Страница:
– Миледи? – В голубых глазах Агеты были настороженность и неодобрение. – Вы кажетесь рассеянной.
– Ничего особенного, Агета. Просто я обдумывала одну Проблему, но теперь уже приняла решение.
Агета нервно коснулась пальцами украшения на шее, словно хотела спросить еще что-то, но Дженова отвернулась и, окликнув одного из слуг, велела наполнить вином опустевшие кувшины. Она не собиралась обсуждать с кем-либо Принятое решение. Это касалось лично ее.
И Генри.
Генрих лежал в темноте без сна. И хотя причина его бессонницы находилась в комнате этажом выше, он не мог побеспокоить Дженову. Он был гостем в ее замке и не мог вломиться в ее опочивальню, словно хряк в период гона. Ему не следовало сверлить ее взглядом за столом, чтобы обратить на себя ее внимание.
Он хотел поколебать ее притворное спокойствие. Заставить вспомнить то, что он был не в силах забыть.
В какой-то момент ему показалось, что он увидел в глубине ее зеленых, как мох, глаз ответное чувство, искру желания, не менее жаркого, чем его собственное. Но потом все исчезло, и он подумал, не принимает ли желаемое за действительное. И это Генрих! Великий соблазнитель, завоеватель женщин, непревзойденный любовник! Генрих, который хвастал, что может овладеть любой женщиной, какую пожелает! Однако женщина, к которой он воспылал страстью на этот раз, была той единственной, которой не мог обладать.
К которой поклялся даже не прикасаться.
Генрих застонал. Мысли о Дженове возбуждали его, он сгорал от неутоленной страсти. Генри мог бы послать Рейнарда за шлюхой, но его не прельщала продажная женщина; впервые в жизни он предпочитал страдать от неудовлетворенного желания.
С едва слышным звуком отворилась дверь. В одно мгновенье сев, Генрих выхватил меч, всегда находившийся у постели под рукой, и сбросил прочь одеяла. Потом вскочил, голый, и расставил ноги, готовый отразить нападение незваного гостя.
В узкой щели, образованной косяком и дверью, колыхнулось пламя свечи, и появилась бесплотная фигура. Длинные каштановые кудри достигали бедер. В отблесках света шелковистые локоны переливались мириадами красок. Простая шаль, свободно наброшенная на плечи, служила скорее соблазном, чем накидкой. Сквозь нее просвечивало тело. Точнее, его тень. Когда она тихо вошла в его комнату, Генрих увидел больше, чем тень. Его глаза упивались дивным изгибом стана, розовыми сосками и треугольником каштановых завитков у развилки ног.
– Дженова, – хрипло прошептал он, – зачем ты пришла?
– А ты как думаешь, Генри?
– Я искренне надеюсь, что ты не считаешь меня настолько сильным, чтобы отослать тебя назад, в твою комнату, потому что я не смогу этого сделать. Нет у меня такой силы.
Она подошла ближе. Пламя свечи замерцало, и он ощутил запах Дженовы. Генрих напрягся, голова закружилась, во рту пересохло.
– Дженова, – простонал он, – прошу тебя.
– Мне не нужно, чтобы ты был сильным, – сказала она как ни в чем не бывало. Сколь опасно близко подошел он к тому, чтобы грубо схватить ее и швырнуть на постель. – Ты разжег во мне пожар. Я думала, что смогу с ним справиться. Но… – Она нервно вздохнула. – Теперь я вижу, что просто так его не погасить. Еще я вижу, что держать в узде эти чувства было бы не только глупо, но и жестоко. Думаю, нам нужно дать им волю и утолить свою страсть. Только так сумеем мы побороть огонь и вернуться к прежней жизни.
В ее словах Генрих уловил здравый смысл. Ему показалось, что он заметил еще нечто проблеснувшее в ее зеленых глазах, о чем она не сказала. Он пытался сохранить ясность мысли, но не мог сосредоточиться, сознавая, что Дженова дает ему возможность насладиться ее телом. Быстро, пока она не передумала, он протянул к ней руки. Она улыбнулась, задула свечу и бросилась в его объятия. Мягкая, теплая, совершенная. Дженова принадлежит ему, и на этот раз Генрих не станет приносить глупые клятвы, отказывая себе в удовольствии владеть ею.
Глава 6
– Ничего особенного, Агета. Просто я обдумывала одну Проблему, но теперь уже приняла решение.
Агета нервно коснулась пальцами украшения на шее, словно хотела спросить еще что-то, но Дженова отвернулась и, окликнув одного из слуг, велела наполнить вином опустевшие кувшины. Она не собиралась обсуждать с кем-либо Принятое решение. Это касалось лично ее.
И Генри.
Генрих лежал в темноте без сна. И хотя причина его бессонницы находилась в комнате этажом выше, он не мог побеспокоить Дженову. Он был гостем в ее замке и не мог вломиться в ее опочивальню, словно хряк в период гона. Ему не следовало сверлить ее взглядом за столом, чтобы обратить на себя ее внимание.
Он хотел поколебать ее притворное спокойствие. Заставить вспомнить то, что он был не в силах забыть.
В какой-то момент ему показалось, что он увидел в глубине ее зеленых, как мох, глаз ответное чувство, искру желания, не менее жаркого, чем его собственное. Но потом все исчезло, и он подумал, не принимает ли желаемое за действительное. И это Генрих! Великий соблазнитель, завоеватель женщин, непревзойденный любовник! Генрих, который хвастал, что может овладеть любой женщиной, какую пожелает! Однако женщина, к которой он воспылал страстью на этот раз, была той единственной, которой не мог обладать.
К которой поклялся даже не прикасаться.
Генрих застонал. Мысли о Дженове возбуждали его, он сгорал от неутоленной страсти. Генри мог бы послать Рейнарда за шлюхой, но его не прельщала продажная женщина; впервые в жизни он предпочитал страдать от неудовлетворенного желания.
С едва слышным звуком отворилась дверь. В одно мгновенье сев, Генрих выхватил меч, всегда находившийся у постели под рукой, и сбросил прочь одеяла. Потом вскочил, голый, и расставил ноги, готовый отразить нападение незваного гостя.
В узкой щели, образованной косяком и дверью, колыхнулось пламя свечи, и появилась бесплотная фигура. Длинные каштановые кудри достигали бедер. В отблесках света шелковистые локоны переливались мириадами красок. Простая шаль, свободно наброшенная на плечи, служила скорее соблазном, чем накидкой. Сквозь нее просвечивало тело. Точнее, его тень. Когда она тихо вошла в его комнату, Генрих увидел больше, чем тень. Его глаза упивались дивным изгибом стана, розовыми сосками и треугольником каштановых завитков у развилки ног.
