, привыкшая к дорогим безделушкам, фактически располагала одним только браслетом, поэтому Ева настояла на том, чтобы ее подруга одела на спектакль половину ее брильянтов.
Вся компания произвела большое впечатление, поднимаясь по мраморной лестнице театра Opera, усыпанной в этот вечер цветами. Лионель с Китти под руку был в превосходнейшем настроении, в то время как Сесиль выглядел несколько нервным, и нервность его сообщалась Еве Финкастль или, быть может, ее ошеломила диадема. Наверху был вывешен плакат с просьбою ко всем приглашенным рассесться по местам в двадцать пять минут десятого, то есть до прибытия президента и королевской четы.
Контролер взял дорогой кусочек картона с золотым обрезом из рук Сесиля, повертел его и, вернув с низким поклоном, сообщил, что он должен повернуть направо и пройти еще два марша. Общество двинулось дальше.
Громадные коридоры и фойе были переполнены представителями крупной буржуазии, родовой аристократии и всевозможными знаменитостями. Внутренность театра как бы изменилась – что-то новое, непривычное чувствовалось на каждом шагу. Даже капельдинерши при ложах выглядели в своих трехцветных шарфах наряднее и приветливее, впрочем, потому, что им предстояло получить как следует на чай.
– Как! – изумилась капельдинерша, открывая ложу Сесилю и его спутникам: в ложе уже сидели двое мужчин с дамой, громко разговаривавшие по-французски. Сесиль побледнел, Лионель ухмыльнулся.
– Эти люди сели не в свою ложу, – доказывал Сесиль капельдинерше, когда показался один из распорядителей в черном фраке.
– Виноват, месье. Вы месье Сесиль Торольд? – обратился он.
– Да, – ответил Сесиль.
– Соблаговолите последовать за мною. С вами желает поговорить господин директор.
– Видимо, вас поджидали, – съязвил Бельмонт.
– Эта ложа принадлежит мне, – возразил распорядителю Торольд, – и я желаю сначала расположиться в ней.
– Вот по этому-то поводу господин директор и хочет переговорить с вами, – с непередаваемой сладостью в голосе произнес распорядитель. Повернувшись в сторону Евы и Китти, он сделал низкий поклон и со свойственной только французам изысканной любезностью добавил: – Быть может, дамы пока полюбуются видом авеню de l'Opera с балкона? Иллюминация уже зажжена, и эффект поразительный.
Сесиль прикусил губу.
– Хорошо, – сказал он. – Бельмонт, возьмите их на свое попечение.
И в то время, как Бельмонт повел девушек на балкон, чтобы там обсудить создавшееся положение и увидеть приезд королевской четы, Сесиль последовал за распорядителем.
Они прошли по многочисленным коридорам в заднюю часть колоссального здания. Там, в отдельном кабинете, Сесиль был представлен господину директору, пожилому человеку с орденом в петлице и седыми усами.
– Месье, – обратился к нему директор. – Мне крайне прискорбно, но я вынужден поставить вас в известность, что господин министр изящных искусств распорядился аннулировать свое приглашение для ложи № 74 на сегодняшний вечер.
– Я не получил уведомления на этот счет, – ответил Сесиль.
– Потому, что приглашение предназначалось не вам, – нервно заявил директор. – Господин министр изящных искусств просит меня передать вам, что его приглашение на спектакль в присутствии господина президента и их королевских величеств не может быть ни покупаемо, ни продаваемо.
– Но разве вам неизвестно, что многие из этих приглашений и покупались, и продавались?
– К сожалению, слишком хорошо известно.
Директор взглянул на часы и позвонил.
– В таком случае, почему же для меня должно быть исключение?
Директор в упор посмотрел на Сесиля:
– Быть может, вам лучше известна причина, – сказал он и снова позвонил.
– По-видимому, я мешаю вам, – заметил Сесиль. – Разрешите мне удалиться.
– Нисколько, уверяю вас, – ответил директор. – Напротив. Я немного взволнован отсутствием мадемуазель Мальвы.
Вошел служащий рангом пониже.
– Она приехала?
– Нет, господин директор.
– А ведь уже четверть десятого.
Вошедший вновь удалился.
– Пригласительный билет на ложу № 74, – продолжал директор, – был продан за две тысячи франков. Разрешите мне, месье, вернуть вам эту сумму.