– Дженова, – хрипло прошептал он, – зачем ты пришла?
– А ты как думаешь, Генри?
– Я искренне надеюсь, что ты не считаешь меня настолько сильным, чтобы отослать тебя назад, в твою комнату, потому что я не смогу этого сделать. Нет у меня такой силы.
Она подошла ближе. Пламя свечи замерцало, и он ощутил запах Дженовы. Генрих напрягся, голова закружилась, во рту пересохло.
– Дженова, – простонал он, – прошу тебя.
– Мне не нужно, чтобы ты был сильным, – сказала она как ни в чем не бывало. Сколь опасно близко подошел он к тому, чтобы грубо схватить ее и швырнуть на постель. – Ты разжег во мне пожар. Я думала, что смогу с ним справиться. Но… – Она нервно вздохнула. – Теперь я вижу, что просто так его не погасить. Еще я вижу, что держать в узде эти чувства было бы не только глупо, но и жестоко. Думаю, нам нужно дать им волю и утолить свою страсть. Только так сумеем мы побороть огонь и вернуться к прежней жизни.
В ее словах Генрих уловил здравый смысл. Ему показалось, что он заметил еще нечто проблеснувшее в ее зеленых глазах, о чем она не сказала. Он пытался сохранить ясность мысли, но не мог сосредоточиться, сознавая, что Дженова дает ему возможность насладиться ее телом. Быстро, пока она не передумала, он протянул к ней руки. Она улыбнулась, задула свечу и бросилась в его объятия. Мягкая, теплая, совершенная. Дженова принадлежит ему, и на этот раз Генрих не станет приносить глупые клятвы, отказывая себе в удовольствии владеть ею.
Глава 6
Никакого поворота назад теперь, решила Дженова. Она сомневалась, что Генрих позволил бы ей пойти на попятную, даже если бы она очень захотела. Она ощущала животом его эрекцию, требовательную и нетерпеливую, и опустила руку, чтобы его погладить. Потом с тихим стоном подставила ему губы, и он прильнул к ним. Пока он упивался ее губами и языком, его руки блуждали, путаясь в ее длинных волосах.
Но этого мало, думала она лихорадочно. Она хотела большего, значительно большего…
«Как мог Генри, мой старый добрый Генри, вызвать во мне такое сладострастие?»
Даже после того как, сидя в большом зале, Дженова приняла решение, она отправилась к себе и легла в постель с намерением пересилить себя. «Подожди до утра, – сказал ей внутренний голос, голос порядочной леди Ганлингорн. – Скажи ему о своем решении завтра утром… если уж тебе так приспичило!»
Однако справиться со своими чувствами Дженова не смогла, как ни старалась. То, что произошло между ними в башне Адера, изменило ее. Она больше не хотела держать свои желания в узде. Она хочет его сейчас, он ей нужен сию минуту, и этой минутой она воспользуется.
Руки Генри заскользили вниз по ее спине. Обхватив поверх тонкой шали ее за ягодицы, он приподнял ее немного и притянул к своим бедрам. При этом его жезл вошел между ее ног там, где они соединяются, и замер. Она шевельнулась и испытала чувство удовольствия, вызванного трением.
Со стоном он сделал движение назад в попытке приглушить их страсть и, подняв руки к ее груди, нежно заключил в ладони мягкую плоть. От его прикосновения Дженова изогнулась и ахнула, когда он провел пальцами по соскам. Запустив руки ему в волосы, она еще ближе притянула к себе его голову. Помедлив немного, Генрих приложил к ее груди щетинистую щеку, обдав ее горячим дыханием.
– Ты такая красивая! Почему я этого раньше не замечал?
Его слова удивили ее.
– Ты тоже очень красив, – промолвила она наконец. – Но я всегда это видела.
Он хрипло рассмеялся и потерся щекой о ее грудь, царапая нежную кожу.
– Но тебя это не волновало, – ответил он насмешливо. – Верно, милая?
– В обморок, разумеется, я не падала, когда видела тебя, не настолько я чувствительна.
– Даже когда я делаю вот так? – Он выскользнул из нее, и она ощутила на себе его пальцы. Проворные, они ласкали ее, сбегая вниз по округлости живота к лобку и оттуда к теплому зеву между ног.
– Даже тогда, – выдавила из себя Дженова, но ее голос прозвучал сипло и как-то неуверенно.
Он улыбнулся, и его пальцы принялись гладить ее с удвоенным рвением.
– Ты очень страстная женщина, – прошептал он. – Ты права, в тебе полыхает огонь. Думаю, понадобится сильный и похотливый мужчина, чтобы погасить его.
– То есть ты? – ответила Дженова, голова у нее кружилась, ноги подкашивались.
Он склонился над ней, пощекотал носом шею, затем стал покусывать кожу, не причиняя боли, но вызывая в теле трепет возбуждения. Она положила руки ему на бедра. Ее пальцы заскользили по его мускулистому телу, приближаясь к округлости ягодиц. Одеваясь как придворный и изображая из себя аристократа, Генрих, в сущности, был воином. Об этом свидетельствовало и его тело.
– Ага, вот она сердцевина огня, – произнес Генри с нежной грубостью.
Он ввел один палец внутрь лона, а вторым пощекотал чувствительный бугорок. Дженова прерывисто задышала и всхлипнула, когда он взял в рот сосок.
– Генри, – прошептала она, обессиленная, и, путаясь пальцами в его волосах, еще ближе привлекла его к себе.
Его рот мучил ее, но Дженова знала, что без этой пытки она не сможет, и потому стремилась прижать его к себе еще крепче.
– Идемте, леди, приляжем на мою постель. Это только начало. Впереди еще много всего.
Он уложил ее на матрас и встал над ней на колени. Ее шаль распахнулась, и кожа под ней засияла жемчужным перламутром.
«Следует ли мне позволить ему делать это? – спрашивала себя Дженова. – Можно ли позволить ему сделать из меня рабыню?» Но он уже завис над ней, скользя ладонями вверх по ее бедрам, ласково понуждая раскрыться ему навстречу.
И тогда он наклонился вперед и прильнул к ней ртом. В этот миг Дженова забыла обо всем на свете. Ее обжег его язык, и ее тело выгнулось, как тугой лук. Ахнув, она закричала, нимало не заботясь, что ее могут услышать. И потом, прежде чем она успела собрать воедино осколки, носившие имя Дженовы, он овладел ею одним сильным рывком, а его руки и губы вновь заставили ее забыть о действительности.
Двигаясь с ним в одном ритме и гоня прочь сомнения, Дженова снова взбиралась по ступенькам наслаждения. Для нее ничего не существовало, кроме его кожи, его тела, его губ. Он обладал какой-то магической силой, взывавшей к той ее половине, которой она прежде не знала.
Генри открыл ей мир, в котором она никогда не бывала.
Затихнув наконец в его руках, она попыталась осознать пережитое.
– Думаю, – произнесла она, – теперь, когда я познала неведомое раньше наслаждение, я не смогу остановиться. Безусловно, были у меня радости и печали, но не удовольствие, подобное этому, Генри. Даже с Мортредом я не испытывала ничего подобного. Ты знаешь секреты, неизвестные другим мужчинам. Ты способен околдовывать. Поэтому я не могу тебе сопротивляться.
Генрих тихо рассмеялся. Его тело рядом с ней было горячим, как топка.
– Если ты склонна этому верить, милая Дженова, то так тому и быть. Я волшебник.
Он снова начал ее целовать и, перевернув, оказался сверху. Его затвердевшая плоть вошла меж ее ног. Дженова не возражала, ибо хотела его не меньше, чем он ее.
– У меня нет секретов, Дженова, – признался он шепотом у ее губ. – Я не умею колдовать. Волшебство, которое ты чувствуешь, исходит от нас обоих.
– Значит, оно рано или поздно пройдет?
Уж не разочарование ли послышалось в ее голосе?
– Конечно, пройдет, Дженова. Огонь новой страсти пылает недолго. Вскоре он остынет, и мы устанем друг от друга.
Дженова подавила грусть.
– Тогда надо наслаждаться каждым моментом.
– Да, Дженова, пока горит пламя.
Он прильнул к ее губам сначала нежно, но страсть быстро набирала силу. Обняв ладонями ее ягодицы, он приподнял к себе ее бедра и подразнил немного. Дженова перехватила инициативу и сама села на кол. Оба застонали и задвигались в старом как мир танце.
Ночь он проспал без кошмаров, как это бывало обычно. Настало утро. Сквозь щели в ставнях проникал бледный свет, рисуя решетку на постели и на самом Генрихе. Он зажмурился, не желая просыпаться, но тут почувствовал прикосновение маленькой теплой руки, тянувшей его, зарывшись в его ладони. Кто осмелился разбудить его после ночи столь необузданной страсти? Генри приоткрыл один глаз и гневно взглянул на возмутителя спокойствия.
Им оказался маленький мальчик. Его зеленые глаза возбужденно горели, а губы были упрямо сжаты. Как иногда у Дженовы.
– Лорд Генрих, – сказал он громким шепотом, – вы просили разбудить вас, хотели посмотреть, как я езжу на пони.
Неужели он и вправду сделал столь нелепую вещь? Вряд ли. Генрих закрыл глаза. Смутные воспоминания присутствовали в его памяти, но это было до того, как в его комнату явилась Дженова, подобно сирене, и, вымотав, бросила в постели, где он остался лежать обессиленный и изнуренный, словно моряк, потерпевший кораблекрушение. Воспоминание вызвало на его губах улыбку. Мальчик, приняв ее за поощрение, снова потянул Генриха за руку.
– Лорд Генрих, – повторил он настойчиво, – идемте! Вы обещали!
С глубоким вздохом Генрих открыл глаза. Он был уверен, что не обещал, просто сделал вид, а мальчик поверил. И теперь не успокоится, пока не добьется своего. Генри нехотя поднялся и стал одеваться.
Было совсем рано. Никто из обитателей замка не попался им навстречу, пока они спускались в большой зал. Воздух во внутреннем дворе обжигал стужей. Бледные щечки мальчика разрумянились от холода, а у Генриха заслезились глаза.
Повстречавшийся им на пути кузнец, ведший под уздцы лошадь, уважительно кивнул Генриху и перевел взгляд на Рафа. Его старое морщинистое лицо приняло выражение слепой преданности. Две служанки с охапками белья в руках, хихикая, присели перед Генрихом в реверансе и приветливо поворковали с Рафом. Генрих невольно улыбнулся. Раф явно ходил в Ганлингорне в любимчиках, хороший признак для будущего хозяина имения. Со страдальческим вздохом Генрих позволил потащить себя в затхлое помещение конюшни.
Пока они следовали мимо лошадей в стойлах, Раф называл кличку каждой и рассказывая Генриху, кто и как часто использует то или иное животное. Подобная осведомленность маленького мальчика поражала, но Генрих не позволил себе восхититься. Он тоже в детстве не вылезал из конюшен, но не мог припомнить, чтобы вытаскивал гостей на рассвете из постели.
– А вот и мой пони! – объявил Раф горделиво, подойдя к стойлу в дальнем конце помещения.
Генрих округлил глаза. Пони был весьма почтенного возраста. Выглядел довольно смирным, но даже, отдаленно не напоминал пони, на которых катались дети богатых и могущественных родителей. Генрих не сомневался: будь Мортред жив, непременно нашел бы для своего сына и наследника нечто более приличное.
Возможно, Дженова боялась, что менее покорное животное нанесет вред ее хворому отпрыску.
Генри заметил, что Раф наблюдает за ним, и хотел сменить разочарованное выражение лица на более спокойное, но не успел.
– Вам он не понравился, – произнес Раф, и его нижняя губа дрогнула.
Большие зеленые глаза наполнились слезами. Генри запаниковал. «Только не плачь, – подумал он. – Бога ради, не плачь!»
– Нет, нет. Ничего подобного! Это отличное животное, Преданное, милое и… и… спокойное, готов поспорить.
Мальчик недоверчиво посмотрел на Генри.
– Он очень спокойный, – согласился Раф. – Это хорошо?
– Когда как. Он медлителен? – осторожно поинтересовался Генрих.
– Мама говорит, что в медлительности нет ничего плохого, что даже лорду нужно немного подрасти, прежде чем пересесть на резвую лошадь, – сообщил мальчик, но, бросив взгляд на жеребца Генриха, погрустнел.
Генрих вспомнил себя. Будучи ребенком, он тоже смотрел с тоской на боевого коня, принадлежавшего высокородному родственнику, у которого он в то время жил. Он бы многое отдал тогда, если бы ему разрешили покататься на том скакуне. Он каждый день слонялся по конюшне, мечтая о несбыточном. Это стало навязчивой идеей. И вот в один прекрасный день он оказался наедине с конем. Слишком велико было искушение.
Ослепленный на мгновение юношеским безрассудством, он вскарабкался на ограду стойла и спрыгнул вниз в попытке оседлать исполинское животное тощими ногами. Боевой конь, слишком своенравный и сильный для ребенка, проломил дверь стойла и вынес припавшего к его гриве Генриха во внутренний двор. После неистовой скачки по двору он сбросил седока на особо зловонную навозную кучу. Униженного и жалкого Генриха лорд наказал, выпоров как сидорову козу.