– Но я уплатил двадцать пять тысяч, – с улыбкой произнес Сесиль.
– Возможно. Однако господин министр согласен на уплату только двух тысяч. Вы отказываетесь от денег?
– О, нет, – ответил Сесиль, беря кредитки. – Но со мною вместе приехали трое моих знакомых, из них две дамы. Представьте себе, в каком я теперь положении.
– Представляю, – посочувствовал директор, – но вы не станете оспаривать у министра право аннулировать по желанию то или иное приглашение. Места должны продаваться при условии возможности осуществления этого права.
В этот момент в кабинет вошел еще один служащий.
– Ее все еще нет, – вздохнул он.
– Какое несчастье! – соболезнующе вставил Сесиль.
– Страшное несчастье, месье, – сказал, жестикулируя, директор. – Невиданное несчастье. Спектакль должен обязательно начаться в половине десятого и непременно сценой в саду из «Фауста», в которой мадемуазель Мальва исполняет роль Маргариты.
– А почему не изменить порядок? – предложил Сесиль.
– Немыслимо. Кроме этой сцены, идет первый акт из «Лоэнгрина» с мадам Фелиз и балет «Сильвия». Начать с балета нельзя – в театральной практике такого случая еще не было. Выступить же раньше мадемуазель Мальвы мадам Фелиз ни за что не согласится. Даже за миллионы. Даже за королевский трон. Этикет среди сопрано строже, чем при дворе. Помимо того, мы не можем поставить немецкую оперу раньше французской.
– В таком случае президенту и их величествам придется подождать прибытия мадемуазель Мальвы, – сказал Сесиль.
– Ждать их величествам?! Немыслимо.
– Немыслимо, – повторил как попугай и другой служащий.
Еще двое служащих вошли, вернее – влетели. И вместе с ними, казалось, ворвалась струя тревоги, крайней растерянности, охватившей всех и вся за кулисами театра. Они завопили:
– Уже двадцать десятого! А на одевание у нее уйдет по крайней мере минут пятнадцать!
– Вы посылали в отель «Du Louvre»? – с отчаянием выкрикнул директор.
– Да, господин директор. Мадемуазель Мальва покинула отель два часа тому назад.
Сесиль кашлянул.
– Я бы мог давно сообщить вам об этом, – во всеуслышание произнес он.
– Что? – вскочил директор. – Вы знакомы с мадемуазель Мальвой?
– Очень близко.
– Может быть, вам известно, где она?
– Известно.
– Где?
– Я скажу вам только тогда, когда займу вместе с моими друзьями приобретенную мною ложу.
– Дорогой месье, – взмолился директор, – сообщите нам сейчас же. Даю вам слово, что ложа останется за вами.
Сесиль поклонился.
– На основании собранных мною сведений, – заявил он, – я предвидел осложнение с пригласительным билетом…
– Но Мальва, Мальва… где она?
– Успокойтесь. Теперь двадцать три минуты десятого, а мадемуазель Мальва находится отсюда на расстоянии трех минут ходьбы, и при этом она совершенно одета. Я уже сказал, что получил сведения, благодаря которым мог предвидеть противодействие со стороны министра изящных искусств, вследствие чего я принял соответствующие меры. Всякая власть, даже в республике, ограничена, милейший директор, что я и доказал. Мадемуазель Мальва находится в номере 429 «Grand-отеля», по соседству отсюда. Постойте, она не явится без этой записки. – Торольд вынул из кармана небольшую, сложенную вдвое бумажку. Затем добавил: – Честь имею кланяться, господин директор. Спешите, не то опоздаете встретить президента и коронованных особ. Уже время.
В половине десятого перед Сесилем и его спутниками распахнулась дверь ложи второго яруса № 74, на этот раз совсем пустой. И в этот самый момент монархи с монаршей пунктуальностью в сопровождении президента вошли в президентскую ложу. Публика поднялась со своих мест, и оркестр заиграл национальный Гимн.
– Значит, вы все выяснили? – шепнул Бельмонт.
– О да, – отозвался Сесиль, – небольшое недоразумение. И я на нем нажил.
– Правда? Сколько?
– Немного. Две тысячи франков. Но не следует забывать, что я заработал их меньше, чем в полчаса.