Странно, он давно об этом не вспоминал. Конечно, приятным это воспоминание не назовешь, но и ужасным тоже. Генрих подумал о том, что когда-то сам был маленьким, как Раф, считал себя непобедимым и мечтал поскорее вырасти. Будь хозяин замка человеком добрым, а конюхи более внимательными, возможно, Генриху позволили бы покататься на жеребце, усадив позади опытного наездника. Тогда, вероятно, Генрих удовлетворил бы свою страсть и не стал бы пытаться оседлать коня самостоятельно.
Происшествие могло закончиться для него не поркой, а гибелью.
Генрих прищурился, наблюдая, как мальчик смотрит на его коня. Насколько велик риск, что его история может повториться с сыном Дженовы? Может, стоит сейчас сделать для Рафа то, что не сумел сделать для Генриха лорд из его детства?
– Хочешь покататься на моей лошади? – спросил Генрих и тут же спохватился.
Мальчик просиял, и путь к отступлению был отрезан.
– О да, – прошептал Раф. – А можно? И вправду можно?
Если Генрих и собирался отказаться от своих слов, то выражение глаз Рафа его остановило. Как мог он сказать «нет», когда ребенок испытал такую радость и благодарность? И конечно же, Дженова не стала бы возражать. Если ему не изменяла память, Дженова в юности была такой же необузданной, как и Генри, бесстрашно скакала на лошадях отца, заставляя беднягу хвататься за сердце. Но Дженова была любимицей в семье, и ей многое прощалось. С Генрихом дела обстояли иначе.
– Тогда пошли, – сказал он Рафу.
Лошадь потянулась к хозяину и обнюхала бархатистым носом его ладонь в поисках лакомства.
– Как его зовут? – тихо полюбопытствовал Раф, с восторгом глядя на лошадиную морду.
Генрих улыбнулся мальчику.
– Я зову его Агнец.
– Агнец? – повторил мальчик. – Это звучит не очень-то устрашающе, лорд Генрих. Я думал, что лошадь вроде этой должна именоваться как-то более… – Он вдруг замолчал и стрельнул в Генриха глазами, словно осознал, что проявляет невоспитанность. – Почему вы зовете его Агнцем? – спросил он быстро.
– Потому что он бывает кротким, когда хочет. Но в остальное время больше похож на волка в овечьей шкуре.
Раф обдумал услышанное.
– А сейчас, как вы думаете, он будет кротким?
– Я об этом позабочусь.
Раф доверчиво кивнул. При мысли, что его видят в таком свете, Генриху стало как-то не по себе. Ему не хотелось становиться для кого-либо ангелом-хранителем и еще менее – приглядывать за сыном Дженовы. Он не подходил для этой роли и не имел желания нести ответственность. Однако он только что это сделал в ситуации с жеребцом. Напялил на себя одежку дядюшки-опекуна Рафа, если не ангела. Нет, только не ангела…
Генрих улыбнулся. Лорд Генрих Монтевой – ангел? Какая забавная мысль!
Приказав Рафу строгим голосом сохранять безопасную дистанцию, Генрих оседлал жеребца и вывел из стойла. Этим утром Агнец решил соответствовать своему имени и покорно проследовал за хозяином из конюшни, лишь единожды слегка вскинув передние копыта, когда заметил у двери корзину с котятами. Мамаша-кошка зашипела и выгнула спину, но они уже вышли во двор, и Агнец прикинулся, будто не заметил оскорбления.
Раф двигался за ними, широко раскрыв полные восторга глаза, стараясь держаться на почтительном расстоянии от огромных, лохматых копыт Агнца. Генрих посадил мальчика в седло и довольно усмехнулся, когда тот, заскользив вниз, вынужден был ухватиться обеими руками, чтобы усидеть.
Нет, реальная опасность ему, естественно, не грозила, Генрих успел бы подхватить ребенка.
– Теперь держись крепче, – предупредил он Рафа и провел жеребца медленным шагом немного вперед.
Счастливая улыбка радости грозила разорвать лицо Рафа пополам. Неужели мальчику так не хватает мужской компании, если круг по двору верхом на жеребце Генриха привел его в такой восторг? На самом деле в этом не было ничего особенного. Генрих не сомневался, что они могли бы справиться с чем-либо и посерьезнее. Оглядевшись по сторонам, он заметил, что двор по-прежнему почти пустынный. Погода и ранний час не способствовали желанию слуг начинать рабочий день. Генрих посчитал, что ничего дурного не произойдет, если он вывезет мальчика за ворота, а потом вернется с ним обратно.
Продев ногу в стремя и перемахнув вторую через круп коня, Генрих сел позади Рафа и обнял его сильной рукой.
– Ну как, готов? – спросил он спокойно.
Раф кивнул, взметнув вверх пряди своих каштановых волос, и повернул к Генриху возбужденные зеленые глаза.
Генрих улыбнулся и мягко сжал пятками бока лошади, посылая Агнца рысью к воротам.
– Он такой большой, – заметил Раф.
– Очень большой.
– И очень резвый.
Генрих снова улыбнулся:
– Да, очень резвый. Слишком резвый для тебя, Раф. А когда подрастешь, у тебя будет такая же лошадь, как эта.
Зеленые глаза мальчика приобрели задумчивое выражение.
– Вы можете в этом поклясться, лорд Генрих?
Генрих тотчас пожалел о сказанном. Не следовало клясться мальчику в том, что не в его власти. Раф – сын Дженовы, и Генрих не имеет к нему никакого отношения. Оказывать влияние на мальчика будет Алфрик! Все же Генриху хотелось сказать «да», хотелось заставить Рафа улыбнуться. Хотелось дать мальчику то, чего не было у него самого. И вдруг это эгоистичное желание стало для Генриха важнее, чем проблемы, которые могли потом в связи с этим возникнуть.
– Клянусь.
Раф просиял улыбкой. Генрих впервые понял, какая радость вызвать у ребенка улыбку. Может, он зря не обзавелся собственными детьми, думая, что они принесут только хлопоты и страдания. Может, время, проведенное с малышами, действует благотворно?
Некоторое время спустя в воротах конюшни остановилась Дженова, и сердце ее вдруг болезненно сжалось. Она искала Генри по всему Ганлингорнскому замку, а он здесь – сидит на перевернутом бочонке в конюшне у жаровни с ее сыном, оба над чем-то склонились, и Раф прижался к нему.
Кто бы мог подумать? Генри никогда не проявлял даже видимости интереса к Рафу. Дженова, хотя и любила сына всем сердцем, мирилась с его безразличием к сыну, как и с другими его недостатками.