Открылся занавес. Началась сцена в саду.
Подобно остальным посетителям, они приехали рано – начало спектакля было в половине десятого – чтобы себя показать и других посмотреть.
Прошла неделя с тех пор, как молодые девушки приехали из Алжира в Париж в сопровождении Сесиля Торольда и за это время не сидели сложа руки. Китти Сарториус истратила бездну денег на модисток на улицах Мира и Шоссе д'Антен, тогда как Ева приобрела только одно единственное платье (мечту, а не платье), но зато жених положительно засыпал ее драгоценностями. В этот день до обеда Сесиль куда-то неоднократно исчезал. В конце концов он вернулся с брильянтовой диадемой для своей невесты. «Ах ты, мой мот!» – воскликнула журналистка, целуя его. В общем, получилось, что Ева Финкастль, всегда такая скромная, была, что называется, перегружена драгоценностями, а Китти, привыкшая к дорогим безделушкам, фактически располагала одним только браслетом, поэтому Ева настояла на том, чтобы ее подруга одела на спектакль половину ее брильянтов.
Вся компания произвела большое впечатление, поднимаясь по мраморной лестнице театра Opera, усыпанной в этот вечер цветами. Лионель с Китти под руку был в превосходнейшем настроении, в то время как Сесиль выглядел несколько нервным, и нервность его сообщалась Еве Финкастль или, быть может, ее ошеломила диадема. Наверху был вывешен плакат с просьбою ко всем приглашенным рассесться по местам в двадцать пять минут десятого, то есть до прибытия президента и королевской четы.
Контролер взял дорогой кусочек картона с золотым обрезом из рук Сесиля, повертел его и, вернув с низким поклоном, сообщил, что он должен повернуть направо и пройти еще два марша. Общество двинулось дальше.
Громадные коридоры и фойе были переполнены представителями крупной буржуазии, родовой аристократии и всевозможными знаменитостями. Внутренность театра как бы изменилась – что-то новое, непривычное чувствовалось на каждом шагу. Даже капельдинерши при ложах выглядели в своих трехцветных шарфах наряднее и приветливее, впрочем, потому, что им предстояло получить как следует на чай.
– Как! – изумилась капельдинерша, открывая ложу Сесилю и его спутникам: в ложе уже сидели двое мужчин с дамой, громко разговаривавшие по-французски. Сесиль побледнел, Лионель ухмыльнулся.
– Эти люди сели не в свою ложу, – доказывал Сесиль капельдинерше, когда показался один из распорядителей в черном фраке.
– Виноват, месье. Вы месье Сесиль Торольд? – обратился он.
– Да, – ответил Сесиль.
– Соблаговолите последовать за мною. С вами желает поговорить господин директор.
– Видимо, вас поджидали, – съязвил Бельмонт.
– Эта ложа принадлежит мне, – возразил распорядителю Торольд, – и я желаю сначала расположиться в ней.
– Вот по этому-то поводу господин директор и хочет переговорить с вами, – с непередаваемой сладостью в голосе произнес распорядитель. Повернувшись в сторону Евы и Китти, он сделал низкий поклон и со свойственной только французам изысканной любезностью добавил: – Быть может, дамы пока полюбуются видом авеню de l'Opera с балкона? Иллюминация уже зажжена, и эффект поразительный.
Сесиль прикусил губу.
– Хорошо, – сказал он. – Бельмонт, возьмите их на свое попечение.
И в то время, как Бельмонт повел девушек на балкон, чтобы там обсудить создавшееся положение и увидеть приезд королевской четы, Сесиль последовал за распорядителем.
Они прошли по многочисленным коридорам в заднюю часть колоссального здания. Там, в отдельном кабинете, Сесиль был представлен господину директору, пожилому человеку с орденом в петлице и седыми усами.
– Месье, – обратился к нему директор. – Мне крайне прискорбно, но я вынужден поставить вас в известность, что господин министр изящных искусств распорядился аннулировать свое приглашение для ложи № 74 на сегодняшний вечер.
– Я не получил уведомления на этот счет, – ответил Сесиль.
– Потому, что приглашение предназначалось не вам, – нервно заявил директор. – Господин министр изящных искусств просит меня передать вам, что его приглашение на спектакль в присутствии господина президента и их королевских величеств не может быть ни покупаемо, ни продаваемо.