Собравшись с мыслями, она направилась к ним. Снегопад прекратился, небо очистилось от туч, но дул яростный ветер. Даже в шерстяном плаще с подбитым мехом капюшоном Дженова чувствовала пронизывающий холод. Достаточно ли тепло одет Раф? Что, если он простудится? Дженова ускорила шаги.
– Раф?
Мальчик поднял голову, и его лицо озарила веселая улыбка. У нее подпрыгнуло сердце; Это происходило каждый раз, когда она смотрела на сына. В нем заключался смысл ее жизни, и она ни за что не могла подвергать его будущее опасности. По этой причине она должна позаботиться, чтобы в брачном контракте содержалась оговорка, что лорд Болдессар не будет иметь над ними власти, если Алфрику суждено умереть молодым.
– Мама, посмотри! – Ее сын в восторге указывал на что-то в руках Генриха. – У Рейвен детки.
Подойдя ближе, Дженова приподняла бровь. Генри держал в ладонях несколько пищащих, мяукающих созданий, а у его ног стояла, не сводя с него напряженного взгляда, большая пушистая черная кошка.
– Вижу, – выдавила из себя Дженова, чувствуя непонятное головокружение.
Генрих посмотрел на нее и криво улыбнулся, словно насмехаясь над собой, в то время как Раф возбужденно прыгал рядом, не в силах сдержать радости. Картина, которую они представляли – мужчина, ребенок и котята, – была странной и неожиданной. У Дженовы защемило сердце.
Прогнав прочь непрошеные эмоции, Дженова сделала глубокий вдох.
– Тебе не холодно, Раф? Воздух морозный.
– Мы катались, – сообщил он и взглянул исподлобья па Генриха, словно боялся, что сболтнул лишнее.
– Катались? – переспросила Дженова с беспокойством. – На твоем пони?
– Нет. – Мальчик снова посмотрел на Генриха. – На жеребце лорда Генриха. Он бегает гораздо быстрее, чем мой пони. Его зовут Агнец, но он такой кроткий, соответствует своему имени. Поэтому я никогда не должен ездить на нем самостоятельно. Но в один прекрасный день, когда я вырасту, у меня тоже будет такой конь, как Агнец.
– Правда? – спросила Дженова бесстрастно, все еще ощущая легкое головокружение. Что, интересно, они задумали? Как могло столько всего произойти за столь короткое время? – Агета сказала, что тебе пора кушать, Раф. Иди поищи ее.
– Но, матушка…
– Ступай, Раф. Котята Рейвен никуда не денутся. Поешь и вернешься к ним.
Мальчик надул губы и нехотя пошел искать Агету. Тогда Генрих начал перекладывать котят из ладоней в их теплую корзину у жаровни. Кошка ревностно наблюдала за его действиями, после чего принялась вылизывать детенышей языком, смывая оскорбительный для ее обоняния запах.
Еще мгновение Дженова продолжала смотреть на него в молчании, на прядку волос у него на лбу, жесткую, небритую линию щеки и изгиб твердого рта. Было не так уж плохо увидеть Генри в совершенно ином свете, однако обольщаться на этот счет не стоило. Он не мог измениться за одну ночь только потому, что они стали любовниками. Дженова сознавала, что Генри может стать подходящим мужем для нее и превосходным отцом для Рафа. Размышления на эту тему грозили головной болью.
– Нужно было отправить Рафа ко мне, Генри, чтобы он тебе не докучал.
– Он мне не докучал.
Дженова попыталась прочесть его мысли, но он все еще возился с котятами. Наконец осторожно положил последнего в корзину. Поддавшись искушению, Дженова все же откинула с его лба непослушную прядь. Он вскинул на нее глаза с удивленной улыбкой и обхватил рукой, чтобы привлечь к себе. От него исходило тепло и терпкий мужской запах. Этого оказалось достаточно. Пробудившееся желание заставило ее поежиться.
– Замерзла? – спросил Генри.
– Немного.
Генрих поднялся и заключил ее в объятия. Дженова затаила дыхание. Они были одни в конюшне, и тишину нарушало лишь ржание лошадей, но в любой момент мог кто-нибудь войти. Разве ее репутация, ее положение ничего для нее не значат? Слуги Ганлингорна, особенно Агета, придут в ужас, если узнают, что их хозяйка обзавелась любовником. А Алфрик? Что скажет он? Все вдруг как-то усложнилось.
Но этого мало, думала она лихорадочно. Она хотела большего, значительно большего…
«Как мог Генри, мой старый добрый Генри, вызвать во мне такое сладострастие?»
Даже после того как, сидя в большом зале, Дженова приняла решение, она отправилась к себе и легла в постель с намерением пересилить себя. «Подожди до утра, – сказал ей внутренний голос, голос порядочной леди Ганлингорн. – Скажи ему о своем решении завтра утром… если уж тебе так приспичило!»
Однако справиться со своими чувствами Дженова не смогла, как ни старалась. То, что произошло между ними в башне Адера, изменило ее. Она больше не хотела держать свои желания в узде. Она хочет его сейчас, он ей нужен сию минуту, и этой минутой она воспользуется.
Руки Генри заскользили вниз по ее спине. Обхватив поверх тонкой шали ее за ягодицы, он приподнял ее немного и притянул к своим бедрам. При этом его жезл вошел между ее ног там, где они соединяются, и замер. Она шевельнулась и испытала чувство удовольствия, вызванного трением.
Со стоном он сделал движение назад в попытке приглушить их страсть и, подняв руки к ее груди, нежно заключил в ладони мягкую плоть. От его прикосновения Дженова изогнулась и ахнула, когда он провел пальцами по соскам. Запустив руки ему в волосы, она еще ближе притянула к себе его голову. Помедлив немного, Генрих приложил к ее груди щетинистую щеку, обдав ее горячим дыханием.
– Ты такая красивая! Почему я этого раньше не замечал?
Его слова удивили ее.
– Ты тоже очень красив, – промолвила она наконец. – Но я всегда это видела.
Он хрипло рассмеялся и потерся щекой о ее грудь, царапая нежную кожу.
– Но тебя это не волновало, – ответил он насмешливо. – Верно, милая?
– В обморок, разумеется, я не падала, когда видела тебя, не настолько я чувствительна.
– Даже когда я делаю вот так? – Он выскользнул из нее, и она ощутила на себе его пальцы. Проворные, они ласкали ее, сбегая вниз по округлости живота к лобку и оттуда к теплому зеву между ног.
– Даже тогда, – выдавила из себя Дженова, но ее голос прозвучал сипло и как-то неуверенно.
Он улыбнулся, и его пальцы принялись гладить ее с удвоенным рвением.