– Но разве вам неизвестно, что многие из этих приглашений и покупались, и продавались?
– К сожалению, слишком хорошо известно.
Директор взглянул на часы и позвонил.
– В таком случае, почему же для меня должно быть исключение?
Директор в упор посмотрел на Сесиля:
– Быть может, вам лучше известна причина, – сказал он и снова позвонил.
– По-видимому, я мешаю вам, – заметил Сесиль. – Разрешите мне удалиться.
– Нисколько, уверяю вас, – ответил директор. – Напротив. Я немного взволнован отсутствием мадемуазель Мальвы.
Вошел служащий рангом пониже.
– Она приехала?
– Нет, господин директор.
– А ведь уже четверть десятого.
Вошедший вновь удалился.
– Пригласительный билет на ложу № 74, – продолжал директор, – был продан за две тысячи франков. Разрешите мне, месье, вернуть вам эту сумму.
– Но я уплатил двадцать пять тысяч, – с улыбкой произнес Сесиль.
– Возможно. Однако господин министр согласен на уплату только двух тысяч. Вы отказываетесь от денег?
– О, нет, – ответил Сесиль, беря кредитки. – Но со мною вместе приехали трое моих знакомых, из них две дамы. Представьте себе, в каком я теперь положении.
– Представляю, – посочувствовал директор, – но вы не станете оспаривать у министра право аннулировать по желанию то или иное приглашение. Места должны продаваться при условии возможности осуществления этого права.
В этот момент в кабинет вошел еще один служащий.
– Ее все еще нет, – вздохнул он.
– Какое несчастье! – соболезнующе вставил Сесиль.
– Страшное несчастье, месье, – сказал, жестикулируя, директор. – Невиданное несчастье. Спектакль должен обязательно начаться в половине десятого и непременно сценой в саду из «Фауста», в которой мадемуазель Мальва исполняет роль Маргариты.
– А почему не изменить порядок? – предложил Сесиль.
– Немыслимо. Кроме этой сцены, идет первый акт из «Лоэнгрина» с мадам Фелиз и балет «Сильвия». Начать с балета нельзя – в театральной практике такого случая еще не было. Выступить же раньше мадемуазель Мальвы мадам Фелиз ни за что не согласится. Даже за миллионы. Даже за королевский трон. Этикет среди сопрано строже, чем при дворе. Помимо того, мы не можем поставить немецкую оперу раньше французской.
– В таком случае президенту и их величествам придется подождать прибытия мадемуазель Мальвы, – сказал Сесиль.
– Ждать их величествам?! Немыслимо.
– Немыслимо, – повторил как попугай и другой служащий.
Еще двое служащих вошли, вернее – влетели. И вместе с ними, казалось, ворвалась струя тревоги, крайней растерянности, охватившей всех и вся за кулисами театра. Они завопили:
– Уже двадцать десятого! А на одевание у нее уйдет по крайней мере минут пятнадцать!
– Вы посылали в отель «Du Louvre»? – с отчаянием выкрикнул директор.
– Да, господин директор. Мадемуазель Мальва покинула отель два часа тому назад.
Сесиль кашлянул.
– Я бы мог давно сообщить вам об этом, – во всеуслышание произнес он.
– Что? – вскочил директор. – Вы знакомы с мадемуазель Мальвой?
– Очень близко.
– Может быть, вам известно, где она?
– Известно.
– Где?
– Я скажу вам только тогда, когда займу вместе с моими друзьями приобретенную мною ложу.
– Дорогой месье, – взмолился директор, – сообщите нам сейчас же. Даю вам слово, что ложа останется за вами.
Сесиль поклонился.
– На основании собранных мною сведений, – заявил он, – я предвидел осложнение с пригласительным билетом…
– Но Мальва, Мальва… где она?
– Успокойтесь. Теперь двадцать три минуты десятого, а мадемуазель Мальва находится отсюда на расстоянии трех минут ходьбы, и при этом она совершенно одета. Я уже сказал, что получил сведения, благодаря которым мог предвидеть противодействие со стороны министра изящных искусств, вследствие чего я принял соответствующие меры. Всякая власть, даже в республике, ограничена, милейший директор, что я и доказал. Мадемуазель Мальва находится в номере 429 «Grand-отеля», по соседству отсюда. Постойте, она не явится без этой записки. – Торольд вынул из кармана небольшую, сложенную вдвое бумажку. Затем добавил: – Честь имею кланяться, господин директор. Спешите, не то опоздаете встретить президента и коронованных особ. Уже время.