– Ты очень страстная женщина, – прошептал он. – Ты права, в тебе полыхает огонь. Думаю, понадобится сильный и похотливый мужчина, чтобы погасить его.
– То есть ты? – ответила Дженова, голова у нее кружилась, ноги подкашивались.
Он склонился над ней, пощекотал носом шею, затем стал покусывать кожу, не причиняя боли, но вызывая в теле трепет возбуждения. Она положила руки ему на бедра. Ее пальцы заскользили по его мускулистому телу, приближаясь к округлости ягодиц. Одеваясь как придворный и изображая из себя аристократа, Генрих, в сущности, был воином. Об этом свидетельствовало и его тело.
– Ага, вот она сердцевина огня, – произнес Генри с нежной грубостью.
Он ввел один палец внутрь лона, а вторым пощекотал чувствительный бугорок. Дженова прерывисто задышала и всхлипнула, когда он взял в рот сосок.
– Генри, – прошептала она, обессиленная, и, путаясь пальцами в его волосах, еще ближе привлекла его к себе.
Его рот мучил ее, но Дженова знала, что без этой пытки она не сможет, и потому стремилась прижать его к себе еще крепче.
– Идемте, леди, приляжем на мою постель. Это только начало. Впереди еще много всего.
Он уложил ее на матрас и встал над ней на колени. Ее шаль распахнулась, и кожа под ней засияла жемчужным перламутром.
«Следует ли мне позволить ему делать это? – спрашивала себя Дженова. – Можно ли позволить ему сделать из меня рабыню?» Но он уже завис над ней, скользя ладонями вверх по ее бедрам, ласково понуждая раскрыться ему навстречу.
И тогда он наклонился вперед и прильнул к ней ртом. В этот миг Дженова забыла обо всем на свете. Ее обжег его язык, и ее тело выгнулось, как тугой лук. Ахнув, она закричала, нимало не заботясь, что ее могут услышать. И потом, прежде чем она успела собрать воедино осколки, носившие имя Дженовы, он овладел ею одним сильным рывком, а его руки и губы вновь заставили ее забыть о действительности.
Двигаясь с ним в одном ритме и гоня прочь сомнения, Дженова снова взбиралась по ступенькам наслаждения. Для нее ничего не существовало, кроме его кожи, его тела, его губ. Он обладал какой-то магической силой, взывавшей к той ее половине, которой она прежде не знала.
Генри открыл ей мир, в котором она никогда не бывала.
Затихнув наконец в его руках, она попыталась осознать пережитое.
– Думаю, – произнесла она, – теперь, когда я познала неведомое раньше наслаждение, я не смогу остановиться. Безусловно, были у меня радости и печали, но не удовольствие, подобное этому, Генри. Даже с Мортредом я не испытывала ничего подобного. Ты знаешь секреты, неизвестные другим мужчинам. Ты способен околдовывать. Поэтому я не могу тебе сопротивляться.
Генрих тихо рассмеялся. Его тело рядом с ней было горячим, как топка.
– Если ты склонна этому верить, милая Дженова, то так тому и быть. Я волшебник.
Он снова начал ее целовать и, перевернув, оказался сверху. Его затвердевшая плоть вошла меж ее ног. Дженова не возражала, ибо хотела его не меньше, чем он ее.
– У меня нет секретов, Дженова, – признался он шепотом у ее губ. – Я не умею колдовать. Волшебство, которое ты чувствуешь, исходит от нас обоих.
– Значит, оно рано или поздно пройдет?
Уж не разочарование ли послышалось в ее голосе?
– Конечно, пройдет, Дженова. Огонь новой страсти пылает недолго. Вскоре он остынет, и мы устанем друг от друга.
Дженова подавила грусть.
– Тогда надо наслаждаться каждым моментом.
– Да, Дженова, пока горит пламя.
Он прильнул к ее губам сначала нежно, но страсть быстро набирала силу. Обняв ладонями ее ягодицы, он приподнял к себе ее бедра и подразнил немного. Дженова перехватила инициативу и сама села на кол. Оба застонали и задвигались в старом как мир танце.
Ночь он проспал без кошмаров, как это бывало обычно. Настало утро. Сквозь щели в ставнях проникал бледный свет, рисуя решетку на постели и на самом Генрихе. Он зажмурился, не желая просыпаться, но тут почувствовал прикосновение маленькой теплой руки, тянувшей его, зарывшись в его ладони. Кто осмелился разбудить его после ночи столь необузданной страсти? Генри приоткрыл один глаз и гневно взглянул на возмутителя спокойствия.
Им оказался маленький мальчик. Его зеленые глаза возбужденно горели, а губы были упрямо сжаты. Как иногда у Дженовы.
– Лорд Генрих, – сказал он громким шепотом, – вы просили разбудить вас, хотели посмотреть, как я езжу на пони.
Неужели он и вправду сделал столь нелепую вещь? Вряд ли. Генрих закрыл глаза. Смутные воспоминания присутствовали в его памяти, но это было до того, как в его комнату явилась Дженова, подобно сирене, и, вымотав, бросила в постели, где он остался лежать обессиленный и изнуренный, словно моряк, потерпевший кораблекрушение. Воспоминание вызвало на его губах улыбку. Мальчик, приняв ее за поощрение, снова потянул Генриха за руку.
– Лорд Генрих, – повторил он настойчиво, – идемте! Вы обещали!
С глубоким вздохом Генрих открыл глаза. Он был уверен, что не обещал, просто сделал вид, а мальчик поверил. И теперь не успокоится, пока не добьется своего. Генри нехотя поднялся и стал одеваться.
Было совсем рано. Никто из обитателей замка не попался им навстречу, пока они спускались в большой зал. Воздух во внутреннем дворе обжигал стужей. Бледные щечки мальчика разрумянились от холода, а у Генриха заслезились глаза.
Повстречавшийся им на пути кузнец, ведший под уздцы лошадь, уважительно кивнул Генриху и перевел взгляд на Рафа. Его старое морщинистое лицо приняло выражение слепой преданности. Две служанки с охапками белья в руках, хихикая, присели перед Генрихом в реверансе и приветливо поворковали с Рафом. Генрих невольно улыбнулся. Раф явно ходил в Ганлингорне в любимчиках, хороший признак для будущего хозяина имения. Со страдальческим вздохом Генрих позволил потащить себя в затхлое помещение конюшни.
Пока они следовали мимо лошадей в стойлах, Раф называл кличку каждой и рассказывая Генриху, кто и как часто использует то или иное животное. Подобная осведомленность маленького мальчика поражала, но Генрих не позволил себе восхититься. Он тоже в детстве не вылезал из конюшен, но не мог припомнить, чтобы вытаскивал гостей на рассвете из постели.
– А вот и мой пони! – объявил Раф горделиво, подойдя к стойлу в дальнем конце помещения.
Генрих округлил глаза. Пони был весьма почтенного возраста. Выглядел довольно смирным, но даже, отдаленно не напоминал пони, на которых катались дети богатых и могущественных родителей. Генрих не сомневался: будь Мортред жив, непременно нашел бы для своего сына и наследника нечто более приличное.
Возможно, Дженова боялась, что менее покорное животное нанесет вред ее хворому отпрыску.
Генри заметил, что Раф наблюдает за ним, и хотел сменить разочарованное выражение лица на более спокойное, но не успел.
– Вам он не понравился, – произнес Раф, и его нижняя губа дрогнула.
Большие зеленые глаза наполнились слезами. Генри запаниковал. «Только не плачь, – подумал он. – Бога ради, не плачь!»
– Нет, нет. Ничего подобного! Это отличное животное, Преданное, милое и… и… спокойное, готов поспорить.
Мальчик недоверчиво посмотрел на Генри.
– Он очень спокойный, – согласился Раф. – Это хорошо?
– Когда как. Он медлителен? – осторожно поинтересовался Генрих.
– Мама говорит, что в медлительности нет ничего плохого, что даже лорду нужно немного подрасти, прежде чем пересесть на резвую лошадь, – сообщил мальчик, но, бросив взгляд на жеребца Генриха, погрустнел.
Генрих вспомнил себя. Будучи ребенком, он тоже смотрел с тоской на боевого коня, принадлежавшего высокородному родственнику, у которого он в то время жил. Он бы многое отдал тогда, если бы ему разрешили покататься на том скакуне. Он каждый день слонялся по конюшне, мечтая о несбыточном. Это стало навязчивой идеей. И вот в один прекрасный день он оказался наедине с конем. Слишком велико было искушение.
Ослепленный на мгновение юношеским безрассудством, он вскарабкался на ограду стойла и спрыгнул вниз в попытке оседлать исполинское животное тощими ногами. Боевой конь, слишком своенравный и сильный для ребенка, проломил дверь стойла и вынес припавшего к его гриве Генриха во внутренний двор. После неистовой скачки по двору он сбросил седока на особо зловонную навозную кучу. Униженного и жалкого Генриха лорд наказал, выпоров как сидорову козу.
Странно, он давно об этом не вспоминал. Конечно, приятным это воспоминание не назовешь, но и ужасным тоже. Генрих подумал о том, что когда-то сам был маленьким, как Раф, считал себя непобедимым и мечтал поскорее вырасти. Будь хозяин замка человеком добрым, а конюхи более внимательными, возможно, Генриху позволили бы покататься на жеребце, усадив позади опытного наездника. Тогда, вероятно, Генрих удовлетворил бы свою страсть и не стал бы пытаться оседлать коня самостоятельно.
Происшествие могло закончиться для него не поркой, а гибелью.
Генрих прищурился, наблюдая, как мальчик смотрит на его коня. Насколько велик риск, что его история может повториться с сыном Дженовы? Может, стоит сейчас сделать для Рафа то, что не сумел сделать для Генриха лорд из его детства?
– Хочешь покататься на моей лошади? – спросил Генрих и тут же спохватился.
Мальчик просиял, и путь к отступлению был отрезан.
– О да, – прошептал Раф. – А можно? И вправду можно?
Если Генрих и собирался отказаться от своих слов, то выражение глаз Рафа его остановило. Как мог он сказать «нет», когда ребенок испытал такую радость и благодарность? И конечно же, Дженова не стала бы возражать. Если ему не изменяла память, Дженова в юности была такой же необузданной, как и Генри, бесстрашно скакала на лошадях отца, заставляя беднягу хвататься за сердце. Но Дженова была любимицей в семье, и ей многое прощалось. С Генрихом дела обстояли иначе.
– Тогда пошли, – сказал он Рафу.
Лошадь потянулась к хозяину и обнюхала бархатистым носом его ладонь в поисках лакомства.
– Как его зовут? – тихо полюбопытствовал Раф, с восторгом глядя на лошадиную морду.
Генрих улыбнулся мальчику.
– Я зову его Агнец.
– Агнец? – повторил мальчик. – Это звучит не очень-то устрашающе, лорд Генрих. Я думал, что лошадь вроде этой должна именоваться как-то более… – Он вдруг замолчал и стрельнул в Генриха глазами, словно осознал, что проявляет невоспитанность. – Почему вы зовете его Агнцем? – спросил он быстро.
– Потому что он бывает кротким, когда хочет. Но в остальное время больше похож на волка в овечьей шкуре.
Раф обдумал услышанное.
– А сейчас, как вы думаете, он будет кротким?
– Я об этом позабочусь.
Раф доверчиво кивнул. При мысли, что его видят в таком свете, Генриху стало как-то не по себе. Ему не хотелось становиться для кого-либо ангелом-хранителем и еще менее – приглядывать за сыном Дженовы. Он не подходил для этой роли и не имел желания нести ответственность. Однако он только что это сделал в ситуации с жеребцом. Напялил на себя одежку дядюшки-опекуна Рафа, если не ангела. Нет, только не ангела…
Генрих улыбнулся. Лорд Генрих Монтевой – ангел? Какая забавная мысль!
Приказав Рафу строгим голосом сохранять безопасную дистанцию, Генрих оседлал жеребца и вывел из стойла. Этим утром Агнец решил соответствовать своему имени и покорно проследовал за хозяином из конюшни, лишь единожды слегка вскинув передние копыта, когда заметил у двери корзину с котятами. Мамаша-кошка зашипела и выгнула спину, но они уже вышли во двор, и Агнец прикинулся, будто не заметил оскорбления.
Раф двигался за ними, широко раскрыв полные восторга глаза, стараясь держаться на почтительном расстоянии от огромных, лохматых копыт Агнца. Генрих посадил мальчика в седло и довольно усмехнулся, когда тот, заскользив вниз, вынужден был ухватиться обеими руками, чтобы усидеть.
Нет, реальная опасность ему, естественно, не грозила, Генрих успел бы подхватить ребенка.
– Теперь держись крепче, – предупредил он Рафа и провел жеребца медленным шагом немного вперед.
Счастливая улыбка радости грозила разорвать лицо Рафа пополам. Неужели мальчику так не хватает мужской компании, если круг по двору верхом на жеребце Генриха привел его в такой восторг? На самом деле в этом не было ничего особенного. Генрих не сомневался, что они могли бы справиться с чем-либо и посерьезнее. Оглядевшись по сторонам, он заметил, что двор по-прежнему почти пустынный. Погода и ранний час не способствовали желанию слуг начинать рабочий день. Генрих посчитал, что ничего дурного не произойдет, если он вывезет мальчика за ворота, а потом вернется с ним обратно.