В половине десятого перед Сесилем и его спутниками распахнулась дверь ложи второго яруса № 74, на этот раз совсем пустой. И в этот самый момент монархи с монаршей пунктуальностью в сопровождении президента вошли в президентскую ложу. Публика поднялась со своих мест, и оркестр заиграл национальный Гимн.
– Значит, вы все выяснили? – шепнул Бельмонт.
– О да, – отозвался Сесиль, – небольшое недоразумение. И я на нем нажил.
– Правда? Сколько?
– Немного. Две тысячи франков. Но не следует забывать, что я заработал их меньше, чем в полчаса.
Открылся занавес. Началась сцена в саду.
IV
– Дорогой мой, – сказала Ева.
Если женщина становится невестой или женой, то бывают такие моменты, в особенности вначале, когда и в тоне ее, и в манерах чувствуется неограниченное обладание мужчиной. Способность эта свойственна исключительно женщине, и как бы мужчина ни старался, у него ничего в этом направлении не получится.
Один из таких моментов наступил и в жизни Евы Финкастль и Сесиля Торольда. Они сидели в большом пустынном зале с золоченой мебелью «Grand-отеля». Было без четверти двенадцать. Они только что вернулись с гала-спектакля, в конце которого Ева ушла из ложи почти на целых полчаса. Китти Сарториус и Лионель Бельмонт разговаривали в соседнем салоне.
– Да, – отозвался Сесиль.
– Ты вполне, вполне уверен, что любишь меня?
Ответ на это мог быть только один, и Сесиль его дал.
– И все же я не могу понять, – в раздумьи проговорила Ева, – чем я тебя пленила?
– Милая моя Ева, – заметил Сесиль, держа ее руку, – самые радостные, самые лучшие ощущения очень часто приходят внезапно.
– Скажи, что ты меня любишь, – настаивала она. Он сказал. После этого Ева стала еще более серьезной, хотя и улыбнулась.
– А все свои фантазии ты бросил? – спросила она.
– Бесповоротно.
– Я так рада. Никогда не могла я понять, почему…
– Выслушай меня, – сказал он. – Что мне оставалось делать? Я был богат. Был пресыщен жизнью. У меня не было сильных привязанностей. Увлекался искусством, но не до самозабвения. Ты, может быть, скажешь, что мне следовало заняться благотворительностью. Увы, я не рожден для этого. Благотворитель без соответствующего к тому дара обычно сеет больше зла, чем добра. Мог я, конечно, заняться делами, но это привело бы только к удвоению моих миллионов, удовлетворения же я бы не получил. В то же время унаследованное мною от отца стремление – типичное американское стремление – быть чуточку умнее и сообразительнее другого, толкнуло меня на путь моих проделок. Оно было неотъемлемой частью моего характера, а от своего характера далеко не уйдешь. Мои похождения, как допинг, возбуждали меня, и хотя они часто были прибыльны, прибыль эта не была очень значительной. Короче – они развлекали меня, приносили мне радость. Кроме того они дали мне тебя!
Ева снова улыбнулась, на этот раз молча.
– Но теперь-то ты от них совершенно отказался? – спросила она.
– Совершенно, – ответил он.
– Ну, а как же тогда обстояло дело с ложей? – поставила она вопрос ребром.
– Я собирался рассказать тебе обо всем, но как… каким образом ты узнала об этом? Как догадалась?
– Ты забываешь, что я все еще журналистка, – последовал ответ, – и все еще состою в числе сотрудников нашей газеты. Я проинтервьюировала сегодня вечером Мальву и от нее кое-что узнала. Сначала она подумала, что мне все известно, когда же убедилась в обратном, то замолчала и посоветовала обратиться за подробностями к тебе.
– Скандал, происшедший прошлой осенью на последнем гала-спектакле, дал мне мысль выкинуть штуку с местами в этот раз, – начал свое признание Сесиль. – Я знал, что места можно получить от некоторых чиновников министерства изящных искусств и что большая часть приглашенных всегда готова продать их. Ты себе представить не можешь, насколько продажны некоторые круги в Париже.