Продев ногу в стремя и перемахнув вторую через круп коня, Генрих сел позади Рафа и обнял его сильной рукой.
– Ну как, готов? – спросил он спокойно.
Раф кивнул, взметнув вверх пряди своих каштановых волос, и повернул к Генриху возбужденные зеленые глаза.
Генрих улыбнулся и мягко сжал пятками бока лошади, посылая Агнца рысью к воротам.
– Он такой большой, – заметил Раф.
– Очень большой.
– И очень резвый.
Генрих снова улыбнулся:
– Да, очень резвый. Слишком резвый для тебя, Раф. А когда подрастешь, у тебя будет такая же лошадь, как эта.
Зеленые глаза мальчика приобрели задумчивое выражение.
– Вы можете в этом поклясться, лорд Генрих?
Генрих тотчас пожалел о сказанном. Не следовало клясться мальчику в том, что не в его власти. Раф – сын Дженовы, и Генрих не имеет к нему никакого отношения. Оказывать влияние на мальчика будет Алфрик! Все же Генриху хотелось сказать «да», хотелось заставить Рафа улыбнуться. Хотелось дать мальчику то, чего не было у него самого. И вдруг это эгоистичное желание стало для Генриха важнее, чем проблемы, которые могли потом в связи с этим возникнуть.
– Клянусь.
Раф просиял улыбкой. Генрих впервые понял, какая радость вызвать у ребенка улыбку. Может, он зря не обзавелся собственными детьми, думая, что они принесут только хлопоты и страдания. Может, время, проведенное с малышами, действует благотворно?
Некоторое время спустя в воротах конюшни остановилась Дженова, и сердце ее вдруг болезненно сжалось. Она искала Генри по всему Ганлингорнскому замку, а он здесь – сидит на перевернутом бочонке в конюшне у жаровни с ее сыном, оба над чем-то склонились, и Раф прижался к нему.
Кто бы мог подумать? Генри никогда не проявлял даже видимости интереса к Рафу. Дженова, хотя и любила сына всем сердцем, мирилась с его безразличием к сыну, как и с другими его недостатками.
Собравшись с мыслями, она направилась к ним. Снегопад прекратился, небо очистилось от туч, но дул яростный ветер. Даже в шерстяном плаще с подбитым мехом капюшоном Дженова чувствовала пронизывающий холод. Достаточно ли тепло одет Раф? Что, если он простудится? Дженова ускорила шаги.
– Раф?
Мальчик поднял голову, и его лицо озарила веселая улыбка. У нее подпрыгнуло сердце; Это происходило каждый раз, когда она смотрела на сына. В нем заключался смысл ее жизни, и она ни за что не могла подвергать его будущее опасности. По этой причине она должна позаботиться, чтобы в брачном контракте содержалась оговорка, что лорд Болдессар не будет иметь над ними власти, если Алфрику суждено умереть молодым.
– Мама, посмотри! – Ее сын в восторге указывал на что-то в руках Генриха. – У Рейвен детки.
Подойдя ближе, Дженова приподняла бровь. Генри держал в ладонях несколько пищащих, мяукающих созданий, а у его ног стояла, не сводя с него напряженного взгляда, большая пушистая черная кошка.
– Вижу, – выдавила из себя Дженова, чувствуя непонятное головокружение.
Генрих посмотрел на нее и криво улыбнулся, словно насмехаясь над собой, в то время как Раф возбужденно прыгал рядом, не в силах сдержать радости. Картина, которую они представляли – мужчина, ребенок и котята, – была странной и неожиданной. У Дженовы защемило сердце.
Прогнав прочь непрошеные эмоции, Дженова сделала глубокий вдох.
– Тебе не холодно, Раф? Воздух морозный.
– Мы катались, – сообщил он и взглянул исподлобья па Генриха, словно боялся, что сболтнул лишнее.
– Катались? – переспросила Дженова с беспокойством. – На твоем пони?
– Нет. – Мальчик снова посмотрел на Генриха. – На жеребце лорда Генриха. Он бегает гораздо быстрее, чем мой пони. Его зовут Агнец, но он такой кроткий, соответствует своему имени. Поэтому я никогда не должен ездить на нем самостоятельно. Но в один прекрасный день, когда я вырасту, у меня тоже будет такой конь, как Агнец.
– Правда? – спросила Дженова бесстрастно, все еще ощущая легкое головокружение. Что, интересно, они задумали? Как могло столько всего произойти за столь короткое время? – Агета сказала, что тебе пора кушать, Раф. Иди поищи ее.
– Но, матушка…
– Ступай, Раф. Котята Рейвен никуда не денутся. Поешь и вернешься к ним.
Мальчик надул губы и нехотя пошел искать Агету. Тогда Генрих начал перекладывать котят из ладоней в их теплую корзину у жаровни. Кошка ревностно наблюдала за его действиями, после чего принялась вылизывать детенышей языком, смывая оскорбительный для ее обоняния запах.
Еще мгновение Дженова продолжала смотреть на него в молчании, на прядку волос у него на лбу, жесткую, небритую линию щеки и изгиб твердого рта. Было не так уж плохо увидеть Генри в совершенно ином свете, однако обольщаться на этот счет не стоило. Он не мог измениться за одну ночь только потому, что они стали любовниками. Дженова сознавала, что Генри может стать подходящим мужем для нее и превосходным отцом для Рафа. Размышления на эту тему грозили головной болью.
– Нужно было отправить Рафа ко мне, Генри, чтобы он тебе не докучал.
– Он мне не докучал.
Дженова попыталась прочесть его мысли, но он все еще возился с котятами. Наконец осторожно положил последнего в корзину. Поддавшись искушению, Дженова все же откинула с его лба непослушную прядь. Он вскинул на нее глаза с удивленной улыбкой и обхватил рукой, чтобы привлечь к себе. От него исходило тепло и терпкий мужской запах. Этого оказалось достаточно. Пробудившееся желание заставило ее поежиться.
– Замерзла? – спросил Генри.
– Немного.
Генрих поднялся и заключил ее в объятия. Дженова затаила дыхание. Они были одни в конюшне, и тишину нарушало лишь ржание лошадей, но в любой момент мог кто-нибудь войти. Разве ее репутация, ее положение ничего для нее не значат? Слуги Ганлингорна, особенно Агета, придут в ужас, если узнают, что их хозяйка обзавелась любовником. А Алфрик? Что скажет он? Все вдруг как-то усложнилось.