Случилось, что кое-какие детали и день сегодняшнего представления были опубликованы в момент нашего приезда в Париж. Судьба мне благоприятствовала. Теперь тебе станут понятны мои частые отлучки в течение недели. Я отправился к одному репортеру «Парижского эхо», которого я знаю и который знает всех, и при его помощи раздобыл список лиц, которые, несомненно, должны были быть приглашены, но также, несомненно, непрочь были продать свои пригласительные билеты. Вдобавок, мы вели переговоры в самом министерстве.
Через двадцать четыре часа мой репортер и двое его приятелей проинтервьюировали половину нужных людей, министр изящных искусств разослал свои приглашения, а я скупил больше трехсот мест на семьдесят пять тысяч франков. Затем я разузнал, что мой большой друг, несравненная дива мадемуазель Мальва остановилась в отеле Ритц, и у меня сразу явилась новая идея. Я уговорил Мальву заявить о своем желании участвовать в спектакле. Разумеется, ее соперница Фелиз не могла отстать от нее в патриотическом побуждении скрепить дружбу двух великих наций.
Гала-спектакль сделался злобой дня. Мы сняли помещение под контору на улице Мира. Объявления наши были очень туманны. Каждый вечер, пожелав тебе спокойной ночи, я виделся с репортером и Леонидом, и мы совместно вырабатывали дальнейший план кампании.
Через три дня мы продали все наши места, за исключением одной ложи, нарочно придержанной мною, приблизительно за двести тысяч франков.
– Следовательно, ты сам у себя купил ложу?
– Именно, моя радость. Собственно, я собирался удивить вас ею несколько позже, скажем, во время обеда, но ты и Бельмонт заставили меня поспешить.
– И это все?
– Не совсем. Фавориты министра изящных искусств оказались чрезвычайно суровы. Чтобы отомстить, они решили лишить меня ложи в последний момент. Однако от меня их намерение не скрылось, и я обезопасил себя, войдя в соглашение с певицей. Эта затея – моя последняя затея – имела большой успех, и чиновный мир Парижа получил урок, который может дать прекрасные результаты.
– Ты же нажил сто двадцать пять тысяч франков?
– Да, но в этом деле велики были и расходы. Вероятно, они выразятся в сорок тысяч франков. Кроме того, я должен поднести Мальве ожерелье, которое будет стоить двадцать пять тысяч франков,
– Итого останется шестьдесят?
– Нет, шестьдесят две.
– Как так?
– Я забыл о случайно нажитых двух тысячах.
– А теперь, – продолжала Ева свое дознание, – скажи мне, сколько ты всего заработал?
– Девоншир прибыли не дал. Почему, кстати, ты заставила меня сжечь пятьдесят тысяч фунтов? Бесцельная трата. Может наступить день, когда мы в них будем нуждаться, и тогда…
– Брось шутить, – не дала ему закончить Ева, – я говорю серьезно, совершенно серьезно.
– Остенде принесло двадцать одну тысячу фунтов чистоганом, Брюгге – девять тысяч восемьсот франков. Алжир и Бискра оказались убыточными…
– Об убытках распространяться не стоит, – прервала его Ева. – Есть еще прибыль?
– Небольшая. В Риме в прошлом году мне удалось сорвать пятьдесят тысяч франков. Потом в берлинском казначействе. И…
– Назови мне общую сумму.
Сесиль заглянул в записную книжку.
– Гроши, – ответил он. – Нечто среднее между тридцатью восемью и сорока тысячами фунтов стерлингов.
– Скажем, сорок, – резюмировала Ева, – миллион франков. Дай мне чек на эту сумму. Не возражаешь?
– С наслаждением, голубка.
– Когда же мы вернемся в Лондон, – закончила она, – я пожертвую эти деньги на больницы.
Сесиль помолчал, посмотрел на нее и… поцеловал.
Вошла чаровница Китти со своим адъютантом Бельмонтом.
Взглянув на массивную фигуру антрепренера, она начала:
– Дело в том, что… – и запнулась.
– Мы обручились, – договорил за нее Бельмонт.
– Сердечно поздравляем, – поднял голову Сесиль.
– Вас это не удивляет?
– Абсолютно нет. Существует закон, по которому примадонна всегда выходит замуж за своего антрепренера. Его же не перейдешь.
– Нам следовало бы, – сказала Ева Сесилю, когда они расходились на ночь, – догадаться об этом гораздо раньше: театральные антрепренеры не швыряются пятисотфунтовыми браслетами в интересах одного только дела.
– Но он раскошелился всего на один, дорогая, – ответил Сесиль.
– Ну да. Вот об этом-то я и говорю.
Если женщина становится невестой или женой, то бывают такие моменты, в особенности вначале, когда и в тоне ее, и в манерах чувствуется неограниченное обладание мужчиной. Способность эта свойственна исключительно женщине, и как бы мужчина ни старался, у него ничего в этом направлении не получится.
Один из таких моментов наступил и в жизни Евы Финкастль и Сесиля Торольда. Они сидели в большом пустынном зале с золоченой мебелью «Grand-отеля». Было без четверти двенадцать. Они только что вернулись с гала-спектакля, в конце которого Ева ушла из ложи почти на целых полчаса. Китти Сарториус и Лионель Бельмонт разговаривали в соседнем салоне.
– Да, – отозвался Сесиль.
– Ты вполне, вполне уверен, что любишь меня?
Ответ на это мог быть только один, и Сесиль его дал.
– И все же я не могу понять, – в раздумьи проговорила Ева, – чем я тебя пленила?
– Милая моя Ева, – заметил Сесиль, держа ее руку, – самые радостные, самые лучшие ощущения очень часто приходят внезапно.
– Скажи, что ты меня любишь, – настаивала она. Он сказал. После этого Ева стала еще более серьезной, хотя и улыбнулась.
– А все свои фантазии ты бросил? – спросила она.
– Бесповоротно.
– Я так рада. Никогда не могла я понять, почему…
– Выслушай меня, – сказал он. – Что мне оставалось делать? Я был богат. Был пресыщен жизнью. У меня не было сильных привязанностей. Увлекался искусством, но не до самозабвения. Ты, может быть, скажешь, что мне следовало заняться благотворительностью. Увы, я не рожден для этого. Благотворитель без соответствующего к тому дара обычно сеет больше зла, чем добра. Мог я, конечно, заняться делами, но это привело бы только к удвоению моих миллионов, удовлетворения же я бы не получил. В то же время унаследованное мною от отца стремление – типичное американское стремление – быть чуточку умнее и сообразительнее другого, толкнуло меня на путь моих проделок. Оно было неотъемлемой частью моего характера, а от своего характера далеко не уйдешь. Мои похождения, как допинг, возбуждали меня, и хотя они часто были прибыльны, прибыль эта не была очень значительной. Короче – они развлекали меня, приносили мне радость. Кроме того они дали мне тебя!
Ева снова улыбнулась, на этот раз молча.
– Но теперь-то ты от них совершенно отказался? – спросила она.
– Совершенно, – ответил он.
– Ну, а как же тогда обстояло дело с ложей? – поставила она вопрос ребром.
– Я собирался рассказать тебе обо всем, но как… каким образом ты узнала об этом? Как догадалась?
– Ты забываешь, что я все еще журналистка, – последовал ответ, – и все еще состою в числе сотрудников нашей газеты. Я проинтервьюировала сегодня вечером Мальву и от нее кое-что узнала. Сначала она подумала, что мне все известно, когда же убедилась в обратном, то замолчала и посоветовала обратиться за подробностями к тебе.
– Скандал, происшедший прошлой осенью на последнем гала-спектакле, дал мне мысль выкинуть штуку с местами в этот раз, – начал свое признание Сесиль. – Я знал, что места можно получить от некоторых чиновников министерства изящных искусств и что большая часть приглашенных всегда готова продать их. Ты себе представить не можешь, насколько продажны некоторые круги в Париже.
Случилось, что кое-какие детали и день сегодняшнего представления были опубликованы в момент нашего приезда в Париж. Судьба мне благоприятствовала. Теперь тебе станут понятны мои частые отлучки в течение недели. Я отправился к одному репортеру «Парижского эхо», которого я знаю и который знает всех, и при его помощи раздобыл список лиц, которые, несомненно, должны были быть приглашены, но также, несомненно, непрочь были продать свои пригласительные билеты. Вдобавок, мы вели переговоры в самом министерстве.
Через двадцать четыре часа мой репортер и двое его приятелей проинтервьюировали половину нужных людей, министр изящных искусств разослал свои приглашения, а я скупил больше трехсот мест на семьдесят пять тысяч франков. Затем я разузнал, что мой большой друг, несравненная дива мадемуазель Мальва остановилась в отеле Ритц, и у меня сразу явилась новая идея. Я уговорил Мальву заявить о своем желании участвовать в спектакле. Разумеется, ее соперница Фелиз не могла отстать от нее в патриотическом побуждении скрепить дружбу двух великих наций.
Гала-спектакль сделался злобой дня. Мы сняли помещение под контору на улице Мира. Объявления наши были очень туманны. Каждый вечер, пожелав тебе спокойной ночи, я виделся с репортером и Леонидом, и мы совместно вырабатывали дальнейший план кампании.
Через три дня мы продали все наши места, за исключением одной ложи, нарочно придержанной мною, приблизительно за двести тысяч франков.
– Следовательно, ты сам у себя купил ложу?
– Именно, моя радость. Собственно, я собирался удивить вас ею несколько позже, скажем, во время обеда, но ты и Бельмонт заставили меня поспешить.
– И это все?
– Не совсем. Фавориты министра изящных искусств оказались чрезвычайно суровы. Чтобы отомстить, они решили лишить меня ложи в последний момент. Однако от меня их намерение не скрылось, и я обезопасил себя, войдя в соглашение с певицей. Эта затея – моя последняя затея – имела большой успех, и чиновный мир Парижа получил урок, который может дать прекрасные результаты.
– Ты же нажил сто двадцать пять тысяч франков?
– Да, но в этом деле велики были и расходы. Вероятно, они выразятся в сорок тысяч франков. Кроме того, я должен поднести Мальве ожерелье, которое будет стоить двадцать пять тысяч франков,
– Итого останется шестьдесят?
– Нет, шестьдесят две.
– Как так?
– Я забыл о случайно нажитых двух тысячах.
– А теперь, – продолжала Ева свое дознание, – скажи мне, сколько ты всего заработал?
– Девоншир прибыли не дал. Почему, кстати, ты заставила меня сжечь пятьдесят тысяч фунтов? Бесцельная трата. Может наступить день, когда мы в них будем нуждаться, и тогда…
– Брось шутить, – не дала ему закончить Ева, – я говорю серьезно, совершенно серьезно.
– Остенде принесло двадцать одну тысячу фунтов чистоганом, Брюгге – девять тысяч восемьсот франков. Алжир и Бискра оказались убыточными…
– Об убытках распространяться не стоит, – прервала его Ева. – Есть еще прибыль?
– Небольшая. В Риме в прошлом году мне удалось сорвать пятьдесят тысяч франков. Потом в берлинском казначействе. И…
– Назови мне общую сумму.
Сесиль заглянул в записную книжку.
– Гроши, – ответил он. – Нечто среднее между тридцатью восемью и сорока тысячами фунтов стерлингов.
– Скажем, сорок, – резюмировала Ева, – миллион франков. Дай мне чек на эту сумму. Не возражаешь?
– С наслаждением, голубка.
– Когда же мы вернемся в Лондон, – закончила она, – я пожертвую эти деньги на больницы.
Сесиль помолчал, посмотрел на нее и… поцеловал.
Вошла чаровница Китти со своим адъютантом Бельмонтом.
Взглянув на массивную фигуру антрепренера, она начала:
– Дело в том, что… – и запнулась.
– Мы обручились, – договорил за нее Бельмонт.
– Сердечно поздравляем, – поднял голову Сесиль.
– Вас это не удивляет?
– Абсолютно нет. Существует закон, по которому примадонна всегда выходит замуж за своего антрепренера. Его же не перейдешь.
– Нам следовало бы, – сказала Ева Сесилю, когда они расходились на ночь, – догадаться об этом гораздо раньше: театральные антрепренеры не швыряются пятисотфунтовыми браслетами в интересах одного только дела.
– Но он раскошелился всего на один, дорогая, – ответил Сесиль.
– Ну да. Вот об этом-то я и говорю.